123. СТАТСКИЙ СОВЕТНИК М. М. АЛОПЕУС — ВИЦЕ-КАНЦЛЕРУ ГРАФУ И. А. ОСТЕРМАНУ

Берлин, 28 октября / 8 ноября 1789 г.

Получено 10 (21) ноября 1789 г.

Депеша № 4

Перевод

Ваше сиятельство,

Поскольку Вам известно то большое влияние, которое оказывал на этот двор английский посол г-н Эварт, я считаю своим долгом представить резюме многих бесед, которые я имел с этим посланником со времени моего прибытия сюда. Как Ваше сиятельство изволите помнить, во время моего пребывания в Петербурге я имел честь докладывать Вам, что во время моего проезда через этот город г-н Эварт выказал в отношении меня много дружелюбия и личного доверия и дал мне очень определенно понять свое желание, чтобы связи между нашими дворами приобрели вновь тот характер, который они прежде носили.

Это чувство нисколько не ослабло за время моего отсутствия. Чуть ли не с первых слов, обращенных ко мне при нашей встрече, он вернулся к вопросу о нашем сближении. Поскольку я располагал в этом отношении инструкциями, мне не стоило большого труда разъяснить виды императрицы, их неизменность и прямоту. Г-н Эварт не стал оправдывать поведение Англии в прошлом, но заявил, что, по его мнению, за последнее время британское министерство дает меньше оснований для обвинений. Должен заметить, что в самом начале своей беседы он указал, что если и вступает со мной в обсуждение каких-либо вопросов, то делает это в качестве частного лица, англичанина, близко принимающего к сердцу все то, что могло бы воскресить самую тесную дружбу между Россией и Великобританией, но что в качестве британского посла он лишен возможности высказаться. "Таковы определенные директивы, — продолжал он, — которые мы получили с того времени, как вы отвергли, в несколько резкой форме, все наши предложения. Ни г-н Витворт, ни я и ни какой-либо другой английский посол не осмелится более обращаться к вам с представлениями; однако, если вы сделаете первый шаг, то вся картина изменится, и нас на первых порах будет двое. То, что я собираюсь сказать вам, я, следовательно, выдвигаю не как английский посол, но просто как англичанин и ваш друг, который считает возможным довериться вам". После этого он приступил к детальному изложению поведения Англии, начиная с возникновения осложнений на севере. Он приложил все усилия, чтобы доказать мне, что мой двор неправильно понимает принципы, которые руководят лондонским двором; что здесь нет места какому-либо личному пристрастию со стороны этого двора, но что ему невозможно допустить нарушение равновесия в Балтике и что, поскольку сохранение этого равновесия сделалось государственным принципом, никакие соображения не могут поколебать его. "Вот почему после разрыва, — заявил он, — мой двор обратился к прусскому с предложением о совместном посредничестве, как это ясно изложено в ноте, [380] врученной по этому поводу его сиятельству графу Остерману г-ом Фрейзером. Вместо того, чтобы пойти на это, вы с того времени стремились лишь ослабить наш союз и отдалить Англию от Пруссии, что привело к еще большему укреплению их связи. Однако, отнюдь не поддаваясь чувству раздражения, мы просто ограничились демаршами, целью которых было обеспечить всю возможную прочность нашему союзу... Наши мероприятия не имеют никакого отношения к личности шведского короля; это явствует из следующего: этот король, будучи в стесненных обстоятельствах, оказался перед необходимостью покинуть королевство и обратился к прусскому королю; засыпая его письмами, он заклинал его в качестве близкого родственника спасти его честь и его особу. Прусский король пожелал узнать точку зрения моего двора о тех шагах, которые следует предпринять. У нас ему ответили, что личность Густава III ни в коей мере не определяет наших решений; для нас существенно само шведское королевство, вмешиваться же во внутренние дела государства — значило бы подавать опасный пример, и следовательно, если бы шведский король оказался изгнанным своими собственными подданными, его нужно было бы предоставить своей судьбе, тем более, что он сам навлек ее на себя своим легкомыслием". "После всего этого, — продолжал он, — разве мы можем быть столь непоследовательными, чтобы действовать теперь в обратном смысле и побуждать шведский сейм вновь воспользоваться теми правами, уничтожение которых они перенесли с таким спокойствием и без всякого сопротивления. Пусть этот сейм поступает сам, как ему заблагорассудится, пусть он ограничивает королевскую власть сколько ему будет угодно, но без вмешательства иностранных держав; несомненно, что в таком случае союзники не будут ставить ему ни малейших препятствий". Дав г-ну Эварту возможность высказаться, я без труда нашел в полученных мною инструкциях подходящие доводы для противопоставления их его аргументам.

Детальное перечисление этих доводов загрузило бы свыше всякой меры мой доклад, и поэтому я упомяну лишь о тех положениях, которые могут быть особенно интересны Вашему сиятельству. Я указывал г-ну Эварту, что, если союзники сами не желали вмешиваться в шведские дела, они должны были бы, по крайней мере с того времени, как императрица объявила о своих намерениях, не покушаться на целость шведского королевства, предоставить Швеции самой озаботиться восстановлением прав, попранных возмутительным поведением Густава. Здесь английский посол прервал меня словами: "Мы не желаем войны, мы не будем воевать с ваш, мы не прибегнем ни к каким мерам насилия, поскольку Швеции не угрожает крах." Я возразил, что это представляется чем-то слишком метафизическим. "Укажите, — сказал я, — те пути, которыми можно нанести ущерб королю, не нанося ущерба его стране, коль скоро эта страна становится на его сторону. К тому же, каким масштабом следует измерять наши операции против шведского короля, как установить тот [381] момент, когда опасность крушения королевства сделается неминуемой. Союзники, возбужденные опасениями, увидят опасность там, где мы будем считать ее еще отдаленной". Г-н Эварт не мог не согласиться со справедливостью моих доводов, но тут же отметил, что обида, нанесенная Великобритании Францией, подстрекавшей подданных к восстанию против их законного повелителя, представляется столь же серьезней. "В прочем — добавил он. — Франция теперь хорошо за это наказана". В ответ на другое мое замечание, которое я ему сделал, чтобы отвести упрек в том, что мы якобы стремимся разъединить союзников, он ограничился ссылкой всего лишь на один факт, который считал показательным. ²⁷⁷

По его словам, не прошло и двух месяцев как г-н Колычев заявил в Гааге, ²⁷⁸ что императрица не чужда желанию сблизиться с морскими державами при условии, что Пруссия не будет включена в их число. "Судите сами, — сказал он, — какое впечатление должно было произвести это заявление, сообщенное сюда великим пенсионарием примерно через 2-3 недели после Вашего отъезда в Петербург. Итак, не удивляйтесь, если Ваий переговоры вместо тоге, чтобы внушить доверие, производят противоположное впечатление". Как вполне понятно Вашему сиятельству, я не стал останавливаться на обсуждении совершенно неизвестного мне факта и ограничился тем, что заверил г-на Эварта в полной искренности намерений императрицы согласиться на заключение мира, причем указал, что до настоящего времени действия союзников скорее создавали препятствия, чем облегчали это. Я добавил, что, поскольку мы решили прежде всего быть искренними и не поддаваться раздражению, я вынужден кроме того отметить, что положение об опасностях, связанных с вмешательством во внутренние дела Швеции, от которого союзники якобы никак не могу отступить, весьма недавнего происхождения и по всей вероятности выдвинуто после революции в Голландии. Он улыбнулся и заявил, что всякая держава, следуя принципам здоровой политики, должна заранее принимать меры для обеспечения своей безопасности в будущем и что, поскольку Англия озабочена лишь этой безопасностью, она тем более обязана не терять ее из виду, что роль Франции в европейской политической системе в настоящее время сведена к нулю. "Поверьте мне, — добавил он, — не только мы, союзники, устремляем свое внимание на сохранение равновесия в Балтике, Испания и Франция также задумываются над этим, но делают это втихомолку".

На мой вопрос, что могло дать повод к мерам насилия, приманенным к одному из русских корсаров, судно которого было отведено английским куттером в Плимут, он ответил, что с корсаром обошлись таким образом во-первых потому, что он зашел в Ламанш, который Великобритания рассматривает как свои владения и куда она никогда не допускала иностранных корсаров, а кроме того и по той причине, что более трех четвертей экипажа, в том числе и капитан, были англичане. Далее [382] он осудил акты насилия со стороны шведов, которые позволили себе отвести в Карлскрону нейтральные торговые суда, и заверил меня, что его двор заставит Стокгольм возвратить захваченное около Данцига судно "Принцесса де-Линь".

Имею честь быть....

Алопеус

АВПР, ф. Сношения России с Пруссией, оп. 74/6, д. 365, л. 48-53 об. Подл.

Комментарии