ЖАН БЮВА

ДНЕВНИК ЭПОХИ РЕГЕНСТВА

1715-1723

Из дневника Жана Бюва ¹⁹.

I. 22 марта 1720 г. в улице Кенкампуа был опубликован при звуках трубы королевский приказ, запрещавший кому бы то ни было впредь [50] собираться, под страхом наказанию за неповиновение, и совершать сделки с какими-либо бумагами, акциями и т. п. где бы то ни было, за исключением здания банка, где как раз должны были учредить бюро для обмена акций на банковые билеты или банковых билетов на акции; одновременно с этим несколько отрядов жандармерии и полиции заставили занимавшихся ажиотажем разойтись по домам.

Полагали, что этот приказ обязан своим происхождением одиннадцати убийствам, имевшим место в Париже в течение очень небольшого числа дней, из-за бумаг этого рода; одно из таких убийств было совершено накануне в одном кабачке на улице Медведей; были убиты два биржевых спекулянта, которых, как говорят, преследовали из-за ста шестидесяти тысяч ливров. Тотчас же распространилась молва, что это ужасное убийство было совершено пьемонтцами графом Горном, маркизом Листингом, графом де Мили и одним гвардейским солдатом. Маркиз Листинг и солдат бежали, а граф Горн и Мили были отведены в тюрьму, при чем у первого были задержаны вышеупомянутые бумаги. Когда распространился этот слух, князь Изенгейм и некоторые другие особы, родственники графа Горна, возбудили за него ходатайства перед герцогом Орлеанским, который остался неумолим и желал примерного суда, тем более, что граф Горн был изобличен в том, что он лично убил одного из спекулянтов, нанеся ему одиннадцать ударов штыком, оружием, которое он приобрел за несколько дней до этого на Новом мосту; после этого он бросился через окошко кабачка, под тем предлогам, что он будто бы спасался от убийц, и прибежал к комиссару, чтобы подать относительно этого жалобу на незнакомцев, и эту жалобу он подписал; выйдя же из дома комиссара, он был арестован и препровожден в Шатле вместе с графом де Мили.

Князь Изенгейм, видя, что герцог Орлеанский недоступен, поспешил отправить в Вену курьера для того, чтобы Император мог добиться от регента (принца Орлеанского) замены смертной казни пожизненным заключением. Однако все оказалось напрасным. 26-го во вторник страстной недели графы Горн и де Мили были казнены; им живым раздробили кости на эшафоте, воздвигнутом на Гревской площади. Первый умер час с четвертью после экзекуции, второй жил после нее лишь четверть часа.

Герцог Орлеанский для того, чтобы закрыть рот тем из высокопоставленных лиц, которые его просили за графа Горна, сказал им: «Я знаю, что он приводится мне родственником со стороны моей матери, но он заслуживает смерти за свое ужасное преступление; я отдаю его в руки правосудия». Затем он заперся, не желая ни с кем говорить до конца казни.

Почтовые чиновники уверяли, что в это время было получено более восьми тысяч писем из Брюсселя и многих других Нидерландских городов, адресованных принцам, принцессам, сеньерам и придворным дамам Франции с настоятельными просьбами заступничества перед королем и регентом в пользу несчастного графа Горна для того, чтобы снять пятно позора с этой фамилии, находящейся в родственных связях со всеми наиболее выдающимися фамилиями в Европе и даже с коронованными особами.

Тогда же утверждали, что эти два злополучных сеньора были в компании с большим числом преступников и головорезов, обвиняемых в том, что они убили и изрубили в куски лакея графа Бюска и многих других... [51]

II. 11 июля 1720 года в банке занимались только разрезыванием билетов в сто ливров на билеты в десять ливров.

12-го и 13-го каждому лицу выплачивали только стоимость одного билета в десять ливров, и была такая большая толпа мелкого люда, что многие из толпы задохнулись и были затоптаны ногами. Я чуть-чуть не попал в их число.

17-го там образовалась столь необычайная толпа, что двенадцать или пятнадцать человек задохнулись в давке и были затоптаны ногами тех, которые во что бы то ни стало хотели продвинуться вперед, не имея возможности ни пройти назад, ни выйти из давки, будучи сжаты в узком проходе длиною приблизительно в семь или восемь туазов (От 14 до 16 метров. Toise = 1,949 m.) между стеною и баррикадой, через который нужно было обязательно пройти, чтобы достичь низкой галереи дома Мазарини, где производилась эта выплата десяти ливров всякому, мужчине и женщине, которые предъявляли билет в десять ливров.

Следует заметить, что многие рабочие и ремесленники, мастера и подмастерья, из тех, кто посильнее, становились на эту баррикаду для того, чтобы достичь своей очереди, бросались всею тяжестью своего тела с вершины баррикады на толпу, находящуюся в приходе, увеличивали давку, опрокидывали иногда менее сильных, которые, не имея возможности подняться, попирались ногами тех, которые непрерывно нажимали сзади, несмотря на беспрестанно раздававшиеся крики; желание добиться уплаты несчастной пистоли (10 ливров) с риском погибнуть было тем более велико, что рабочим выдавали заработную плату только банковыми билетами, вследствие чего они были принуждены терять часть своего дня на то, чтобы получить таким путем свой скудный заработок, подвергая опасности свою жизнь.

Следует также заметить, что уже с трех часов утра улица Вивьен наполнялась народом с одного конца до другого, приходившим из всех кварталов и самых отдаленных предместий города для того, чтобы быть первыми к открытию ворот сада у дома Мазарини и к открытию баррикады, к тому времени, когда директорам и служащим Индийской Компании заблагорассудится явиться в бюро галереи для производства выплаты, которая начиналась лишь с восьми или девяти часов утра и продолжалась до двенадцати или до часу дня. Выйдя из этой галереи, большинство из тех, кто получил одну пистоль, отправлялись в кабачок, чтобы перевести дух и проглотить несколько стаканов вина, чтобы прийти в себя и вытереть пот, от которого промокала вся одежда, как будто они вышли из реки. Некоторые взбирались на развалины домов, снесенных на улице Вивьен по приказанию Лоу, и карабкались затем вдоль садовой стены дворца Мазарини и при помощи ветвей нескольких каштановых деревьев, посаженных вдоль стены, спускались в сад, для того, чтобы занять там место часа за три или за четыре до открытия баррикады. Как раз в тот момент, когда я вошел в проход, пять или шесть рабочих, взгромоздившись на баррикаду, бросились вниз и чуть было не задушили и не сбили меня с ног. Вот что происходило ежедневно всякий раз, когда производилась выплата в банке.

Тот же самый день 17 июля оказался памятным вследствие беспорядков, которые тогда произошли. [52]

Вытащили женщину и трех мужчин, задохнувшихся таким образом, и отнесли их в королевский дворец, для того, чтобы возбудить сострадание регента. Молодой человек, хорошо сложенный и чисто одетый, был похоронен на кладбище при одном госпитале, трое других на кладбище Невинных, и четверо прочих были выставлены в морге при Шатле. Еще большее количество оказалось при смерти; какой-то молодой человек старался вытащить своего отца из числа мертвых.

Простой народ был до такой степени возмущен, что, заметив коляску Лоу на улице Ришелье у дверцы королевского дворца, куда ему самому и удалось спастись, иначе он был бы разорван на клочки вместе с коляской, он сбил кучера с сиденья и поломал ему ногу, за то что тот имел нахальство кричать, что надо было бы повесить всю эту сволочь. Кучер, увидя себя в такой опасности, умолял, чтобы ему, по крайней мере, пощадили жизнь, и просил прощения за свое неблагоразумие.

Это событие заставило Лоу узнать нечто противоположное тому, что он представлял себе незадолго до этого, когда ему указывали на толки и ропот, вызываемые бумагами его изобретения, на редкость и чрезмерную цену всех продуктов; он говорил, что англичане не кричат, но кусаются, а вот французы кричат много, но зато не кусаются.

Одна женщина, муж которой был только что задушен в давке около банка, схватила за галстук государственного секретаря Леблана, говоря, что ей больше нечего терять после того, как она потеряла своего мужа. Его с большим трудом удалось высвободить из рук этой женщины, которая была в отчаянии. Однако этот министр пожелал, чтобы этой женщине не делали никакого зла и чтобы ее не сажали в тюрьму.

Относительно этого беспорядка было заседание в королевском дворце, все ворота которого были заперты в течение всего утра; и к вечеру можно было видеть на дверях банка объявление, возвещавшее, что вследствие беспорядков, происшедшие утром, распределение мелких билетов отсрочивалось впредь до нового распоряжения.

Комментарии

19. Жан Бюва (Buvat) (1660–1729) – писец королевской библиотеки, любивший аккуратно заносить в свой дневник ежедневные уличные наблюдения. Его заметки о парижских волнениях во время краха знаменитого банка Д. Лоу взяты из его «Дневника эпохи регентства 1715– 1723 г.г.» т. II, изд. Champadron.

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.