МАРИЯ-ТЕРЕЗИЯ-ШАРЛОТТА

ВОСПОМИНАНИЯ,

НАПИСАННЫЕ МАРИЕЙ-ТЕРЕЗИЕЙ-ШАРЛОТТОЙ ФРАНЦУЗСКОЙ

О ПРЕБЫВАНИИ ЕЕ РОДНЫХ, ПРИНЦЕВ И ПРИНЦЕВ В ТЮРЬМЕ ТАМПЛЬ

С 10 АВГУСТА 1792 г.

ДО СМЕРТИ ЕЕ БРАТА, ПОСЛЕДОВАВШЕЙ

9 ИЮНЯ 1795 г.

MEMOIRE ECRIT PAR MARIE-THERESE-CHARLOTTE DE FRANCE: SUR LA CAPTIVITE DES PRINCES ET PRINCESSES SES PARENTS, DEPUIS LE 10 AOUT 1792 JUSQU'A LA MORT DE SON FRERE ARRIVEE LE 9 JUIN 1795

Смерть Людовика XVI

I

Король, мой отец, прибыл в Тампль вместе со своей семьей в понедельник 13 августа 1792, в 7 часов вечера.

Канониры собирались отвести в башню только отца, а всех нас поселить в замке. Но по дороге Мануэль ¹ получил приказ коммуны отвести в башню всех нас.

Петион ² успокоил ярость канониров, после чего мы вошли в замок. Муниципальные чиновники не спускали глаз с отца. Петион ушел. Мануэль остался.

Отец поужинал вместе с нами. Мой брат буквально засыпал на ходу. В 11 часов вечера мадам де Турзель ³ отвела его в башню, которая отныне должна была стать нашим домом.

Отец вместе с нами поднялся в башню в час ночи, там ничего еще не было готово. Моя тетя легла спать на кухне, мне кажется, Мануэлю было неудобно было ее туда вести.

Вот имена людей, которые разделили с нами тяготы пребывания в тюрьме.

Мадам де Ламбаль ⁴;

Мадам де Турзель и ее дочь Полина;

Мсье Ю ⁵ и Шамильи ⁶, лакеи моего отца, которые спали в комнате наверху;

Мадам де Наварр, горничная моей тети, которая спала вместе с ней и Полин в кухне;

Мадам Симбри ⁷, горничная моего брата, которая спала в биллиардной вместе с братом и мадам де Турзель.

Мадам де Тибо, горничная моей матери, и моя горничная, мадам де Базир; они обе ложились спать внизу.

Кухонную прислугу моему отцу составляли трое мужчин – Тюрже ⁸, Кретьен и Маршан.

На следующий день, 14, отец позавтракал вместе с матерью, и затем мы все вместе отправились смотреть обширные помещения в башне, нам говорили, которые обещали оборудовать для нас, потому что башенка, где мы в тот момент находились, для стольких людей была тесной.

После обеда пришли Мануэль и Сантерр ⁹, и мы отправились гулять по саду.

О женщинах, которые нас сопровождали, пошло немало разговоров. С момента нашего прибытия, нам предоставили других, назначенных Петионом в прислуги, но мы их не желали.

На третий день, во время обеда, принесли приказ коммуны, в котором сопровождавшим нас предписывалось покинуть Тампль.

Отец и мать воспротивились этому, их поддержали муниципальные чиновники Тампля.

Приказ был на тот момент отменен.

Мы провели весь день вместе.

Отец занимался с братом географией, мать – историей, и еще она заставила его выучить наизусть несколько стихотворений, тетя занялась с ним математикой.

К счастью, мой отец обнаружил здесь библиотеку, и смог заняться чтением. Мать сумела занять себя вышиванием.

Муниципальные чиновники вели себя весьма фамильярно, и не выказывали отцу никакого почтения; постоянно кто-то из них находился рядом с отцом и не спускал с него глаз.

Отец попросил доставить нам мужчину и женщину для черной работы.

В час ночи с 19 на 20 августа, принесли приказ коммуны, который предписывал вывести из Тампля всех, кто не принадлежал к Королевской семье.

Мсье Ю и Шамильи забрали у отца, и он остался в одиночестве, под надзором муниципального чиновника.

Затем они спустились к матери, чтобы забрать мадам де Ламбаль; мать пыталась противиться этому, но безуспешно, уверяя их, что мадам Ламьбаль ей родственница, как то было на самом деле. Но ее все равно увели.

Тетя спустилась на первый этаж вместе с Полиной де Турзель и мадам де Наварр. Муниципальные чиновники уверили нас, что дамы вернуться после допроса.

Чтобы мой брат не оставался в одиночестве, его отвели в комнату матери.

Мы обняли дам, с надеждой на следующий день увидеть их снова. Двое муниципальных чиновников остались в комнате матери. Мы четверо так и не сумели заснуть.

Отец, разбуженный шумом, предпочел остаться у себя.

На следующий день, в 7 часов, мы узнали, что дамы не вернуться в Тампль, их отвезли в тюрьму Ла Форс ¹⁰.

Мы были очень удивлены появлению в 9 часов мсье Ю, который сказал отцу, что генеральный совет коммуны оправдал ее и отослал обратно в Тампль.

После полудня Петион отправил к отцу для черной работы мужчину и женщину, их фамилия была Тизон. Мать взяла брата себе в комнату, я ушла в другую вместе с тетей; от комнаты матери нас отделяло небольшое помещение, где располагались муниципальный чиновник и часовой.

Отец оставался наверху, зная, что для него готовят другое помещение, он больше не беспокоился и чувствовал себя свободней, когда здесь стало меньше людей, также он мог находиться ближе к матери.

Он потребовал к себе Палуа, старшего строителя, и упрекнул его, за то, что помещение все еще не готово. Палуа дерзко ответил ему, что принимает приказы исключительно от коммунны. Каждое утро мы поднимались к отцу, чтобы позавтракать вместе, затем опять спускались к матери, где отец вместе с нами проводил весь день.

Беспокоясь о здоровье моего брата, мы каждый день ходили гулять в сад, почти каждый день мой отец вынужден был терпеть оскорбления от стражи.

В день праздника Св. Людовика ¹¹, в семь часов утра, возле Тампля толпа распевала «Ca ira» ¹². Утром мы узнали от муниципального чиновника, что приходил месье де Лафайет.

Мануэль подтвердил отцу эту новость тем же вечером. Моей тете Елизавете принесли письмо от моих римских теть; это была последняя весть, которая наша семья получила извне.

К моему отцу более не относились как к королю. Ему ни оказывали ни малейшего почтения, и не называли больше «сир» или «ваше Величество»; но исключительно «мсье» или «Луи».

Муниципальные чиновники сидели в комнате в шляпах. У отца отняли шпагу, которую ему удалось сохранить, и обшарили карманы.

Петион отправил прислуживать отцу лакея по фамилии Клери.

Также он приставил к отцу тюремщиком и камер-лакеем Роше, человека совершенно омерзительного, который 20 июня 1792 выломал дверь в комнату отца и хотел его убить.

Этот человек постоянно находился в башне и выскивал всевозможные способы, чтобы издеваться над отцом; он то распевал карманьолу и подобные гадости, или же, зная, что отец не любит запаха трубочного дыма, проходя мимо, нарочно дымил ему в лицо.

Он старался улечься спать вечером уже ко времени ужина, потому что нам нужно было проходить через его комнату; иногда бывало, что он укладывался в кровать уже перед обедом.

Невозможно перечислить всех издевательств и оскоблений, которые ему приходили в голову. Отец все терпел молча и прощал этому человеку от всего сердца.

Отец во всем терпел нужду; он даже писал Петиону, прося ему прислать причитающиеся ему деньги, но не получил ответа.

В саду было множество рабочих, которые часто оскорбляли отца; один из них даже похвалялся, что снесет матери голову своим инструментом; Петион приказал его арестовать.

27 сентября оскорбления удвоились в числе; мы не знали, что произошло.

В окна швыряли камнями, метили в отца, но к счастью, не попали ни в него, ни в кого другого. Возле другого окна, некая женщина на огромном листе картона выписала «Верден взят.» Она приблизила эту надпись к окну, и тете хватило времени, чтобы это прочесть. Муниципальные чиновники этого не видели.

Едва мы узнали эту новость, как пришел еще один муниципальный чиновник по фамилии Матье; он кипел от ярости и приказал отцу подняться к себе в комнату.

Мы отправились вместе с ним, из страха, что нас попытаются разлучить.

Наверху, он нашел мсье Ю, схватил его за шиворот, и заявил, что он арестован. Мсье Ю попросил разрешить ему собрать вещи, Матье в этом ему отказал; но другой муниципальный чиновник, более мягкосердечный, сумел уговорить Матье оказать подобную милость мсье Ю, и отправился вместе с ним, следить за сбором вещей.

Следом за тем, Матье повернулся к отцу, и в ярости высказал ему все, что просилось на язык; среди прочего, он сказал: «Объявлен общий сбор, по городу бьют в набат, выстрелили из пушки, враги взяли Верден; если они сюда придут, нам всем конец, только вы умрете первым.»

Отец выслушал это оскорбление и все, что за ним последовало с тем спокойствием, которое придает сознание собственной невиновности. Брат залился слезами и убежал к себе в комнату; мне стоило немалых усилий его успокоить, он испугался, что отца тут же убьют.

Мсье Ю вернулся, и Матье, после очередной порции оскорблений, ушел вместе с ним. Мсье Ю доставили в мэрию, в аббатстве к тому времени уже началась резня. Следующий месяц он провел в тюрьме, затем его отпустили, но он уже не вернулся в Тампль.

Остальные муниципальные чиновники с неодобрением отнеслись к дикой выходке Матье, но думали о нас немногим лучше. Они открыто говорили отцу, что совершенно уверены, будто прусский король наступал и убивал французов, исполняя приказ, подписанный Людовиком.

Отца больно задела эта клевета, он просил своих стражей поверить и убедить остальных, что это не так.

Всю следующую ночь мать слышала, как били в набат; но мы не знаем, что в это время происходило. 3 сентября, в 10 часов утра, Мануэль навестил отца и уверил его, что мадам де Ламбаль и остальные, которых увели из Тампля в тюрьму Ла Форс, находились там в полном здравии и безопасности.

В 3 часа до нас донеслись ужасные крики; это было в то время, когда мой отец закончил обед и играл с матерью в триктрак. На этот раз муниципальные чиновники повели себя достойно и закрыли двери, а окна занавесили шторами, чтобы мы не видели, что в это время происходило.

Рабочие Тамлпя и камер-лакей Роше присоединились к убийцам, отчего шум стал еще оглушительней. Появились несколько муниципальных чиновников и офицеров охраны, первые настаивали на том, чтобы отец показался у окна; вторые совершенно резонно этому противились.

Отец захотел узнать, что происходит, и один молодой офицер ему сказал: «Ну что ж, месье, коль вы желаете знать, вам хотят показать голову мадам де Ламбаль.»

Моя мать оцепенела от ужаса; муниципальные чиновники стали бранить офицера; но отец со свойственной ему добротой, простил его, заявив, что он сам был виной произошедшему. Он спросил, и офицеру ничего не оставалось, как ответить.

Шум продолжался до 5 часов вечера. Как мы узнали потом, толпа хотела взломать дверь, но муниципальные чиновники сумели этому помешать, прикрепив на нее трехцветный шарф, и в конце концов позволили шести из этих убийц пройти по всем комнатам, неся в руках голову мадам де Ламбаль, при том, что тело, которое они собирались тащить по полу, должно было остаться у двери.

Когда эта делегация оказалась внутри, Роше при виде головы мадам де Ламбаль, разразился криками восторга, и затем обрушился с бранью на некоего юношу, которому стало плохо от этого зрелища. Едва только волнения улеглись, как Петион, который по должности своей обязан был остановить резню, со всем безразличием направил к отцу своего секретаря с заданием отсчитать деньги.

Этот человек был по-настоящему смешон и постоянно нес ерунду, над которой в других обстоятельствах мы бы немало посмеялись. Он, например, считал, что мать не садится из уважения к нему.

Отец в первую очередь вознаградил муниципального чиновника, пожертвовавшего своим шарфом, который тот прикрепил на дверь.

Мы с тетей всю ночь слышали, как били в набат; но не верили, что убийства все еще продолжаются. Несчастная мать всю ночь провела без сна, гораздо позднее, мы узнали, что резня продолжалась еще три дня.

Невозможно поверить в то, как нелепо в это время вели себя муниципальные чиновники и охрана; все их пугало, настолько они чувствовали за собой вину.

Однажды некий человек снаружи разрядил новое ружье, чтобы его опробовать; они тут же составили протокол и устроили ему настоящий допрос.

В другой раз вечером, во время ужина, за окном несколько раз послышались призывы к оружию, они решили, что в Париж ворвались иностранцы; отвратительный Роше вынул из ножен свою огромную саблю и сказал отцу: «Если они сюда сунутся – я тебя убью.» Но это оказалась всего лишь ошибка патруля.

Еще раз случилось, что сотня рабочих собралась выломать решетку с одной стороны беседки; муниципальные чиновники и охрана немедленно явились, и расстроили эту попытку.

Подобные треволнения отрезвили многих. В это время двое муниципальных чиновников даже принялись утешать отца, относились к нему с состраданием и обнадеживали его; полагаю, что оба они убиты. Еще одним вечером моя тетя сумела переговорить с одним из часовых сквозь замочную скважину.

Этот несчастный мог только лить бессильные слезы все время, сколько находился в Тампле; я не знаю, что с ним сталось; и уповаю на Бога, который наверняка вознаградил его за добрую преданность своему королю!

Я же решала задачи по математике и делала выписки из книгs, но требовалось, чтобы муниципальный чиновник постоянно заглядывал через плечо, на то, что я пишу, они все время полагали, что мы готовим заговор.

Нам запрещалось читать газеты, из страха, что мы не узнаем, какие новости идут из-за рубежа. Однажды они с довольным видом принесли отцу несколько газет, зяаяляя, что там найдется для него кое-что интересное; к отвращению своему, мы прочли, как его обливают грязью, и эти дьявольскую писанину они с удовольствием показали нам.

В другой раз, муниципальный чиновник вечером явился к нам, и наговорил множество оскорблений, срeди прочего упомянув, что нас всех убьют, если враги посмеют приблизиться, он жалеет единственно моего брата, но и его придется убить как отродье тирана.

Такие сцены моей семье приходилось терпеть каждый день.

22 сентября была объявлена республика, о чем нам с радостью сообщили; так же нам было объявлено о высылке всех иностранцев; мы не хотели в это верить, но это было правдой.

В начале октября у нас лишили перьев, бумаги, чернил и карандашей; они все подвергли упорному и даже долговременному обыску, но нам вместе с матерью все же удалось утаиить свои карандаши, в то время, как тетя и отец отдали свои.

Вечером того же дня, когда отец возвращался к себе после ужина, и уже собирался подняться наверх, ему приказали подождать; затем появилось еще несколько муниципальных чиновников, и ему было приказано уйти в другое помещение, и его разлучают с нами. Мы оставили его обливаясь слезами, и в то же время сохраняя надежду увидеться на следующее утро.

Завтрак нам принесли отдельно, и мать отказалась от еды. Муниципальные чиновники, потрясенные и тронутые нашей скорбью, предложили нам встречаться с отцом, но только лишь за едой, и запретили притом говорить шепотом или объясняться на иностранных языках, но лишь громко и четко по-французски.

Мы спустились к обеду в комнату отца, радуясь тому, что видим его снова. Одному муниципальному чиновнику показалось, что тетя пытается шепотом обратиться к отцу и он устроил ему скандал. По вечерам, когда приходило время ужина, мать или тетя оставались с братом, который ложился спать очень рано, в то время как та из них, что была свободна, вместе со мной шла ужинать к отцу. Утром мы задерживались у него после завтрака, давая время Клери причесать и уложить наши волосы, т.к. ему запрещалось входить в комнату матери.

В полдень мы выходили на прогулку. Мануэль однажды пришел к отцу и не преминув наговорить дерзостей, все же вернул ему орден св. Людовика. Он также уверил отца, что из всех узников Тампля погибла только мадам де Ламбаль.

Клери, Тизона и его жену привели к присяге на верность народу.

Муниципальный чиновник, однажды вечером, появился неожиданно и разбудил моего брата, проверяя, на месте ли он.

Еще один рассказал матери, о плане, который предложил Петион. По этому плану предлагалось отца не казнить, но подвергнуть пожизенному заключению в замке Шамбор, а брату запретить жениться. Не знаю, какую цель преследовал этот человек, выдвигая подобное предложение; могу только сказать, что с тех пор мы его не видели.

Мою мать поселили в помещении наверху, над комнатой отца. Меня и тетю хотели разлучить с матерью; все же, этого не случилось, и мы перебрались наверх вместе с ней.

Брата забрали от матери и перевели в комнату отца; там же ему предписывалось ночевать. Клери должен был на ночь делить комнату с муниципальным чиновником.

Наверху вместе с матерью жили тетя, я сама, Тизон с женой и муниципальный чиновник.

Окна были забраны железными решетками и закрыты жалюзи, для обогрева служили печи, которые дымили, что причиняло нам постоянные неудобства.

Распорядок дня моей августейшей родни строился следующим образом:

Отец вставал с постели в 7 часов утра, до восьми молился Богу, затем вместе с братом до 9 одевался, и затем они отправлялись завтракать в комнату матери.

После завтрака, отец спускался к себе вместе с братом, с которым он занимался учебой вплоть до 11 часов, затем брат играл до полудня, затем, в любую погоду, мы все вместе шли на прогулку, потомучто стража именно в это время сменялась с поста, желала убедиться воочию, что мой отец находился в Тампле.

Прогулка продолжалась до двух часов пополудни, затем мы садились обедать; после обеда отец и мать вместе играли в триктрак или в пикет.

В 4 часа мать поднималась к себе вместе с братом, потому что отец имел обыкновение в это время ложиться спать.

В 6 часов, брат опять спускался, и отец занимался с ним уроками и игрой вплоть до ужина. В 9 часов, после ужина, мать немедленно раздевала брата и укладывала его в постель. Мы затем поднимались, и далее отец не ложился до 11 вечера.

Мать занималась во многом тем же самым; много времени она отдавала вышиванию.

Тетя днем часто молилась Богу, каждый день прочитывая все предписанные молитвы, постоянно читала духовные книги и часто погружаясь в свои мысли. Она вместе с отцом держала все предписанные церковью посты.

Нам приносили газеты, чтобы мы могли прочесть об отъезде иностранцев и обо всех гадостях, в адрес отца, которыми они были переполнены.

Однажды нам сказали: « Медам, у нас [для вас] отличные новости, предатель Буйе схвачен, как патриотки, вы должны этому радоваться», но мать не сказала в ответ ни слова.

В день Всех Святых депутаты Конвента в первый раз пришли навестить отца. Они спросили, нет ли у него жалоб, он ответил, что нет, и он рад находиться с семьей.

Клери пожаловался. что торговцам, снабжавшим отца, не были выплачены деньги. Шабо ответил высокомерно: «Народ не собирается тратить на это деньги.»

Посетившие нас депутаты именовались Шабо, Дюпра (Дюпон), Друэ, Лекуэнтр Пюираво (Лекуантр-Пюираво); они вернулись опять после обеда, задали нам те же вопросы и получили те же ответы. Днем позднее, Друэ явился уже один и спросил, есть ли у нах жалобы; мать ответила ему, что нет. Несколько дней спустя, когда мы сидели за обедом, появились жандармы, которые схватили Клери и приказали ему следовать за ними в трибунал. Оказалось, что несколькими днями ранее, Клери, спускаясь по лестницуе в сопровождении муниципального чиновника, встретил своего знакомого юношу из охраны Тампля; обменялся с ним привествиями и рукопожатием. Муниципальному чиновнику это не понравилось, и он приказал арестовать юношу, для того, чтобы перед трибуналом сравнить его показания с тем, что будет говорить Клери. Отец спросил, скоро ли он вернется, муниципальные чиновники ответили, что не скоро; добавив, что это произойдет около полуночи.

Клери попросил прощения у отца за свое поведение в прошлом, которое он изменил благодаря отношению моего отца в тюрьме и увещеваниям тети. Он всегда оставался предан отцу.

Однажды мы услышали громкие крики толпы, которая требовала головы отца и мамы; они были настолько жестокосердны, чтобы выкрикивать это прямо под окнами Тампля.

Мой отец заболел, у него начался затяжной насморк и температура поднялась до степени достаточно опасной; к нему прислали его врача и аптекаря, Ле Монье (Лемуанье) и Робера. Коммуна всполошилась, каждый день печатались бюллетени с сообщениями о здоровье отца, который постепенно поправлялся. Насморком переболела вся семья, но отцу пришлось тяжелее всего.

Состав коммуны сменился 2 декабря. Новые депутаты в 10 часов вечера пришли навестить отца и всю семью.

Несколько дней спустя, появился приказ коммуны, предписывавший убрать от нас Клери и Тизона, а также конфисковать у нас ножницы, ножи и все режущие инструменты, а также пробовать все блюда перед подачей на стол.

Первый [последний] пункт так и не был воплощен в жизнь, так как ему воспротивились отец и мать, говоря, что если они заболеют снова, муниципальные служащие также окажутся в опасности.

Наши комнаты подвергли тщательному обыску на предмет нахождения режущих инструментов; но мы с матерью сумели спрятать ножницы. Муниципальные чиновники удворили строгость нашего содержания. 11 декабря, мы не на шутку встревожились услышав, как бьет барабан и увидев, как в Тампль прибывает дополнительная охрана. После завтрака отец увел брата к себе.

В 11 часов, к отцу пришли Шамбон, Шоме (Шометт) мэр Парижа, генеральный прокурор коммунны, и Коломбо, ее секретарь. Они объявили отцу декрет, принятый конвентом, по которому ему предстояло предстать перед судом с целью выяснения всех обстоятельств его деятельности. Они приказали отцу отослать прочь мать и брата, но так как у них не было на руках текста декрета, они заставили отца прождать еще два часа.

Им удалось уехать только в час дня, воспользовавшись экипажем мэра; вместе с отцом в нем разместились Шоме и Коломбо; экипаж экспортировала пешиея муниципальная стража. Отец заметил, что по дороге Коломбо со многими здоровался, и спросил, были ли то его знакомые. Коломбо ответил «Это добрые граждане, выполнившие свой долг 10 августа, которых я постоянно привествую с радостью.»

Я не буду рассказывать, как отец держался перед Конвентом; всем известно о его достоинстве, твердости, кротости, доброте, смелости, которые он показал, окруженный убийцами, жаждавшими его крови, все это не забудется никогда и будет вызывать восхищение даже у отдаленных потомков. В шесть часов вечера он вернулся в башню Тампля, в том же сопровождении; мать и все мы, в это время очень тревожились.

Услышав барабаны, мать всеми силами пыталась добиться от охранявшего ее стража ответа, на вопрос, что происходит, но этот человек так и не пожелал ей ничего сказать; только в 11 часов, уже после возвращение отца, мы наконец все узнали. Мать сказала, что услышав, что отец ездил в Конвент, она окончательно успокоилась.

Когда отец вернулся, она с жаром просила, чтобы ей разрешили с ним встретиться. Она просила, чтобы ее просьбу передали Шамбону, но ответа от него так и не дождалась.

Брат провел ночь в комнате матери, второй постели там не было, и мать уступила ему свою. На следующий день мать опять просила разрешить ей увидеться с отцом, и позволить прочесть в газетах материалы о его процессе. Она просила, разрешить, пусть не ей, но хотя бы брату и мне увидеться с отцом.

Эту просьбу вынесли на рассмотрение генерального совета коммуны. Дать газеты ей отказали; но брату и мне разрешили увидеться с отцом; причем нас совершенно разлучили с матерью, и поселили вместе с отцом, который сказал, что был счастлив увидеться с детьми, государственные дела, которыми он был постоянно занят, мешали ему уделять достаточно внимания сыну, и что дочери не следовало оставлять в одиночестве мать.

В комнате поставили кровать для брата.

Когда депутаты конвента пришли к отцу; он попросил предоставить ему адвокатов, бумагу и чернила и бритвенные лезвия, чтобы привести себя в порядок; все эти требования были удовлетворены. Месье де Малерб, Тронше и Десез (де Сез), его адвокаты, пришли к вечеру. Часто ему приходилось, чтобы побеседовать с ними конфиденциально, уходить в башенку, где их не могли подслушать.

Ни отец, ни мы не спускались больше в сад; отец не получал от нас вестей и мы не получали вестей о нем, кроме как через муниципальных чиновников и в очень скупых количествах. У меня болела нога, отец знал об этом, и с присущей ему добротой и заботливостью, постоянно осведомлялся о моем здоровье.

В коммуне для моей семьи нашлось еще несколько мягкосердечных людей, которые, повинуясь голосу совести, пытались смягчить тяготы нашего заключения. Они уверили мать, что жизни отца ничего не грозит, его дело будет направлено на рассмотрение парижских секций, которые без сомнения, его пощадят.

Конвент пожелал еще раз увидеть отца.

26 декабря, в день Св. Стефана, отец написал завещание, потому что был уверен, что его убьют на следующий день после того, как он посетит Конвент. 26-го, отец вновь предстал перед судом, и в этот раз показав свое обычное мужество. Он предоставил месье де Сезу выступить в качестве его защитника; он уехал в 11 часов, и вернулся в 3 часа. Отец каждый день виделся с адвокатами.

Наконец, 18 января, в день, когда был вынесен приговор, муниципальные чиновники в 11 часов вошли в комнату к отцу и сказали ему, что получили приказ не спускать с него глаз. Отец спросил у них, была ли его судьба окончательно решена, и получил отрицательный ответ.

На следующее утро, мсье де Малерб приехал, чтобы уведомить отца о вынесении приговора. «Но сир, - добавил он, - но злодеи все же не хозяева положения, и все честные люди придут к вам на помощь или погибнут у ваших ног.» — «Нет, мсье де Малерб, - сказал отец, это погубит многих, приведет к гражданской войне в Париже; я предпочту умереть, и прошу вас от моего имени приказ никому делать ни малейших попыток меня спасти.»

Больше отцу не позволили встречаться с адвокатами, через муниципальных чиновников отец передал записку, в которой просил избавить его от постоянного наблюдения, он жаловался на стесненность, которую ощущал в своем положении; на его просьбу не обратили внимания.

В воскресенье 20 января, Гара, комиссар [министр] юстиции, и иные представители исполнительной власти, пришли его уведомить, что казнь состоится назавтра. Отец выслушал их с мужеством и христианским смирением, он попросил отсрочку на три дня, католического священника для исповеди, и также спросил, что дальше станется с его семьей.

В отсрочке ему отказали, Гара заверил отца, что против семьи не вынесено никаких обвинений, ее вышлют за пределы Франции, и представил ему в качестве духовника – аббата Эджорса или де Фирмона (Эджуорта де Фирмона).

Отец поужинал как обычно, что очень удивило муниципальных чиновников; они думали, что эта новость его уничтожит.

Мы узнали о смертном [приговоре], который вынесли отцу в воскресенье 20-го, из разговоров стражи.

В 7 часов вечера, нам пришли сообщить, что конвент своим декретом нам разрешает спуститься к отцу. Мы помчались к нему, и заметили, что он очень изменился; он оплакивал наши горести, но не собственную смерть. Он рассказывал матери о процессе, и извиняя негодяев, которые обрекли его на смерть, и повторял ей, что ему предлагали вынести окончательное решение на рассмотрение секций, но он не пожелал, потому что для Франции это бы значило смуту; затем он дал брату несколько религиозных наставлений, и советовал ему прежде всего не держать зла против тех, кто его заставил умереть. Он благословил брата и меня.

Мать очень хотела, чтобы мы все вместе провели ночь вмести с отцом, но он ей отказал, ссылаясь на то, что нуждается в отдыхе.

Мать попросила разрешения по крайней мере увидеться с ним следующим утром, отец согласился, но когда мы ушли, попросил стражей, чтобы они не позволили нам спуститься, это для него было бы слишком мучительно.

Затем он уединился с духовником; в полночь он лег в постель, и проспал до 4 утра, когда был разбужен стуком барабанов.

В 6 часов, аббат прочел мессу, отец принял причастие; около 9 часов он собрался. Спустившись по лестнице, он отдал завещание одному из муниципальных чиновников. Также он передал им деньги, которые ему одолжил мсье де Малерб, с просьбой вернуть за него долг, но чиновники эти деньги оставили себе.

Затем он встретил камер-лакея, с которым накануне обошелся несколько резко; и протянул ему руку со словами: «Мате, мне очень стыдно, что я вас обидел, прошу меня простить.»

По дороге он читал молитвы, которые полагаются перед смертью. Поднявшись на эшафот, он захотел говорить с народом, Сантерр ему воспрепятствовал, приказав бить в барабан. Его речь услышали немногие.

Затем он сам снял с себя верхнюю одежду, и позволил связать себе руки вместо веревки носовым платком.

Аббат, который его сопровождал, за минуту до казни, сказал ему: «Идите, сын Святого Людовика, врата вечности открыты перед вами.»

Он был обезглавлен 21 января 1793 года, в понедельник, в 10 часов 10 минут.

Так умер Людовик 16, король Франции и Наварры, в возрасте 39 лет, и 5 месяцев без трех дней, процарствовав 18 лет, после 5 месяцев и 8 дней тюрьмы.

Так жил король мой отец в дни сурового заключения. Мы видели от него лишь милосердие, величие духа, доброту и мужество, с которым сносил самые жестокие испытания, прощение, которым он от всего сердца одарил своих палачей, любовь к Богу, семье и народу, о котором он пекся до последнего вздоха, за что в полной мере получил небесное воздаяние, в царстве всемогущего, милосердного Господа нашего.

Комментарии

1. Пьер-Луи Мануэль, писатель, прокурор-синдик коммуны. Правая рука Петиона, депутат Национального Конвента. Голосовал против смертного приговора королю. В 1792 г. вынужден предстать перед судом за публикацию «Писем к Софи Руфе» маркиза Мирабо, оправдан. Уехал в Монтаржи в 1792 г., в следующем году арестован, препровожден в Париж. Гильотинирован 17 ноября 1793 г.

2. Жером Петион де Вильнев - (3 января 1756 г. - 18 июня 1794 г.) депутат Генеральных Штатов от от третьего сословия Шартрского бальяжа. Первый президент Национального Конвента. Принадлежал к партии Жиронды. Выступил против предложения Робеспьера объявить короля преступником без судебной процедуры. Позднее голосовал «за» смертную казнь, впрочем, предупредив, что смерть «Луи Капета» будет использована иностранными державами как повод к нападению. Арестован 2 июня 1793 г. вместе с 28 деятелями Жиронды, бежал, на Юго-Запад Франции, скрывался в г. Сент-Эмилион в течение нескольких месяцев, которые использовал для написания мемуаров. После того, как его убежище было обнаружено, вместе с другим жирондистом - Бюзо, пытался бежать. Во время этой попытки они заблудились в лесу и были растерзаны волками.

3. Луиза-Елизавета де Крои д'Авре, герцогиня де Турзель - ( 11 июня 1749 г. - 15 мая 1832 г.) воспитательница королевских детей. Сопровождала королевскую семью в Тюильри, во время бегства в Варенн, затем в Тампль. Позднее в месте с дочерью заключена в тюрьму Ла Форс, освобождена после 9 термидора. После реставрации возведена в герцогское достоинство, ее дочь графиня Беарнская, стала фрейлиной дофины.

4. Мария-Луиза Савойская де Кариньян, принцесса де Ламбаль - (8 сентября 1749 - 3 сентября 1792 г.) представительница младшей (пьемонтской) ветви Бурбонов, вышла замуж за внука Людовика XIV от его фаворитки мадам де Монтеспан, близкая подруга Марии-Антуанетты. Сопровождала королевскую семью во время переезда в Тюильри. Во время бегства в Варенн попыталась покинуть Францию легальным путем, но отказалась от своего намерения, узнав об аресте короля. Из Тампля переведена в тюрьму Ла Форс, где убита во время сентябрьской резни.

5. Франсуа Ю - (1757-1819). Королевский привратник в 1787 г., позднее занял пост первого камер-лакея дофина. Сопровождал королевскую семью в Тампль, дважды подвергался короткому аресту - в ночь с 20 на 21 августа и 2 сентября 1792 г. Вновь арестован, содержался в тюрьме Ла Форс. Освобожден 9 термидора. Сопровождал Марию-Терезу в Австрию, был ею произведен в управляющие. После реставрации выполнял поручения короля Людовика XVIII, во время «ста дней» на него была возложена миссия по охране драгоценностей короны. Получил титул барона и прозвище «добродетельного Ю». Автор книги воспоминаний и «Последних лет правления и жизни Людовика XVI». (выпущены в Англии в 1806 г.), позднее переизданы во Франции.

6. Клеман-Кристоф Лоримье де Шамильи - камер-лакей короля. До конца сохранял преданность монархии. Заключен в тюрьму Ла Форс и гильотинирован в июне 1794 г.

7. Мадам де Сен-Брис. В подлиннике Мария-Тереза часто пишет с ошибками имена приближенных, но передать эти ошибки в переводе не всегда возможно

8. Тюржи. Вновь принцесса делает ошибку в написании фамилии. Об этом человеке известно мало. Был до конца предан королевской семье, и как подтверждает в своих мемуарах Франсуа Ю, поддерживал тайную переписку короля и королевы, доставляя адресованные им письма и газеты в поленьях и ведрах для мусора. В сентябре 1793 года доступ в Тампль ему был запрещен. Дожил до реставрации, получил место первого камер-лакея герцогини Ангулемской.

9. Антуан-Жозеф Сантерр - (16 марта 1752 г. - 6 февраля 1809 г.) - политик, представитель левого крыла монтаньяров, названного "эбертистами", по имени своего руководителя Жака-Рене Эбера. Принимал участие в сентябрьской резне, также запятнал свою репутацию присвоением части имущества аристократии «реквизированном» на нужды революции. Арестован, но сумел спастись от гильотины, благодаря помощи друзей и сообщников, в частности мэра Парижа Паша. Освобожден 15 термидора. Остаток жизни провел в безвестности.

10. Отель де Ла Форс (досл. «сила, мощь» (фр.)) построен в 1559 г. в царствование Людовика XV, четырьмя братьями Парис, финансистами. Выкуплен военным министерством и превращен в тюрьму, разделенную на две части - Большую (для мужчин - мелких преступников) и Малую (для женщин-проституток). Разрушен в 1845 г.

11. 25 августа. День орденского праздника, т.е. день учреждения военного ордена Св. Людовика.

12. Ca ira досл. «Все будет отлично!» (фр.) - песня, бывшая неофициальным гимном французской революции написана на мотив контрданса, бывшим солдатом по фамилии Ладри.

Текст переведен по изданиям: Memoire ecrit par Marie-Therese-Charlotte de France sur la captivite des princes et princesses ses parents depuis le 10 aout 1792 jusqu' a la mort de son frere arrivee le 9 juin 1795 . Paris. 1892