Восстание французских крестьян 1358 г., известное под именем Жакерии (от Жак Простак — таково было насмешливое прозвище, данное крестьянам дворянами), является одним из ярких проявлений ожесточенной классовой борьбы в средневековой деревне, особенно обострившейся в условиях развивавшегося обмена и роста товарности сельского хозяйства. Чтобы понять причины Жакерии, необходимо иметь отчетливое представление о тех изменениях, которые произошли в материальном и правовом положении французского крестьянства на протяжении XII—XIV вв. Основным фактом социальной истории французской деревни этой эпохи является освобождение крестьянства, которое имело здесь свои специфические особенности и сводилось к превращению лично зависимых людей, так называемых сервов, в свободных поселян — вилланов, повинности которых были уже не личного, а реального характера и обусловливались главным образом земельным держанием. И если еще в XII в. для французского крестьянства типично было состояние серважа, то уже в начале XIV в. типичным делается состояние свободного вилланства. Освобождение сервов выражалось в уничтожении специфических сервских повинностей — “подушного” или поголовного обложения (chevage), права “мертвой руки” (mainmorte), т. е. пошлины с наследства крестьянина, “формарьяжа” (formariage), или “брачной повинности”, в силу которой сервы несли особые платежи за разрешение заключать браки со свободными лицами или лицами из поместий других сеньеров, и наконец “произвольной тальи” (taille a merci), дававшей право сеньеру облагать имущество своих людей какими угодно поборами в любое время и по своему усмотрению. Отпускные грамоты, единичные и коллективные, вызваны были фискальными интересами сеньеров и давались за плату, иногда очень значительную, настолько значительную, что сервы, не будучи в состоянии уплатить ее, нередко отказывались от освобождения. Дело в том, что рост [8] товарности сельского хозяйства, дававший возможность продавать излишки сельскохозяйственной продукции состоятельным слоям деревни, ничего не давал малоимущему крестьянству, которому из продукции своего скудного хозяйства продать было нечего и которое следовательно совсем не имело денежных средств, чтобы заплатить сеньеру выкуп за освобождение от крепостной зависимости. Бывало и так, что крестьяне прямо разбегались с поместий, не желая платить выкупных сумм за дарование им личной свободы. Очевидно, что в условиях только начинавшего развиваться обмена деньги достать было трудно даже и имущим крестьянам. Неудивительно поэтому, если распоряжением короля Людовика X, изданным непосредственно вслед за его знаменитым ордонансом об освобождении сервов (1315 г.), предписывалось штрафовать тех крестьян, которые упорно не хотели платить деньги за дарование им свободы. Все же практика освобождений делала быстрые успехи, и не только по инициативе сеньеров, но и по инициативе состоятельных крестьян, так как выгоды ее для той и другой стороны были очевидны: сеньер получал деньги, которые необходимы были ему в условиях развивавшегося обмена, а крестьянин из кабального человека-холопа превращался в лично свободного земледельца. Перечисляя права последнего, одна отпускная грамота XIII в. говорит, что он, будучи свободным человеком, имеет право по усмотрению распоряжаться своим имуществом, делать завещания, заключать браки, принимать духовное звание и самостоятельно выступать на судебных процессах. Правда, если крестьянин освобождался от крепостной зависимости, то земля его от крепостных повинностей не освобождалась, и последние выражались в денежных и натуральных платежах и незначительной барщине. Свободный виллан не был следовательно собственником своей земли, а лишь вечно наследственным ее владельцем, на котором тяготел ряд феодальных повинностей, иногда очень многочисленных, очень мелочных, убыточных и стеснительных для крестьянского хозяйства, бывших вечным источником враждебного чувства крестьян к их сеньерам.

Сплошь и рядом сеньеры поневоле должны были итти на уступки своим сервам и даже иногда освобождать их без выкупа, вынуждаемые к этому чрезвычайной подвижностью населения и постоянной угрозой бегства крестьян с их участков. Широкий процесс колонизации проходил в XII—XIII вв. не только в Германии, но и во Франции, выражаясь главным образом в заселении тех обширных лесных пространств, которые в XI в. покрывали большую часть территории Франции. Колонисты оседали здесь на льготных условиях, как свободные поселенцы, с точно определенными повинностями пользу сеньеров. Среди дремучих лесов вырастали [9] таким путем не только деревни, но и целые города —так называемые “новые города”, и эти новые центры не могли не притягивать к себе все новых и новых поселенцев, состав которых пополнялся главным образом беглыми сервами. Сервы бежали и в города иного типа — коммуны и города буржуазии, которыми покрылась на протяжении XII—XIII вв. Франция. Бежали они и на другие поместья, на территории которых серваж отменялся ила смягчался. Вернуть беглого серва было делом нелегким. Требовалось доказать его несвободу на суде свидетельскими показаниями, а это было связано с такими хлопотами, что сеньеры часто предпочитали заключать полюбовные сделки с беглецами и давать им освобождение за денежную плату. Иногда сеньеры заставляли своих крестьян клятвенно обещаться не покидать пределов поместья, ко само собой разумеется, что радикальным средством предотвратить это бегство было освобождение, т. е. дарование крестьянам тех же льготных условий, которые они могли найти в местах своих новых поселений.

В начале XIV в. в основном процесс внутренней колонизации кончился, а вместе с тем кончилось и устройство новых поселений, когда-то привлекавших массу крестьянства. При таких условиях в деревне все более и более развивалось малоземелье, при котором гнет со стороны феодальных сеньеров ощущался особенно болезненно. К тому же сеньеры теперь уже не боялись пассивного протеста своих крестьян, выражавшегося раньше в бегстве их на новые места, и поэтому не стеснялись усиливать феодальную эксплоатацию. Эта эксплоатация не уменьшилась, а, наоборот, еще более возросла в эпоху начавшейся с конца 30-х годов XIV в. Столетней войны, разорившей деревню. И само собой разумеется, что разоренные войной крестьяне особенно остро ощущали тяжесть феодального гнета. Наряду с бандами голодных бродяг крестьянину стали досаждать отряды наемных солдат — и своих и чужих, — безнаказанно грабивших его во время войны и еще более грабивших во время перемирий. Распускаемые со службы за прекращением военных действий эти обломки бывших армий отнюдь не складывали оружия. Соединяясь в отряды под. начальством вождей из знатных и простолюдинов, они захватывали замки и укрепленные города, господствовали над окрестной территорией и кормились за счет населения, утесняя его [10] всевозможными способами. Современники оставили нам подробные повествования о разбойничьих подвигах этого международного сброда, для которого ничего не было запретного на чужой территории. Гасконцы, наваррцы, испанцы, англичане, бретонцы, немцы, брабантцы и другие наемники, разоряя жителей, захватывали их в плен, влекли за собой пленников сворами, как собак, истязали их бичами, выбивала им камнями зубы, отрубали руки и ноги, вспарывали животы, в лучшем случае томили в заключении, пока не получали выкупа по своему усмотрению.

Лозунг восставших жаков заключался, по словам хрониста, в “истреблении знатных людей всех до последнего”. На самом деле, к чему существование знати, раз она ничего не делает для блага, страны, а лишь только утесняет крестьянство? Неужели дворяне нужны лишь для того, чтобы кормиться на счет широких масс населения? Не лучше ли покончить с ними силами народа, а вместе с тем раз навсегда покончить со всеми теми повинностями, которыми дворянство обложило крестьян в свою пользу? Ничего крестьянин не видел от своего сеньера, кроме вреда, тем более что этот сеньер, притворяясь верным слугой короля, на самом деле часто дружил с заклятыми его недругами, в частности, непрочь был при случае сам стать бригандом или по крайней мере войти с бригандами в стачку, чтобы общими силами грабить крестьянина. Такой взгляд на сеньеров нашел себе прекрасное выражение в басне о собаке и волке, записанной у Жана де Венетт, как известно, относившегося очень сочувственно к бедствиям простого народа. Собака, которая должна была охранять стадо, завела дружбу с волком и вместе с ним стала расхищать овец, искусно обманывая пастуха — своего хозяина. Ясно, что под “проклятою и коварною” собакой, подружившейся с волком, басня разумеет дворян, обманывающих своего господина — короля, а под овцами, которых она предавала волку, — крестьян, которым грозила полная гибель от проклятой собаки. Тот же Жан де Венетт самыми мрачными красками изображает разорение французской деревни в это тяжелое время, особенно подчеркивая то обстоятельство, что “сеньеры переполняли страдания крестьян, отнимая у них и имущество и их бедную жизнь”. Сеньеры не только не делали никаких послаблений крестьянам, но, наоборот, с еще большей строгостью требовали отправления всех феодальных повинностей, так как более, чем когда-либо, нуждались в денежных средствах для снаряжения на войну, выкупа [11] родственников из плена и тому подобных экстренных надобностей. Правда, некоторые из сеньеров выражали опасение, как бы не умереть голодной смертью вследствие разорения деревни, но большинство отгоняло эти страхи простым соображением, что “у, Жака Простака добрая спина, которая все вынесет”. Вообще сеньеры полагали, что крестьян можно держать в повиновении только строгостью и жестокостью. “Приласкай мужика,—так гласила одна современная дворянская пословица, — и он тебя укусит, побей его, и он к тебе будет ласкаться”. Словом, среди дворянства господствовало непоколебимое убеждение, что Жак Простак, если хорошенько поколотить его, выполнит все, что требуется сеньерам. Однако терпение Жака Простака, старая классовая вражда которого к знати обострилась до крайности, все же имело свои пределы. Достаточно было только искры, чтобы вызвать пожар стихийного и жестокого взрыва крестьянского восстания, направленного против усилившегося феодального гнета сеньеров. Надо сказать, что крестьянство того времени не было совершенно инертной и неорганизованной массой. Во Франции издавна существовали села-приходы, наделенные известной долей автономии. И количество таких сел все более и более умножалось, по мере того как отменялась крепостная зависимость. Крестьяне имели своих выборных должностных лиц, сообща пользовались некоторыми угодьями и по мере возможности совместными силами обороняли себя мирными и военными средствами от посягательств на их безопасность и имущество. Выше было уже сказано о мерах вооруженной самозащиты крестьян от бригандов. Правительство отнюдь не запрещало таких мер. Наоборот, изданный под давлением генеральных штатов “великий мартовский ордонанс” 1357 г. разрешал и даже рекомендовал крестьянам и горожанам устраивать союзы для вооруженного сопротивления насилиям разнузданной солдатчины. Само собой разумеется, что при этом трудно было установить, где кончается область законных полномочий и где начинается беззаконие. Да и крестьянам при их ожесточении против правящих классов трудно было удержаться в определенных рамках при выступлении против грабителей, так как в сущности все представители знати рассматривались как грабители. Неудивительно поэтому, что одно из местных вооруженных выступлений крестьян против насильников стихийно разрослось в “беззаконный” мятеж, кровавое восстание — Жакерию.

В это время в политической жизни королевства наблюдалась такая же разруха, как и в жизни экономической. Тяжелая война, поглощавшая огромное количество материальных средств и людей и роковым образом сопровождавшаяся постоянными неудачами, [12] вскрыла многочисленные язвы тогдашнего государственного устройства Франции и заставила депутатов третьего сословия (горожан) стать в генеральных штатах в оппозицию монархическому правительству. От почтительных и верноподаннических указаний королю на непорядки в государственном строе штаты постепенно перешли к решительному стремлению взять в свои руки управление государством и его оборону. Оппозиция штатов особенно усилилась после битвы при Пуатье, когда депутаты третьего сословия, возглавляемые купеческим старшиной города Парижа Этьеном Марселем, добились издания так называемого “великого мартовского ордонанса” 1357 г., ставившего правительство под контроль и опеку представителей от сословий. Вместе с тем против королевского дома Валуа выступила своеобразная оппозиция части дворянства, недовольной тяжелыми налогами на военные нужды и частыми нарушениями старинных вольностей и привилегий знати. Эта оппозиция ничего общего с оппозицией генеральных штатов не имела. Она преследовала свои особые дворянские цели и действовала при этом своими особыми методами. Некоторые дворяне выражали свой протест тем, что открыто переходили на сторону англичан, некоторые же становились на сторону ожесточенного врага королевского дома Валуа — Карла Злого, короля Наваррского, сыгравшего очень видную роль в событиях 50-х годов XIV в. Это был один из самых именитых французских баронов, приходившийся по матери внуком королю Людовику X и полагавший, что он имеет больше прав на французскую корону, нежели представители царствующего дома. “Если бы моя мать была мужчиной, — говорил будто бы Карл Наваррский, — она бы унаследовала французскую корону”. Отличаясь большим честолюбием и коварством, Карл Злой был повидимому искусным политиком и во всяком случае несравненно более талантливым государственным деятелем, нежели бездарные представители царствующей династии — Филипп VI и Иоанн II Добрый. Между прочим он обладал большим красноречием, был прост и любезен в обращении и умел привлекать к себе не только дворянство, но и горожан, недовольных правительством. У него было несколько замков в Нормандии, и, проживая в этих замках, он строил постоянные козни против королевского дома, опираясь прежде всего на оппозиционно настроенное нормандское дворянство. Король Иоанн II, желая помириться с опасным соперником, выдал за него свою дочь, но это не только не улучшило, а, наоборот, только ухудшило отношения между двумя противниками. Дело в том, что Иоанн не выполнил всех своих обязательств относительно приданого дочери, и раздраженный действиями тестя Карл завел сношения c [13] англичанами, предложив (в 1354 г.) королю Эдуарду поделить с ним Францию. Желая положить конец всем этим интригам, король Иоанн обманом захватил в 1356 г. своего зятя и заключил его в тюрьму, но, когда в битве при Пуатье король попал в плен, приверженцы Карла Наваррского выпустили его из тюрьмы без ведома ставшего во главе государства молодого сына Иоанна II — дофина Карла. Претендент на французскую корону явился в Париж, стал здесь попрежнему строить козни против королевского дома и сумел стать в близкие отношения с Этьеном Марселем. В это время единодушие трех сословий по вопросу об отношении к королевскому правительству кончилось. Сначала откололись от оппозиции дворяне и духовенство, интересы которых никогда не совпадали с интересами широких слоев населения, а потом отошли от Марселя и многие города, недовольные налоговой политикой генеральных штатов. Дело в том, что генеральными штатами руководило возглавляемое Этьеном Марселем купечество, и это купечество, преследуя свои узко классовые интересы, всю тяжесть налогов пыталось переложить на широкие слои городского населения— ремесленников и “мелкий люд”, т. е. нецеховых рабочих. Это и вызвало недовольство целого ряда городов, которые предпочитали снова стать за правительство и отказывались выполнять постановления генеральных штатов. Это, конечно, было как нельзя более наруку дофину Карлу, который, мечтая освободиться от опеки генеральных штатов, собрал под своим начальством значительную армию и стремился вернуться к старым порядкам. Тогда энергичный купеческий старшина решился на последние средства и попытался воздействовать на дофина угрозой жестокой народной расправы. 22 февраля 1358 г. он ворвался с толпой вооруженных парижан во дворец и распорядился умертвить двух важнейших королевских советников — маршалов Шампани и Нормандии, кровь которых обрызгала платье дофина. Дофин, провозглашенный регентом королевства, имея основания опасаться за свою жизнь, счел за лучшее бежать из столицы в провинцию, где и нашел энергичную поддержку в генеральных штатах Компьени, а Марсель, открыто разорвавший с правительством, деятельно занялся организацией обороны Парижа. Естественно, что при таких обстоятельствах Марсель стал действовать заодно с Карлом Наваррским. “Наваррская интрига”, грозившая дому Валуа, не могла не быть использованной купеческим старшиной, который поводимому ничего не имел против перемены династии и поэтому в своей открытой борьбе с дофином стал опираться на армию наваррцев, расположившуюся в окрестностях столицы. В мае 1358 г. важнейшие укрепленные пункты Иль де Франса [14] и Бовэзи были заняты войском дофина, в значительной части состоявшим из представителей знати. Намереваясь уморить мятежных парижан голодом, дофин распорядился перехватить все пути сообщения со столицей к таким образом воспрепятствовать подвозу к ней продовольствия. Крестьянам такая тактика дофина обходилась очень дорого. Привлеченные к работам по починке крепостей, они терпели все время от солдат, промышлявших конфискацией продовольствия, грабежом и разбоями. В понедельник 28 мая одна из таких воинских банд, разорявших деревню, в местечке Saint Leu d'Esserens подверглась нападению доведенного до отчаяния окрестного деревенского населения, потерпела от него поражение и потеряла 9 человек убитыми — 4 рыцарей и 5 оруженосцев. Удовлетворяв свое чувство мести, крестьяне испугались возможности возмездия и решили, не складывая оружия, привлечь к своему делу как можно более сторонников. Правда, восставшие лишь воспользовались своим законным правом самозащиты, согласно мартовскому ордонансу 1357 г., но они отлично понимали, что сеньеры не будут разбираться в этих тонкостях и истребят их всех до единого для устрашения прочих. Вот почему они и решили от защиты перейти к нападению большими силами, и притом сделать это как можно скорее, чтобы не дать сеньерам времени опомниться и собраться с силами для организации сопротивления. В данном случае насущные интересы крестьян вполне совпадали с их долго сдерживаемыми страстями — жаждой кровавого мщения сеньерам за вековые насилия. Горючего материала, как мы знаем, везде накопилось достаточно; за первым “погромом” (effroi) последовали другие, и восстание из области Бовэзи (теперешний департамент Уазы) быстро распространилось в Пикардии, Иль де Франсе, отчасти в Шампани и далее к востоку. В общем оно захватило территорию северной Франции на протяжении 14 теперешних департаментов.

Современные летописцы, особенно Фруассар, не скупятся на краски, чтобы изобразить страшные и бесчеловечные жестокости восставших крестьян по отношению к представителям знати. Ниже, в материалах о Жакерии, приведено полностью ее описание, данное Фруассаром. Новейшие исследователи не раз выражали свое сомнение в правдивости этого описания и обвиняли певца рыцарства в преувеличении жестокостей, совершенных восставшими Жаками. Рассказ Фруассара действительно носит своеобразный характер. Он наполнен общими местами, лишенными часто конкретного содержания, и пестрит целым рядом мелких неточностей. Надо думать, что Фруассар (точнее, его образец — Иоанн Красивый, у которого почти целиком Фруассар списал повествование о Жакерии, лишь [15] позднее изукрасив его некоторыми подробностями), действительно полного доверия не заслуживает. Рассказ, повидимому, написан просто по слухам, без всякого стремления автора проверить эта слухи и, наоборот, с явной тенденцией всячески очернить восставших крестьян, чтобы тем самым может быть оправдать последовавшую вскоре кровавую расправу с ними знати. Вот почему некоторые известия Фруассара и отличаются такой неопределенностью. И все же у нас нет достаточных оснований целиком отвергать данные Фруассара о кровавых жестокостях Жакерии. Надо думать, что эти жестокости были не так утончены, как говорит Фруассар, но то, что они действительно имели место, подтверждается, во-первых, единодушными свидетельствами других хронистов, из которых один явно сочувствовал бедствиям крестьянства, во-вторых, письмом к городам Фландрии Этьена Марселя, одно время состоявшего в союзе с жаками, который не отрицал, а, наоборот, подчеркивал кровавый характер восстания. Наконец, и королевские разрешительные грамоты пестрят известиями о насилиях и убийствах. Да и психологически трудно допустить, чтобы восстание жаков, до крайности озлобленных против своих сеньеров, обошлось без кровавых жестокостей. Нельзя было ожидать от крестьян великодушия и жалости к их заклятым врагам, т. е. таких качеств, которых ни у кого из современников не было. Можно поэтому сказать, что рассказ Фруассара, если и не совсем верный фактически, правдив психологически: в нем очень удачно схвачены чувства и настроение восставших. “Истребить знатных людей всех до последнего” со всеми их разбойничьими замками — это давно лелеянная мечта крестьян, единственный и всякому как нельзя более понятный лозунг восставших, у которых, как мы знаем, совсем не было никакой определенной программы. Восстание не протекало по заранее обдуманному плану. Оно вспыхнуло внезапно и развивалось стихийно, причем захватило не одних только крестьян, но и “зажиточных людей, горожан и других”. Мы видим в числе восставших деревенских ремесленников — бочаров, каретников, мясников, мелких торговцев яйцами, живностью, сыром и другими сельскохозяйственными продуктами, низших полицейских чиновников (прево, сержантов), даже священников. Так, об одном из них сохранилось известие, что, присоединившись к восставшим, он поносил регента всякими неприличными словами. Двое других были вождями восставших и принимали деятельное участие в разрушении замков. Одни из этих не принадлежавших к крестьянству лиц присоединились к восставшим добровольно, очевидно, считая их дело своим делом, другие действовали исключительно из-за страха, под угрозой смерти. Мы [16] знаем, что таким путем крестьяне заставляли вступать в свои ряды даже представителей знати.

Гильом Каль, как “генеральный капитан” жаков, завел нечто вроде канцелярии и печать, он издавал приказы и грамоты и имел под своим начальством ряд местных капитанов, у которых были свои помощники, или десятники. Такова была несложная организация восставших, представлявших собой недисциплинированные и крайне плохо вооруженные толпы поселян, не имевших никакого понятия о военном деле. Вдобавок они плохо слушались своего капитана и, вопреки его приказу держаться вместе большими массами, действовали вразброд небольшими отрядами. Быстрые успехи крестьян в первые дни восстания всецело объясняются растерянностью деморализованного военными неудачами, застигнутого врасплох и объятого паническим ужасом дворянства, которое не могло дать организованного отпора движению и лишь искало спасения в бегстве. Между тем. армия восставших, умножаемая все новыми и новыми сторонниками, росла, как снежный ком, и через несколько дней [17] Гильом Каль имел под своим начальством от 5 до б тыс. человек, немилосердно стиравших с лица земли сеньериальные дома и замки со всем их содержимым и истреблявших попадавшихся под горячую руку представителей знати с их семьями.

Умный и дальновидный Гильом Каль прекрасно понимал, что его недисциплинированная, крайне плохо вооруженная и опьяненная легкими мелкими успехами армия неминуемо должна погибнуть при первом же серьезном натиске знати, если не найдет сильных помощников и организаторов. Такими помощниками и организаторами могли быть горожане. “Если бы горожане и крестьяне заключили крепкий союз, нельзя сказать, каков был бы исход социальной революции; возможно, что жаки вышли бы из нее победителями” (Flammermont). Этот союз казался естественным и возможным, так как обе стороны шли против дворянства и в сущности как будто бы преследовали общие цели. В частности, восставшие парижане во главе с Этьеном Марселем не могли, как полагал Гильом Каль, остаться равнодушными зрителями крестьянского восстания. Вот почему “генеральный капитан” крестьян с самого же начала восстания попытался завести сношения с Марселем, отправив к нему делегацию из надежных людей с просьбой не только помочь в общей борьбе против регента и знати, но и употребить всю силу своего влияния на жаков в целях придания большей организованности их действиям. В ожидании ответа от парижан и Марселя Гильом Каль, не теряя времени, двинулся со всей своей армией к Компьени. Надо думать, что он надеялся силой захватить этот верный дофину город, в котором укрылось множество представителей знати. Такой захват однако не удался, и крестьянский предводитель пытался привлечь на свою сторону город переговорами. Но горожане, затворившие перед восставшими городские ворота, заявили, что они не хотят иметь с ними ничего общего. Тогда жаки повернули к Санли, но и здесь горожане не [18] пустили их в город и лишь после долгих переговоров согласились совместными силами разрушить некоторые окрестные замки, господствовавшие над путями сообщения и мешавшие правильным торговым сношениям. Лишь в Бовэ горожане с самого начала действовали в полном согласии с жаками. Между прочим жаки послали в Бовэ некоторых захваченных ими дворян, и горожане, предводимые мэром и старшинами города, предали этих пленников казни. Из других городов одно время пробовал пристать к крестьянскому движению Амьен, но под давлением зажиточных горожан амьенцы быстро отказались от помощи восставшим. Как видим, горожане действовали очень осторожно. Очевидно они были непрочь использовать при случае силы восставших для своих целей, но от тесного союза с ними в общем они отказывались. Если правящие слои городского населения ненавидели знать за грабежи и постоянное нарушение мира, то ведь и жаки в их глазах были носителями анархии и беспорядка. Зажиточные горожане, надо думать, определенно боялись за свое имущество, которое, по их мнению, так же могло быть захвачено крестьянами, как и имущество знати. Крестьянам в городах сочувствовал лишь “мелкий народ”, т. е. малоимущие и неимущие слои населения, но они не были достаточно сильными, для того чтобы оказать соответствующее давление на городское управление. Интересной иллюстрацией этого сочувствия городской бедноты жакам могут служить события в городе Кайене, в Нормандии. Здесь в пользу Жаков решительно агитировал некий Пьер де Монфор, “сеявший распрю между мелким людом и зажиточными горожанами”. “Во время восстания простого люда Бовэзи против местных дворян он носил на своей шляпе вместо пера изображение деревянной сохи и, дабы поднять простой народ упомянутого города и области на такое же безумное дело, говорил, что он держит сторону жаков”. Попытка Пьера де Монфора поднять “мелкий люд” Кайены за дело жаков никаких результатов не имела и для него самого кончилась очень печально: он был вскоре убит в стычке со своими противниками, — очевидно, из зажиточной части городского населения. В общем горожане не образовали и не могли образовать тесного единого фронта с восставшими крестьянами, и это конечно имело роковое значение для восстания. Предоставленные своим силам вне городских стен, не имея надежных руководителей и твердых точек опоры, крестьяне осуждены были на полное поражение.

Позиция Марселя, на которого были направлены главные надежды Гильома Каля, в сущности мало чем отличалась от общей позиции, занятой по отношению к жакам буржуазией. Поставленный в тяжелое положение тактикой дофина, отрезавшего подвоз [19] съестных припасов в Париж, Марсель не хотел упускать случая воспользоваться услугами неожиданных союзников. Направив отряд в 300 человек под начальством старшины монетчиков Жана Вальяна на помощь Гильому Калю, он послал своих уполномоченных в долину Монморанси с целью поднять там крестьян и поручить им разрушить укрепления между Сеной и Уазой, более всех мешавшие подвозу в Париж продовольствия. Поручение Марселя было выполнено как нельзя лучше: руководимые парижанами, повстанцы учинили разгром не только укреплений, но и всех вообще домов знати в означенной области, воздержавшись, однако, при этом от насилия и кровопролитий.

По пути в Mo Жан Вальян соединился с другим отрядом парижан, под начальством другого уполномоченного Марселя — Пьера Жиля, и был усилен несколькими сотнями крестьян, встретившихся по дороге. Целью парижан был захват сильно укрепленной цитадели в Mo, известной под именем Рынка в Mo, где укрылось около 300 знатных дам, в том числе супруга, дочь и сестра дофина, под охраной небольшого отряда рыцарей. Организуя эту экспедицию в Mo, Марсель, во-первых, хотел разрушить одну из важных крепостей, сильно мешавшую подвозу в Париж припасов по реке Марне, а, во-вторых, он, очевидно, намеревался захватить укрывшуюся здесь семью дофина, чтобы иметь ее заложниками при [20] дальнейших переговорах с королевским правительством. Жители города Mo с своей стороны, соединившись с окрестными крестьянами, собрали большие силы для осады ненавистного им укрепления, ненавистного потому, что, угрожая независимости города, оно в то же время требовало полного обслуживания горожанами сложных потребностей укрывшихся здесь представителей знати. 9 июня горожане с радостью приняли парижан и жаков, которые вошли в город с развернутыми знаменами, предложили им обильное угощение и стали готовиться к совместному нападению на укрепление. Это укрепление возвышалось на острове между искусственно прорытым каналом и Марной и соединялось с городом Mo каменным мостом, перекинутым через Марну. При солидных стенах и башнях оно однако имело слишком мало защитников, чтобы успешно выдержать нападение, так как осаждавших, по словам Фруассара, было такое множество, что они сплошь заполнили все улицы города. Здесь произошел описанный Фруассаром эпизод с двумя проезжавшими мимо рыцарями, которые, заметив отчаянное положение гарнизона, пришли ему на помощь с 40 копьями. Когда осаждавшие скопились на мосту, соединявшем город Mo с укреплением, закованные в железо рыцари отворили ворота, внезапно врезались в их гущу и произвели страшное опустошение своими мечами и копьями. Опрокинув и растоптав передовой отряд, рыцари ворвались в самый город и избивали восставших до тех пор, пока сами не изнемогли от усталости. Последовавшее затем возмездие мятежному городу было ужасно. Весь он был разграблен и предан огню, а население частью перебито, частью захвачено в плен, причем городского мэра тут же на месте повесили. Страшно потерпели от мщения знати и окрестные крестьяне. Деревни были сожжены, а неуспевшие бежать жители перебиты. По словам современника, дворянство действовало в данном случае хуже англичан, этих прирожденных врагов королевства.

Некоторые из жителей города Mo и окрестностей нашли убежище в Санли, и знать решила преследовать их по горячим следам в этом городе, а кстати наказать и Санли за разрушение замков совместно с восставшими жаками. Но тут дворянству решительно не повезло, и эпизод с нападением на Санли как нельзя лучше говорит о том, какую силу приобрели бы восставшие крестьяне, если бы они имели базы в городах и действовали совместно с горожанами. Узнав о грозящей опасности, в Санли приняли своеобразные меры защиты. На вершинах покатых вследствие холмистого характера местности улиц были уставлены тяжелые повозки, снабженные острыми косами, а в домах засели вооруженные горожане. В то же время женщины поместились у окон, имея [21] наготове горячую смолу и кипящую воду. Когда рыцари подошли к городу, им беспрепятственно отворили ворота и дали скопиться на улицах. Потом, по условленному сигналу, пустили с верхних концов улиц повозки, которые привели в смятение и повергли на землю лошадей вместе с всадниками. Тогда выбежавшие из домов горожане стали избивать нападавших мечами, а женщины усердно лили на них смолу и кипящую воду. Оставшиеся в живых в беспорядке бежали и долго были предметом всеобщих насмешек.

Хроника первых четырех Валуа повествует, что пикардийские и нормандские дворяне, умоляя Карла о помощи, обратились к нему с такими словами : “Государь, вы — первый дворянин в мире, не потерпите же, чтобы дворянство погибло. Ведь, если эти люди, именующие себя жаками, продержатся долго, а добрые города им помогут, дворянство ими будет совсем уничтожено”. Карл был чрезвычайно польщен таким обращением и, взяв с дворян обещание не противиться в дальнейшем его политическим планам, тотчас же выступил против жаков во главе отряда в 400 [22] человек, частью составленного из местного рыцарства, частью же из наваррских и английских бригандов. Приставшие по пути другие бриганды и рыцари увеличили этот отряд до тысячи человек, и с такими силами Карл подошел к Мело, где расположились главные силы восставших.

Гильом Каль оказался неплохим руководителем, и позиция жаков выглядела очень сильной. Карл Наваррский, уверенный в легкой победе и надеявшийся захватить восставших чуть ли не голыми руками, очевидно, был немало смущен видом укрепленного лагеря Гильома Каля, из которого неслись грозные военные кличи и трубные звуки крестьян, а вверху развевались боевые знамена с белыми лилиями. Целый день 9 июня противники стояли друг против друга в бездействии. Наконец, не желая нести больших потерь людьми, Карл Наваррский по своему обыкновению решил действовать хитростью. 10 июня, попросив перемирия, он вызвал к себе крестьянского предводителя для переговоров, а когда последний доверчиво явился, не обеспечив свою жизнь заложниками, приказал схватить его и заковать в цепи. Вместе с тем подан был сигнал для атаки жаков, лишенных предводителя и оказавшихся вследствие этого совершенно беспомощными. Оба их пеших отряда сразу же были опрокинуты один за другим, а конница, даже не попытавшись оказать сопротивление, искала спасения в бегстве. В последовавшей затем бойне уцелели лишь те немногие из крестьян. которым удалось притаиться в высоких хлебах, окружавших их лагерь. Часть уцелевших крестьян убежала в Клермон. Следом за ними явился сюда и Карл Наваррский. Здесь он казнил крестьянского предводителя, доверчивого Гильома Каля, предварительно [23] венчав его, как крестьянского короля, докрасна раскаленным треножником. Были вместе с тем казнены и некоторые другие участники восстания. Город и окружающие деревни Карл принял под свое покровительство, решив (очевидно в угоду парижанам) не давать места разгулу дворянской реакции. Особые комиссии должны были определить убытки потерпевших дворян, возместить их и наказать виновных. Однако через несколько дней Карл отправился, очевидно, по экстренному вызову Марселя, в Париж, и тогда началась вакханалия дикой и кровавой расправы с восставшими, в которой спешили принять участие все представители знати без различия партий. 800 крестьян были умерщвлены в Клермоне и его окрестностях, 1 1/2 тысячи — около Пуа, 800 — между Руа и Герберуа, тысяча — в Галлефонтэне; там же 300 крестьян были сожжены в монастыре, в котором они искали убежища. В Бри граф де Русси приказывал вешать крестьян у входов в их хижины. Не остался в стороне от участия в бойне и дофин, который в свое время ничего не смог сделать для подавления восстания, предоставив это дело Карлу Наваррскому. До 24 июня, по официальному свидетельству “Больших хроник”, погибло 20 тысяч крестьян. Убивали без разбора и виновных и невиновных. Не давали пощады даже старикам, женщинам, детям. Вместе с тем выжигали хлеб на полях, уничтожали жилища, стирали с лица земли целые деревни вместе с церквами. Оставшиеся в живых крестьяне спасались со своими семьями в лесах, а сеньеры ожесточенно охотились за ними, как за дикими зверями. Некоторые области северной Франции обратились в пустыню, так как жаки разрушили замки сеньеров, а не оставшиеся в долгу сеньеры разгромили их хижины.

Этьен Марсель был чуть ли не единственным человеком, сочувствовавшим несчастным крестьянам. В своем полном негодования письме к вольным городам Фландрии он следующим образом заклеймил кровавые неистовства знати. “Вы слышали, — писал Марсель, — как великое множество знати, не различая добрых от злых, виновных от правых, пожгли города, избили без всякой жалости и милосердия добрых людей, подвергли жестоким мукам женщин, детей, священников и монахов... насиловали жен в присутствии их мужей, словом, жестокими и бесчеловечными своими поступками причинили более бед, нежели некогда совершили вандалы и сарацины”. И он призывал свободолюбивые фландрские города, чтобы “хоть они выступили на защиту народа, честных земледельцев и честных торговцев” против дворян — “этих убийц, грабителей и злых врагов бога и веры”. Призыв Марселя, как известно, остался без результатов, и он сам в скором времени (31 июля) погиб в уличной схватке со своими врагами. [24]

S. Luce, Histoire de la Jacquerie. Nouv. edition, Paris 1895.

ЛИТЕРАТУРА О ФРАНЦУЗСКОМ КРЕСТЬЯНСТВЕ XII —XIV вв.

H. See, Les classes rurales et le regime domanial ел France au Moyen age. Paris 1901.

Текст воспроизведен по изданию: Французская деревня XII-XIV вв. и Жакерия. М.-Л. МГУ. 1935

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.