IV. КОДИФИКАЦИЯ КУРТУАЗНОЙ ЛЮБВИ В ЛАТИНСКИХ ПАМЯТНИКАХ ХІІ-ХІІІ веков

3. ФРАНЧЕСКО да БАРБЕРИНО

КОММЕНТАРИЙ К "ПРЕДПИСАНИЯМ ЛЮБВИ"

Начинается книга Предписаний Любви ¹, собранных Франческо да Барберино, магистром обоих прав, с уст той же Любви, красноречиво их излагавшей.

Начинается изъяснение Предписаний Любви, составленное тем же Франческо по причинам ниже изложенным.

– Пусть обратятся дамы [также] к книге об их нравах, которую я написал по поручению некоей госпожи, как ты обнаружишь подробнее ниже в изложении содержания в конце предисловия.

– Недозволенной любви я не касаюсь, да ей и не подобает именоваться [406] любовью; добропорядочные люди обычно зовут ее бешенством ²... вот почему, я полагаю, синьор Гвидо Гвиницелли ³ такую любовь назвал бешенством...

– Итак, в конце этой книги и по полном ее завершении ты обнаружишь некий рисунок и тринадцать прочих рисунков... и при указанных рисунках обнаружишь некую канцону и некие строфы, из которых и... соседствующих с ними увидишь, насколько все то, о чем там говорится, способствует духовному укреплению; хотя эти стихи и рисунки обнародовал я, Гараграфуло Гриболо не замедлит сказать, что мною руководил разум некоей госпожи.

– Доблесть – это безупречная смелость, которая доставляет человеку уважение среди тех, кто знатнее и могущественнее его. Если хочешь ознакомиться с изображениями этой Доблести и Смелости и Учтивости, посмотри на них, как было сказано выше, во Флоренции, где я представил в рисунках схватку между Учтивостью и Жадностью и их приверженцами, а также между Доблестью и Трусостью и их приверженцами, а стихи на народном языке, каковые там же начертаны, снабдил новыми изображениями.

– Книга, которую я составил по поручению некоей госпожи о нравах сеньор и кое-каких их обычаях, нуждах и благодетельных для них правилах ⁴, еще не предана мною гласности из-за того, что изучение обсуждаемого мною предмета задержало на некоторое время ее написание и завершение. На это ты мне можешь заметить: "Почему же то время, которое ты истратил на эту книгу, ты не использовал на отделку начатого тобою раньше, что было бы гораздо похвальнее?" Отвечаю: потому что, будучи вынужден пребывать по важнейшим делам в графстве Провансском и графстве Венессенском и располагая непривычным досугом, я томился превеликой душевною тоскою, и, не имея с собою черновиков с начатым сочинением, решил довести до конца то, что было изложено мне Любовью.

– Кто была та госпожа, по поручению коей я сочинил эту книгу, в начале своем указывает сама книга, но понять это не легко и не просто, поскольку слова, которыми говорится об этом, иносказательны и темны, что сделано мною намеренно, и еще труднее судить о ее облике по находящему там же рисунку... Если ты пожелаешь, однако, дознаться, кто та госпожа, которая возложила на меня это дело, то ниже, в конце второй части и в предисловии к третьей в тексте и объяснениях об этом говорится достаточно; ты окажешься, впрочем, весьма проницательным и доблестным, если сможешь правильно истолковать эти слова.

– Слыша .тогда, что я мог с самого начала использовать рифмованные стихи на народном языке ⁵ и латинскую прозу или латинский метрический стих, я все же, предоставленный сам себе, не мог выполнить все это одновременно и посему зычным голосом воззвал к Любви, умоляя ее, чтобы она каким-либо путем соблаговолила даровать мне Милость, и мне было бы посильно справиться и с рифмованными стихами на народном языке, и с латинской прозой. И вот в моих ушах зазвучал некий голос, еще не приступивший к изложению Предписаний: "Возьми два пера и пиши уверенно – пусть одно из них будет возвышенным, а второе низменным, и сразу примись за то и другое" ⁶, что я и сделал... Любовь в этом ко мне снизошла и пожелала уподобиться человеку, чтобы показать, что [407] есть человек, пожелав также говорить рифмованными стихами, которые порою требуют краткости, а порою чрезмерной протяженности слога; латынь же, которая весьма многим понятна, она пожелала соблюсти со всей тщательностью. Взяться за метрические стихи мне было не по душе, во-первых, потому, что они, подобно стихам рифмованным, не свободны от некоторых недостатков, а также потому, что ныне больше нравится, доступнее и более принята проза, и, равным образом, потому, что сочинение стихов, рождавшихся прежде из сердца поэтов, превратилось ныне, как известно, в плутовство и обман ⁷. Я захотел писать рифмованные стихи на народном языке ради знатных людей моего отечества, которые не понимают латыни... Впрочем, ты мог бы спросить: ‘Те изображения, которые ты набросал, увидел ли ты там же и такими же, то есть столь же грубо исполненными, какими, не будучи художником, исполнил их ты, или ты был сначала немного этому обучен?" Все это достаточно разъясняется ниже, в начале XI части "Признательности", где также рассказывается и о сути замысла вышеупомянутой госпожи. Пояснив с помощью Божьей это предисловие, я, прежде чем последовать дальше, говорю и заявляю, что все мои сочинения, рассматривающие Любовь, я понимаю духовно, но не все поддается общедоступному объяснению. Там же, где я явно говорил о плотской любви или без слов подразумевал таковую, например, в некоторых моих ответах на двадцать три вопроса о любви ⁸, а также в тринадцати рисунках, посвященных той же Любви, кои ты увидишь ниже в приложении к книге и в книге "Цветы изречений... ", каковые ответы в сокращенном виде изложены мною во многих других моих сочинениях, хотя и не все пребывает в пределах Любви Божественной, я не колеблясь могу утверждать, что никогда не говорил о любви недозволенной, но, восхваляя дозволенную, всегда осуждал и теперь осуждаю любовь недозволенную.

– Откуда Арригетто ⁹:

Если кого запятнала хула бесславящим знаком, –
Много потребно воды, чтобы смылся позор!

(Перевод М.Л. Гаспарова.)

А вот что сказал сеньор Район Анжуйский ¹⁰: "Скупец, дабы не жить в нищете, всегда живет в нищете".

– Сеньор Гильем де Бергедан, как сообщают, сказал, что нужно освобождаться от бремени размышления о ничтожном, дабы с большей легкостью вершить важное. Сеньор Бертран де Борн однажды заметил, что ему никогда не приходилось заниматься делом настолько значительным, чтобы он использовал ради него все свои знания ¹¹.

– Гараграфоло Гриболо заявил, что этот раздел никуда не годится, и в подтверждение своей правоты сослался на "Искусство любви" Овидия и на многих других, а также на сочинения госпожи Аулианы Английской и госпожи Бонабакаи из Пизы, равно как и на сочинения Гильема де Бергедана, и что сеньоры хотят услышать о том, что имеет отношение к любви помимо высказываемого ниже в части, именуемой "О рассудительности", то есть в [408] части IV. Я не привожу его разнузданных слов, но заявляю, что они были неподобающе злобными. Речь может идти или о добропорядочных женщинах или же о дурных; если о дурных, то эта книга их не рассматривает; если о добропорядочных, то раздел этот ясен. А что касается до того, что иным, пожалуй, было бы по душе, чтобы повествовалось об обманах и всевозможных уловках, то я утверждаю, что, буде ты желаешь понравиться этим последним, то пиши с надлежащей благопристойностью, и ты гораздо больше придешься по сердцу не только добропорядочным, но и дурным, если окажутся таковые, и все они станут превозносить тебя похвалами. Подкрепляет этот раздел и сказанное Фолькетом Марсельским ¹², а именно, что тот, кто любит честную женщину, любит сильнее, чем любящий ветреницу, ибо благосклонность честной ценится выше и ее оберегают. Он высказал это на своем языке.

– И поведал на своем языке Пейре Раймон ¹³, что с помощью этих коротеньких повестушек ¹⁴ он немало воздействовал на душу своей госпожи, дабы она соблюдала верность ему. – А провансалец Гильем Адемар ¹⁵ сказал, что пренебрежение к мелкому люду означает не что иное, как нежелание возвеличить себя, и что тот, кто никогда не снисходит к низшим и не считает, что заслуги их возвышают, – человек, несомненно, ничтожный.

Было бы смешно утверждать, что картина Чимабуэ или Джотто ¹⁶ уступает какой-нибудь мазне в выразительности.

– Чтобы воспламенить сердца, читай вслух о великих деяниях предков ¹⁷... и о многочисленных войнах, о чем повествует Тит Ливии; познакомь также с краткими высказываниями Бертрана де Борна ¹⁸, Бернарда де Вентадорна, Гильема Адемара, сеньора Раймона Анжуйского, Гираута де Борнеля и многих других провансальцев, упоминание о которых ты найдешь в этой книге; читай иногда из "Шутливых стихов" сеньора Гильема де Бергедана ¹⁹, из современных поэтов, например, нотариуса Якоба, Гвидо из Ареццо, сеньора Гвидо Гвиницелли, Гвидо Кавальканти, Данте Алигьери, сеньора Чино да Пистойя, Дино Кампаньи ²⁰, равно как сочинения и труды многих достойных писателей, о каковых, если не задремлешь, сможешь поразмыслить; читай и о древних деяниях императора Домициана, Ганнибала, царя африканцев, Сципиона, римского консула, Югурты, царя мавританского... Не возбраняю тебе и того, что является не такой уж древностью и что рассказывается о Круглом Столе, о Гекторе и других, лишь бы ты оставил в небрежении вздор корнвалийцев, включая по этой причине сюда и Тристана. Говорить ныне о паладинах почитается неприличным, и не многим более ценится чтение о деяниях Гийома Оранского и подобных ему, чьи сказки столь явно преисполнены лжи. Повести из дворца сеньора Гийома, однако, показывают и ныне, что он свершил очень многое ²¹.

– До сих пор немаловажно сказанное Раймоном Тулузским ²² на его родном языке: "Для тех, кто жаждет, чтобы их чтили, наилучший способ – чтить других сверх того, чего они вправе требовать".

– Сеньор Раймон Анжуйский в трактате на провансальском языке "О братском общении" ²³ коротко говорит о том, что, переправляясь через реку с лицом, превосходящим тебя по своему положению, ты должен находиться, [409] если это мужчина, рядом с ним выше его по течению, дабы не казалось, что ты считаешь его неловким, не способным самостоятельно справиться с трудностями, а себя более сильным; если же рядом будет дама, в том же сочинении в своем месте указывается, что тебе подобает находиться ниже ее по течению. Но поскольку по вопросу о том, с какой стороны должно переправляться, как я обнаруживаю, горячо спорили, надлежит поговорить об этом подробнее, и весьма хорошо, что вышеназванный сеньор Раймон в упомянутом трактате приводит мнения многих, и все они в том, что уже сказано о реке, солнце, ветре, вооружении и прочем тому подобном, почти совпадают, а если и не во всем, то, по крайней мере, не опровергают друг друга. Те, чьи мнения приводит сеньор Раймон, расходятся между собою лишь в вопросе о том, как подобает поступить младшему, когда он и вышестоящий, вооруженные только мечами, передвигаются по равнине одинаково хорошей дорогой, притом, что солнце скрыто за облаками, встречный ветер им не препятствует, конь уклоняется вправо не больше, чем влево, и вышестоящий, при всех этих условиях, обращается к младшему, подзывая его к себе. Вышеназванный сеньор Раймон говорит, что младшему в этом случае надлежит спросить: "С какой стороны я вас буду меньше стеснять?" Сеньор Юк Гильем замечает, что поступать так негоже, ибо может казаться, что домогаешься, чтобы тебя похвалили. Говорит Раймонет, племянник упомянутого сеньора Раймона: "Если бы я осмелился возразить таковому мужу, то, будучи позван, я бы решил, ни о чем не спрашивая, поехать с левой стороны от вышестоящего, дабы мой меч ему не мешал; а не помешает ли мне его меч, об этом я бы не думал". Сеньор Аймерик говорит: "А я бы поехал справа от вышестоящего, ведь повод у него в левой руке, а кони, естественно, норовят идти как можно ближе друг к другу; так вышестоящему было бы удобнее управляться с поводом и, вступая в беседу, легче склоняться вправо, что тоже естественно. Если конь у меня более рослый, чем у него, я ослабляю перевязь моего меча так, чтобы острый конец его пришелся ниже его ноги. Но если я вынужден буду ехать по склону и окажусь выше, чем он, то хотя мне подобало бы его пропустить, тут ничего уж не поделаешь". Сеньор Бертран говорит, что думать о мече вовсе не нужно: "Отстав немного от моего старшего так, чтобы его плечи были чуть впереди моих, я буду ехать, как пожелаю". Наконец, после различных высказываний по этому поводу, все соглашаются с первым из приведенных, то есть с высказыванием сеньора Раймона. Впрочем, не упускай из виду того, что тот же сеньор Раймон думает о юноше, услужающем рыцарю; его мнение также приводит сеньор Уголин де Форкалькьер ²⁴, добавляя, что подобные недоумения вовсе не должны возникать, когда оба всадника резко отличаются по своему положению, так как показалось бы неприличным, если бы окликнутый королем оруженосец обратился к нему с упомянутым выше вопросом, ибо ему подобает подметить, в какую сторону королю удобнее поворачиваться, или, если его окликает король, то с какой стороны окликает.

То же, я полагаю, относится и к простым людям по отношению к лицам важным, а также к равным между собою, и я считаю отличным это его пояснение. Но для венецианцев это указание не подходит, ибо у них общепринято, что [410] тот, кто хочет почтить другого, помещается с левой стороны, дабы вышестоящего с правой стороны ничто не стесняло.

– Прежде всего тебе следует знать, что эти правила поведения и многое другое я уже рассматривал в книге "Цветы повестей", о которой есть упоминание в предисловии и в пояснениях – я говорил в указанной книге о том, о чем слышал и читал в чужих сочинениях. Теперь, однако, то, что я вношу в настоящие пояснения, противоречит, как кажется, сказанному мной ранее, но происходит это из-за того, что, изучив тщательнее соответствующие вопросы и познакомившись с более здравыми книгами, я вознамерился пересмотреть мои былые суждения; посему, если в названной книге обнаруживаются расхождения с тем, что я утверждаю ныне, тебе следует руководствоваться изложенным в Предписаниях.

– По известной причине король Французский проявлял исключительное внимание к жене одного рыцаря. Что побудило короля к этому? Графиня де Диа ²⁵ сказала, что мужчины почтительно относятся к дамам из-за того, что те заслуживают этого, ибо превосходят их благородством. Бертран спросил ее, почему она так считает, и она ответила: "Потому что мужчина сотворен или создан из глины и грязной земли, а женщина создана из благороднейшего человеческого ребра, уже очищенного попечением Господа", и доказывала это, сравнивая руки того и другого пола. Вот почему мужчина, словно наемный слуга, который должен услужать женщине, был создан отважным и сильным; женщина, однако, поскольку ей должно господствовать и стремиться лишь к благородному и прелестному, была создана нежной и прекрасной, и Бог позаботился вложить в нее только то, что способствует ее красоте. Вот почему, сказала она, жены пребывают у себя дома, тогда как мужья сражаются и предаются трудам. Привела она и много других причин, о коих упомянуто выше, в той же второй части Предписаний, где перечисляются как такие, которые подтверждают сказанное, так и опровергающие его.

Провансалец Гильем Магрет ²⁶ сказал, что если бы женщины были наделены природою столь же крепкими членами, как мужчины, они бы безраздельно господствовали и были равны последним, и сами, стремясь к познаниям, принудили бы мужей взяться за веретена, прясть шерсть и выполнять все то, что делают ныне женщины, так как преимущества, связанные с господствующим положением, присвоила себе только сила.

Арнаут Каталанец сказал по-провансальски ²⁷, что почести, воздаваемые дамам, заслужены ими, ибо благодаря их любви порождается все, что ни есть на земле добродетельного, иное прикровенно, иное – окрашенное в цвет чего-либо другого.

Пейре Видаль на провансальском языке написал ²⁸: чего ради некоторые утратившие рассудок мужья притязают на господство над своими супругами? Достаточно им посмотреть на себя, чтобы увидеть, что они бородаты словно козлы, черны по большей части, как вороны, что кожа у них грубая, как у буйволов, что они заросли волосами, точно медведи, и обладают знаниями, лишь потому что читают, а властвуют, так как сильнее, и он приводит многое наподобие этого. [411]

А Раймон Анжуйский в той канцоне, в которой только 25 стансов ²⁹ и где он рассуждает о том, что по отношению к дамам надлежит неукоснительно соблюдать вежливость, приходит, как кажется, к выводу, правда не вполне четкому, что мужчины должны быть вежливы с дамами, ибо ничто нас к этому не обязывает, а если бы это было для нас обязательно, то учтивое обращение с ними заслуживало бы меньшей хвалы. Сеньор Уголин де Форкалькьер дал, однако, этому объяснение и сказал: он говорит невразумительно. Против всего этого ополчился Гараграфуло Гриболо, который, опираясь на общепризнанных писателей и множество сочинений, отлично умеет ниспровергать любые, какие ни есть доводы. Я ответил ему, что его слова в настоящее время не будут помещены в объяснительных примечаниях.

Заметь, что тот, кому здесь был оказан почет, равно как и те, кого почтили в других местах, обязаны воздать за него, в особенности, если почтивший их равен им по своему положению, как сказал на провансальском языке Монах Монтаудонский ³⁰.

– Против предшествующего раздела, в котором говорится: "не своди любящего с возлюбленной" возразил Гараграфуло Гриболо, утверждая, что пояснение это ложно, что любовь не могла преподать подобный совет, ссылаясь на то, что сеньор Гильем Бергедан размещал любящих мужчин и избранниц их за столом и в танцах рядом друг с другом, а если не мог этого сделать, то хотя бы напротив друг друга. Я ответил на это, почему бы ему не сослаться также на святых отцов церкви и, главным образом, на Августина ³¹? Вышеназванный сеньор Гильем, на которого он сослался, никогда ни к чему с таким рвением не стремился, как к очернению женщин. Однажды, когда он нес в руках книгу, некто в общественном месте задал ему вопрос, куда он идет, и он ответил: "К госпоже такой-то, которая, прежде чем вручить мне венок, потребовала от меня клятвы, что я никому об этом не сообщу". Опустив вздор подобного рода, давайте вернемся к нашему разделу.

– О сеньоре Иоанне де Брансильва ³² можно прочесть, что он за едой не употреблял хлеба, разве только обмакивая его в подливку, причем таким образом, что никогда не прикасался пальцами к жидкому, а тех кто нагромождал целые кучи хлеба, называл медведями, для которых приготовляют корыта с жидкою пищей, ибо тем доставляет огромное удовольствие залезать в них пастью и лапами.

О том, как пользоваться ножом, когда сидишь за едою с равным тебе по положению, немало спорили во времена сеньора Иоанна де Брансильва, о чем рассказывает Раймон Анжуйский в своем сочинении "О столе", в разделе XXI. Как гласит его текст, было решено, что между людьми, равными по положению, в тех случаях, когда нет слуги, обязанность разрезать пищу возлагается на того, у правой руки коего окажется нож, чтобы рука, способная использовать нож, находилась со стороны сотрапезника, ибо, если бы дело обстояло наоборот, ты бы не мог как следует укладывать мясо с его стороны, поскольку с той же стороны было бы и блюдо с мясом, и рука, которая должна держать мясо, а не только место, куда укладывать нарезанные куски, и заметь для себя, что в этом проявляется забота об удобстве того, кому, разрезая мясо, ты [412] услужаешь, потому что если бы он пребывал с левой стороны от тебя, разрезать мясо было бы для тебя значительно проще. Многие говорили поэтому, как можно прочитать там же, что, если кому-нибудь приходится постоянно пребывать за столом с сотрапезником, то позволительно поступать так, как для тебя удобнее. Однажды, будучи в месте, которое прозывается Пуасси, неподалеку от Нормандии, я спросил обо всем вышеизложенном у сеньора Жана де Жуанвиля ³³, рыцаря преклонного возраста и в подобных делах самого сведущего из ныне живущих, к словам которого питают величайшее доверие как сеньор французский король, так и все прочие, и его ответ совпал со всем вышесказанным, причем он добавил, что по этой причине ножи должно раскладывать у правой руки сидящего за столом, и что усердные слуги так и раскладывают. Согласно сообщениям других, в том же сочинении говорится, что резать мясо подобает также смотря по тому, как падает свет на подлежащее разрезанию...

Названный сеньор Раймон говорит, что тех сеньоров, которые неопрятно едят, ты можешь к себе приглашать, но не слишком часто...

Плодов и кушаний, которых нельзя брать в руки, соблюдая благопристойность и опрятность, вышеназванный сеньор Иоанн де Брансильва, как правило, никогда не ел – ни вишен, ни люпиновых орешков, ни приправ, ни сластей, ни орехов в меду, ни всего прочего, что пачкает руки, – ничего такого, с чем ты не можешь управиться, соблюдая опрятность, и что постоянно сваливается на грудь, как например яйца в смятку и тому подобное, и он ничего не ел ложкой, кроме подливок, и никогда не выкладывал изо рта ни хлеба, ни мяса, ни чего-либо иного, ни их частички после того, как положил в рот, но он так умеренно брал себе пищу, что не ронял ни крошки и ему не требовалось снова класть в рот упавшее, о чем я пространно написал и рассказал в книге "Цветы изречений", на которую неоднократно ссылался выше.

– Гильем Адемар рассказывает о вышеназванном сеньоре Раймоне Анжуйском, что он при жизни редко или скорее никогда не ссылался на свои собственные слова, но часто их приводил, приписывая кому-либо другому...

Как говорит Джауфре Рюдель, провансалец из Блайи, сеньор Раймон мало верил в свои дарования и не указывал на них окружающим ³⁴.

– Здесь будет кстати привести сообщенное сеньором Уголином де Форкалькьером о сеньоре Бертране Нимском, который привык, находясь среди своих, невозбранно закидывать ногу на ногу. Однажды случилось, что его, как доблестного воина, во время одной из войн призвал к себе король Англии, и, сидя за столом с названным королем по причине своей выдающейся доблести и помышляя совсем о другом, а не о соблюдении благоприличия, он по привычке закинул ногу за ногу, чем вызвал ропот среди присутствующих. Отсюда следует, что у себя дома нужно вести себя так же, как и на людях, а если тебе доведется на людях не удержаться, то, по крайней мере, не забывая об этом, чтобы впоследствии вести себя подобающим образом.

Дабы ты был осмотрителен в подобных делах, выслушай о том, что однажды случилось в Бургундии. Пейре Видаль рассказывает, что некогда брат герцога Бургундского прибыл из Франции, и навстречу ему устремилась жена [413] герцога, которую он, обнимая, так сильно прижал к груди, что увидевший это герцог проникся подозрениями как насчет брата, так и насчет жены. И вот, вечером он сказал жене такие слова: "Где ты видела, чтобы вели себя подобно тебе?" Та ответила: "Ваш брат так поступил из почтения к вам, я же, стерпев это, нисколько не виновата". Муж на это заметил: "Ты вдвойне виновата уже потому, что никак не выбранила его тут же на месте". Она возразила: "Не думаю, чтобы мне подобало сделать такое". На этом закончился их разговор, но спустя несколько дней герцог, пригласив брата и усадив его рядом со своею женой, скрытно подсыпал обоим яду, и через три дня оба умерли. Об этом, когда я проезжал по Бургундии, мне поведал один старик и другие подтвердили, что это сущая правда.

– Я видел в Пикардии французского короля, который ответил на приветствие трех жалких бедняков, склонившихся перед ним и пожелавших к нему обратиться, и, едучи возле них на коне, терпеливо их слушал.

О подобном упоминает и сеньор Иоанн де Брансильва в некоей книжке, которую он назвал "Книжка о благосклонности знатных". Он говорит, что такого рода поступками надменные гордецы разоблачают свою порочность, ибо очевидно, что дают они не от щедрости, но чтобы извлечь выгоду для себя; не дают, но, в сущности, продают, приветствуя низших, чтобы те их приветствовали. Для тех же, кто поступает, как должно, небрежность и невежливость всех остальных ничего не значит, ибо их поступки сами по себе излучают сияние. Он говорит об этом на французском языке и добавляет, что благоприличие не допускает, чтобы люди высоконравственные так себя вели.

– Однако сеньор Район Анжуйский в сочинении на провансальском языке "О братском общении" показывает, что таковым следует говорить: "Да дарует вам Бог терпение!", – ибо на них возложено тяжкое бремя. Сами же они говорят другим по обычаю властвующих: "Мир вам!" А священнослужители обращают ко всем те же слова, что и старики к детям: "Да благословит вас Господь!", – на что указывает тот же сеньор Раймон.

– Когда-то Мануэль Тулузский решительно отказал попросившему у него коня, утверждая, что конь занемог, хотя тот был совершенно здоров. В тот же день на сеньора Мануэля напали враги, но, стыдясь вскочить на коня, о котором он сказал, что тот занемог, от пустился бежать, и погнавшиеся за ним настигли его и подвергли чрезвычайно мучительной смерти.

– Речь пойдет о тех, коим присущ недостаток, отличавший некогда господина Бернарда Испанского, о котором рассказывает Раймбаут, Провансалец, сообщая, что тот щедро одарял и часто с почетом принимал у себя весьма многих, но в то же время ни от кого ничего не принимал, разве что от купцов оплаченные им деньгами товары. Сам Раймбаут однажды удостоился от него подарка и, когда представился случай, пожелал отплатить ему тем же самым, но тот дар принять отказался, заявив, что не помнит, чтобы когда-нибудь от кого-нибудь что-нибудь принял. Удивленный услышанным, Раймбаут спросил, что же причиною этому. Господин Бернард ответил: "Я не хочу себя связывать". Раймбаут снова задал вопрос: "Стало быть, ты оказываешь услуги не для того, чтобы доставлять удовольствие?" "Нет, но обретая себе должников, я не хочу, [414] чтобы они мне отдавали свои долги; сам, однако, я не желаю быть ничьим должником" Тогда Раймбаут сказал ему так: "Никогда больше не будешь ты зачислять меня в свои должники, и я жалею о том, что принял твой дар".

– Мне довелось видеть в Париже нечто занятное и небывалое. Два крупных ученых выступали на диспуте по вопросу о том, может ли быть засчитано однократное проявление милосердия, что обсуждает и Грациан в своем сочинении, в разделе 2 ^а "О раскаянии" ³⁵. Один из них, утверждавший, что таковое засчитано быть не может, наговорил много чего в подтверждение своего мнения; второй, утверждавший, что может, также доказывал свою правоту отличными доводами. Первый из них, понимая, что ничем больше не в состоянии подкрепить свое утверждение, да и студенты уже стали ему свистеть и всячески его поносить, сказал своему противнику: "Тебе было предоставлено выбрать, какое воззрение ты станешь отстаивать, и ты избрал то, в пользу которого легче приискать доказательства, но которое является заблуждением, я же остался при том воззрении, каковое, хотя и соответствует истине, но с трудом доказуемо", и добавил к этому такие слова: "Ты неизменно стараешься добиться своего уловками подобного рода", и так его порицал, что тот мог бы воспылать гневом. Но утверждавший, что однократное проявление милосердия может быть засчитано как заслуга, сдержался и, рассмотрев должным образом обе точки зрения на этот вопрос, сказал своему противнику: "Во имя Господа, я присоединяюсь к твоему суждению и отныне готов его защищать". Приняв его и не вникая более в доказательства, он избежал дальнейших суровых порицаний.

– Сеньор Раймон Анжуйский сказал человеку, который предпосылал своим сообщениям обильные клятвы: "А теперь мне предстоит выслушать от тебя нечто насквозь лживое, ибо, безо всякого побуждения с моей стороны, ты утверждаешь, что будешь говорить сущую правду. Разве в других случаях ты имеешь обыкновение рассказывать небылицы?"

– Сеньор Раймон Анжуйский в своем трактате "О братском общении" сурово осуждает тех... "которые предназначают вино, хлеб и другое съестное лишь для себя самих; они не довольствуются тем, что главенствуют по причине своего положения, они желают первенствовать к тому же и своим чревом".

– Однажды я слышал в Марселе, что Джама Арнаут, уроженец этого места, служивший в Карпентрасе графу Тулузскому, направляясь в залу, наткнулся в одном из узких проходов дворца на госпожу графиню, которая случайно шла без сопровождающих по тому же проходу, и, найдя ее в одиночестве, не решился ее покинуть, но, оставшись с нею, с самыми добрыми побуждениями обратился к ней с такими словами: "Почему вы здесь одна? Где ваши приближенные? Где девушки ваши?" Та на это ответила: "Я размышляю о своих молитвах". И когда они там пребывали, так же случайно, идя тем же путем, неожиданно появился граф и, обнаружив их наедине в столь тесном проходе, обратил на них гневный и злобный взор. Немного спустя, призвав к себе Джаму, он отослал его с письмом в сопровождении приближенных, дабы тот не дерзнул бежать, в землю Рошмор, где по предъявлении этого письма Джама был умерщвлен. [415]

– Нарисованное мною изображение этой Заботливости ты найдешь ниже, в конце книги. Тут спросил меня Гараграфуло Гриболо, чья это заботливость и в чем она проявилась. Я ответил: "Прежде всего со стороны самой Любви, затем со стороны добродетелей и дам, услужающих ей, в-третьих – со стороны тех, кто писал, кто рисовал, кто снабдил книгу предисловием и составил к ней объяснения". Тогда Гараграфуло проговорил: ‘Тебе остается сказать, в чем же проявилась эта заботливость". Я ответил, что на это без слов был уже дан ответ. Тут он снова обратился ко мне и сказал: "Стало быть, ты похваляешься тем, что снабдил книгу рисунками, предисловием и объяснениями?" Я ответил, что, не обинуясь, могу заявить – нет в этой книге ни одного раздела, ни одного рисунка, которые до того, как она была переписана, не были бы мной переделаны самое малое по четыре раза. Это не опровергается тем, что всю книгу я написал с голоса самой Любви, и все могло быть написано сразу начисто, но хотя я ее тогда и закончил, тем не менее после того, как некоторые дамы ознакомились с нею, я принялся писать заново, внося исправления по указанию тех из них, которые лучше все это понимали и знали, и написанное заново я выправил еще и еще, и теперь предъявляю, как выправленное, насколько это посильно для человека. То же, что находится в объяснениях, дабы не хвастаться, точно дети, которые говорят, что они быстро справились с трудностями, я с большой тщательностью и большими усилиями и таким же усердием почти шестнадцать лет доводил до нынешнего состояния. Это не помешало мне предаваться главному моему занятию и неотложным делам с не меньшим старанием, но почти всякий день я вносил в мою рукопись нечто полезное.

– Сеньор Раимон Анжуйский говорит в том разделе... где он рассматривает, как оруженосцы должны нести службу... нижеследующее: "Существуют такие, которые болтают и смеются на глазах у рыцарей... Другие скалят зубы и стоят с разинутым ртом... Иные обсуждают отдельные приказания рыцарей и дерзко им отвечают, вызывая в них отвращение, по каковой причине те бывают вынуждены отказаться от их услуг. Всех этих, – продолжает он, – я бы удалил от себя, и готов называть их не моими оруженосцами, а теми, кто поражает меня в грудь моим же оружием". Это написано им на провансальском языке... О том же говорит и сеньор Иоанн де Брансильва... на французском языке... Мне довелось видеть, как сеньор Жан де Жуанвиль (я говорю об отце), находясь при дворе короля Наварры, сына французского короля, обрушился с порицаниями на некоего юношу – своего оруженосца, который... не вымыв рук, стал услужать ему за столом. Загляни, что сказано о сеньоре Иоанне де Брансильва в Предписании VIII, об умывании. А недавно мне сообщили, что сеньор Жан де Плезьян (не сочти, что речь идет о том Жане де Плезьяне, который находится при дворе французского короля – нет, я имею в виду сеньора Жана, владеющего в Плезьяне собственным замком) и по сей день неуклонно соблюдает у себя за столом указания Иоанна де Брансильва... От того же сеньора Жана де Жуанвиля я слышал, что для рыцаря гораздо больше почета, если оруженосец служит гостям, чем пользы от его постоянной службы ему самому.

В осуждение таковых названный сеньор Раймон говорит в упомянутом выше трактате: "Существуют такие оруженосцы, которые покидают покои, [416] чтобы передохнуть, иные, чтоб, удалившись, предаться забавам, иные по недомыслию, пока им не укажут, не способны понять, когда им должно угомониться, иные часто стремятся избегать усилий, которые требуются, чтобы вычистить нож или вымыть руки"...

По этой причине вышеназванный сеньор Раймон замечает, что медлительные не пригодны для услужения рыцарям. "Существуют такие", говорит он, "которые, прежде чем услужить, так долго мешкают, что досада, порожденная длительным ожиданием, затмевает пользу, доставляемую нам их подчиненностью". – "Разумеется, в этом отношении нужно заставлять себя больше думать о пользе того, кому служишь, чем о собственном покое. Это исключительно важно, но не легко и не просто". Так говорит вышеназванный сеньор Раймон, и я часто встречал при обоих дворах таких, которые по этой причине принуждены были остаться без оруженосцев, что доставляло им известные неудобства...

Подражайте, юноши, не тому, о ком было сказано выше, а скорее поведению одного венгра, о котором рассказывает провансалец эн Пейроль ³⁶. Присланный некогда в услужение к госпоже графине Савойской, он, превосходя во всем всех ей услужавших, отличался чрезвычайной сонливостью и спал дольше должного. Не желая по этой причине лишиться тех благ, какие сулила ему служба, он ел очень скудно, не притрагивался к вину, последовав совету врачей, и, вообще, воздерживался от всего способного нагонять сон. Благодаря неуклонному соблюдению всего этого, природа его совсем обновилась, и он стал самым неутомимым из всех своих сотоварищей. Сеньор Ланцелот ³⁷, бывший до возведения в рыцарское достоинство оруженосцем у вышеназванного сеньора Раймона Анжуйского, в течение дня наблюдал за всеми его поступками, поведением и речами, а ночью никогда не ложился спать, не занеся всего, что ему случилось подметить, в свои записки, каковые он неуклонно и с большим тщанием вел вплоть до своего посвящения в рыцари, а оно произошло, как говорят, через двадцать четыре года после того, как миновало его отрочество; будучи препоясан рыцарским мечом, он прожил еще двадцать шесть лет, превозносимый похвалами и прославленный своей доблестью. Об этом сообщает вышеназванный сеньор Раймон в своем трактате о старательности, надлежащей для юношей...

Провансалец Мираваль ³⁸ сообщает, что причиною беспощадного умерщвления, на которое граф Фландрии обрек некогда своего рыцаря Раймбаута, был вздох, вырвавшийся у этого рыцаря, когда он служил графу в присутствии графини. Кое-что об этом рассказано в книге "Цветы", на которую я часто ссылаюсь...

Вышеназванный сеньор Раймон говорит о таких: "Если увидишь при каком-либо дворе оруженосца, долгое время пребывающего в полнейшей праздности, знай наперед, что его достоинства крайне невелики".

Я видел одного папу – имя его называть не стану ³⁹, – который достиг папского достоинства, происходя из низов. До этого он никогда никому не служил, как никогда и ему не служили. Возвысившись, он продолжал окружать себя людьми столь же простыми, как и он сам, которые, живя по-мужицки, так [417] же ходили и за ним. Однажды я встретил его шагающим взад и вперед по покою с ломтем хлеба в руке, который он то и дело откусывал, причем один из слуг шел за ним с кувшином вина, давая ему из него отпивать, и папа восклицал, что это самые вкусные на свете питье и еда, как сказала ему его мать... Этот папа часто говорил своим приближенным: "Если бы не ради вас, я не хотел бы быть папою". Они задавали ему вопрос: "Почему?" Он отвечал: "Мне настолько опостылело распоряжаться, что я был бы намного счастливее, если бы делал все самолично"...

– Вышеназванный сеньор Раймон Анжуйский назвал увечными тех, кого постоянно понукают к работе рукой, ногой или какой-нибудь другой частью тела, показывая тем самым, что они увечны, если и не как пораженные болезнью, то, по меньшей мере, вследствие уподобления таковым.

Как лучше всего поступать, когда ты полагаешь, что кто-нибудь обижает тебя или что он не по праву главенствует над тобой, или имеет место нечто похожее? Эти слова (не помню, кем они были сказаны) или подобные им сеньор Раймон Анжуйский вносит в некую строфу вне своей книги, обращенную к одному рыцарю.

Сеньор Раймон Анжуйский говорит, что нерушимость привычек полезна для всякого человека. Ведь немногие, по его словам, стойки в принятых ими решениях, если им не придает силы страх, как бы они не покрыли себя позором, отступившись от них. По поводу этого высказывания сеньора Раймона я обнаружил у сеньора Уголина де Форкалькьера примечание на провансальском языке. Этот сеньор Раймон среди прочих своих привычек неуклонно придерживался такой. Когда ему предстояло свершить какое-нибудь полезное и почетное дело, которое, как он знал, могло оказаться затруднительным и требующим немалых усилий, он призывал к себе множество близких ему людей и говорил им нижеследующее: "Сеньоры, я твердо решил, не спросясь совета у вас, предпринять такое-то дело; ведь я знаю, что, поскольку оно полезно, а также почетно, вы не посоветуете мне от него отказаться". Те, порою, не входя в обсуждение, одобрительно отзывались о его замысле, порою, впрочем, ему говорили: "Это дело похвальное, но оно сопряжено с огромными трудностями". Тогда он им отвечал: "Для человека, чего-либо желающего, не бывает ничего трудного, и то, что почетно, не всегда легко достижимо. Итак, с помощью Господа сделаем все, что сможем; а если нас постигнет неудача из-за невозможности добиться поставленной цели, нам не в чем будет себя упрекнуть". Однажды племянник его Раймонет отвел сеньора Раймона в сторону и сказал ему так: "Отец и сеньор, я обращаюсь к вам не для того, чтобы вас поучать, а для того, чтобы вы научили меня уму-разуму. Не лучше ли было бы хранить ваш замысел в тайне, чтобы, если дело окажется невыполнимым, осталось неизвестным, что вы брались за него, чем разглашать перед всеми намерение, коего зачастую вообще невозможно достигнуть, тем более, что вы ни от кого не требуете совета". Сеньор Раймон ответил: "На это скажу тебе, что я – человек, как и все, и, хотя меня почитают стойким, все же, сталкиваясь с чем-то трудным и требующим немалых усилий, человеческая податливость легко отступает, когда ее ничто не поддерживает; посему хорошо скрывать задуманное [418] за щитом опасения, как бы не опозориться, дабы возникающее порой низменное желание отступиться от начатого пропадало при виде щита этого рода; если мы этим оградим себя от такого низменного желания, то говорить наперед своим близким о замысле, который, приложив все силы, ты вслед за тем выполнишь, для тебя только честь..."

– У некоего Короля-юноши, сына короля Англии, которого так называли при жизни его отца, как-то спросили, существует ли для человека что-либо более постыдное, чем выпрашивать благодеяние, если этому не предшествовали заслуги, ответил: "Существует: отказывать в благодеянии" ⁴⁰.

Провансалец Гираут де Борнель сказал на своем языке: "Источник всей моей щедрости, уступчивости и доблести – любовь". С ним согласны сеньор Гвидо Гвиницелли из Болоньи и Пейре Раймон, провансалец. Гильем Адемар, провансалец, сказал одному юноше, который спросил у него, как стать доблестным: "Как стать доблестным мужем? Люби, и достигнешь совершенства, потому что, дабы понравиться той, кого любишь, ты будешь всем служить и угождать, чтобы слух ее преисполнился твоею славой"...

С этим согласно и то, что сказал провансалец эн Адемар де Роккафита: "Любовь заставляет быть добропорядочным, ибо своих рабов она делает скромными, доблестными в бою, благочестивыми, щедрыми, сдержанными и терпеливыми, внимательными к нижестоящим, дающими отпор вышестоящим, неколебимыми в добродетелях и постоянно помышляющими о том, как бы возвыситься"...

Эн Юк Брюнет ⁴¹, провансалец, говорит на своем языке, который я оставляю без изменений:

Амор есть дух, влюбленный в красоту,
Из ока в око скачет, а засим
Бросается одним прыжком большим
Из ока в душу, из души в пяту.

(Переводы стихов в этом разделе, за вычетом оговоренных случаев, принадлежат С.В. Петрову.)

И ниже:

Он силой властною непобедим,
Ей предпочтя надежду и мечту.

А провансалец эн Аймерик де Пегильян говорит на своем языке: "В старости любовь меня молодила, а молодость, которую она мне принесла, в юности меня старила" ⁴².

Провансалец Монах Монтаудонский говорит: "Я следую, Любовь, за тобою скорее ради того, чтобы ты отвращала меня от пороков и вела прелестной тропой к добродетелям, нежели затем, чтобы восхитить с твоею помощью славу". Это его высказывание я обнаружил вместе с другими, столь же прекрасными, в начале этой на провансальском языке написанной книги, в которой наличен раздел, именуемый "Цветы изречений знаменитых провансальцев".

К вышесказанному примыкают и слова провансальца Гаусельма Файдита, сказавшего: "Сердце мое, и я сам, и лучшие песни мои, и все хорошее и [419] прекрасное, что я умею сказать и свершить, я получил и узнал от вас, моя повелительница,

Кому ничем не смею я явить,
Ни показать, ни песнею открыть
Свою любовь, томление и боль" ⁴³.

Те же, о ком говорится в параграфе, притворяются, будто любят, но они ненавидят и любят ради самих себя, а не ради возлюбленной, и сеньор Гвидо Гвиницелли, брат Гвиттоне из Ареццо и провансалец Арнаут из Марейля ⁴⁴, сурово таких порицают, в чем ты легко убедишься, заглянув в сочинения названных...

Вышеупомянутый Монах Монтаудонский сказал: "Кто мне докажет, что непозволительно любить госпожу, как любят верного друга? Если я люблю друга ради себя самого, то я его не люблю; если – ради него, то люблю; если ради себя и него, то люблю; если ради себя, но в ущерб ему, я его ненавижу". – "Я буду любить мою повелительницу ради себя самого, дабы, сторонясь пороков, лепясь к добродетелям и ведя жизнь мою безмятежно и весело, тешить себя упованием, что я ей понравлюсь; я буду ее любить также ради нее, дабы почтить и возвеличить имя ее и добрую славу о ней и оберегать ее честь как честь моего друга. А если по свойственной человеку слабости во мне запылает, может статься, неудержимое вожделение, я его подавлю силой любви, поскольку большая добродетель желать и в себе усмирять желание, чем его не испытывать вовсе и потому не обуздывать"...

Здесь полезно привести то, что сказала госпожа Лиза, отвечая сеньору Филиппу Английскому. Тот как-то ее спросил: "Почему вы любите стольких рыцарей, почему вручаете венки стольким юношам?" Он задал ей этот вопрос, так как казалось, что она хочет нравиться всякому знатному человеку. Она ответила ему так: "Я люблю их всех вместе, как могла бы, пожалуй, любить одного, и я люблю одного, чтобы любить себя еще больше". Тогда ее собеседник снова спросил: "Ради чего же я носил столько копий в груди? И ради чего уповаю на благоволение ваше?" Она ответила: "Если любишь, уповай быть любимым; если не любишь, предвидь, что будешь наказан". Он на это сказал: "Люблю". А она ответила: "Если ты и вправду чувствуешь, что любишь меня, значит ты добился награды; ведь я люблю тебя с тем, чтобы быть любимой тобою взаимно"...

Графине де Диа принадлежат слова, подкрепляющие предшествующее: "Всякая дама, даже самая благонравная, вправе любить, если любит". Полагаю, что она хорошо понимала и различия, о которых упоминается выше; в противном случае, она не сказала бы этого...

– Что касается проявления целомудрия, то да будет тебе известно, что сеньор Иоанн де Брансильва, на которого я часто ссылаюсь, никогда не посещал ни общественных бань, ни купален, ни прочего в том же роде, но, соблюдая опрятность, мылся иногда в одиночестве в бане у себя на дому. Можно прочесть и о том, что жена его после кончины мужа, превознося его похвалами, сказала, что она видела лишь его шею, руки, лицо и изредка ноги. [420]

– Предшествующие параграфы подкрепляют сказанное Фолькетом Марсельским:

Ей-ей, Амор, известно, что Смиренье,
Главу клоня, лишь боле возрастет,
А Гордость в пропасть с высоты падет.
Я радуюсь, а Вам грозит мученье.
Вы предо мной гордились столь нескромно,
Что песнь смиренная не тронет Вас.
Но Гордость струшится. Я зрел не раз,
Как ясный день сменялся ночью темной ⁴⁵.

– Из последующего вытекает, да ты и сам это скажешь, что сии правила, как сообщает и предуведомление к ним, составлены по-разному, не так, чтобы одно было подобно другому, или чтобы все рифмовалось одинаковым образом, ибо они далеки друг от друга по содержанию, величине и значительности. Тем не менее, всякое из них построено строго на свой лад, и составлены они по образцу провансальских строф, вследствие чего ты не вздумаешь отрицать, что им свойственна должная последовательность и убедительность.

К правилу V. – Приведу я пример сына Голиандра из Реймса, который следовал повсюду за сеньором Ланцелотом, чтобы обогащаться за его счет, ибо, расходуя его деньги, всегда что-то утаивал для себя; при этом он старался всячески показать, что любит своего господина больше, чем себя самого, и по этой причине тот никогде не требовал у него отчета в произведенных тратах. Когда же однажды сеньор Ланцелот, желая его испытать, сказал ему: "Вооружись моим оружием и выйди завтра вместо меня на поединок с таким-то", – тот заявил, что не желает биться. Многие, вмешавшись, стали настаивать, чтобы он пошел на бой, но тот на все уговоры отвечал отказом. Тогда сеньор Ланцелот задал ему вопрос: "Итак, в чем же проявляется твоя любовь?" "Во всем прочем", – ответил тот. В дальнейшем сеньор Ланцелот еще много раз настойчиво обращался к нему с различными повелениями, но тот всегда находил причину, чтобы уклониться от их исполнения. Наконец, сеньор Ланцелот попросил у него взаймы сотню ливров, необходимых ему для предстоящего празднества. Тот, располагая ими, заявил, что у него их нет. По этой причине сеньор Ланцелот потребовал у него отчета и исследовал свое состояние. Вскрылось, что тот за двенадцать лет утаил две тысячи турских ливров. Когда же вышеназванный сеньор пожаловался на это госпоже Алане, своей матери, та произнесла то, что сказано в тексте данного правила:

Тот вправду зол, кто себялюб в душе,
А также тот,
Кто, мало потрудясь, большой корысти ждет.

К правилу VI. – Провансалец Раймбаут рассказывает, что когда граф Тулузский, находясь как-то раз в Монпелье и столкнувшись с делом, по которому нелегко было принять решение, спросил сеньора эн Аймерика: "С кем бы мы [421] могли посоветоваться по этому поводу?", тот назвал двух достойных мужей, проживавших в том краю. Тогда некий оруженосец добавил к сказанному сеньором Аймериком: "Назовите и сеньора Гильема" На это сеньор Аймерик спросил: "А в чем он сведущ и опытен?" Оруженосец ответил: "Он на редкость богат, и в нашем краю нет никого, кто владел бы столь большими и прекрасными поместьями и домами". Тут граф заговорил и произнес сказанное в этом правиле вплоть до слов "людьми".

Красны не домом люди, а дома
Людьми...

а сеньор Аймерик добавил то, что значится в данном правиле вплоть до его окончания: Если же красны домом люди, а не дома людьми, то поистине пусть будет

воздано благо въяве
Тому, кто истинно стремится к доброй славе.

К правилу VIII. – Просмотри лишь пример ⁴⁶. У сеньора Жана де Жуанвиля был сын, носивший то же самое имя. Когда он собрался в дальний путь ⁴⁷, отец сказал ему так: "Выбери из наших людей четверых, которых ты считаешь наиболее верными и нам, и тебе, и возьми их с собой". Сын ответил: "Я беру с собою таких-то". Отец на это сказал: "Среди тех, кого ты перечислил, есть один, некогда предавший своего господина – я говорю о таком-то; возьми вместо него такого-то, которому мы вполне доверяем". Сын возразил: "Тот, кого я выбрал, утверждает, что любит меня больше, чем себя самого; тот же, кого предпочитаете вы, никогда не изъявлял мне словесно своей привязанности, хотя беспрекословно исполнял мои приказания". Тогда отец произнес слова данного правила:

Не всяк есть друг, про дружбу говорящий,
Не всяк есть враг, про то молчащий.
Делами токмо доказать возможно,
Да долгим временем, что истинно, что ложно.

К правилу XII. – Смотри пример. Некий рыцарь подошел к сеньоре Бланшман, о которой упоминается ниже в разделе "Благонравие", в примечании к наставлению VIII, и сказал – это произошло, когда она была еще девицей: "Почему бы вам не попросить у отца, чтобы он выдал вас замуж?" Та ответила: "Не подобает подавать девственнице такой совет, а ей – ему следовать". На это рыцарь заметил: "Напротив, но девица, надо полагать, неумна, если, наделенная такой красотой, впустую теряет время". Та на это ответила: "Поистине недостойно рыцаря обращаться с такими словами к невинной девушке – неприлично ведь было бы сказать подобное даже распутно живущей женщине". Рыцарь, однако, ничуть не смутившись, добавил: "Клянусь своею душою, мой совет пришелся вам по сердцу". Тут девушка начала сердиться и ответила: "Поистине, меньше всего он пришелся бы мне по сердцу, если бы отец дал мне [422] мужа такого, как вы". Рыцарь, забываясь все больше и больше, проговорил: "Если б я был вашим мужем, или мог, не нарушив благопристойности, похитить вас у отца, я заставил бы вас понять, заслуживает ли девственность восхвалений". Девица, сильно разгневанная и возмущенная услышанным от него, обратилась к нему со сказанным в этом правиле:

Зверь никогда не будет человеком,
Однако часто зверя вижу в муже,
Что вдвое хуже.
Был разум дан и совесть Божью чаду,
А ищет он в безумии усладу, –

и его покинула, а рыцарь остался в великом смущении.

К Правилу XIII. – Рыцарь, о коем рассказывается в предшествующем правиле, снова подошел к девице, о которой повествуется в нем же, и обратился к ней, говоря: "Что вы давеча хотели сказать?" И она, презирая его, но не гоня от себя прочь, поскольку этого не допускали тамошние обычаи, обрушила на рыцаря новые порицания и, произнеся слова данного правила:

Не всякую овцу назвать скотиной можно.
Бывает разница меж ними та,
Что иногда овца разумнее скота, –

направилась к находившимся там во множестве дамам.

К Правилу XIV. – Когда сеньор Раймон Анжуйский сидел как-то раз на площади в Париже, по ней прошли три рыцаря. Двое из них славились доблестью в бою, но были низкорослы, а третий – статный красавец... но растративший почти все свое достояние на обжорство. Сеньор Раймон, издавна знавший не только все об этих рыцарях, но и их самих, обратился к двум первым с приветствием, третьему же ничего не сказал. Присутствовавшие при этом... которым неизвестно было вышесказанное, обратили внимание, однако, лишь на третьего и, когда он удалился, задали сеньору Раймону вопрос: "Почему вы никак не приветствовали третьего, столь храброго рыцаря?" Сеньор ответил: "Потому что он – не человек". Тогда они снова спросили: "Как так?" И сеньор Раймон произнес содержащееся в данном правиле:

Воистину никак не разумею,
Почто зовется человеком тот,
Который токмо брюха для живет.
Фазан, петух и всякий Божий скот

Лишь по своей природе жрет
И на потребу нам. А посему
Ни нам не впрок обжорство, ни ему.

К правилу XXI. – Приведем пример. Сеньор Америго из Падуи во всех своих песнях указывал, что любим своею дамой, тогда как Альберто, житель того же города, поступал по-иному. И вот однажды, когда они, один за другим, [423] пропели свои песни, кто-то сказал: ‘Этот Америго счастлив, а Альберто, тот – неудачник, и жизнь их имеет мало общего". Тогда некто по имени Николо, осведомленный о том, что Америго ничего от своей сеньоры не получил, но пыжится лишь из тщеславия, а Альберто, напротив, горячо любим своею дамой, произнес, обращаясь к первому, содержащееся в данном правиле:

Не верь певцу любви, который зря кичится,
Ниже тому, кто в горести томится,
Зане бывает, что кичливец гол,
Страдалец же любовь воистину обрел.

К Правилу XXXII. – Монах Монтаудонский рассказывает, что во времена графа Тулузского один из его рыцарей по имени сеньор Югонет был застигнут в Монпелье среди ночи с чужою женой и приведен горожанами к графу. Когда граф задал ему вопрос, верно ли то, что о нем передают, то во всем признался. Тогда граф, обратившись к нему, сказал: "Как же осмелился ты пренебречь и своей, и нашей честью?" Рыцарь ответил: "Сеньор, совершенное мною совершают все рыцари и оруженосцы твои". Тогда граф, помимо вынесения ему справедливого приговора, произнес то, что содержится в данном правиле:

Дурной пример тебя во грех да не введет.
Свои грехи не прикрывай чужими:
Ты не оправдан будешь ими,
А пуще обвинен. Ведь прав и свят лишь тот,
Кто средь лукавых праведно живет.

К Правилу XXXIII. – Сеньор Раймон Анжуйский рассказывает в своем трактате "О братском общении", что сеньор Филипп из Гара имел трех сыновей: одного звали Раймбаут, другого Гильем, третьего – Моро. Когда их прислали к королю Англии на военную службу, король осведомился об их обычаях и образе жизни. Присутствовавший при этом рыцарь, один из приближенных короля, которому их жизнь и нравы были известны, сказал: "Сеньор король, Раймбаут отличается безграничной щедростью, он роздал бы все, чем владеет, если бы отец ему дозволил; Гильем, напротив, на редкость скуп и принимает тысячу предосторожностей, прежде чем дать кому-либо взаймы; Моро же не ссудит никому и денье, если не убежден, что получит за него целый су". Выслушав это, король произнес то, что содержится в данном правиле:

Не всяк тот скуп, кто деньги бережет,
Не всяк тот щедр, чей кошелек открыт.
А тот и добр, кто сам глядит –
Дать или подождать разумней будет,
О месте, времени, рассудит
И о просителе. А ежели дает,
То выгоды отнюдь не ждет,
И деньги он дает не ради роста,
Иль то была бы сделка просто. [424]

К правилу XXXVIII. – Смотри пример. В Монпелье жили два брата, Антонин и Бернард, женатые на двух сестрах, дочерях Филиппа Джордана. Одна из них, которую звали Гильельмой, нимало не щадила чести своего мужа, о чем тот не знал; вторая, по имени Кара, вела себя безукоризненно честно; [при этом] Гильельма, поразительным образом, угождала мужу и всем своим близким. Кара, напротив, была нерадива в домашних делах, и муж часто жаловался на ее нерадивость, указывая ей на сестру Гильельму, как на образец усердия и старательности. Кара не желала, однако, изобличить сестру и тем самым отвести от себя упреки мужа. Однажды, когда Бернард с женою оказались перед графиней Тулузской, которая в свое время приложила усилия, чтобы устроить их брак, та спросила Бернарда о Каре: "Как тебе живется, Бернард, с твоею женой?" Он ответил: "Плохо, ибо, отдав Гильельму Антонину, вы меня обманули. Ведь она со всеми старательна и усердна, обходительна с мужем и его рыцарями; моя же, точно лентяйка или слабоумная, сидит дома, как изваяние". Графиня, которой были известны образ жизни и нравы обеих сестер, произнесла то, что содержится в данном правиле:

Котора хочет быть хозяйкой в доме, та
Должна быть сердцем истинно чиста.
Коль в целомудрии она проявит волю,
Она владычество тут обретет и волю,
А ежели какая согрешит,
То тем сама себя в рабыню превратит,
Ей челядины станут господами,
И им прислуживать – самой придется даме.
Не в помощь будут ей ни сан, ни красота,
Зане у ней ведь совесть нечиста.
А коль жена честна и с совестью в ладу,
То чистота ее повсюду на виду.

Бернард, довольный тем, что касалось его, но обеспокоенный позором падшим на брата, сказал ей следующее: "Знаю, что вы говорите это, не помышляя о нас с Карою". Не желая растревожить Антонина, графиня сказала: "Приводя это правило, я имела в виду честную женщину; что же касается сказанного в нем о распутнице, то я огласила это лишь для подкрепления своих слов". Содержание этого примера воспроизводит Бланшман в некоторых своих стихотворных прениях, не вполне соблюдая точность.

К правилу XLI. – Вы, конечно, слышали о том празднестве, которое королева Английская, в бытность свою в Париже, устроила для избранных знатных дам. Между явившимися на этот праздник были графиня Артуа, дама славная и величественная, и Алиса, супруга пятого сеньора Богемии, которая прибыла с мужем, дабы повидать эти земли, и была прекраснее любой из своих современниц. Король французский приказал своим рыцарям почтить эту красавицу, как только смогут, и те по этой причине посоветовали королеве оказать ей почетный прием. Была на этом празднестве и госпожа Бланшман, о коей [425] упоминалось выше; она, хотя уже утратила свою красоту, по-прежнему блистала своими речами и нравами. Поручив рыцарям усадить за столом прочих дам, королева призвала к себе лишь этих трех и усадила названную госпожу Бланшман, красноречивую и добродетельную, на более почетное место, чем двух остальных. По этой причине среди юношей и людей неосведомленных поднялся ропот, и, когда по окончании пира три упомянутые сеньоры удалились, те стали шутливо и со смехом упрекать королеву за то, что она так поступила; королева же, повернувшись к ним, отозвалась: "Запишите себе эту пословицу, и ваши пересуды тотчас прекратятся". И она огласила им основное из данного правила:

Ни род, ниже краса жену не красят,
А разум и одна лишь добродетель
Тому порука и свидетель,
Что честь и слава каждой воздается,
Кто по заслугам дамою зовется.

К правилу XLIX. – Смотри пример. Шесть провансальских дам вышли, чтобы развлечься, из Нима, как рассказывает сеньор Аймерик, и, оказавшись за городскими воротами, разделились надвое: одни, зайдя для отдыха в какую-то церковь, стали разглядывать святыни, тогда как другие, проникнув в прелестный сад возле церкви, обменивались новостями с тремя рыцарями, стоявшими у садовой ограды. Священник, отворивший сад трем последним дамам и выпровоженный оттуда рыцарями, подойдя к тем, которые оставались в церкви, сказал: "Ваши подруги сумели отыскать для себя развлеченье более привлекательное, нежели вы, пребывая здесь", и рассказал им о том, что происходит в саду и чем занимаются их приятельницы. И тогда госпожа Бланшман, одна из тех, кто оставались в церкви, и та самая, о которой упоминалось выше, произнесла в ответ содержащееся в данном правиле:

Цветы чаруют и отрадны травы,
Но чары добродетели сильнее
И благовоние ее нежнее.

Другая сказала священнику: "Увещания священнослужителя никоим образом не [должны быть] таковы". Третья же, так как он намеревался ответить, прогнала его прочь.

К правилу LIII. – Госпожа Флория из Оранжа в мое время имела обыкновение вести себя так: в Великий пост, а также в пятничные и субботние дни ее телодвижения, когда она направлялась в церковь, были такими смиренными, а платья и украшения такими непритязательными, что, будучи на редкость красива, она [тем более] привлекала к себе взоры каждого; в прочие же дни она стояла у себя в доме возле окна или обходила всевозможные зрелища, отличаясь крайне нескромными нарядами и поведением. Как-то раз, когда я, проходя по городу в первый великопостный день с неким рыцарем, которого звали [426] сеньором Бернардом Нимским и который был послом французского короля, и повстречав эту даму, сказал ему: "Как эта женщина обаятельно и достойно держится!", мой спутник, знавший ее образ жизни, ответил на мое замечание, приведя содержащееся в данном правиле:

Средь добродетелей воздержанность царица,
И дама навсегда венца ее лишится,
Коль со стези ее на шаг хоть отвратится.

К правилу LXI. – Сеньора Бланшман уже целый год была замужем за сеньором Уголином, о чем ты узнал бы, если бы прочел ниже в VII ^а части "Благоразумия" примечание к наставлению IX ^е, когда к ней однажды явился, как рассказывает Фолькет, сеньор Аймерик и в пространном обращении, привести которое невозможно за недостатком места, попросил ее считать его своим верным слугою и к себе приблизить. Она на это сказала: "Эти твои слова слишком общего свойства, и потому в них, быть может, сокрыто нечто несообразное, но скажи, чего именно ты желаешь, и, если это окажется для меня исполнимым, я удовлетворю твою просьбу". Тогда он произнес: "Выслушав вас, я, пожалуй, попрошу большего". Она проговорила: "Проси, ибо я хорошо знаю, что ни к чему бесчестному ты меня не склонишь, даже если что-нибудь таковое и попросишь". Он продолжал: "Я давно отдал вам мое сердце и теперь молю о том, чтобы вы отдали мне свое". Она ответила: "Ты совершил бы недурной обмен, если бы это произошло, но, милый ты мой, сделать этого я никак не могу, потому что давно и полностью отдала его сеньору Уголину". Этот ответ сильно его взволновал, и он принялся корить ее за несоблюдение обещаний и утверждать, что ее сердце, по природе своей, способно любить сеньора Уголина, как мужа, и его, равным образом, как возлюбленного ⁴⁸. Тогда названная дама, желая немногими словами положить конец этому разговору, произнесла содержащееся в данном правиле:

Кто должен сам, тот дать уже не может,
И невозможного прося у друга,
Мы ошибаемся подчас,
А после сами злимся на отказ.

К правилу LXV. – Сеньор Раймон Анжуйский рассказывает, что некогда у графа Бургундского было два сына, одного из коих звали Конрадом, и он, превосходя речистостью множество своих современников, навлек на себя их жгучую неприязнь. Второй сын графа, по имени Хуго, не только не отличался речистостью, но даже едва мог отвечать на вопросы. Когда оба они пребывали на службе у французского короля, случилось, что кто-то из королевских придворных ночью изнасиловал в Сан-Дени одну девицу. Об этом преступлении донесли королю, и велеречивый Конрад заявил: "Я в этом никак не повинен". Тут брат изнасилованной сказал: "Я требую, величайший король, чтобы по нем (при этом он указал на Конрада) было учинено расследование, а так как насильника поджидал сообщник, полагаю, что то был его брат". Тогда король [427] обратился к брату Конрада, то есть к Хуго, и спросил: "Ну, а что скажешь ты?" Тот промолчал. На основании упомянутого предположения король приказал бросить обоих в темницу и провести тщательное дознание. Оказавшись в темнице, братья стали винить друг друга в безрассудном распутстве и в разгоревшейся перебранке убили друг друга. Прибывший туда граф, их отец, по установлении виновности в происшедшем иных, предстал перед королем и осыпал его упреками. Король ответил на них содержащимся в данном правиле:

Чужую речь мудрец уразумеет,
Ответа торопливого не дав,
Зане провидеть нрав
Того, кто говорит, по первым же словам
Под силу лишь великим мудрецам, –

но так как отец погибших в темнице не понял содержания правила, придворные ему разъяснили его, и граф простил королю.

К правилу LXXVII. – По площади в Ниме, как рассказывает сеньор Аймерик, проходили два рыцаря, один по имени Эудес, другой – Лаврент. Случайно им повстречалась госпожа Бланшман, о которой уже часто упоминалось, и так как они, приветствуя ее, отвесили ей поклоны, она им сказала: "Доброго вам здоровья, самый старый и самый юный обитатели Нима". И вправду, один из них был очень стар, другой – юноша восемнадцати лет, первый почти слабоумный, другой чрезвычайно умен. Когда рыцари удалились, одна из двух спутниц названной выше дамы обратилась к ней с такими словами: "Сегодня вы – испортили немало крови этому старику". Госпожа Бланшман спросила: "Как так?" Собеседница на это ответила: "Ведь вы назвали его стариком". Тогда дама снова спросила: "А кого вы называете стариком?" Обе в один голос ответили: "Сеньора Эудеса". Тут госпожа Бланшман, рассмеявшись, сказала: "Его я назвала самым юным, а самым старым другого" ⁴⁹. И когда те у нее спросили: "Почему?", она произнесла содержащееся в данном правиле:

Порок удел младых, добро удел седых.
Не юность порождает молодых,
Не старцев порождает долгий век,
Весь соткан из привычек человек.

К правилу СV. – Смотри пример. Две дамы, как рассказывает сеньор Аймерик, проходили по улице в Валансе, а сам он с госпожою Бланшман пребывал у окна. Некто, хорошо знавший, что представляют собою и та и другая, причем одна была писаная красавица, но легкомысленна, а другая некрасива, но добродетельна, спросил у названной выше госпожи, какую из них подобает назвать более привлекательной, а какую – более достойной уважения. Сеньора Бланшман, не найдя этого вопроса сколько-нибудь затруднительным, произнесла содержащееся в данном правиле, в котором, как ты убедишься, в него заглянув, нет прямого ответа, но есть ответ косвенный: [428]

От редкости одни каменья – дорогие,
За блеск их ценим мы другие.
Но боле прочих ценны нам и милы
Исполненные доброй силы.
И уйма дураков, ей-право,
Есть блеску мудреца оправа,
И в женах нами неспроста
Весьма ценима красота,
Но сила добродетели, ей-ей,
В мужах и женах нам всего ценней.

К правилу XCVI. – Часть этого правила подтверждается на примере Тосканы, и особенно города Флоренции. Когда немцы в малом числе подошли к ее стенам, флорентийцы и их союзники сумели уклониться от боевых действий, дабы не подвергаться опасностям, которыми чревата война, исход коей никогда не возможно предугадать, и их медлительность немало им помогла, ибо умер предводитель их врагов, и они сохранили свои владения. Некто, человек несведущий, заявил, что, не вступая в сражение, флорентийцы покрыли себя позором, тем более, что располагали силами много большими, чем неприятель; люди мудрые утверждали, однако, что смерть вражеского военачальника полностью их оправдала. Другая часть правила подтверждается на примере луканцев, которые не сумели обрести твердость и защитить свой город. Поэтому некоему луканцу, жаловавшемуся, что он подвергся изгнанию с родины, и некоему аретинцу, который говорил флорентийцу о трусости его соотечественников, некий перуджинец высказал содержащееся в этом правиле:

Война крушит и сокрушает,
А мир творит и созидает.
Кого раздор тотчас встревожит,
Тот мудрым назван быть не может.
Разумный должен долго ждать,
Прежде чем меч на меч поднять, –

добавив следующие слова: "Пусть всякий усвоит то, что его касается".

К правилу СХХХІХ. – При графине де Диа состоял некий рыцарь, который помышлял только о следующем: во-первых, о нарядах и омовениях, уподобляясь женщинам и даже превосходя их в этом, и, во-вторых, о распутстве и всем с ним сопряженном. Графиня, которая к этому времени уже отошла от мирской суеты и всецело предалась Богу, обнаружив однажды утром, что названный рыцарь прихорашивается возле ее покоев, произнесла, обратившись к нему, содержащееся в данном правиле:

Почто купаешь ты вотще свои уды,
Чтоб выйти чистым из воды,
Коль облечешься вновь в одежды из прелюбы,
В покров греха сермяжно-грубый? [429]
Что сделать все ж, дабы Господь тебя простил
И твое имя не презрил?
Быть жизнь твоя должна прекрасною и чистой,
Всегда являя дух и ясный и лучистый.

Поразмыслив об услышанном, рыцарь во многом исправился, и позднее я видел его поразительно образумившимся.

К правилу CXLVI. – У Америго из Венисье, города в графстве Венессенском, было два сына. Один из них, прослышав о нападении неприятеля, вооружался и собирался на помощь соседям с такой медлительностью, что с благоприятным ли, дурным ли исходом, все бывало закончено еще до его прибытия; второй, напротив, бывал в таких случаях настолько стремителен, что чаще всего, не облачившись в доспехи, а порою даже не оседлав коня, мчался навстречу врагам. Те, зная нрав того и другого, укрыли однажды в засаде своих людей, чтобы после того, как будет совершено нападение, те, дождавшись медлительного, бросились на него, а сами покамест напали на расположенные неподалеку селения, узнав о чем, стремительный брат, не имея при себе никого из сопровождающих, с одним копьем в руке помчался на них и был ими схвачен. После длительных сборов против них выступили и горожане, добы выручить того из сыновей Америго, который отличался стремительностью. Медлительный же сын, между тем, [тоже] тронулся в путь совершенно один, потому что все остальные выступили раньше его. На него накинулись укрывавшиеся в засаде, и, так как некому было оказать ему помощь, он также был схвачен врагами. Горожане и народ той земли, услышав позади шум схватки и опасаясь за судьбу своего города, поторопились вернуться, а укрывавшиеся в засаде ускользнули другою дорогой. Таким образом, неприятелем были захвачены оба брата, пленение коих последовало, если ты поразмыслишь над этим, из-за торопливости одного из них. По возвращении горожан, огорченных потерей обоих братьев, перед ними предстал их отец, достигший преклонного возраста и многое повидавший на своем веку, и огласил содержащееся в данном правиле:

Зрел я коней, что век не скачут без бойцов,
А также всяких молодцов,
Которых вредные привычки понукают,
Их и других в беду ввергают.
Такой балбес последний ум притупит.
Но есть и хуже: тот, кто грань преступит,
Пусть есть на свете дурни и тупицы,
Но хуже те, кто перейдут границы.

– Сеньор Раймон Анжуйский сказал: "Друг мой, да будут подарки твои простыми, а слова редкостными и прекрасными, ибо однообразие в сочинениях часто препятствует их совершенству".

– Сеньор Раймон Анжуйский сказал на родном языке: "Я научился разбираться в том, что меня окружает, когда начал познавать самого себя".

– Когда я однажды спросил сеньора Жана де Жуанвиля, каким образом [430] может приветствующий полнее всего выразить свое уважение, он ответил: "Приветствовать всех без изъятия"... О каковой (то есть учтивости) Фолькет Марсельский сказал:

Учтивости мерило мера есть ⁵⁰.

– Сей Вергилий, ибо, давая пояснения к этой части, мы волею случая находимся в городе Мантуе... был, как говорит Августин, без сомнения, муж в высшей степени изощренный, и пусть упомянутый город гордится, что в нем некогда обитал такой человек. Я как-то задал вопрос мантуанцам, по какой причине случилось, что, хотя местоположение Мантуи так удачно и вокруг нее столько окрестностей, где этот человек мог бы, укрывшись, создавать свои замечательные творения, Вергилий все же удалился оттуда. Мне ответили, что, хотя он владел вне Мантуи уединенным поместьем, избранным им в качестве своего местожительства, но так как там украли и увели его белую корову, ему не удалось в этом бесчестном краю обрести для себя спокойствие, и вскоре после того он отправился на поиски мест, более пригодных для воплощения его замыслов ⁵¹. В одном из своих сочинений, которое зовется Комедией и в котором наряду с прочим пространно повествуется также об аде, Данте Алигьери с самого начала представляет Вергилия как своего наставника. И действительно, кто хорошо ознакомится с названным сочинением, тот сможет легко обнаружить, что Данте либо долгое время старательно изучал Вергилия, либо за короткое время преуспел в его изучении ⁵².

– У графини де Диа спросили, какие наилучшие правила ведения поединка, [возможно более] ясные и краткие, могла бы она предложить рыцарям. Та осведомилась: "О какого рода поединке вы говорите?" Спрашивающий ответил новым вопросом: "Сколько же родов их?" Она ответствовала: "Два". Тогда тот снова вопросил: "А какие?" Графиня произнесла: "Поединок с применением оружия и поединок словесный; что до поединка с применением оружия, то тут следует различать поединок насмерть и такой, в котором стороны стремятся лишь выказать свою доблесть; словесный же поединок ведется либо для развлечения, либо ради разгрома противника. В поединке насмерть руководствуйся одним-единственным правилом: жизнь должна быть дороже законов рыцарства. В поединке с применением оружия, дабы выказать доблесть, руководствуйся вторым правилом: люби всею душою и выказывай доблесть более из любви к любимой, чем ради того, чтобы первенствовать. В словесном поединке развлечения ради руководствуйся третьим правилом: старайся быть скорее побежденным, чем победителем в споре. В словесном поединке ради разгрома противника различай два случая: первый, когда ты распалишься гневом и противник твой также, но истина на твоей стороне – в этом случае отстаивай свое мнение ясно и в немногих словах, пока не убедишь в своей правоте окружающих, после чего вступи в разговор с другими о чем-либо другом. Однако, если при тех же условиях истина против тебя, а тебе почему-либо неловко в этом признаться, после кое-какого сопротивления уступи распалившемуся противнику. Второй случай: если ты распалился, а противник спокоен, сдержи себя и подожди, пока не овладеешь собой. Третий случай: если [431] ты спокоен, а противник твой распалился – необходимо принять во внимание, друг ли он тебе или нет. Если друг, следует подождать, пока он успокоится; если нет, то, высказав ему тихим голосом доводы в защиту твоего мнения, уступи, поскольку он распален. Буде он все же станет упорствовать, то, если твой противник не выше тебя положением, заговори с окружающими о чем-либо другом, чтобы казалось, что ты презираешь его слова. В отношении тех, чье положение выше твоего (а таковыми должно почитать всех сеньор), – продолжала графиня, – я преподам тебе еще одно правило: уступай распалившемуся, сопротивляйся не распалившемуся и всегда стремись не побеждать, а быть побежденным. Именно этим путем юноши добиваются благосклонности жестокосердых дам и умеряют ярость суровых мужей". Вот вкратце то, что графиня де Диа высказала пространнее и подробнее в своих сочинениях.

– Полагаю, однако, что Амор тут говорит обо мне, хотя я и недостоин этого... Полагая, что пробуду в Провансе и в королевстве французском два месяца, я подготовился к этому, но возникли новые обстоятельства, которые принудили меня провести там четыре года и три месяца.

– Раймон Джордан ⁵³ рассказывает об одной графине, в свите которой, когда она проезжала однажды через Бургундию, был один слабоумный. Случилось так, что, достигнув какой-то поляны и расстелив скатерть на травке близ родника, она расположилась со своими спутниками, чтобы закусить, меж тем как слабоумный, удалившись от остальных, забрел в один дом на расстоянии лиги от того места и попытался там изнасиловать девицу. На ее крики прибежали во множестве деревенские жители и, преследуя убегавшего, достигли места, где находилась графиня. Видя, что слабоумный бежит, сеньоры вскочили на ноги и в оправдание ему стали ссылаться на его слабоумие, но из-за шума и суматохи крестьяне их не поняли и настаивали на выдаче слабоумного. Так как люди графини на это не соглашались, разгорелась схватка. Поскольку вступившихся за слабоумного было меньше, чем нападавших, последние в конце концов одолели, и люди графини были убиты все до одного. Остались в живых лишь две служанки со своею госпожой. Брат упомянутой девицы, с согласия односельчан, пожелал в отместку обесчестить графиню, что и исполнил бы, не подоспей один из тамошних дворян, который поспешив на шум, этому помешал. Упомянутый дворянин, несмотря на сопротивление многих в толпе, вместе со своими людьми благополучно проводил графиню в безопасное место и, дав ей несколько провожатых, отправил домой. Крестьяне, по причине того, что виновных в происшедшем было великое множество, не понесли наказания, что в высшей степени возмутительно.

– Пусть в определенном случае молчание твое заменит собою мщение, ибо:

Молчанье не вредит, а болтовня из многих
Творит бесчестных и убогих.
Но на молчание возводится хула,
А болтовня повсюду в честь вошла, –

как говорит провансалец Гираут де Борнель ⁵⁴. [432]

– Нижеследующим хочу тебе пояснить, что не всякий способен внушать дамам любовь. Я думаю о некоторых известных мне людях, что они не пожалели бы жизни своей ради своих владычиц, но не все таковы, как сеньор Уголин де Форкалькьер, сопровождавший однажды любимую им даму в свите, среди которой был ее отец, два родных брата, три двоюродных и два племянника, а также многочисленные слуги, конные и пешие. И вот, оба брата с находившейся между ними сестрой въехали в реку, именуемую Изером, дабы переправиться вброд, но стремительное течение отделило их друг от друга и повлекло на глубокое место, так что им пришлось пуститься на своих конях вплавь. Итак, братьев отнесло прочь от сестры, но ни отец, ни племянники, ни все остальные, сколько бы им ни было от роду, не решались броситься в воду из-за стремительного течения. Они приказывали слугам помочь попавшим в беду, но те отнекивались. Дама вела себя на плывущем коне с поразительною отвагою; оба брата, продержавшись какое-то время, оказались в водовороте, из которого безуспешно пытались выбраться, и утонули. Дама взывала о помощи, но никто не шел к ней на выручку; каждый, не подвергая себя ни малейшей опасности, ограничивался лишь тем, что молился за нее Богу. Сеньор Уголин, который случайно отстал от остальных, подъехав к речному берегу и увидев в реке горячо любимую им даму, не стал требовать, чтобы за ним последовали другие, но погнал своего коня в воду и, приблизившись к ней вплавь ниже по течению, наставлял ее, как ей следует поступать, чтобы выбраться из стремнины, ибо помочь ей иначе, плывя на коне, он не мог. Между тем, конь дамы выбился из сил, тогда как конь сеньора Уголина был могуч и вынослив, но, едва сеньор Уголин, обратившись к сеньоре, воскликнул: "О, если б я мог каким-нибудь образом поменяться с вами конями!", Богу было угодно, чтобы они попали на покрытую водой небольшую отмель, так что кони их коснулись дна. Но вода прибывала, непрестанно катя грозившие им гибелью камни, так что оставаться там дольше было небезопасно. Тогда сеньор Уголин соскочил в воду и, соблюдая благопристойность, насколько допускали подобные обстоятельства, внезапно схватил сеньору и усадил на своего коня. Сам он сел на коня сеньоры, и они снова поплыли дальше, дама впереди, а он сзади. Его доблестный конь с удивительною настойчивостью пробивался к берегу, тогда как другой, под сеньором Уголином, окончательно обессилев, оставался далеко позади, и дама, удаляясь, оплакивала судьбу сеньора, он же, не переставая, кричал ей, чтобы она спасалась. В конце концов конь под сеньором Уголином захлебнулся и утонул. Отец сеньоры и остальные тоже кричали даме, чтобы она спасалась, но она, нисколько не посчитавшись с их увещаниями, вернулась назад к сеньору Уголину и потребовала, чтобы он ухватился за ее платье. Исполняя ее волю, он, однако, уцепился за хвост своего доблестного коня, и дама, направив скакуна к прибрежной отмели, спаслась сама и спасла сеньора. Улыбался только сеньор Уголин, дама же и все бывшие с нею плакали. Узнав о причине их слез, сеньор Уголин сказал: "Хотя я улыбался, не зная о гибели братьев, ныне хочу оплакать жизнь отца, племянников и всех остальных, столь трусливо покинувших свою госпожу". Итак, теперь стали плакать все вместе, и горше всех сеньор Уголин, видя, как плачут глаза его сердца. Ведь он не раз [433] просил руки этой дамы, но ему неизменно отказывали, поскольку ее отец был выше него по своему положению. Когда души всех их несколько успокоились после случившегося несчастья, отец дамы, призвав ее самое, сеньора Уголина и прочих своих близких, обратился к сеньору Уголину с такими словами: "Ту, которой не помогли ни отец, ни братья, ни все остальные, от смерти избавила твоя доблесть. И мы вручаем ее тебе, дабы ты взял ее, как тебе будет угодно, либо женою, либо подругой", – и, ухватив дочь за руку, отдал ее сеньору Уголину. Тогда тот, как рассказывает сеньор Фолькет, опасаясь упустить такой случай, поторопился обхватить ее бесконечно нежную руку и произнес в ответ: "Сеньор, с великим смирением и благодарностью приму я ваш дар, и тотчас заявляю, что его уже принял, хотя глубоко сознаю, что его недостоин. Но дабы была соблюдена честь дамы, ровно как и ваша, я беру ее прежде всего своею женой; затем я, как раб, подчиняю себя ее владычеству; да будет она моей матерью, госпожой и повелительницей во всем". Фолькет, который сообщает об этом, хотя и в более распространенных словах, говорит, что когда сеньор Уголин говорил вышеуказанное, сеньора, вырвав свою руку из рук отца и сеньора Уголина, воскликнула: "Отец, который вместе со всеми своими людьми пренебрег моей жизнью, отныне власти надо мной не имеет. Для него я умерла. Посему я свободна и могу принадлежать вот этому и никому другому", – и, протянув обе руки, вложила их в руки сеньора Уголина. Заплакал от радости сеньор Уголин, и все присутствовавшие одобрили ее речь. На следующий день сеньор Уголин повел ее под венец, и она-то и есть госпожа Бланшман, которая, приняв от сеньора Уголина перо, создала много преславных и прекрасных строф. Чтобы поведать о том, сколь многие и великие деяния свершил ради нее сеньор Уголин, не хватило бы всей этой книги; помянем же ее добрым словом.

– Сеньор Раймон Анжуйский в своем трактате "О рыцарской доблести" назвал пять слагаемых, необходимых доблестному рыцарю: любовь, смелость, конь, вооружение и телесная сила. Посему он добавляет: "Если увидишь перед собою влюбленного рыцаря, смелого, наделенного телесною силой, хорошо вооруженного и на прекрасном коне, то, если сможешь, посторонись..." ⁵⁵

– ...Здесь мы не оставим в стороне кое-каких истин. Раймон Видаль говорит ⁵⁶: "Если рыцарю не хватает телесной силы, то этот недостаток возмещается его смелостью и доблестью. Не презирай из-за этого рыцаря".

– Когда я был при папском дворе во времена сеньора Клемента ⁵⁷, [находясь однажды] в комнате его камерария, [я слышал, как] монсеньор Пьетро де Колонна, кардинал святой Римской Церкви, говорил ему о желательности выполнения кое-каких дел и среди прочего сказал, что тому следует позаботиться, дабы к определенному времени в доме было выполнено то-то и то-то, на что этот камерарий ответил:

Мало грядущее чтущий, ценю я сущее пуще:
Лучше один раз: "вот!", нежели два: "через год!"

(Перевод М.Л. Гаспарова.) [434]

В тот же день он заболел и через десять дней при всем своем золоте умер, что, пожалуй, для него было похуже.

– Тебе надлежит ответить то же, что по внушению Любви отвечал я некогда в юности, охотно и ревностно, на двадцать три вопроса о ней, среди коих был и такой: "Где пребывал двор Любви и каков он был?» – когда спрашивал меня Фео Амери, а наставляла Любовь, и я описал названный двор, причем описание мое почти во всем совпало с вышеуказанным, хотя тогда этот двор изображен еще не был. В настоящем его описании в этой книге, которая явно посвящена духовной любви, мне подобает более четко и ясно высказать то, что читатели могли бы и сами постигнуть с полною достоверностью – ведь вдумчивый созерцатель достаточно легко способен по двору Любви представить себе и ее самое, – и вследствие этого я решил придерживаться в отношении рисунков определенного порядка относительно того, что с первого взгляда могло бы показаться расходящимся с первоначальным моим изложением.

– Но сначала я спрашивал тебя... как случилось, что ты изобразил те фигуры, которые налицо во дворце Любви, и в других частях этой книги – ведь я знаю, что ты не художник. На это тебе надлежит ответить: "Хоть я не художник, но необходимость заставила меня набросать эти фигуры по внушению наставлявшей меня Любви, ибо никто из художников в тех краях, где была начата настоящая книга, не мог понять меня надлежащим образом. Пусть эти художники или другие, сохранив мои основания, выполнят это лучше меня".

Комментарии

См. об этом памятнике нашу статью в Приложениях. Перевод по основному изданию: Egidi F., ed. I Documenti d’amore di Francesco da Barberino. 4 vol. Roma, 1905-1927. Избранные нами фрагменты, относящиеся к различным местам памятника, отмечены абзацем и открываются тире.

1. Начинается книга... Предписаний Любви – Типично схоластическое начало сочинения (incipit), использованное, между прочим, Данте в "Новое жизни".

2. …недозволенной любви... зовут ее бешенством... – Противопоставление двух Любовей – чистой и безумной (Fol’Amors), в кодифицирующей традиции разделившихся на три (ср. кансону Гираута де Калансона, XXV; то же – в провансальском энциклопедическом трактате ХIII в. Матфре Эрменгау "Часослов любви"), восходит уже к ранним трубадурам, начиная с Маркабрюна. Ср. рис. на с. 160.

3. Гвидо Гвиницелли – см. Дополнение первое, III, (2), примеч. 4.

4. Книга... о нравах сеньор... правилах... – Отрывок приведен в Дополнении втором, II,3.

5. ...рифмованные стихи на народном языке... – См. Дополнение первое, II, (8) и примеч.

6. ...два пера... пусть одно из них будет возвышенным, а второе низменным... – и т.д. – Речь идет о стихотворных строфах на итальянском языке и латинском прозаическом переводе и комментарии; в связи с более широким пониманием этих слов см. нашу статью "Об одной ранней сатире на куртуазию" в Приложениях.

7. ...ныне больше нравится... плутовство и обман. – Начиная с эпохи расцвета итальянской поэзии сочинение латинских "метрических стихов" стало носить схоластический характер.

8. ...в ...ответах на двадцать три вопроса о любви... – См. заключительный раздел настоящего Дополнения.

9. Арригетто – Арригетто де Сеттимелло (Генрих Септимельский), латинский поэт ХII в.

10. Раймон Анжуйский – Барберино постоянно ссылается на этого писателя как на автора дидактических сочинений (ensenhamens), авторитета в области куртуазии.

11. Гильем де Бергедан – см. ХIII; ...Бертран де Борн... все свои знания. – Парафраз приписываемого Бертрану утверждения, приведенного также в "Новеллино". См. Дополнение первое, II, (1) Б, примеч. 8.

12. Фолькет Марсельский – см. LXXII.

13. Пейре Раймон – по-видимому, Пейре Раймон Тулузский. См. IV.

14. ...коротеньких повестушек... – Имеется в виду, по-видимому, жанр стихотворной новеллы, существовавший у поздних трубадуров.

15. Гильем Адемар – известный трубадур, с именем которого связаны некоторые куртуазные анекдоты. См. LVІ.

16. ...Чимабуэ... Джотто... – Флорентиец Чимабуэ (1240 – ок. 1300 г.) и его ученик Анджело ди Бондоне (Джотто, 1270-1336) – выдающиеся художники раннего итальянского Возрождения.

17. Чтобы воспламенить сердца, читай вслух... и т.д. – Отзвук куртуазного этикета, согласно которому жонглеры и трубадуры выступали как чтецы куртуазных романов, к которым автор, однако, совершенно некстати добавляет римских авторов. Ср. свидетельство об Арнауте де Марейле, как умевшем хорошо читать романы (VII).

18. ...познакомь также с краткими высказываниями Бертрана де Борна... и т.д. – Косвенное указание на то, что автор сам был знаком с трубадурами преимущественно по сборникам выдержек из них, своего рода "цитатникам", чрезвычайно распространенным в ту эпоху. Именно такой "изборник всех лучших трубадуров на свете", с выбранными "из каждой кансоны или сирвенты" двумя-тремя строфами, "в каковых суть всей песни, и все слова отборные", упомянут в последнем жизнеописании памятника (CI). Ср. в связи с "Цветами изречений знаменитый провансальцев", на которые также ссылается Франческо, нашу статью в Приложениях. Дальше идет перечень известных трубадуров.

19. ...читай иногда из "Шутливых стихов" ...Гильема де Бергедана... – См. выше, примеч. 10. Этот трубадур известен, в частности, своими фривольными строфами.

20. ...из современных поэтов... и т.д. – Автор перечисляет наиболее известных итальянских поэтов своего времени – всех тех, кого прославляет в "Триумфе Любви" Петрарка (см. Дополнение первое, II, (8) и примеч.), добавив к нему имя нотариуса Якоба, т.е. Якопо да Лентино, поэта сицилийской школы, нотариуса двора короля Фридриха II (ум. около 1250 г.).

21. ...о Круглом Столе, о Гекторе... вздор корнвалийцев... Тристана... о паладинах... Гийома Оранского... – Речь идет о романах артуровского цикла; "Романе о Трое"; характерно пренебрежительное отношение да Барберино к "Роману о Тристане", сюжетом которого является любовь, теоретически им отрицаемая как "недозволенная", и к эпическим произведениям, полностью утратившим звучание в его время.

22. ...Раймоном Тулузским... – См. примеч. 13.

23. Сеньор Раймон Анжуйский... "О братском общении"... – См. примеч. 10. Дальше следует пародия на схоластический спор, перенесенный в область куртуазного этикета и иллюстрируемый автором явно вымышленными мнениями различных трубадуров.

24. Уголин де Форкалькьер – см. Дополнение первое, II (3) и примеч. 10 к нему.

25. Графиня де Диа – ср. Дополнение первое, II (3). Барберино приписывает трубадурке (LXIX) сочинение также стихотворных поучений.

26. Провансалец Гильем Магрет... – Этому трубадуру (LXXI) Барберино приписывает революционное высказывание в феминистическом духе.

27. Арнаут Каталанец сказал по-провансальски... – С этим трубадуром, ставшим монахом и назначенным инквизитором, мы встречались в части второй настоящего Дополнения (II, 3).

28. Пейре Видаль на провансальском языке написал... – Знаменитейший трубадур (см. LVII). Приписываемые трубадурам аргументы становятся все более шутливыми.

29. А Раймон Анжуйский в той канцоне, в которой только 25 стансов... – Непредставимое число для куртуазной кансоны, состоявшей, как правило, из пяти-девяти строф.

30. Монах Монтаудонский – см. XLVI.

31. ...почему бы ему не сослаться также на святых отцов церкви... на Августина? – Имеются в виду мизогинические элементы святоотеческой традиции.

32. Иоанн де Брансильва – еще один куртуазный авторитет, на который ссылается Франческо да Барберино. Достоверными сведениями об этом персонаже мы не располагаем.

33. Жан де Жуанвиль (1224-1317) – сенешаль Шампани, французский писатель-мемуарист. См. ниже, примеч. 47.

34. ...Джауфре Рюделъ, провансалец из Блайи... и т.д. – Один из наиболее ранних трубадуров (V). Приписывание ему подобного свидетельства звучит совершенно нереалистично.

35. Два крупных ученых выступали на диспуте... "О раскаянии". – еще один пример схоластического спора, на этот раз вполне теологического, какими славилась парижская школа и которые блестяще пародирует Рабле. Грациан (ХII в., Болонья) – писатель, автор свода апостольских канонов, папских декреталий, постановлений вселенских соборов и др., положивших основание каноническому праву.

36. Пейроль – см. XLV.

37. Ланцелот – имя рыцаря, одного из героев романов артуровского цикла; здесь употребляется пародийно.

38. Провансалец Мираваль – трубадур Раймон де Мираваль (LVIII).

39. ...папу – имя его называть не стану... – Папа Селестин V (Пьетро да Морроне, 1294, папа в 1294 г.), происходивший из низов.

40. ...Короля-юноши... отказывать в благодеянии. – Это его высказывание повторяют и итальянские (Дополнение первое, II, 1 А, б, 1), и латинские (Дополнение второе, I, 3 А) источники.

41. Эн Юк Брюнет – т.е. Юк Брюненк, см. XXI. Далее цитируется кансона Р.-С. 540,4.

42. В старости любовь меня молодила... и т.д. – Пример куртуазной казуистики, связанной с вневозрастным значением Юности (см. примеч. 6 к жизнеописанию VI). См. LXIII.

43. ...провансальца Гауселъма Файдита... и т.д. – См. XVIII. Цитируется кансона Р.-С. 167,37.

44. ...Гвидо Гвинцелли, брат Гвиттоне из Ареццо... – См. Дополнение второе, I, 2 и примеч.; Дополнение первое, III, 2 и примеч. 4; Арнаут из Мерейля – т.е. Арнаут де Марейль, см. VII.

45. Фолькет Марсельский – см. LXXI. Цитируется песня Р.-С. 155,16.

46. Просмотри лишь пример (далее – смотри пример, приведем пример). – Формулы, которыми пользовались авторы схоластических сочинений.

47. ...он собрался в дальний путь... – Жан де Жуанвиль, принимавший участие в 7-м крестовом походе (1248-1254), составил известное его описание ("Книга о святых речах и добрых деяниях Святого Людовика" – т.е. Людовика IХ). Ср. выше, примеч. 33.

48. …любить сеньора Уголина, как мужа, и его, равным образом, как возлюбленого. – Именно такова незыблемая схема классического "куртуазного треугольника", отвергаемого в данном случае добродетельной дамой.

49. Его я назвала самым юным, а самым старым другого. – Ср. выше, примеч. 42.

50. ...Фолькет Марсельский сказал: Учтивости мерило мера есть. – Р.-С. 155,16, стих 41.

51. ...Вергилий... увели его белую корову... и т.д. – Абсурдное истолкование обстоятельств жизни Вергилия, связанных с временной утратой им наследственного имения, в связи с недопонятыми строками из его стихотворения "Лидия" (см. 29-30) и Георгик, III, 55-59.

52. ...зовется Комедией... Данте Алигъери... и т.д. – Одно из уникальных свидетельств современника о "Божественной комедии" Данте, с которым Франческо встречался во Флоренции.

53. Раймон Джордан – см. жизнеописание ХVII.

54. Провансалец Гираут де Борнель. – Не раз уже упоминавшийся автором знаменитый трубадур. См. жизнеописание VII.

55. ...то, если сможешь, посторонись,.. – Анекдотическое добавление на месте ожидаемого требования сразиться с образцовым рыцарем.

56. Раймон Видаль говорит... – Раймон Видаль де Безалу, автор провансальских стихотворных новелл и первых грамматик. Здесь да Барберино, однако, вкладывает ему в уста граничащий с абсурдом трюизм.

57. ...во времена сеньора Клемента... – Т.е. папы Клемента IV. См. Дополнение второе, 1,9 В и примеч.