IV. КОДИФИКАЦИЯ КУРТУАЗНОЙ ЛЮБВИ В ЛАТИНСКИХ ПАМЯТНИКАХ ХІІ-ХІІІ веков

1. АНДРЕЙ КАПЕЛЛАН

О ЛЮБВИ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Неустанная настойчивость твоей любезности, милый друг мой Вальтер, немало побуждает меня просветить тебя словами и наставить рукописаниями в том, как должно блюсти безущербным союз любви, а равно и как избыть Венерины стрелы из сердец своих тем, кого не любят. Ты назвался мне новобранцем любви, свежею ее стрелою раненным в сердце, не умеющим еще уздою направлять коня ее, и не знающим найти исцеления. Сколь сие тяжко есть и сколь душе моей мучительно, не могу я никакими словами сказать. Ибо мне по несомненному опыту ведомо: кто повинен Венерину служению, тот не властен ни о чем помышлять, кроме как о том, чтобы всеми движениями своими лишь опутываться крепче сетью той любви, – ничто не ставит он себе во благо, кроме лишь Всецелого угождения любви своей. И хоть мнится мне нестаточным в таких делах упорствовать и неразумным в такой ловитве охотничать, все же из приязни, меня с тобой связующей, не властен я просьбе твоей противостоять, ибо ясно мне как день, что наученному в науке любви безопасней тебе станет любовный успех; потому и усилюсь я по мере сил моих исполнить твое прошение.

ПРИСТУП

Стало быть, прежде всего надлежит рассмотреть, что есть любовь, и откуда ее название, и каково ее действие, и меж кем может быть любовь, и как достигается любовь, удерживается, умножается, умаляется, кончается, и о знаках ответной любви, и что делать одному из любовников, когда другой нарушил верность. [384]

1,1. ЧТО ЕСТЬ ЛЮБОВЬ

Любовь есть некоторая врожденная страсть, проистекающая из созерцания и неумеренного помышления о красоте чужого пола, под действием каковой страсти человек превыше всего ищет достичь объятий другого человека и в тех объятиях по обоюдному желанию совершить все, установленное любовью.

Что любовь есть страсть, сиречь страдание, можно видеть воочию: ибо покамест не уравновесится любовь обоих любящих, нет мучения сильнее, чем вечная любовникова тревога не достичь желаемой любви и вотще потерять плоды трудов своих. Он страшится людского толка и всего, что может повредить, ибо дела недовершенные пред малейшим замешательством устоять бессильны. Если он беден, то страшится, чтобы дама не презрела его бедность; если непригож, то чтобы не пренебрегла его дурнообразием и не припала бы к красивейшей любви; если богат, то чтобы не воспрепятствовала ему былая его нещедрость; поистине никому не в мочь пересказать все страхи любовника. Стало быть, страдание есть любовь, лишь одним из любящих являемая и достойная зваться любовью одиночественной.

Но и когда затем свершается любовь между обоими любящими, не меньшие воздвигаются любовниковы страхи: ибо каждый страшится, чтобы обретенное его усилием не утратилось усилием другого, а сие для человека куда как тягостней, чем увидеть, что их труд бесплоден, а надежда оказалась обманчивою: тяжелей лишиться снисканного, чем обмануться в чаянном. И обидеть чем-либо любовь свою он страшится, и столького всего страшится, что и пересказать затруднительно.

А что любовь есть страсть врожденная, покажу я тебе с несомненностью, ибо по зорком рассмотрении истины мы видим, что ни из какого она не рождается действия, но единственно из помышления, возникающего в душе пред видимым очами, возникает названная страсть. Ибо когда некий видит некую, а она пригожа для любви и видом по душе ему, то он тотчас возымевает к ней вожделение в сердце своем и затем сколь много помышляет о ней, столь сильнее возгорается любовью, доколе весь не поглотится в том помышлении. А тогда принимается он помышлять о женских ее статях, и вперяться в члены ее тела, и воображать ее движения, и проникать в ее телесные тайности, и желать каждого ее члена по предназначению его ¹.

Когда же весь поглотится он тем помышлением, то уже не может любовь его напрячь узду свою, и без медления приступает он к действию: тотчас ищет найти пособника и обрести посредника, начинает думать, как снискать себе милость возлюбленной, начинает приискивать место и время к удобнейшем собеседованию и краткий час почитает долгим годом, ибо жаждущей душе никакое свершение не быстро. Многое так делается, и всем то известно.

Стало быть, страсть сия – врожденная и происходит от зрения и помышления. Однако же не всякое помышление достаточно к возниканию любви, а лишь неумеренное, – ибо умеренное помышление не возвращается в душу вновь и вновь, а потому из него и не может возникнуть любовь [385]

1,2. МЕЖДУ КЕМ МОЖЕТ БЫТЬ ЛЮБОВЬ

Прежде всего о любви надлежит заметить, что дано ей быть лишь между лицами разного пола: меж двумя мужчинами или между двумя женщинами любовь себе места не имеет, ибо думается, что два лица единого пола нимало не приспособлены к любовной взаимности и к естественным любовным действиям; а в чем естеством отказано, того и любовь устыжается.

К тому лежит все устремление любовниково, и о том его неустанное помышление, чтобы усладиться объятиями той, кого он любит, ибо только с ней желает он свершить все, что любовью заповедано, сиречь о чем в любовных наставлениях сказано. Для любовника ничто не есть сравнимо с любовным действием, и всякий истинный любовник изберет скорее лишиться всех богатств и всего, что измышлено людским умом необходимого для жизни, нежели обездолиться чаянною или обретенною любовью. И подлинно, что на свете может быть у человека во имении или владении, чтобы он за то подвергся под такие опасности, под какие повседневно видим мы доброй волею неотступно движимых любовников? Ибо видим мы, что и смерть они презирают, и угроз не страшатся никаких, и богатства истрачивают, и во всяческую скудость ввергаются. Впрочем, разумный любовник богатства не рассеет, как обычен его рассевать расточительный мот, но сразу положит меру расходам по средствам имения своего. Ибо кого постигнет бедство бедности, тот принудится ходить, понурив голову, терзаться многими заботами, и всякая бодрость покинет его, а на место ее тотчас воздвигнется меланхолия, утвердит свой удел в душе гневливость, и тогда переменится он к возлюбленной, явится ей пугающим, и прибывание любви остановится, а убыль начнется, поелику любовь всегда либо прибывает, либо убывает. Мне ведомо сие по несомненному опыту: когда бедность подступает, то иссякают источники любви, ибо сказано:

Нет у бедности средств питать любовную похоть ².

Но не затем я, друг мой, тебе сие пересказываю, чтобы этими речами побудить тебя стремиться к скряжеству, ибо ведомо всем, что с любовью скупость не сожительница: нет, затем лишь, чтобы указать, сколь всячески надлежит избегать расточительности, и самую щедрость свою не выпускать из рук. И приметь, что любовнику от любовника ничто не сладко, если дано не доброю волею.

1,4. КАКОВО ЕСТЬ ДЕЙСТВИЕ ЛЮБВИ

Действие любви состоит в том, что истинный любовник ржавчине скаредности не подвержен, что любовь даже человека грубого и невежественного заставляет блистать красотою, даже низкородного одаряет благородством нрава, даже надменного благодетельствует смирением, и всякое служение вершится любовником с великим благочинием. О, сколь дива достойна любовь, осияваяющая мужей столькими добродетелями, научающая всякого изобиловать благими [386] нравами! И еще нечто в любови немалой похвалы достойно: любовь украшает человека добродетельным целомудрием, ибо кто блещет светом единой любви, тот едва ли может помышлять об объятиях иной красавицы: для души его, всецело поглощенной любовным помышлением, всякая женщина видится непригожею и грубою (...).

1,6. СКОЛЬКО И КАКОВЫ ЕСТЬ СПОСОБЫ ДОСТИЖЕНИЯ ЛЮБВИ

Далее надлежит рассмотреть, каковыми способами достигается любовь. Некоторые повествуют, что к достижению любви пять есть способов, сиречь красота облика, доброта нрава, обильное красноречие, богатый достаток и скорая готовность ко всему повелеваемому. Но по нашему, однако, мнению к достижению любви надлежат лишь первые три способа, два же ее последние всецело быть должны отвержены от престола любви, как то покажут мои тебе дальнейшие наставления.

Красота облика снискивает любовь без великого труда, особенно ежели взыскуется любовь непросвещенная. Ибо непросвещенная любовница простого звания полагает, что в любовнике ничего не надобно, кроме лишь пригожего вида и лица и ухоженного тела. Осуждать такую любовь я не упорствую, но и восхвалять ее не почитаю основательным. Ибо между любовниками неосторожными или неразумными любовь долго скрыта быть не может, а стало быть, изначала обречена не прибыли, а убыли, потому что разглашенная любовь не украшает любовника, а лишь пятнает его честь дурною молвою и заставляет устыжаться за солюбовника. Такая любовь редко долговечна, ибо если она меж такими солюбовниками и удержится, то прежние утехи ей уже недоступны, ибо донесшаяся молва подозрительнейшим делает надзор за девицею, отнимает всякий случай к собеседованию, неспокойнее и бдительней становятся родственники, а оттого и все вокруг встает враждою на любовь. Меж такими солюбовниками любовь, не находя своих утех, прибывает до безмерности и заставляет любящих оплакивать великие свои страдания, ибо сказано:

Все, что запретно, влечет; того, что не велено, жаждем ³.

Потому-то разумная женщина изыскивает себе такого любовника, который достохвален доблестью нрава, а не такого, который женственно умащается или украшает тело уборами: неподстать мужскому облику женские убранства или поклоненье украшениям. О таких мужчинах дивный Овидий осудительно изрек ⁴:

Прочь от меня, о юнцы, что нарядами женщин затмили:
Вреден мужской красоте тщательный слишком уход.

Равным образом и глядя на женщину, непомерно крашенную всяческими притираниями, ты не предпочтешь ее красу, если только не рассматривал ее прежде того в непраздничном виде, ибо ведомо, что женщина, единственно на [387] телесные румяна уповающая, не почасту бывает добронравием украшена. Стало быть, как о мужском поле мы изъяснились, так и о женском полагаем, что не столько красоты подобает в нем искать, сколько добронравия. Посему остерегись, мой Вальтер, обмануться женскою красотою, ибо таково есть в женщинах хитроумие и многоглаголание, что единожды начавши радоваться заемным их достоинствам, нелегко уже тебе станет отступиться от своей любви. Добронравие обретает любовь в добронравии: не отвергнет ученый любовник или ученая любовница того, кто видом некрасив, но обилует добрыми нравами. А кто добронравен и разумен, тот не столь легко собьется со стези любви и не причит солюбовнику огорчения. Разумный с разумным солюбовником любовь свою всегда сокрыть сумеют с легкостью; и разумный солюбовник разумного всегда своим знанием делает еще разумнее, а неразумного своею сдержанностью учит осторожности. Подобно мужчине и женщина должна искать не красоты, не убранства и не знатности, ибо "где добронравия несть, там красоте не расцвесть": ничто как единственно доблесть нрава облагодевает мужей знатностью и осиявает красотою. Ибо как все мы, люди, изначально от единого корня произросли и по естеству своему единое имеем происхождение, то не красота и не убранство и не богатство, а единственно доблесть нрава отличает людей знатностью и меж породами полагает различие ⁵. Многие, ведя род свой от первознатнейших, уклонились от него и выродились; "впрочем, будет неложно сказать и противоположно". Добронравие одно достойно быть увенчано от любви.

Красноречие не единожды склоняло нелюбящие сердца к любви: украшенная любовная речь изостряет любовные стрелы и вселяет веру в добронравие говорящего. Как сие происходит, о том изложу тебе с посильною краткостью. Но прежде всего укажу тебе ради этого, что женщина бывает или простая, или знатная, или знатнейшая; равно и мужчина или простой, или знатный, или знатнейший, или первознатнейший ⁶. Что есть простая женщина, изъяснять тебе не надобно; знатная дама есть отпрыск крови рыцарей или сеньоров или же супруга их; знатнейшая дама есть рода княжеского. То же молвится и о мужском поле, кроме лишь того, что мужчина от супружества с женщиной более знатной или менее знатной знатности своей не изменяет. И еще в мужском поле обретаем мы одним сословием более, чем в женском, ибо есть мужчины первознатнейшие, и они суть клирики.

1,7. О ЛЮБВИ КЛИРИКОВ

Как изложили мы о трех сословиях мужского пола, сиречь о простом, знатном и знатнейшем, и начиная о том, упомянули и четвертое, первознатнейшее, сиречь клир, то далее надлежит нам вкратце изложить и об их любви, равно как и о том, отколе в том четвертом сословии великая его знатность. Оттого почитается клир первознатнейшим, что сословие сие располагает преимуществом священства, каковая знатность заведомо исходит от лона Божия и даруется клирикам Божественною волею, как о том гласят слова Господни: "касающийся вас меня касается" и "касающийся вас касается зеницы ока моего" (Захария, 2, 8). [388] Но по такой знатности своей клирик обращать свой взор к любви не может, ибо по таковой знатности своей не подобает клирику пребывать в служении любовном, а повинен он всякое плотское наслаждение отринуть и от всякого телесного осквернения охранять себя незапятнанным пред Господом, во имя которого ратует. Стало быть, знатность клирику не истоком крови его доставляется, не мирскою властью отстраняется, но единственно благодатью низволяется и в дар от него даруется, и единственно от Господа преимущества той знатности могут быть отъяты от него за его прегрешения. Из сказанного явственно, что в силу знатности, осиявающей клир, не дозволена клирику любовь; потому и неуместно было бы нам любовь его описывать сообразно с саном и знатностью сословия. Всякому любовному деянию клирик да будет чужд, и всякую телесную нечистоту да отринет, дабы не лишиться ему по заслугам той особливой его и от Господа ему дарованной знатности.

Но как едва ли кому надо прожить без плотского греха, и как клирики житьем их продолжительным во праздности и в изобильной пище предо всеми прочими людьми естественно предрасположены к искушению телесному, то если какой клирик возжелает подвергнуться под испытания любовные, то да будет он в речах таков, как то сословие и состояние, которому принадлежал он по истоку крови своей и о которых посословно выше сказано достаточно; так да прилежит и он к любовному воинству.

1,8. О ЛЮБВИ МОНАХИНЬ

Но по любознательности можешь ты спросить, что мы скажем о любви к монахиням. Однако скажем мы об этом, что утехи их должны быть убегаемы поистине как пагуба душевная, ибо велик за то гнев Отца нашего небесного, ибо и людские законы властно восстают на то, грозя тягчайшими карами, ибо и в народе за то отягощается смертное бесчестие доброму имени. Сама любовь связует нас заветом не искать любви от женщины, с которой нам запретно законное супружество. Если же кто и вознебрежет собою и законом Божеским и человеческим, о монашеской взыскуя любови, то от всех он подлежит презрению и да убегают его все как ненавистного животного. Да и как не усомниться в верности того, кто мгновенного ради наслаждения не устрашится перед смертным преступлением и не покраснеет стать срамным позорищем пред Богом и людьми? Стало быть, должны мы монашескою любовью всецело пренебречь и утех с ними избегать как душепагубных. Не о том говорю я, что монахиню любить нельзя, а о том, что таковая любовь ведет обоих к смертной гибели. Потому и речи, к их обольщению лежащие, хочу я оставить чуждыми слуху твоему.

Было время, когда и мне довелся случай собеседовать с монахинею, и как был я небезведом в науке обольщать монахинь, то искусным красноречием принудил я ее предаться нашей воле: ум мой был словно слепотою поражен, и ни о какой не заботился пристойности, ибо "что пристойно, что нет, – дело какое любви?" ⁷ и "ведь близорука любовь, и слепым озирается оком", – так и меня увлекла великая ее красота и обаяло сладчайшее красноречие. Однакоже [389] помысливши о безумии, меня увлекавшем, величайшим усилием пробудил я себя от того смертного сна. Так, хоть и слывши весьма искушен в науке любви и отменно учен в лекарствах от любви, все же едва успел я избежать ее губительных пут и уйти нетронут плотской скверною. Остерегись же, Вальтер, с монахинями изыскивать уединения или желать случая к собеседованию, ибо если только предположит она место удобным для сладострастной игры, то не замедлит уступить тебе во всем, чего желаешь, и огненные раскроет тебе утехи, и невмочь тебе явится избежать тогда труда Венерина, а это несказуемый грех. Ибо если даже я, изощренный умом и сильный изучением любви, принужден был восколебаться пред ее усладою, то как ей сможет противостоять твоя неопытная молодость? Стало быть, дорогой друг мой, да будет тебе чужда такая любовь.

11,7. О РАЗЛИЧНЫХ РЕШЕНИЯХ СУДА ЛЮБВИ

Теперь приступаем к различным решениям суда любви.

1. Некто был привязан безмерною любовью к некоторой даме, и лишь о ней было все возбуждение духа его. Дама же, увидев его столь возбужденного к себе любовью, вовсе отказалась его любить. Видя, однако, что невзирая на то он по-прежнему объят возбуждением любовным, обратилась она к нему однажды с таковыми словами: "Поистине мне ведомо, сколь долго ты любовью ко мне страждешь; но нет тебе надежды достичь ее, пока не обяжешься ты нерушимою клятвою всем моим повелениям повиноваться во веки веков; если же в чем ты мне поперечишь, то не знать тебе моей любви никогда". На сие любовник ей ответствовал так: "Госпожа моя, да минует меня толикое помрачение, чтобы в чем-либо я твоим поперечил повелениям! Требование твое мне любезно, и приемлю я его с охотою" Услышав сие, тотчас дама ему повелела впредь любви ее отнюдь не домогаться и пред прочими восхвалять ее не сметь. Сколь ни тягостно было такое повеление, снес его любовник с многотерпением. Но случилось так, что однажды названный любовник, будучи средь некоторых дам и других рыцарей, услышал, как соратники его о госпоже его говорили весьма поносные слова, очерняя в речах ее доброе имя вопреки и праву и приличию. Было сие ему тяжко слышать, и вот, уверясь, что не думают они покидать того порочащего пересуживания, восстал он на них крутыми словами, мужественно изобличая наговоры их и защищая доброе имя госпожи своей. Но когда дошло это до слуха названной дамы, тотчас она объявила ему отказ в любви, ибо-де похвалами своими он нарушил ее повеление.

О случае этом графиня Шампанская ⁸ такое вынесла свое решение. Сказала она: "Слишком сурова была дама в повелении своем, когда не усомнилась неправо осудить того, кто весь себя предал ее воле и кому она посулила надежду на свою любовь, ибо этим дала она ему такое обещание, каким пренебречь ни единая честная женщина не может. За любовником же нет провинности, в том, что он праведным отпором восстал на хулителей госпожи своей; ибо клятву свою он дал с тем, чтобы вернее достигнуть любви своей дамы, и потому неправа была она в своем ему повелении более о той любви не ратовать". [390]

2. Далее. Некто, наслаждавшийся в объятиях превосходнейшей любви, испросил у своей любви дозволения обратиться к объятиям другой дамы. Возымев такое дозволение, он отлучился от прежней своей госпожи и доле обычного небрег ее утехами. По миновании же месяца воротился любовник к прежней госпоже и молвил, что ни с какою другою дамою он утех не вкушал и вкушать не намеревался, а единственно желал испытать постоянство своей солюбовницы. Госпожа однако же отлучила его от любви своей, объявив, что для такого отлучения довольно и того, что он просил и получил вышесказанное увольнение.

Но королева Алиенора ⁹ высказалась вопреки сужденью этой дамы и на спрос об этом случае так ответила: "Ведомо, что сие лежит в самой природе любви, что солюбовники зачастую измышляют, будто ищут новых утех, но сами лишь хотят верней познать взаимность постоянства и верности. Посему противно естеству любви за это замыкать объятья пред любовником или в любви ему отказывать, ежели нет достоверного свидетельства неверности любовника".

3. Было два человека, во всем меж собою равные, и родом, и нравом, и прочим, но зажиточностью разные; оттого и было у многих сомнение, который из них более достоин быть любовником.

На сие последовало таковое изъявление графини Шампанской: "Несправедливо утверждение, что красивая и благородная бедность должна уступить грубой зажиточности. Даже благородная зажиточность небезосновательно уступает красивой бедности ¹⁰, когда спор идет о любви богатой дамы, – ибо женщина, благословенная богатством, похвальней станет, привязав к себе любовью бедного, нежели многоимущего. Поистине всем добрым людям ничто не должно быть противнее, чем когда честная бедность отемняется или страждет от какого стеснения. Посему похвалы достойна женщина богатая, если, не взирая на богатство, ищет она солюбовника бедного, которому может и помочь от средств своих: ибо в любовниках обоего пола представляется всего похвальнее помогать солюбовнику в нужде от всей полноты своей. Однако же, если женщина отягчена мраком бедности, то она вольней избрать любовь богатого, ибо если оба солюбовника захлестнуты волною скудости, то любовь их, бессомненно, пребудет недолговечною. Ибо всем честным людям бедность представляется постыдною, навевает им тревожные помыслы, гнетет их даже в сонном забытьи, а этим обыкновенно и любовь понуждается к бегству".

4. Был и другой подобный случай: два человека, во всем между собою равные, вместе и равным образом приступили к любовному служению, притязая, и настойчиво притязая быть любимыми. Спрашивается, которому из них отдать в любви предпочтение?

Вышеназванная графиня и здесь наставляет, что в подобном случае следует склонить скорее слух свой к первому искателю; если же и по времени искания их неотличны, то верней всего оставить это на усмотрение дамы, чтоб она избрала из них двоих себе любовником того, кого испросит внутреннее душевное желание.

5. Некоторый рыцарь безмерно любил госпожу свою и наслаждался [391] полным ею обладанием, но она его с равною взаимностью не любила. Рыцарь стал искать уйти от нее, но она, желая удержать его в прежнем состоянии, таковому его намерению противилась.

По этому делу графиня положила такое решение: "Недостойным должно почесться желание дамы, которая ищет любви, а сама отказывает в любви. Ибо неразумен, кто чего-либо у других непочтенно испрашивает, а сам к другим изъявить отказывается".

6. Было еще и такое сомнение: некоторый юноша, никакими достоинствами не отмеченный, и пожилой рыцарь, приятный всеми качествами, искали любви одной и той же дамы. Юноша притязает на предпочтение потому-де, что, причастившись взыскуемой любви, сможет он достичь и нравственного достоинства; и когда взойдет к такому он достоинству, то будет в том его даме немалая честь.

На сие королева Алиенора так ответствовала: "Пусть даже и покажет юноша, что причастясь любви, он впрямь взойдет ко нравственному достоинству, – все равно, неразумно поступает женщина, в любви предпочитая недостойного, а тем паче, когда ищет любви ее муж доблестный и душевным вежеством сияющий. Ибо ведь может быть и так, что по его недостойному нраву он, достигнувши желанного блага, все же в нем не почерпнет себе средства к совершенствованию: не всегда ведь и посеянные семена бывают урожайными".

7. Вот еще какой любовный случай был представлен названной королеве на рассмотрение. Некто по неведению соединился любовью с родственницею, а узнав о таком грехе, стал искать уйти от нее. Дама же. связанная узой истинной любви, устремлялась удержать его в любовном повиновении, утверждая, что грех им не вменяется, ибо приступили они к любви, не зная вины.

По такому делу решение королевы было следующим: "Женщина, под любым покровом заблуждения ищущая скрыть кровосмесительность любви своей, явственно поступает против права и пристойности. Ибо мы всегда должны противиться предосудительности кровосмешения, зная, что даже людские уставы наказуют сие тягчайшими казнями".

8. Некоторая дама, узами достойнейшей любови связанная, вступив впоследствии в почтенное супружество, стала уклоняться от солюбовника и отказывать ему в обычных утехах.

На сие недостойное поведение госпожа Эрменгарда Нарбоннская ¹¹ так возражает: "Не справедливо, будто последующее супружество исключает прежде бывшую любовь, разве что если женщина вовсе от любви отрекается и впредь совсем не намерена любить".

9. Некто обратился к вышеназванной госпоже с просьбою разъяснить, где сильнее страстная привязанность: между любовниками или между супругами?

На сие госпожа ответствовала философическим рассмотрением. Молвила она так: «Супружеская привязанность и солюбовническая истинная нежность должны почитаться различными, и начало свое они берут от порывов весьма несхожих. Само слово, их обозначающее, двусмысленно и посему воспрещает всякое сравнение между ними, разнося их по разным родам: невозможно совершить сравнение через "меньше" и "больше" между предметами, лишь по [392] названию одинаковыми, если сравнение это относится к тому самому их названию, которое двусмысленно. Так, неполномочно было бы сравнение, по которому оказалось бы имя проще, чем вещь, а очерк речи стройнее, чем речь».

10. Тот же вопрошатель к той же госпоже обратился еще и так: некоторая дама, бывши замужем, стала разведена, и вот бывший ее супруг настоятельно призывает ее к своей любви.

На сие вышеназванная госпожа ответствовала: "Кто был связан любого рода супружеским союзом и затем любого рода разъединен разлучением, то любовь между ними мы решительно полагаем нечестивою".

11. Некоторый муж, разумный и добрый, искал любви у некоторой дамы; а затем пришел муж еще его достойнее и ту же даму стал настоятельно просить о любви. Который же заслуживает любовного предпочтения?

Этот спор Эрменгарда Нарбоннская рассудила так: "Сие оставляется на усмотрение дамы, к кому она изберет склонить слух, к хорошему или к лучшему".

12. Вот каков был еще один суд о любви. Некто, связанный узами достойнейшей любви, настоятельнейше домогался любви у другой госпожи, словно бы не располагая любовью никакой дамы; и чего он испрашивал многою настоятельностью речей, того домогся вполне по вожделению сердца своего. Вкусив же от плода трудов своих, возревновал он об объятиях прежней госпожи, а ко второй своей любовнице спиною обратился. Какое сей порочный муж повинен понести возмездие?

По такому делу графиня Фландрская проблистала нижеследующим приговором. Муж, столь искушенный в измышлениях обмана, достоин быть лишен и прежней и новой любви, да и впредь бы ему не наслаждаться любовью ни с какой достойной дамой, поелику явственно царит в нем буйное сладострастие, а оно всецело враждебно истинной любви, как о том пространно представлено в Капеллановом учении. Даме же сие в позор отнюдь не сменяется, ибо всякая женщина, мирской хвалы взыскующая, в любви должна быть снисходительна, мужскую же внутреннюю верность и сокровенные тайны его сердца никому проницать не легко, а потому под словесным покровом многое порой ускользает от разумения. Но если тот любовник к прежней любовнице не воротится, а станет упорствовать о новой своей любовнице, то первой на вторую жаловаться не о чем, ибо здесь он лишь печется о новоявленной любви своей, предпочитая изощренным своим коварством не ее обманывать, а новую свою.

13. Ведомо еще и такое решение. Был некий рыцарь, ни единой мужескою доблестью не отмеченный и оттого всеми дамами отвергаемый в любви; но вот стал он у некоторой госпожи домогаться любви с такой назойливостью, что она ущедрила его обещанием любви своей. И так эта госпожа подобающими наставлениями утвердила его во благонравии, одаряя его даже лобзаниями и объятиями, что через нее означенный любовник достигнул высочайших вершин добронравия и стяжал хвалу за всяческую доблесть. А утвердившись крепчайшим образцом добронравия и украсившись всеми достоинствами вежества, был он настоятельнейше приглашен к любви некоторой другою дамою, всецело предался в покорность ее воле, а щедроты прежней госпожи своей оставил в забвении. [393]

По сему случаю решение было дано графинею Фландрскою. Сказала она так: "Бессомненно всеми будет одобрено, если прежняя любовница своего любовника истребует из объятий всякой иной женщины, ибо никто как она усердием трудов своих возвела его из негожества к высочайшей выси доблести и вежества. Ибо по справедливости и разуму имеет дама право на мужчину, которого умом своим и усердием в трудах из бездоблестного сделала она доблестным и отменным в добронравии".

14. Некоторая госпожа, когда солюбовник ее ушел в заморский поход, и на скорый его возврат надежды не было, и все уже почти отчаялись в его прибытии, вот пожелала она снискать себе другого любовника. На сие наперсник прежнего любовника, много сокрушаясь о женской переменчивости, возбранил ей эту новую любовь. Не желая согласиться с его настоянием, дама обратилась к нижепоследующей защите. Сказала она: "Если женщина, овдовевшая за смертью любовника, по миновении двух лет вправе искать себе нового, то тем паче вправе та, кто овдовела при живом любовнике и в течение означенного времени не могла порадоваться ни письму, ни вестнику от любовника, заведомо в вестниках недостатка не имевшего".

По долгом о сем предмете прении поставлено было по суждению графини Шампанской, которая этому спору такое вынесла решение: "Не право поступает любовница, отрекаясь от любви за долгим отсутствием любовника, если только он первым не отпал от любви или явно не нарушил любовную верность, – а тем паче, когда отлучка его понуждена необходимостью или вызвана достохвальною причиною. Ибо не должно быть большей радости любовнице, чем из дальних стран внимать хвалам ее любовнику и чем знать, что он достойно обретается меж высокопочтенными вельможами. А что сказано о воздержании его от писем и от вестников, то должно быть вменено его благоразумию, ибо тайну любви не должно вверять никому стороннему. Ведь если даже смысл им посланного письма будет скрыт от его носителя, все равно злонравие гонца или нечаянная смерть его в пути могут стать простой причиной разглашения любовных тайностей".

15. И такой еще возник любовный случай. Некоторый любовник, потерявши в отважном бою свой глаз или иное телесное украшение, был отвергнут солюбовницей как недостойный и докучливый, и в обычных объятиях было ему отказано.

Однако решение оной дамы осуждено приговором госпожи Нарбоннской, которая так об этом высказалась: "Никоей чести не достойна та женщина, которая почла возможным отказать любовнику в любви за единое увечье, столь обычное в превратностях войны и столь свойственное мужественным ратователям. Отваге мужей пристало лишь возбуждать любовное чувство в дамах и питать надолго их любовные намерения. Почему же телесное увечье, сие естественное и неизбежное следствие ратной доблести, должно терзать любовника лишением любви?"

16. И такое еще сомнение было предложено на суд. Некоторый рыцарь, труждаясь любовью к своей госпоже, но не имея довольной возможности с нею собеседовать, по согласию с той дамой обратился к помощи наперсника, через [394] посредство коего всякий из них мог верней узнать намерение солюбовника и неприметней высказать тому свое: так через него могли они править любовь свою в сугубой тайности. Но сей наперсник, доверенный служением посланника, попрал товарищескую верность, приял на себя звание любовника и стал пещись сам о себе; а названная дама недостойным образом отвечала его коварству сочувствованием. Так одарила она его всею полнотой любви, удовольствовавши все его желания.

Рыцарь, таковым образом возмущенный, объявил о всем случившемся пред графиней Шампанскою и потребовал, чтобы означенный негодник осужден был судом ее и прочих дам. И приговор графини был таков, что не мог не восхвалить его и сам вероломец. Ибо графиня в собрании шестидесяти дам определила делу сему такое решение: "Оный коварный любовник, обретший себе даму, коварства его достойную и не погнушавшуюся столь дурного деяния, да услаждается злополучною их любовью, и она да услаждается по достоинству таким другом. Впредь однако же да будут они отлучены от чьей бы то ни было любови, да и не будет вхож ни тот, ни та в рыцарский сход или в дамский свет, ибо он попрал верность, свойственную рыцарскому сословию, а она попрала женский стыд, позорно преклонясь к любви наперсника".

17. Далее. Бывши некоторый рыцарь привязан любовью к даме, которая была любовью связана с другим, получил он от нее такую надежду на любовь, что если ей случится потерять любовь того любовника, то бессомненно ущедрит она любовью своей названного рыцаря. По малом времени сделалась та дама женой своего любовника; а названный рыцарь на сие стал требовать себе плода от обещанных щедрот. Но женщина в том ему отказывала, твердя, что отнюдь-де не теряла она любови солюбовника.

На таковое вопрошение королева ответствовала так: "Приговора графини Шампанской отвергнуть мы не решаемся, а она в том приговоре определила, что не имеет любовь силы меж состоящими в супружестве. Посему и предлагаем, чтобы означенная дама предоставила рыцарю обещанную ею любовь".

18. Некоторый рыцарь разгласил постыдным образом сокровенные тайны своей любви. На сей проступок все, ратующие в стане любви, стали взывать о суровейшем возмездии, да не станет безнаказанность столь великого вероломства примером для других.

Посему, в Гасконии собравшись, суд высоких дам единым гласом определил во веки веков быть тому рыцарю отказану в надеждах на любовь и быть ему от всякого схода рыцарей и дам в поношении и поругании. Если же какая женщина посмеет преступить сей приговор высоких дам, ущедривши его своею любовью, то да будет и на ней вовеки та вина и да будет она оттоле ненавистна всем достойным женщинам.

19. С этим приговором естественно смежен еще и вот какой. Некоторый рыцарь домогался любви у госпожи своей, но та его любовь решительно отвергнула. Тогда послал он ей дары весьма пригожие, и те дары она с веселостью в лике и алчностью в сердце не отвергнула. Но в любви она от этого не смягчилась и в отказе своем ему упорствовала. Рыцарь принес тогда свою жалобу, [395] что приняв любовные дары, та дама подала ему надежду на любовь, а затем беспричинно снова в ней отказывает.

На сие королева ответствовала так: "Пусть та женщина или отвергнет подарки, поднесенные с любовным усмотрением, или отдарит их любовным снисхождением, или же претерпит, что причтут ее к продажным женщинам".

20. Королеве был предъявлен вопрос, чья любовь предпочтительней, молодого ли человека или пожилого.

На сие она дала ответ, удивительный по тонкости. Сказала она так: "Мужи в любви почитаются лучшими или худшими не по летам, а по их познаниям, доблести и достохвальному добронравию. По естественному же побуждению мужчины младших лет более склонны соединяться в страсти с женщинами старших лет, чем с молодыми сверстницами, а мужчины зрелых лет предпочитают принимать объятия и лобзания от младших женщин, чем от зрелых возрастом. Женщина же, напротив, будь она во младых летах или в зрелых, более ищет объятий и утех во младших мужчинах, нежели в пожилых. По сей причине рассмотрение предложенного вопроса есть забота скорее естествоиспытательская".

21. Графине Шампанской был предложен вопрос, какие предметы прилично принимать солюбовнице в дар от солюбовника.

На такой вопрос графиня ответствовала нижепоследующим образом: "Солюбовнице от солюбовника прилично принимать такие предметы, как платок, перевязь для волос, золотой или серебряный венец, заколку на грудь, зеркало, пояс, кошелек, кисть для пояса, гребень, нарукавники, перчатки, кольцо, ларец, образок, рукомойню, сосудцы, поднос, памятный значок и, совокупно говоря, всякое невеликое подношение, уместное для ухода за собой, для наружной благовидности, или для напоминания о солюбовнике; все сие вправе солюбовница принять от солюбовника, лишь бы не могли за то заподозрить ее в корыстолюбии. Одно только заповедуется всем ратникам любви: кто из солюбовников примет от другого перстень во знаменье их любви, тот пусть его на левой руке имеет, на меньшем персте и с камнем, обращенным внутрь, ибо левая рука обыкновенно вольней бывает ото всех касаний бесчестных и постыдных, а в меньшем пальце будто бы и жизнь и смерть человека более заключена, чем в остальных ¹², а любовь между любовниками уповательно блюдется в тайне. Равным образом, ежели любовники пересылаются письмами, своих имен в них означать они не должны; и ежели по какому делу предложен будет случай их любви на суд высоких дам, то имена любовников должны быть скрыты от судящих, чтобы суд вершился над отвлеченным положением; и печать свою не должны они прилагать к письмам, между ними пересылаемым, разве что если есть у них тайные печати, ведомые только им и их наперсникам. Только так пребудет их любовь вовеки безущербною". [396]

11,8. О ПРАВИЛАХ ЛЮБВИ

Теперь приступаем мы к правилам любви. Правила сии предприму я изложить тебе с тою краткостью, с какою сам Царь любви их огласил из собственных уст, чтобы явились они записаны для всех любовников.

Было так, что некоторый британский рыцарь, пожелав увидеть короля Артура, ехал в одиночестве по королевскому лесу и был уже в самой дальней глубине того леса, как вдруг увидел девицу дивной красоты, сидевшую на коне богато убранном и имевшую в волосах своих перевязь. Немедленным приветом рыцарь ее приветствовал, и она отозвалась ему вежественною речью. Молвила она так: "Чего ищешь, того не достигнешь ты, британец, никаким усилием, если не прибегнешь к нашей помощи".

Услышав сие, тотчас начал он ее просить, пусть скажет она, зачем сюда он явился, и тогда поверит он в слова ее. Сказала девица: "Искал ты любви у некоей британской дамы, и она сказала тебе, что не ущедришься ты ее любовью, пока не принесешь ты ей победительного сокола, что сидит на золотой жерди при дворе Артуровом". Подтвердил британец, что все сие истинная правда. Сказала тогда девица: "Сокола искомого ты не возьмешь, покуда при дворе Артуровом не докажешь единоборством, что госпожа любви твоей прекраснее, чем у всех иных паладинов двора Артурова; а ко двору ты не взойдешь, покуда не представишь рукавицу из-под того сокола; а рукавицы у тебя не будет, пока не одолеешь ты в двойном поединке двух сильнейших рыцарей".

Сказал на сие британец: "Вижу, что в таком труде не достигнуть мне победы без вспоможения от ваших рук. Посему повергаю себя под вашу власть и преклоненно заклинаю вас не оставить меня без вашего вспоможения, чтобы по милости вашей и усмотрению владычества вашего далось мне стяжать любовь моей прекраснейшей госпожи". Сказала девица: "Если такова отвага души твоей, что не усомнишься ты превозмочь все, о чем тебе сказано, то дастся тебе от нас достичь всего, о чем просишь". А рыцарь в ответ: "Если будет воля ваша на просимое мною, чаю благополучного свершения всех моих желаний".

Сказала тогда девица: "Да будет тебе дано просимое со всею верностью!" И затем, одарив его поцелуем любви, подвела она ему коня, на котором сидела, и молвила: "Конь этот довезет тебя до надобных тебе мест; ты же следуй вперед бестрепетно и всех противоборствующих поборай высочайшею отвагою. Но усилься вот что сохранить внимательною памятью: одолевши тех двух первых противоборцев, что остерегают рукавицу из-под сокола, ты из рук их ту рукавицу отнюдь не бери, а сними ее сам с золотого столба, на котором она повешена; иначе не устоять тебе в бою при дворе Артуровом и не достигнуть обетованного".

Выслушав сие, облачился британец доспехами, принял от нее напутный запас и пустился дальше по лесу. Миновав места глухие и дикие, выехал он к некой реке; была они дивной ширины и глубины, волны на ней были непомерные, а берега высокие, и спуска с них никакого не виделось. Долгое время следовав по берегу, вот достиг он наконец и моста, а мост был таков: мост был золотой, концы его были по двум берегам, середина же моста была в воде, сотрясалась [397] бурей и захлестывалась волнами. И на том конце моста, к которому подступился британец, стоял некий рыцарь, верхом и свирепого вида. Британец его приветствовал вежественными словами, но тот ответом пренебрег и сказал только: "Чего ищешь ты, оружный британец, из столь далеких мест прибыв сюда?"

Ответил ему британец: "Я намерен перейти через реку по этому мосту". Рыцарь моста на это отозвался: "Смерти ты ищешь, которой не избегнул ни единый чужестранец! Но если воротишься ты восвояси, а все оружие свое оставишь здесь, то согласен я сжалиться над твоей юностью, столь опрометчиво и глупо тебя выманившей в дальние царства и чужие края".

Возразил ему британец так: "Если сложу я оружие, невелика тебе будет честь победить безоружного; если же оружному сопернику сможешь ты заградить проход через открытый мост, то достославна будет твоя победа, ибо мечом проложу я себе путь, если мирный всход на мост мне воспрепятствован". Как услышал рыцарь моста, что юноша ищет себе прохода, заскрежетал он зубами и в великой ярости произнес: "Не в добрый час, о юноша, послала тебя сюда твоя Британия! ибо здесь, в сей пустыне, примешь ты погибель от меча и уже не перескажешь госпоже своей, что есть дивного в этой земле. Горе тебе, несчастный британец, ибо не убоялся ты по воле женщины подступиться к местам твоей смерти!" И пришпорив на британца коня своего, грянул он на него с мечом, жестокими ударами разрубил его щит, и пробив мечом своим две складки на его кольчуге, разрубил ему тело на боку, так что кровь обильно хлынула из раны. А юноша, удрученный болью раны, уставил на рыцаря моста острие копья своего и в жестокой схватке пробил его насквозь, сшиб с коня и позорно простер на траве; и уже хотел британец отрубить ему голову, но униженной мольбою рыцарь моста испросил у него помилования.

Но и на другой стороне реки стоял некий человек безмерного роста; увидев, что рыцарь моста одолен британцем, и приметив, что тот намерен стать на путь через мост, начал он тот золотой мост сотрясать с такою великою силою, что скрывался то и дело мост в волнах и делался невидимым. Однако же британец, положась на стать коня своего, с неотступным мужеством направился в свой путь через мост, и после многих тягот великого труда, многократно погрузившись в волны, конским напором он достигнул дальнего конца того моста, утопил, повергнув в воду, сотрясавшего мост и перевязал себе, как мог, рану на боку своем.

Пустился британец далее по цветущим лугам и, проскакавши десять стадиев ¹³, явился на прекрасном лугу, всеми запахами цветов благоухающем. А на том лугу стоял дворец, дивно выстроенный, сиречь круглый и всяческою красотою разубранный. Не было в том дворце ни дверей ни с которой стороны, ни обитателей; а на лугу перед ним стояли серебряные столы, а на них белоснежные скатерти, а на скатертях питье и пища всяческого рода; а средь светлого луга были ясли из чистейшего серебра, а в них вдоволь для коня питья и корма. Вот, оставив коня у яслей, обошел он дворец со всех сторон, но не видя никаких примет для входа, рассудил, что нет здесь ни единого насельника, и тогда, гонимый нестерпимым голодом, сел к столу и начал с жадностью [398] вкушать предложенные яства. Но немного лишь успел он вкусить от трапезы, как распахнулись вдруг ворота дворца, и такой был треск, словно гром ударил поблизости, а из тех ворот нежданно вырвался неведомый человек, росту исполинского и в руках с огромной медной палицей, которую вращал он, как соломину, без малейшего телесного усилия. И спросил он трапезовавшего юношу: "Кто ты есть, человек столь наглой гордости, что не убоялся ты прийти в королевские эти места и за королевским столом дерзко сесть за угощенье славным рыцарям?"

Ответил ему британец: "Королевский стол достоин быть для всех открыт в изобилии, и не пристало королю никому в еде или в питье отказывать! А из угощения для рыцарей и я ведь вправе отведывать, ибо нет на мне забот, кроме рыцарских, и в края сии приведен я рыцарским служением. Посему невежествен ты дважды, меня пытаясь отлучить от королевской трапезы". Возразил ему привратник: "Хоть и королевская это трапеза, не пристало от нее вкушать никому, кроме тех, кто служат при дворце и никого к порогу не пускают прежде, чем пришлец не схватился со стражами дворцовыми и не одолеет их; а кто будет ими в схватке побежден, тому нет спасения. Встань же от стола и поспешай восвояси или же выходи на бой, возвестивши мне неложно, что причиной твоего сюда пришествия?" Объявил британец: "Я ищу сокольничью рукавицу, – вот причина моего пришествия! Обретя же рукавицу, двинусь я и дальше, дабы при Артуровом дворе победоносно залучить и сокола. Где же, молви, тот дворцовый страж, который должен преградить мне доступы?" Ответствовал ему привратник: "О глупец! О, какое безумство движет тобою, британец! Десять раз умрешь и десять раз воскреснешь ты скорее, чем достигнешь притязаемого! Я и есть тот дворцовый страж, который образумит тебя от заблуждения и обездолит Британию твоею юностью! Ибо сила моя такова, что и двести лучших британских рыцарей не противостанут гневу моему".

Ответил на то британец: "Хоть ты и тщеславишься могучестью, но готов я сойтись с тобой в бою, чтоб ты узнал, каких мужей родит Британия! одно лишь нестаточно, это рыцарю биться с пешим ратником". А привратник ему: "Вижу я, что оборот судьбы твоей тебя привел сюда на смерть, ибо здесь не одна уж тысяча воителей пала от руки моей! И хоть я не числюсь между рыцарей, но хочу с тобой сразиться, в седле сидящим, чтобы, пав от мощи пешего, понял ты, кольми паче пал бы ты пред рыцарем!" Британец в ответ: "Да не будет так, чтобы пришлось мне, конному, биться с пешим! Нет, лишь пешему на пешего пристало идти в бою!" – и, вооружась, ринулся он с отвагою на противоставшего врага. Легким ударом меча повредил он ему щит; страж дворцовый, придя в великий гнев и презрев британца за его невеликий рост, так взмахнул своею медною палицей, что от сотрясенья щит британца рассыпался, а сам британец смутился великим страхом. Страж, помысливши вторым ударом сокрушить британца, высоко занес уже десницу, чтобы разить, – но не успело его оружие коснуться британца, как тот быстро и неуловимо уметил мечом в его руку, и рука вместе с палицею рухнула на землю, а британец бросился, чтоб вовсе лишить недруга жизни, но воскликнул к нему страж и молвил так: "Ужели [399] ты один таков нерыцарствен рожден прекрасною Британиею, что ищешь добить мечом побежденного? Пощади мне жизнь, и без великого труда обретешь ты от меня все, что ищешь, без меня же не достигнешь ничего".

Молвил британец: "Сохраню я жизнь тебе, привратнику, если подлинно ты выполнишь обещанное". А привратник: "Если обождешь меня немного, без промедления тебе доставлю я рукавицу сокольничью". Британец на сие: "Злодей и обманщик! Ныне явно мне, что ты лишь обмануть меня ищешь. Если хочешь жизнь свою сохранить невредимою, укажи мне только, где та рукавица обретается"

Страж повел британца в сокровенные покои дворца, где и стоял тот столп, золотой и великолепный, на котором держалось все дворцовое строение, а на том столпе висела надобная рукавица. И как взял ее отважно рыцарь и зажал в своей левой руке, по всему дворцу раздался шум, и стон, и крики, громкие, но незримые: "Горе! горе! нам вопреки се победоносец отходит с добычею".

Вышед британец из дворца, сел он на оседланного своего коня и, пустившись в путь, вот достиг прекраснейших мест, где иные были великолепные луга, всяческим блещущие цветом, а средь тех лугов стоял золотой дворец дивного строения, и было в том дворце 600 локтей в длину и 200 локтей в высоту. По кровле и снаружи был тот дворец весь из серебра, внутри же весь из золота и разубран драгоценными каменьями. Был дворец обилен многоразличными покоями, а в знатнейшей части дворца на золотом престоле восседал король Артур, вокруг же его пребывали прекраснейшие дамы, множество которых мне и перечесть невмочь; а при них стояли численные рыцари отменного вида. И в том самом дворце обреталась золотая жердь, прекрасная и великолепная, на коей и пребывал желаемый сокол, а при нем лежали привязаны двое собак.

Но прежде входа в вышеозначенный дворец преграждало входящему дорогу укрепленнейшее предмостье, возведенное защищать дворец, а при нем на страже двенадцать могучих рыцарей, отряженных не впускать никого, кроме имеющего представить им сокольничью рукавицу или же мечом проложить себе ратный путь. Их завидя, тотчас им явил британец сокольничью рукавицу, а они на то, открыв ему дорогу, сказали: "Не во благо тебе путь сей, и многое приведет тебе он горе!"

Британец же, достигнувши внутренних покоев, предстал с приветствием пред королем Артуром и, быв внимательнейше расспрошен рыцарями, зачем пожаловал, объявил им, что пришел, желая снискать королевского сокола. На сие некто из придворных рыцарей молвил так: "С какой ты стати притязаешь на того сокола?" Британец на то: "Оттого, что счастлив я любовью дамы, прекраснейшей, нежели чья-либо из сих придворных рыцарей" А тот: "Стало быть, дабы стяжать тебе сокола, прежде надлежит уверение твое ратным боем испытать!" И ответил ему британец: "С охотою!" И как снарядили британца щитом к состязанию, вот и выстали оба в доспехах меж дворцовых оплотов, и бодцами устремив коней, несутся с силою друг на друга, и сшибаются щитами, и ломают копья, и мечами начинают сечу, и железные изрубают одеяния. И по долгой борьбе придворный рыцарь, дважды сряду пораженный в голову исхищренными ударами британца, так очами затуманился, что взором ничего не [400] мог постичь; а британец, это видя, смелым быстрым натиском его, побежденного, с коня простирает наземь.

И тогда-то, стяжавши сокола с обеими собаками, посмотрел он и увидел писанную грамоту, к соколиному столпу на золотой цепи подвешенную, и о ней спросивши со вниманием, такого удостоился ответа: "Сие есть грамота, в коей писаны правила любви, которые сам Царь Любви из собственных уст прорек любовникам; и тебе надлежит ее увезть с собою, дабы правила те пред всеми любовниками обнародовать, ежели ты хочешь с миром стяжать нашего сокола".

Взявши ту грамоту и вежественно испросивши дозволения к отъезду, вот, не в долгом времени воротился он без помехи к той лесной владычице, и обрел ее средь леса в том же месте, где оставил, прежде странствуя. Та, немало одержанной победе его порадовавшись, указала ему идти прочь, так сказавши: "Изволением моим ступай себе, драгоценнейший мой, ибо жаждет тебя милая Британия. А чтобы не тяжек был уход твой, знай, что когда бы ты ни пожелал вернуться к сим местам в одиночестве, всякий раз меня найдешь здесь сидящею". И приняв от нее лобзание, тридцать крат повторенное, рыцарь в радости направил приятственный путь свой в Британию. А впоследствии времени рассмотрел он те правила, что в грамоте были записаны, и в согласии с высоким ответом обнародовал их к ведому всех любовников. И правила эти вот:

1. Супружество не есть причина к отказу в любви.

2. Кто не ревнует, тот и не любит.

3. Двойною любовью никто обязан быть не может.

4. Любовь, как то всем ведомо, всегда либо прибывает, либо убывает.

5. Что берет любовник против воли солюбовника, в том вкусу нет.

6. Мужской пол к любви не вхож до полной зрелости.

7. О скончавшемся любовнике пережившему любовнику памятовать двумя годами вдовства.

8. Без довольных оснований никто лишен любви быть не должен.

9. Любить может лишь тот, кем движет любовное влечение.

10. Всегда любовь далека обителей корысти.

11. Не пристало любить тех, с кем зазорно домогаться брака.

12. Истинный любовник ничьих не возжелает объятий, кроме солюбовных ему.

13. Любовь разглашенная редко долговечна.

14. Легким достигновением обесценена бывает любовь, трудным входит в цену.

15. Всякий любовник пред взором, солюбовным ему, бледнеет.

16. При внезапном явлении солюбовника сердце любовниково трепещет.

17. Новая любовь старую гонит.

18. Только доблесть всякого делает достойным любви.

19. Если слабеет любовь, то быстро она гибнет и редко возрождается.

20. Кто любит, того робость губит.

21. Истинная ревность сугубит страсть любовника.

22. Подозрение, павшее на солюбовника, сугубит ревность и страсть любовника. [401]

23. Кто терзается любовным помыслом, тот мало спит и мало ест.

24. Всякое деяние любовника устремлено к мысли о солюбовнике.

25. Истинный любовник во благо только то вменяет, что мнит быть по сердцу солюбовнику.

26. Любовь любви ни в чем не отказывает.

27. Любовник от солюбовника никакими утехами не насыщается.

28. Малая догадка в любовнике о солюбовнике уже дурные вызывает подозрения.

29. Кого безмерное томит сладострастие, тот не умеет любить.

30. Истинные солюбовники воображением никогда друг друга не покидают.

31. Одну женщину любить двоим, а двум женщинам одного отнюдь ничто не препятствует.

Вот какие правила привез с собою названный британец и от имени Царя Любви представил их вкупе с тем соколом госпоже своей, за чью любовь приял он столь великие испытания; а она, вполне удовлетворенная в его верности и уверившаяся в силе его смелости, вознаградила те его труды своей любовью. И созвавши многолюдное собрание дам и рыцарей, огласила им она означенные правила любви, наказав блюсти их нерушимо по завету Царя Любви; а собрание во всей всецелости, внявши им, дало обет блюсти их во веки веков, да не сбудется над присягнувшими любовная казнь. И всякий, кто был зван к тому собранию, означенные правила запечатлел в писаниях своих и унес, чтобы во всех концах земного круга обнародовать их на благо всем любовникам.

Комментарии

Об этом и следующем памятнике см. статью М.Л. Гаспарова "Любовный учебник и любовный письмовник" в Приложениях.

Перевод по изданию: Andreae Capellani de Amore libri tres / Ed. S. Battaglia. Roma, 1947.

1. А тогда принимается он помышлять о женских ее статях... и т.д. – Реминисценция из "Метаморфоз" Овидия, VI, 490-493 (о Терее и Филомеле).

2. Нет у бедности средств питать любовную похоть... – Овидий, "Лекарство от любви", 749.

3. Всё, что запретно, влечет; того, что не велено, жаждем. – Овидий, "Любовные элегии", III, 4,17, пер. С. Шервинского.

4. ...Овидий осудительно изрек... – Овидий, "Героиды", 4,75–76, пер. С. Ошерова.

5. ...единственно доблесть нрава отличает людей знатностью и меж породами полагает различие. – Реминисцения из Сенеки, "О благодеяниях", III, 28.

6. ...женщина бывает или простая, или знатная, или знатнейшая... и т.д. – "Простыми" Андрей называет горожан (не крестьян!), "знатными" – рыцарей, "знатнейшими" – титулованных рыцарей.

7. "...что пристойно, что нет, – дело какое любви?.." – Овидий, "Героиды", 4, 154.

8. Графиня Шампанская – Аделаида, третья жена короля Людовика VII, сестра Генриха Шампанского и Тибо Блуасского, женатых на двух дочерях королевы Алиеноры. (Точнее – Мария Французская (1145-1198); жена Генриха I, графа Шампани и Труа, дочь королевы Алиеноры от короля Людовика VII Французского, покровительница трубадуров и законодательница куртуазии. Аделаида Шампанская была королевой Франции, но никак не графиней Шампанской. – А.И. Засорин).

9. Королева Алиенора – см. VI, примеч. 8.

10. Даже благородная зажиточность неосновательно уступает красивой бедности... – Реминисценция из Сенеки, "О благодеяних", IV, 3.

11. Эрменгарда Нарбоннская – виконтесса Нарбоннская (1142-1187).

12. ...в меньшем пальце будто бы и жизнь и смерть человека более заключена, чем в остальных... – Иоанн Сольсберийский ("Поликратик", VI, 12) упоминает, что "по греческому поверью" жизнь и смерть человека заключена в его безымянном пальце.

13. ...проскакавши десять стадиев... – Древнегреческий стадий (ок. 185 м) был для западного читателя мерой экзотической, но десять стадиев очень приблизительно равнялись знакомой ему миле.