18. ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ ПОСЛАННИК И ПОЛНОМОЧНЫЙ МИНИСТР В КОПЕНГАГЕНЕ БАРОН А. И. КРЮДЕНЕР — ВИЦЕ-КАНЦЛЕРУ ГРАФУ И. А. ОСТЕРМАНУ

Немедленно по получении депеш от 26 ноября, ⁴⁹ которые Ваше сиятельство изволили мне написать и которые доставил мне курьер Алопеус, я отправился к графу Бернсторфу, чтобы поговорить с ним по поводу их содержания. Не стану описывать Вашему сиятельству, то негодование, с которым граф слушал чтение официальной депеши, прерывая его различными восклицаниями. Он пытался оправдать поведение Дании, которое, по его словам, объясняется единственно законами необходимости, физической невозможностью поступить иначе, а также осторожностью по отношению к нашему двору и опасениями скомпрометировать его, вызвать неприятные разговоры и даже втянуть в войну. Эти оправдания перемежались упреками в молчании, которое хранили в связи с мнимым перемирием в Финляндии, в недостаточной оценке усердия Дании и в недоверии к ней. Я не мог не ответить на все это, и в виду раздраженного состояния, в каком находился граф Бернсторф, с моей стороны потребовалась величайшая сдержанность, чтобы избежать сцены, которая сделала бы дальнейшие переговоры с этим министром невозможными. Наконец, он спросил меня, должен ли он сообщить о заслушанной депеше. Я ответил, что сообщение было сделано для него лично, но в виду того, что [67] последние события внушали моему двору сомнения насчет современной позиции Дании, мы вынуждены прибегнуть к объяснениям, а также просить точного ответа на пункты, которые, согласно распоряжению, я предложу министру в виде извлечения из депеши. Министр уверял меня, что ничто не изменилось, что у ее императорского величества нет союзника более верного и с лучшими намерениями, чем Дания, что он лично, вопреки мнению, которое о нем по-видимому имеется, является самым ревностным защитником этого союза, будучи глубоко убежден, что эта политика основана на действительных интересах его государя. Он не мог скрыть, однако, опасения, что если эта депеша станет известна его королевскому высочеству, то, уязвленный тоном недоверия и упрека, принц монет решиться на самые крайние меры. Поэтому граф просил меня изъять из указанных пунктов тот, в котором высказано сомнение в намерении Дании быть нашей союзницей и в дальнейшем, и другой — относительно безопасности русских судов и оказания помощи им в датских портах. В виду того, что я был свидетелем приема, оказанного этим судам, вопрос относительно их безопасности означал бы предположение, что король способен на самую низкую, самую ужасную измену. Я возразил, что он рассматривает этот вопрос с неправильной точки зрения; поскольку действия Дании определяются иностранным насилием, то нам неизвестны его пределы, а также неизвестно, в какой мере в Дании предполагают ему не подчиниться. Ее императорское величество желает продолжения союза. После того как граф заверил меня относительно намерений его величества короля Дании, ответ которого, без сомнения, должен их подтвердить, я счел излишним добавлять к остальным вопросам пункт относительно существующих договоров.

Приступ подагры прервал работу графа Бернсторфа и помешал ему присутствовать в совете. Я постарался, насколько возможно, использовать это время для того, чтобы узнать намерения и настроения влиятельных лиц и заинтересовать их, как с точки зрения их личных интересов, так: интересов нации. Я не переставал им доказывать, что опасность со стороны Швеции для Дании очень велика, и если в такой момент они останутся пассивными, несмотря на торжественные обязательства, то они покажут всему свету, что их дружба и их союз ничего не стоят. Несколько дней спустя граф Бернсторф прочел мне составленный им проект ответа. Я с самого начала сделал ему замечания относительно вступления, содержавшего оправдания поведения Дании. Я возразил, что так как он сам меня уверял, что прилагает все старания к тому, чтобы скрепить дружбу между двумя дворами, то я считал бы нужным избегнуть всего, что могло дать повод к неприятным и в то же время бесполезным разговорам; дальнейшее поведение Дании будет лучшим и единственным способом убедить ее императорское величество в искренности намерений [68] датского двора. Граф Бернсторф, который не легко отступает от своих намерений, возражал, что нельзя не касаться прошлого и нельзя отказываться от оправданий.

Первый пункт вызвал наибольшие споры. Я старался показать графу Бернсторфу, что, по-видимому, опасность для Дании не была так велика, как можно было судить по угрозам одного из иностранных дворов; трудно представить себе, чтобы кто-нибудь пожелал без всякой реальной выгоды навлечь на себя опасные последствия выполнения этих угроз; я беседовал с генералом Гутом о способах защиты королевства, и этот опытный офицер, известный своими знаниями в области тактики, уверил меня, что в Ольдеслё можно с 20 тысячами людей принять бой; что одинаково трудно как нападать, так и отступать; что Данию, разумеется, не покинули бы и что, как мне кажется, длительный мир, коим наслаждалось королевство, заставляет его преувеличивать последствия войны. Как ни велико это бедствие, однако Европа доказала, что те государства, которые закалили свои силы в борьбе, хотя события и были против них, достигли большего процветания, чем те, которые прозябали в постоянном мире, и, наконец, не говоря о других интересах, дело касалось независимости датского короля. Граф Бернсторф ответил мне теми же доводами, которые он уже привел в своем вступлении, а именно, что угрозы берлинского двора были вполне реальны, в чем он слишком хорошо мог убедиться, увидев на границе приготовления к продвижению войск. Указав на невозможность противопоставить прусской армии, объединившейся с ганноверской и могущей в любой момент увеличить свои войска, сколько-нибудь равные военные силы, он признал, что датские войска вполне могли бы бороться со шведами, но не с такой опытной в боях и дисциплинированной армией, как прусская; даже временная потеря Гольштинии была бы не только очень болезненной сама по себе, но лишила бы короля возможности действовать, так как она поставляла военные контингенты за многие другие области; и, наконец, что другие державы могли бы отомстить за Данию, но не могли бы спасти ее. Поэтому он прямо заявил мне, что, так как самосохранение является первым законом для государства, то никакие соображения не заставили бы короля подвергнуться такому вторжению; он сказал, что, так как моему явору должны быть известны его отношения с берлинским двором, то как только будет устранено препятствие с этой стороны, Дания будет готова действовать. Я спросил у графа Бернсторфа, заявят ли они по окончании срока перемирия о возобновлении военных действий. Он ответил мне отрицательно и сообщил, что они уже заявили и в Берлине и королю Швеции, что по окончании срока перемирия ipso facto возобновляется status quo. Я счел своим долгом заметить еще графу Бернсторфу, что он, по-видимому, полагает, что Дания, воспротивившись насилию, которое помешало ей осуществить свои права, была бы предоставлена самой себе; однако совершенно невозможно предположить, что она была бы покинута, и я спросил его, будет ли она в таком случае заодно с нами и [69] с нашими союзниками. Граф сказал мне, что вопрос этот слишком щекотлив для того, чтобы ответить на него прямо, особенно в письменной форме, но что он получил распоряжение заявить, что активность Ланий была бы несомненна, если бы силы, лишавшие Данию возможности осуществлять свои права, были бы обезврежены каким-то путем, не исключая и прямого насилия. Он добавил, что никто так не стремится смыть с себя нанесенное ему оскорбление, как наследный принц Дании. Однако они не могут принять на себя первый удар, и так как им приходится биться на два фронта, то нужно дать им возможность найти средства для таких огромных и чрезвычайных усилий.

В связи с четвертым пунктом я просил графа Бернсторфа указать более точно количество судов, которые его величество король Дании предполагает предоставить нам, так как от этого целиком зависит согласие между двумя державами, а также меры, которые мой двор должен принять для будущей кампании. Граф сказал, что невозможно точно определить размеры будущих вооружений, при чем он сознался, что они стеснены в средствах, но что он может официально подтвердить, что снаряжено не менее 12 кораблей и что сделаны распоряжения привезти 5 тысяч матросов из Норвегии и оставить на службе всех, кто служил в прошлом голу. Я просил его включить эти распоряжения в свой ответ, но напрасно я убеждал его, возвращаясь к вопросу несколько раз, — граф Бернсторф все время повторял, что совершенно достаточно заявления об их добром намерении, что они сделают больше, чем в прошлом году, и продвинутся гак далеко, насколько позволят им силы; и что все, что он заявил пне устно, носит также официальный характер. Мне не удалось добиться от "его определенного ответа насчет того, — присоединятся ли немедленно эти 12 судов или другое количество их к эскадре ее императорского величества в Зунде, как ни необходимо было это заявление. Граф уверял, что часть датских судов может понадобиться для защиты их берегов, в особенности, если шведский флот направится в Северное море. Все, чего я смог у него добиться, это того, что, вероятно, можно будет в начале присоединить к эскадре ее императорского величества 8 или 10 линейных судов. Я спросил, — будут ли эти суда также дожидаться окончания перемирия, но граф Бернсторф мне ответил, что так как действие перемирия распространяется только на те военные силы, которые были под начальством принца Гессенского, и в виду того, что даже после заключения перемирия датские суда оставались бы в море вместе с нашими, то они не имели бы никакого отношения к вопросу о перемирии, в особенности в отношении операций в Балтийском море. Я указал графу [70] Бернсторфу на преимущество, даже необходимость, предупредить выход шведской эскадры и просил его по этой причине ускорить снаряжение. Граф мне ответил, что дело уже начато и отдан приказ закончить все приготовления к 20 апреля; он уверен в том, что к этому времени, если не все суда, то, по крайней мере, большая иx часть будет готова. Я еще раз настаивал на необходимости торопиться со снаряжением, ибо мною получены сведения о том, с какой поспешностью работают в Карлскруне.

Граф Бернсторф прислал мне ответ 28-го, хотя он был датирован 19-м. ⁵¹ Я нашел в нем не только все те же неопределенные выражения, против которых я так сильно возражал, но, кроме того, некоторые мысли, на которые я не обратил внимания во время чтения вслух и которые как бы уничтожили весь смысл ответа. Я немедленно отправился к министру и в продолжение нескольких часов приводил самые веские доводы, но не мог заставить его отказаться от своих выражений. Я просил его изменить по крайней мере две фразы: в 1-м пункте слова "в случае, если бы шведский король продолжал наступать на Россию"; они допускали такое странное толкование, что я категорически требовал выпустить их. Министр сказал мне, что в них не могло быть речи об оборонительном или наступательном положении русских или шведских армий, так как вопрос об агрессии не допускает двусмысленного толкования, однако могло случиться, что шведский риксдаг вмешался бы в дела между Россией и Швецией и помешал бы королю действовать. Я ответил, что, так как это исключительный случай, то его нельзя и включать в качестве предположения, тем более, что это не меняет самого факта агрессии. Никакими доводами, никакими силами я не мог заставить его изменить [71] что-либо в ответе или, по крайней мере, изложить письменно объяснения, которые он сделал мне устно. Все, чего я добился от него, это специального письма г-ну Сент-Сафорену, чтобы тот толковал это место соответствующим образом. Я не мог добиться большего и относительно слов: "если мы это, впрочем, сможем" в 4-м пункте. Министр возражал, по речь идет только о непреодолимых трудностях, которые могут встать на пути любого обязательства и которые в данном случае, например, могут быть вызваны необходимостью уступить значительно превосходящему силой флоту. Он уверял меня, что поручит г-ну Сент-Сафорену объяснить это таким образом. Так как мои предыдущие попытки были напрасны, я счел необходимым, кроме того, написать ему письмо; я думал получить от него письменные объяснения, запросив его, правильно ли я понял смысл.

Комментарии