ПИСЬМА МАРИИ-АНТУАНЕТТЫ ЕКАТЕРИНЕ II. DrevLit.Ru - библиотека древних рукописей

ПИСЬМА МАРИИ-АНТУАНЕТТЫ ЕКАТЕРИНЕ II

Печатаемые ниже два письма французской королевы Марии-Антуанетты к Екатерине II и проект ответного письма последней хранятся в Архиве феодально-крепостнической эпохи в Москве (ГАФКЭ, отд. IV), входят в состав публикации донесений царского посла в Париже И. Симолина во время великой буржуазной революции 1789 г. (см. сборник «Литературное наследство». Т. XXX—XXXI).

История тайных сношений французской монархии с иностранными державами в целях удушения великой буржуазной революции и восстановления абсолютизма и феодализма освещена значительным количеством архивных публикаций XIX века. Достаточно напомнить изданную Арнетом переписку Марии-Антуанетты с Иосифом II и Леопольдом II (1866), письма Марии-Антуанетты в собрании «De la Rocheterie et de Beaucourt» (Recueil... publie pour la Societe d'histoire contemporaine). Paris. 1895. 2 vol.; Vivenot. A. und Zeissberg, H. «Quellen zur Geschichte der deutschen Kaiserpolitik Oesterreichs 1790—1801». Wien. 1879—1890, секретную переписку Мерси-Аржанто с Иосифом II, изданную Арнетом и Фламмермоном (1889—1890) и др

В XX в. и, в частности, в последнее десятилетие продолжают выходить издания, в которых публикуются материалы, проливающие свет на подготовку вооруженной интервенции в XVIII в. и на участие в ней царизма (de Рimоdan «Le comte F. С. de Mercy-Argenteau». P. 1911 и др.). Немало интересного даст в этом отношении публикация, подготовляемая Институтом истории, «Царизм и буржуазная революция».

В ряду документов этого рода собственноручные письма Марии-Антуанетты — ненавистной народным массам «австриячки» на французском троне, — в которых она тайно обращается к русской императрице, прося ее взять на себя организацию «вооруженного конгресса» держав для подавления революции, являются одним из наиболее ярких и непреложных свидетельств предательского сговора монархов против французского народа, дерзнувшего сбросить иго абсолютизма и феодализма.

Первое письмо, датированное 3 декабря 1791 г., впервые было опубликовано по копии в лишенной должного авторитета собрании документов Feuillet de Соnсhеs (Louis XVI, Marie-Antoinette et M-me Elisabeth». T. IV, p. 276—281), без указания местонахождения оригинала. Поэтому следует приветствовать научно-оформленную публикацию этого документа в советском издании в подлиннике и в русском переводе. Письмо это было наряду с некоторыми подложными письмами Марии-Антуанетты (Обилие «апокрифических автографов» Марии-Антуанетты, представляющих ходкий товар на рынке буржуазного коллекционерства, побудило, как известно, de la Rocheterie к изданию строго проверенных аутентичных ее писем. Но к числу таковых они, видимо, не решились причислить настоящее письмо, ибо оно отсутствует в этом собрании.) доставлено Екатерине II через посредство секретного агента королевской семьи барона де Бретейля, находившегося в Брюсселе, штабквартире контрреволюционной «партии королевы». .

Основной задачей этого послания, а также отправленных одновременно с ним секретных писем королям Испании, Швеции и Пруссии, было сообщить этим монархам, что принятие Людовиком XVI после неудавшегося бегства в Варенн конституции отнюдь не является добровольным, не означает примирения с созданным революцией порядком... и потому не только не препятствует их вмешательству в дела Франции, но должно всемерно ускорить его.

Вторая цель письма Марии-Антуанетты — осведомить императрицу Екатерину II о взаимоотношениях и плане действий обоих лагерей контрреволюции, как они [113] представлялись Людовику XVI и Марии-Антуанетте. Они опасались, что «партии принцев», группировавшей силы в Кобленце, удастся окончательно привлечь Екатерину II на свою сторону, что они общими силами вторгнутся во Францию для полного восстановления старого строя и что оскорбленное этим национальное чувство заставит умеренные слои революционной буржуазии, которые король надеялся постепенно «образумить», отшатнуться от него, и тогда королевской семье не миновать народной расправы.

Опубликованное лишь в 1930 г., письмо Ферзена, этого неудачливого, но настойчивого организатора ряда попыток бегства королевской семьи (A. Soderhjelm «Fersen et Marie-Antoinette>. Journal intime et correspondance. P. 1930), от 12 августа 1792 г. к своей сестре вполне подтверждает такое освещение истинных чувств Марии-Антуанетты. Он заканчивает это письмо полным тревоги восклицанием: «Пятнадцатого пруссаки вступят во Францию; этот момент будет критическим. Боже, спаси короля и королеву!».

Приняв таким образом все меры к тому, чтобы их «истинные друзья» — монархи — узнали их «настоящие чувства», Людовик XVI и Мария-Антуанетта вступили окончательно на «очень трудный, но верный», по ее выражению, путь вероломства, измены, обмана своего народа. «Очень важно, — пишет она Екатерине II, — чтобы мы сами на конгрессе совершенно не фигурировали, чтобы принцы и все французы вообще оставались на заднем плане, чтобы не вызывать никакого подозрения, постараться внушить доверие».

Следуя этой тактике, Людовик XVI, как известно, произносит в Законодательном собрании торжественную речь, в которой не только вновь заверяет Собрание в своей верности конституции, но даже предъявляет курфюрсту Трирскому ультимативное требование — прекратить группирование на его территории французских эмигрантов. Под напором растущего недоверия масс это двоедушие доходит до предела, когда он заявляет, что «французский народ, его представители и король едины и нераздельны». Что касается Марии-Антуанетты, то она с самого возвращения в Париж после Варенна проявила исключительную изворотливость и изобретательность в проведении этой тактики двурушничества. Так, уверяя Барнава в письме от 7 августа 1792 г. в своей «искренности» и «прямоте» в отношении принятия конституции, она в тот же день пишет своему конфиденту, австрийскому посланнику Мерси-Аржанто, что конституция — «сплетение невыполнимых нелепостей» (tissu d'absurdites impraticables»), и настаивает на том, чтобы «державы выступили, имея за собой вооруженную силу». То же повторяет она в письмах к нему же от 21 и 26 августа; «Доклад о конституции, который должен быть сделан в Собрании, — сплетение нелепостей, дерзостей и похвал Собранию...» «Так существовать далее невозможно! — восклицает она. — Нам остается лишь усыплять их бдительность, вызвать их доверие к нам с тем, чтобы затем лучше их обмануть». Несколько позднее, в декабре, она пишет Ферзену: «Какое будет счастье, если настанет день, когда я вновь буду настолько сильной, что смогу доказать этим негодяям, что я не поддалась на их удочку». Единственное свое спасение она видела в выигрыше времени до момента вмешательства иностранных держав. «Необходимо во что бы то ни стало, чтобы они пришли к нам на помощь; но во главе их должен встать и все направлять император».

Но поскольку император, как известно, обманул надежды Марии-Антуанетты на быструю и реальную помощь, на что она жалуется Екатерине II (Еще более резко выражает она свое негодование по адресу императора в письме Ферзену от 7 декабря: «Какое несчастье, что император предал нас!» (Rocheterie T. II, p. 345).), она перенесла все свои упования на русскую императрицу. Посредником в своих дальнейших сношениях с ней она избрала русского посла Симолина. Подробности этого сближения мы находим, с одной стороны, в донесениях Симолина из Парижа от 22 декабря 1791 г. — 2 января 1792 г. и из Брюсселя от 31 января — 11 февраля 1792 г.( См. сборник «Литературное наследство».), с другой же — из «Заметок» другого видного агента контрреволюции, Крафорда (Quentin [114] Crauford «Notices»). Этот шотландский аристократ, бывший резидент английского короля в Манилле, прозванный «манильским набабом» за огромное состояние, привезенное им из Индии для проматывания в Париже, был еще до революции приятелем Симолина. Он играл видную роль в подготовке вареннского бегства: во дворе его дома стояла знаменитая карета, в которой ехала королевская семья. Вместе с Ферзеном они покинули в ту же ночь Париж и вместе с ним продолжали попытки организации нового бегства королевской семьи, для чего Крафорд ездил к шведскому королю и в качестве уполномоченного последнего — к английскому королю. Поскольку все эти наиболее «доверенные» люди «работали» вне Франции, королеве пришлось обратиться за помощью к Симолину.

Симолин пишет Остерману 2 января 1792 г.: «Недавно, когда я был приглашен на карточный вечер к королеве, она сделала мне честь, подозвав и сказав, что желала бы побеседовать со мной, но не решается, так как окружена шпионами, которые непрестанно следят за ней; потом она добавила, что восхищается величием души императрицы и ее благородным и великодушным обращением с французским дворянством» (Имеется в виду письмо Екатерины II к герцогу де Брольи от 22 октября 1791 г в котором она восхваляет доблести французского дворянства, бывшего всегда оплотом монархии. Это письмо было ответом Екатерины II на те адреса которые французские эмигранты во главе с Брольи посылали императрице, стремясь закрепить и расширить ее содействие контрреволюции, выражавшееся в крупных подачках и установлении агентурной связи с «партией принцев».). Симолин на это ответил, что «ее величество королева не должна сомневаться в особом интересе ее императорского величества к положению короля и всей королевской семьи и в ее искреннем желании иного порядка вещей». Несколько дней спустя королева предупредила Симолина через императорского поверенного в делах Блуменсдорфа, что она желает передать ему письмо для императрицы.

Однако это первое письмо еще не было доверено Симолину. Когда же 24 декабря в Париж пробрался из Брюсселя для связи с королевой Крафорд, он устроил свидание Симолина с Людовиком XVI, рекомендовав его как самого надежного и обладающего большим тактом дипломата, которого можно послать с поручением к императору.

В своем донесении непосредственно Екатерине Симолин с большими подробностями рассказывает о своем тайном свидании с королевой, а затем и королем, во время которого он взял на себя миссию лично доставить письма императору и его канцлеру, а также второе письмо королевы к императрице.

Это второе письмо, копия с которого была снята Симолиным и послана Ферзену, благодаря чему вошла в изданное Kliuckowstrom собрание писем Ферзена, публикуется «Литературным наследством» впервые в оригинале и в переводе на русский язык.

Как же реагировала Екатерина II на это обращение к ней французских монархов? В ГАФКЭ сохранился проект ее ответа, в котором она обещает сообщить свое решение лишь после получения соответствующих ответов от венского и берлинского дворов на ее обращение к ним по поводу французских дел.

Но это была лишь своего рода отписка, оттяжка окончательного решения вопроса о форме участия в интервенции. Екатерина определенно решила ориентироваться на партию эмигрантов, о чем свидетельствует написанная ею по получении донесения Симолина от 31 января — 11 февраля 1792 г. записка. В этом впервые публикуемом «Литературным наследством» документе Екатерина II объясняет значение тех нотабене, которыми она отметила ряд мест в указанном донесении. Наиболее интересно двойное нотабене, которым она подчеркивает слова Симолина о том, будто король и королева «признали, что дворянство и парламенты разорили Францию и что банкротство неизбежно». В своей записке Екатерина II раскрывает значение своей пометки. «А вот я, например, не знаю, — пишет она,— каким образом дворянство и парламенты разорили Францию. Им (Людовику XVl и Марии-Антуанетте) это внушают, чтобы отдалить от тех, кто служит поддержкой трона, и от той влиятельной [115] партии, которая могла бы им помочь». Это «выступление против дворянства и парламентов» наряду с предложением «послать графа д-Артура в Испанию», т. е. парализовать деятельность «партии принцев», ей кажется настолько нелепым, что она готова заподозрить самого Симолина, сообщающего ей об этом, в том, что он сделался «орудием демагога». Одобряя поведение Симолина в его готовности сделать «доброе дело» — помочь «несчастным», она в то же время отказывается следовать предлагаемой ими программе действий, считая ее внушенной теми группами, которые «боятся, как бы дворянство, парламенты и принцы не восстановили власти короля». Более того, она ставит в вину королю и королеве то, что они «отстранили всех, кому следовало бы окружать трон, и заявляют, что около них одна сволочь».

Таким образом, из анализируемых документов явствует, что если французские монархи под влиянием непосредственно грозившей им гибели были готовы на какой-то, хотя и весьма слабый, компромисс с революцией, стремясь восстановить королевскую власть путем уступок за счет привилегий парламентов и дворянства, то царское правительство в лице Екатерины II не мыслило себе интервенции без полной ликвидации всех завоеваний революции и без восстановления как власти короля, так и его единственной опоры — дворянства и парламентской аристократии.

Париж, 3 декабря 1791 г.

Государыня и сестра моя!

Я пользуюсь первой надежной оказией, чтобы выразить вашему величеству чувство благодарности, преисполняющей мою душу, за все то участие к нашему ужасному положению, которое вы непрестанно выказываете. Но сердце мое оставалось бы неудовлетворенным, если бы оно не открылось вам полностью, с доверием, к которому так располагают и ваше участие, и благородство вашей души, и ваш возвышенный характер. Мы предоставлены всецело самим себе, не имеем около себя никого, на кого мы могли бы положиться, и я хочу попытаться сама обрисовать вам наше положение, прося заранее снисхождения вашего величества, — я плохо разбираюсь в политике, мне незнаком ее язык, влечение сердца одно лишь руководит мной.

Я начну с описания того момента, о котором вашему величеству чрезвычайно важно иметь ясное представление, чтобы судить о нашем поведении. Король принял конституцию не потому, что он признал ее хорошей или хотя бы осуществимой, но исключительно ради того, чтобы не создавать повода к еще большим волнениям и несчастьям в королевстве, которые крамольники не преминули бы приписать его отказу. Он принял ее в надежде лучше вскрыть все ее недостатки и, делая вид, что желает провести ее в жизнь, этим на практике показать всю ее непригодность. Король принял ее, наконец, и потому, что он находился в полном неведении, каковы намерения других держав в отношении его. Ах, государыня, мне не следовало бы жаловаться, но все те, кто в силу уз крови и чести и из участия могли, должны были осведомлять и поддерживать нас в это время, все они под влиянием пустых опасений, которые я могу объяснить лишь заботами о нашей личной безопасности, оставляли нас в полном неведении относительно предположений иностранных держав. Предоставленные самим себе, что могли мы делать? Пришлось принять конституцию, чтобы постараться вернуть себе большинство нации, лишь сбитой с толку ордой мятежников и безумцев, чтобы спасти жизнь и существование честным людям, которые есть еще во Франции и которые, оставаясь верными своему королю и своему долгу, но слишком слабые и всеми, как и мы, покинутые, стали бы первыми жертвами. Мы вовсе не поддавались чувству слабости: страх за себя не может [116] оказывать воздействия на наши души. Унижения, которые мы постоянно переносим, бесчинства, свидетелями которых мы являемся, не будучи в силах их пресечь, не имея возможности их приостановить, злодейство, которым мы окружены, подозрительность, которую мы вынуждены проявлять даже в самом тесном своем кругу, — разве это не длительная нравственная смерть, в тысячу раз худшая физической смерти, освобождающей от всех зол? Вашему величеству хорошо ведомы все виды мужества, и вы должны признать, что нужно самое большое мужество, чтобы переносить подобные мучения. Но я слишком много говорю вам о столь печальных вещах; нужно подумать о средствах к их устранению, и мы с доверием обращаемся к вашему великодушию, к вашей возвышенной душе.

С июля месяца я прошу, я умоляю императора заняться нашими делами. Я тогда же предложила брату план созыва вооруженного конгресса, на который собрались бы все державы. Вооруженные силы, которыми располагал бы этот конгресс, должны были бы оставаться в отдалении, с одной стороны, для подкрепления принятых им решений и во избежание несчастий, которые могло бы вызвать внутри королевства появление иностранной армии — с другой. Создавшееся положение требовало быстрых решений, и если бы тогда император мне ответил, он определил бы наше поведение в отношении принятия конституции, хотя действия короля в данном случае могли измениться больше по форме чем по существу. Проект конгресса представляется мне единственным средством достижения для нашей страны прочных и благоприятных результатов. Различие в убеждениях, партийная нетерпимость — все это служит препятствием для какого-либо согласия без вмешательства держав. Но король принял конституцию, он должен был сделать вид, что совершил этот акт добровольно, и ему нельзя поэтому ни в каком случае ссылаться на принуждение. Только факты, только условия его повседневной жизни показывают, как все это обстоит в действительности.

Следовало бы поэтому, чтобы создалось впечатление, что конгресс прежде всего созван в общих интересах, для установления общего равновесия в Европе, а наша страна дает для этого достаточно поводов. Лицо, которое берется доставить вашему величеству это письмо, сможет одновременно переслать вам составленные мной замечания относительно основных положений, которые следует выдвинуть в первую очередь на конгрессе. Очень важно, чтобы казалось, что сами мы совершенно к нему непричастны, и чтобы мы могли даже здесь ни в чем не отступать от принятой нами линии поведения, дабы не вызывать ни малейшего подозрения и внушать доверие, которое одно только может вернуть нам расположение народа, когда он осознает, наконец, свои несчастья и бедствия, проистекающие от нынешнего положения вещей. Но для этого необходимо, чтобы мы действовали согласно его желаниям и чтобы только наши истинные друзья знали наши настоящие чувства, а этот путь, сознаюсь, очень труден, но этот путь верен, в особенности если ваше величество пожелаете нам помочь.

Исключительной осторожностью, которую необходимо соблюдать во всех наших планах и во всех наших действиях, объясняется то, что нам невозможно было осведомить братьев короля о нашем образе мыслей, но, избави бог, заключить из этого о существовании между нами какого-либо недоверия (как об этом распространяют слухи). Мы судим об их чувствах на основании наших собственных, и мы хорошо знаем, что они заняты заботами только о нас. Но совсем иначе обстоит дело с их окружением: легкомыслие одних, болтливость других, наконец, честолюбие некоторых — все это диктует нам суровую необходимость [117] воздерживаться от полной откровенности, которой они заслуживают по своим личным чувствам. Итак, вашей мудрости и тому влиянию, которое вы на них имеете в силу ваших милостей, вверяем мы, ваше величество, наши самые дорогие интересы. Соблаговолите, не выдавая нас, направлять деятельность принцев в полезном для нас духе, внушив им, что всякие их несогласованные выступления могут только погубить и без того слишком несчастную их родину. Если бы даже при помощи сильной армии представилась возможность предпринять что-нибудь серьезное, то и тогда необходимо, чтобы принцы и все французы вообще оставались на заднем плане. Здесь уже начинают понимать все совершенное зло — немного постоянства и терпения, и мы добьемся своей цели внутри страны. Но для этого необходимо, чтобы за ее пределами существовала внушительная сила, которая может найти себе объяснение без вреда для нас только при наличии вооруженного конгресса, который, сдерживая, с одной стороны, принцев, с другой — импонируя мятежникам, создал бы умеренным людям и здесь и там известную опору и явился бы для них объединяющим центром.

В этих целях мы пишем королям Испании и Швеции, на расположение которых к нам мы всецело можем рассчитывать, основываясь на открытом и благородном образе их действий. Король должен также написать прусскому королю, чтобы поблагодарить его за выраженную им готовность, но он не будет входить в подробности относительно наших планов. Не откажите оказать нам добрую услугу перед этим двором, а также перед датским двором и повлияйте на императора, чтобы он, наконец, проявил себя в отношении нас, как подобает брату.

Как видите, ваше величество, я злоупотребляю доверием, которое вы мне внушаете, но для меня явилось бы большим удовлетворением быть обязанной нашим счастием государыне, которая уже приобрела своим возвышенным характером чувства моей привязанности и восхищения. Мне будет чрезвычайно приятно присоединить к ним также и чувство благодарности.

Mария-Антуанетта.

1 февраля 1792 г.

Государыня и сестра моя!

Участие, в котором ваше величество соизволили нас заверить, явилось большим утешением в нашем горе: не желая, чтобы что-либо в нашем поведении оставалось скрытым от вас, мы выразили пожелание, чтобы г. Симолин, ваш посланник, взял на себя выполнение для нас одного очень деликатного поручения, требующего столько же осторожности, сколько и соблюдения тайны.

Мы не можем отказаться от мысли, что император был введен в заблуждение ложными сообщениями как о наших личных чувствах, так и об истинном положении вещей здесь; нам хотелось, чтобы кто-нибудь вывел его из этого заблуждения. Готовность и искренность, с которыми г. Симолин принял это наше предложение, позволили нам признать в нем верного слугу вашего величества. А в чьи же руки могли бы мы с большей уверенностью передать наши самые насущные интересы, как не в ваши, государыня, и как не в руки одного из ваших министров, отличающегося осторожностью и мудростью, который был всему очевидцем и мог с самого начала революции составить себе обо всем беспристрастное суждение и который выказывал лично нам при всех обстоятельствах участие и. преданность. [118]

Если его путешествие не нарушает интересов службы вашего величества, то король и я, мы желали бы, чтобы вы одобрили нашу мысль и в этом нашем поступке соблаговолили видеть свидетельство полного нашего к вам доверия.

Ваше величество всегда вызывали наше восхищение, теперь же мы привязаны к вам более тесными узами и более нежными чувствами дружбы и признательности.

Мария-Антуанетта.

Я имела случай видеться с г. Симолиным наедине и сочла своим долгом поставить его в известность о том, что однажды уже писала вашему величеству; надеюсь, что этот знак моего доверия к нему не вызовет с вашей стороны неодобрения. .

III

Проект ответного письма Екатерины II

Государыня и сестра моя!

Получив одно за другим два ваших письма, от 3 декабря и от 1 февраля, я ответила бы вам незамедлительно, если бы не считала себя обязанной, учитывая ваше положение, соблюдать большую осторожность в переписке, которая, не давая вашему величеству настоятельно необходимых вам разъяснений и советов, могла бы только понапрасну вас скомпрометировать. В силу этих соображений я остановилась на мысли выждать решений венского и берлинского дворов в ответ на ряд предложений, с которыми я повелела обратиться к ним по поводу французских дел, чтобы иметь затем возможность сообщить вам и свое решение, для принятия которого осведомленность относительно мнений этих дворов была (необходима)...

(пер. ??)
Текст воспроизведен по изданию: Письма Марии-Антуанетты Екатерине II // Историк-марксист, Т. 68. Кн. 4. 1938

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

<<-Вернуться назад