|
ПРЕДИСЛОВИЕ "Бестиарий любви" Ришара де Фурниваль, будучи хронологически более ранним (XIII в.) произведением, чем, скажем, "Гримуар", вместе с тем типологически гораздо менее архаичен. Вкус к подобной литературе появляется со становлением в средневековой Европе отдельной "промежуточной" субкультуры — так называемой "куртуазной" 1 — и уходит с ее исчезновением. Тем не менее, свести воедино с другими "маргинальными" текстами памятник этой субкультуры показалось нам небесполезным, и вот почему. Понимание средневековой культуры как единого пространства, расчлененного дихотомией "верх — низ", "сакральное — профанное" и т.п., вполне адекватное для описания положения дел в допетровской Руси, на западноевропейском материале позднее XI в. совершенно "не работает". Начиная с XII в. средневековый культурный универсум включает в себя как минимум три несводимых одна к другой субкультуры: церковную ("верхнюю", или "духовно-элитарную" 2), куртуазную ("срединную", мы бы сказали — "светски-элитарную", культуру замка и двора) и в широком смысле народную (городскую, крестьянскую и т.п., с пережитками местного язычества и значительными элементами бессознательного мышления обыденного типа). "Срединный", светский уровень оказывается новым, ранее не встречавшимся в вертикально ориентированных культурах пространством свободы: относительная независимость и от преднаходимых норм духовной жизни "верхней" [84] субкультуры, и от жестких схем естественного отбора "народной" культуры позволяет куртуазному пространству развивать свою, неординарную и трудно постижимую для непосвященных, "топологию путей" 3. Представляется существенным, что, за редкими исключениями, троичное деление средневекового культурного универсума представляет собой не горизонтальную трихотомию разделенных перегородками "суверенных территорий", а скорее вертикальную трехуровневость. Субкультуры располагаются одна над другой на ступеньках "готической вертикали", представляя собой "уровни пользования", функциональные стили единого языка культуры, аксиологически маркированные по отношению друг к другу. Три субкультуры Средневековья входят в единую (коллективную) картину мира. Каждый данный индивид владел преимущественно одним культурным "подъязыком" — низовым, куртуазным, клерикальным, что соответствовало занимаемой им ступеньке на сложившейся к тому времени лестнице трех сословий, и одновременно обладал знанием как о существовании этой лестницы, так и о своем местоположении на ней. Каждая субкультура обладала своим набором знаков, образов, ситуаций, своей сферой освоения внешней и внутренней реальности; вместе с тем носителям "верхней" и "срединной" субкультур не были абсолютно недоступны способы построения высказываний о мире, присущие соседним уровням. Исследованные А.Я. Гуревичем Exempla 4, вошедшие в первую часть нашей книги, эксплуатируют нарративные структуры "народной" субкультуры в интересах субкультуры духовно-элитарной; нередки также случаи эксплуатации "верхней" и "нижней" субкультур текстами "срединного" уровня. "Бестиарий любви" Ришара де Фурниваль — один из ярких тому примеров. Традиция средневековых бестиариев опирается на позднеантичный "Физиолог", сюжетно-нарративная часть которого представляет собой синтез [85] элементов александрийской учености с бытовавшими в низовой среде полуфантастическими рассказами о повадках животных. Рассказы эти, однако, записывались не ради них самих; главной составной частью бестиариев была аллегория или символизация, причем, как правило, сакральная. Пеликан, кормящий птенцов собственной кровью, становился символом Христа; сюжет о гидре, позволяющей крокодилу проглотить ее, а затем прогрызающей его внутренности и с победой выбирающейся наружу, обрастает параллелями из апокрифических рассказов о сошествии Христа в ад, где он побеждает силы тьмы и выводит на свет божий праведников. Подобие нарратива и аллегорической параллели к нему обычно весьма приблизительное, и строится оно отнюдь не на сходствах характеристик персонажей, как в современной басне о животных: какое может быть сходство между Христом и гидрой? Основанием уподобления служит структурно-динамический параллелизм уподобляемых событий, сходство в расстановке сил и направлении их действия, отражающее первичное, бессознательное "знание о бытии в мире", знание о структурах возможных событий в нем. В результате не только сакральная, но и любая другая сюжетная или понятийная конструкция со сходной расстановкой "взаимодействующих векторов" приобретает способность связываться с первоначальными рассказами о животных в единое целое. Могут включаться в этот процесс и куртуазные поведенческие схемы — лишь бы только действие, регламентируемое ими, протекало по такому же динамическому сценарию. Процесс облегчается, с одной стороны, фантастичностью бестиарных повадок животных, на самом деле представляющих собой простейшие отражения архетипических ходов бессознательного мышления, с другой же — игровой искусственностью куртуазной "любовной диалектики", столь же архетипической по своим глубинным [86] корням (как и всякая "искусственность"). Тем более благодатной оказывается принципиальная амбивалентность схем, укорененных в бессознательном, дающая возможность, например, трактовать упоминающийся выше сюжет не только "с точки зрения гидры", но и "с точки зрения крокодила". Ср. в "Ответе дамы": "... и погибну я, как крокодил, обманутый гидрой..." Сказанного достаточно, чтобы уяснить вполне закономерный характер появления текстов, подобных "Бестиарию любви" Ришара де Фурниваль. Скажем теперь несколько слов о его авторе. Он был сыном Роже де Фурниваль, придворного врача Филиппа Августа; в качестве клирика получил церковную должность в Амьене; умер приблизительно в 1260 г. Известен Ришар де Фурниваль как автор песен, "пастурелей", 5 и двух или трех прозаических сочинений куртуазного содержания; это "Любовные советы", "Могущество любви", а также предлагаемый читателю "Бестиарий любви с Ответом дамы". 6 Что касается литературных достоинств переводимого произведения, позволю себе не согласиться с бытующим мнением об их невысоком уровне. 7 XIX век, во многом повлиявший также и на некритические суждения века нынешнего, наряду с коллекционерским интересом к средневековым текстам (который дал возможность "Бестиарию" увидеть свет в 1860 году), отличался известной узостью в их эстетической трактовке. На самом деле, далеко не все, что для нас "нежизненно", имеет невысокий уровень художественных достоинств. Другое дело, что эти достоинства смазываются в нашем восприятии, будучи безразличными для нас, как бы "на одно лицо". Можно, однако, обратить внимание на следующее. Переход от собственно "Бестиария" к "Ответу дамы" отмечен резким перебоем не только в стиле изложения, но и в самом стиле мысли, стоящем за ним. Риторика сменяется "болтливостью", [87] амплификация — тавтологичностью, мысли постоянно "пробуксовывают" и как бы по кругу возвращаются в исходную точку. Фраза приобретает черты складного веера, где начало и конец совпадают, замыкая движение средней части "по параболе". Все это, скорее всего, — искусная стилизация, вряд ли доступная перу посредственного сочинителя. Детали стилизации под речь малограмотной светской болтушки отмечены в примечаниях, — как и некоторые факты, выдающие именно стилизаторский, литературный характер этой псевдоспонтанности. Данная особенность памятника наложила на его переводчика некоторые обязательства. В их числе — необходимость передать стилистическую затрудненность второй части, но при этом постараться не усыпить читателя. Тем более что "Бестиарий", как и большинство вышедших из почти обязательной еще в XII в., т.е. совсем незадолго до этого, стихотворной формы старофранцузских светских памятников, обладает довольно непривычным для нас по своей монотонности внутренним ритмом, не соблюсти который было бы грубой ошибкой. Перебои этого ритма, однако, были изредка необходимы, иначе восприятие текста современным читателем оказалось бы затруднено излишним автоматизмом "скольжения по строкам". Фразовый и сверхфразовый синтаксис старофранцузских письменных текстов также весьма отличен от современного. Поэтому при переводе иногда добавлялись некоторые малозначащие слова (взятые в квадратные скобки), с тем чтобы "сцементировать" повествование и адаптировать его микроструктуру к современным требованиям и запросам. Сочинительные союзы, вводящие почти каждую последующую фразу, также отчасти варьировались (в оригинале их всего три — саr "ибо", et "и", si "и, итак"). Случаи вынужденного отклонения от буквы оригинала и перевода "по смыслу" отмечены в примечаниях.
[88] При составлении примечаний использовались комментарии издателя XIX в., приложенные им к публикуемому тексту (Notes. — Р. 99 — 159), содержащие обширный сравнительный материал (II — XIII в.), и "Введение" к тому же изданию (Introduction. — P.I — XLIII). В примечаниях нашли отражение также и собственные взгляды переводчика на стиль мышления эпохи и его проявления в "Бестиарии". Курсив в тексте соответствует курсиву первой публикации; употребление заглавных букв соответствует средневековому тексту. Перевод выполнен по изданию: Le Bestiaire d'amour par Richard de Foumival suivi de la Reponse de la dame / Publies pour la premiere fois d'apres le manuscrit de la Bibliotheque Imperiale par С. Hippeau. — Paris: Auguste Aubry, 1860 В оформлении использованы миниатюры из рукописи 1285г. (Bibl. imp., №7019, fonds Lancelot). Комментарии 1. От старофр. cort, cour(t) — "двор". 2. Хотя понятие "элитарный" более характерно для массового общества современного типа, разделяемого (со времен романтизма) на "избранных" и "толпу". Механический перенос этих понятий на прошлые эпохи, кстати, немало способствовал закреплению бинарной схемы "верха/низа". 3. Данное выражение М.Мамардашвили кажется здесь как нельзя более уместным. 4. Гуревич А.Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII века). — М.: Искусство, 1989. 5. Старофранцузские произведения пастушеского жанра носят название именно "пастурелей", а не "пасторалей". 6. Introduction. — P.XL—XLI. 7. Ibid. — P.III—IV. Текст воспроизведен по изданию: Ришар де Фурниваль Бестиарий любви // Малые жанры старофранцузской литературы. Киев. Карме-синто. 1995
|