ПЯТНАДЦАТЬ РАДОСТЕЙ БРАКА

ПРОЛОГ

Премногие мудрецы, знаменитые глубиною своих суждений и остротою доводов, тщились описать нам высочайшее земное блаженство, дарованное человеку, а именно: вольную и свободную жизнь, каковую лишь безумец способен променять на неволю и принуждение. Мудрецы сии так судят: ежели какой-либо человек юных лет, пребывая в забавах и усладах мирских, вдруг по собственному хотению, безо всякой на то надобности устремляется в мрачную темницу, где уготованы ему одни лишь муки да слезы, печали да невзгоды, и ежели навечно в горестной сей обители затворяет себя, то только одно и остается заключить: человек этот с ума свихнулся. Ибо, стоит ему оказаться внутри, как захлопываются за ним двери, а двери-то железные и засовы необхватные, — вот и попалась пташка! — эдакие запоры слезам не растопить, золоту не отворить. Кем же, как не безумцем помешанным, счесть того, кто эдак самого себя обрек на заточение, хотя перед этим слышал крики и внимал стенаниям злосчастных узников, угодивших в сию тюрьму прежде него.

По той причине, что человеку самой природою назначено жить вольно и свободно, [4] многие сеньоры пострадали сами либо лишились сеньорий своих, ибо, возжелав отнять свободу у своих подданных, сами же за то и поплатились. А с другой стороны, многие города и селения, а то, бывало, и целые народы приходили в упадок из-за непокорства и чрезмерного своеволия, каковое ввергало их в тяжкие кровопролитные войны и всяческое злополучие. По таковой же причине благородные французы бесстрашно восставали на императоров римских и в конце концов взяли над ними верх, сбросив ярмо римского рабства и возвысившись над соседними племенами ¹. И так случилось однажды, что, не будучи в силах и в состоянии дать отпор могущественному императору, вторгшемуся в их землю, они положили лучше уйти и покинуть свою страну ², нежели платить постыдную дань побежденных, — тем доказали они великое благородство сердец своих. Итак, ушли они за пределы родины и покорили множество земель ратной своею доблестью, а впоследствии мечом отвоевали родную землю и с тех пор и по сей день живут свободно и неподвластно, к пользе и выгоде своей. По таковой же причине многие племена и народы, пребывавшие в рабстве и стеснении, стремились воссоединиться с Францией, дабы в союзе этом обрести свободу, ибо нет в мире земли более независимой, более изобильной, более населенной и пригодной для жилья и более просвещенной, нежели Франция, процветающая и завидная богатствами своими, науками, правыми законами и католической верою, [5] равно как и прочими добродетелями. Но, будучи свободным и вольным народом, таковую же волю даровали французы и вассалам своим, разумно сочтя, что негоже лишать подданного тех прав, какими пользуется господин его, ибо всем должно жить по единому закону. А там, где нет равноправия, государство слабеет, народ вырождается, науки же и искусства приходят в упадок. Добродетель гибнет в таком государстве, а взамен нее воцаряются повсеместно грехи и мерзкие пороки, и никто уж не печется об общем благе.

Давно известно и установлено, что тот, кто добра себе не желает, лишен, стало быть, ума и благоразумия, даже если он и не наносит урона ближнему своему. Эдакого безрассудного растяпу можно уподобить лишь тому слабоумному, что своею охотою забрался узким лазом в глубокую яму, откуда обратного хода никому нет. Такие ямы выкапывают и устраивают в дремучих лесах, чтобы ловить в них диких зверей. А те, провалившись в эдакий земляной мешок, сперва от великого изумления впадают как бы в столбняк, а после, очнувшись, принимаются кружить и метаться, ища способа выбраться и спастись, да не тут-то было! Таковая же история приложима и уместна для того, кто вступает в брак. Врачующийся мужчина подобен рыбе, что привольно гуляла себе в море и плавала куда ей вздумается и вот эдак, плавая и резвясь, наткнулась вдруг на сеть, мелкоячеистую и прочную, где бьются пойманные [6] рыбы, кои, учуяв вкусную приманку, заплыли внутрь да и попались. И вы, верно, думаете, что при виде этих бедняг наша вольная рыба улепетывает поскорее прочь? Как бы не так — изо всех сил тщится она найти вход в коварную ловушку и в конце концов все-таки пробирается туда, где, по ее разумению, забав и услад хоть отбавляй, отчего и стремится вольная рыба попасть внутрь. А уж коли попала, то обратно выхода не ищи, и там, где полагала найти она приятности и утехи, обретает одну лишь скорбь и печаль. Таково же приходится и женихам — завидно им глядеть на тех, кто уже барахтается в брачных сетях, будто бы вольно резвясь внутри, словно рыба в море. И не угомонится наш холостяк до той поры, пока не перейдет в женатый чин. Да вот беда: попасть-то легко, а вернуться вспять трудненько, жена — она ведь прижмет так, что и не вывернешься. Вспомните, как некий высокоученый доктор, по имени Валериус ³, ответил одному своему другу, который, вступивши в брак, все допытывался у него, хорошо ли он сделал. Вот какой ответ дал ему Валериус. «Друг милый, — сказал он, — ты бы лучше сыскал крышу повыше, да и кинулся с нее в реку поглубже, притом непременно вниз головою!» Каковыми словами желал он выразить, что несравненно менее опасно для человека эдак утопиться, нежели утратить свободу. Не тяжко ли, к примеру, поплатился один архидьякон из Теруани ⁴, который сложил с себя сан и, утеряв все связанные с ним привилегии, [7] сочетался брачными узами с какой-то вдовою, — с места в карьер и на долгие годы взяла она его под башмак и заставила вдосталь хлебнуть горькой тоски и кручины. И вот, раскаиваясь в содеянном и желая хоть малость утешиться и пользу принести другим, он составил и написал красноречивейший трактат о браке. Да и не он один, а многие другие также ухищрялись описать всю горечь и злополучие, сокрытые в браке.

Можно, конечно, подобно некоторым набожным и благочестивым людям, поразмыслить о святой Деве Марии и представить себе умозрительно великие радости Благовещения, Рождества и Вознесения Иисуса Христа, не считая прочих событий, во славу коих сложено добрыми католиками множество прекрасных благостных молитв, превозносящих святую Деву Марию; что же до меня, то я, размышляя о браке, коего сладость мне познать от века не суждено (ибо Господу угодно было ввергнуть меня в иную юдоль, даром что и там лишен я вольной воли) ⁵, так вот, рассуждая о браке, слушая и наблюдая тех, кто о нем более моего осведомлен, постиг я следующую истину: брак заключает в себе пятнадцать состояний, кои женатыми людьми почитаются за великое блаженство и сладчайшее утешение, мною же, из ума еще не выжившим, сочтены горчайшими и жестокими муками, тяжелее коих не видано на земле, ежели не поминать, конечно, о четвертовании и пыточном колесе. Но, заметьте при том, я женатых отнюдь не осуждаю, напротив, [8] хвалю и одобряю поступок их от всей души, ибо для чего же и рождаемся мы на свет, как не для того, чтобы каяться, страдать да смирять грешную нашу плоть, тем самым прокладывая себе дорогу в рай. И я так рассуждаю: нет на свете суровее епитимьи, чем пережить и снести те великие скорби и тяжкие страдания, кои ниже будут указаны и описаны. Одно лишь только смущает меня: ведь женатые мужчины свои муки и печали почитают радостью, они свыклись и сжились с ними и сносят с ликованием, столь же легко, как вьючный осел тащит свою поклажу, так что заслуга их тут невелика. По всему вышесказанному и наблюдая брачные горести, за благо выдаваемые, брачные раздоры, за согласие почитаемые, и прочее, и прочее, решился я написать в утешение сим невольникам, в сети угодившим, означенные «Пятнадцать радостей брака», не пожалев для того ни трудов моих, ни чернил, ни бумаги. Знаю, что ни к чему мое писание не послужит, ибо тот, кто решил жениться, не преминет сие совершить и шею подставить под ярмо, даром что спустя некоторое время начнет локти кусать да каяться. Ибо уж вовек не избавиться ему от названных радостей, в коих пребудет он безропотно до самой смерти и в горестях окончит свои дни. [9]

РАДОСТЬ ПЕРВАЯ

Первая радость брака в том заключается, что молодой человек достиг расцвета дней своих; он и свеж, и здоров, и весел — только ему и заботы, что наряжаться, складывать канцоны да распевать их, заглядываться на красавиц да выискивать, какая из них поласковей, какая полюбезнее слово ему скажет про его обличье, а до прочего и дела нет; невдомек ему, откуда сие благоденствие, оттого что за него думают пока его отец и мать либо другие родственники и доставляют ему все, что надобно. Но не век же пребывать ему в играх да забавах — приедаются и они, и тогда обращает он взор к женатым людям, кои давно уже в брачные сети попались и, как ему кажется, сей жизнью весьма довольны, имея подле себя жену, красивую, богато убранную и собою видную, а уборы ей куплены не мужем, но, как его уверили, это родители ее купили их ей на свои деньги. Вот и давай наш молодец присматривать да подыскивать себе невесту и кончает тем, что, попавши в брачные сети, женится; только не дай Бог, коли подобрал он себе жену наспех, ибо множество напастей и бед обретет в эдаком браке, недаром же сказано: поспешишь — людей насмешишь.

Итак, вот и оженили беднягу, хотя он еще вдоволь не наплясался и не накрасовался, и не все еще шелковые кошельки красоткам раздарил, и не все любезности от них выслушал. Он и в первое время после свадьбы никак не остановится играть и веселиться, [10] не ища забот, да уж заботы сами его нашли. И вот конец веселью — надобно жену лелеять и устраивать как должно. Может статься, жена его добросердечна и нрава незлого, но вот однажды довелось ей повстречать на празднике многих дам купеческого либо другого какого сословия, и все они были пышно разодеты по новой моде, — тут-то и взошло ей в голову, что по ее происхождению и состоянию ее родителей подобало бы и ей наряжаться не хуже других. И вот она, не будь проста, выжидает места и часа, дабы поговорить о том с мужем, а способнее всего толковать о сем предмете там, где мужья наиподатливее и более всего склонны к соглашению: то есть в постели, где супруг надеется на кое-какие удовольствия, полагая, что и жене его более желать нечего. Ан нет, вот тут-то дама и приступает к своему делу. «Оставьте меня, дружочек, — говорит она, — нынче я в большой печали». — «Душенька, да отчего же бы это?» — «А оттого, что нечему радоваться, — вздыхает жена, — только напрасно я и разговор завела, ведь вам мои речи — звук пустой!» — «Да что вы, душенька моя, к чему вы эдакое говорите!» — «Ах, боже мой, сударь, видно, ни к чему; да и поделись я с вами, что толку, — вы и внимания на мои слова не обратите либо еще подумаете, будто у меня худое на уме». — «Ну уж теперь-то я непременно должен все узнать!» Тогда она говорит: «Будь по-вашему, друг мой, скажу, коли вы так ко мне приступились. Помните ли, намедни заставили вы меня пойти на праздник, хоть и не по душе [11] мне праздники эти, но когда я, так уж и быть, туда явилась, то, поверьте, не нашлось женщины (хотя бы и самого низкого сословия), что была бы одета хуже меня. Не хочу хвастаться, но я, слава тебе Господи, не последнего рода среди тамошних дам и купчих, да и знатностью не обижена. Чем-чем, а этим я вас не посрамила, но вот что касается прочего, так тут уж натерпелась я стыда за вас перед всеми знакомыми нашими». — «Ох, душенька, — говорит он, — да что же это за прочее такое?» — «Господи боже мой, да неужто не видели вы всех этих дам, что знатных, что незнатных: на этой был наряд из эскарлата, на той — из малина ⁶, а третья щеголяла в платье зеленого бархату с длинными рукавами и меховой оторочкою, а к платью накидка у ней красного и зеленого сукна, да такая длинная, чуть не до пят. И все как есть сшито по самой новой моде. А я-то заявилась в моем предсвадебном платьишке, и все-то оно истрепано и молью потрачено, ведь мне его сшили в бытность мою в девицах, а много ли с тех пор я радости видела? Одни лишь беды да напасти, от коих вся-то я истаяла, так что меня, верно, сочли матерью той, кому прихожусь я дочерью. Я прямо со стыда сгорала, красуясь в эдаком тряпье промеж них, да и было чего устыдиться, хоть сквозь землю провались! Обиднее же всего то, что такая-то дама и жена такого-то во всеуслышанье объявили, что грешно мне ходить такой замарашкою, и громко насмехались надо мною, а что я их речи слышу, им и горя мало». — «Ах, [12] душенька, — отвечает бедняга-муж, — я вам на это вот что скажу: вам ли не знать, душа моя, что, когда мы с вами поселились своим домом, у нас нитки своей не было, и пришлось обзаводиться кроватями да скамьями, креслами да ларями и несчетным другим скарбом для спальни и прочих комнат, куда и утекли все наши денежки. А потом купили мы пару волов для нашего испольщика (в такой-то местности). А еще обрушилась намедни крыша на нашем гумне и надобно его покрыть без промедления. Да к тому же пришлось мне затевать тяжбу за вашу землю, от которой нам никакого дохода, — словом, нет теперь у нас денег или же есть самая малая толика, а расходов выше головы!» — «Ах, вот как вы заговорили, сударь мой! Так я и знала, что вы, в отговорку, не преминете попрекнуть меня моим приданым!» И она, повернув мужу спину, говорит: «Оставьте же меня, ради бога, в покое, и больше вы от меня ни словечка не услышите». — «Ой, лихо мне, — печалится простак, — что ж это вы ни с того ни с сего разгневались!» — «Да чем же, сударь, я-то виновата, что земля моя доходу не приносит, мое ли это дело? Вам, небось, ведомо, что за меня сватались тот-то и тот-то и еще десятка два других — уж эти меня и без приданого взяли бы, да я никого не хотела, кроме вас, очень вы мне приглянулись, а сколько горя причинила я этим почтенному отцу моему! Ну да теперь-то я за свое своеволие сторицей расплачиваюсь, ибо нет меня несчастней на свете. Сами скажите, сударь мой, пристало ли [13] женщине моего сословия жить так, как я живу?! (О других сословиях я уж и не говорю!) Клянусь Святым Иоанном, нынче служанки — и те ходят в платьях много богаче моего воскресного. Ох, не знаю, зачем это иные добрые люди умирают, а я живу да маюсь на белом свете, — пусть бы Господь прибрал меня поскорее, по крайней мере, не пришлось бы вам меня кормить и терпеть от меня всяческое неудовольствие!» — «Ах ты господи, душенька моя, — молит ее муж, — да не говорите вы так, не терзайте моего сердца, ведь я на все для вас готов! Вы только потерпите некоторое время, а теперь повернитесь ко мне, я вас приласкаю!» — «Боже сохрани, и не подумаю, до того ли мне сейчас! И дай господи, чтобы вы о ласках помышляли не более моего и никогда ко мне не прикасались!» — «Ах, вот вы как», — говорит он. «Да уж так!» — отвечает жена. Тогда, желая испытать ее, спрашивает муж: «Верно, коли я умру, вы тотчас же за другого выйдете?» — «Сохрани Бог! — вскрикивает жена, — за вас-то я выходила по любви, и никогда больше ни один мужчина не похвалится тем, что целовал меня; да знай я, что мне суждено вас пережить, я бы на себя руки наложила, чтобы умереть первой!» И в слезы. Так вот причитает в голос молодая притворщица, хотя в мыслях-то у ней совсем обратное, а супруг никак не поймет, смеяться ему или плакать: ему и лестно, что его любимая жена столь целомудренна и об измене не помышляет, ему и жалко ее донельзя оттого, что она опечалена, и не будет ему [14] покоя, пока он не утешит и не развеселит ее. Но она, твердо положив добиться своего, то есть желанного платья, все безутешна. И для того, встав поутру чуть свет, ходит весь день, как в воду опущенная, и слова путного от нее не добьешься.

А как наступит следующая ночь и она ляжет спать, муж ее, по простоте душевной, все будет приглядываться, заснула ли она и хорошо ли укрыта. И если нет, то заботливо укроет ее потеплее. Тут она притворно вздрогнет, и простодушный супруг спросит ее: «Вы не спите, душенька?» А она в ответ: «До сна ли мне!» — «Ну что, вы утешились ли?» — «Утешилась?! А о чем мне горевать? У меня, слава богу, всего довольно, чего же мне еще!» — «Клянусь богом, душенька моя, будет у вас все, что вам угодно, уж я постараюсь, чтобы на свадьбе у кузины моей вы были наряднее всех дам». — «Ну нет, я больше в гости ни ногой!» — «Ах, прошу вас, голубушка, сделайте такое одолжение, пойдемте на свадьбу, а все, что требуется из нарядов, я вам доставлю». — «Да разве я у вас просила? — говорит она. — Нет, ничегошеньки мне не надобно, я из дома-то теперь никуда, кроме как в церковь, не выйду, а что я вам то слово сказала, так тому причиною мои знакомые, что застыдили меня вконец, — уж мне одна кумушка донесла, как они обо мне судачили». И снова давай муж ломать голову надо всеми этими делами: в доме ни лечь, ни сесть не на что, а платье встанет ему в пятьдесят или шестьдесят экю ⁷ золотом, денег же, хоть тресни, [15] взять неоткуда, а взять-то надо, ибо жена — достойная и добрая женщина, которую Господь Бог, хвала ему, дал мужу на радость, И так ворочается он всю ночь с боку на бок и глаз не смыкает, прикидывая, где бы раздобыть ему денег. А хитрая дама тем временем посмеивается себе потихоньку в подушку.

Утром встает простак-муж, измученный бессонницею и заботами, и, выйдя из дому, покупает сукно и бархат на платье — в кредит, на долговое обязательство либо занимает денег в обмен на десять-двадцать ливров ⁸ ренты, либо закладывает какую-нибудь золотую или серебряную драгоценность, доставшуюся ему от родителей. И, купив, возвращается к жене со всем добром, что она у него выпросила, а та притворяется, будто и не рада вовсе, и вслух проклинает тех, кто завел всю эту моду на роскошные наряды, потом же, видя, что дело сделано и сукно с бархатом у нее в руках, заводит такие речи: «Ах, друг мой, не попрекайте меня тем, что вынудила я вас потратиться на дорогое сукно и рытый бархат, ведь самое красивое платье не в радость, если в нем зябнешь». Но слова словами, а платье тем временем уже шьется, а к нему пояс и накидка, и во всех этих уборах дама станет щеголять напропалую и в церкви, и на празднествах.

Тем временем подступает срок платить долги, а у бедняги-мужа ни гроша в кармане. Кредиторы тут как тут — они описывают у него дом, а самого тащат в суд, и вот на глазах у жены пропадает и супруг, и заложенные [16] золотые вещи, на которые было куплено ей платье. Мужа, осудив, засаживают в тюрьму, а нашу даму выселяют из дома в трактир ⁹. И один только Бог знает, каково сладко приходится мужу, когда его половина, вопя и причитая, является к нему в каталажку с жалобами: «Будь проклят день, когда я родилась! Ах, почему не умерла я сразу после рождения! Увы мне! Случалось ли когда женщине столь высокого происхождения и благородного воспитания нести такой позор! Горе мне! Сколько я трудов положила на хозяйство, как усердно дом вела, и вот все, что мною накоплено и нажито, идет прахом! Отчего не выбрала я мужа среди двадцати других женихов, — вот и жила бы теперь, поживала в богатстве да в почете, как и их жены! Бедная я, горемычная, хоть бы смерть обо мне вспомнила!» Так голосит жена и не поминает при этом ни о платьях, ни об украшениях, коих добивалась, хотя куда приличней ей было бы сидеть в то время дома да приглядывать за хозяйством. Все свои напасти сваливает она на горемыку-мужа, который ни сном ни духом в них не повинен. А он, простая душа, как раз себя во всем и винит. Невозможно описать, как терзается бедняк, как грызет себя, как не спит, не ест, а только и помышляет о том, как бы утешить любимую жену в ее горестях. А той все кажется, что он легко отделался, — будь ее воля, она бы ему еще добавила. Так влачит он свои дни в несчастии и вряд ли когда поправит свои дела — известно ведь: пришла беда, отворяй ворота. Вот как попадаются простаки в [17] брачные сети, не ведая о том, что их там ждет, а кто еще не попался, рано или поздно тем же кончит: загубит в браке свою жизнь и в горестях окончит свои дни.

РАДОСТЬ ВТОРАЯ

Вторая радость брака в том заключается, что дама, как уже было сказано, добилась своего, богато и роскошно разодевшись, а вдобавок уверилась в своей красоте (да и разуверишь ли в этом женщину, будь она хоть наипервейшей уродиной!). Вот и пристрастилась наша дама посещать разные празднества, веселые сборища и благочестивые собрания, каковые отлучки нимало супруга ее не радуют. А для компании прихватывает с собою жена свою приятельницу, кузину, а то и кузена, — правда сказать, кузеном он доводится кому угодно, только не ей, но она его таковым раз навсегда объявила, и не без причины. Даже и матушка ее (а та в сих делишках собаку съела) уверяет простака-мужа, что это дочкин кузен, и не то чтобы по коварству, а, напротив, по доброте душевной, — пусть, мол, у человека кошки на душе не скребут. Все же муж, не желая отпускать жену на гулянки, вдруг выдумывает, будто лошади все в разгоне, либо выставляет другую какую-нибудь причину. Тогда-то и вмешивается приятельница жены либо кузина ее: «Господи Боже, друг мой (или братец), уж как мне самой-то неохота тащиться на этот праздник, у меня [18] и дома дел по горло. Да и женушке вашей претит тамошнее веселье, — кому, как не мне, знать, что бедняжка только и думает, как бы ей улизнуть оттуда пораньше. Разве вот только нехорошо и не к чести вашей, что она сиднем сидит дома, а то бы я и слова поперек вам не сказала!» Делать нечего, муж, позабыв осторожность, сдается и лишь спрашивает, кто их туда проводит и составит им компанию. «Господь свидетель, мой друг (или братец), собирается туда госпожа ваша теща, супруга ваша, потом еще жена такого-то и прочие дамы с нашей улицы, а проводят нас мой деверь и ваш кузен, — уж поверьте мне, в такой компании не зазорно показаться и королевской дочери, будь она хоть наискромнейшей и благочестивейшей из девиц». (К слову: эта бестия-уговорщица к тому же приодета и принаряжена сообразно случаю, не то, пожалуй, супруг почует неладное и не поддастся на уловку.) И он ей отвечает: «Да, вижу я, компания у вас приличная и достойная, но все же лучше бы жене остаться дома да хозяйством заняться, а то она вконец избегалась. Ну да ладно, пусть ее идет на сей раз, да смотри (это он жене), берегись, ежели опять к ночи домой заявишься!»

Дело сделано, — дама, видя, что дорога свободна, давай еще ломаться и притворяться недовольною. «Ах, ей-богу, дружочек, — говорит она, — мне вовсе не хочется уходить, позвольте, я останусь с вами!» Но тут опять кстати вмешивается подружка или кузина: «Нет, милочка, пойдемте, прошу вас!» И [19] простофиля-муж, отведя ту в сторону, говорит: «Кабы не ваша помолвка, кузина, я бы нипочем не отпустил ее!» А та в ответ: «Да-да, кузен, Господь свидетель, вы правы!»

Итак, пускаются дамы в путь, зубоскаля и насмехаясь над добряком-мужем и говоря меж собою, что ревнивого дурака и провести не грех. Глядь, являются кавалеры, кои на прошлом гулянье строили нашим дамам куры, а нынче намерены сладить знакомство потеснее. И пошел дым коромыслом: со всех сторон нашу даму обхаживают, превозносят и хвалят за все ее достоинства, даже и за любовь к мужу, хотя одному Богу известно, какова она — эта самая любовь. Ежели и была там самая малая ее толика, так и она растаяла под градом похвал и комплиментов, и дама знай себе танцует, распевает и веселится сверх меры. А кавалеры наперебой обхаживают ее, локтями отпихивая друг друга: ибо, когда появляется эдакая красавица, вся разодетая и разжемчуженная, любезная и веселая, то у самого смирного труса язык срывается с привязи и ноги сами в лад музыке приплясывают. Глядь, один из кавалеров развлекает даму шутливыми и приятными речами, другой, забежав ей дорожку, жмет руку, тот заглядывает умильно ей в глаза, этот, не полагаясь на взгляды, преподносит колечко с рубином или с брильянтом. Словом, каждый норовит прельстить ее, и ежели дама не обижена хоть малым умом, то очень скоро уразумеет, чего от нее добиваются. И бывает, что, по слабости [20] характера, собьется с пути, польстившись на любовные удовольствия, кои не всегда добро сулят, а приводят и к худу.

Итак, сваливаются на беднягу-мужа тяжкие горести, а произошли они от излишнего пристрастия дамы к гулянкам, куда отовсюду сбегаются беспутные кавалеры, только и помышляющие о том, как бы опорочить честь несчастного супруга. И частенько в сем преуспевают, обрекая безвинного на позор. И случается также, что дама и ее милый дружок, забывшись, не остереглись, и вот какой-нибудь мужнин родственник или чересчур заботливый приятель шепнет ему пару слов — и супруг узнает всю правду или часть ее. И грызет его злая ревность, которой не дай Бог хорошему человеку, ибо какой же врач исцелит такую хворь, как знание своего бесчестья?! Только и остается, что, поколотив жену, упрятать ее под замок, да вот беда: от колотушек тоже проку мало — шелопутная жена только сильнее раззадорится и еще крепче привяжется к своему молодчику, коему с превеликой охотою муж укоротил бы язык, да и еще кое-что. А иногда бывает: загоревал эдак человек и дела его приходят в упадок — до дел ли тут, когда все из рук валится и в голову ничего нейдет! От жены теперь любви ждать не приходится, разве что не с кем ей будет провести время и вздумается поморочить мужа. Так вот и мается бедняга, терпя беду и злополучие, почитаемые иными за счастье. Ничего не скажешь о нем, кроме того, что [21] запутался он в брачных сетях, куда по глупости и недомыслию столь рьяно стремился; там и загубит он свою жизнь и в горестях окончит свои дни.

РАДОСТЬ ТРЕТЬЯ

Третья радость брака в том заключается, что, когда молодой человек и жена его, столь же юная, вдоволь нарезвились и насладились друг другом, эта последняя оказывается в тягости, да еще не от мужа, — и такое частенько случается. И вот одолевают злосчастного мужа заботы да мучения, ибо приходится ему теперь бегать да рыскать повсюду, разыскивая для своей половины то, что ей по вкусу; и ежели она упустит из рук булавку, он со всех ног кидается эту булавку поднимать, дабы не повредила она себе, нагибаясь; и хорошо еще, ежели повезет мужу отыскать для дамы такое яство, какое ей понравится, а то, бывает, измучится бедняга вконец, пока добудет подходящее. И часто бывает так, что, наскучив всевозможными яствами, ей доставленными, и баловством да уходом мужа, дама вовсе теряет аппетит и начинает брезговать обычною едой. И принимается блажить да капризничать, требуя вещей самых причудливых и невиданных: что ж делать, хочешь не хочешь, а надобно доставлять их ей, вот и хлопочет добряк-муж днем и ночью, пеши или верхами, усиливаясь раздобыть нужное. Таково мучится [22] бедняга восемь, девять ли месяцев, пока дама ублажает да жалеет себя; на нем все домашние тяготы, ему ложиться за полночь, а вставать с зарей и хлопотать по хозяйству столько, сколько надобно, и не меньше.

Тем временем подходит срок родин; и надобно теперь, как принято и как того требует дама, заручиться согласием будущих кума да кумы. Новая забота: раздобыться всем, что нужно кумовьям, и кормилицам, и повивальным бабкам, коим положено состоять при роженице все то время, что она пролежит в постели, да притом вина они выхлещут столько, что и бездонной бочки не хватит. Стало быть, вот мужу и двойной труд; а дама, в скорбях своих, дает чуть ли не двадцать обетов, сбираясь в паломничества, да и бедный ее супруг не знает, каким святым молиться за счастливое ее разрешение. А пока суд да дело, со всех сторон слетаются в дом кумушки, и злосчастный муж из сил выбивается, ублажая их на все лады.

Дама и гостьи ее чешут языками вовсю, судят и рядят обо всем напропалую; им и горя нет, что муж об эту пору где-то бегает, высуня язык, по делам. И ежели на улице дождь, или снег, или град, какая-нибудь из кумушек, бывает, промолвит: «Ах ты, господи, каково моему-то скитаться по такой погоде!» На что другая ей тут же возразит, что ничего, мол, не растает, ему и так хорошо. А коли случится, что недостанет им того или сего, одна из них обязательно скажет даме: «Вот уж правда, милая моя, дивлюсь я, да и все мы тут дивимся [23] предостаточно, как это вашему супругу столь мало дела до вас и дитяти. А прикиньте-ка, что он вытворять станет, когда у вас будет их пять или шесть! Видать по всему, что он вовсе вас не любит, а ведь какую честь вы ему оказали, взявши в мужья — при его-то сословии!» — «Да клянусь вам, милая моя, — вступает другая кумушка, — ежели бы мой муж таково со мною обходился, я бы ему ослепнуть пожелала!» — «Послушайтесь меня, душенька, — поет третья, — не потакайте ему эдак, позволяя топтать вас ногами; не то увидите, как он разойдется к следующим вашим родам». — «Ах, кузина! — причитает четвертая. — Не могу постичь, как это вы, такая достойная женщина, хорошего рода, вышли за неровню, — это ведь всем известно, — да еще терпите его выходки; вот он и с нами теперь скверно обходится». Выслушав их всех, дама и говорит: «Правда ваша, подруги мои и кузины, злой он человек и нравный, уж и не знаю, что мне делать». — «Нравный, говорите? — восклицает одна из кумушек. — Да вот спросите-ка всех наших товарок, они вам скажут и подтвердят, что когда я вышла замуж за своего, то они остерегали меня: он, мол, такой бешеный, что убьет тебя, глазом не моргнув; так вот, слава тебе Господи, я его с тех пор таково укротила, что он скорее даст руку себе отрубить, нежели хотя бы в мыслях причинит мне зло или неудовольствие. Правду скажу: поначалу он было попробовал блажить и словами и делом, но, Господь мне свидетель, я его быстро окоротила и делом, и словами, и, когда ему [24] разок-другой вздумалось руку на меня поднять, он горько в том раскаялся, ибо в ответ получил вдвое, и после сам даже признавался одной моей подруге, что нет ему на меня никакой управы, разве что убить меня до смерти. Слава богу, я до того дело довела, что нынче могу и говорить, и делать, что мне вздумается, — последнее-то слово все равно за мной, будь я хоть права, хоть виновата. Тут ведь зевать не приходится: либо ты его, либо он тебя, и, поверьте мне, нет такого буйного мужа, из которого жена не смогла бы сделать доброго и сговорчивого, ежели сумеет взяться за него с умом. Клянусь святой Катериной, подружка моя, не хватало еще, чтобы он сейчас явился в дом да подбил вам глаз!» — «Верно, кузина, — подхватывает другая, — вы уж затаитесь да помалкивайте, не попадайтесь ему под горячую-то руку!» Вот как расписывают подружки жене ее беднягу-мужа. Да притом хлещут его вино, точно в бездонную бочку льют, а после прощаются с хозяйкою до завтрашнего дня, обещая с утра опять заявиться в дом и проверить, как супруг обошелся с нею, и, ежели что не так, поговорить с ним напрямик, без обиняков.

И вот возвращается горемыка-муж, раздобывши всяческие припасы и лакомства, иногда и за большие деньги, на свое горе да заботу, и бывает иногда, что замешкается он до первого или второго часа ночи, ибо едет издалека, а переночевать где-либо вне дома остерегается, дабы не тратить лишнее, да и охота ему поскорее узнать, что там жена и [25] каково ее здоровье; наконец входит он в свой дом и застает у дверей своей хозяйки всех слуг и служанок, уже ею подученных, — иначе оно и быть не может, ибо они душою и телом преданы ей; у них-то и спрашивает муж, как чувствует себя госпожа. И служанка, к ней приставленная, отвечает ему, что госпоже ее сильно неможется, что с тех пор, как он вышел из дому, она ни крошки в рот не взяла и лишь к вечеру ей немного полегчало (все это, ясное дело, враки). Простодушный же муж все принимает на веру, а ведь в пути он, бывает, и намокся под дождем, и ляжки в седле натрудил, и грязью весь заляпался, труся на плохой лошаденке по разбитым дорогам. И за весь день у него маковой росинки во рту не было, да ему и сейчас кусок в горло не лезет, пока он не узнал, как там жена, хорошо ли ей. Кормилица и прочие старые женщины, опытные и поднаторевшие в своем ремесле, встречают его надутые и смотрят сентябрем. А добряку-мужу прямо невмоготу, до того хочется повидать жену; он тихохонько скребется в дверь ее спальни и, взойдя и облокотившись на спинку кровати, спрашивает: «Как вы себя чувствуете, моя милочка?» — «Ах, друг мой, — стонет она, — совсем я расхворалась». — «Вот беда-то какая, — печалится он, — а где же у вас, душенька, болит?» — «Да вы же знаете, — отвечает она, — что мне давно неможется, и еда вся опротивела, ничего в рот не могу взять». — «А отчего же вы, душенька моя, не приказали изготовить для себя сладкой похлебки из каплуна?» — «Господи боже, да приготовили [26] они мне эту похлебку, только так скверно, что ее и в рот не возьмешь, ведь вы один лишь и умеете ее варить». — «Ну да я вам сейчас сам изготовлю, душенька, никому другому и притронуться не дам, а уж вы из любви ко мне ее отведаете». — «Хорошо, мой друг», — говорит она. Вот принимается добряк за стряпню, — из добытчика в повара, — искусничая в изготовлении похлебки, следя во все глаза, чтобы она не выкипела да не пригорела; гоняет туда-сюда слуг, обзывая их болванами и неумехами. «Поверьте, сеньор, — говорит ему повитуха, приставленная к даме и искусная в лекарских делах, — ваша знакомая из такого-то дома нынче с утра до вечера только тем и занималась, что уговаривала жену вашу поесть, но так своего и не добилась, с тем лишь бедняжка и провела весь день, что у нее в животе с Божьей помощью растет. Прямо ума не приложу, что это с ней творится: уж за сколькими дамами я ходила, скольких повидала, а ваша куда как слаба да немощна». Тут отправляется добряк-муж к жене со своею похлебкою и так уговаривает и упрашивает ее, что она соглашается откушать немножко, — по ее словам, из любви к нему, ибо муж так искусно приготовил ей это яство, что никому другому в этом деле с ним не сравняться. Потом приказывает супруг служанкам пожарче развести огонь в очаге и не отходить от хозяйки ни на минуту. Лишь после этого решается он сам поужинать: подают ему холодные мясные остатки, которыми побрезговали сперва хозяйкины подружки, а потом все прочие [27] кумушки, съевшие все лакомые куски да залившие их преобильно вином. И, перекусив с грехом пополам, идет он, озабоченный, спать.

Наутро пораньше прибегает он проведать даму и осведомиться, каково она чувствует себя, на что та отвечает, что с рассветом ей полегчало, а вот ночью она ни на миг глаз не сомкнула (хотя на самом деле исправно проспала до зари). «Душенька моя, — говорит муж, — к вам, верно, опять подруги, повитухи да сиделки придут, надобно все приготовить, дабы им здесь было хорошо и приятно, но все же недурно бы вам встать, ведь вы уж две недели как лежите в постели, а расходы все растут да растут, вот бы нам их сократить». — «Ах, ах! — стонет дама. — Будь проклят час, когда я родилась; ах, отчего не выкинула я своего ребенка! Меня вчера навестили пятнадцать таких достойных женщин, моих знакомых; они оказали вам честь своим приходом и со мною повсюду, где ни встретятся, обходятся учтиво и приветливо, — так в нашем доме не нашлось даже яств, приличных не то что этим дамам, а даже их служанкам, — кому и знать, как не мне, я-то ведь повидала, каково им у себя живется. И уж я приметила невзначай, как они судили-рядили да насмехались над нами промеж себя. Ох, горе мне, горе! Когда они, мои подружки, находятся в тягости, как я нынче, то, Бог свидетель, каково заботливо за ними ходят. Увы мне! Я еще и разродиться не успела, а вон что должна переносить, — вам уже не терпится свалить мне на руки все [28] хозяйство, и горя нет, коли меня заботы вконец убьют!» — «Ой, боже мой, душенька, да что вы это такое говорите!» — «Да, да, сеньор, — продолжает дама, — вам хочется, чтобы я умерла, да я и непрочь, — ей-богу, не пристало вам иметь жену и семью, что вам с ними делать?! Ох, горе мне, вчера одна моя кузина как раз спросила, есть ли у меня приличное платье для выхода, да куда мне, нет у меня такого платья, и не нужно вовсе; я согласна, как вы того требуете, завтра же встать, а там будь что будет; я ведь вижу теперь, что незачем нам приглашать людей в дом. Ох, беда моя, знаю я, что суждено мне отныне страдать да мучиться, особливо если придется народить десять или двенадцать детей, чего, надеюсь. Бог не попустит, — к чему они мне, да к чему и сама жизнь, хорошо бы Господь прибрал меня, — по крайней мере, не чинила бы я вам тогда никакого неудовольствия и не позорила вас перед людьми, да и сама бы не маялась. Но да будет на все воля Божья!» — «Ах, моя душенька, — улещивает даму злосчастный ее супруг, — да зачем же вы так горячитесь без всякой причины?» — «Без причины?! — восклицает та. — Вот уж сказали так сказали: без причины! Господи боже мой, да сыщется ли дама моего сословия, что переносила такие муки, какие меня постигли в браке?» — «Ну, хорошо, красавица моя, — соглашается супруг, — я не спорю, вставайте с постели, когда сами захотите; но вот скажите-ка мне, какое платье вы просите?» — «Платье?! Господь свидетель, сеньор, никакого платья я не прошу [29] и не требую, у меня их и так предостаточно, да и мне ли красоваться в них сейчас, — я уже старая женщина, родить собираюсь, так что нечего и попрекать меня нарядами. Боюсь даже и думать, что со мною станется, когда дети и хозяйство меня вконец изведут; да и недалеко мне до этого, а вот поглядите-ка на кузину мою, жену такого-то: уж как он меня добивался, как страдал по мне, сколько раз просил моей руки, а когда я ему отказала, сперва не хотел и вовсе ни на ком другом жениться. А я-то, увидавши вас, с первого взгляда голову потеряла, так что за самого сына короля Франции и то не пошла бы. Делать нечего, сама виновата, по вине и расплата. Теперь вот состарилась так, что с виду гожусь в матери той самой моей кузине, а ведь я была еще совсем девочкой, когда она уже взрослой девушкой стала; ясное дело, не от хорошей жизни эдак меняются, да на все Господня воля». — «Ох, боже мой! — сокрушается муж, — будет вам, душенька, жалостные-то слова говорить, давайте лучше поразмыслим, как жить нам дальше и где взять на пропитание. Бог свидетель, голубушка, вы ведь знаете наши дела: растрать мы сейчас те малые деньги, что имеем, не на что нам будет жить, а случись что вдруг нежданное, ни достать, ни одолжить негде, придется наше добро закладывать. А ведь вам известно, что тогда придется долг отдавать в одну неделю, а не то беда». — «Господи боже мой, — говорит жена, — да разве я у вас прошу чего-нибудь? Ах, я злосчастная! — стонет она. — [30] Чем же я провинилась перед Всевышним, что он так тяжко карает меня! Прошу вас, сделайте милость, оставьте меня в покое, у меня голова раскалывается, вам и невдомек, как мне неможется. И пошлите ко всем моим знакомым да сиделкам сказать, чтобы они не приходили нынче, ибо нет у меня сил их принимать». — «Нельзя так, душенька, — возражает муж, — пускай они приходят, а я устрою им достойный прием». — «Сеньор, — говорит жена, — оставьте меня в покое и поступайте как вам угодно». Тут является одна из тех женщин, что ходят за дамою, и говорит мужу: «Сеньор, не докучайте жене вашей разговорами, нечего ей зря голову пустяками забивать, это весьма опасно для женщины столь слабой и хрупкого сложения». И она без лишних слов задергивает полог,

А все дело в том, что даме недосуг беседовать с мужем, она ведь ждет подружек, которые назавтра позубоскалят да поизмываются над ним всласть и усмирят так, что после этого вели ему отправляться пасти овец, он и пойдет. И уже теперь он, со своей стороны, все силы приложит, чтобы обед для гостей был приличен его состоянию и чтобы яств подали на стол вдвое более того, что вначале, — вот до чего довели его речи и попреки жены. Итак, слетаются в дом кумушки да подружки; добряк-муж спешит им навстречу, и приветливо здоровается, и оказывает радушный прием, снимая перед ними шапку и суетясь, точно сумасшедший, хотя он в здравом рассудке. Он ведет гостей в комнату [31] к жене и, забежав им перед дверью дорогу, входит и объявляет: «Вот, моя душенька, и пришли вас навестить ваши подружки!» — «Пресвятая Дева! — восклицает она, — я бы предпочла, чтобы они сидели у себя дома, — да так бы они и поступили, коли бы знали, какое неудовольствие мне причиняют». — «Ах, голубушка! — просит ее муж. — Прошу вас, окажите им прием полюбезнее!» Входят подружки и кумушки, и пошла потеха: они и завтракают, и обедают, и ужинают, наедаясь до отвала, и вино пьют то подле хозяйкиной постели, то в подвале из бочки, и все это добро — еда и питье — проваливается в них, точно в прорву какую: вроде бы и утроба не так велика, больше стакана вина не войдет, ан, глядишь, целый барриль ¹⁰ в себя влила. Бедняга-муж, терзаясь заботами о расходах, то и дело заглядывает в бочку, боясь увидеть дно. А дамы вдобавок то и дело камушки в его огород запускают, подшучивая и язвя над ним: короче говоря, урон и душе, и карману, гостьям же и дела нет, знай себе чешут языками без устали да лакомятся, не печалясь о том, откуда что берется. А бедолаге-мужу приходится еще бегать, высуня язык, днем и ночью в поисках вышепомянутого платья и прочих вещей, по сему случаю частенько залезая в долги. Но вот разродилась наконец жена его, и приходят иные заботы: от зари до зари, не смыкая глаз, слушать колыбельные; да бояться, что у кормилицы кончится молоко; да утешать даму, которая сетует, что с рождением ребенка лишилась здоровья; да [32] исхитряться добывать денег для уплаты долгов; да занимать из своей мошны, дабы приумножить женино состояние; так оно и выходит, что сам он довольствуется одним-единственным платьем в год да двумя парами башмаков, для будней и для праздников, а уж о поясе и говорить нечего — одним подпоясывается два-три года, и тот нищенский, — ни галунов, ни вышивки. Таково угодил он в брачные сети, куда стремился с превеликим пылом, и теперь губит свою жизнь в мучениях да маете, принимая их за услады и радости, ибо иной жизни себе не желает. И, поскольку оно именно так, а не иначе, суждено бедняге промаяться всю жизнь и в горестях окончить свои дни.

РАДОСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Четвертая радость брака в том заключается, что человек, женившись, провел в браке шесть или семь, девять или десять — кто больше, кто меньше — лет и за это время перепало ему на долю множество тяжких дней, бессонных ночей и прочих горестей, великих или малых, от коих довелось ему наплакаться вдосталь; поблекла его молодость, охладело сердце, и пришло время успокоиться да отдохнуть: уж так он утомлен, так замучен работою и домашним хозяйством, так прибит и усмирен женою (кажется, не осталось ни одной мерзости, какой бы она не сказала или не сделала ему), что от всего этого отупел, он вконец, точно старый осел, который знай [33] себе тащит груз, терпя стрекало ¹¹, и даже ради избавления от боли не ускорит шаг свой ни на йоту против обычного.

И видит бедняга, что подрастают у него дочери — одна, две, а то и три, — коих пора выдавать замуж, а то они засиделись в девицах, хотя, как всем известно, отличаются веселым и игривым нравом. Надобно вам сказать, что достойный их отец частенько нуждается в деньгах, а ведь и дочерям, равно как и младшим детям, требуется платье — и верхнее и нижнее, — шоссы ¹², и башмаки, и пропитание, и много иного прочего. А главное, дочерей приходится содержать богато и прилично по трем причинам: первая та, что скоро их руки начнут искать женихи; вторая та, что и дочерям от того радость и удовольствие и они не утратят юную свою красоту; ну а третья та, что попробуй-ка добрый человек этого не сделай, — худо ему придется, ибо достойная дама, супруга его, в свое время прошедшая по той же дорожке, эдакого сразу не потерпит; да и сами дочки, уж будьте уверены, найдут способ заполучить от того, кто вздумает с ними полюбезничать, и пользу и удовольствие, а что это за способ, о том я лучше умолчу. Вот и приходится злосчастному отцу, на которого шишки сыпятся со всех сторон, тратиться направо и налево; сам же он одет сквернее некуда, недоедает и недопивает, и нет предела его страданиям, ибо когда в сети попадается рыба, то и она, коли повезет, поживет еще снулою, пока не угодит к поварам; у нашего же бедолаги дни, как пить дать, сочтены. Вот что бывает [34] с человеком, угодившим в брачные сети, где уготованы ему и те мучения, кои я уже помянул, и другие, неисчислимые. И, стало быть, памятуя об означенных расходах, тратах и прочих плачевных делах, выше мною упомянутых, недоедает и недопивает наш горемыка; оттого и выдохся он вконец, словно заморенная кляча, которую, хоть пришпоривай, хоть хлыстом охаживай, все одно с места не сдвинешь. Но унывай не унывай, а приходится ему разъезжать туда-сюда, дабы управлять своим имением или торговать, — смотря по тому, какого он сословия, а под рукой-то у него всего-навсего пара лошаденок, или одна, или вовсе ни одной. Нынче надобно ему отправиться за шесть, не то десять лье по какому-нибудь делу. А назавтра, глядишь, требуется ехать за двадцать или тридцать лье — в суд или в парламент ¹³ — ради старинной разорительной тяжбы, что тянется еще со времен дедов и прадедов его. А обут он в сапоги, ношенные уже два или три года, да притом столько раз чиненные с подметки, что еле на ногу налезают, и ветхое голенище сползло от колена чуть ли не до щиколотки. Ну про шпоры и говорить нечего — эти у него со времен чуть ли не короля Хлодвига ¹⁴, старозаветные, а на одном и вовсе колесико отвалилось. Выходному его платью тоже не меньше пяти-шести лет, да и в наряде этом ему неловко и непривычно, ибо надевает он его лишь по праздникам да на выезд и сшит он по старому фасону, нынче давно уж такого платья не носят. И что бы ни увидал он в пути — игру ли какую, инструмент ли [35] музыкальный, тотчас приходят ему на ум дом да хозяйство, и оттого нет его душе ни радости, ни удовольствия от увиденной забавы. Худо ему в дороге, да и лошадям его, ежели он таковых имеет, не легче. И слуга, состоящий при нем, весь оборван, точно нищий, и вооружен тем самым мечом, что хозяин его захватил трофеем то ли во Фландрской баталии ¹⁵, то ли еще в какой другой битве; одежонка на этом слуге такая, что слепому видно: шилась она не на него или, уж по крайней мере, без него, ибо висит на нем, точно на пугале огородном. Он тащит за хозяином старые укладки, куда тот сложил свое добро, также времен незапамятных, или прочую одежду, приличествующую его сословию.

Короче сказать, крутится наш бедолага как белка в колесе, отказывая себе во всем, ибо у него и в доме есть кому мотать деньгами. И недосуг ему подумать о другом, ибо ощипывают его со всех сторон адвокаты да судебные исполнители. И при первой же передышке спешит он к себе домой — по той причине, что любит своих домашних, да и затем еще, что дома расходов меньше, нежели в пути; вот и возвращается он туда в такой час, когда время ближе к утру, а не к вечеру, и приходится ему ложиться спать на голодный желудок, ибо и хозяйка, и вся челядь давным-давно спят; ну да ему не привыкать стать. Что до меня, то, я полагаю, Господь бог подвергает тяжким испытаниям лишь тех людей, кои известны ему своим простосердечием и добродушием, ибо они-то как раз и снесут все [36] покорно и терпеливо; недаром говорят: не страшна тому и стужа, у кого одежа да обужа.

А иногда, бывает, повезет хозяину явиться в дом пораньше, и уж как он устал да натрудился, как на сердце у него тяжело и грустно от забот, вот и хочется ему, чтобы его приветили да приласкали, — но куда там! Хозяйка сердится и бушует вовсю, хоть святых выноси. И надобно вам знать, что вздумай хозяин приказать хоть какую-нибудь малость, слуги и не подумают выполнить распоряжение, ибо давно уже взяли сторону хозяйки и состоят у ней в полном подчинении, да и попробуй-ка они ослушаться и пойти ей наперекор, — им преотлично известно, что сей же миг придется искать себе другое место; так что напрасно хозяин будет стараться: ежели хозяйке это не угодно, то ничего и не будет. И коли бедняга-конюх, при нем состоящий, попросит что-либо для себя или для лошадей, с ним так обойдутся, что он больше и пикнуть не посмеет, А господин его, будучи благоразумным и добрым и не желая сеять раздор в своем семействе, все сносит с величайшим смирением, опасаясь даже к огню подсесть, хотя и промок, и намерзся, он уступает теплое место жене да детям и поглядывает на свою половину, которая, не заботясь о голодном муже, знай дуется и злится, язвит да бранится, осыпая попреками злосчастного, который и рта раскрыть не смеет. И, бывает, от голода и трудов праведных, от злых причуд жены и попреков ее, что от него, мол, дома никакого проку нет, так накипит у него на сердце, что он возьмет [37] да и скажет: «Ну и ну, жена, хороши же вы, ей-богу! Гляньте, как я устал, уморился и промок до нитки, и с утра у меня во рту маковой росинки не было, а вам и дела нет до меня, — ни ужина я от вас не дождался, ни другой какой заботы». — «Ах, ах, посмотрите-ка на этого трудолюбца! Вы вон забрали слугу с собою, и некому было вытащить да просушить лен с коноплею, так и сгноили их мне, и, Господь свидетель, потерпела я такой великий убыток, что вам в четыре года эдаких денег не заработать. А еще я давно вам говорила, дьявол вас забери, чтобы вы приказали изготовить запор понадежнее для нашего курятника, так нет же, от вас разве путного добьешься! — вот и забрался туда хорек да сожрал трех кур-несушек: опять же вашему хозяйству урон. Коли так дальше пойдет, ей-богу, разоритесь да обнищаете вы вконец и станете последним человеком среди своих родичей». — «Ох, милая моя женушка! — отвечает он. — Не говорите мне таких слов; слава Всевышнему, у меня денег хватает, да и еще заработаю, коли будет на то Божья воля, к тому же и родня мне пособит, ибо есть у нас в семействе добрые люди». — «В вашем-то семействе! — восклицает жена. — Ох, и насмешили! Пресвятая Богородица, да где они, покажите их мне!» — «Клянусь Богом, — уверяет ее супруг, — есть у меня добрые и предостойные родные». — «Да что такого они для вас сделали?» — «Что сделали? — сердится муж. — А ваши-то хоть пальцем для меня шевельнули?» — «Чем же это вам мои не угодили? — говорит дама. — [38] Ежели они вам не помогли, стало быть, и дело того не стоило». — «Да они, — говорит муж, — и сейчас не помогут, что бы вы там ни говорили!» — «Ох, и ответили бы они вам, коли бы слышали ваши речи!» — грозится дама. И тут горемыка наш прикусывает язык, ибо все же опасается, как бы она не передала разговор этот своим родичам да друзьям, а ведь те куда более знатного сословия, нежели он сам. Тут, бывает, заплачет кто-либо из малых детей, кого добряк отец любит больше прочих, а дама, схватив розгу, принимается охаживать дитя что есть силы, не столько за дело, сколько в пику супругу своему. И он просит ее: «Ах, милая, не бейте же его так жестоко!» — а потом, бывает, в сердцах и прикрикнет на нее. Но дама за словом в карман не полезет и в ответ ему: «Куда вы, черт возьми, лезете, ведь не вы же мучаетесь, их растя и воспитывая; это я день и ночь с ними маюсь, а вам и горя мало, что у жены вашей скоро горб от забот вырастет!» — «Ох, что вы говорите, милая моя, Господь сохрани и помилуй!» — «Ей-богу, сеньор, — вмешивается кормилица, — вам и неведомо, каково лихо приходится госпоже и сколько трудов нам стоит выкормить ваших детей». — «Видит Бог, сеньор, — подпевает ей служанка, — постыдились бы жену попрекать! Целыми днями вас дома нет, а когда являетесь, то извольте все радоваться да ликовать, сами же вы сидите, как туча, и всех поносите». — «Кого это я поношу? — удивляется хозяин. — Никого я не трогаю!» [39]

Так вот домашние восстают против него, наседая со всех сторон, и почтенный наш семьянин, видя, что ничего хорошего ждать ему не приходится, отправляется на боковую голодным, холодным и усталым, а коли и удастся ему поужинать, то одному Богу известно, какое удовольствие и пользу получит он от такой трапезы. А ночью детский крик да плач не дадут ему уснуть, ибо дама и кормилица нарочно не станут унимать детей, дабы досадить посильнее хозяину. Так вот и проворочается он до утра, не сомкнувши глаз, зато принимая все эти мытарства да мучения за радости семейной жизни. И проведет эдак весь свой век и в горестях окончит свои дни.

РАДОСТЬ ПЯТАЯ

Пятая радость брака в том заключается, что некий добрый человек, женившись, обрек себя на нескончаемые тяжкие труды и заботы и оттого по прошествии времени присмирел нравом да утомился силами и охладела в нем горячая прежде молодая кровь; случилось же так, что жену он взял знатнее себя родом или моложе годами, а несообразность сия многими несчастьями чревата. Ибо ничто так не портит дела, как различие в возрасте либо в сословии — ведь несходство сие противно и разуму и природе человеческой. Иногда такие супруги рождают детей, а иногда нет. Но, как бы то ни было, а даме не пришлось спознаться с тяготами, как супругу ее, [40] который трудится, не покладая рук, дабы содержать жену в холе и неге, согласно знатному ее происхождению и благородным замашкам. Однако же ей все мало, и муж из кожи вон лезет, дабы угодить своей половине, которая, не желая уронить высокое свое достоинство, мужу раз навсегда внушила, что осчастливила его своим расположением и что он только благодаря милости Господней удостоился соединиться с нею брачными узами. И частенько случаются у них ссоры да раздоры, и тогда дама с бранью кричит мужу, что ее родня не для того выдала ее замуж за него, чтобы он над нею куражился, и что она-то помнит, какого она роду-племени. И грозится написать братьям или кузенам своим, чтобы приехали и забрали ее от него. Оттого бедняга-муж и за руку-то жену тронуть не смеет и только робко умоляет не гневаться: вот горькое-то рабство, думается мне. И вполне допустимо, что родители ее подыскали бы дочери мужа познатнее, а не выдали бы за этого бедолагу, да вот незадача: в молодости девица наша слегка оступилась и уж не знаю каким манером, а ухитрилась впасть в любовный грешок, о чем мужу ее, разумеется, неведомо, а ежели случайно и дошли до него кой-какие сплетни на сей счет, то по причине крайней доброты нрава и благородству души он не дал им веры, к тому же и близкие ее клялись и божились, что все это, мол, одни наговоры на безвинную и добродетельную девицу, что очернить человека ничего не стоит, что один Господь бог ведает, сколь злоязыки молодые [41] бездельники, которые знай лишь болтаются по улицам да порочат честных людей; словом, известно, что добрые кумушки наболтают мужу с три короба, особливо когда ничего хорошего сказать нельзя.

И, случается, достойная наша дама видит, что супруг ее забыл и думать о любовных и прочих усладах, а помышляет лишь о прикупке имущества либо земли, — бывает, у такого человека и нету особо ценного добра, оттого-то он бережлив и даже скупенек, и свойство сие не по вкусу нашей даме, ибо ей все хочется модных обновок, и платья, и поясов, и прочих украшений, какими щеголяют другие на веселых собраниях с танцами и музыкою, куда она частенько наведывается с подружками своими, кузинами, а то так и с кузеном, который ей ни с какого боку не родня.

И бывает иногда так, что за сладкими утехами да веселыми праздниками, куда даму нашу вечно тянет плясать да развлекаться, где видит она одни лишь приятности да слышит одни лишь комплименты, забывает она о муже, а заводит себе милого дружка, любезного ее сердцу. А когда так, то муж у ней и вовсе в забросе: ведь ему куда как далеко до ее милого, ибо он и скуп, и угрюм, а ей скупость сия претит, да и молодость берет свое и хочется провести ее в забавах да усладах. И дама частенько наведывается туда, где, как ей известно, может она повстречаться со своим любезным другом, молодым и красивым. Но, бывает, даме невместно видеться с ним на людях, [42] дабы ее не ославили; и тогда он письмом извещает ее, где и когда можно назавтра устроить им свидание. И вот наступает ночь, и добряк-муж, легши в постель, сбирается обнять жену, но та, помня о сердечном друге, с коим завтра предстоит ей свидеться в условленный час, выдумывает себе какую-нибудь хворь и находит способ отвертеться от мужних ласк, ибо ни во что их не ставит, — то ли дело объятия ее милого, с которым не виделась и не беседовала она восемь или более дней и который все это время слонялся в тоске по улицам да садам и вконец извелся от любовной горячки и нетерпения, так что при свидании накинется на нее как бешеный и утолит свою и ее страсть с чудесным и невиданным пылом, и проведут они время во взаимных ласках, доставляя друг другу все удовольствия, какие только можно вообразить. Узнайте же, что дама притом окажет своему другу тысячи ласк, нежных, горячих и ухищренных, какие никогда не осмелилась бы расточать своему супругу, и дружок изо всех сил станет угождать своей даме и доставит ей всевозможные утехи и радости, какие ей весьма приятны будут и какими законный муж никогда ее не баловал. Он если и умел кое-что до женитьбы, то теперь все перезабыл, ибо с годами утратил пылкость и сильно ослаб, да и не пожелал бы показывать свое умение пред женою, дабы не обучать ее лишнему, чего ей, по мужнему разумению, и знать не положено. Так вот, когда дама встречается наконец с любезным своим другом и они могут [43] натешиться вдосталь, находясь вместе сколько им угодно и не заботясь о времени, то ласки их и описать невозможно; никакому мужу своей жены эдак вовек не усладить. После таких утех дама столько же вкуса находит в мужних ласках, сколько знаток вин найдет в опивках после стакана доброго ипокраса или пино ¹⁶. Ибо можно, конечно, от великой жажды хватить стакан прокисшего вина и даже вроде бы промочить горло, но, хлебнув такой кислятины, долго не отплюешься и после ни за какие блага не станешь такое пить, разве что ничего лучшего под рукой не случится. Итак, узнайте, что дама, заведши себе милого дружка для услаждения, на мужние объятия согласится разве нехотя и по необходимости, чтобы время и охота зря не пропадали, коли уж с тем свидеться неможно. Вот отчего, едва муж вознамерится обнять жену, а ей это противно, она и говорит: «Ради бога, оставьте вы меня в покое или же потерпите до утра». — «Да что вы, душенька, — отвечает муж, — я ждать не хочу, повернитесь-ка ко мне». — «Ах, ради бога, мой дружочек, — просит она опять, — вы уж будьте так добры, потерпите до утра». Тут дама поворачивается спиною к супругу, и добряк волей-неволей, не желая ей перечить, больше не тревожит ее.

А дама, помышляя о милом своем друге, с которым свидится завтра, говорит себе, что мужу и поутру немного перепадет, почему и встает с постели спозаранку, притворяясь усердною хозяйкою, а мужа не будит. И, сбегав на свидание к милому дружку, [44] успевает потешиться с ним вдоволь, а там еще и по хозяйству дела справить. Иногда же, напротив, вовсе с постели не встает, но еще затемно давай вертеться во все стороны да притворно охать, и муж, проснувшись от ее стонов, спрашивает: «Что с вами, душенька моя?» — «Ах, мой дружочек, у меня в боку колотье, а в животе так печет, что мочи нет терпеть, боюсь, это моя старая хворь опять ко мне привязалась». — «Душа моя, — просит муж, — повернулись бы вы ко мне». — «Ах ты, господи, да куда мне, дружочек мой, я вся горю, как в огне, и за целую ночь ни на минутку глаз не сомкнула». Тогда муж сам придвигается к ней и видит, что жена и впрямь вся пылает; тут он говорит: «Вот так так»! Но неведомо ему, что разгорячилась-то она от иной болезни, а именно: представила в воображении, как лежит в постели с милым другом, оттого-то и прошиб ее горячий пот. Вот простак-муж укрывает ее потеплее, опасаясь, как бы ее сквозняком не прохватило, и говорит: «Лежите смирно, душенька, и не раскрывайтесь, не то вас продует, а я уж сам все дела по хозяйству справлю». И он встает, не вздувая огня и не зажигая даже свечи, зато для жены велит затопить очаг, она же нежится в постели весь день в свое удовольствие и только потешается втихомолку над дураком-мужем.

А иной раз сберется муж полюбиться с женою, но она, столько раз уже прежде надув его, и тут изыщет способ отделаться от него, уж поверьте, изыщет, коли противны ей и сам [45] он, и его ласки, — один Бог знает, как дама этого добьется, но выше было уже описано, сколь она хитроумна. И вот она пеняет мужу: «Клянусь Богом, мой дружочек, вместо того, чтобы заниматься эдакими делами, послушали бы лучше, что я вам скажу». — «Не пойму, душенька, — отвечает он, — отчего же не желаете вы этим заниматься?» — «Да оттого, мой дружочек, что так оно лучше будет, и ежели бы я до замужества знала про эдакие гадости, то и вовсе в девицах бы осталась». — «Господи боже, — восклицает муж, — тогда зачем же вы замуж-то вышли?» — «Ох, и не знаю, мой дружочек, я была невинной девицею и исполняла волю родителей моих». (Хотя на самом-то деле она, будучи девицею, много в чем преуспела.) — «Вот беда! — сокрушается муж, — прямо ума не приложу, что это на вас нашло, душенька моя». — «Поверьте, мой дружочек, — она ему, — коли бы не ваше удовольствие, мне и вовсе ничего этого не надобно».

Простаку-мужу ее речи, что бальзам животворный, — он уверяет себя, что жена его — женщина холодная и страстной любви не разумеет что и сложения-то она хрупкого и деликатного, да так оно и лучше. И он нежно целует ее и обнимает с великим бережением и во всем угождает, у дамы же тем временем все помыслы лишь о милом дружке, с ним одним хотелось бы ей сейчас любиться, вот почему она позволяет мужу делать все, что ему угодно, сама же лежит колода-колодой и ни в чем ему не пособляет. А наш простак, который [46] к тому же и грузен, и пузат, между тем трудится в поте лица за двоих, не находя у жены помощи и не умея справиться с нею так ловко, как справлялись другие. Дама отворачивает от него лицо, ибо то, что ей преподносят, никак не схоже с добрым ипокрасом, коего отведала она на стороне, и, всем своим видом показывая, что терпит неудобство, говорит мужу: «Ах, мой дружочек, вы меня совсем замучили, нельзя ли, мой милый, полегче?» Тут наш добряк изо всех сил вздымается кверху, стараясь не слишком налегать на жену, и вновь принимается за работу, но дело никак не идет на лад, начинать же сызнова он не решается, боясь потерпеть неудачу и разгневать жену, ибо думает, что ей и вовсе не до ласк. И столь сурово дама шпыняет мужа, что он вконец уверяется в слабом ее сложении, тем более она и лицом бледна; словом, по мужниному разумению, лучше и спокойнее вовсе ее не тревожить.

Но случается иной раз, что даме вздумалось выпросить у мужа новое платье или иную какую вещь, хотя ей слишком известен его нрав, а главное, уменье прижать денежку, где надо и не надо. Вот она выжидает удобной минуты, чтобы добиться своего. И когда окажутся они в спальне и наступит время супружеских объятий и утех и дама увидит, что муж вожделеет к ней, тут она его так горячо приветит и обласкает, что чудеса, да и только: женщины, они ведь умеют на тысячу разных ладов задобрить того, кого хотят. И муж, непривычный к жениной ласке, тотчас [47] размякнет и возрадуется. И когда она особенно крепко обнимет его и поцелует, он ей скажет: «Вижу, душенька моя, вы хотите что-то попросить у меня?» — «Господь свидетель, мой дружочек, ничего я у вас не прошу, кроме ласки и любви вашей. Клянусь, что не надобно мне никакой иной утехи, как только почаще с вами любиться». — «Господа боже мой, — это муж ей, — да ведь и я ни о чем другом не помышляю!» — «Уж вы поверьте, мой дружочек, — поет тем временем дама, — что никогда ни один мужчина не коснулся моих уст, кроме вас, да братьев или кузенов ваших и моих, когда они навещали нас и вы приказывали мне поцеловать их, Господь тому свидетель. И думается мне, что нет в целом мире человека красивее и добрее вас». — «Да неужто, душенька моя? — изумляется муж. — А что скажете вы о том оруженосце, который сватался к вам?» — «Фи, фи, не грех ли вам и поминать! — восклицает дама. — Клянусь, что когда я увидела вас впервые, то и разглядеть как следует не успела, слишком уж далеко вы стояли, оттого-то его сватовство и затеялось прежде вашего, но, будь он хоть дофином Вьеннским ¹⁷, я ни за кого, кроме вас, не пошла бы. Сам Господь мне помог: ведь батюшка и матушка расположились было выдать меня за него, но я никогда бы им не подчинилась, уж и не знаю, как я от него избавилась, видно, была на то воля Божия».

И давай ласкать мужа во всю мочь, не жалея ни силы, ни уменья, а после и говорит нашему [48] простаку: «Знаете ли, мой дружочек, что я хочу попросить у вас? Только не отказывайте мне, ради бога!» — «Не откажу, душенька, обещаю все исполнить, что смогу». — «Так вот, знаете ли, мой дружочек, жена такого-то завела себе новое платье с беличьей оторочкою, и мне непременно надобно справить себе не хуже, — клянусь душой, не для того, что мне пристала охота покрасоваться, а просто, думается мне, вам следует содержать меня достойнее и богаче, нежели ее содержит муж. Вы поглядите-ка на нее, — неужто она сравняется со мною? Боже меня упаси хвастаться, но говорю это для того лишь, что уж больно она передо мной нос дерет!» Тут разумный супруг, который, как вам уже известно, крепко скупенек и полагает, что у жены и без того довольно нарядов, по некотором раздумьи отвечает ей: «А разве, душенька, мало у вас нынче платьев?» — «Господи боже мой, — восклицает она, — да где же у меня платья-то! По мне, их и вовсе не надобно, я могу и в дерюге проходить, только вот от знакомых стыдно!» — «Ах, душа моя, стыд не дым, глаза не выест, пусть их смеются, нам с ними делить нечего». — «Воля ваша, мой друг, — говорит она, — только вот рядом с нею я выгляжу замарашкою, не говоря уж о моей старшей сестре, которой я, по обличью моему, в матери гожусь».

И может случиться так, что добряк-муж уступит ей и доставит все просимое — к своему же урону, ибо, заполучив обновы, жена пуще прежнего пристраститься к гуляньям [49] да танцам. Так он сам поспособствует своему бесчестью, о коем и не помышлял ранее.

Но ежели откажет он жене в просьбе, то знайте, что дама все перевернет, а своего добьется — иным способом и в ином месте, — а добиться нетрудно, ибо нрава она веселого и игривого и сердцем не зла, оттого-то и заведен у ней милый дружок, да вот незадача — он беден, как церковная мышь, и не только платья подарить ей не может, а и сам на ее средства содержится. Вот почему она и присмотрит себе другого любовника — тот однажды уже упрашивал ее принять от него в подарок брильянт, а со служанкою послал ей двадцать или тридцать золотых экю, если не больше, однако она решила поддаться не вдруг и не взяла от него ничего. И, хотя подношения сии отвергла, но зато подарила своего воздыхателя ласковым взглядом, и он, этим ободренный, опять приступится к служанке нашей дамы, — подстережет ее, скажем, у фонтана и скажет ей: «Жеанна, голубушка, мне надобно сказать вам одно словечко». — «Слушаю вас, господин мой». — «Вы знаете, голубушка, какую любовь питаю я к вашей госпоже, так скажите, прошу вас, вспоминает ли она когда-нибудь обо мне?» — «Вот, ей-богу, вспоминает, — отвечает служанка, — и все только добрым словом; думается мне, она к вам расположена». — «Ах, Жеанна, голубушка, — просит он, — вы уж не позабудьте, напомните ей обо мне лишний разок да похвалите поусерднее — я вам за то платье подарю, а пока примите-ка вот это». — «Ну уж [50] нет, — говорит она, — ничегошеньки я не возьму». — «Да, ей-богу, возьмите, — упрашивает он, — и, не сочтите за труд, приходите завтра с новостями».

Вот служанка, воротясь домой, говорит даме: «Ей-богу, сударыня, повидала я нынче кое-кого, кто по вас исстрадался так, что дальше некуда». — «Кто же это такой?» — спрашивает дама. — «Да тот самый кавалер, сами знаете, о ком я толкую». — «Что же он?» — «Да ей-богу, совсем замаялся от любви, сам бледен как смерть и глядит, точно безумный». — «Ах, какая жалость, — восклицает хозяйка, — а ведь он строен и собою хорош, не правда ли, Жеанна?» — «То-то и есть, что хорош, — подпевает та, — сами видите, краше его навряд и сыщешь. Да к тому же и богат, и тароват, и любить вас будет без памяти». — «Ах, господи, — сетует дама, — у моего-то пентюха и нитки не выпросишь, только заикнешься о чем, он уж крик подымает». — «Эх, госпожа, да разве можно такое от мужа терпеть!» — «Да как же мне быть, Жеанна, коли мне люб тот мой всегдашний дружок, не могу же я взять да уступить другому!» — «Уж поверьте мне, хозяйка, только сдуру можно любить нищего дворянина-прощелыгу — ему лишь бы своего добиться, а там он женщину и в грош не ставит, такой уж подлый народ, и никакой вам от него прибыли, напротив, вы же на него и разоряетесь. А этот кавалер, Господь тому свидетель, осыплет вас подарками и содержать станет по-королевски, и в нарядах у вас недостатка не будет, и платьев он вам [51] накупит всех цветов, какие есть, одна только и останется вам забота — половчее соврать хозяину, откуда такие достатки». — «Ах, Жеанна, я совсем растерялась, прямо ума не приложу, что и делать». — «Да, ей-богу, решайтесь, хозяйка, ведь я обещалась завтра утром принести ему ответ». — «Так как же мы поступим, Жеанна?» — «Ну вы уж положитесь на меня, хозяйка, я пойду завтра к фонтану, где он будет поджидать меня, и скажу ему, что пока вы на свиданье не решились, потому как опасаетесь бесчестья. Так подам ему надежду, а дальше — больше, и, думается мне, дело наше отлично сладится».

Вот назавтра отправляется служанка к фонтану и встречает там влюбленного, который уже с трех часов томится в ожидании; эдак она нарочно заставляет его помучиться, ибо что толку от любви, которая сама в руки идет?! Он бежит ей навстречу и здоровается с нею, а она с ним. «Жеанна, голубушка, какие новости вы мне принесли? Что поделывает ваша госпожа?» — «Ох, господин мой, хозяйка сидит у себя дома в задумчивости да в горести». — «А отчего же, голубушка?» — «Да оттого, что у хозяина нашего тяжелый нрав, вот и у хозяйки житье худое». — «Ах, будь он проклят, старый мерин!» — «Аминь, — отвечает служанка, — ваша правда, нет больше мочи в одном доме с ним жить». — «Так говорите же поскорее, Жеанна, голубушка, что ответила ваша госпожа?» — «Да уж поверьте, — та ему, — я ей расхвалила вас вовсю, но она и слушать меня не стала, и никогда на такое не [52] склонится, больно уж боится она своего мужа, да и как не бояться эдакого грубияна; опять же, решись она на такое дело, так ведь за нею не только мужний надзор, а и батюшка с матушкою глаз с нее не спускают, да и братья тут как тут. Уж вы поверьте, что она, бедняжка, и с мужчиною-то посторонним ни разу словечком не перемолвилась за то время, что я ей служу, а тому, почитай, четыре года будет, разве что с вами одним в тот раз, а, сказать по правде, она частенько об вас вспоминает, и, думается мне, что коли она полюбит кого, то вас именно, уж мне ли ее не знать». — «Жеанна, голубушка, — просит он, — я вас молю, устройте мое дело, я вам за то половину моего состояния готов отдать». — «Да говорю же вам, — та в ответ, — что я ей об вас толковала, уж очень вы мне по душе пришлись, хотя, сказать по правде, сроду я эдакими делами не занималась». — «Увы мне, голубушка, посоветуйте же, как теперь быть?» — «Да как быть, — та в ответ, — сперва надобно вам потолковать с нею: нынче оно пришлось бы кстати, как раз муж отказал ей справить платье, какое она у него просила, вот она и гневается на него. Мой вам совет, приходите-ка завтра в церковь, да поздоровайтесь с нею, да признавайтесь смело в любви, к тому же приложите и подарки ваши: хотя, я знаю, она и не примет от вас ничего, но все же увидит вашу щедрость и богатство, и оттого ее приязнь к вам усилится». — «Да отчего же не возьмет она подарков, коли я с радостью одарю ее?» — «Нет-нет, и не надейтесь, не возьмет, ведь такой [53] добропорядочной да тихонравной женщины, как моя хозяйка, во всем мире не сыщешь; однако вы дайте мне то, чем собрались одарить ее, а я уж ее уломаю или, по крайности, хоть попробую — попытка не пытка». — «Вот спасибо, Жеанна, на добром слове».

И Жеанна, посмеиваясь втихомолку, возвращается домой, к хозяйке. «Над чем это ты смеешься, милочка?» — спрашивает ее дама. — «Ох, госпожа моя, тут кое-кто совсем закручинился, вздыхая по вас». — «Верно ли?» — «Да уж куда вернее, госпожа, завтра об эту пору он сбирается говорить с вами в церкви». И наставляет хозяйку такими словами: «Держите себя строго и надменно, но только очень-то его не отпугивайте, а поиграйте, как кошка с мышью».

Итак, отправляется наша дама в церковь, а воздыхатель ее поджидает там уже с трех часов, выказывая примерное благочестие, каковое одному Богу ведомо. Место он себе выбрал подле чаши со святой водою, где, хочешь не хочешь, приходится подать святой воды даме и ее сопровождающим, а им — поблагодарить его за учтивость; бедняга рад бы оказать услугу поважнее, лишь бы угодить и понравиться даме, И видит он, что она сидит одна-одинешенька на своей скамье и читает часослов, смиренно опустив очи долу, словно святая на иконе. Тут он приближается к ней и заводит беседу, но дама ни на что не соглашается и ничего не желает принимать от него, однако же отвечает ему так, словно любит его всей душой и только бесчестья боится, [54] и он, уверясь в этом, остается доволен и счастлив.

После этой беседы они расстаются. Дама и служанка держат совет, обсуждая свое дело, и девушка говорит: «Я знаю, госпожа, что теперь он ждет не дождется со мною переговорить, но я ему скажу, что вы так ни на что и не решились, и я этим очень опечалена, ибо мне жаль его. И еще добавлю, что монсеньор уехал из дому, и велю ему прийти завтра вечером, сама отопру ему дверь и проведу в вашу спальню, как будто вам о том неведомо, а вы уж притворитесь недовольною. И поломайтесь хорошенько да заставьте себя упрашивать, — пусть знает вам цену, а еще пригрозите, что позовете на помощь, да и кликните меня, — уж поверьте, чем упорнее вы будете стоять на своем, тем крепче он вас полюбит и тем богаче одарит. А я оставлю при себе те подношения, что он для вас передал, и скажу, что вы ото всего отказались. И вам при нем доложу, что он подарил вас деньгами на богатое платье, а вы браните меня перед ним, да покрепче, и прикажите все ему вернуть. Словом, вы уж положитесь на меня, госпожа, а я, клянусь Богом, дело это обстряпаю так, что и самого черта обведу вокруг пальца». — «Ну, что ж, делайте, как знаете, Жеанна», — молвит дама.

Тогда уходит служанка и встречается с влюбленным, и тот спрашивает у ней, как обстоят дела. — «Ах, господи, — говорит она, — дело-то наше стоит на месте, и зачем только вы меня сюда замешали; ей-богу, опасаюсь я, [55] как бы госпожа моя не выдала меня своему супругу либо знакомым. Разве что упрошу я ее принять ваши подарки, и тогда, почитай, дело ваше сладится; так и быть, постараюсь еще, да к тому ж оно нынче и ко времени придется, муж моей госпожи как раз отказал ей в платье, которого ей так хотелось, что она спала и видела его». Тут влюбленный наш вручает служанке двадцать или тридцать экю золотом, а она ему на это: «Ну ладно, сударь, только затем и беру, что вы человек достойный, уж и не знаю, нечистый ли меня попутал взяться за ваше дело, а только сроду не пособляла я мужчинам в эдаких шашнях, ведь оно куда как опасно, — одно слово, и пропала моя головушка. Да уж очень вы мне пришлись по душе — была не была, а устрою я ваше дело. Мне-то ведь известно, что вы приглянулись моей госпоже. А теперь послушайте: хозяин наш нынче в отлучке, так вы приходите потихоньку ночью, часам к двенадцати, к задней калитке, и я проведу вас в хозяйкину спальню, — она спит крепче младенца, вот вы и примоститесь рядышком с нею да и к делу, а другого средства помочь вам нету. Главное, темно будет, да оба вы в чем мать родила, а это уж на что лучше, — в потемках да голышом легко такого натворить, на что при свете божием никогда не решишься». — «Ах, ах, Жеанна, голубушка, вот спасибо вам за услугу, уж я вас не позабуду и отблагодарю сполна!»

Вот, с наступлением ночи является влюбленный туда, куда приказано ему Жеанною, которая заранее обо всем предуведомила хозяйку. [56] И ложится он потихоньку в постель к даме, а та прикидывается крепко спящей, но, почувствовав, что ее обнимают, притворно вздрагивает и вскрикивает: «Ах, кто здесь?» — «Это я, любовь моя!» — «Нет, клянусь Господом, так у нас дело не пойдет!» И она вскакивает с постели и кличет Жеанну, но та затаилась и молчок, так что даме помощи ждать неоткуда. И она, видя бедственное свое положение, громко сетует: «Ах, меня предали!» И долгое время противится и обороняется от нападения, но под конец, словно выбившись из сил, нехотя уступает, проливая притом горькие слезы, как оно и подобает бедной одинокой женщине, застигнутой врасплох, но все это проделывает молчком, ибо страшится бесчестья, а иначе подняла бы крик; но, коли дело уж сделано, крик не поможет, а честь дорога. Тут настраивают они свои свирели на единый лад и долгое время играют согласно и сладко.

Вот так и украшают они голову простака-супруга. И являются у дамы платья да наряды, в коих муж ей отказывал, — зато теперь-то они станут ему дороже денег. И дама наша подстраивает так, что ее мать на глазах у мужа дает ей сукно на платье, дабы усыпить его подозрения, мать же обманщица уверила, будто выручила деньги на сукно от продажи разных мелочей, о которых муж не знал, а иногда и мать знает правду, ибо чего тут скрывать — дело житейское.

За первым платьем следует второе, а к ним два или три серебряных пояса и без счету прочих украшений. И со временем муж, [57] которого Бог не обделил, как я уже говорил, ни умом, ни хитростью, начинает кое-что подозревать, а бывает, и увидел, чего ему видеть не положено, либо же друзья шепнули ему словечко: ведь как не скрывай, а все тайное рано ли, поздно ли выходит наружу, И одолевает его злая ревность. Теперь принимается он следить за женою, притворяется, будто выходит из дому надолго, сам же вдруг возвращается ночью, дабы застигнуть любовников врасплох, но никак ему сие не удается. И вечно он не в духе, и ко всему в доме придирается, и бранится, но дама ему не уступает, и последнее слово всегда за ней, ибо она помнит о знатном своем происхождении и высокородных друзьях, которые время от времени наведываются увещать ее мужа. А втихомолку потешаются над горемыкою; ему же вовек не видать больше радости: все вокруг его обманывают — беда, и только. Имение его придет в упадок, сам он состарится да высохнет, что твои мощи. И тщетно станет он заботиться о своем доме и оберегать добро от разорения — дела его расстроятся, все пойдет кувырком. Так и суждено ему маяться в брачных сетях, куда угодил он, приняв семейные мучения за радости; не попади он в сети, не кончил бы столь плачевным образом и не спознался бы с эдакими бедствиями. Так и доживет он до смерти в тяжком томлении и в горестях окончит свои дни. [58]

РАДОСТЬ ШЕСТАЯ

Шестая радость брака в том заключается, что человек, женившись, претерпел все мучения и тяготы, выше описанные или некоторые из них, однако же пребывает пока еще в молодых летах и жену имеет вовсе не такую, как ранее сказано; сам он добронравный человек и согласно, дружно живет с женою, доставляя ей всяческие радости; и, хотя потакает ей во всем, она, будучи женщиной достойною, старается явить себя хорошей хозяйкою и входит в дела своего мужа, помогая ему, сколько хватит уменья, даже если он сам председатель суда. Да все же, как бы ни была она довольна и ублажена, как бы ни лелеял ее муж, избавляя от всяческих забот, женщина есть женщина: всегда придумает, чем озадачить супруга да ввести его в сомнение.

Вот, скажем, проведут муж с женою в своей спальне всю ночь и целое утро, лаская и забавляя друг друга всевозможно, а вслед за тем он встает, она же, оставшись одна в спальне, причесывается, принаряжается и выходит веселая да ко всем любезная; тут же спешит она распорядиться насчет обеда и прочих домашних дел; вот настает время садиться за стол и муж зовет даму. Но какая-нибудь из служанок или кто-то из детей докладывает ему, что она обедать не намерена. «Да пойдите же и скажите ей, чтобы пришла», — велит муж. Вот приходят служанка или дочь к хозяйке и говорят: «Госпожа, хозяин приказал передать, что ждет вас к столу и не приступит к трапезе, пока вы не [59] придете». — «Иди и скажи ему, — отвечает та, — что я обедать не буду». — «Иди и скажи ей, — опять говорит муж, — чтобы шла немедля». Получивши новый отказ, добрый супруг сам отправляется к своей половине и начинает расспрашивать ее, что приключилось, хотя и до того она не однажды ломала перед ним такую же комедию и расспросами от нее ничего путного не добьешься, да и добиваться не стоит: просто-напросто вздумалось ей пожеманиться. И как он ее ни уговаривай, не пойдет она обедать, и дело с концом. Но иногда все-таки муж уломает ее и, обнявши за плечи, будто новобрачную, поведет к столу, а там уже и яства простыли, пока он ее обхаживал. Да и севши за стол, дама разведет кривляния и церемонии и крошки в рот не возьмет, также и супруг-простофиля куска не съест, на нее глядючи; и чем больше он будет о жене заботиться, тем печальнее она станет глядеть, дабы ввести его в беспокойство. И умно поступает: ибо женщине мало заручиться опекою того, кто ее любит и верно служит, но во что бы то ни стало надобно добиться расположения мужа, когда его одолевают горестные мысли. Ей кажется, будто она хорошо делает, вгоняя мужа своего в тоску да кручину.

А бывает иногда и так, что хозяин, выйдя из дому по своим делам, приводит с собою одного или двух своих друзей, поскольку у него есть надобность в этих людях либо у них до него дело. И тогда перед возвращением, как уже сказано, посылает он слугу к жене передать, чтобы приказала она прибрать дом [60] и достойно встретила гостей, коих пригласил он к себе, ибо он им обязан многим и ведет с ними общие дела; также просит он даму через посыльного, чтобы приготовила она им хороший обед, дабы ублаготворить их всем, чем только можно. Вот является слуга к даме и, поздоровавшись, говорит: «Госпожа, хозяин скоро вернется домой, а с ним пожалуют четверо господ, его знакомых, так он просит вас прибрать в доме да приготовить все и оказать им достойный прием». — «Господи боже! — восклицает дама, — не хватало мне еще пиры для него закатывать, да отчего же он сам-то не явился?» — «Этого я не знаю, госпожа, я говорю то лишь, что мне велено». — «Господь свидетель, ты слишком обнаглел и суешься не в свое дело!» Тут слуга прикусывает язык, а дама удаляется к себе в комнату и, уж будьте уверены, пальцем не шевельнет ради мужа — мало того: еще и разошлет всех слуг из дому, одного туда, другого сюда, а дочерей своих, коли они есть у нее, и служанок научит, что им говорить, когда явится хозяин.

Вот он приходит и зовет домочадцев; на зов является дочь либо служанка, и он спрашивает, все ли готово к встрече. «Ох, господин, — слышит он в ответ, — хозяйка наша преопасно занемогла, так что ничего не сделано». Разгневанный хозяин ведет гостей своих в залу или в другую большую комнату, если есть в доме таковая, — и что же: очаг холодный, угощения нет как нет; судите сами, каково ему перенести это. А ведь друзья его, коих он привел, отлично знали и видели, что он посылал слугу [61] перед собою, вот теперь и уразумели они, что он за хозяин в доме: все его слова здесь звук пустой. Напрасно кличет да созывает он людей: покажется всего только самый нерадивый из слуг да какая-нибудь убогая старушонка, коих дама оставила в доме, хорошо зная, что они ни на что путное не годны. Тогда идет он в комнату к жене и говорит ей: «Как же это, милая моя, вы не исполнили того, что я приказал?» — «Сеньор мой, — отвечает она, — да вы столько всего приказываете, что я ума не приложу, куда мне вперед кидаться». — «Пресвятая Дева! — сокрушается он, почесывая в затылке. — Знали бы вы, какую великую досаду учинили мне, ведь я привел людей, коим премного обязан». — «А я-то тут при чем, сеньор мой! — возражает жена. — Мне какое до этого дело? Очень нам нужны ваши гости! Ей-богу, кажется мне, что вы совсем из ума выжили. Но, впрочем, поступайте, как сами знаете, а мое дело десятое». — «А скажите-ка, милая моя, зачем вы слуг-то всех разогнали!» — «Да откуда же я знала, что вам в них нужда будет», — отвечает жена, хотя отослала она слуг нарочно, желая досадить супругу. И тот, не тратя больше слов, замолкает и принимается сам исправлять дело, ибо легче ему потерять сотню золотых экю, нежели нанести обиду гостям своим. А даме все нипочем, она-то ведь знает, что муж ей спустит и это, ибо не впервой она таково с ним обходится. Коротко сказать, хозяин сам бегает по дому да собирает слуг, да суетится и хлопочет вовсю, требуя чистых белых скатертей и [62] салфеток для стола, но ему докладывают, что ничего такого нету. Потом идет хозяин опять к даме и говорит ей, что эти сеньоры (либо родственники его, либо близкие друзья) очень просят ее выйти к ним, и сам слезно упрашивает ее оказать гостям ласковый прием. «Да что мне там делать!» — отнекивается она. «Душенька моя, очень прошу вас, из любви ко мне выйдите в залу!» — «И не подумаю, — отвечает дама, — коли гости ваши такие важные господа, какая им радость от ничтожной женщины». Иногда же бывает, что дама согласится выйти к гостям, но, выйдя, окажет им такой прием, что лучше было бы для почтенного супруга не выпускать ее вовсе, ибо, видя небрежительное обхождение хозяйки, гости вконец разобидятся. А ежели она останется в своей комнате и муж попросит у ней салфеток да скатертей, ответ один: «Какие вам еще скатерти? Хватит с них и того, что есть, невелики господа. Когда приходят к нам в гости братья или кузены мои, то и для них, хотя они родом ничуть не ниже, других не стелят; ну а те, что получше, нынче в стирке. Что же до салфеток, так я бы и рада выдать их вам, только вот нынче утром ключи потеряла; ума не приложу, куда это я могла подевать их, — видите, вон служанка моя ищет их в перине на кровати. Ох, голова у меня кругом идет от всех ваших затей!» — «Вот оно как! — говорит муж. — Ну, глядите, коли вы меня обманываете! А и собью-ка я сейчас замки с ваших сундуков». — «Вот и славно! — отвечает дама, — Чего же еще от вас ждать, сбивайте [63] на здоровье, а я на вас полюбуюсь». Долго думает бедняга, как ему поступить; наконец, поверив жене на слово, он все же обходится тем, что есть, и приглашает гостей к столу. Первым делом надобно подать свежего вина, ибо то, что пьют из открытого бочонка каждый день, давно уже выдохлось; но никак не могут отыскать коловорота, который дама запрятала подальше. И нет в доме ни сыра, ни другого угощения, так что приходится одалживаться у соседей. А в это время хозяйский конюх посиживает со слугами гостей в конюшне да сплетничает о том, как хозяйка, разгневанная приходом чужих господ, сказалась больною. После трапезы подходит время укладываться спать, но и тут хозяину никак не добиться ни чистых простыней (все из-за ключей, якобы потерянных), ни подушек, ни тонких ночных колпаков; остается гостям ночевать на какой-нибудь грубой дерюге. И наутро отправляются эти господа восвояси, по горло сытые нелюбезностью хозяйки, а слуги по дороге докладывают им все, что вызнали от хозяйского конюха: ох, и перемоют они даме косточки дорогою! Само собой, они не очень-то рады эдакому приему и говорят друг другу, что ноги их долго не будет теперь в этом доме; немалые труды придется употребить достойному нашему хозяину, дабы снова залучить их к себе в гости.

А хозяин поутру идет к жене и говорит ей: «Ну, милочка, удивили вы меня вчерашним обхождением с гостями нашими, уж и не знаю, как мне с вами дальше управляться». — [64] «Пресвятая Дева! — восклицает она. — Как это со мною надобно управляться? о господи, я ли не стараюсь день и ночь: откармливаю свиней, цыплят, да гусей, тку и пряду, тружусь не покладая рук, так что, верно, и умру до срока; а теперь, значит, мне и отдохнуть часок нельзя, когда вы-то сами гуляете напропалую да спускаете все мною заработанное с людьми, которых я знать не знаю». — «Знать не знаете? Да ведь эти люди могут мне либо навредить, либо помочь».

Тут и напоминает ему жена, что, когда один здешний вельможа, большой любезник, приходит к ним в дом, муж обходится к ним грубо и неприветливо; на это он отвечает, что негоже ей и заманивать этого молодца в гости, — мол, нечего ему здесь делать. А жена возражает: это, мол, сами вы его и приглашали, и муж заспорит с нею, и вот пойдут у них споры да раздоры, а, бывает, он, под горячую руку, и приколотит ее, от гнева совсем голову потеряв. И объявляет жене: «Клянусь спасением души, если я еще раз застану его здесь или вы хоть словом помянете его, я вас так взгрею, что вы света Божьего не взвидите!» — «Да по мне, клянусь, пускай его хоть повесят, но все равно выйдет по-моему, ибо кто не грешит, тот и не кается. Будь я дурного поведения женщиной, я бы так не гневалась, а, напротив, обхаживала вас, как вам и не снилось». И расстаются они в ссоре и, бывает, ночь проводят в разных комнатах, а жене того лишь и надобно, ибо вельможа, о коем у них речь шла, как раз и проберется к ней через [65] заднюю дверь, а то и через окно. Но мало помалу гнев у супругов уляжется, и добродушный муж начнет потихоньку подлизываться к жене, нахваливая ее, ибо женщине ничто так не мило, как похвала: и нет такого хвалебного слова, пусть даже чересчур льстивого либо лживого, какому она не поверит, лишь бы оно служило к ее славе. Так и проходит время, как вдруг почтенный человек случайно застает даму болтающей с названным вельможею в доме, либо в церкви, либо в праздничном собрании, куда сам он угодил ненароком, и, увидавши это, впадает в злейшую ревность. Гнетет его тяжкое уныние, и сомнение, и горе, отчего он чуть не безумным становится, ибо невозможно благородному сердцу мужчины смириться с женским обманом. И узнай он хоть раз об измене жены, он так занеможет душою, что никакой, даже самый искусный, лекарь не исцелит его от эдакой напасти. А ежели он вздумает добиваться правды и искать себе позора, то наверняка и найдет его, тем самым сполна заслужив мучения, им переносимые; недаром говорится: ищите и обрящете; в таком случае бедняга, почитай, совсем пропал, — ведь он будет днем и ночью неустанно следить за женою, а она в отместку ему натворит дел похуже. Так придут в упадок и сам он, и имение его; застигнет беднягу старость раньше срока и станет он, за все свои брачные мучения, ни на что ни годным дряхлым ворчуном. Так вот и попадаются простаки в брачные сети, где уготованы им лишь печали да огорчения, что сами они радостями [66] почитают, ибо другой жизни себе и не желали, а ежели в том и раскаются, то все равно слишком поздно. И вечно будут тяжко маяться и в горестях окончат свои дни.

Комментарии

1. Здесь и далее развивается очень популярная в средние века легенда о том, что французы были потомками троянцев — бежавших из-под стен гибнущей Трои ее защитников. Согласно этой легенде, сын Гектора Франсион обосновался в долине Дуная и построил город Сикамбрий. Он платил дань Риму, но за помощь императору Валентиниану (IV в. н.э.) в его войне с алланами был от выплаты дани освобожден. Спустя десять лет император снова стал требовать дани. Франки вступили с римлянами в войну, завершившуюся в конце концов победой франков во главе с Клодионом. Эту легенду излагает уже латинский хронист VII в. Фредегарий. Она стала «официальной» и вошла в «Большие французские хроники».

2. Согласно приведенной выше легенде, франки из долины Дуная переселились в Германию, а оттуда в Галлию, потеснив там римлян.

3. В данном случае, как и Жан де Мен в «Романе о Розе», автор «Пятнадцати радостей брака» использует включенное Вальтером Мапом (ум. ок. 1208 г.), известным латинским писателем, в его книгу «О пустяках придворной жизни» письмо некоего Валериуса (Валерия) к его другу Руфину, в котором он отговаривает последнего от намерений жениться.

4. Речь идет об авторе «Жалоб Матеолуса».

5. Речь идет о том, что автор «Пятнадцати радостей брака», видимо, принадлежал к духовенству.

6. Эскарлат — ярко-красная шерстяная материя. Малина — кружевная материя, выделывавшаяся в городе Малине (Мехельне) в Бельгии.

7. Экю — золотая или серебряная монета большого достоинства, имевшая на одной стороне герб Франции.

8. Ливр (от лат. libra — фунт) — денежная единица в средневековой Франции, имевшая в разное время различное достоинство.

9. В средние века (да и много позднее) трактиры служили в качестве небольших гостиниц или постоялых дворов.

10. Барриль — старинная мера емкости, равная примерно 150 л.

11. Стрекало — заостренная палка, которой подгоняют вьючных животных.

12. Шоссы — часть мужской одежды, род штанов (hauts-de-chausses) или чулок (bas-de-chausses).

13. Парламенты — во Франции классического и позднего средневековья высшие судебно-административные органы управления, размещавшиеся в центре провинций.

14. Хлодвиг (ок. 466 — 511 гг.) — один из первых франкских королей из династии Меровингов, основатель Франкского государства.

15. Речь идет о сражении при Вест-Розебеке 27 ноября 1382 г., в ходе которого французский король Карл VI одержал победу над фламандскими горожанами под руководством патриция Филиппа Артефелде.

16. Ипокрас — сорт сладкого виноградного вина, в которое добавлялись различные ароматические вещества (амбра и др.). Пино — сорт вина, изготавливаемого из мелкого, но особенно сладкого винограда.

17. Вьеннские дофины — наследники престола, получавшие по традиции (начиная с 1349 г.) во владение область Дофине (на, юго-востоке Франции). Вьенн — город на юго-востоке Франции.

(пер. Ю. Л. Бессмертного)
Текст воспроизведен по изданию: Пятнадцать радостей брака и другие сочиения французских авторов XIV-XV вв. М. Наука. 1991

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

<<-Вернуться назад

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.