Французская эмиграция, вопрос об интервенции, империя, июльская революция в свидетельствах русского вельможи

(Из неизданных бумаг графа Виктора Кочубея)

I.

Раскаты великой Французской Революции разбудили очень слабое эхо в России. Просвещенная поклонница просветительной литературы, Екатерина II, поспешила принять самые энергичные меры, чтобы опасная «зараза» не проникла в пределы ее империи. Всякие сношения между Францией и Россией были прерваны. Русским путешественникам, застигнутым революцией во Франции, было приказано немедленно вернуться на родину, да и сами русские вельможи испуганно спешили прочь из этого гнезда революционной заразы.

В числе немногих русских, живших тогда в Европе, с целью получения серьезного, научного образования, был племянник канцлера А. А. Безбородка — Виктор Павлович Кочубей. Не имевший своих детей, Безбородко взял к себе на воспитание своего племянника Кочубея, с тем, чтобы приготовить в нем себе помощника и преемника. Он дал ему хорошее образование в России, а потом начертал целый план продолжения учения за границей. В 17 лет Кочубей был отправлен в Швецию, где слушал лекции в Упсальском университете, потом он должен был прожить два года в Лондоне, оттуда проехать в Испанию, потом во Францию и наконец в Швейцарию. Но только первая часть этого плана была осуществлена согласно желаниям Безбородка.

1789 и 1790 г.г. Кочубей провел в Лондоне в серьезных занятиях, оттуда он решил непосредственно отправиться в Париж. Безбородко отнесся крайне враждебно к такой перемене плана. Он написал Кочубею решительное письмо, в котором требовал изменения его планов относительно поездки в Париж: «Ежели Вы решитеся вояжировать в Италию, внутрь Германии, я письма пришлю», — пишет канцлер своему племяннику, — «а во Францию Вы ехать не можете и не должны, ибо инако Вы подвергаете себя опасности не только не употреблену быть никогда в дело, но иногда и секвестру имения. Я столько добрых имею о Вас мыслей, что и думать не смею, чтоб Вы хотя малейше заразилися духом разврата Французского, и [118] потому уверен, что Вы, зная положение дел теперь, план путешествия Вашего перемените» ¹.

Письмо это не оказало никакого влияния на молодого Кочубея, — прямо из Лондона он отправился в начале 1791 г. в Париж, пробыл там недолго, оттуда проехал в Швейцарию, где продолжал научные занятия до осени 1791 г. и вновь вернулся в Париж, где пробыл всю зиму 1791-1792 года.

До настоящего времени личность Виктора Павловича Кочубея не останавливала на себе особенно пристального внимания. Отчасти вероятно причиной этого была малая доступность Диканьского архива, где сосредоточена большая часть материалов, имеющих к нему отношение.

После революции архив этот был перевезен в Полтаву и открыт для разработки. Имеющиеся там документы дают нам возможность бросить свет на психологию этого типичного русского вельможи конца 18-го и начала 19-го века. Любопытно, как этот воспитанник Безбородка богатый русский дворянин и помещик, предназначенный чуть не с колыбели к дипломатической карьере, реагировал на крупные события европейской жизни, с которыми на первых же шагах столкнула его судьба. Казалось бы, не могло представлять вопроса, как отнесется к французской революции этот будущий преемник Безбородка. А между тем, мы встречаем у него мнения, которые по своему тону были редким явлением среди современных наблюдателей революции. К сожалению, в Диканьском архиве сохранилось не много заметок Кочубея, относящихся ко времени его пребывания в Париже. Среди них наибольший интерес представляет (фр.) неоконченное письмо его к неизвестному адресату, писанное в 1791 году. По всем вероятиям, адресатом этим был гр. С. Р. Воронцов, русский посол при Великобританском дворе, с которым Кочубей сблизился во время своего пребывания в Лондоне. Адресовать такое письмо кому-нибудь из своих корреспондентов в Петербурге Кочубей, конечно, не мог, в виду существовавшей тогда перлюстрации писем.

«Вы желаете, господин граф, чтобы я сообщил вам замечания, какие я мог сделать во время моего пребывания в Париже о современном положении Франции и об ее отношениях с иностранными державами...

Прежде чем приступить к этому, я хочу сделать только одно замечание, — в том, что я вам скажу, я убежден глубочайшим образом. У меня нет никаких оснований, как у большинства иностранцев, облеченных какими-нибудь общественными функциями, или же просто путешественников, желать, чтобы дела во Франции шли тем или другим способом; поэтому во все мои наблюдения я вкладывал наибольшую беспристрастность и, если я ошибаюсь, то во всяком случае не намеренно. [119]

Необходимо прежде всего установить то положение, признанное всеми разумными людьми, что французская конституция ², хотя и основанная, быть может, на неоспоримых истинах, имеет в организации своих основных частей и в их действии недостатки, которые, в соединении с некоторым другими местными особенностями, будут всегда мешать деятельности, необходимой при хорошем управлении, и которые явятся, благодаря этому, постоянными помехами к восстановлению порядка.

Исходя из этого, естественно думать, что необходимо должны произойти большие перемены, чтобы уничтожить то, что есть нелепого в подобном управлении. Но каким образом произойдут эти перемены? В этом, именно, и заключается великий вопрос, который разделяет мнения почти всех и относительно которого трудно будет прийти к соглашению, до тех пор, пока будут в силе и будут играть решающую роль репрессии, которые в настоящее время применяются всеми партиями во Франции.

Если послушать какого-нибудь эмигранта или кого бы-то ни было, принадлежащего к этой партии, то можно подумать, что они не признают той великой истины, какую я установил с самого начала. Они, повидимому, еще колеблются, признать ли конституцию хорошей или неприменимой. По их мнению, совершенно необходимо, чтобы иностранные державы пустили сразу в ход все свои силы, чтобы совершенно уничтожить все, что введено нового. Но задумываются ли они над тем, во что бы обошлось державам это предприятие; во что бы это обошлось им самим, и, наконец, есть ли возможность осуществить его. Не следовало ли бы наоборот прийти к убеждению, что современное положение вещей ни в каком случае не может стать постоянным, что, как только умы несколько успокоятся, будет гораздо легче достигнуть блага, чем сейчас можно предполагать, и что с течением времени покой, всегда желанный для всех, станет во Франции такой же целью общих желаний, как теперь, свобода.

Будучи в течение 4 1/2 месяцев свидетелем того, как идут дела в Париже, а следовательно и в большей части провинциальных городов, которые подражают столице, и имея перед собой пример Англии, я думаю, что все клонится к королевскому деспотизму. Человек, живущий со своего имущества, мануфактурист, рабочий должен в конце концов устать, живя постоянно, так сказать, на военном положении; так как быть постоянно настороже, стоять на карауле, ходить дозором, — это несомненно указывает на то, что страна или армия опасаются неожиданного нападения. Далее, фракции и партии, в особенности та, которая сейчас господствует, и, кроме всего прочего, легкомысленный характер самой нации заставляет меня думать, что также легко может произойти поворот обратно к той партии, которую сменила властвующая теперь партия. [120]

Англичанин, который никогда ничего не делает без размышления, сказал: лучше дадим Карлу II вдвое больше власти, чем его предшественнику, чем позволить управлять нами партии, составленной, однако, совершенно иначе, чем та, которая господствует сейчас во Франции. Я думаю, несмотря на очень неблагоприятное мнение о рассудительности француза, который, по моему, не должен бы был выходить за пределы пируэта и rigodon, — я думаю, повторяю, что француз скажет то же: лучше иметь одного абсолютного монарха, чем жить под деспотической властью нескольких тысяч якобинцев, которые все, одни бессознательно, другие из личных видов, готовят нашу гибель. Но если это время и придет, я очень далек однако от мысли, что старый порядок может когда-нибудь восстановиться. Многие нововведения слишком тесно связаны с существованием, быть может, трех четвертей нации, чтобы была возможность покуситься на них. Восстановление духовенства в его владениях, восстановление феодальных прав и многих других, без сомнения, невозможны. Но множество привилегий и прав, которыми пользуется дворянство, могут быть им возвращены, не причиняя этим никому вреда.

Таким образом король ничего не потеряет от новой революции такого рода; народ, повидимому, тоже ничего не потеряет, но дворянство и духовенство уже не будут иметь того, что имели в прежние времена. Раздражение, какое они чувствуют против тех, кто лишил их их привилегий, и их отвращение ко всякому другому порядку кроме прежнего, кажутся мне настолько же естественными, насколько нелепа, безразсудна и неосуществима их мечта восстановить все в прежнем виде.

Если принять эти рассуждения, ясно, что задача, какую эмигранты желали бы возложить на иностранные державы, сводится к защите привилегий дворянства и духовенства.

Между тем какое кто право имеет вмешиваться во внутренние революции какой бы то ни было страны? И если бы даже такое право существовало, не следовало ли бы ранее внимательно рассмотреть, не превзойдет ли трудность исполнения этого во много раз ту пользу, какую можно из этого извлечь. Говорят, что пример Франции чрезвычайно опасен для всех других держав. Допустим; но разве нет тысячи способов предупредить его действие, в особенности когда предосторожности должны быть рассчитаны только лишь на короткий срок, т. к. выше доказано, что новый порядок должен неизбежно заменить теперешний...

Оставим на минуту все, о чем шла речь, и допустим, что наиболее значительные европейские державы решатся начать войну. Император с королем прусским и несколькими имперскими князьями ввели бы с одной стороны во Францию крупную армию. Россия вместе со Швецией произвела бы десант в месте, которое будет признано наиболее удобным для общих планов.

Сардинский король с королем Обеих Сицилий нападет с одной стороны, между тем как испанский король сделает диверсию с другой. [121] Все склонится перед этим армиями, за исключением общественного мнения, которое было бы подавлено на некоторое время, но не замедлило бы проявить себя при первой возможности. В состоянии ли будет союзный флот вечно охранять Ла-Манш? В состоянии ли будут Испания и оба итальянские короля долго держать войска в чужой стране? И даже император, у которого несомненно больше возможностей чем у других, благодаря смежности его владений и лучшему состоянию финансов, сможет ли и он содержать значительную армию, вне своих владений? Конечно нет: а как только войска будут выведены из Франции, все будет снова перевернуто вверх дном. Из такого рода предприятия не только не извлекут никакой выгоды, но оно породит и другого рода неудобства: полное объединение всех партий, у которых не будет с этого момента никакой иной цели, кроме защиты имущества и жителей.

Я далек от мысли, чтобы война могла вызвать во Франции такого рода переворот, какого могут пожелать державы; повидимому одна мысль о войне и приготовления к защите отодвигают всякую благоприятную перемену как для короля, так и для дворянства Франции. В настоящий момент все головы заняты этим единственным предметом — войной. Если заговоришь об анархии, которая царствует а стране, отвечают, что не было времени установить все согласно конституции, потому что угрожает война. Если говоришь, что суд, налоги все в беспорядке, — опять тот же самый ответ, и, быть может, ответ этот не лишен основания. Но если бы внимание было направлено единственно на управление, что возможно только во времена полной безопасности со стороны иностранцев, можно думать, что в таком случае легче признали бы, что есть безусловно плохого в управлении, и попытались бы исправить это.

Помимо этих осязательных истин есть еще некоторые другие, не настолько существенные, но тем не менее достаточно значительные, чтобы откинуть всякую мысль о войне; это банкротство и безопасность королевской семьи. Первое неизбежно при войне, и хотя я уверен, что именно оно спасло бы Францию и, сделало бы ее самым сильным из всех государств, однако подобная мысль должна внушать отвращение, если принять во внимание последствия, которые были бы так ужасны для стольких людей, пострадавших без всякой вины, кроме слепого доверия к законному правительству. Что касается до следствий для безопасности королевской семьи, — она будет совершенно не обеспечена, как только»... ³. На этом рукопись обрывается.

Итак, в то время, как французские эмигранты бряцали оружием а европейские дворы обсуждали план первой коалиции, когда для тех и для других казалась возможной и легко осуществимой победа над революционной Францией и возврат старого порядка, молодой [122] русский вельможа, не сочувствовавший, притом, «крайностям якобинизма», с полной ясностью понимал всю бессмысленность и нелепость эмигрантских мечтаний и рисовал яркую картину последствий предполагаемого вмешательства держав во внутренние дела Франции. Он не сомневался, что первым следствием этого будет объединение всей Франции вокруг революционного правительства. Не сомневался он также, что именно это вмешательство подвергнет наибольшей опасности королевскую семью, интересы которой так озабочивали европейские дворы.

Кочубей прожил в Париже больше полугода, постоянно посещая Национальное Собрание и внимательно следя за его работой. Его основная точка зрения на события во Франции не менялась. В особенности глубокое презрение вызывали в нем интриги и махинации эмигрантов. Он считал их деятельность безусловно вредной для Франции, хотя и не верил в возможность успеха их предприятий. Суровые меры, предпринимаемые против них Законодательным Собранием, он считал излишними. «Следовало бы, мне кажется, — писал он своему учителю и другу Пиктэ, — показать глубочайшее презрение ко всем махинациям этих людей, которые лишены всяких средств и которые немного раньше или немного позже будут вынуждены необходимостью и размышлением вернуться на свою родину ⁴. Из своего пребывания в Париже в разгар революции Кочубей вынес и сохранил на всю жизнь живой интерес к судьбам Франции и невольную симпатию к ней. Во всей своей дальнейшей государственной деятельности он всегда был противником прусской ориентации и на этом не раз сталкивался с Александром I.

Комментарии

1. Cбopн. Русск. Ист. Общ., т. 26, «А. А. Безбородко» Григоровича.

2. Речь идет о конституции 1791 года.

3. Письмо В. П. Кочубея к неизвестному адресату. Диканьский архив кн. Кочубеев, № по описи 2063.

4. Письмо В. П. Кочубея к Пиктэ. Диканьск. архив, № 2076.

Текст воспроизведен по изданию: Французская эмиграция, вопрос об интервенции, империя, июльская революция в свидетельствах русского вельможи (Из неизданных бумаг графа Виктора Кочубея) // Анналы, журнал всеобщей истории. № 4, 1924