Сардиния в эпоху первой Французской революции.

1.

Турин, 26 июня (7 Июля) 1792 года.

Церемониймейстер его Сардинского величества дал знать письменно иностранным министрам, что король, по выезде своем за город на мызу, называемую Королевскою Винницею, принимать их не будет. После представления, учиненного Французскому консулу в Нице, не видны более стали Французские военные судна перед сим портом. Со всем тем, сказывают, что вооружения в Тулоне производятся с большею деятельностию, нежели прежде. Равно и в Нице работают день и ночь, не разбирая даже воскресных и праздничных дней, над укреплениями, и между прочим над постройкою печей для раскаливания ядер или брандкугелей. Пребывающий в сем последнем городе Французский консул снаряжается как бы для отъезда в свое отечество по ответу, что ожидает из Парижа. Известия из Франции от 22-го до 30-го июня ничего еще так громкого не гласят, что бы достойно было или конституциональных или анти-конституциональных буйств. Все еще продолжаются дивно-утонченной философии умозаключения, которые там почитаются плодом жени ⁸, но в самой вещи не иное что суть, как атеизм, материализм и олигархия, прикрытые личиною красноглагольствия 745-ти сумасшедших, которых невежество в политике до такой надменности дошло, что они почитают себя превыше света дознанной через все веки мудрости. 29-го, г. де-Лафает, вдруг оставив свою армию и представ пред Национальное Собрание, начал упрекать его за смуту 20-го дня и за беззаконную терпимость при себе Якобинцев. Заседающие тут Нумы и Солоны, больше похожие на Английских жокеев, сперва встретили его с великими рукоплесканиями; но как выслушали и выразумели его, что он все кладет на счет их терпения (что по совести должны они только класть на свое бессилие), то подняли шум, [6] ропот, гам. И так, по платью встретили и по уму проводили. Можно предвидеть однакоже, г. Лафает прямо решился идти на все, только чтобы восстановить порядок но Франции, не в смысле Французских принцев, но в смысле монархистов, которых число несравненно более, даже и между эмигрантами, нежели как обыкновенно думают. В этом имею честь уверить в. с—во, полагаясь на мои наблюдения, так как и на неоднократные мои разговоры с самими эмигрантами. Что касается до самой Франции, то можно наверно положить, что теперь там только две партии: одна из тех, кои держатся конституции и которую Якобинцы толкуют как хотят, так как Испанские Доминиканцы толкуют нравоучение инквизиции; а другая из монархистов, главою над которой (хотя это и очень невероятно покажется) поставлю короля, Монмореня, Бретеля и наипаче самую королеву. Ваше с—во около половины Августа сами узнаете, имел ли я причину так думать. Я не знаю, в угодность ли в. с—ву делаю я, если занимаюсь Французскими делами, и могут ли вести мои после Франкфуртских и Брюссельских благоприятны быть со стороны новизны или рассуждения? Я прошу в. с. сделать мне честь уведомить, должен ли я продолжать трудиться по плану моей ревности или замкнуться в кружке мелких известий той земли, где я нахожусь.

Турин, 30 Июня (11 Июля) 1792 года.

Я уже имел честь доложить в. с—ву в свое время, что общий Фрауенфельдский сейм объявил вооруженный нейтралитет и кордон, состоящий из 1.400 человек. Этот кордон не иное что есть, как повестка для 60.000 набранного уже войска, которые, при помощи сигналов, расставленных по всем Швейцарским высотам, могут, сказывают, вооружиться и выступить в поход к назначенному всем месту через шесть только часов. Замысел этот тем более прекрасен, что тут порядок и расторопность совокупно действуют в воинском урядстве. Далее, сейм этот утвердил, что, как теперь невозможно вывести своих войск из Франции, то представить королю те трактаты, которыми Гельветический корпус обязан не воевать наступательно с Французами против Австрийцев, что там Швейцарские войска исполнить и должны. В противном же, да еще в том случае, когда они понесут какой-нибудь противный своим статьям поступок; повелевается им силою возвратиться в свое отечество, которое с своей стороны не преминет прикрывать возврат их всеми нужными мерами. Говорят, что заподлинно намерение есть восстановить иезуитов в Парме, Пьяченце, Модене, Милане и даже, как уверяет здешнее духовенство, в самой Испании. Папа кому-то сказал, что философские начала, колеблющия теперь католическими государствами, должно приписать уничтожению сего братства. Однако его святейшество, видно, не рассуждет за благо предложить о том сам, но даст знать только из-под руки Италианским принцам, что [7] сие восстановление будет ему очень приятно. По примеру множества Майев, которые поставлены были в Париже перед Национальным Собранием, перед королевским дворцом и перед всеми караульнями, чернь во всех мелких городах, примыкающих к Альпам, наперерыв такие же Маи ставит перед муниципальными домами. На верхушке этих дерев надета большая красная шерстяная шапка, коея блистание (так глаголят подневные витии) помрачает блистание корон.

Турин, 21-го Июля (1-го Августа) 1792 года.

Сыновья графа д'Артуа отправляются сегодня в дорогу, сколь ни удерживал их от того Сардинский король. Они отъезжают в Эвиан, Савойский городок, что лежит при озере Лемане; а оттуда продолжать будут путь водою в Лозанну. Его в—во велел препроводить к Лозанскому правителю предъизвестительное письмо с прошением, чтобы под них выслана была вооружевная барка для прикрытия переезда. Эта предосторожность тем более нужна, что тут переезжают близь Версуа, Французского города, коего жители могут покуситься на большие наглости. После объявления от Национального Собрания, что отечество находится в опасности, безчиние, бешенство, необузданность дошли по Французским границам до крайности. По всем городам и деревням сего несчастного королевства прибиты цыдулки, которые доказывают мучительное его беснование. В них прописано, что каждый Француз и каждый иностранец, путешествующий во Франции, должен впред носить трехцветвые кокарды за исключением однако же послов; в противном же случае, кто пойман будет в другой кокарде, тот, какой бы он нации ни был, должен быть заарестован в муниципалитете того места, судим и казним смертию. Сумашедшая сцена, происшедшая 22 июля в палате Национального Собрания по поводу суда над Лафаетом, подала новую пищу народному изумлению. Некоторые люди, нарочно Якобинцами расставленные, вдруг закричали: к ружью, в набат, [8] патриотов режут! Обаятельное слово патриот и Якобинец произвело обыкновенное свое действие и, как электрическая искра подвинуло всех. Безчисленная сволочь подлости сбежалась к Тюльери и хотя дворец этот не был назначен местом позорища со всем тем должностию поставлено разломать его двери. Королевская семья опять было сделалась жертвою; но мер Петион видно рассчитавши, что злодеяние в том случае неприбыльно бы ему было, угасил в самом начале искру сего нового бунта. Такое множество злопорядков, одни ужаснее других, нимало не переменили обыкновенной личины Парижа. Все теже забавы, теже веселья, теже кощунства против короля, против поставленных властей. Театры также наполнены, как и прежде; шинки гобзят национальными гвардейцами, солдатами, безштанниками; достаточные люди ни о чем не думают, а чернь правит, обжорствует и выдает законы. Такая беспечность, такое забвение об опасности отечества, происходят от многих причин. Во первых, от крайней ветренности Парижан, которых умы, страсти подобно колесу, превратны от их невежества столько же непонятного в публичных делах, невежества соразмерного с тем утвердительным тоном, с каким они об них говорят, от невероятной на себя надежности (они в самом деле чтут себя героями), от презрения иностранцев, наконец от утомленности, от усталости, в каковые обыкновенно впадают духи слабые, легкие, пылкие, горячие, сварливые при виде приближающейся и неминуемой беды. Во всей Франции народ так себя ведет, как бы эта беда совсем была пустая и, допуская некоторое только исключение, каждый умствует, мечтает, страшится, угрожает, надеется, негосирует, и все это в виде, в смысле, в началах революции, в то самое время, когда министерство, все известия, целая Европа гласят о вооружении 300,000 челов. против этих безмозглых рогатиноносцев, коих все оружие состоит в остроте, мечтательности и в объявлении загадок, по мнению их, философских. Непонятнее и сего еще есть то, что партия Якобинцев, видя невозможность воспротивиться иностранной силе, сама рассыпает семена раздора и неподчиненности во Французских армиях. Надобно думать, что это делает она из опасности, чтобы Французские войска, ежели оне будут в порядке, не соединились с иностранными против Национального Собрания. В ожидании же этого, Якобинцы внушают черни, что войска изменили, или скоро изменят и что защита отечества зависит единственно от собственных усилий частно каждого Француза обоих полов. Можно положить наверное, что Французские войска легко побеждены и рассеяны быть могут; но весьма чрезвычайно трудно будет покорить и преклонить подлый народ, коего голова запорошилась такими бреднями, коих нет примера ни в какой истории человеческих буйств. Известия, пришедшие сюда из Кобленца, очень любопытны; утверждают, что граф д'Артуа отчаялся видеть во Франции восстановление самодержавства и что он чрез тайные сношения [9] преклоняется к партии королевы, Монмореня и Бретеля, т. е. к той которая во Франции хочет завести образ Английского правления. Военные приготовления продолжаются здесь все с таким же жаром, хотя заем денег в Генуе набирается не с таким успехом, с каким бы желательно было. Король часто приезжает в город для присутствия в Совете; но иностранные министры его не видят. Марки Герардини, министр Венского двора при здешнем, вчера возвратился сюда из Ломбардии, где он, с позволения препроводил более двух месяцев.

Турин, 21 Июля (1 Августа) 1792 года.

Французская армия, стоявшая на границах Савойи, уменьшилась, так что из 23 баталионов, ее составлявших, осталось только 20; однако она умножена будет новым набором национальных гвардейцев. Эмиграция продолжается во Франции еще с большею против прежнего скоропоспешностью. Офицеры, монахи, попы не присягавшие бегут со всех сторон. Первые, проходя через земли короля Сардинского, идут в Кобленц; а вторые расходятся по Савойским деревням, где им опять позволено селиться. Г. Вентимилль, генерал-поручик и кавалер Св. Духа, представлен был вчера королю в качестве поверенного в делах Французских принцев. Марки Брезе, генерал-поручик Сардинской армии, сегодня отправился в Милан. Ему приказано осмотреть Австрийских войск, данных в королевское расположение и коих число, по строгому счету, простирается только до 7700 человек и до 30 пушек. На него также возложено учредить как марш для этих войск, так и доставление провианта и условие в случае дезертеров. Его Сардинское величество часто настаивал об умножении войск Австрийских и особенно о прибавке 2000 гусар; но до сих пор Венский двор несклонен на эту просьбу. Отказ этот несколько огорчает короля против Венского двора; со всем тем не погашает еще его ревности к теперешним интересам Европы. Напротив того, еще жар его воевать против Франции усиливается, кажется, день от дня. Но самая тонкая осторожность прикрывает его поступки и чертежи. Из оных теперь заключить можно: 1) что он лагерем поставит армию, когда весь хлеб убран будет с полей; 2) что он данные в его распоряжение Австрийские войска тогда только двинет, когда соединенные армии нанесут Французам нарочитые удары; 3) что он разделит свои войска на три колонны, в Пон-Бовуазень, в Салюс и в Ницу; что Ницская колонна останется в оборонительном состоянии, потому что в Провансе, земле гладкой, не может занять надежно никакого поста; что такое же почти расположение будет в рассуждении корпуса и в Пон-Бовуазене, но что Салюский корпус атакует Французов для занятия горжей в Дофинэ, для завладения этою провинциею и для получения из оной хлеба Савойе и в ней находящимся войскам. Скоро наступит время, которое не позволяет пересылать [10] туда припасы из Пьемонта. Герцог Аостский назначен командовать действующим корпусом, что в Сузе. Герцог Шаблезский, брат его величества, будет иметь полную команду над корпусом что в Нице.

Турин, 28 Июля (8 Августа) 1792 года.

Что я предсказал в. с-ву о Марсели, то так и сбылось. Муниципалитет этого города определил составить, совершенно отдельную от Французского правительства республику. Эз и Тулон, после некоторого кровопролития, по поводу сего происшедшего, тудаже пристали. Семь полуденных департаментов почти уже совещались объявить себя соединенною республикою, которая, начинаясь от Воланса, что в Дофинэ, протягиваться будет цепью до Бордо. Сие приключение расстраивает случайную систему Сардинского двора. Он было совсем думал, что, в случае наступательной войны, найдет он в Провансе и в Дофинэ множество роялистов. Даже и позволено уже было некоторым выселившимся офицерам остановиться здесь, дабы потом поместить их в Сардинскую армию волонтерами. Г. Нарбонн-Фицлар, Французский генерал-поручик, поставлен у них здесь начальником; но определенное в Марсели республиканство может отклонить от них большое число единомышленников. Г. Монтескье возвратился к своей армии, что близь Гренобля и, повидимому, не участвовал в самовольном решении города Марселя. Даже кажется, что, после этой поездки в Париж, он переменил систему и пристал к партии монархистов.

Турин, 31 Июля (11 Августа) 1792 года.

В Ницу все еще приезжают большими гурьбами попы и монахи, которые бегут от теперешних смятений во Франции, Изгнание [11] и смертоубийства производятся там как наперерыв во всех городах и деревнях. В одном только городе Нице считают теперь близ 2000 жертв всякого состояния, которые ускользнули от такого варварства. Его Сардинское в—во позволил самим им усадьбы в разных местах своих владений. Вчера держан был здесь чрезвычайный совет, который состоял, под председательством короля, из принца Пьемонтского, герцога Аостского, герцога Монтфератского, герцога Шаблезского, брата его в—ва, трех штатских министров и главнейших генералов, всего на всего из тридцати особ. Дело еще до сих пор хранится в тайне; одно можно положить, почти не опасаясь ошибки, что на оном совете трактовано было окончательное распределение войск, почти так, как я имел честь означить в последнем номере моих депеш, разве с прибавкою только войск к находящимся в Нице. Надобно думать, что умножены они будут тремя полками, изъятыми из гарнизонов разных крепостей; а на место их поставлено будет такое же число вооруженных поселян, которым даны уже и мундиры. Король теперь и сам чувствует, что такие издержки и поставки на военные приготовления весьма изнуряют землепахарей и вообще всех граждан, потому что припасы становятся со дня на день дороже. По сей причине его в—во употребляет всевозможные средства для рассеяния между народом необходимых поводов и причин к этим приготовлениям и еще не щадит и всякой ласки для утешения своих подданных в жестокости обстоятельств. Герцог Шаблезский тотчас отправится принять команду над войсками, что в Нице. Проводником дан ему человек весьма верный, генерал Куртен, Швейцарец. Герцог Аостский вскоре выедет в Салюс ставить лагерь для сбираемого там корпуса. Граф де-Сент-Андре находиться будет при нем спутником, тайным советником и настоящим командиром, пока сам король до случая не приедет принять команды. Герцог Монтфератский, сын его в—ва, не замедлит также выехать в Савойю и принять для виду в команду тамошния войска, которые в самой вещи состоят будут под повелением графа Лазари. Выбор сих генералов вообще одобряется публикою. Поелику эта земля в самом деле находится в опасности, как по причине ожидаемых набегов от Французов, так и по мятежным расположениям, хотя и скрытным, Савояров: то его в—во заблагорассудил принять глас народа в уважение. Сия-то причина побудила здешний двор переменять неоднократно свои повеления, как в рассуждении перехода различных войск, так и смены генералов, долженствующих командовать оными. Это не есть следствие нерешимости, и сильное напряжение, с каковым Сардинский король вдруг восстал, при получении известия о разрыве Франции и Австрии, от состояния недеятельности и долговременного и счастливого мира, неоспоримым образом доказывает, что нерешимость и беспечность в сердце его места не имеют. [12]

Турин, 11 (22) Августа 1792.

Уже повещено было, что дворец Тюльери осажден будет по причине разнесшегося слуха, будто король раздавал деньги Швейцарцам, которые, напившись пьяны, кричали: Vive le roi, vive Brunswik. Вследствие сего сделаны были к защите Тюльери распоряжения, коими король доволен был; но многия непредвиденные причины сделали эти распоряжения недужными. Тут-же вмешалась и измена. Назначенные к защищению дворца канонеры были, между прочими, еще подкуплены; они после первого выстрела разбежались. 40 тысяч человек, из числа которых многие были национальные гвардейцы, приступили ко дворцу с 18 пушками. Ворота и заборы были разметаны, и дворец взят был силою. Все в оном находившиеся были переколоты или выброшены за окна и побиты на улице. Из числа сих суть генерал д'Афри, полковник Швейцарской гвардии, и Бахман, его полка маиор. Думают, что мадам Лямбаль, неразлучная собеседница королевы, такой же участи подпала. Дворец весь разграблен и остался надолго недоможилым. Швейцарцы защищались, сколько можно. Издержав весь при себе порох и свинец, отступили они к сады; но были преследуемы и перебиты врозь. Некоторые из них, числом около 60, сдались и положили ружья; однако, не смотря на то, приведены были на площадь Ля-Грев и с хладнокровием перерезаны; да и приказано было, чтобы никого из них не опущать, ниже из тех Швейцарцев, которые служат приворотниками. Число убитых полагают до четырех тысяч. Между защищавшими дворец считают 150 одних только кавалеров Св. Лудовика, до 200 национальных гренадеров и проч. Определением от 14 числа король из Люксембурга переведен (по его требованию) в Тамплевую башню, где он и останется с фамилиею своею для житья, за присмотром и отчетом Петиона, пока определено о сем будет иначе. В 83 департамента разосланы курьеры для раздачи повелений Народного Собрания, так как и для созыва чрезвычайного и немедленного всей нации. Новые поверенные, которых она имеет выбрать, должны явиться в Париж к 20 числу следующего месяца, для окончательного повеления над королем. Национальное Собрание отправило также 12 поверенных из своего сословия в четыре армии, которые имеют вручить там разные повеления и судить кого заблагорассудят. Другие поверенные отъехали в главные Французские города для ободрения Якобинского духа; и сказывают уже, что почти весь город Лион пристал к этому клубу, возрастающему ужасным образом. Кажется, что как в союзнических, так и в эмигрантских армиях, понятия о Париже и о провинциях очень легки. Это доказано наипаче военным поиском над Ландом, в который город г. Кюстин вошел с 1000 человек подмоги. Принц де-Конде уверял, будто имеет доброжелателей себе в [13] этой крепости, но на деле не так оказалось. Даже хотя бы эмигранты имели и много единомышленников во Франции, то пользы мало: они нигде сойтись не могут, они разтасованы по всей Франции, они разлучены страхом или междоусобиями. Впрочем же они совершенно известны Якобинской партии и, при малейшей неосторожности, побиваются. В ближних к Парижу департаментах кровь проливается, так как и в Париже. Напротив того, сословие Якобинцев все держится величайшего единомыслия и глубокой политики. Его сравнить можно с обществом иезуитов. При первом знаке генерала, который теперь есть этот пресловутый Петион, целый миллион исполненных отважности, красноречия и проворотва людей зашевелится по всем ущелиям Франции, и производимое их напряжением движение делается всеобщим почти. Кажется, что манифест герцога Брауншвейгского вышел слишком скоро, и, может быть, тон в нем таков, что вместо того чтобы поразить, подвинул он заводчиков мятежа к чрезвычайному остервенению и отчаянию. Покорение Французов становится от того несколько недоумительным. Он наверно победит встретившиеся ему на пути армии; но может ли иметь всегда такуюже удачу при укрепленных городах, а особливо когда будет сражаться с гурьбами от отчаяния остервенившегося народа? Пишут из Парижа, что за голову императора, короля Прусского, его детей, герцога Брауншвейгского и всех выселившихся Французских князей, положена цена. Оценка головы короля Сардинии еще не обещана, по той причине, что неизвестно, куда он наклонится. Это предложение сделано в тайне и утверждено, сказывают, в Якобинском клубе. Выход публичным листам из Парижа теперь запрещен, контора аристократических газет сожжена и Серизье, сочинитель газеты “Universelle”, повешен.

Турин, 11 (22) Августа 1792.

Здесь ожидают с нетерпением, какую сторону примет Гельветический корпус, по получении известия о убийстве Швейцарцев в Париже. Поговаривают о собрании нового всеобщего сейма; однакоже последствие оного, кажется мне, кончится не в общий интерес Европы. Бернский кантон, имеющий пред прочими наибольшую силу при советованиях Гельветического корпуса, по получении Эрнестского полка себе обратно, не охотно вмешивается во Французcкие дела. Ужасное происшествие, случившееся в Париже, расстроило многие богатые дома в Женеве, от чего заем на счет его Сардинского величества встречает новые препятствия. Король разослал новые повеления к генералам трех своих армейских корпусов, чтобы они усугубили осторожность и осмотрительность в рассуждении Французских границ, чтобы никак не плошали, но также и чтобы отражали силу силою. Но хотя примечаются ежедневно движения в походах Сардинских войск и во всех военных приготовлениях, со всем тем я все остаюсь на прежней моей мысли, [14] которую я уже прежде имел честь подвергнуть изследованию в. с—ва, т. е. что этим летом мир, сколько он ни удобопревратен, разорван не будет, если только сами Французы не задерут своими набегами на земли короля Сардинского, что кажется невероятным. Австрийский корпус, находящийся в расположении здешнего двора, еще не получил поведения выступить, да и квартиры ему в Пьемонте еще не назначены.

Турин, 14 (25) Августа 1792.

Шкатулки короля и королевы Французских были вскрыты в Народном Собрании. Напечатают все находящияся в них письма и придадут им такое значение, что они оскорбительны для величества народного. Выборные от Народного Собрания, прибыв в армию Монтескье, по воле солдат отрешили многих офицеров и предоставили солдатам определить других на место прежних. Монтескье учредил два лагеря, один в окрестностях Пон-Бовуазеня, a другой y крепости Барро, в каждом от 9 до 10 тысяч человек; но говорят, в них уже распространено много болезней.

Турин, 21 Августа (1 Сентября) 1792.

Французская эскадра, состоявшая из одного корабля в 84, из двух фрегатов 40 пушек, из бригантины и катера, всякий почти день показывается в виду Ницы. Французский консул, на вопрос по сему, все одно отвечает, что он незнает причины. Я думаю, что это можно отнести к пронесшемуся в Марсели слуху, будто Неаполитанская эскадра уже вышла в море для поисков над Французами и будто она получила позволение приставать к Ницскому или Виллафранкскому портам. Парижские Якобинцы отложили организацию полуденной республики до времени, пока узнают, чем решится участь столицы и короля. Вследствие сего Марсель и приставшие к оному города еще продолжают составлять член Французской монархии, пока Петион, который теперь кажется быть регентом оной, дает вещам новый вид. В. с—во наверно изволили получить достаточное известие чрез Франкфуртские и Брюссельские письма о происшествиях в Париже и на северной границе; по моему обыкновению и по положению моего отдаленного места, могу я, может [15] быть, только прибавить к ним некоторое рассуждение. В Париже взято под караул множество людей обоего пола королевской партии; теперь над ними производится суд в военной палате. Мадам де Лямбаль, напрасно причтенная к числу убитых 10-го Августа, допрашиваема была уже два раза; все жены и дети эмигрантов забраны в залог; а между тем Парижская чернь, в ожидании определения сего страшного суда, ставит виселицы на площадях. Не смотря на то, что многия важные письма найдены в шкатулке их величеств и представлены пред судом Национального Собрания, я думаю, что низвержение короля ухищрением политики не сбудется. A вот для чего: ниспадший король, очутившись простым гражданином во Франции, не будет натурально за стражею, однакоже станет в Европе носить свой священный и неизгладимый характер и через это у возмутителей все отнимать будет одно из самых больших пособий к случайной негоциации с князем Брауншвейгским. A теперь, в положении аманатства почти, будучи не только сам он, но королева и дофин поминутною жертвою заклания, король делается средоточием всеобщего внимания. Ежели герцог, наконец, осадит Париж, то извергам все еще останется средство отозваться, чтобы он любое избирал: или жизнь, или смерть трех королевских особ. Из сего, мне кажется, выходит несколько важных политических вопросов: будет ли продолжать герцог Брауншвейгский предпринятый подвиг, зная заподлинно неминуемую беду сей порфирородной троицы, под одним своим предлогом, что все еще останутся члены государевой фамилии? Пожертвует ли он венценосными главами за их наследников, или не осмелится ли он взять на себя такой необъятный отчет, или откроет он путь к переговорам? Ежели-же посредники не сыщутся, то с кем он будет говорить? Ежели вступит он в переговоры с Национальным Якобинским Собранием, то не признает ли он на самом деле законность оного? A в таком случае какой образ правления останется во Франции? Каждый день имею я удовольствие слышать вокруг меня, как люди сравнивают манифест герцога Брауншвейгского с вышедшим для Польши манифестом же ⁹. Правду сказать, что тот произвел совсем противное действие в сердцах Французов: вместо страха, остервенение. Они же его протолковали и довели до того, что будто им только и осталась одна альтернатива: или быть совсем истребленными от иностранцев, или уничтожить королевскую династию и преобразить Францию в республику федеративную. Лафает объявлен изменником отечества, почему и дано повеление выдать его живого или мертвого. Он, сказывают, ускользнул и ушел из своей армии, со всем маиорским штатом, в Голландию. Видно, что ему придется кончить свою щекотливую славу в Американских степях. [16]

Непонятная на себя надеятельность согнала Французов к Парижу в таком состоянии, что они не имеют самых нужных к своей защите вещей: Арсенал, говорят, почти весь опорожнен, и все военные потребности в такой же бедности. Но с другой стороны и то правда, что весь народ стоит как на карауле с пеною у рта. Мудрено будет его победить теперь совершенно и привесть предприятый покой. Особенные известия от корпуса герцога Брауншвейгского предают, что он взял Сирк, маленькую крепость, после довольно сильного сопротивления и что он разорил жителей. В них же находятся анекдоты, которые, ежели справедливы, то достойны вашего внимания. Сказывают, будто герцог выговаривал принцу де-Конде за то, что он присоветывал ему издать толь жестокий манифест, и что он обнадежил его, будто найдет везде доброжелателей, имеющих способствовать ему в завоевании, а как сей последний отвечал колко и с пренебрежением, то он приказал ему быть под арестом на 24 часа; будто граф д'Артуа, пришедший для отмены этого приказа, ничего не мог сделать и вышел очень зол и до такой крайности, что, встретив офицера, которого он всегда удостоивал своей доверенности, но который на этот случай не одного был с ним мнения, вдруг изъуздился и дал ему пощечину. [18]

Турин, 21-го Августа (1-го Сентября) 1792 г.

Господин де-Лафайет бежал в Голландию. В Париже его зовут обезьяною Кромвеля. В городе Седане он произвел было полное возмущение против постановлений 10-го числа и Народного Конвента. Но возбуждение продолжалось не долго, и муниципалитет этого города снова раболепствует Народному Собранию, которое, по общему мнению, несет на себе с Геркулесовским достоинством всю тяжесть государства. Седан принес нынешнюю присягу умирать за свободу и за равенство. Только один еще Страсбург противится новому порядку дел и держится прежней конституционной присяги. A о присяге самой прежней никто и не думает. Из всех департаментов прислано согласие на новые Якобинские постановления, открыто посягающия на конституцию, коей Лафайет был корифеем. Поэтому коварное бегство сего последнего возбудило в Народном Собрании крайнее негодование. Постановили снести с лица земли его дом; на месте, где жил этот изменник (вчера лучший из гражданин), воздвигнется колонна, на которой будут прописаны его преступления (вчерашния добродетели). Генерал Артур Диллон и маршал Люкнер, столь прославленные за свою любовь к отечеству, подозреваются в том, что любовь эта им надоела, и потому у них отнимают главное начальство над армиями. Первый из них громко жалуется на такую несправедливость, а второй втихомолку радуется и направился к Гамбургу, своему родному городу. Его место заступает Келлерман, а место Диллона — герцог Бирон. Народное Собрание определило составить проект [19] адреса к Европейским державам, которые сохраняют нейтралитет относительно Франции. В этом адресе, для поддержания сношений, Французский народ оправдывается против клеветников, которые могли разгласить про него, будто он предан безначалию, тогда как он обнаруживает, с сохранением полного порядка и с беспримерным единодушием, все силы нации благородной и великодушной. Такого адреса удостоены будут Испания, Португалия, Англия, Швейцария, Голландия (посланник которой до сих пор еще остается в Париже), Венеция, Генуя, Дания, Швеция, Саксония, Ганзеатические города и некоторые князья Немецкой империи. Честь сия не будет оказана тем государям, которые хотя себя и не объявили против, но подозреваются в том. Однако Лондонский двор дал знать в Париж, что он не нарушит полнейшего нейтралитета, но потребует полной обеспеченности для Людовика XVI и его семейства, и выражает надежду, что сии августейшие лица будут находиться в безопасности от всякого насилия, каковое будет встречено всеобщим негодованием. Я узнал, что захвачено 700 тысяч ливров, которые увозились вслед за Лафайетом. Говорят, будто это деньги из полкового казначейства; если это так, то тут нет ни гражданского, ни благородного чувства, и в эти дни мне слишком часто приходит на память стих Вольтера: “Вижу со всех сторон плутню и бешенство”. Народное Собрание решилось выдать несколько чрезвычайных постановлений, прежде 20-го Сентября, когда оно должно будет уступить место Народному Конвенту: таковы продажа имущества Мальтийского ордена, имущества эмигрантов, ссылка неприсягнувших священников и проч.; по всему вероятию оно будет иметь для того время. Несчастный Париж после событий 10-го числа стал походить на пустыню: число убитых при осаде Тюльери насчитывают теперь до 6.000. Все иностранцы выехали; остаются только посланник Голландский, поверенный в делах Туринский и наш священник с своей семьею. Английский посланник возвратился домой; тоже хотел сделать и Венецианский, но как его заподозрили, что с ним едут Французские эмигранты, переодетые в его ливрею (что и действительно было), то он задержан и привезен назад в Париж. Препятствия были скоро устранены, но он принужден был значительно сократить [20] число своих сопутников, между которыми сначала было 40 человек лакеев, настоящих или подставных. После припадка 10-го числа, порядок, повидимому, восстановился; тишина и молчание господствуют в Париже, но это молчание кладбища, на котором трупы лежат один возле другого, a живые люди ходят удручаемые мыслию, что их ждет таже участь. Король и его семейство находятся в старой башне замка Тампль; при них нет ни кавалеров, ни дам, ни камердинеров для услужения. Городское управление дало двух лакеев королю и несколько человек служанок королеве и их детям. Все, что их окружало прежде, мущины и женщины, заключено в темницу в отели Лафорс. Народная стража поставлена у дверей их мрачных покоев. Самые стены подслушивают их. Твердость духа королевы не выносит таких уничижений: она страдает от сильных нервных болей. Короля поддерживает его счастливое равнодушие. Наиболее огорчает его то, что с ним нет его обыкновенного исповедника; но когда он кушает, то забывает все эти горести. Мадам Елизавет, всегда отличавшаяся великою твердостию духа и сохранением достоинства в несчастии, имея душу чистую как бриллиант и совесть без малейшего упрека, в эти тяжкие времена ждет своего освобождения или своей гибели с спокойствием, которое служит некоторым утешением для остального семейства. Благородным образом действий своих она очаровывает даже и демагогов. В заточении своем владеет она тайною заставлять себя слушаться. Недавно король жаловался, что комнаты его темны; она тотчас приказала переделать и увеличить окна, и когда она перед ними показывается, проходящий народ снимает шляпы. Все это я узнал из разговора с одним благородным Генуэзцом, который возвращается или, вернее, спасается из Парижа. Здесь несколько дней г-н Зиновьев, министр Императрицы при Мадридском дворе. Я его представлял королю, его семейству, королеве и графине д'Артуа; он думает ехать отсюда в Пизу на воды. [20]

Турин, 25-го Августа (5-го Сентября) 1792 г.

Пишут, что на Карусельской площади устроены три постоянные гильотины. Гильотиною называют машину с висячим острием, которое падая одним разом отрезывает голову, так что палачу при том нет никакого труда. Она изобретена врачем по имени Гильотен. Шевалье Дегремон потерпел эту замысловатую казнь за то, что набирал людей в армию эмигрантов. [21]

Говорят, что через несколько дней такой же казни подвергнется Монморен, двоюродный брат бывшего министра, и что таже участь ожидает многих других людей, приверженных к их величествам. Один поэт, по имени Розуа, бывший некогда в России гувернером, осужден на лишение головы за происки в пользу принцов; но он придумал весьма странное средство, чтобы по крайней мере отсрочить день своей гибели. В письме к Народному Собранию он заявил, что следует отменить смертную казнь для таких, как он, стариков, дабы испробовать над ними замысловатую выдумку переливания крови из молодого животного в жилы старого человека и что он первый предлагает себя для произведения такого тонкого опыта, имея в виду всеми способами оказать пользу человечеству. Потом он приписывал Народному Собранию свойства так называемого ключа молодости (fontaine de jouvence), говоря, что хирург народный должен быть без сомнения искуснее всех прежних королевских хирургов, и что таким образом он будет обязан августейшим представителям народа не только жизнию, но и тем, что снова попользуется всеми утехами молодости. [21]

13.

Турин, 25 Августа (5 Сентября) 1792 г.

26 Августа Национальное Собрание подтвердило неслыханный военный проэкт против королей и неприятельских предводителей. 1200 волонтеров, под именем тиранисид, хотят под клятвою идти для умерщвления их всеми возможными средствами. Кинжалы и пистолеты будут их оружием ¹⁰. Дело уже было шло о назначении жалованья этим 1200 извергам; но, по представлению трех депутатов, что этот способ навлечет адскую войну, собрание отослало определение оное на рассмотрение комитета. Жители департамента Жюра, думая, что примечаемые в Швейцарии движения могут быть неприятельскими, выслали большую часть своей черни на границу; они не просят войск, надеясь сами собою сделать отпор нападениям Швейцарцев. Из Берна пишут, что Эрнестский полк с двумя стами, не помню, другого какого-то полка, получил повеление идти в Порантрю, выжить наконец Французские войска, которые там давно находятся. Якобинцы совокупились с новыми силами, и вот смысл адресов, что они распустили в народе: “Ежели не поспешите погубить ваших неприятелей, то они вас погубят. Ежели убоитесь вы смерти, то пропадете все. Напротив того, ежели вы ее презрите, ежели пойдете ей навстречу, то большинство все при нас останется: потому что пусть неприятель искуснее, но мы многочисленнее и храбрее. Мы будем сражаться за наших жен, детей, и в ряду с ними. Ежели хотя положить, что каждый Немецкий солдат убьет пятерых Французов, то сам не уцелеет от шестого. Эта победа, может, стоить нам будет миллиона людей; но за то неприятельская армия вся рассыпется. Теперь надобно [22] знать, чего вы неотменно хотите? Того ли, чтобы Франция была населенною 24 или только 23 миллионами жителей? В первом случае народ истреблен будет весь, во втором — 23 миллиона спасутся и останутся вольными. Теперь уже вы сами приметить можете, что собрание для конституции вас обольстило и что законодательное спасти вас не может; и так осталось вам только объявить, что народ силу самодержавия, объявлением прав утвержденную, возвращает к себе опять, как дело такое, которым собранию совладеть нельзя. Когда же самодержавие единожды присвоено народом будет себе, то не останется никакой другой власти, кроме сопряженной с первобытными сеймами; самое Национальное Собрание не иначе будет продолжать какую нибудь власть, как по мере вашей доверенности. Но как отечество находится в опасности, то не отменен срок созвать общенародное сословие, которое имеет преобразить всю машину правления. Почему и нужно сыскать всевозможные средства, удаляющия разврат от оного, превратить исполнительную силу и обуздать Национальное Собрание. Это венценосное сословие имеет судить короля, который нам изменил, вследствие чего все публичные чиновники, поставленные королем, удалены быть должны от первобытных сеймов, так как и все вообще избирательные корпуса. Добровольные же выборы производимы будут народом, всем народом, никем другим кроме народа. Легко можно подкупить в каком нибудь департаменте триста или четыреста изборщиков; но подкупить 80 тысяч — это дело несбыточное”. Вот тактика, за которую принялись Якобинцы для произведения нового народовосстания, для уничтожения конституции 1789 года и для основания нового беспорядка, в чем уже они по большей части успели. Ежели позволено прорекать в таких замешанных делах, то по присловице милорда Чатама: настоящее чревато будущим, скажу я, что герцог Брауншвейгский, правда успехами своими хотя может отвести в сторону принятые Французским народом меры, но будет ли он в состоянии их уничтожить? восстановить силою монархическое урядство, предполагаемое в его манифесте, теперь уже поздно; а дожидаться того, чтобы этот народ, образумившись от опустошающего его состояния, сам начал стараться о восстановлении своего порядка, то еще рано. Да хотя бы предположить, что герцог Брауншвейгский наверно сломит сумашедшую борзость Французского народа и что возвратит хотя тень сего толь желанного покоя для всех: то на долго ли это продолжится? Надеется ли он справедливо, так как говорят эмигранты, пробыть одну только зиму во Франции для успокоения ея? И двух и трех лет на то мало.

Турин, 1 (12) Сентября 1792 г.

2-го Сентября произошла в Париже новая, а не последняя катастрофа. Гонец от Люкнера прискакал с известием, что обложенный неприятелями город Вердюн не выдержит и 8 дней осады. [23] Повсюду разошлись слухи. Народ восстал. Забили в набат. Ужасная толпа заклокотала: нас грозят резать, так предупредим мщением! Изверги пустились по всем темницам, разломали у всех двери и, составя между собою уродственное судилище, казнили и жаловали, как в буйную голову попадалось. Демократов освободили, а прочих всех без изъятия перекололи штыками. Сколь ни старались некоторые депутаты спасти нескольких заключенных, как-то: двух Монморен, мадам Турсель с дочерью, гофмейстерину Дофина и мадам Лямбаль, принцессу крови его Сардинского величества, но было тщетно. Все они перерезаны. Число может простираться до 2000. Голова мадам Лямбаль принесена была на пике пред окна королевы с ужасным воем, но местопребывание королевской семьи осталось неприкосновенным. Вскоре потом все утихло, и театры загобзились по прежнему. Определено собрать новую армию из 150 тыс. человек, из коих 60 тыс. идут уже в Шалон.

Турин, 4 (15) Сентября 1792 года.

Его Сардинское величество препроводил два дня в лагере при Салюсе. В Нице все продолжают принимать предосторожности против нечаянного нападения Марсельской вольницы. Тамошния войска почти все расставлены вдоль долин, гор и берегов Вара, простирающихся по границе. В городе осталось только два баталиона. Лагерь при Салюсе, бывший только что учебным, теперь, сказывают, переведен будет на берега Вара, как скоро Дофинейские горжи от снега сделаются непроходимыми. Марки де-ля Планарджиа, наперед сего командовавший Ницскими войсками, отозван, и впред начальствовать будет в Коне. После неслыханного свирепства, происшедшего 2-го числа Сентября в Париже, вселился раздор между Петионом, атаманом Якобинцев и Робеспиером, домогающимся его места. Это несогласие, расстроивая ужасное Якобинское скопище, может наилучшим образом послужить политическим видам против сумазбежной Франции. Женевский 60-й совет недавно собрался и дал повеление удвоить городскую стражу, по причине опасности от столпления Французских гвардейцев в Ферне и во всем Женевском уезде. Округ Пеи-де-Во получил от Бернского правления повеление вооружиться по этой же причине. Гельветический сейм дал позволение Австрийскому генералу Эстергази, командующему 20 тыс. войск, проходить через Бернский кантон. Он, сверх того, объявил, что держать союза с демократическою Франциею не может. Сказывают, что в Валанжене, в княжестве Невшательском, произошел бунт, при котором сожжен портрет короля Прусского. Бернский кантон послал туда несколько войска. Разные Французские армии сбираются между Парижем и Шалоном; но фронтовых войск, сказывают, считается не более 50 тысяч, а прочее все неуч и сволочь. Герцог Брауншвейгский к Парижу приближается исполинскими [24] шагами. В его руки пали уже многия важные места. От Французских генералов (так в похвалу теперь называемых безштанниками) то и дело что прискакивают курьеры в Париж. Чернь догадывается о содержании известий из улыбающихся или пасмурных лиц у народоводцев. Среди сей беспрестанной неизвестности, колесо неустройства все попрежнему вертится. Хитрые средства Якобинцев для обморочения черни, разные мечтательные проекты их, недостаток крепких и мужественных голов во всех партиях, все это такой туман наводит для наблюдателя, что ничего довольно проникнуть не можно. Из четырех образов правления, проистекающих от Французской конституции, три существовали с самого начала революции во всем королевстве, которые, после происшествия 10-го Августа, слились в четвертый. Монархическое правление было только в начертании ума; аристократическое в Национальном Собрании, а голое демократическое в народе. Как это последнее наверно более всего подвержено политическим коловратностям, то необходимо и следовало произойти грубейшему деспотизму, тем больше насильственному, тем больше слепому, что этот деспотизм находится в руках всех. Начиная от последнего из бозштанников и доходя до Бриссота, Петиона и Кондорсета, каждый, ошалев, без страха, приступает к злодеянию. Подлодушная чернь почитает за прибыток пользоваться следствием всех такого рода законопреступлениий; а честным, но, к сожалению, робким и трусоватым душам достается только молчать и терпеть все с наружным удовольствием. Слух идет здесь, что граф Прованский намерен объявить себя регентом. Это может переменить состояние армии эмигрантов и ускорить походом. Национальное Собрание, между тем, определило не быть впредь королям во Франции. Пишут из Лиона, что и там произошел пример не хуже Парижского, над всеми арестантами, содержавшимися в Пьер-Ансизе и в прочих темницах. Все они перерезаны 9-го сего месяца. Между бредом горячки, которая совсем высушает мозг у Французской нации, поставить в число можно те радостные плескания, которых удостоен был Анахарсис Клоц, вития человеческого рода. По прочтении в Собрании похвального слова определению о 1200 тиранисидах, кажется, что и фурии едва ли породить могут такого безобразного чудовища развратности, нахальства и кощунства. Никогда еще не слыхано, чтобы с такою наглостию шло смехотворство вместе с ужас наводящим ожесточением сердца.

Турин, 8 (19) Сентября 1792 г.

По кончине ее светлости, княгини де-Лямбаль, урожденной Кариньянской, замученной 9-го Сентября в Париже, Сардинский двор наложил траур на три недели. Кажется, что она была предназначена жертвою такому кровопийству, по найденным в королевской шкатулке двум ее руки письмам о смутных нынешних делах. [25] Но слух о насильственной смерти мадам Турсель, ее дочери, двух королевиных горничных открылся ложным: оне спаслись. На третий день после того началось было волнение близь Тампля; но протянутая трехцветная лента, знак того предела, который народу не должно было переходить, была уважена и удержала от дальнейшего буйства. Это ясно доказывает, что как Парижская чернь ни нагла и ни своевольна в своей горячке, однако все она наводится какою-то спрятанною рукою, которая назначает жертвы и соображает происшествия. 11-го сего месяца Марсельский муниципалитет отобрал силою у подозреваемых обывателей все оружие и все серебро, как в монете, так и в посуде; а на обмен им дал ассигнаты. Многие купцы притом схвачены и посажены в тюрьму. На этих днях услышим мы, что они все перерезаны, так как это случилось в Лионе, в Париже и в Версали, где недавно замучены 52 арестанта, везенные из Орлеана в Париж для представления на новый верхний национальный суд. Герцог Бриссак есть из числа оных, так как и отставной министр Делессар, который наверно был искуснейший между поборниками революции; но в это непостижимое время прежде бывшие зельными оказываются будто агнцами и подъемлют участь слабости и мягкодущия. Род купцев во Франции, так как и в соседних с нею землях (в каковой, например, я нахожусь) в тайне потворствовал усилию демократичества, замечтав, что богатство доставит им скоро преимущества и почести; но с нескольких дней большая часть негоциантов поговаривает другим образом. беспорядок в политике спустился до торговли. Многие банкиры в Париже, в Лионе, в Бордо оставили или остановили все свои дела с чужими краями, a многие и совсем разорились. Чернь зачинает уже почитать их заодно с аристократами, и громоносная буря час от часу ближе к ним приближается. Торговля в Пьемонте великий уже чувствует ущерб от нового злопорядка 10-го Августа. Наперед сего ежегодно здесь получали за вывозы шелков около пяти миллионов Французских ливров, а нынешним летом почти ничего. Лионские фабрики теперь издерживают остаток из заготовленных шелков, а отсюда, по причине ужасной перспективы, ничего не выписывают, так что здешние купцы не знают, что делать с приумножающимися в их кладовых шелками. Вооруженная и необузданная сволочь опять умножается на границах Савойи и Ницы и причиняет новые страхи Сардинскому правительству. К несчастию, день ото дня становится вероятнее, что народ в Савойе находится в скрытном волнении, т. е. в состоянии такого раздражения, которое от малейшей искры может родить пожар. Французские шайки то знают совершенно и каждый день требуют позволения ворваться в Савойю. Генерал Монтескье до сих пор успел их удерживать; но слух носится, что скоро совладеть не может, и что уже грозят поступить с ним как с аристократом; он и сам ожидает сей общей участи. (Опасно, чтобы, от приближения герцога Брауншвейгского, рассыпанные толпы [26] Фраццузов, подвинувшись к Савойским границам, их не перешли и не выместили своего стыда грабительством над землями тестя графа д'Артуа. Наверно Сардинский король не в силах оборонять все пространство своих границ. Ежели 50 тыс. безштанников в бешенстве ворвутся в Савойю, то она потеряна; однако на это принимают здесь всякие предосторожности. Но так как я имел честь сказать самому королю, умереннейшая и безопаснейшая ухватка для него есть не та, чтобы он готовился к обороне (потому что это невозможно), но сам бы предупредил Французов, потому что это одно и остается средство годным и благовременным к защите его земли, занимая Французов в их собственной. До сих пор еще не видно, чтобы это мнение брало верх, хотя и сам он чувствует всю важность оного. Искренняя досада его на неучастие в советываниях, а может быть и на неуважение своей особы при Венском дворе, в походе таком, в котором бы и сам он желал показать себя; непрочность помощи, данной ему за этим; надежность, что этим летом не будет атакован Французами; часто повторяемый совет некоторых министров не пускаться на отважный случай (без крайней нужды обороны) потерять Савойю, чрез бунт, укрощаемый доселе только присутствием войск: все сии обстоятельства изменяют, кажется, характер его величества, каковой он сперва обнаружил, и делают его нерешительным, беспокойным и даже слабым в здоровье.

Турин, 11 (22) Сентября 1792 г.

Его Сардинское величество решился выпустить еще ассигнации на восемь миллионов ливров. Из Турина недавно послано в Савойю и Ницу еще несколько военных снарядов. Лагерь при Салюсе начинает распускаться, две тысячи человек отправляются в Савойю, да две же в Ницу. Здесь вообще опасаются нападения от Французских шаек, и уже дано повеление посланникам при Мадридском и Лондонском дворах сноситься на случай о помощи. На сих днях, в разные места Савойи перебежало более 600 неприсяжных Французских попов. Их теперь там считается близ двух тысяч, да почти столько же в полуденных провинциях короля. 4-го (15-го) сего месяца спустившиеся по Роне два судна с национальными гвардейцами выгрузились было для грабительства на Савойский край, против Пьерр-Шатель. Несколько Пьемонтских гренадеров с офицером побежали к ним на встречу, и зачалась сильная драка, которая кончилась в честь Пьемонтцев. Несколько ранено с обеих сторон. Французы, отступивши в Пьерр-Шатель, выстрелили несколько раз из пушек и повредили дома той Савойской слободы, где они хотели выступить на берег. Французский комендант Пьерр-Шательский выслал тотчас с извинениями, охуждая безштанников, поступивших так без повеления. Известно, что Французские при Фор-Барро войска оказывают сумашедшую нетерпеливость впасть в Савойю, что [27] генерал Монтескье самолично уговаривал их недавно и им сказал, что он для истребования на то повеления отнесся к Национальному Собранию. В самой вещи, пишут из Парижа, что это требование предложено и отослано на рассмотрение дипломатического комитета. Здешний двор очень беспокоен; вчера по этому же делу отправлен курьер в Милан, чтобы Австрийский корпус привесть в состояние выступить в поход по первому знаку. Гельветический сейм решился вторично, так как я имел честь предсказать вашему сиятельству, держаться вооруженного нейтралитета, как ни представлял напротив Венский посланник. Маленькие кантоны, правда, очень добивались нарушить оный и идти против Французов силою; но мнение Цюриха, Фрибура, а особливо Берна превозмогло. Всенародное сословие сходится уже в Париже. Дело начнется судом над королем, и для этого переведен он во второй этаж Тампльской башни, где близ его комнаты отделана зала для коммиссаров, имеющих каждый день собираться для предложения его величеству разных вопросов. Он наверно приговорен будет на смерть, если герцог Брауншвейгский не подоспеет благовременно. Королева и остаток рассеянной в Париже королевской партии ожидать должны такой же участи. Но сказывают, что королева твердо решилась не поддать себя такому посрамлению, и для того имеет завсегда при себе кинжал и самый зельный яд. Между тем, данных муниципалитетом ей, ее дочери и мадам Елизабете служительниц она отослала. И так, сия порфирородная семья принуждена теперь сама на себя работать.

Турин, 14-го (25) Сентября 1792 г.

Со вчерашнего дня все погрузились здесь в глубокое уныние. Писем из Шамбери совсем нет. Один только двор получил известия из С. Жано, и слух ужасный вмиг разнесся, что стоявшие в Фор-Барро Французы ворвались близь Мон-Мельяна и Апремона в Савойю, что они производят уже насильства в Шамбери, что национальные гвардейцы также кинулись в Пон-Бовуазень, что мост Монмельянский на Изере, по приказанию генерала Лазари, разобран, что потому всякое сообщение пресеклось, что стоящия в Савойе войска, находя себя не в состоянии сражаться с Французами, без боя отступают назад и выдут, если Бог поможет, через Конфлин, через Тарантезу в Мориенну и герцогство Аостское, где гора Сен-Бернар Малый служить им будет местом сообщения с Турином, и поэтому останется вся Савойя от берегов Изера до Пон-Бовуазеня на своеволии неприятелей, которые суть двоякие: Французские демагоги и самый Савойский народ. Курьер стремглав поскакал в Милан, и его Сардинское величество надеется, что Австрийские гренадеры, там стоящие, так как и те войска, кои находятся в Павии, выступят сюда в поход 17-го (28-го) числа. [28]

19.

Турин, 15 (26) Сентября 1792 г.

8-го (19-го) и 9-го (20-го) сего месяца Савойский губернатор и командующий Сардинскими войсками генерал Лазари прислали ко двору эстафетов с уведомлением опасности от неприятельских намерений Французов. Они, между прочим, писали, что как король в манифесте Французских принцев упоминается в числе неприятелей Франции, то и прошел слух, что генерал Монтескье получил от Национального Собрания повеление предупредить и учинить нападение сам в благовременный случай. 10-го (21-го) числа Шамберийский губернатор, видя, что молва о близком нашествии Французов везде разошлась, приказал остановить всех городских лошадей и употребил их для перевоза архива, казны и других государственных вещей в Лебож, так называемый довольно великий по своему положению между скалами замок, весьма крепкий. Премножество благородных, оставив город, убежали, иные в Швейцарию, а другие в Сен-Жан де-Мориенн. В самом деле, 22-го числа двадцать тысяч Французов со множеством пушек, вышедши из Фор-Барро и окрестностей, вступили двумя колоннами в Савойю с обеих сторон Мон-Мельяна. Шесть баталионов Сардинских войск, расставленных по берегу Изера, ужаснувшись такой многочисленности, заблагорассудили, в приближении их, отступить; они разорили Монмельянский, что на Изере, мост, перешедши сперва по оному в Мориенну, чрез что сообщение с Турином, весьма важное и нужное, пресеклось, и мы до сих пор ничего еще положительно и подробно не знаем. Один мужик, переплывший через реку Изер и пришедший в Сен-Жан де-Мориенн, донес, что гвардейский королевский баталион и один напольный полк хотели было попротивиться Французам близь Монмельяня, но по коротком сражении, на котором они потеряли много людей, отступили в Шамбери, где там стоявшие войска, соединившись с ними, не рассудили бесполезно защищаться и вместе удалились в Лебож. Французы тогда, как стремительный поток, наводнили всю Савойю; в Шамбери расставили множество дерев вольности с красною на верху шапкою и заставили кричать граждан и мужиков, совершенно мысливших заодно с ними: vive l'egalite! Потом они плясали вокруг этих шестов и пели: ca ira, ca ira! Сказывают, что до сих пор они еще не делали никакого разорения и жестокости в Савойе. Здесь ожидают с величайшею нетерпеливостью обстоятельств сего страшного происшествия. Удивительнее всего то, что и самый двор не более об этом знает. Король вчера послал двух офицеров для осведомления, одного через Мон-Сени, могущего дойти только до берегов Изера, а другого через Сен-Бернар Малый (проход ужасно трудный, но который один только теперь остается для получения известия из армии). Куда девалась эта армия? Зачем с пяти дней не приходит оттуда никакого известия? Так здесь друг друга [29] скрашивают, и удивление, ужас, уныние в Турине неописанны. Меня уверяли очень достоверные люди, что генерал Лазари нарочно расположил еще заранее отступать назад, т. е. подаваться с своею армиею сперва в Лебож, дабы все маленькие отряды расставленные там и сям, с ним, сколько возможно, соединялись и потом вместе отступали к Сен-Виалю, к Конфлансу, a наконец через Тарантезский округ пришли в Мориенну. Через это прикрывать он будет Пьемонт, который, кажется, и без того очень хорошо защищается своими Альпами и крепостями; но всю собственно называемую Савойю, от Изера до моста при Бонвуазене, без спора оставит на своеволие сумашедших Французов. От отрядов, заставленных подле Понбовуазеня, так как и под Каружем и в окрестностях Женевы, не приходило также никакого известия. По всему надобно думать, что они схвачены.

Турин, 18 (29) Сентября 1792 года.

Наконец пришло сюда несколько верных известий из загорной здешней армии. Сокращение оных есть мечтание, ужас, смятение, побег; а выложение ¹¹ — стыд беспримерный в истории. Едва только Французы, в числе не более десяти тысяч, но в хорошем порядке, показались двумя колоннами, одною при Апремоне, a другою при Камарильяне, как передовые Сардинские отряды, растянувшись кордоном, опрокинулись на другие; эти на следующие и так далее даже до Монмельяна, даже до Шамбери, где целый полк стоял в ружье. Часа три довольно было на такую непонятную и стремительную тактику. Одно и есть тому подобно или примерно, но не в Ксенофонте, а именно те карты, что ребята ставят дыбом в долгую шеренгу: лишь только ударит кто щелчком по первому городку, то прочие друг от друга, раз за раз, и валятся затылком до последнего. Граф Лазари, главнокомандующий, дал тотчас повеление частным командирам разных отрядов спешить к нему, но вдруг ужасное смятение объяло, как пламя, всех офицеров; вдруг услышан был крик: спасайся, кому [30] даст Бог ноги в Лабож и в Тарантезу. Бог одарил их всех ногами, так что напрасно неприятельские егеря и гусары пустились в погоню. Ужасом пораженные Пьемонтцы мчались целых двадцать лье почти без отдыха и целые семнадцать часов без пищи и без души, так как бы стремились они все от огненного меча Ангела-Карателя, а это просто были безштанники. Наконец, пехота остановилась в Мутье, столице Тарантезии; а конница проскакала через скалы и горы и очутилась в Аостской земле. Экипажи у них потеряны все. Пушек перехвачено множество; а ни одного человека, сказывают, не убито. Но голь и горе приступили ко всем. Его Сардинское величество наслал повеление генералам, чтоб они по очереди отпускали офицеров к их родственникам для поправки военных потребностей. Прилагательное имя “военных” доказывает, что намерение есть еще продолжать войну, но проникнуть план оной никому не дано. Государев совет съезжается всякий день, но из оного мало выходит. Только что и знаем, что войска останутся на теперешнем месте в Тарантезии, в которой они стеснились и которая для них Иосафатова юдоль. Сверх того, почти все мужики Сузской провинции охотно вооружились для отпора Французов, ежели они покусятся перейти Альпы. Хотя в публике и говорят, что все составляющие армию баталионы, исключая одного, который в полону, нашлись в Тарантезии; но в самом деле выходит, что они все больше или меньше расстроены как от дезерции, так и от переема Французами малых отрядов. Австрийского корпуса ожидают сюда первую колонну к 4-му, a последнюю к 12-му Октября. Вероятно, что с командующим над оным генералом Страсольдо сделано будет сношение о новом плане; но этим сроком Французы очень легко могут пробраться в Мориенну до подошвы Мон-Сени и, может быть, в самый Пьемонт через Ницу, a еще ближе через Шато-Дофин, что близ Салюса. От этого же вся торговля во владениях короля Сардинского по суху и по воде останется заперта, до тех пор, пока восстановится или порядок во Франции, или выгнаны будут Французы из Савойи; что мудрено будет сделать, как за возмущением тутошнего народа, ими подученого, так и за занятием имиже наилучших постов в такой земле, которая наполнена скалами и природными редутами. Одно только обстоятельство может исторгнуть Савойю из неприятельских рук: сказывают, что как Женева того и ожидает, что Французы подступят под нее, то Гельветический корпус по неволе должен взять ее под защиту и так объявить войну Франции. Тогда и сами Швейцарцы найдут выгоды соединиться с Пьемонтцами, которые, хотя по примеру Австрийцев, станут мужаться и стоять. По выступлении из Ломбардии данного Сардинцам корпуса, останется там только тысяч 5 человек. По нынешним сумашедшим обстоятельствам, это очень мало важит, особливо ежели Французы выгрузятся в Генуе, дабы нахлынуть в Миланскую землю, так как есть их намерение. Народ в Милане, и [31] без того, сказывают, обуял от Французских задач. Здесь тоже и часто полиция находит прибитые к стенам возмутительные слова. Накануне Французского набега в Савойю найдена y одной церкви сдедующая пасквинада: “Помолимся Богу, да избавит нас от ига мерзких попов, проклятого дворянства и негодного нашего правительства”. Надобно знать, что Пьемонтцы из всех Итальянских народов ярее, и можно приметить что недостает им только случая и близкого примера для отличения себя в самом лютом зверстве, которого каждый почти день видим мы частые доказательства в убийствах кинжалом и в разных изменах.

Турин, 19 (30) Сентября 1792.

На деле только узнают делателя. И подлинно, на деле выходит, что Сардинские войска, по стремглавном побеге своем в Савойе, потеряли всю доверенность у степенных людей, обманувшихся рыцарскою их наружностию. Страх наводящие слухи начинают даже в Турине дымиться. Одни говорят, что Французы, замечтав от такой неожиданной победы, простирают уже борзо мысли свои на самый Пьемонт; другие, что уже они бомбардируют Ницу и Вилла-Франку и в тоже время опрокидывают войска и редуты по сию сторону реки Вара, а в Генуе или в Милане высадят отважную сволочь для впадения в Миланез и для взбунтования черни по всей Ломбардии. Уже льстивый поступок их, по завоевании Савойи, с искренним удовольствием рассказывается здесь между простым народом и купцами. Уверяют, что Французы, под предводительством Монтескье, нашедши в монастырях около пятидесяти тысяч ливров, разделили их по бедным людям и что никому никакого притеснения не делают. Прискакавший вчера эстафет ко двору распустил слух, что Французы пытаются войти в Пьемонт через Мон-Сени, чрез долину С. Мартен, что в Пиньероле и чрез дефилеи Кастель Дельфина, что в провинции Салюсской. Лагерь этого же имени по большей части растасован в Коне, в Фенестрелле и по другим местам. Славные Пьемонтские крепости до сих пор были очень плохо снабжены людьми, мунициею и съестными припасами, и ежели бы не снег в горах стал недавно за Пьемонт, то бы их справедливо можно было ожидать сюда. Король Сардинский, в самой вещи, соединяет прекрасную душу с просвещенным разумом, но имеет качество, хотя также доброе, однако опасное и, может быть, пагубное для государя: он не знает наказывать виновников. Король, говорю я, был до сих пор, по всем докладам, обманываем и в рыцарстве своих офицеров, и в искусстве и мужестве своих генералов, и в обнадеживаниях большей части советников своих. Марки Краванцан, военный его министр, с ужасною неспособностию связывает крайнюю нерешимость духа, а следовательно часто доходит до трусости и до лжи. Туринский губернатор, [32] престарелый генерал граф Сальмур, может быть, в свое время и был хорошим, но теперь часто завирается. Внутренних дел министр, граф Гранери, имеет более мечтательности, нежели основания, более беглых идей, нежели связанных мыслей, более царедворства, нежели твердоразумия; а если же он не без ума, то, по крайней мере, ум его походит на глухой фонарь, который освещает только хозяина своего. Наконец граф Готвилль, занимающий место министра иностранных дел, есть человек просвещенный, чрезвычайно трудолюбивый, но не смелый, хлопотливый, нерешительный в важных делах. Природный этот недостаток его, возрастающий при теперешних обстоятельствах почти до порока, по большей части происходит от непривычки в большом свете, от малоимущества и от боязни лишиться своего места. Вот особы, которые обыкновенно составляют совет короля Сардинского. Кардинал, архиепископ Туринский, мужик добрый, иногда также туда приезжает, но разве только для того, чтобы с важным лицем сказать нелепицу. Брат и дети его величества также иногда бывают в совете; но только один принц Пьемонтский, наполненный остротою, может дать высокое или сообразное мнение, что однакоже при короле он чрезвычайно редко делает. Герцог Аостский гораздо чаще мешается, когда дело идет о урядстве и военных докладах. Он недавно и сам было вызвался командовать армиею, но после непонятного происшествия в Савойе поменьше, сказывают, стал горячиться. Пьемонтская армия по наружности состоит из довольно ученых солдат; но по большей части, офицеры или слишком молоды, или нерачительны, или несведущи; a генералы почти все, или лучше сказать, все без изъятия дурны.

Турин, 20 Сентября (1 Октября) 1792 года.

Вчера приехал сюда Шевалье Перон, ех-главнокомандующий в Савойе, как надобно думать, с рапортом о побеге, в котором он первую роль играл, уехав из Шамбери 36 часов прежде нежели пришли Французы. Мы любопытствовали было видеть в Турине и польного генерала Лазари; но он трудится теперь над переводом через Альпы в Пьемонте расставленных своих войск, Они оба слыли до сих пор достойными людьми, а теперь только слывут в публике счастливыми, для того что в Савойе не пади в руки Французов, а здесь в руки палача. Есть еще здесь главнокомандующий генерал в Нице, именем Куртен, Швейцарец, который сопрягает с ними совершенный триумвират. Сегодня прискакал от него курьер с самым жалким известием. Я несколько раз писал в—му с—ву, что к обороне берегов Вара и города Ницы употреблены были заблаговременно всякие возможные предосторожности: ни сил человеческих, ни денег не пощажено. Окопы были поделаны, лес частью свален, редуты расставлены, батареи взгроможены, пушки взведены, 6000 солдат стояли в ружье, 2000 [33] вооруженных поселян. под именем милиции, ожидали только неприятеля, сверх того, дан был приказ всем мужикам, по первому знаку тревоги, спешиться с оружием, что они, услышавши набат в который били нарочно для испытания их доброхотства верно исполнили. Вмиг они слетелись, ополченные ружьями, рогатинами, а наипаче своим мужеством. За такую их любовь, за такое их усердие к Сардинскому правительству, за ненависть, возбужденную в простых, но благородных их сердцах к Французам, они теперь оставлены на их своеволие. Ница и Вилла-Франка от побега Сардинских солдат опустели, а эти опять срамили себя постыдным образом. Вот как по рассказам это произошло. Г. де-ла-Туш, шеф Французской эскадры из пяти линейных кораблей, 6-ти Фрегатов и нескольких катеров, пристав 28 поутру близь Ницского порта, потребовал у генерала Куртена, командующего городом и Сардинскими войсками, прислать к нему какого нибудь полномочного. Тутошний плац-маиор тотчас сел в шлюпку и явился перед ним. Французский адмирал наперед всего требовал выдачи своего консула, которому правительство не позволило выехать. Пьемонтский офицер отвечал, что выдать его один только король волен. “Так я”, перехватил речь генерал, “велю тотчас бомбардировать город”.—“Когда так”, ответствовал полномочный, “то я теперь же вам пришлю его”. — “Вовторых”, продолжал де-ла-Туш, “я требую, чтобы Сардинские войска выступили и опорожнили Французам все Ницское графство, да и исполнить это тотчас”.—“А я”, ответствовал офицер, “прошу вас сделать милость дать по крайней мере 16 часов сроку, для выноса королевских вещей”. — “Я даю вам только шесть, более не ожидайте”, сказал неприятель. Пьемонтский офицер возвратился; весь город затрясся; генерал Куртен приказал своим войскам оставить занятые ими посты и убираться как можно скорей в Соспело и Саорж. Две колонны, сказывают, Марсельцев, довольно в хорошем порядке, предшествуемые ужасом, тогда же переправились через Вар и заняли всю полуденную сторону около Ницы. После происшествия в Савойе, королевский совет уже колебался над планом сдачи и Ницы, наконец решился, не знаю, на каких-то условиях; но знаю только, что этот план не прежде был послан как 29-го Сентября; а уже 1-го Октября пришло известие, что генерал Куртен предупредил повеление его Сардинского в—а, что он находится в Соспелло и что его подкомандующие все в добром здоровье обретаются.

Упомянув, сколько можно было, об этом постыдном отступлении, которого страшное и ужасное последствие для Пьемонта и, может быть, для всей Италии оживопишу я при другом случае, теперь опять приступлю к историческому известию еще срамнейшего подвига в Савойе. Шесть баталионов, перешедших Изер и разоривших за собою Монмельянский мост, дабы не нагнали их Французы, в тот же день убежали в С.-Жан-де-Мориенн; но, не находя и там себя вне опасности, отступили далее еще в Лансбург [34] при подошве Мон-Сени, умирая с голоду и холоду. Им недавно послано повеление убираться через горы, потому что Французы хотят завладеть и всею Мориенною. Наконец, собравшиеся в Тарантезе войска, после стремглавного побега через 17 смертельных часов, в преужасную непогодицу, по дорогам кремнистым, представляют себя в самом жалком виде. У иных испорезаны ноги, у других лица исцарапаны и сковерканы не от неприятельских сабель, а от сучьев лесных и от разных ущелий, между которыми они мчались как вихрь. По счастию в Мутье попался им магазин с мукою, но более ничего нет. Половины палаток как не бывало. Шляп, ружей множество потеряно. Теперь отсюда посылают офицерам белье, а солдатам обувь. Но как Французы могут еще захватить их невзначай, ворвавшись в Тарантезу, то послано поведение выпроводить их обратно в Пьемонт, где все войска собираются около Турина. Конница, из около 2000 рейтаров, бежавших через Малый С. Бернар даже до Аоста, нашлась также в невероятном расстройстве. Она потеряла близь четверти лошадей и людей, от перелома ног, и от разброда по лесам, и от усталости смешанной со стыдом. Я надеюсь, что генерал Лазари, приведши в Турин эту уродливую армию, не скажет как Франциск Первый в Павии: “все пропало, кроме чести”. Сардиния теперь наверно от Французов выдерживает нападение, которых успехи надымают голову до несносной крайности. Как Сардиния есть остров, то я не могу проникнуть, как там находящияся 4 или 5 Пьемонтских батальонов могут убежать по данному примеру.

Турин, 25 Сентября (6 Октября) 1792 года.

17 (28) Сентября Сардинские войска принуждены были оставить все Ницское графство. Трепет и стыд в запуски предводительствовали ими в этом выступе. Злосчастные эмигранты, будучи уверены Пиемонтцами, что они мужественно будут оборонять город, никак не изготовились в дорогу и, вдруг побежав, растеряли остатки своих пожиток. Тоже случилось и с большею частью зажиточных граждан и духовенства. Такую ужасную сумятицу можно только уподобить изображению страшного суда Микель-Анжелло. Стоявшие при Варе Сардинские войска, услышав, что надобно без боя отступить, с горестию сперва зароптали, но вмиг потом пошли двойным шегом назад, оставляя на месте все свои припасы и палатки. Поселяне, видя себя ободиноченными, разрывались от досады и бежали, не зная сами куда. Ворота Ницы и Вилла-Франки подавлялись от несчастного множества Французских эмигрантов, от попов, судей, дворян, женщин всякого состояния, и много с грудными младенцами. Толпа эта, простиравшаяся до 20 тысяч душ, без памяти бежав по дороге в Пьемонт, представляла самое жалостное зрелище. Бедные эмигранты и жены их полунагия, простирая к небу бледные и дрожащия руки, похожи были на жертв [35] заклания, бегущих от последнего удара жрецов. Вот плод нерешимости в больших случаях, слабого правительства, не имеющего ни к кому полной доверенности и всех одинаково жалующего государя; министерства сволочного и рыхлого; воинства не видавшего огня с пол века; офицеров вскормленных только на самохвальстве; генералов выживших из лет, а не имеющих понятия ни о воеводительстве, ни о кастраметации, ни об обороне, ни об атаке укреплений. Генерал Куртен сперва привел свои войска к Соспелле, посту очень важному, составляющему почти непреодолимый, между двумя крутизнами, перешеек; но теперь оставил его и пришел в Саорж, место также очень крепкое, на скалах в виде амфитеатра, при подошве которого пролегает дорога из Ницы в Кони, так что армия из ребят защитит этот проход. Он оставил тут три баталиона, а с прочими пошел в славную крепость Кони. Французы не преминули занять оставленный пост Соспелло. Ежели бы эти Французы не были безштатники, да вздумали бы преследовать Пьемонтцев в беспорядке, то могли бы они вбежать в Пиемонт и в самый Турин; потому что в Кони и в городках не доставало людей и припасов, а в Турине половина жителей желает, чтобы Французы принесли к ним искру мятежа. Король приехал вчера из загородного дома в Турин; чужестранные министры имели честь засвидетельствовать его величеству свое почитание. Между прочим он изволил мне сказать, что правда, что войска не в состоянии были выдержать нападения, но могли бы отступить другим порядком; что деньги становятся очень редки, но что еще он, по счастию, не видит необходимости умножать подати и что надеется пребыть так еще несколько времени; что он ожидает от союзных держав помощи в силе трактатов; что в Турине есть, кажется, много злонамеренных людей, но есть также много и добрых; и что Пьемонтская земля населена ратными крестьянами, которых верность к законному государю и ненависть к Французам, в теперешних обстоятельствах, весьма спасительны. Его величество показался мне не совсем здоровым, но довольно твердым. Я думаю, что набожность есть первая подпора в этой твердости. Принц Пьемонтский продолжает жить с супругою в Монмельярском селе.

Турин, 29 Сентября (10 Октября) 1792 г.

Третьего дня сбиры поймали двух Французских лазутчиков: один обольщал чернь деньгами, a другой снимал планы с междугорных проходов и с крепостей. Возмутительные плакарды день ото дня появляются чаще в Турине; a как полиция здесь очень плоха, то до сих пор еще виноватых не отыскано. 8-го числа, поутру, часть первой Австрийской колонны вступила в Турин; две другия за непогодою опоздали. Немцы здесь приняты как спасители. В Женеве решено дело тем, чтобы требовать Швейцарского гарнизона, вследствие чего 1.600 Бернцев туда уже и [36] вступили. Ежели теперь Французы понахалятся атаковать Женеву, то Гельветический корпус принужден будет вступиться открытою силою против Франции. Г. Монтескье содержал свои войска в Савойе в строгой дисциплине; но теперь посажен под арест, и для произведения над ним суда прибыли уже в Шамбери два поверенных от Народного Собрания. Он подозреваем и почти обличен в измене, затем, что не взял в полон или не истребил Пьемонтскую армию. В самом деле, он имел к тому всевозможные средства, как то в. с—во из моих депеш, конечно, усмотреть изволили; но он за остатком стыдливости посовестился так поступить и следственно учинится жертвою. Французы, под предводительством генерала Ансельма, проживавшего за несколько тому времени целые 4 месяца в Нице под видом выселившегося попа, поступают также с хитрою умеренностью и в этом городе. Здесь сперва распустили было слух об их мучительствах, но вчера письма даже к вышедшему Ницкому епископу сказывают, что полиция там строго наблюдается и что доселе никому от них истязания не было. Все проницательные люди почитают эти поступки коварными и даже очень опасными, потому что побежденные мало по малу так свыкаются с победителями, что уже и скучилось в Савойе. Там, между других доказательств, тысячи две молодых людей вызвались добровольно служить в ряду с национальными гвардейцами. Французская эскадра пошла к Востоку. Здесь думают, что она покусится отнять y Генуезцев Савонну. Но для злых ее намерений лежит тут дорога претрудная и предальняя. Мне кажется, что с наветами ее сходнее и на деле наверно легче будет выгрузиться в Сестри, также принадлежащем Генуе порте, дабы взбунтовать чернь в Пьяченце, в Миланезе и во всей Ломбардии. Противной же встречи Французам почти нигде тут не случится. Страх и ужас от их прихода, так как и возмутительные их начала, поборствовать им будут во всей Италии даже до Неаполитанских границ. Ежели Венский двор не ускорит выслать сильного корпуса в Италию, то опасно, чтобы варвары Французы не сделали того же, что варвары Готы и Визиготы. Сколь велико число и состояние жалостно тех несчастных, которые, от страха оставив Савойю и Ницу, перебираются сюда в Пьемонт, того оживописать я не могу никаким образом. Дороги из Кони, Сузы и Аосты гобзятся ими; многие с голода и холода померли, а особливо женщины и малолетния. Римский министр получил от двора своего повеление снабжать чем нибудь Авиньонских выходцев и отсылать их в папские владения. Мадам и графиня д'Артуа помогают несколько Французским эмигрантам, попам и офицерам; но правительство их более не терпит, выгоняет их с чрезвычайною строгостию, тем паче жестокою и несносною, что вдруг она последовала за самым тихим покровительством. Они все свое имение оставили в Нице и теперь не знают, куда деваться. Вероятно, что, вышедши из Пьемонта, многие помрут с голода и холода. Генерал Лазари, видя себя одного [37] обвиняемого в ужасном расстройстве войск Пьемонтских, сам просит, чтобы король назначил военный суд. Со всем тем я не думаю, чтобы по прошению его было сделано. Причина тому та что само правительство одобрило худые его расположения кордоном, что оно и само оказало смятение и страх в письмах своих к нему, что не один только он в Савойе располагал войсками, что шевалье де-Перрон, Шамберийский губернатор, почти столько же виноват, но которому король недавно простил все, так как и марки де-Кордону, второму генералу, который первый запретил канонерам стрелять по Французам, но которого изстари король особенно жалует. Многие люди, и даже принц Пьемонтский, подозревают, что от них вмешана была измена; но того наверно нет: эти начальники, будучи сами Савойяры, теряют через то почти все свои доходы. A впрочем они все трое неприятели между собою, так что ни о чем никогда. не слаживались, кроме, может быть, побега войск. Кроме доходов с Ницы и Савойи, король Сардинский теряет вещами одними непонятно как много. Все уверяют, что потеря в одной только Савойе может простираться до одинадцати миллионов Пьемонтских ливров. К тому же приложить надобно ужасное иждивение, каковое перевоз всех провизий стоил через Альпы; а после еще выложить потерю пороховых и фуражных магазинов, ружей, лошадей и проч. Что касается до графства Ницкого, где, опричь других припасов и военных снарядов, оставлено в добычу неприятелю сто двадцать пушек, то потеря оного вычтена до четырех миллионов. И так, не считая Сардинии, о которой известий и до сих пор нет, король, сказывают, лишается пятнадцати миллионов. Потери офицеров, частно растерявших свои экипажи, простираются слишком до миллиона. Число нововыпущенных ассигнаций будет, говорят по секрету, вдвое более против объявленного в указе; следовательно, на восемь миллионов ливров. Здешние Жиды и менялы, узнав это, начинают уже неохотно принимать новые ассигнации и не иначе как со сбавкою четырех процентов.

Турин, 6 (17) Октября 1792 года.

Из приложенных здесь писем вы изволите увидеть, что Женева находится в прекрайней опасности быть бомбардированною. Тысяч восемь Французов стоит теперь в Каруже с большою осадною артиллериею, под начальством г-на Монтескье, который недавно освобожден. Полученное здешним государем известие об объявлении войны от Французов Швейцарии, нашлось, по крайней мере, скороспелым. Письма даже от 12 о том еще не упоминают. A между тем можно приметить, что Швейцарцы не вызовутся сами разорвать свой нейтралитет, но что они только решились защищаться до последней капли крови, хотя и есть y них округи, которые заразились язвою Французского духа, как например Базель, Шафгауз, Пеи-де-Во, почти половина Солюра и [38] графство Невшатель. Савойские поселяне зачинают уже несколько стонать от своих ужасных гостей и сожалеть о Пьемонтском правительстве. Причины тому: 1) обмен Французских ассигнатов на наличные их деньги; 2) страх, чтобы вдруг не вздорожал хлеб; 3) определение, чтобы к 1-му Января готовились 7 тысяч охотных рекрутов. Но в Шамбери Якобинский клуб напрягает все свои обаятельные силы к ожесточению их против здешнего властелинства. И вот между прочим плакард, что по всем улицам прибит: Война деспотам, мир и вольность народу. Скоро, сказывают, выдет там же новое определение, которым повелено будет выезжим Савоярским владельцам возвратиться жить в отечество; в противном же случае, имение преслушника будет конфисковано в народную казну, что чрезвычайно тревожит Савоярских помещиков, a особливо тех, которые находятся в действительной службе его Сардинского в—ва. Водяне (les Vaudois), всегда верные и храбрые люди, вызвались стеречь многие узкие проходы по Альпам, что вдоль Пьемонта. Крепости же тут запасены теперь очень хорошо; и так с этой строны нечего, кажется, бояться от Французских набегов. Со стороны Ницы, главная дефилея при Саорже оберегается тремя батальонами. Прочия войска, убежавши с берегов Вара, перешли в Коль-ди-Танд и в Кони. Сверх того, все окольные мужики вооружены и чрезвычайно ненавидят Французов. Даже недавно между ними были и небольшие сшибки, которые кончились в честь земледельцев. Я примечаю, что публика и даже сам король очень полагаются на вооруженных Пьемонтских мужиков, и более нежели на самые войска. В самом деле, как здешние ратники не могли снести и вида огня в самом начале войны, то опасно, чтобы сердца их совсем не заплесневели от робости. Уже у некоторых, сказывали мне, одно имя Французского безштанника кожу подирает, также как я приметил, тому три года, над некоторыми Прусаками, когда упоминал о приближении наших Башкирцев. Туринское мещанство получило на сих днях позволение носить синюю кокарду, такую, какая у военных людей, в знак верности и приверженности к государю. Эта мелкая уловка, отличающая будто добрых, не может одобрена быть степенными людьми. Злонамеренные тоже в состоянии нарядиться в эту вывеску. Она же пахнет как-то Парижскою теперешнею гнилью; а сверх того может открыться и явно в две противные партии: кокардники и безкокардники, которые со временем отрыгнут междоусобную злобу, что, по причине ехидной природы здешней нации, очень статься может. Надлежало было или предоставить военный бант одним только вооруженным и записным охотникам, или приказать его носить всякому здоровому человеку, без разбора состояния, чина и рода. Теперь только одни черные мастеровые и лавочные сидельцы в кокардах щеголяют; а мужики, домовые люди, купцы, художники, дворяне или о том не думают или насмехаются. Известного плана войны здесь еще нет. [39] Говорят теперь, что скоро откроется, по мнению принца Пьемонтского военный совет, где судимы будут подвиги армейских начальников в Савойе и Нице. Ежели не подоспеет Испанский флот в Средиземное море, то я не думаю, чтобы его Сардинское в—во осмелился до весны предпринять что нибудь против Французов в Нице; а из Мадрида еще не получено о том удовлетворительного известия, и будет ли оное скоро, того никто не знает. Кажется, что еще Испанский двор с ужасом оглядывается на молчаливых Англичан.

Турин, 9 (20) Октября 1792 года.

Здешний двор сообщил Римскому и Неаполитанскому жалобные известия о нашествии Французов. Им внушено было, что ежели король Сардинский за лучшее почел остаться в оборонительном состоянии, от которого он нашелся среди бездны всяческих бед, то это было наипаче по советам Бурбонских дворов, вследствие чего Неаполитанский изъявил чувствительность свою к потерям короля, но что, по несчастию, он находится не в состоянии сделать с Французами явного разрыва, что он и сам имеет нужду во всех своих силах для обороны собственных владений против нечаянного их нападения, но что как верный доброжелатель Сардинскому королю, приносит он ему в подмогу сто тысяч Неаполитанских дукатов или четыреста тысяч франков на каждые три месяца. Папа ответствовал пдачевопльствиями, горячими молитвами к Богу и обещаниями денежной подмоги; но не означил точно ни срока, ни числа на оную. Два судна, шедшие из Сардинии с хлебом и с целой ротой Пьемонтских егерей, не зная о участи Ницы, прямо вошли в порт оной и были взяты Французами. Удивительно, как здешний двор до сих пор еще не получил обстоятельных известий об этом острове, хотя бы через Ливорну. Пишут из Франции, что 10 т. человек, под предводительством генерала Паули, пошли уже для завоевания Сардинии. Со всем тем я не думаю, чтобы им удалось так легко, как в Нице и в Савойе. Причина тому не та, чтобы тут командующий 2000 Пьемонтцев упорнее был перед прочими в обороне (ему же и нельзя ожидать отсюда никакой помощи), но та, что живущие во внутренности острова Сардинцы суть люди сильные, напористые, простые, любящие свою отчизну и свои обряды и которые конечно ничего не будут разуметь из загадок естественного права и метафизических Французских логогрифов. Французы могут завладеть набережными городами, которые по большей части населены Пьемонтцами и Испанцами; но когда они захотят вступить во внутрь острова, то вероятно, что найдут непримиримого врага в каждом жителе. Известия из Женевы стали спокойнее. Твердая решительность Швейцарцев произвела наилучшее действие. Монтескье заблагорассудил прекратить свои сборы к осаде Женевы, а Национальное Собрание объявить, что оно никогда и не думало [40] нарушать нейтралитет Гельветического корпуса и доброе согласие, существующее между Франциею и Женевою с 1784 года. Сардинский король прекратил ту привилегию духовенства, по которой они платили только две трети обыкновенной подати с своих земель; и так все попы обязаны впредь платиться наравне с прочими владельцами. Его величество объявил, что большой оперы на сей карнавал, так как и королевской охоты, иметь не хочет. Сии два предмета празднуемы здесь были с чрезвычайною пышностью. Обер-егермейстер получил повеление убить две трети гончих собак, выправить лошадей для продажи и распустить большую часть ловчих. Австрийская артиллерия уже пришла, стоит теперь на одну почту отсюда. Город Кариньян служить будет ей охранным местом до будущего повеления.

Турин, 9 (20) Октября 1792 года.

Турин, 27 Октября (7 Ноября) 1792 года.

Посланный от его Сардинского величества в Англию курьер, после наводнения Французов в его владения, третьего дня сюда обратно приехал. Чтобы не встретиться в Германии с войсками, под предводительством Кюстина, принужден он был объехать круг почти на сто миль, поворотил даже через Кассель, где, сказывают, страх от приближения Французов и желание большей части недовольного своим государем народа составляли совершенный контраст. Дороги, по которым он ехал, гобзились людьми, спасавшимися из города в город. Наконец приехал он сюда через Тироль с ответом от Лондонского двора немогозначущим: кроме учтивостей, соболезнований, сострадания и обещания употребить при времени и при месте свои доброжелательства, ничего более нет. Это время подлинно очень критическое, и это место еще очень неизвестно. Ежели разные министры съезжаются для конгресса в Люксамбург, то Французы не послали еще туда своего полномочного, да вероятно, что и не пошлют. Надменные и величаясь своими успехами до крайности, они не иначе захотят трактовать, как, стоя в ружье. Экс-министр Серван заступил [41] место г-на Монтескье в Савойе; а последний послан с его строевыми войсками усилить и командовать собирающеюся при Пиринейских городах армиею. Ему также приказано предускорить вооружение Испанцев и вступить в Каталонию. В тамошних портах вооружения производятся всеми силами. Но по получении известия о расстройстве Немецких войск, совершенно обученных и приведенных первостепенным по военному искусству во всей Германии генералом, наступил в Испании всеобщий страх. Усиленный сухопутными войсками Французский вице-адмирал Трюге заклялся не возвращаться во Францию иначе, как когда зачумит многие Италианские города и порты. Он надеется пройти или добровольно или силою через Генуезские земли и потом внести войну в Миланез и Пьемонт. Здесь все еще отзывается тем страхом, которым правительство огромлено. Генерал Сент-Андре, командующий пятью тысячами Пьемонтцев в Саорже, писал ко двору, что он передовые свои посты подвинул далее вперед, что Французов не видал, и что надеется отнять обратно важный пост Коль-де-Крайс и Соспелло. Кажется, что Французы не надеются удержат за собою графство Ницское; я начинаю думать, что они такого же мнения и о Савойе. Земля не родит довольно хлеба и на свои издержки, и так наконец станет и им самим в тягость. Это самое, кажется, принудило Национальное Собрание отказать Шамберийским депутатам на требование, чтобы Савойя составляла 84-й департамент, но притом и объявить, что на их волю отдается сделать особенную республику под покровительством Франции, вследствие чего в Шамбери находящийся предусмострительный совет объявил себя собранием для конституции. Первое его определение касается до имения Савойских эмигрантов, a именно, что ежели они до 25 Декабря не возвратятся в Савойю, то имение их конфисковано будет на республику.

Турин, 30 Октября (10 Ноября) 1792 года.

Французы вступили и в Геную, как нейтральный город. Это посещение дает повод к новым беспокойствам. Здесь все думают, что они наровят ворваться в Миланез и Пьемонт, почему в Тортоне и в Александрии с поспешностью принимаются. новые меры к обороне. Здесь становится довольно холодно, но новый снег по горам еще не выпал, следовательно и не запер еще там проходов. Еслиб Монтескье кончил свой спор с Женевою и Бернским кантоном, то мог бы воспользоваться этим временем. К счастию нашему и то, что заключенные между ним и Женевою статьи еще не подписаны его препоручителями; да и когда подпишутся, то много отменено будет. Шамберийское собрание для конституции во всем обезьянствует глядя на Французское. Каждый день выходит, там какое нибудь новое определение, и каждое, определение отлучает Савойяров от законного и древнего повиновения его Сардинскому в—ву. Бог знает, удастся ли ему [42] опять присвоить эту землю. Ежели предположить, что Французы после мирозаключения принуждены будут очистить Савойю, то утеха не великая. Там все еще останется плевел их начало, которое, в собственно называемой Савойе, пустило уже глубокие корни. Что касается до графства Ницского, то дело другое: Французы не умеют ни голов восхитить, ни сердец обласкать тамошних жителей. Я еще думаю, что им и страшно там гостить. Генерал Ансельм недавно открыл заговор, который в Нице тайно производился на жизнь Французов. Несколько Ниссаров за то повешены. Последствием из всего этого будет подозрение и недоверчивость, а кончится жестокостью победителя и отчаянием побежденных. Сардиния еще не взята; но этого здесь ожидают с часу на час, так как бы Французы должны были исполнять все, что им ни придет в голову. Вся Италия стала теперь полупобеждена с одной стороны страхом, а с другой тайным ропотом. Секретарь посольства в Россию назначен отсюда г. Босси, комми при иностранных делах; он отправлен за несколько дней, но объедет полуденную сторону Немецкой земли и к своему месту поспеет разве через два или три месяца. Человек этот очень не глупый, и граф Готвилль просил меня повергнуть его к милости вашего сиятельства.

Турин, 27 Ноября (8 Декабря) 1792 года.

Его Сардинское величество приказал произвести военный суд над арестованным уже в Кони Салюсского полка маиором Вилла-Марина, который, будучи командован графом Сент-Андре под Соспелло с тремя стами человек против Французов, но услыша на дороге от идущего оттуда крестьянина, что число Французов простирается до двух тысяч, возвратился и не дошел до неприятелей. По последним из Женевы известиям, сей город вновь угрожается посещением Французов по причине восставшей между чернью сильной партии в пользу безштанников.

Слух здесь также носится, что Французы намерены ворваться в Пьемонт вдруг с четырех сторон, то есть с Савойской, Пиньерольской, Генуезской и Миланской, вследствие чего народ и город находятся в унынии, видя наипаче те меры, которые и здешний город берет к обороне. 25 Ноября (6 Декабря) ее королевское величество герцогиня Аостская разрешилась от бремени рождением принцессы, которой в святом крещении наречены имена Marie-Josephie-Victoire-Beatrice. Третьего дня приведены сюда двадцать два Француза, взятые в полон здешними войсками под Соспелло.

Турин, 11 (22) Декабря 1792 года.

Вчера прискакал сюда вестник, но все не с радостною вестью. Он приехал из крепости Кони или Кунео. Содержание его [43] писем есть следующее: четверо молодых офицеров, стоя в церкви, хохотали столь-же громко, как в театре. Может быть, кроме кощунства, издевались они над стоящим близь них с благоговением степенным человеком. Он им выговорил. По окончании службы, офицеры, напавши на этого человека, требовали, чтобы он, пав перед ними на колени, просил прощения. Невинный не хотел просить прощения; свара умножилась. Подоспел объезд, и невинного повели под караул. Граждане, узнав о том, отбили его силою; потом вооружившись, в числе 800 человек, приступили еще с большим остервенением к дому коменданта и требовали единогласно заарестовать и наказать кощунствующих офицеров. Комендант заарестовал их и успокоил несколько граждан. Но как дело это очень колкое, то он заблагорассудил отнестись к королю в дальнейшем судопроизводстве. В Кьери, городе, составлявшем в древния времена республику, открылось сильное роптание. Туда посылается баталион полка де-ла-Марин.

Турин, 29 Декабря 1792 (9 Января 1793 года).

Где политика худа, там худо и домоводство. Война от того становится всегда тягостна. Следствию всего этого должно приписать истощение казны и государственных доходов в здешнем королевстве. Известно, что с Ницы и Савойи теперь доходов нет; королевские сервизы, превратившись в ходячую монету, не великую оказали услугу, и недостаток в деньгах стал весьма ощутителен. Для дополнения некоторым образом оного, здешняя Камер-Коллегия именем короля обнародовала на сих днях указ, в такой силе, что разные поместья и недвижимые имения с их доходами, доставшиеся обратно короне, продаваться будут. Но как всякий старается, чтобы Французы не перебили торга этого оружием, то думать можно, что едвали сыщется слишком много купцов. Видно, что здешние волонтеры невеликую оказывают услугу внутри самого отечества. Здешний военный департамент доложил его Сардинскому в—у, чтобы и между ими завести совершенную подчиненность и род дисциплины, нужной для обеспечения соотечественников от обзабочения неприятелей. Только все опасно, чтобы они не наделали отечеству больше вреда, нежели самим врагам отечества, Французам. Здесь спознали, что Англия вооружается. Известие это принято с восхищением. Неизвестно по этой или по другой причине, Французы, под предлогом недоимки, взяли с города Ницы двести тысяч ливров. [44]

Турин, 1793 года 8-го (19-го) Января.

Турин, 1-го (12-го) Марта 1793.

Долговременный мир, обаятельная надежда на прочную тишину в Италии и оттого последовавшая беспечность, так усыпили Пьемонт, что воинственная часть правительства осталась в невероятном пренебрежении, или совсем в забытьи о настоящем своем предмете и цели. Войска, оставаясь в всегдашнем недействии, мало по малу так изнежились, что наконец стали годными лишь только для народа, не имеющими ни силы, ни урядства, ни сметливости. От этого-то произошли и шарлатанские списки и табели, где видно множество штаб-маиоров, офицеров, тьма полков и баталионов, а весьма мало сущных солдат. От этого-то расплодилось множество ложных чинов, без памяти наделанных рангов и офицеров более царедворных, нежели ратников. Среди такой непорядицы сыскался некто ревнитель, a именно Марни Сильва, который показал несовместность и опасность и который, по [45] повелению короля, сочинил было уже весь воинский устав; но оный остался без исполнения, без действия и пользы, и все опустилось опять в объятия неги и дремоты. Наконец Французская революция, как ужасный пожар, пробудила сонливое правительство. Король очнулся и увидел, что войска ему надобны не на бумаге только и в скором времени дознал собственным несчастным опытом гибельные следствия самохвальства, неурядства и неопытности. Он прибег к Римскому императору с просьбою о доставлении ему полководца, могущего одушевить его войска и ими командовать. Прибыл г. де-Винс, и кажется, все одушевляется, все принимает новый вид; однако же за сим первым движением поминутно встречаются трудности и неудобства. Они суть следствие обычайной онемелости и злоупотреблений, укоренившихся во всех частях военной расправы. Твердодушие генерала многое уже превозмогло, и можно надеяться, что он и прочее победит. Теперь пружины армии воспринимают хотя и с медленностию свой ход, различные тела смыкаются, учение водворяется, ревнование возрождается, и если все способствовать будет деятельности сего полководца, то в наступающий поход Пьемонтское оружие в состоянии будет восстановить честь свою. Солдатские наборы производятся всеми способами для укомплектования войск, от которого они еще далеки. Сверх того положено составить два или три баталиона вольницы, которые состоять будут из дезертеров Французских и Пьемонтских, возвращающихся из Франции сюда по данному им всеобщему прощению. По письменному теперешнему штату выходит, что вся пехота короля Сардинского со включением и нового полка де-Сент-Галль, простираться будет до 36,300 человек; а вся конница до 3,800 человек, не помещая тут ни польных штат-маиоров, ни ротных офицеров. Штат маиорский в пехотном полку состоит из полковника, подполковника, двух маиоров и двух адъютантов; в конном же полку вместо двух маиоров находится только один. В каждом баталионе и в каждом эскадроне по четыре роты, а в каждой роте по три офицера.

Вычисленные мною теперь силы, соединившись с 25,000 Австрийцев (такому числу быть впред надеются), кажется, не только Пьемонт защищать довольны, но даже и действовать наступательно. Невероятно, чтобы Французы, принуждены будучи содержать Савойю и графство Ницское, могли еще поставить [46] армию в шестьдесят тысяч человек (а к тому потребно не менее) против Пьемонта. Я не знаю, какой план кампании начертил г. де-Винс и послал в Вену. Я воображаю, что он более наступательный; однако же как совершенно наступательный строй зависит от многих случайных обстоятельств, то не оставлен, я думаю, без рассмотрения и оборонительный, по всем тем отношениям, каковые встретиться могут. Как бы то ни было, только защищение Пьемонта покажется вашему с—ву нетрудным, ежели успею передать вам ясное понятие его местоположения. Земля эта представляет плоскодонную впадину, вокруг половины которой, т. е. вдоль всей разделяющей ее от Франции границы, простираются цепью горы преогромные. Тот, кто находится среди сего полукружия, имеет большую выгоду перед тем, кто стоит на выпуклом месте. Ежели, он хорошо расположит и соразмерит свои движения, то может обращаться в силе к тому устью, сквозь какого неприятелю захочется пробиться; да еще удобно и предупреждать его на всех точках этой дуги, которой лучи, рассыпаясь по мере отступления своего от центра, кончаются на выходах или устьях весьма удаленных со стороны Франции. Сверх этих преград, природою положенных, есть много в Пьемонте крепостей, которые не иначе можно взять, как порядочною осадою нарочитым числом войска и соразмерным подвозом артиллерии. Нет такой крепости в Пьемонте, сколько бы она средственна ни была, которая бы не имела в поперечнике с наружными укреплениями четыреста сажен, не считая пространства линий, не считая излучины или кривизны оных, с чем выдет, что малейшая цирконволюция самой малой Пьемонтской крепостцы потребует 12,000 сажен, т. е. пять лье, из 2,500 сажен каждое лье.

3) Со стороны Ницы, только чтобы в тоже время подоспел на подмогу флот, владычествующий на море. Через взятие Барро, [47] можно завладеть течением Изера, Греноблем и большею частию Дофинэ, а через занятие стана при Турту и Мон-Дофинэ завладеть другою стороною даже до реки Дюранса, и через сии две соединенные операции захватить Бриансонский округ, так что Бриансон, нашедшись отвсюду окруженным и без всякой посторонней подмоги, хотя очень крепкий и осада коего стоила бы много крови и издержек, вероятно за недостатком провианта и подмоги, принужден будет сдаться. Ежели армии соединенных держав одержат нарочитые успехи на Рейне, то тогда можно будет завести связь и сношение между ихними и упомянутыми теперь движениями.

Ея Императорскому Величеству. Рескрипт Вашего Императорского Величества от 14 Июля получить удостоился и на другой день вручил высочайшую грамоту вашу королю на особливой аудиенции. Король засвидетельствовал чувствительнейшее удовольствие о благополучном разрешении от бремени ее Императорского Высочества¹² и о умножении вашей фамилии. Он просил меня повергнуть пред стопы Вашего Величества жертву его почитания и приветствия. Потом, разговаривая о многоразличных успехах, увенчавающих, как в запуски, предприятия Вашего Величества, присовокупил он: “Что касается до меня, то я в особливости признаю себя обязанным Государыне вашей. Писано мне, что она одобрила мой откровенный и скорый поступок в рассуждении Французских дел, и никто столь высоко не почитает ее одобрения, как я. О ежели бы она царствовала ближе к нам, то я бы первый, с моими войсками пошел в ее след и, может быть, порядок во Франции восстановлен бы уже был, или по крайней мере все бы уже знали, как себя вести в сем подвиге. Вы видите, что я теперь остаюсь одинок... Я не довольно силен.... Длина моих границ от Женевы до Ницы ужасна. Савойя и графство Нисское суть земли открытые... К тому же есть и у нас много голов, напорошенных Французским дурманом.... Войска мои находятся в изрядном состоянии. Я сделал им, по возможности, наилучшую расстановку в пользу Немецких армий. Данный мне Австрийский корпус весьма мал.... Ежели теперь прикажу я ему выступить в поход, то Монтескье по первом известии впадет с ордою разбойников в Савойю. Я не боюсь завоевания от него; но мне болезненно видеть ужас опустошения, каковой он может нанести сей части любимых моих подданных. Меня еще не очень допускают в советывания двух Немецких дворов. Я остаюсь одинок. Между тем содержание моих войск за горами в Нице стоит мне ужасно дорого, — всякую всячину надобно им [48] посылать отсюда. В Савойе не родится даже и столько хлеба, сколько нужно для прокормления там жителей. Напред сего вывозили туда его из Франции, а теперь мятеж доведет до того, что сами Французы помирать будут с голода. Я все ожидаю известия о каком нибудь сильном подвиге герцога Брауншвейгского. Между же тем я все еще висну так как паук на паутине”.

8 Genie, т. е. гения.

12 Великою княжною Ольгою Павловною.

(пер. П. Бартенева)
Текст воспроизведен по изданию: Сардиния в эпоху первой Французской революции // Русский архив № 9.  М. 1877

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

<<-Вернуться назад

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.