Отклики на поражение антифранцузской коалиции 1792 г.

(из материалов архива Воронцовых)

«Политический журнал», весьма читавшийся в просвещенных кругах российского общества, в своем январском номере, открывавшем издание 1793 г., подводил итоги истекшего года: «Тысяча семьсот девяносто второй год учинился ужаснейшим годом в сем столетии, поразительнейшим в истории народов, жесточайшим в человечестве. Ужасы происшествий превосходят силы слов, и выражений не достает для глубоко уязвленного чувствования... Король [Густав III, король Швеции. — С.И.] изменнически умерщвлен, другой со всею своею фамилиею и малолетними детьми от собственных подданных посажен в заключение, как простой преступник, повлечен пред суд тех, кои власть его к себе отторгнули... [Людовик XVI. — С.И.]; император и король [Леопольд II. — С.И.] скоропостижно умирает... Многие князья изгоняются из своих земель. Многие земли наполняются возмущениями против своих князей... Тысячи целых сонмов бегут из своего отечества... Тысячи и тысячи умерщвляются в городах, в королевских чертогах, в тюрьмах, на публичных площадях. Тела их с бешенством предаются поносному поруганию. Тысячи и тысячи поедает огонь и меч войны... Многие земли наводняются войною без всякого ее объявления. Подданные принуждаются стращись от повиновения своим государям, вводятся в заблуждение и подстрекаются объявить себя мятежниками. Возмущение именуется святейшею из должностей, защитники спокойствия, порядка, законов поруганы, гонимы; проповедники и провозгласители всеобщего их испровержения прославлены, покровительствуемы... Вот отличия 1792 года! Имел ли их когда-либо столько вместе какой-нибудь год, с тех пор как существует род человеческий?... Только потомство узнает совершенно 1792 год! Ах! Какой год!» ¹

К началу 1792 г. в русских правительственных и широких дворянских кругах перестали питать какие-либо надежды на перемены во Франции то ли силою внутреннего перерождения революции, то ли путем переворота, инспирированного и осуществленного при поддержке аристократических эмигрантских центров. «Политический журнал», статьи которого не только переводились, но и редактировались, порою основательно, магистром философии и свободных наук П. А. Сохацким, сообщал в апрельской книжке журнала, что «перемена во Франции есть только ветерок, возметающий несколько поверхность, в сравнении с той бурей, которая должна ниспровергнуть основание Франции и всех государств» ².

В августе 1791 г. прусский король Фридрих-Вильгельм II и император Леопольд II подписали и опубликовали так называемую Пильницкую декларацию, требовавшую восстановить в правах немецких государей и согласно которой была достигнута договоренность о совместной вооруженной интервенции во Францию. Екатерина II приветствовала появление этой декларации и прилагала усилия к тому, чтобы следствием ее явилось вооруженное выступление против революционной Франции. В связи с этим она писала Гримму: «Как видите, условия, подписанные в Пильнице, не имеют ни силы, ни значения; я делаю все [449] возможное, чтобы их одушевить на дело» ³. Однако только в ноябре 1791 г., вскоре после появления первого декрета об эмигрантах, стороны приступили к составлению договора. Медленному решению дел между будущими союзниками способствовали противоречия между ними в вопросах о будущем польских земель: Екатерина II стремилась вовлечь германские государства в войну с Францией не только с целью искоренения «революционной заразы», но и для того, чтобы свободнее распорядиться Польшей. К этому присоединялись и «домашние» заботы внутри Священной Римской империи, ибо баварский Пфальц, Вюртемберг, Гессен-Кассель и Ганновер были всерьез настроены против Австрии и обеспокоены за свою судьбу внутри империи. В сложившейся ситуации в качестве одной из мер, которые могли бы укрепить наметившееся прусско-австрийское согласие и активизировать подготовку антифранцузской коалиции, русские придворные круги рассматривали русско-английское сближение и последующее привлечение Великобритании к деятельному участию в делах коалиции, и, хотя первые попытки побудить Англию решительно стать на сторону коалиции не увенчались успехом ⁴, русские политики не оставляли надежд на достижение успеха в будущем.

В Лондоне в то время на посту российского посла находился Семен Романович Воронцов, получивший это назначение в 1785 г. после того, как его хлопоты, а также помощь влиятельных друзей и брата — Александра Романовича Воронцова, бывшего президентом Коммерц-коллегии, — увенчались успехом, и С. Р. Воронцов был переведен из Венеции, где он занимал пост посла, в Лондон.

С. Р. Воронцов прибыл в Лондон, будучи твердо убежден в целесообразности и определенной пользе союза между Россией и Англией. Вне всякого сомнения, он вполне воспринял идеи и взгляды своего старшего брата, который до него занимал дипломатический пост в Лондоне. Кроме того, следует заметить, что братья Воронцовы решительно выступали против пропрусской ориентации российской внешней политики, которая проводилась в те годы, когда на дела, связанные с внешними сношениями России, преобладающее влияние оказывал Н. И. Панин. В противовес Панину Воронцовы выдвигали на передний план идею русско-британского экономического и торгового партнерства, благоприятствующим условием которого мог явиться политический союз двух держав ⁵. Находясь на дипломатическом посту в Лондоне, С. Р. Воронцов стал активным проводником этой идеи, стремясь убедить как британских, так и русских политиков в том, что [450] русско-английский союз был бы в равной мере выгоден и Англии, и России.

Поначалу усилия С. Р. Воронцова оказались безуспешными. Начавшаяся вскоре после приезда Воронцова в Англию русско-турецкая война и вспыхнувшая во Франции революция явились серьезными препятствиями на пути русско-английского сближения. Наступление России на Ближнем Востоке встретило резкую реакцию в британских правительственных кругах, а успехи русской армии, одерживавшей блестящие победы под руководством Суворова, и особенно русского флота под начальством Ушакова породили в Англии серьезное беспокойство. К этому присоединялось и то обстоятельство, что первое время английские политические деятели и сам Уильям Питт были самоуспокоены неоднократно выражавшимися надеждами на то, что Франция отныне, ослабленная революцией и без твердой власти, надолго будет лишена возможности противостоять Великобритании на морях. С учетом этого очевидно, что они останавливали свои взоры на России, когда заходила речь о наиболее вероятном сопернике Великобритании в Европе. Политические деятели из числа сторонников Питта в парламенте, склонные к преувеличению так называемой «русской опасности» на Черном море, в Дарданеллах, на Средиземноморье, делали все возможное, чтобы разжечь англо-русский конфликт. Эту политику поддерживала земельная аристократия, королевское окружение и двор, финансисты, связанные с Ост-Индской компанией. Большинство же нации, в том числе передовая часть английской буржуазии, убежденное в том, что британская промышленность могла не опасаться чьей-либо конкуренции, было настроено против политики тори, направленной на устранение всех препятствий к созданию обширной колониальной империи на Востоке. Широкие народные массы были против захватнических войн, не суливших им ничего, кроме повышения налогового бремени, дороговизны и иных тягот.

Правительство У. Питта, несмотря на резкую критику его внешнеполитического курса со стороны оппозиции вигов (Ч. Фокс, Р. Шеридан и др.), несмотря на критику англо-прусского договора, который имел и антирусскую направленность, продолжало свою откровенно агрессивную политику, снарядив весной 1791 г. эскадру для отправки в Балтийское море с целью военной демонстрации. В этих условиях С. Р. Воронцов, исчерпав все средства дипломатического воздействия, принял необычное в дипломатической практике решение обратиться, минуя двор и правительство, к британской общественности. С. Р. Воронцов писал об этом впоследствии в письме (своего рода автобиографической записке) Ф. В. Ростопчину: «Я говорил с герцогом Лидским, в то время государственным секретарем, и, убедившись, что он придерживается тех же взглядов, что и г-н Питт, сказал ему следующие слова, которые английское министерство помнит по сей день; их часто приводят, и они, резко задев министерство, снискали мне в то же время (особенно с тех пор, как оба двора объединились) почтительное уважение, в высшей степени для меня лестное: "Поскольку я вижу, что министерство в своей слепоте настаивает (под предлогом сохранения Очакова для Турции, что Англии должно было быть безразлично) на войне несправедливой и наносящей ущерб обеим странам, мой долг воспрепятствовать злу"».

Далее Воронцов сказал министру иностранных дел буквально следующее: «Вы, без сомнения, получите большинство голосов в обеих палатах, но я достаточно изучил вашу страну, чтобы знать, что и министерство, и самый парламент сильны, только если их поддерживает воля графств и независимых собственников, которые в конечном счете правят страной. Я заявляю вам, господин герцог, что приложу все возможные старания, дабы нация была осведомлена о ваших проектах, столь противоречащих интересам страны; я держусь слишком хорошего мнения об английском здравом смысле, чтобы не надеяться на то, что общенародный глас заставит вас отказаться от этого неправедного предприятия» ⁶.

В поисках содействия С. Р. Воронцов обратился к вигам, а именно к Чарлзу Фоксу, который поддержал усилия Воронцова в деле предотвращения столкновения между Россией и Англией. Воронцов обратился к Фоксу, ибо чувствовал в нем и его партии силу, заинтересованную в поддержании дружественных отношений между Англией и Россией. Сближение произошло несмотря на то, что среди вигов было немало сторонников (и даже горячих поклонников, как, например, сам Фокс) Французской революции. Вот как об этом писал С. Р. Воронцов в одном из своих писем Ростопчину:

«Императрица пожелала вовлечь эту страну [451] в коалицию, но это было невозможно, как по причине ложных умозаключений министерства, о чем я уже говорил вам, так и в силу национального предрассудка англичан, которые, преклоняясь перед словом «свобода», верили, будто французы, достигнув счастья и спокойствия, оставят в покое остальные народы. Эта идея зашла столь далеко, что здесь рассматривали императора и короля Пруссии как тиранов, которые хотели поработить свободный народ и навязать ему силой и вопреки его воле правление, которого он не желал. Эта идея была нелепа, но она пустила корни, и министерство, даже если бы оно имело по этому поводу взгляды более ясные и здравые, чем имеет в действительности, не было достаточно сильным, чтобы бороться против всеобщей воли сохранить мир с Францией».

Это было серьезное препятствие, но присущая С. Р. Воронцову интуиция не обманула его и тогда, когда он принял решение обратиться за помощью к вигам. «Но, — писал впоследствии Воронцов, — я предвидел, что развитие французских дел неминуемо приведет к разрыву между Францией и Англией и тогда последняя будет счастлива иметь Россию своим союзником» ⁷.

Виги, отнюдь не питая симпатий к русскому самодержавию, были тем не менее убеждены, что англо-русский союз, основанный на экономическом сотрудничестве, соответствует интересам Великобритании. В данном случае и С. Р. Воронцов, и Чарлз Фокс, руководствуясь чисто патриотическими побуждениями, проявили настоящий политический здравый смысл. Вся энергичная кампания, которая весной 1791 г. развернулась в Англии против войны с Россией, протекала при активном участии С.Р. Воронцова. Русский посол не упускал случая, чтобы энергично воздействовать на английское общественное мнение.

Перед лицом организованной и сплоченной оппозиции Питту в конце концов пришлось признать свое поражение. Эскадра, предназначавшаяся к отправке в Балтийское море, была разоружена, переговоры со Швецией о предоставлении ей субсидий для ведения военных действий против России были прерваны, а в Петербург был послан специальный представитель британского правительства. Война была предотвращена, и в «этом блестящем эпизоде дипломатической службы графа Семена Романовича» ⁸ заслуги русского дипломата были неоспоримы.

События весны и лета 1791 г. явились переломным пунктом в развитии русско-английских отношений. «Французские дела» коренным образом изменили международное положение в Европе. Надежды британских политиков, и в первую очередь Питта, на то, что революция ослабит Францию и заставит ее отказаться от активной внешней политики, не оправдались. Враждебность правительства Питта к революционной Франции все усиливалась и уже зимой 1793 г. переросла в открытые военные действия: началась долгая и кровопролитная англо-французская война, которая была порождена и вновь возросшим соперничеством двух держав на континенте и на морях.

С. Р. Воронцов никогда и прежде не питал симпатий к Франции ввиду ее внешней политики, которая, как считал он, нередко приводила к конфронтации между Россией и Францией в турецких, польских и шведских делах. Русский дипломат считал всякое влияние Франции на Россию нравственно тлетворным и политически вредным ⁹. Со времени революционных событий отношение С. Р. Воронцова к Франции не претерпело изменений в лучшую сторону, ибо теперь уже он рассматривал Францию как опасного врага общественного спокойствия и европейского равновесия. Он считал, что сильная в политическом и военном отношении Франция, безотносительно к своему политическому строю, будет стремиться к гегемонии на Европейском континенте, а ее внешнеполитическая экспансия будет представлять серьезную угрозу интересам России в Восточной Европе и на Ближнем Востоке. При этом С. Р. Воронцов был убежден, что надежным оплотом против распространения революционного влияния Франции мог быть только теснейший союз двух сильнейших держав: России на суше и Англии на море. По его мнению, только эти две державы могли повести за собой все остальные противные Франции силы. С. Р. Воронцов считал, что коалиция, построенная на весьма проблематичном и крайне [452] неустойчивом прусско-австрийском военном сотрудничестве, имела бы с самого начала мало шансов на успех. Пруссии он не доверял, поскольку привык видеть в ее политике черты, в значительной мере присущие внешней политике Фридриха II. Австрию он считал крайне ненадежной союзницей, недостаточно сильной из-за отсутствия целостности в ее государственном организме. Находясь под свежим, не угасшим впечатлением от политической и дипломатической ситуации в эпоху Семилетней войны, С. Р. Воронцов высказывал убеждение в том, что прусско-австрийский антагонизм внутри империи должен был неминуемо сказаться на успехе совместного предприятия против Франции.

С. Р. Воронцов пристально следил за событиями на континенте. Это со всей определенностью можно заключить, если обратиться к обширной переписке С. Р. Воронцова и к богатейшим материалам из архивного фонда семейства Воронцовых. Если раньше события во Франции «уравновешивались» в переписке Воронцова событиями вокруг проектируемого русско-английского союза, то уже с середины 1792 г. «французские дела» преобладали.

Вступление союзников во Францию связывалось С. Р. Воронцовым если не с восстановлением Старого порядка, то, во всяком случае, со спасением королевской семьи, положение которой и до 10 августа было весьма шатким, а после штурма Тюильри ей, как многим казалось, уже не на что было надеяться. «Кажется, ничто больше не может спасти короля, — писал С. Р. Воронцов брату после того, как узнал, что Людовик XVI переведен в Тампль вместе с семьей и что национальная гвардия едва смогла защитить его от гнева парижских санкюлотов. — В настоящее время спасти королевскую семью может только чудо, ибо, вероятнее всего, едва лишь якобинцы узнают, что герцог Брауншвейгский в Шалоне, они вместе с Национальным собранием уедут в Бордо или Брест в сопровождении 40 тыс. вооруженных негодяев, а для того чтобы теснее привязать их к себе, отдадут им на разграбление Париж, где буржуа безоружны, и в этой свалке королевская семья будет убита...»

Используя хорошо налаженные официальные и неофициальные каналы получения информации о продвижении и маневрах армии герцога Брауншвейгского во Франции, С. Р. Воронцов уже к началу октября составил себе вполне определенное представление о том, оправдает ли прусско-австрийская коалиция надежды роялистов. «Что вы скажете, дорогой друг, — писал он А. Р. Воронцову, — о странно кампании герцога Брауншвейгского, который во главе 90 тыс. солдат, цвета прусских и австрийских войск, имея под началом Гогенлоэ Клерфе и Калькрейта — самых прославленных генералов, ничего не смог сделать против 50 тыс. не ведающих дисциплины бездельников под командой Дюмурье, который никогда не командовал даже батальоном...» ¹⁰ Со слов британского генерала, посланного королем со специальной миссией к герцогу Брауншвейгскому, С. Р. Воронцов сообщал далее, что «генерал Клерфе, проделав столь же прекрасный и искусный, сколь трудный маневр, вышел в тыл Дюмурье; на следующий день союзники должны были предпринять генеральную атаку против окруженных со всех сторон французов, но сильный ливень, продолжавшийся всю ночь, побудил герцога Брауншвейгского отложить ее, после чего он начал переговоры». Однако переговоры закончились ничем. Между тем герцог, потеряв время, не смог ничего предпринять против неприятеля. К негодованию С. Р. Воронцова, «вместо того, чтобы столь бесполезно тратить время в течение месяца после взятия Вердена, он мог бы через 18 дней быть в Париже, где времени было бы предостаточно, и освободил бы королевскую семью, которая теперь будет убита».

Русский посол имел все основания пессимистически смотреть в будущее: «Я не знаю, как пойдет предстоящая кампания, но особых надежд не питаю. Господин Якоби, новый посол Пруссии (в Лондоне. — С.И.), который был в Вердене вместе со своим королем, говорил мне, что сделать ничего нельзя, что вся французская нация весьма решительно настроена поддерживать свое республиканское правительство и что невозможно победить 24 млн. жителей, столь отважно защищающихся» ¹¹. Неудачное начало кампании явилось подтверждением мнения Воронцова о том, что «все беды произошли из-за того, что Венский двор не пожелал заранее определить вознаграждение, без чего Берлинский двор не станет ничего делать; ради того, чтобы заставить Австрию согласиться на некоторый территориальный раздел, обрекли на неудачу эту кампанию; если договор о вероятном разделе будет достигнут в течение зимы, то следующим летом будут [453] взяты Эльзас, часть Лотарингии и Фландрии, причем Эльзас будет отдан палатинскому избирателю, который со своей стороны уступит Пруссии Дюссельдорф и все свои владения на Нижнем Рейне, а Австрийский дом получит часть Лотарингии и Фландрии и тем самым вечную войну с Францией».

«Что касается нас, — едко замечал Воронцов, — то мы потеряем миллионы рублей, которые мы дали дорогим французским принцам, оказавшимся для нас действительно слишком дорогими...» ¹²

Хотя русский посол перед началом кампании 1792 г. заранее настраивал себя на скептический лад, все же он еще тешил себя слабой надеждой на возможный успех коалиции. Тем тяжелее было для него разочарование. В письме от 23 октября он писал: «Я ошибся также относительно того, что происходит во Франции... Хотя я и был убежден, что это дело не одного или двух лет... я все же ожидал, что армия союзников войдет в Париж, разбив жалкие войска, преграждавшие ей путь, и этот город, слишком виновный, чтобы избежать заслуженной кары, по крайней мере вернет герцогу Брауншвейгскому несчастную королевскую семью. Но ничего подобного не произошло: почти 100 тыс. солдат лучших войск Европы, под командой лучших генералов, ничего не смогли сделать против 50 тыс. гнусного сброда под началом презренного шарлатана, который никогда не командовал даже батальоном, и отступили...»

Предвидевший неудачу прусско-австрийской кампании, С. Р. Воронцов все же не мог не выразить брату своего недоумения, к которому примешивалась известная доля раздражения. «Хотя господин Якоби... прибывший сюда из Вердена еще до отступления, старался нас подготовить к этому известию, заверяя всех, кто хотел его слушать, что нечего надеяться на успех во Франции, где вся нация готова скорее погибнуть, чем отказаться от новой республики, должен признаться, я думал, будто это означает, что войска пойдут на Париж и, освободив королевскую семью, отойдут к границе, увезя туда короля и его семью, а затем, взяв Монмеди и Седан, расположатся на зимние квартиры в этой части Франции, прикрытой крепостями Верден и Лонгви, имея в тылу Люксембург, где можно получить все необходимое для существования. Но все мы были поражены, получив известие об отступлении герцога Брауншвейгского и особенно о сдаче Вердена, где две тысячи человек более месяца работали днем и ночью над усовершенствованием укреплений. Сдача Вердена тем более поразительна, что в этом году французы не смогли бы вести осаду. Все это приводит меня в недоумение и побуждает поверить, что Провидение, так сказать, оказалось на стороне якобинцев...» ¹³

Как бы подводя итоги кампании 1792 г., С. Р. Воронцов писал брату: «Европейские дела находятся в положении весьма критическом. Европе грозит всеобщее потрясение. Повсюду у третьего сословия растет надежда свергнуть троны и дворянство; некоторые государи полагают, что совершили политический ход, принизив дворянское сословие, не задумываясь о том, что без дворянства нет монархии...» ¹⁴

Переписка С. Р. Воронцова с братом, А. Р. Воронцовым, а также с другими лицами в это время обнаруживает превосходную осведомленность русского посла о событиях, происходивших на континенте. Именно этой прекрасной осведомленности зачастую был обязан С. Р. Воронцов своей незаурядной способностью к глубокому анализу причин важнейших событий, которая позволяла ему с точностью предугадывать дальнейший их поворот.

С. Р. Воронцов пользовался самыми разнообразными источниками информации. Это была и переписка с дипломатами, такими, как, например, А. И. Морков, письма для сведения коллег Воронцова по дипломатическому корпусу, донесения агентов дипломатического ранга, выполнявших различные поручения Воронцова во Франции (в частности, организовавших покупку разного рода печатных изданий эпохи революции во Франции, которые составили уникальное собрание таких изданий в составе библиотеки Воронцовых). Пользовался С. Р. Воронцов и материалами, которые первоначально ему не предназначались, но пересылались в Лондон теми из корреспондентов [454] Воронцова, кому попадали материалы такого рода и кто считал своим долгом информировать русского посла.

К таким материалам можно отнести и публикуемое ниже письмо, которое среди прочих бумаг было помещено в большой (Folio) конволют «Бумаги графа С. Р. Воронцова».

Письмо не подписано, но этого недостаточно для вывода о том, что перед нами не подлинник, а всего лишь список. Вполне вероятно, что автор письма, написавшая его другу своего мужа, опасалась за судьбу своих близких, находясь в непосредственной близости от военных действий и не надеясь на свою безопасность перед лицом очевидной возможности приближения революционных сил к Брюсселю. Опасения эти были вполне реальными, ибо армия Дюмурье в конце концов заняла не только Брюссель, но и всю Бельгию.

Почерковые особенности публикуемого письма не вызывают особых сомнений в том, что оно действительно было написано женщиной, причем, несомненно, принадлежавшей к аристократическому кругу. Бумага, на которой написано письмо, и характер французской орфографии также не дают повода к серьезным сомнениям в том, что перед нами подлинный документ эпохи. Следует осторожно предположить, что автор письма была хотя бы отчасти известна С. Р. Воронцову, раз ему был весьма хорошо знаком упоминавшийся в письме неаполитанский дипломат принц ди Кастельчикала и его семейство, часто фигурировавшие в переписке Воронцовых. Другие, более определенные предположения касательно персоналии автора письма были бы неосновательны, ибо содержание документа не дает оснований для более точных суждений.

Публикуемое письмо не только вполне укладывается в уже имеющиеся представления об особенностях и характере прусско-австрийского похода во Францию в 1792 г., но вместе с тем позволяет существенно дополнить картину общественного мнения, сложившегося вокруг неудачного предприятия герцога Брауншвейгского. Публикация данного письма дает возможность определить один из частных источников осведомленности российского дипломата, о чем свидетельствуют не только фактические, но и отдельные текстуальные совпадения в дипломатической и личной переписке С. Р. Воронцова.

Брюссель, 26 октября 1792 г.

От души прощаю вас, дорогой друг, за то, что в течение некоторого времени вы оставляли меня без прямых известий о себе, прежде всего потому, что вы сообщали их моему мужу, а он передавал мне и, кроме того, я знаю, как вы были заняты. Я не настолько эгоистична, чтобы понуждать вас в ущерб вашим делам доставлять мне удовольствие получать ваши письма; уверяю вас, они приносят мне величайшее удовольствие, но к нему примешались бы сожаления, если бы я не была уверена, что вы мне пишете только в часы полного досуга. Итак, никогда более не приносите по этому поводу извинения и пишите мне, когда сможете. Я очень тронута всеми вашими любезными словами, лестными и для моей дружбы и для моего самолюбия; и прошу вас верить, что любовь ваша обращена не к особе неблагодарной. Д'Теодоре, о которых вы говорите, могут засвидетельствовать чувства, навсегда привязавшие меня к семейству Кастельчикала ¹⁵. Я была уверена, что они вам понравятся, прелестная герцогиня — подлинное сокровище, а оба они — люди, с которыми хотелось бы встречаться всегда и никогда не хотелось бы разлучаться. Я счастлива, что они нашли попутчика для своих поездок по стране; граф Ламберг ¹⁶, который уже хорошо знает Англию, будет им полезен. Вы говорите, что о впечатлении, которое произвели на вас последние события, я могу судить по тому впечатлению, какое они произвели на меня. Два месяца мы с восхищением наблюдали за блистательными приготовлениями к делу, несомненно наиболее доблестному с тех пор, как существует мир; кто мог бы не верить, что начатая кампания спасет Европу и обеспечит ее спокойствие. ¹⁷ И вместо этого первый генерал Европы, во главе 80 тыс. солдат, составляющих цвет немецких войск, приносит в жертву интересы всего человечества, и из-за чего? ¹⁸ Из-за нерешительности, слабости, отсутствия плана и расчета, наконец, Бог знает из-за чего еще. Ибо чем больше говорят об этом, чем больше слышишь рассказы вернувшихся из этой злосчастной армии, тем меньше понимаешь поведение герцога Брауншвейгского ¹⁹. Казалось несомненным, что австрийские генералы хотят наступать, что король Прусский сам назначил сражение на следующий день, что войска (а они так хороши, так полны горячего рвения) были на марше, готовилась атака, загремели пушечные выстрелы, и вдруг приказ остановиться, и через четверть [455] часа расположились лагерем. Объясните мне, умоляю вас, эту непостижимую тайну, я сойду с ума, но так никогда и не пойму ее. 29 апреля Больё ²⁰ спас Европу, имея 600 человек; 21 сентября герцог Брауншвейгский погубил ее, располагая 80 тыс. человек. Приходится склонить голову перед волей Провидения, которое, разумеется, не охраняет этих негодяев, но пользуется ими, дабы покарать нашу развращенность, забвение всех принципов, в коем мы пребываем в этом злосчастном веке, когда философия разрушила все, что делало людей хорошими и добродетельными ²¹. Вторжение в Германию- одно из печальных следствий этой несчастной кампании. Майнц во власти французов, Франкфурт и Кобленц, вероятно, тоже, ибо уже вчера стало известно, что французы наступают тремя колоннами на Франкфурт, Лимбург и Кобленц. Какую жалость внушают мне эти курфюрсты, особенно курфюрст Трирский, который после того, как был ограблен облагодетельствованными им эмигрантами, коим он с таким простодушием предоставил гостеприимство и которые не оставили ему ни стула, ни тюфяка в его замке Шенборнхорст ²², ныне обречен зреть свою резиденцию и страну опустошенными патриотами; поистине сердце кровью обливается при виде этого. А все богатые франкфуртские банкиры, которые, будучи уверены в возвращении французов в Ландау после Шпейерской экспедиции ²³, спокойно вернулись в свои города? Что с ними будет? Быть может, превратятся в добычу этих разбойников? Сколько разоренных людей! Сколько обездоленных семей! И подобная судьба ждет нас всех, одних раньше, других позже. Нет ни одного уголка в Европе, который минует эта участь, напрасно тешили себя надеждой, не хотели верить, не верят и теперь, это неудержимый поток, коему не захотели противопоставить плотину. Такова воля Провидения, как я уже говорила, ибо слепота всех тех, кто почитает себя в безопасности от этого бедствия, столь же непостижима, как и происходящие у нас на глазах события. Если бы герцог Брауншвейгский обладал мужеством, если бы у него осталась хоть малая толика чувства чести (впрочем, если он не пустил себе пулю в лоб после всего происшедшего, я сомневаюсь, что оно у него сохранилось), он мог бы с легкостью заставить этих бунтовщиков раскаяться в том, что они запятнали своими преступлениями территорию Империи, отрезав им отступление и перебив всех без пощады. Однако ничего подобного не произойдет, и сии злодеи смогут и далее шествовать с оружием в руках по Германии или вернуться беспрепятственно восвояси, словно они владыки мира. Возможно даже, герцог заверит их мимоходом в своем почтении, как заверял в том всех патриотов, которые имели с ним дело, когда он стоял нос к носу с армией Дюмурье ¹⁴. Когда человек настолько глуп, он должен прозябать дома, а не брать на себя командование армией, которая призвана решить судьбу всего человечества. Г-н Дюмурье полагал встретить и в наших краях ту же почтительность, какую засвидетельствовали ему в других местах, и изрядно нас беспокоил, пока генерал Старэ с небольшой дивизией не обратил в бегство 3 тыс. патриотов, захватив у них пушку и фуру; это произошло позавчера, и с тех пор они не появлялись по эту сторону границы; дело было в 4 лье от Тумэ, но они распространились повсюду, и повсюду у нас мало войск, так что до прибытия Клерфе ²⁵, который должен появиться здесь, то есть в Монсе, со дня на день, а также прибытия Гогенлоэ ²⁶, который должен прикрывать эти провинции со стороны Люксембурга, мы обречены либо на поражение в силу большого численного превосходства, которое может вынудить кое-кого из наших генералов отступить, но преодолеть которое они не смогут никогда, либо на незначительный прорыв, который они могут совершить там, где совсем нет войск, ибо невозможно охранять всю границу. В настоящем положении самое опасное- это внутренняя демократия, которая разбушевалась после отступления герцога Брауншвейгского. Если мы выиграем несколько дней, как я надеюсь, мы выиграем все, ибо что могут сделать подлые, не знающие дисциплины бунтовщики против верных войск и таких генералов, как наши, которые выполняют свой долг, не заверяя никого в своем почтении. Да поможет нам Бог.

Комментарии

1. «Политический журнал с показанием ученых и других вещей, издаваемый в Гамбурге Обществом ученых мужей». Пер. с нем. М., 1793, т. I, с. 3 7.

2. «Политический журнал...», 1792, т. IV, с. 108.

3. Екатерина II — М. Гримму, 22 октября 1791. «Русский архив» (далее РА), 1878, № 9, с. 198.

4. На конференции с российским вице-канцлером И. А. Остерманом британский посланник Ч. Уитворт заявил, «что хотя... он не сведом о намерениях своего двора и думает, что он не принял еще решительной резолюции, однако уповает, что король, государь его, составил бы с прочими державами общее дело, но нация его, ревнующая по вольности, едва ли на то согласится, напротив же того, должно опасаться, что она воспротивится принять от правительства каких-либо мер к ниспровержению возрождающейся во Франции вольной конституции...» (Алефиренко П. К. Правительство Екатерины II и Французская буржуазная революция. — «Исторические записки», т. 22. М., 1947, с. 214).

5. С. Р. Воронцов — А. А. Безбородко, 8(19) августа 1785. — Архив князя Воронцова (далее АВ), т. XVI, с. 188; см. также: С.Р. Воронцов — А. А. Безбородко, 19(30) августа 1785. — Там же, с. 190-191, 201-202.

6. Воронцов С. Р. — Ростопчину Ф. В., 8 февраля 1797. — АВ, т. VIII, с. 20.

7. АВ, т. VIII, с. 24.

8. Рябинин Д. Д. Граф Семен Романович Воронцов. — РА, 1879, т. 17, ч. 1, № 2, с. 169.

9. См.: Воронцов С. Р. — Безбородко А. А., 8(19) августа 1791. — АВ, т. IX, с. 485-490; см. также Записку графа А. Р. Воронцова к графу А. А. Безбородко по поводу Французской революции летом 1791 года, написанную под впечатлением переписки с С. Р. Воронцовым. — Там же, с. 501-503.

10. Воронцов С.Р. — Воронцову А. Р., 31 августа (11 сентября) 1792. — АВ, т. IX, с. 259-260.

11. Воронцов С.Р. — Воронцову А. Р., 5(16) октября 1792. — А В, т. IX, с. 261-262.

12. Там же, с. 262-263.

13. Воронцов С.Р. — Воронцову А. Р., 12(23) октября 1792. — АВ, т. IX, с. 265-266. Недовольство действиями союзников высказывалось и при российском дворе. Ф. В. Ростопчин сообщал С. Р. Воронцову: «Здесь весьма недовольны военными действиями герцога Брауншвейгского, ибо судят о его походах, исходя из расстояний, и хотели бы уже видеть его в Париже, не заботясь о том, что предстоит сделать, когда он будет там» (Ростопчин Ф. В. — Воронцову С.Р. 28 сентября 1792. — АВ, т. VIII, с. 62).

14. Воронцов С.Р. — Воронцову А. Р., 7(18) ноября 1792. — АВ, т. IX, с. 269.

15. Имеется в виду семейство принца Руффо ди Кастельчикала (1755-1832), одного из ближайших друзей С. Р. Воронцова. Принц ди Кастельчикала был дважды неаполитанским посланником в Великобритании, а в промежутке занимал пост премьер-министра Неаполитанского королевства. С 1814 по 1832 г. Кастельчикала находился на [456] дипломатическом посту в Париже. Сближение обоих дипломатов произошло еще в бытность С. Р. Воронцова послом в Венеции и продолжалось всю жизнь. Имя принца ди Кастельчикала весьма часто встречается в переписке Воронцовых. Некоторые из писем принца и одно письмо принцессы опубликованы в «Архиве князя Воронцова» (т. XXVII, М., 1883, с. 255-476).

16. Возможно, что здесь имеется в виду Карл-Евгений принц фон Ламберг (1764 -1831).

17. Как сообщал в своем письме от 28 июля (9 августа) 1792 г. В. П. Кочубей: «По сообщениям из Германии здесь стало известно, что соединенная армия императора и ко роля Прусского должна наконец войти во Францию 9 числа сего месяца. Я с удовольствием прочел декларацию герцога Брауншвейгского о вступлении во Францию. Он говорит языком, каким и должен говорить такой генерал, как он, стоящий во главе 120 тыс. человек. Я нахожу, что она написана неизмеримо лучше, чем декларация Венского двора, где слишком снисходят до мелочей. Если этот генерал действует так же, как говорит, что весьма вероятно, то, мне кажется, вскоре наступят решающие события, которые нанесут удар по новой конституции».

18. По плану, разработанному герцогом Брауншвейгским и одобренному имперским командованием, прусская армия численностью в 42 тыс. солдат должна была занять
Люксембург, взять Лонгви, Монмеди и Верден, что обезопасило бы переправу через Маас. Австрийская (имперская) армия, дислоцированная в Бельгии, численностью в 56 тыс. человек должна была разделить свои силы, направив один корпус в помощь пруссакам в Люксембург, другой же оста вив для прикрытия Брюсселя, в то время как основная масса имперских войск должна была соединиться с пруссаками на берегах Мааса. Войска ландграфа Гессен-Кассельского предполагалось использовать в качестве прикрытия коммуникаций. Корпус эмигрантов должен был перейти Рейн у Базеля, чтобы, как рассчитывало соединенное командование, напасть вместе со швейцарцами на Верхний Эльзас и графство Бургундское. Необходимо также учитывать, что некоторые силы союзники имели у Брейсгау (Breisgau): там стояло 11 тыс. имперских войск, к которым должны были подойти подкрепления. Таким образом, в направлении главного удара союзники после ухода сил, необходимых для прикрытия операционной линии, имели более 100 тыс. солдат.

19. Карл-Вильгельм-Фердинанд герцог Брауншвейгский и Люнебургский (1735-1806) участвовал в Семилетней войне, отличился в сражениях при Хастенбеке и Миндене. В 1787 г. во главе прусских войск восстановил права наследственного штатгальтера в Нидерландах. Перед Французской революцией герцог считался первым военным талантом в Европе (именно поэтому французы не раз приглашали его к себе на службу, ради чего буквально накануне похода коалиции во Францию молодой Кюстин приезжал к герцогу в Брауншвейг), но признанное военное дарование сочеталось в нем с отсутствием твердой воли и решительности в трудный момент. К этому необходимо прибавить то обстоятельство, что положение герцога Брауншвейгского при прусском дворе было сложным. Вместе с принцем Генрихом он представлял сильную антиавстрийскую партию, но ему приходилось еще и поддерживать видимость своих верноподданнических отношений к Пруссии и к королю Фридриху-Вильгельму II, только и мечтавшему что о войне с французами, которая явилась бы отличным раз влечением посреди скуки его монотонной придворной жизни. Занятия политикой владетельному герцогу Брауншвейг-Люнебургскому день ото дня становились все тягостнее, но он, затягиваемый все глубже в болото интриг, отнюдь не старался образумить короля или отказаться от поддержки интересов своих единомышленников. Всякая мысль о войне с Францией была ему крайне противна, и чем ближе оказывались европейские державы к вероятности войны с Францией, тем большее отвращение питал герцог к «французским делам». Политические соображение усиливали дурное настроение будущего полководца первой коалиции. Герцога постоянно раздражало отсутствие согласия между союзниками, переговоры между державами и различными членами империи о вознаграждении за военные издержки, о территориальных приращениях (баварско-бельгийский обмен для Австрии и вопрос о приобретении польских провинций Пруссией), о курфюршеской шапке для какого-нибудь ландграфа Гессен-Кассельского.

13 февраля 1792 г. герцог получил королевский приказ явиться в Потсдам на совещание о плане военных действий совместно с австрийцами, к которым он относился с недоверием, и эмигрантами, которых он ненавидел. На совете в Потсдаме он, вероятно, был единственным, кто хорошо понимал трудности задуманного предприятия и по достоинству оценивал силу национального подъема, охватившего Францию.

Если принять во внимание все эти обстоятельства, а также то, что герцог должен был против своей воли подписать знаменитый манифест от 25 июля 1792 г., составленный стараниями роялиста Малле дю Пана, то со всей ясностью обнаружатся причины на первый взгляд странного и ничем не оправданного поведения герцога Брауншвейгского накануне и во время этого безнадежного похода коалиции во Францию.

20. Больё Иоганн-Петер Freiherr von (1725-1819) — австрийский генерал, участвовал в Семилетней войне под началом фельдмаршала Дауна, в сражениях у Колина, при Швейднице, Лейтене. В 1789 г. во время волнений, вспыхнувших в Бельгии, удержал силы восставших на реке Маас и не дал им продвинуться далее, за что в 1790 г. получил командорский крест Марии-Терезии и чин генерал-майора. В 1792 г. был назначен командующим дивизией в корпусе герцога Альберта Саксен-Тешенского. 29 и 30 апреля 1792 г. разбил французские войска, которые в четыре раза превосходили имперские силы, в первом сражении при Жемаппе и в сражении при Киврэне, в результате чего захватил французский лагерь. Был одним из наиболее деятельных генералов прусско-имперских войск герцога Брауншвейгского.

21. Оценка, весьма характерная для образа мыслей некоторых представителей просвещенного европейского общества, сочувственно относившихся к роялистам и поверженному во Франции монархическому режиму. Ср. мнение А. Б. Куракина, высказанное им в одном письме от декабря 1792 г. (Штранге М. М. Русское общество и Французская революция 1789-1794 гг. М, 1956, с. 121).

22. Эти весьма колоритные подробности существенно дополняют известные факты о пребывании французских эмигрантов в Трирском курфюршестве, приведенные в первом томе блестящей работы Эрнеста Доде. (Daudet E. Histoire de I'emigration pendant de la Revolution Francaise. D'apres les precedentes publications de l'auteur et de nouveaux documents inedits. T. I. P., 1905, p. 67-125).

23. О некоторых подробностях см. письмо графа Николая Петровича Румянцева вице-канцлеру И. А. Остерману из Франкфурта от 20 сентября (2 октября) 1792 г. и другие письма. — АВ, т. 27, с. 151-168.

24. Дюмурье Шарль-Франсуа дю Перье (1739-1823) — французский генерал и политический деятель. Накануне Французской революции находился на посту коменданта Шербура. Предлагал Людовику XVI план обороны Бастилии. В начале революции одно время примыкал к Мирабо, затем вступил в Якобинский клуб, примкнул [457] к жирондистам, благодаря влиянию которых получил пост министра иностранных дел (март 1792 г.). Военный министр (июнь 1792 г.). После бегства Лафайета был назначен командующим Северной армией (август 1792 г.), одержал победы при Вальми и Жемаппе, занял Бельгию. Вел тайные переговоры с герцогом Брауншвсйгским и строил планы восстановления монархии.

25. Клерфе Карл граф фон (1733 1798) — австрийский фельдмаршал. Участвовал в Семилетней войне, в сражениях под Прагой, при Хохкирхене, у Лигнитца. В 1792 г. под его руководством малочисленные имперские войска отразили наступление французских войск в Нидерландах. Затем Клерфе присоединился к герцогу Брауншвейгскому в Шампани, разбил французские войска при Стенэ, взял его и прикрыл отступление герцога. После этого он должен был с армией в 17 тыс. человек под командой герцога Саксен-Тешенского защищать Бельгию, имея против себя 80-тысячную армию французов. Участвовал в сражении при Жемаппе 5 и 6 ноября, руководил отступлением союзных войск после сражения.

26. Гогенлоэ Фридрих-Вильгельм принц фон (1732-1796) австрийский фельдцейхмейстер (1789 г.), участвовал в Семилетней войне, в войне за баварское наследство (в 1773 г. — генерал-майор). С началом Французской революции был послан в Берлин для обсуждения плана и мероприятий в связи с проектировавшимся прусско-австрийским походом во Францию. Получив корпус, двинулся на Ландау, позднее маневрировал в районе Трира и Пеллингена, чем воспрепятствовал операциям французской армии по захвату Нижнерейнского округа. В последние месяцы 1793 г. и по май 1794 г. — генерал-квартирмейстер при армии принца Кобургского.

Текст воспроизведен по изданию: Отклики на поражение антифранцузской коалиции 1792 г. (из материалов архива Воронцовых) // Великая Французская революция и Россия. М. Прогресс. 1989

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

<<-Вернуться назад

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.