НЕОПУБЛИКОВАННЫЕ ПИСЬМА БАБЕФА

В связи с двухсотлетием со дня рождения Г. Бабефа ниже публикуются документы из личного фонда Бабефа, хранящиеся в Институте марксизма-ленинизма,при ЦК КПСС.

Письма к Д. Рютледжу и Лораге (№ 1 и 2) относятся ко времени первого ареста Бабефа в 1790 г.

Зимой и весной 1790 г. Бабеф в своей родной провинции Пикардии возглавил движение против уплаты косвенных налогов. По постановлению главного податного суда он был арестован и препровожден в парижскую тюрьму Консьержери. На следующий день после ареста Бабеф обратился с письмом к Д. Рютледжу, видному деятелю демократического движения в Париже, с просьбой принять на себя его защиту. Письмо содержит интересные сведения о взаимоотношениях Бабефа и Рютледжа до революции.

Письмо к Лораге написано Бабефом вскоре после его освобождения из Консьержери. Оно характеризует политическую обстановку, сложившуюся в столице летом 1790 г. Бабеф развивает в нем свой план предоставления в долгосрочную аренду малоимущему крестьянству земель, конфискованных у церкви, и выступает против их распродажи на условиях, выгодных для капиталистов и спекулянтов.

В январе 1793 г. новые преследования со стороны реакционных кругов вынудили Бабефа переселиться в Париж. Письмо к жене (№ 3) в феврале 1793 г. свидетельствует об исключительно тяжелом материальном положении, в котором находились тогда Бабеф и его семья.

В мае 1796 г., когда уже существовало движение «во имя равенства», Бабеф и другие руководители этого движения были арестованы Директорией. В августе 1796 г. все они были препровождены в Вандом, где началась подготовка к процессу, который должен был слушаться в Верховном суде. Письма из Вандомской тюрьмы (№ 4 - 7), посланные Бабефом жене и старшему сыну, дают представление о деятельности Бабефа в связи с подготовкой процесса. Они важны и для личной характеристики Бабефа, исключительно заботливого отца, неустанно следившего за воспитанием своего сына даже в тяжелейших условиях тюрьмы, за несколько месяцев до казни.

Все письма публикуются впервые по подлинникам, хранящимся в Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

Публикация подготовлена В. М. Далиным и Н. И. Непомнящей. [253]

№ 1

Бабеф - Рютледжу, 22 и 24 мая 1790 г., Париж

(черновик)

Из тюрьмы Консьержери, 22 мая 1790 г.

Милостивый государь,

Вы, наверное, помните, что несколько лет назад (кажется, в 1785 г.) [Первая встреча Бабефа с Рютледжем состоялась весной 1787 г. - Ред.] вы, через посредство господ Одиффре и Девена, познакомились с неким г-ном Бабефом, приехавшим тогда впервые в Париж, чтобы опубликовать проект наилучшего способа распределения всех налогов. Этот проект был озаглавлен: «Постоянный кадастр». Он был передан вам для ознакомления, и вы нашли в нем патриотические мысли, проникнутые заботой об общественном благе, которые, по-видимому, вам понравились. Вы даже решили содействовать успеху проекта: вы направили его слог и взялись представить рукопись в министерство. Этого указания, пожалуй, достаточно, чтобы вы могли припомнить меня. Да, это именно я пишу вам теперь из темницы, куда меня бросили на основании приказа об аресте. Вот вкратце история этой обрушившейся на меня неприятности.

Наделенный от природы чрезвычайной чувствительностью, отзывчивостью и склонностью к философствованию, я всегда больше размышлял о способах быть полезным другим, чем о собственной пользе. Вот почему, оставив вам мой проект «Постоянного Кадастра» и удалившись, я не расставался с мыслью принести его в дар моим согражданам. Я осуществил свое желание в прошлом году, в самом начале революции, издав мой кадастр, и полагал, что таким образом мне удалось, с одной стороны, доказать, как можно добиться наиболее равномерной раскладки всех налогов строго пропорционально возможностям каждого гражданина; а с другой стороны, определить метод составления кадастра, пользуясь которым, администрация избавилась бы от больших расходов, ибо мой кадастр, составленный однажды, мог бы служить вечно, и поэтому отпала бы необходимость ежегодно составлять списки налогоплательщиков. Таким образом, я совершенно определенно выступил как сторонник и защитник справедливого и равномерного распределения налогов. Кто поверил бы, что сегодня меня считают одним из главных виновников неаккуратного поступления некоторых налогов? Я сообщаю вам, милостивый государь, эти подробности о моем кадастре, потому что не лишено вероятия, что начало моего дела восходит именно к нему. А теперь я спешу приступить к изложению основных обстоятельств, вызвавших это дело.

С начала революции в Пикардии почти повсюду прекратили платить налоги откупщикам. Так как я был известен в этой местности как составитель различных петиций для населения, то корпорация трактирщиков города Руа попросила меня составить для нее обращение к Национальному собранию относительно необходимости скорейшего решения вопроса о налогах на напитки. В этой петиции я высказывал самые патриотические взгляды. Я устанавливал в ней конституционный принцип раскладки всех налогов соответственно возможностям каждого; я напоминал там о свободе слова и, опираясь на это право, разоблачал жестокость системы откупов и налогов на продукты (regime des aides et des fermes); я говорил там о двух партиях в Национальном собрании, одна из которых препятствует изданию хороших законов; а также провозглашал принцип народного суверенитета, принцип сопротивления угнетению; я подробно останавливался на некоторых маневрах аристократов; я защищал там дело бедных против [254] несправедливости и жестокости богатых; я привел там печальный перечень всех бедствий, с такой силой обрушившихся на народ, изнемогающий под игом финансистов-откупщиков; я предупреждал об опасности и недопустимости восстановления откупов и налогов на продукты. Все это не понравилось аристократии, и мэр муниципалитета Руа, поставленный в известность об этой петиции, спровоцировал меня на бурное объяснение по этому поводу. Поэтому я почел своим долгом выступить в свою защиту на заседании муниципалитета с речью, в которой я почти полностью повторил эту петицию, добавив лишь кое-что в доказательство чистоты моих намерений. Я оставил эту речь, подписав ее, в муниципалитете, и, - поверите ли! - на основании этого документа, посланного муниципалитетом Руа в податной суд, был издан приказ о моем аресте, и я был заключен в тюрьму.

Зная, что вас токе преследовало несчастье, я осмеливаюсь рассчитывать на вас как на моего адвоката и советчика и в качестве такового назвал вас моим судьям. Они назначили вас. Вы всегда были защитником угнетенных, согласитесь,выступить в этой роли еще раз, Это дело, несомненно, приобретет известность благодаря своей важности и способу его защиты. Я полагаю, что можно будет многое сказать о все еще существующем влиянии деспотизма. Простите, милостивый государь, меня торопят; жду вас завтра в девять часов утра, на этот час назначен мой первый допрос, которому я не хотел бы подвергаться без вас. Вот что я собираюсь сказать в ожидании разъяснений со стороны моих судей; считаю своим долгом сообщить вам это.

Согласно Декларации прав человека, вся власть принадлежит по существу нации, которая передоверяет ее по своему усмотрению. По нашей новой конституции, нация обладает учредительной властью, Национальное собрание - законодательной, а король - исполнительной; судебная власть распределяется между chambre des vacations du Parlement для рассмотрения гражданских и обычных уголовных дел и палатой Шатле для разбора преступлений, направленных против нации (accusations de leze-Nation).

Была ли доверена податному суду хотя 'бы частица судебной власти!? По-моему, прежде чем приступить к судопроизводству, нужно внести ясность в этот вопрос. С нетерпением ожидающий, что вы придете мне на помощь и твердо уверенный в этом, а также в том, что вы чувствуете, сколь много мог бы я сказать вам о важности вашей услуги, имей я больше времени, честь имею быть и пр. - Причиной всего того, что со мной ныне происходит, являются отвратительные козни. Если вы уже питаете ко мне предубеждение, то это тоже результат наветов моих врагов. Они изображают меня плохим гражданином, ибо я еще раньше доказал, что таковы они сами; ибо я разоблачил их происки, направленные против нации. Смею без ложной скромности заявить, милостивый государь, что я очень отзывчивый человек, искренний, разумный и просвещенный патриот. Это и делает меня преступником в глазах клеветников. Они невероятно искажают факты, мерзко извращают смысл самых невинных поступков. О, когда люди, знающие меня с их слов, узнают, каков я есть на самом деле, они убедятся, сколь велика разница между этими двумя изображениями!

24 мая 1790 г. Милостивый государь!

По моей просьбе вас разыскивали с вечера позавчерашнего дня и до полудня вчерашнего и, наконец, нашли, к счастью, ваше жилище. Сегодня утром меня хотели подвергнуть допросу, но ограничились только [255] установлением моего имени, звания и местожительства, поскольку я потребовал, чтобы,продолжение допроса отложили до моей встречи с защитником, которого, как я им заявил, мне не удалось еще разыскать. Мне попытались возражать, но я энергично настаивал на своем, утверждая, что не существует обстоятельств, которые лишали бы меня права воспользоваться преимуществами нового закона. Мою просьбу удовлетворили. Но я в одиночном заключении и безутешен! Я утешусь, милостивый государь, только когда увижу вас. Поспешите же, умоляю вас, дать мне насладиться этим счастьем. Зная вашу отзывчивую душу, я уверен, что вы,не заставите меня долго томиться. Меня охватило глубокое волнение, когда я узнал, как растрогалась г-жа Мейер, читая мое письмо. Это - первое, что отвлекло меня на некоторое время от моих терзаний с тех пор, как я в тюрьме: я страдал не потому, что мне следует чего-либо опасаться, но потому, что я оставил жену и детей в горе, в беспомощном состоянии и в ужасном волнении, которое им внушает их нежная любовь. Быть любимым людьми, окружающими нас, великое благо; но, милостивый государь, наши страдания еще усугубляются, делаются еще более жестокими, когда мы знаем, как мучатся наши близкие, ибо они переносят постигшие нас бедствия значительно тяжелее, чем мы сами. Отправленный мной посыльный - совсем простой человек, но даже из его слов я мог судить о том, как близко к сердцу приняла мою судьбу г-жа Мейер. Это - хорошее предзнаменование: значит, все отзывчивые и гуманные люди примут во мне участие. Мне было известно, милостивый государь, что вы находились еще под действием приказа об аресте, но это соображение не заставило меня отказаться от решения, принятого мною тотчас же, как только встал вопрос о выборе защитника. Наоборот, подумал я, несчастные всегда более склонны помочь тем, кто находится в одинаковом с ними положении. Вдобавок, я не думаю, что вам следует чего-либо опасаться, идя навстречу моему горячему желанию; и если требуется, чтоб я написал моим судьям или предпринял какие-нибудь другие шаги для вашего спокойствия, - скажите об этом прямо, и я сделаю все, что нужно. Кроме того. мне сообщили, что вы находитесь под защитой дистриктов, наиболее преданных правому делу, и потому не должны ничего опасаться. Я ничего не могу предпринять без вас и стану способен на все, повидав вас. Могут быть приняты разные меры, в том числе такие, которые обеспечат мое освобождение в самом недалеком времени: вы будете руководить мной в выборе средств. Существуют влиятельные люди, которые охотно вмешались бы в мое дело, но вы мне скажете, стоит ли мне этим воспользоваться. Короче говоря, милостивый государь, приходите, здесь мы поговорим обо всем подробнее, я жду вас с нетерпением; придите, верните мне жизнь, радость которой я не ощущаю больше в этой грустной обители, придите!

Честь имею быть, преисполненный чувств, которые вы мне внушаете. [258]

№ 2

Бабеф - де Лораге. 20 июля 1790 г.

(черновик)

Г-ну де Лораге. 20 июля 1790 г.

Вы никогда не догадаетесь, на каких условиях я выпущен из тюрьмы постановлением податного суда. Меня не обязуют явиться по вызову в суд. Меня не собираются также подвергать приводу для допроса; я - поверите ли - нахожусь все еще на положении арестованного... Так что я был заключен в Консьержери на основании постановления об аресте, и ворота этой тюрьмы открылись для меня также на основании постановления об аресте. Наверное, с того времени, как стали прибегать к юридическим ухищрениям, это - первый пример новейшего крючкотворства. Но легко угадать причины, побудившие судей податного суда действовать таким образом. Им было известно, что я руководил движением, которое привело к принятию знаменитого декрета 1 июля, касающегося поджигателей застав. Они видели, что мое дальнейшее пребывание в тюрьме ни к чему не приведет, что я стану только с еще большим ожесточением наносить самые яростные удары откупщикам. Они надеялись, что, ослабив суровость преследований, добьются того, что я смягчусь и стану не столь страшным врагом, но они хотели, чтобы я не осмеливался показаться в своей провинции, где мое присутствие, по их мнению, могло бы вызвать новое брожение и укрепить налогоплательщиков в их решимости не платить больше косвенных налогов. Они не сочли возможным держать меня дольше в тюрьме по одному соображению, все значение которого вы сейчас поймете! Марат, друг народа, заявил в № 155 своей газеты (как продолжение того, что он опубликовал в своем № 153, пятьдесят экземпляров которого я вам переслал): «Друг народа требует для угнетенного Бабефа, заключенного в Консьержери, чтобы дистрикты во имя настойчивых усилий и безграничной преданности этого мученика за правое дело, оказали ему такую же великодушную помощь, как и мнимым поджигателям застав». [259] Чтобы поддержать этот тревожный сигнал, который, должно быть, очень обеспокоил откупщиков, я подготовил обращение к 60 дистриктам, и ему почти наверняка был обеспечен хороший прием. Уже шла речь о том, что несколько тысяч храбрецов откроют мне двери Консьержери, и вампиры фиска, которые заметили эти почти серьезные приготовления, не осмелились дожидаться их осуществления.

Сейчас мы - г-н Рютледж и я - заняты выяснением в податном суде того, что означают эти слова; временное освобождение из-под стражи, на положении арестованного. Говорят, что Следственный комитет тоже может дать нам кое-какие разъяснения. Мы поэтому настоятельно просим его помочь нам разобраться в этом деле.

Мы узнали, кто был доносчиком. Это некий г-н Прево, королевский адвокат в городе Руа и депутат Национального собрания, двоюродный брат и правая рука двух братьев Билькок, один из которых бывший lieutenant general, а теперь мэр, а другой - бывший королевский прокурор, а теперь прокурор коммуны Руа. Вот все, что сделал этот Прево, чтобы заслужить те 18 франков в день, которые он получает с тех пор, как его выбрали в Генеральные штаты. Он там ни разу не взял пера в руки, если не считать доноса на меня Следственному комитету и податному суду. Но мы твердо надеемся добиться некоторой компенсации от этого почтенного доносчика, и друг Рютледж принимает этот вопрос так же близко к сердцу, как и задачу раздобыть кусок веревки для обожаемого министра, которого он в своей последней брошюре смешивает с грязью, сорвав с него все 25 масок.

Надо раздобыть экземпляры 153-го номера газеты Марата в защиту нашего письма Следственному комитету от 10 мая.

Политически необходимо оказывать народу помощь в борьбе против особенно ненавистных ему налогов и держать его в напряженном состоянии, пока он не добьется их отмены. Занятый этим вопросом, он не будет помышлять о том, чтобы принять участие в каких-нибудь других эксцессах. И может быть, попытка заставить его отказаться от свержения режима публиканов грозила бы величайшей опасностью нашим провинциям. Но мне достоверно известно, что большинство наших городов Пикардии и в Суассонэ крепко стоят на своем в этом отношении и, по-видимому, не дадут застигнуть себя врасплох.

Я был очень рад узнать от г-на Бретона, что у вас после попытки вторжения в ваши владения, которую окрестные жители позволили себе совершить, все вполне благополучно. В наших краях, по крайней мере в настоящее время, не приходится опасаться экспедиций подобного рода. То самое Национальное собрание, которое использовало народ, пока оно считало его поддержку необходимой, прилагает теперь все усилия для его порабощения, видя в нем единственную еще не сломленную силу. И действительно, сокрушение этой мощи не потребует особого труда. Народ Парижа, некогда столь строптивый, дошел до неописуемой степени унижения. Создавший себе кумира из Лафайета, сапоги и лошадь которого он целует при каждой встрече; опьяненный празднествами, устраиваемыми для того, чтобы отвлечь его от великих целей социальной политики, для которых, по правде сказать, он очень мало пригоден; вновь вернувшийся к своим песенкам, своим дурачествам, своим театрам, своим фатовским и шутовским выходкам, он поглощен исключительно обожанием бравого генерала и некоторых других интриганов. Посмотрели бы вы, что творилось 14 июля, и на следующий день, и через день, и т.д.: можно было подумать, что эта глупая нация потеряла голову, что она обезумела, буквально обезумела. Никого уже больше не интересовал вопрос о народном суверенитете, о свободе слова. Несколько честных людей в простоте душевной отважились [260] высказать в Пале-Рояле и в некоторых других общественных местах свое мнение относительно того, чего не хватало или что было лишнего в церемонии присяги федератов, и их на моих глазах арестовывали их же братья, национальные гвардейцы, ставшие наемниками, сыщиками, шпионами новых муниципальных инквизиторов. - Я видел как других отводили в кордегардии дистриктов, а оттуда тащили в тюрьму, так как они осмеливались заявить, что Лафайет не является божественным существом, ибо этот бесхарактерный человек слишком расшаркивается перед простыми смертными, лесть которых ему, видимо, очень нравится. Наконец, самым убедительным доказательством глупости и бестолковости этого жалкого народа является то, что до празднества никто и не заметил, что присяга была составлена таким образом, чтобы как угодно поработить глупцов и трижды глупцов Франции. Повсюду возносили хвалу высокой мудрости наших великих депутатов и безмерно восхищались замечательным мастерством гения, сотворившего столь прекрасную присягу. Горе тому, кто вздумал бы подвергнуть ее анализу и указать на гнусные принципы рабства, выраженные в каждом ее слове; его обозвали бы аристократом и проучили бы так, что ему сразу стало бы ясно, что такое право свободно высказывать свое мнение.

Сторонники клики, которой с самого начала было присвоено наименование аристократов, очень хитро придумали: они решили побить нас нашими же доводами и направить общественное мнение в противоположную сторону так, чтобы аристократией стали называть все то, что раньше именовалось патриотизмом. Отвращение народа к слову «аристократ» нисколько не уменьшилось, и, используя предубеждение, связанное с этим словом, удалось совершить великолепнейший политический ход, обратив это предубеждение против тех, кого называли честными гражданами. Для так называемой антипатриотической партии было бы величайшим несчастьем, если бы кто-нпбудь смог теперь растолковать народу, что аристократы 1789 г. не те же люди, что аристократы 1790 г. (и то, что прежде считалось демократическим, ныне обозначается термином «аристократический»), и что вследствие этого недоразумения, этой ловко подтасованной ошибки в понимании слова, яро преследуют то, перед чем совсем недавно преклонялись, и поэтому, как и следует ожидать, преклоняются перед теми, кто подвергался безжалостному преследованию. - О, если бы я был аристократом, я постарался бы полностью усвоить эти взгляды. Есть над чем посмеяться, когда слышишь, как все или, по крайней мере, добрая часть этих простаков твердят на все лады: Ах, национальный праздник! Ах, присяга федератов покончила со всеми аристократами... Можно подумать, что в Париже нет ни одного человека, который умеет читать или, по крайней мере, понимает, что он читает, раз никто не заметил, что формула присяги составлена так, что она обеспечивает победу антинародной партии. Нет, этот глупый народ не заслуживает того, чтобы честный человек защищал его интересы. Я, в простоте душевной, попытался, за два дня до достопамятного праздника, открыть ему глаза и опубликовал по поводу этого праздника известное предложение, экземпляр которого я прилагаю в надежде, что это сможет вас заинтересовать: мне известно, что оно получило широкое распространение среди людей, съехавшихся из провинции на праздник Федерации, но вряд ли это оказало большое действие. - Нет сомнения, что Национальное собрание слишком торопится в своих действиях; оно хотело все разрушить, все ниспровергнуть,все разъединить; и совершенно очевидно, что оно честолюбиво стремилось стать полным хозяином Рима и не щадить ничего, что могло бы воспрепятствовать его притязаниям. Если бы я обладал нужными качествами, я постарался бы дать народу толчок к действиям, поставив перед ним [261] какую-нибудь очень важную цель, и таким образом воздвиг бы внушительную плотину на пути этого бурного потока. Например, я попытался бы привести в движение хотя бы одну только провинцию, ибо законы, к принятию которых объединенные силы этой провинции вынудят законодательный корпус, в силу необходимости станут общими для всего королевства, ибо великий план обязует создать единый кодекс для всей страны. Для достижения моих целей я наводнил бы все части этой провинции произведениями на ту тему, к которой я хотел бы привлечь внимание масс. Что касается выбора темы, то мне кажется, что акцизы и соляная подать всегда будут иметь успех в деревнях. Согласно № 153 газеты Марата, петиция произвела сенсацию,даже в Париже. Но есть другой вопрос, которым можно попытаться - и попытки эти не останутся тщетными - заинтересовать малоимущих земледельцев, т. е. как раз большинство населения; если его хорошо продумать, то он доставит большое удовлетворение очень многим и оживит множество надежд. Речь идет о том, чтобы показать каждому крестьянину целой провинции, как я уже говорил, что долгосрочная аренда церковных земель гораздо выгодней для Нации, для каждого отдельного лица и для государственного казначейства, чем продажа этих земель по низкой цене нескольким компаниям капиталистов и спекулянтов. Я собирался заняться этим предметом,как раз в момент моего ареста, а после этого события за это дело взялся сын некоего г-на Шевалье из Руа, священника, который опубликовал брошюру под именем своего отца. Он недавно прислал мне несколько экземпляров своего труда, и я посылаю один из них на ваше рассмотрение. По моему мнению, вопрос в ней вовсе не разработан, да на шести страницах и невозможно было даже поверхностно коснуться его. Однако если вы считаете, что это пригодится для подготовки умов - до того как им представят нечто более ясное, более убедительное и более способное привести их в движение, дабы поддержать и придать силу их требованию, - то я призываю вас, для блага большинства, распространить это производение в сотнях коммун, где имеется много церковных имуществ. - Я обращаюсь к вам, милостивый государь, как к человеку, который, полагаю, способен разделить мою точку зрения на необходимость предотвратить расхищение имущества левитов. Несомненно, что время еще не упущено, так как распродажа еще не производилась. Но если ждать еще, то через несколько недель будет, возможно, уже поздно. Тот, кто воспротивится этому хитрому заговору и всем тем, кто ему содействует, заслужит, безусловно, признательность множества честных людей.

Я отправлюсь к нему отсюда.

А как обстоит дело в Лионе в смысле соляной подати? [264]

№ 3

Бабеф - жене [1793 г., февраль?]

(фрагмент)

Ты, наверное, очень терзаешься, мой дорогой, добрый друг. Ваше положение, дорогие дети, не выходит у меня из головы. Оно превращает меня в больного, я не знаю покоя ни днем, ни ночью и совершенно лишился сна, Печаль так гложет меня, что я почти не могу есть, тем более что с самого [265] отъезда из Амьена я страдаю от жесточайшей диареи. Вот в каком я тяжелом состоянии.

Сведения, полученные от общественного обвинителя, привели меня в полное отчаяние, Он пишет, что получил донос на меня и что дело в настоящее время передано обвинительному жюри в Мондидье. Завтра я тебе сообщу, что, по моему мнению, можно предпринять в этих условиях, если только, конечно, есть еще время. Вое изложенное на прилагаемом листе, который ты можешь показать и другим, - чистая правда.

№ 4

Бабеф - жене [19 сентября 1796 г.]

3 санкюлотида

Вчера, мой друг, я не получил от тебя известий. Правда, я тебе тоже не написал. Но что бы я мог оказать? Раз нам не дают видеться, а наши письма просматриваются цензорами, я вынужден замкнуться в монотонном круге ничтожных, бесконечно повторяемых мелочей. «Добрый день», «добрый вечер», «как вы поживаете», «я тоже чувствую себя неплохо»... вот чем должна ограничиться наша переписка. Откровенные дружеские излияния для нас совершенно невозможны; как же предаваться им под бдительным оком аргусов, только и ждущих случая, чтобы с выгодой для себя использовать все наши замечания, чтобы сообщить нашим врагам все то, что мы осмелимся высказать против них, и чтобы поиздеваться над нами, если мы предадимся размышлению над нашими невзгодами. Приходится, следовательно, каждый день замыкаться в тесных рамках общих мест. Это постоянное повторение утомляет и вызывает отвращение. Вот почему я вчера ничего вам не писал. Однако я не собираюсь превращать подобное молчание в привычку, так как даже самые скупые известия о вашем здоровье для меня далеко не безразличны, как и сообщения о моём - для вас, Надо также признаться, что,мое молчание, которое, до получения этого письма, вас, наверное, сильно беспокоило, вызвано отчасти моими занятиями: вы ведь знаете, с каким трудом я отрываюсь от работы, когда я в нее погружен.

Получил позавчера белье и письмо от Эмиля. Возвращаю вам грязное белье - рубашку, кальсоны, шейный платок, носовой платок, ночной колпак, пару чулок. Пришлите мне немного растительного масла и сапожную щетку. Постараюсь до завтра улучить время, чтобы написать письма, [266] о которых вы мне говорили в связи с Камиллем и прочими делами, и пришлю их вам. Целую и приветствую вас, затем сообщаю, что сегодня я себя чувствую недурно, напишите мне, так ли обстоит дело и у вас.

Г. Бабеф

[На обороте:]

Гражданке Бабеф, в Вандоме

№ 5

Бабеф - жене [24 сентября 1796 г.]

3 вандемьера, V год Республики

Получил, мои дорогие друзья, все ваши письма, а именно: два от Эмиля, вместе с бельем, одно вчера утром от его матери и последнее вчера вечером от него самого. Еще до того как вы мне это сообщили, я узнал, что [267] судебное заседание откладывается еще на некоторое время из-за необходимости обсудить наш протест. Я одобряю то, что вы мне пишете по поводу просьбы об установлении связи; можете не сомневаться, что я не меньше вас хотел бы пользоваться ею; но я вас уже просил положиться в этом деле на мое благоразумие: будьте уверены, что я буду действовать, когда это понадобится, и там, где это понадобится.

Меня очень опечалило твое,признание, дорогая жена, в нужде, которую ты испытываешь. Я не думал, что ты находишься в таком положении. Но я немедленно начну искать средства помочь тебе. С этой целью я напишу разным лицам и уверен, что очень скоро смогу успокоить тебя. Итак, постарайся как-нибудь продержаться еще несколько дней и не беспокойся.

Теперь очередь моего Эмиля:

Я на самом деле думаю, мой друг, что избранный тобой способ лучше, чем посещение школы, и я с большим удовольствием приму его и помогу тебе. Возвращаю тебе исправленную работу и жду продолжения в самом ближайшем будущем. Переписываешь ты совсем недурно: ошибок не слишком много, и видно, что, при внимательном отношении к делу, ты сможешь кое-чего добиться. Для того чтобы научиться чему-нибудь, нужно сильное желание - это первое и главное условие. Все то, к чему по-настоящему стремишься, обычно удается. Значит, чтобы добиться успеха, почти всегда достаточно лишь сильно желать этого. Переписывать неплохо, это создает привычку писать слова правильно. Но одного переписывания недостаточно. Привычка, простое запоминание дают лишь смутные и неопределенные представления о правописании. Только правила и принципы обеспечивают прочные знания. Те, кто, изучая какой-нибудь предмет, ограничиваются переписыванием, походят на людей, желающих играть на скрипке, не зная нот. И те и другие могут лишь приобрести кое-какие навыки, да и то с большими изъянами. Людям, которые ничего не смыслят в этом, кажется, что и те и другие довольно успешно справляются со своим делом; но тем, кто понимает больше, ясна истина. Они видят, что один не музыкант, что его инструмент издает только фальшивые звуки, а другой не знает своего родного языка и делает ошибки почти в каждом слове. Следовательно, чтобы достигнуть в чем-либо мастерства, обязательно нужно изучить лежащие в его основе правила и принципы. Музыкант должен знать ноты и звуки, соответствующие каждой из них. Чтобы хорошо говорить и писать, требуется то же самое: правила значат здесь то же, что в музыке ноты. Вдобавок изучение правил имеет по сравнению с простым заучиванием то преимущество, что оно сокращает обучение и значительно его облегчает. Ведь правила применяются к бесконечному множеству случаев, так что, если знаешь правило, относящееся к одному слову, его можно применять к тысяче других слов; значит, один единственный урок дает возможность ознакомиться со строением всех подобных слов. Наоборот, при простом заучивании нельзя сделать какие-либо обобщения, и кажется, будто надо запоминать правописание каждого слова в отдельности; такому учению нет конца, и оно никогда не даст хороших результатов. Полагаю, что ты в состоянии понять все это и что тебе полезно узнать об этом перед началом занятий. Итак,,раз ты хочешь, чтоб я был твоим единственным наставником, советую тебе не заниматься главным образом переписыванием. Однако не следует и совсем от него отказываться: как я тебе уже говорил, этот способ хорош для приобретения общих навыков, чтобы привыкнуть к написанию большинства слов в родном языке. Но чтобы добиться более верных успехов, чтобы получить более определенные знания, нам нужно будет вместе изучать основы грамматики. Ты один, по всей вероятности, не разберешься в них. Я тебе буду помогать, излагая эти правила так, чтобы они были тебе понятны. Ты, конечно, помнишь, что мы уже как-то начинали [268] такие занятия. Надо их продолжить. Завтра же я к этому приступлю. Ты будешь переписывать, заучивать наизусть и вдумываться в то, что я тебе стану ежедневно посылать. Это не помешает и тебе посылать мне тоже ежедневно одну или две переписанные тобою страницы, вроде той работы, которую ты мне уже послал. Скажи, согласен ли ты на это? Прощай. Добрый день, мой маленький товарищ.

Привет и братство

Г. Бабеф

[На обороте:]

Гражданке Бабеф [269]

№ 6

Бабеф - жене [27 сентября 1796 г.]

6 вандемьера, V год Республики

Получил сегодня утром твое письмо, мой дорогой друг. Рикор дал Жому все необходимые инструкции относительно печатания нашего протеста. Если бы мне не было так приятно твое присутствие здесь, я бы попросил тебя поехать в Париж"чтобы ускорить печатание, а также чтобы содействовать распространению брошюры. Я уверен, что благодаря твоим многочисленным знакомым, которые могли бы приобрести эту брошюру, и твоей опытности в распространении подобных изданий, ты чрезвычайно помогла бы нам получить средства не только для покрытия необходимых предварительных расходов, но и сверх того. Но пусть пройдет еще несколько дней: не исключено, что мы обсудим, не окажутся ли эти твои хлопоты полезными для всех нас и, в частности, не вознаградят ли они тебя за беспокойство, которое они тебе причинят. Я получил письменную работу моего сына, она неплохо выполнена. Передай ему, что я ему напишу. Обнимаю вас обоих. Г. Бабеф

К моему огорчению, я смогу написать Эмилю только завтра утром. Пришли мне, если можешь, к 8-му числу еще белья. Посылаю тебе грязное: рубашку, пару чулок, шейный платок, носовой платок.

[На обороте:]

Гражданке Бабеф [270]

№ 7

Бабеф - жене и сыну Эмилю. 29 сентября 1796 г.

8 вандемьера, V год Республики

Получил вчера вечером, мой дорогой друг, письмо от тебя и письмо от Эмиля, а также чистое белье. Не посылаю тебе грязного потому, что чистое мне понадобится только через несколько дней, и то лишь в случае, если это будет действительно необходимо. Мы узнали об отъезде гражданки Лэньело и, как и ты, мы рады, что она взяла на себя это поручение, так как уверены, что. она его хорошо выполнит. Сегодня я тебе много писать не стану. Я огорчен. То, что я узнал о поведении моего сына, никак не может доставить мне удовольствия. Ты знаешь, как мне тяжело его бранить. Однако я принужден это сделать. Я знаю, что это плохое средство, но, может быть, оно пойдет ему на пользу, Я надеюсь на это, так как мне больше нечем утешиться. Покидаю тебя, чтобы поговорить с ним.

Добрый вечер.

Г. Бабеф

Эмилю. - Я знаю, как ты проводишь время, мой дорогой друг. Есть люди, которые видят тебя и обо всем мне рассказывают. Ты вечно у реки и на улице; мама часто вынуждена тебя разыскивать и обычно находит тебя резвящимся в компании отъявленнейших сорванцов. Сам ты мне об этом ничего не сообщаешь. Если бы ты совершал только хорошие и похвальные поступки, ты не стеснялся бы говорить о них и, конечно, без [271] колебаний описывал бы мне в конце каждого дня, как ты его использовал. Место ли тебе на улице, у реки и в компании дурно воспитанных бездельников? Эти последние дни я пытался найти причину, почему у тебя ничего не укладывается,в голове. Теперь это меня больше не удивляет, Ты живешь, ты думаешь, ты дышишь в атмосфере легкомыслия и праздности!.. Все люди, которые ведут подобный образ жизни, такие же, как и ты, невежды и шалопаи; это - трутни в улье: пчелы, т. е. труженики, дают мед, а трутни его поедают, Ты уже большой мальчик: неужели ты не задумался над тем, что вот уже десять лет, как ты живешь на счет общества? Оно ссудило тебе средства на это, оно работало для тебя в надежде, что когда ты станешь мужчиной, ты возместишь эти расходы и сам в свою очередь поможешь вырастить других маленьких мужчин, которые еще не в состоянии работать наравне с другими. Как же ты сможешь этого достигнуть, если не хочешь ничему учиться? Обрати внимание на то, что для овладения даже наименее сложным, даже самым простым ремеслом нужно усердно учиться и, мало того, им нужно заниматься с утра до вечера. Пойми же, что если ты собираешься научиться не совсем простым вещам, то тебе потребуется для этого еще больше усердия. Нужно будет посвящать этому все твое время. Хочу верить, что до сих пор тебе служила некоторым оправданием твоя крайняя молодость. Но теперь ты уже достиг сознательного возраста и можешь здраво рассуждать. А если ты не сделаешь этого даже теперь, когда тебе об этом напоминают, то тебя уже придется признать действительно виновным. Я отлично знаю, что молодежи нужны развлечения, и я вовсе не хочу совершенно лишать их тебя. Я прекрасно помню, что когда я был маленьким шалуном вроде тебя и начинал игру, то никакими силами нельзя было меня отвлечь от нее. Казалось, что я пригвожден к месту, и я считал, что кроме игры на свете нет ничего приятного. Но надо тебе сказать, что как только я принялся за учение и сделал первые успехи, я стал находить в нем гораздо больше удовольствия, чем в общении с моими товарищами, и, в конце концов, бросил все и стал только заниматься. Если ты только захочешь, то и с тобой произойдет то же самое, и это соображение, а также то, что ты, конечно, не собираешься стать трутнем, заставляет меня думать, что ты примешь решение, которое больше способно меня удовлетворить. Чтобы добиться успеха, надо принять известные меры. Заставь себя ежедневно отчитываться передо мной в том, как ты проводишь время. Эта обязанность, которую ты на себя возложишь, безусловно, вынудит тебя вести себя так, чтобы ты мог сообщать мне только хорошие вести, так как тебе будет больно посылать мне дурные. А если тебе и придется когда-либо это сделать, то это тоже пойдет тебе на пользу. Я тебя побраню, как сейчас, и, полагаю, ты сам признаешь, что время от времени такие внушения не причинят тебе вреда. Вернемся к тому, что я только что тебе говорил. Я признал, что в твоем возрасте развлечения необходимы. Вот в чем, по-моему, они должны заключаться: попроси маму, чтобы она ежедневно совершала с тобой небольшие прогулки. Она, я уверен, охотно согласится, а ты вознаградишь ее тем, что будешь цроводить с ней весь день. Утешай ее во всех ее горестях и старайся быть постоянно рядом с ней. Таким образом, тебе удастся научиться чему-либо и в то же время выполнить свой долг хорошего сына. Устраивает ли это тебя? Скажи мне. Хочешь ли ты, чтобы я называл тебя трутнем? Это очень постыдное прозвище, и, честное слово, ты заслужишь его, если не извлечешь урок из того, что я только что сказал тебе. Чтобы ты лучше его затвердил, я сегодня им ограничусь. Перепиши и пришли его мне вместе с ежедневным отчетом в таком духе, как я тебе писал. Этого тебе хватит точно на весь завтрашний день. Если ты спросишь, чем заполнить остальные дни, то мне совсем нетрудно будет тебе ответить; ведь ты, [272] кажется, часто проводишь все время в игре под тем предлогом, что я ничего тебе не задаю. Но если ты захочешь быть добросовестным и постараешься разобраться как следует в твоих мыслях, то обнаружишь, что именно твоя страсть к игре заставляет тебя приводить такие доводы. Разве я тебе не говорил уже, что в случае, если я. не смогу прислать тебе определенный урок, ты можешь сам заполнить свободное время, занимаясь чтением, переписыванием, чем угодно. Я прощаюсь с тобой без всякого дурного чувства. Мы не поссорились. Начиная это письмо, я был несколько раздражен. Но подумав хорошенько, я решил - еще до того, как ты сам мне об этом скажешь, - что ты серьезно примешься за свое исправление, и вовсе перестал сердиться.

Передай маме, что я здоров. Скажи ей также, что, по моему мнению, гражданка Лэньело постарается ускорить пересылку денег, которые она ожидала из Парижа; но если это затянется еще на долго, сообщите мне, и я вышлю вам то, что у меня осталось. Вы не должны отказывать себе .ни в чем решительно, что вам абсолютно необходимо.

Твой папа Г. Бабеф

(пер. В. М. Далина, Н. И. Непомнящей)
Текст воспроизведен по изданию: Неопубликованные письма Бабефа // Французский ежегодник за 1960 г. АН СССР. 1961

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.