ТОЛСТОЙ, Ю.

РОССИЯ И АНГЛИЯ

(1553-1593)

Первые сорок лет сношений между Россией и Англией

Пресветлейший государь, брат и друг наш любительнейший.

Из того, что говорил с нами именитый посол вашего пресветлейшества, мы довольно уразумели сколь угодно будет вам, если мы отправим к вашему пресв-ву какого либо посла, снабженнаго наказами. Намерение это искренне высказанное столь душевно нам понравилось, что мы никак не могли удовлетвориться, пока не привели его в исполнение. Когда же мы постановили о сем решение, нам не неблаговременно представился на память и на глаза сэр Еремей Баус, из дворян двора нашего, весьма нами любимый: посылаем его пред лицо вашего пресв-ва, поручая его благоразумию и верности все то что, полагаем, может относиться к обоюдному возвеличению достоинства наших пресветлейшеств. Ни мало не сомневаемся, что при исполнении сего поручения он употребит всякое старание и усердие, но просим ваше пресв-во, чтобы при исполнении им того, о чем имеет он от нас наказ, вы благоволили дать ему такую же веру какую бы сочли нужным дать нам, если бы мы сами при сем были. Сверх того, так как посланный нами к вашему пресв-ву в прошлом году врач Роберт Якоби весьма нами любим, мы просим ваше пресв-во обходиться с ним как добрые государи обходятся с лицом испытанным и стяжавшим чрезвычайныя похвалы за многия свои добрыя качества. Никогда бы не отпустили мы его от себя, если бы не жертвовали многим ради нашей дружбы и желания угодить вашему пресв-ву. Пребывая в этом доброжелательстве к вашему пресв-ву, мы можем лишь ожидать всего лучшаго от вашего благорасположения к сказанному Якобию. И молим всеблагаго и всевысочайшаго Бога да сохранит ваше пресв-во здравым и невредимым.

Дана в замке нашем Гринвиче, в 19-й день месяца Июня, в лето от Р. X. 1583, королевствования же нашего в двадцать пятое. [229]

Список с письма сэра Еремея Бауса.

Объявляю, что когда я выехал из Москвы Никита Романович и Андрей Щелкалов считали себя царями и потому так и назывались многими людьми, даже многими умнейшими и главнейшими советниками. Сын же покойнаго царя Феодор и те советники, которые были бы достойны господствовать и управлять по своей верности своему государю и по любви к своей стране, не имеют никакой власти, да и не смеют пытаться властвовать. Поэтому тот отпуск, каковой я имел, был мне сделан этими царями-похитителями и чрез них, по их же приказанию и распоряжению сделаны все безчестия и оскорбления, которыя мне сделаны; а таковых было много.

По их распоряжению, мне, в оскорбление, были возвращены дары, которые я дал покойному царю: только из них недоставало лука-самострела. Эти вещи были мне присланы с каким то жалким подъячим и другими — полагаю скоморохами, ⁶⁷ потому что ни у одного из них на спине не было одежды и на рубль. А вместо самострела, про который подъячим сказано, что он взят царем, мне прислали три сорока шкур: называли их соболями, но Бог знает что это была за дрянь.

Гнушаюсь тем, ⁶⁸ что мне возвращены мои подарки — В десять раз более гнушаюсь предложением такого подарка посланнику королевны Английской—хоть бы и мне — а потому возвращаю его тем двум дрянным царям, которые его прислали.

Что же касается грамоты, которая была мне вручена, то как я от нея тогда же отказался, точно также и теперь, [230] будучи точно удостоверен, что Феодор сын покойнаго царя не был извещен о содержании оной, о чем не знал и никто из истинных и разумных советников в государстве, я возвращаю вновь эту грамоту тем двум неверным подданным своего государя и врагам государства: не сомневаюсь, что не в долгом времени Феодор сын покойнаго царя, (о котором слышу теперь, что он венчался на царство, чему я радуюсь и желаю ему счастия) найдет благоразумным приказать срубить им головы с плеч.

Еремей Баус.

Письмо это приложено к следующей записке, очевидно написанной Лондонским правителям общества одним из Холмогорских его прикащиков.

Да будет известно вашим достопочтенностям, что господин посланник, сев на корабль, самым укорительным образом отправил к дворянину, который с ним приехал, незапечатанное письмо, которое я, со всевозможною поспешностию списал. Пусть ваши достопочтенности разберут его как угодно. Зачем ему (посланнику) было сюда приезжать! Из Москвы его (письмо) пришлют вам лучше переписанное, теперь же никому из нас некогда. Да помилует нас всех Господь.

Сего 12 Августа в 8 часов ночи.

Ваших достопочтенностей ко услугам готовый.

И. Г. (?) [236]

Жалобы сэра Еремея Бауса.

Вопервых следует заметить, что посланник царя, будучи прислан сюда без желания на то ея вел-ва, был с честью приведен сюда, и морем и сухим путем во все время на счёт ея вел-ва и что содержание его здесь и обхождение с ним как ея вел-ва, так и других было самое почётное.

Я, будучи послан туда посланником от ея вел-ва по собственному его ходатайству, после своего приезда оставался в его земле пять недель, прежде чем ему угодно было обратить на меня какое либо внимание. А все это время я сам и все сопровождавшие меня жили на счёт ея вел-ва.

В конце пяти недель приехал ко мне от царя дворянин: он был клеврет канцлера Щелкалова и, я догадываюсь, намеренно назначен им в эту обязанность; он вел себя чрезвычайно надменно и обходился со мной весьма дурно: между прочими своими дурными и гордыми речами он сказал мне, что я нехристь.

Этот человек был моим проводником при плавании тысячи миль вверх по рекам. Все это время он меня кормил весьма дурными припасами и на всем протяжении стольких миль ни раза не позволил моей лодке опередить ни одной из его лодок, (стараясь) скорее чтобы ее (потопить?). Он едва этого и не сделал однажды когда, при сильном ветре, он заставил моих проводников набежать с моею лодкою на пески с опасностию жизни для всех нас.

За две мили до Москвы, я был встречен пятью дворянами царскими, которые, имея нечто сказать мне от царя, настоятельно требовали, чтобы я сошел с лошади, чтобы их выслушать, а сами хотели остаться верхами.

В тот же вечер царь прислал мне ужин с ничтожным дворянином, который объявил свое поручение с шапкою на голове, а требовал от меня, чтобы я снял свою шапку, и долго бранился со мною за то, что я не хотел это сделать. [237]

В первый раз как я пришел в присутствие царя, царь, подав мне руки, чтобы я их поцеловал, приказал, чтобы меня отвели шагов на десять назад, прежде чем я начну говорить, и на этом разстоянии велел мне громко объявить мое поручение, как будто я провозглашал какую нибудь прокламацию. Потом когда он спросил мою грамоту, и я подходил к нему чтобы ее вручить, его канцлер Щелкалов подошел, чтобы взять ее от меня, считая повидимому, что я (хотя и посланник ея вел-ва) не достоин сам их вручить. Равным образом царю не угодно было удостоить дотронуться до подарка ея вел-ва, но по его приказанию, тот же Щелкалов взял его от меня с места, где я стоял.

В тот же день на обеде в присутствии царя, будучи посажен за боковой стол, когда я шел верхним концом стола, чтобы сесть на свое место, царь мне выговорил за это и велел пройти на место нижним концом стола. Он хотел также заставить всех моих слуг сесть обедать за одним столом со мною: когда я решительно воспротивился этому и отказался обедать на таких условиях, то он приказал посадить за стол ничтожных дворян.

После того как я несколько раз был перед царем и имел частыя совещания с его советом и когда он увидел, что мне не было поручено соглашаться на все, что ему заблагоразсудится, он однажды, между прочими речами, сказал мне: «Я не считаю твою государыню, королевну, за равную мне: есть (государи) лучше ея, есть и хуже.» — Когда я ответил на это как, по моему мнению, следовало (и ответ мой вовсе не был неблагоразумен) он в изступлении отвечал мне, что велит меня выкинуть за дверь и велел идти домой.

Щелкалов, предполагая, что я не пользовался всем полномочием, которым я был облечен по моему наказу, сказал, что меня стоит высечь. Никита Романов и он были на стороне Голландцев и следовательно враждебны как посольству ея вел-ва, так и всем добрым намерениям их государя в отношении к нашему народу.— Они следующим обидным образом выразились обо мне моему толмачу: один сказал, что я собираю объедки своей кухни и отпускаемыя мне [238] кормовыя деньги чтобы везти их с собою в Англию, а другой прибавил, что я хочу нажиться шкурами отпускаемых мне от царя баранов.

Покойный царь решился отчасти удовлетворить ея вел-во за эти оскорбления, ей оказанныя, но умер не успев ничего сделать: так что безчестие осталось и с тех пор еще весьма увеличено Никитою и Щелкаловым, которые, после него, одни управляли: — ибо немедленно после смерти царя я был заперт (хотя и в своем доме) под строгий караул в течении восьми или девяти недель. Со мной так неимоверно обращались, что если кому из моих слуг, живших на уличной стороне, случалось когда нибудь выглянуть в одно из окон, караульные, приставленные ко мне, закидывали их комьями грязи и того, что лежит на улицах.

Тогда у меня отняли щедрое положение корма, назначенное мне покойным царем и я должен был довольствоваться скудным и дурным кормом, который мне положили Никита и Щелкалов. Во время этого же моего заключения я сделался опасно болен, но они не допустили никакого лекаря ходить ко мне.

В продолжение всего этого времени я хлопотал о моем отпуске, который должен был получить еще до смерти царя, но Никите и Щелкалову не угодно было дать мне его. Продержав меня в заключении сколько им хотелось, они с вечера прислали мне сказать, чтобы я на другой день пришел ко двору получить свой отпуск.— Пришедши туда, вместо того, чтобы встретить, как бывало до того, в совете многих знаменитейших и важнейших советников, я был принят только братом Щелкалова и другим дворянином, котораго никогда прежде не видал. Они объявили мне, выдавая это за решение нынешняго царя, что он вовсе не намерен продолжать тех переговоров, которые вел его покойный отец, и что он не намерен слушать моих речей.

Вскоре потом меня поспешно повели откланяться царю; но при этом отдано приказание отнять у меня меч и кинжал и обезоружить всех моих слуг. Подобнаго оскорбления мне никогда прежде не было оказано. Это мне весьма не понравилось, [239] как потому что я опасался злоумышленности этих людей, а также потому что я считал неприличным в бывшем на мне весьма коротком платье идти без меча торжественно представиться государю скорее как пленник, чем как посланник. Я несколько промешкал там где был и видя, что они намерены так оскорбительно со мною поступить, а также выслушав уже от них решение царя не исполнить ничего из цели моего приезда,— я заявил, что скорее желаю возвратиться домой чем в таком униженном виде предстать пред царя. Между тем я послал за более длинною одеждою, которая была бы приличнее без меча; но когда они узнали мое намерение, брат Щелкалова с свирепым и дерзким видом подошел ко мне торопить отобрание моего оружия и приход мой к царю. Не видя никакого другаго средства и опасаясь, чтобы не было замышлено (нанести) мне какое нибудь поругание, я оставил свое оружие и отправился к царю с намерением жаловаться на причиненныя мне обиды и узнать, что он мне скажет еще касательно моего посольства. Дорогою я встретил своего слугу с одеждою, за которою я послал. Увидав его, множество их (?) кинулось с бешенством на него и вытолкало его прочь с моих глаз, чтобы он не передал мне одежды. Меня же все торопили к царю, подавая много поводов к ссоре, если бы только мне захотелось ее завести.

Между тем Никита и Щелкалов, думая о причиненных ими мне обидах и подозревая во мне намерение жаловаться, отослали моего толмача прежде чем я пришел к царю: таким образом они были обезпечены, что мне нельзя будет ничего сказать, что бы я захотел.

Когда я пришел пред царя, он сказал мне очень короткую речь; смысл ея был почти таков: что он желает таковаго же союза дружбы с ея вел-вом, каков был у его отца и что он предлагает мне ко времени моего отправления грамоту для вручения ея вел-ву. Я знал, что в грамоте не содержалось ничего важнаго и не жаловалось ничего из предметов, для которых я приехал; по этому я отказался от нея. Но как они настоятельно требовали, чтобы я ее взял и как я опасался их поступков в случае, если я буду [240] продолжать от нея отказываться, я согласился ее принять пока не найду более удобнаго случая от нея избавиться.

На следующий день доктор Якоби имел случай говорить с Щелкаловым. На слова его о том, как я сержусь за вчерашнее со мною обхождение, Щелкалов отвечал ему так: «Пусть он благодарит Бога: Бог был для него милостив: не пойди он к царю тогда как он пошел, его бы разорвали на куски и выбросили бы за стены.»

После этого прошли две недели прежде чем я мог добиться чтобы мне дали средства ехать домой. Наконец мне прислали почтовых лошадей; при них не прислали ни узд, ни седел; не хотели и давать их мне, так что, не купи я на свой счет сбрую для всех бывших со мною, моим слугам пришлось бы скакать на неоседланных лошадях.

Чтобы еще более меня оскорбить, в самое утро перед моим отъездом, мне были возвращены, по распоряжению этих людей, вещи подаренныя мною покойному царю; принесли мне их очень низкие чиновники. При этом дали мне в подарок от имени царя три сорока соболей: безспорно дряннее их не могли отыскать по всей Москве, потому что, по мнению всякаго, они все вместе не стоили дороже сорока фунтов. Эти же милые люди с вечера решили, что следует отослать подарок, поднесенный мною от ея вел-ва.

Еремей Баус.

Кроме того на обратном пути в пристань Св. Николая мне были сделаны многия обиды; но я о них умалчиваю, полагая что и изложенных мною уже много. [242]

Память для г-на альдермана Мартина правителя (общества) при отъезде его ко двору.

1. Благоволите известить сэра Франциска Вальсингэма о прибытии Регинальда Бекмана от русскаго царя с письмами для ея вел-ва.

2. Узнать желание его чести когда ему прибыть ко двору для подачи сказанных писем.

3. Так как царь велел ему самому подать те письма, то он покорнейше просит ходатайства его чести об исполнении сего.

4. Из некоторых слов, переданных этим Бекманом, можно думать, что содержание этих писем касается сэра Еремея Бауса и других дел общества.

5. Не благоугодно ли будет его чести сделать распоряжение о назначении какого нибудь места для жительства Бекмана; издержки его общество примет на себя, но (желательно) чтобы могло казаться, что ея вел-во имеет о нем некоторую заботу, потому что он прибыл от царя.

6. Этот Бекман был здесь с Русским посланником лет 12 тому назад ⁶⁹ и был одним из переводчиков, и хорошо говорит по английски; он родился в Лифляндии и служил обществу в России года 2 или 3, и хорошо известен здесь служащим в обществе, и однакоже, как кажется, благоприятель Фламандцам. [246]

Елисавета Феодору.

Пресветлейший и презнаменитейший государь, брат и друг любительнейший. Сколь мы были опечалены кончиною пресветлейшаго государя Иоанна Васильевича великаго царя России, блаженной памяти отца вашего,— легко будет понятно всем, кто захочет разсмотреть как давно возникла между нами потребность дружбы: она имела первое начало во времена брата нашего Эдуарда, потом продолжалась в государствование сестры нашей Марии, наконец свято соблюдалась и пребывала ненарушимою во все наше королевствование до последняго дня жизни вашего отца. Ибо с того времени когда, первые изо всех народов, подданные наши открыли мореходный путь в Россию, отец ваш жаловал всех Англичан преимущественно пред всеми народами милостию и одарил их многими повольностями: сим привлеченные, они ежегодно с радостию привозили в ваши страны на кораблях всякаго рода товары. Мы не могли истинно и душевно не скорбеть об утрате такого государя, который был связан с нами столь великою и столь прочно установившеюся между нами дружбою и который столь много покровительствовал нашим подданным. Но ныне наша скорбь не малозначительно облегчается тем, что, как мы усмотрели из присланной к нам с вашим толмачом Регинальдом Бекманом грамоты, такому отцу наследоваль такой сын, который обещается быть наследником не только царства, но и дружбы своего родителя; который, мы не сомневаемся, будет [247] праведно и законно пользоваться царскою властию; котораго наконец мы видим следующаго по стезям своего родителя во всех действиях доброжелательства и любви к нам и намеревающагося покровительствовать преимущественно перед прочими народами подданных наших, торгующих в ваших владениях. Таковую вашу дружбу, любительнейший брат, мы как следует премного ценим и искреннейше обещаем взаимно любить ваше пресв-во сестриною любовью.

По этому и ныне мы не без сожаления прибавим, что, как мы уразумели из вашей грамоты, посланник наш сэр Еремей Баус, котораго мы предпочтительно избрали из большаго числа придворных для исполнения сей обязанности, при отправлении своего посольства ни в каком отношении не удовлетворил вас. Мы удивляемся и сожалеем, что он, который, при исполнении наших поручений в Англии, всегда вел себя благоразумно, осторожно и самым достохвальным образом, как вам кажется, не так поступал с великим государем отцом вашим и с вашим пресв-м, брат наш любительнейший. Конечно могло случиться, что клеветы и противодействие некоторых советников и слуг вашего отца, а потом и препятствия, представленныя ими его переговорам, разсердили его и заставили позабыть о своих обязанностях. Мы знали его здесь за человека разсудительнаго и искуснаго в ведении дел: если же он по незнанию ваших нравов или обычаев, или по вине толмача, или по причине оскорблений, сделанных ему некоторыми лицами, или по каким либо иным недостаткам вел себя не так как вы признавали бы пристойным, то сие не должно полагать препятствия или остановки продолжению нашей дружбы. А так как мы усматриваем из исполненных дружбы братских писем ваших что ваше прес-во, брат наш любительнейший, желаете постоянно продолжать течение той дружбы и братства, то и мы постановили на вечныя времена всякими способами свято и ненарушимо поддерживать сию дружбу. По этой именно причине мы вступили в дружественный союз с блаженной памяти великим царем, отцом вашим. Чтобы не распространять излишне настоящаго письма, (скажем, что) содержание [248] сего союза легко усмотреть из статей договора, заключеннаго с блаженной памяти великим царем отцом вашим не задолго до его кончины. Наиразумнейший государь хорошо знал, что силою сего договора он был вполне обезпечен против соседних враждебных государей как всякими воинскими снабжениями, так и многими другими пособиями.

Что же касается просьбы в письме вашего пресв-ва, чтобы ваши подданные могли свободно без всякаго препятствия вести торговлю в наших королевствах и странах, то, хотя сие и противно привилегиям, пожалованным нашими предшественниками, королями Англии, известному обществу купцов для поощрения их ревности к разысканию новых стран; но, дабы ваше прес-во уразумели, сколь мы желаем сделать вам угодное, мы даем такое соизволение, что всем вашим купцам, которые природные ваши подданные, разрешается привозить в наши королевства и вывозить из них все товары, дозволяемые к привозу и вывозу подданным всякаго государя, связаннаго с нами теснейшим союзом; с тем однакоже, чтобы под именем своих они не возили чужих товаров, и не употребляли иных прикащиков, как тех, которые природные ваши подданные.

С своей стороны мы просим, чтобы ваше пресв-во благоволили в угодность нам вполне подтвердить обществу наших купцов те привилегии, на которыя, незадолго до своей кончины, великий государь, блаженной памяти отец ваш, намеревался изъявить согласие нашему посланнику сэру Еремею Баусу и изложению коих на письме воспрепятствовала внезапная его кончина.— Купцы эти с величайшими затратами, с потерею даже многими жизни, первые из всех смертных, открыли мореходный путь в Россию, и привозили всякаго рода товары в ваши страны. Нет сомнения, что до сих пор они понесли большие убытки от этой торговли: потому и справедливо, чтобы те, кому одним обязаны началом этой торговли, одни пользовались тем что возникло их трудами, и были почтены и оценены вашим пресв-м преимущественно пред прочими народами. Во уважение именно этих заслуг мы точно также просим ваше пресв-во не дозволять производить торговлю или [249] поселяться в ваших областях никому из наших Англичан, кого не одобрит означенное общество или за кого мы не будем ручаться в наших письмах, дабы скорее привлечь к торговле это общество, которое положило первое начало этому мореплаванию; и конечно, если общество получит эти привилегии по надлежащему, оно всегда будет доставлять все какого бы то ни было рода товары, которые надобны для потребностей ваших и ваших подданных. Агента этого общества Роберта Пикока рекомендуем вам как известнаго с лучшей стороны. Усерднейше просим вас принять его в вашу царскую милость, так как он во всем будет стараться угодить вам.

Мы истинно желаем исполнять в точности всякое желание вашего пресв-ва, брата нашего любительнейшаго, искренно, с сестриным расположением готовы на всякия доказательства приязни и дружбы и всегда готовы, если нужно будет, взаимно отправлять посланников или гонцов. Ваше пресв-во можете пространнее о сем узнать от Регинальда Бекмана, котораго вместе с сим отсылаем с нашими кораблями в Россию.— Итак молим всеблагаго и всевышняго Бога, неба и земли Создателя, да сохранит ваше пресв-во на многия лета невредимым и здравым.

Дана в королевском нашем граде Лондоне, 9-го дня Июня; в лето Спасителя нашего Иисуса Христа 1585, королевствования же нашего в 27-е.

От Бориса Федоровича, волею Божиею правителя знаменитой державы Всероссийской, главнаго наместника царств Казанскаго и Астраханскаго, главнаго начальника всех воинских сил, наследнаго государя знаменитой области Важской и многих иных. [250]

Достопочтенному другу моему Еремею Вилиамовичу. ⁷⁰

Будь ты, мой добрый Еремей, здрав и благополучен и дай Бог нам опять тебя видеть здесь в здравии и безопасности. За мое здоровье буди хвала Богу!—Относительно того дела, о коем мы в последний раз совещались в Троицын день, мы не сомневаемся, что ты хорошо о нем позаботишься и разсудительно поступишь относительно Роберта (доктора Якоби) так чтобы, если он приедет, то приезжал бы запасшись всем нужным о чем ты и должен его предуведомить. О том, что я по этому предмету думаю и чего желаю, я посылаю тебе особенную записку через Ивана Волкова, ⁷¹ чрез котораго ты также получить от меня в поминок сорок соболей, тебе на шитье шубы.— И от меня тебе, Вильямович, низкий поклон.

В настоящем переводе сохранен тот самый титул Годунова, который находится в Английском переводе сделанном Горсеем с имевшагося у него подлинника. Но из современных дипломатических памятников, видно, что в сношениях с иностранными государями он титуловался: "Божиею милостию великаго государя царя и великаго князя Федора Ивановича, всея России самодержца, Владимирскаго, Московскаго (и т. дал. с прописанием всего титула царскаго), его царскаго величества ближние думы (и с 1591 года: слуга) конюший, боярин и наместник Казанский и Астраханский, Борис Федорович Годунов».— Разрешение Годунову от своего лица переписываться с иностранными государями было дано в Мае 1587 когда, по случаю привоза на его имя писем Николаем Варкачем, послом императора Рудольфа II и брата его эрцгерцога Максимилиана, Годунов [251] докладывал царю о том: «как государь укажет, писать ли к ним против их письма грамоты?— И государь, царь и вел. князь Федор Иванович всеа Русии, приговорил с бояры, что к цесарю Римскому и к брату его Максимилияну арцыкнязю Аустрейскому от конюшего и боярина от Бориса Федоровича Годунова, грамоты пригоже писати ныне, и вперед то его царскому имени к чести и к прибавленью, что его государев конюшей и боярин ближней, Борис Федорович Годунов, ссылатись учнет с великими государи; да и к иным ко всем государем, которые учнут к Борису Федоровичю грамоту писать, к Ишпанскому королю, и ко Францовскому королю, и к Англинской Елисавете королевне, и к восточным государем к Кизылбашскому (Персидскому), и к Бухарскому, и к Крымскому Казы-Гирею царю, приговорил государь с бояры против их грамот от конюшего и боярина Бориса Федоровича Годунова писати грамоты в посольском приказе со всеми с теми великими государи конюшего и боярина, Бориса Федоровича Годунова, ссылки и в книги писати с государевыми грамотами». (Пам. Диплом. Снош. Ч. 1, стр. 1174, 1175, 1246 и 1372). [253]

Феодор Елисавете.

Верный список с грамоты царя Русскаго, переведенной Еремеем Горсеем, которую он привез, когда приехал в Лондон в Рождество 1585 г.

Послали мы к тебе, сестре нашей, с нашими письмами гонца нашего и толмача Регинальда Бекмана и прислала ты к нам свои письма с сказанным толмачом Регинальдом; и мы, любительная сестра королевна Елисавета, внимательно выслушали те письма; и толмач наш сообщил нашим думным людям то, что твои советники ему объявили и мы сами о том уведомлены. И потому как ты, сестра наша, писала к нам свои письма видно что ты весьма гневаешься и что Еремей Баус, котораго ты прислала посланником, избран из твоего дома, и что нам казалось, что бывши здесь он нехорошо поступал; и что при тебе в Англии и в других землях, куда ты посылала его посланником, он всегда во всех делах поступал весьма хорошо и благоразумно к великой для себя похвале; и бывал при таких (государях?) как наш отец; и мы тому дивимся, что это случилось. И о повольностях, которыя наш отец В. Г. Ц. и В. К. ⁷² Иван Васильевич хотел пожаловать твоим Английским гостям; и что твой посланник должен был денно и нощно усиленно на том настаивать; и что он поступал деятельно и разумно по твоему наказу и согласно с твоею честыо и также поступал хорошо себе в честь и в славу, а не в безчестие. И что некие из думы нашего отца часто возбуждали его гнев на твоего посланника, и были помехою в ведении дел, для которых он прибыл.

И мы обстоятельно писали к тебе, любительной сестре, о твоем посланнике Еремее Баусе в письме нашем с нашим толмачом Регинальдом Бекманом, какие [254] непригожие поступки делал твой посол бывши при нашем отце блаженныя памяти В. Г. Ц. и В. К. Иване Васильевиче всея России; как он в речах перед нашим отцом говорил многия непригожия слова, которыя не годится никакому послу говорить перед таким великим государем; и выдумывал многия неправды на наших бояр, будто они не передавали нашему отцу тех речей, которыя говорили с ним, и не передавали от него действительнаго смысла дела; и как он искал без совести себе почёта для своего прибытка, чтобы ему иметь преизбыточные кормы. И отец наш В. Г. Ц. и В. К. Иван Васильевич всея России, не взирая на таковые его поступки, и тебя ради, сестры нашей любительнейшей, королевны Елисаветы, во всех случаях приказывал оказывать ему великую честь, таковую, каковой не подобна никакая, оказанная посланникам иных великих государей, ни Папы Римскаго, ни Императора Германскаго, ни Султана. Никакому, ни их, ни других могущественных государей посланнику не было оказано такого почёта и милости, не было отпускаемо таких кормов и не было дано их посольским людям свободы по их воле всюду ходить. Когда же, промыслом Божиим не стало нашего отца В. Г. Ц. и В. К. Ивана Васильевича всея России, по промыслу Божию и благословению отца нашего мы, восприяв державу царств наших, повелели твоему посланнику Еремею прийти пред нас, не взирая на его дурные поступки, но тебя, любительной сестры нашей, ради, желая быть с тобою в братской любви, мы почётно его отпустили от себя к тебе, сестре нашей, и послали наши письма с ним к тебе, сестре нашей, в ответ на твои письма, которыя посланник твой привез отцу нашему блаженной памяти В. Г. Ц. и В. К. Ивану Васильевичу всея России; и притом нами ему ни в чем не было сделано безчестья, а какая милость и честь оказаны были ему при В. Г-ре отце нашем, теже оказаны ему нами и мы ни в чем их не убавили. И послали проводить его к морскому берегу в Холмогоры дворянина нашего Никифора Сущова доставлять ему кормов что потребно по его воле и велели делать ему всякий почёт превыше посланников всех других государей, тебя, сестры нашей, ради. И на дороге, [255] в пути он делал многие непригожие поступки и смеялся над дворянином нашим и порочил милостивые наши кормы. И у морскаго берега в Холмогорах, когда он сел на корабль, то при отъезде бросил на берег нашу грамоту, которую мы послали с ним к тебе, сестре нашей, и наш подарок, которым мы пожаловали ему в замен его собственнаго поминка. И он оставил собственноручное писанье, в котором содержатся многия непригожия слова, которыя непригоже писать к тебе, сестре нашей. О таких его поступках мы писали подробно к тебе, сестре нашей, прежде с нашим толмачом Регинальдом.

И нам кажется, что твои властные сановники поблажая твоему посланнику и вызволяя его в этом деле, сделали что тебе, сестре нашей, никогда, мы думаем, в точности не было доложено то, что к тебе написано в наших письмах, и что те твои письма, которыя ты послала с нашим толмачом Регинальдом не были вполне тебе прочитаны, и мы полагаем, что они не писаны по твоему приказу. И мы просим тебя, сестру нашу корол. Елисавету, прочесть наши прежния письма, что присланы к тебе с Регинальдом нашим толмачом; и когда ты разсмотришь их, разсуди сама: пригоже ли вел себя и поступал твой посланник с отцом нашим и с нами? Того ни в каком государстве не водится, чтобы посланник так невежливо вел себя с государем, пренебрегал государское к себе жалованье и бросал грамоту, которую получил от иного государя для отвоза к собственному своему государю, и не отвозил ее к своему государю.— Что за слуга тот, кто отказывается везти письмо к своему господину. Этим одному из нас, или нам, или тебе, сестре нашей, нанесено безчестье, что он бросил наши грамоты и не повез их к тебе.

И о том, что ты, сестра наша, писала, чтобы мы пожаловали, дали твоим гостям такую жаловальную грамоту, какую хотел дать твоему посланнику Еремею Баусу наш отец блаженной памяти В. Г. Ц. и В. Князь. Те дела, которыя ты, сестра наша, делала в то время с отцом нашим В. Г. Ц. и В. К. Иваном Васильевичем всея России ныне [256] изменились. И мы ныне желаем с тобою, сестрою нашею, имет великую дружбу и купеческую торговлю как было в прежнее время и как было за много лет пред сим между нашим великим отцом и королем Эдуардом и королевою Мариею. И каковая жаловальная грамота для гостей твоих пригожа, таковую грамоту повелели мы дать твоим гостям, не смотря на их непригожее житье, но уважая нашу дружбу, любительнейшая сестра наша.

И наш толмач Регинальд объявил нашим боярам и думным людям, что твой посланник Еремей говорил тебе, сесире нашей, будто мы велели не брать никакой пошлины ни с каких иных чужестранных товаров, а только с твоих Английских гостей велели брать пошлину. В этом твой посланник Еремей сказал тебе, сестре нашей, неправду: мы оказали милость и жалованье твоему народу выше всех других народов, которых люди или гости ходят к нам в наше государство из каких бы ни было великих государств — из Турецкой земли, из Цесарских владений, и из королевства Французскаго, и из королевства Испанскаго, и из королевства Польскаго и великаго княжества Литовскаго, из Персии, из Богемии, от многих иных государей и королевств. От всех этих гостей мы берем полную пошлину, как назначено по нашему повелению и как ведется в нашем царстве с незапамятнаго времени, а с твоих людей, в преимущество их перед другими, мы берем только половину той пошлины. И людям твоим наша милость еще перед всеми другими иностранными гостями в том, что они поселены и имеют в нашем царстве дворы; и даны им хорошие дворы во многих местах нашего государства — в Москве, в Ярославле, в Вологде и в Холмогорах. А другим иноземным гостям никаких дворов не дано в нашем государстве, но других земель гости стоят с своими товарами, и покупают, и продают в одном общем дворе назначенном для гостей, как издавна водилось в нашем царстве, и платят за двор и за склад товаров. И твои гости, сестра, не смотрят на такую великую к ним нашу милость, и живут не по жалованной им от нас грамоте, не так как [257] им в той нашей грамоте указано жить и торговать в наших государствах: им указано привозить свои товары оптом и не продавать в розницу, по аршину или мере, и им не позволено провозить и выдавать за свои — товары каких-либо иных иностранцев, не привозить, выдавая за своих, людей инаго народа или племени; а твои гости, сестра, покупают и продают свои товары в розницу, а не оптом, вопреки нашей жалованной грамоте; и провозят и привозят товары иных иноземцев выдавая за свои, и вывозят чужестранцев из иных областей в наши государства под именем своих Англичан. И они привезли с собою в нашу землю иноземца из Любека Ивана Чаппеля и выдали его за своего человека, за Англичанина, и привезли его в Ярославль и не явили его нашим начальным и приказным людям, и, не привозя его в Москву, послали его из Ярославля в Казань с товарами, чтобы он там оставался. И этот Иван Чаппель думал оставаться в Ярославле или в Казани торговать товарами без нашего царскаго дозволения или ведома; и называл себя Англичанином и слугою твоих гостей; и тот Чаппель иноземец из Любека, а не житель Англии. В прежнее время он приезжал к отцу нашему, блаженной памяти В. Г. Ц. и В. К. Ивану Васильевичу всея России в наши государства много раз из Любека и привозил письма от бургомистров и от совета из Любека к нашему отцу, и нашим начальным людям хорошо о нем известно, и многие знают его за Любчанина, и он бежал из Любека от казни, потому что Любекский бургомистр хотел казнить его смертию за его великое коварство; а теперь он приехал в нашу страну, назвавшись слугою твоих Английских людей, и живя в Казани, писал в свою землю многия предосудительные изветы в хулу нашего царства. И потому мы теперь повелели схватить Чаппеля, и мы велели в нашей опале взять за нас, какие он имел товары и велели держать его до нашего повеления; он в этом заслужил смерть, но мы не велели его казнить до времени, когда мы будем тобою умиротворены.

А твой гость Роман (Роберт Пикок) с товарищи, с прибытия своего в наше государство, непригоже вел себя в [258] своих делах: тайно посылал из нашей земли некоторых людей — сущих негодяев с своими письмами чрез Литовскую землю без нашего государскаго ведома или дозволения, и без пропускной грамоты, как бы лазутчиками; чего ни в какое время не делалось в прошлые года при отце нашем, блаженной памяти В. Г. Ц. и В. Князе всея России; никто из твоих гостей в прежнее время того не делал. А в письмах своих писал он в иныя земли и в свою землю в Англию многия непригожия дела о нашем государстве и что в теперешнее время мы еще не докончали твердаго мира с Польским королем. И когда впредь будет от тебя, сестры нашей, посол или гонец к нам, мы точно его известим о том как непригоже твои гости живут в нашем государстве: того не слыхано, чтобы у какого либо государя в земле водились такое житье и такая измена.

Что писано к нам в твоей грамоте, что твои люди могут привозить нам великое количество и даже с излишком тех товаров, какие нам надобны, и чтобы мы не дозволяли и не допускали приезжать в наше государство торговать товарами никого из твоей земли кроме тех кто приедет с твоими грамотами; и нам давать такия повеления для твоей земли не пригоже; кто бы ни был или кто бы из какой бы земли ни приехал в наше государство, тому можно и повольно торговать товарами; и обязывать нас в том, чтобы мы в своем государстве не дозволяли другим торговлю товарами,— непригоже. В этом деле прошение к тебе твоих гостей неразумно; они хотели забрать все прибытки для себя одних, и не хотят никого иного допускать приходить в наши пристанища, а это была бы для нашего государства помеха; эта статья не подходящая. Довольно будет и той нашей милости для тех гостей, о которых будешь посылать нам свои грамоты, чтобы нам велеть брать с них половинную пошлину, а чтобы с тех других купцов, которые будут приезжать из твоей земли и из тех земель, откуда позволено приезжать, велеть нам брать цельныя пошлины, и по приезде твоих купцов быть им для торга в назначенных городах наших, как мы, великий государь, в нашем государстве указываем всем иностранцам и быть им в своем торге [259] в нашем подчинении. И, по милости Божией, мы можем, как нам угодно, распоряжаться нашими товарами, и наше государство обойдется и без товаров твоих гостей; наши государства велики и купцы из многих государств привозят свои товары в наши царства: из Турецких владений, от Цесаря, от Французов, из Испании, из Польши и Литвы, из Персии и Богемии, из Грузии и Шемахи и из многих других областей, землею и морем, кроме тех пристаней Холмогорских; и они могут сбыть наши товары без товаров твоих гостей, хотя бы твои гости и перестали приходить с своими товарами; и нам, ради одних твоих гостей, запрещать многим людям из многих государств приходить к нам, было бы неразумие. В этом деле, любительнейшая сестра наша Елисавета королевна, те гости, что приезжают в наши царства, неправо тебя извещают своих ради прибытков.

А что ты, сестра наша писала нам о наших купцах, что наши купцы никогда доселе не торговали в твоем королевстве, и о том за них печалуешь, и о таком малом деле так много говоришь; купцы наши как в прошлое время в твою землю не ездили, так и после в том не будут иметь нужды.

И что ты в грамоте своей к нам писала, что ты готова вполне во всех случаях оказать свою к нам любовь добрыми поступками чрез посланника или гонца: и буде между нами будет такой нужной случай, что захочешь к нам прислать посланника или гонца, тогда пришли такого из своих хороших людей, чтобы ехал с поспешением, чтобы мог прибыть к нам зная обычай и повадку в посольствах у таких великих государей, а не таких каков был Еремей Баус, который делал много непригожих поступков; и твоим посланникам и гонцам, при въезде и проезде в государстве нашем, по их воле путь будет открыт и свободен, без остановки и задержки.

А нашему толмачу Регинальду оказано великое безчестие в твоем королевстве; содержан он не так как содержатся гонцы между нами и нашими братьями великими государями; твои советники и сановники и лорд-казначей задерживали [260] его в Лондоне долгое время, от 23 Марта до 6 Мая, и в это время три раза присылали за ним, чтобы он шел к тебе, а когда он приходил задерживали его у себя и посылали назад домой и не допускали его к тебе; и так уже в четвертый приход допустили его к тебе; и при отпуске его и отъезде, ты, сестра наша, не велела ему у тебя быть; а был он отпущен, как ему сказано, по твоему повелению, 24 Июня твоим писцом сэром Франциском Вальсингэмом, и твоя грамота к нам вручена ему твоим писцом, и сказанный писец велел ему нам поклон править от тебя, сестры нашей. Где это слыхано, чтобы какой либо государь посылал гонца к нам, такому великому государю, и поклоны правил через писца? один государь другому сам посылает поклоны. Нам то кажется, что все это идет от твоих советников, помимо твоего ведома, и ты любительнейшая сестра наша, по своему великому разуму, сама разсуди — хороши ли те поступки. Хотя бы малый ребенок от нас пришел, и если бы он пришел с нашею грамотою и так с ним поступить было бы для нас, великаго государя, непригоже; хотя бы то был ребенок, присланный от великаго государя какого бы ни было, и при его приезде и отъезде наш государский обычай смотреть того государя, от кого он пришел.

И эту нашу грамоту посылаем мы к тебе, любительнейшей сестре нашей, с твоим подданным Еремеем Горсеем Виллиамовым сыном. И ты бы, сестра наша, королевна Елисавета отписала бы нам ответ на эту нашу грамоту со всею поспешностию с сказанным Еремеем, подданным твоим, чтобы мы могли по тому узнать о положении всех дел. Никто из наших подданных не может проехать чрез столько государств: наши прежние гонцы и толмач были во многих местах худо принимаемы и задерживаемы.

И если напредь похочешь жить с нами в совершенной братской любви, мы желаем жить и быть с тобою, любительнейшая сестра наша королевна Елисавета, во всей братской любви и дружбе и поволим твоим гостям торговать в нашем государстве по их воле, только бы твои гости жили как другие из них жили в прежнее время, не так как теперь твой [261] гость Роберт (Пикок) против прежняго обычаа. Твои гости Вилльям (Трумбуль) и сказанный Еремей (Горсей) живут как в старое время, и не делают никакого худа, и про них нечего худаго сказать; о Роберте мы потом дадим тебе в точности уразуметь его непригожия дела.

Писана в нашем дворе города Москвы, лета от начала мира 7084 в месяце Сентябре. [277]

Пресветлейший, могущественнейший государь, брат и друг любезнейший.

Мы получили и любительно прочли грамоту, которую ваше пресв-во прислали к нам через благороднаго слугу нашего и природнаго подданнаго Еремея Горсея, который доставит сию грамоту.

Грамота ваша, как нам кажется, заключалась главнейше в двух частях:

Одной, из которой мы усматриваем, что вы разсказываете с досадой, что грамота наша оправдывает поступки рыцаря и слуги нашего Еремея Бауса в бытность его посланником там (в Москве), и что толмач и слуга ваш Бекман не был принят с той честию, какая ему следовала, при допущении его в наше присутствие и при вручении ваших писем.

Другой, в которой содержится немалая жалоба ваша на подданных и купцов наших, живущих в вашем царстве, с приведением многих доказательств для убеждения нашего в том, что с подданными нашими в вашем царстве поступают как нельзя лучше и благосклоннее, ибо они получили преимущества, милости и льготы выше всех прочих народов во всей России, хотя, по некоторым справедливым причинам, вы властию своею и не позволили им пользоваться привилегиями, пожалованными им от блаженной памяти государя отца вашего.

Чтобы отвечать на сие по порядку: вопервых мы усерднейше желаем, чтобы ваше пресв-во, брат наш любительнейший, поняли и убедились, что касательно сэра Еремея Бауса, бывшаго недавно посланником нашим, ничто не было менее в мыслях наших, как из за него каким либо образом огорчить именно вас, сына родителя, с которым нас связывала давняя привычка наилучшей дружбы, с которым мы всегда были соединены, преимущественно пред прочими государями всего мира, [278] каким то влечением душевным и любовью, и дружба с коим оставалась взаимно ненарушена и свято сохранена до последняго дня его жизни. Этим самым и соделалось, что мы тогда же были уверены, как и ныне уверяем ваше пресв-во, что вы точно также наследовали сию дружбу, как и царство и власть родительския.

Впрочем, когда мы наверное узнали от сэра Еремея Бауса и от некоторых других лиц его сопровождавших, что кроме некоторых обид, с некотораго рода безчестием нанесенных ему, который, по званию посланника, представлял особу нашу; вы, брат наш, отняли у наших купцов привилегии, пожалованныя им блаженной памяти отличным государем родителем вашим задолго до его кончины; мы нашли справедливым заподозрить не подверглись ли мы презрению, и не будет ли в вас перемены того расположения и той дружбы, какия мы постоянно испытывали со стороны царя, родителя вашего.

Мы нашли, что при отнятии привилегий у наших купцов мало было оказано уважения чести нашей — — — вышепоименованный посол наш Еремей Баус не прежде был допущен в присутствие ваше как по отнятии у него меча, тогда как он принадлежит к сословию рыцарей; которым по древнему постановлению Европейских государей (дано право) препоясываться мечом; и в это самое время один из министров его (отца вашего?) — — — (угрожал ему насилием?). Случай этот подал нам справедливый повод подозревать в вашем пресв-ве другия чувства, чем те, которых мы заслуживаем от особы нам любезной. Наш посланник, будучи рыцарем, и, по данной ему при (вступлении) в рыцарство клятве, обязанный носить меч; (притом) присланный (нами) самой дружественнейшей государыней, не мог прежде получить доступа (к вам) как когда у него отнят был меч.

По нашим обычаям это считается самым величайшим изо всех оскорблений, какия могут быть нанесены послу, а в особенности рыцарю.

Поступок этот так уязвил его душу, что в последствии он действительно оказал более нетерпеливости чем бы [279] следовало: в особенности отринув вашу грамоту и отказавшись от подарков. Этим он так разгневал нас, что мы положили было за это строго его наказать; но он святынею присяги уверил нас, что после отнятия привилегий у наших купцов и после нанесения ему сказанных обид, он опасался, принятием грамоты или подарков, подвергнуться, по возвращении своем, жестокой и чрезмерной каре от нас.

Но как ныне мы ясно уразумели от природнаго подданнаго нашего, подателя сей грамоты Еремея Горсея, что отобрание оружия есть обычай ваших владений и царств, и что тоже было делаемо там посланнику Польскаго короля, мы успокоились по этому предмету и считаем себя совершенно удовлетворенными. Вместе с тем мы — — — радуемся — — — желаем всегдашней между нами дружбы так как от вашего пресв-ва ничего не было сделано с умыслом нанести какое либо оскорбление нашему посланнику. Хотя он, по незнанию обычаев страны, напротив был уверен, что преимущественно к тому — — — дружбе — — — ваше пресв-во постановите о продолжении — — — ибо немедленно по смерти родителя вы отняли привилегии, пожалованныя от него нашим подданным.

Когда же из грамоты вашей мы удостоверились, что вы одушевлены к нам таким же расположением, какое имел лучший (царь), блаженной памяти (родитель) ваш, мы решились отбросить все эти подозрения, которыя взаимно вредят дружбе, дабы (наконец) могла (восприять) течение таже теснейшая дружба, которую мы содержали с отцом вашего пресв-ва на великую пользу и государств и подданных наших. — — — Мы уже и решили постоянно пребывать в сей дружбе, так как усматриваем из дружественнейше написанной грамоты вашего пресв-ва, что таково и ваше желание.

Что касается оскорблений, нанесенных вашему посланцу Бекману — — — вопервых тем что он допущен к нам не прежде как по долгом ожидании, потом, что он принят в саду, наконец, что, когда он уезжал, письма наши были ему отданы обыкновенным писцом и человеком низкаго звания; мы желаем, чтобы вашему пресв-ву было известно, что Бекман [280] не был немедленно к нам допущен не только потому, что он прибыл к нам в такое время, когда мы были заняты важными делами нашего государства, но и потому, что знали, что нам нет повода спешить, так как (о чем он сам многим говорил) раньше конца весны ему отсюда нельзя было ехать; в особенности же потому что он объявил себя не посланником, а только гонцом привезшим грамоту.

Место же, в коем он имел к нам доступ, прилегает к самым тайным отделениям нашего дворца и мы, по государскому обычаю, в виде особенной милости, принимаем там только тех, которые наши приближенные и любезные слуги. В этом месте не разводится ни лук, ни чеснок, как ложно и злоумышленно клевещет Бекман, но это прелестнейший и достойный государя сад, как может засвидетельствовать Горсей, который доставит это письмо.

Наконец, что касается того лица, которое передало нашу грамоту Бекману, то это величайшая клевета; ибо это был один из тайных наших советников и главный наш секретарь, ⁷³ коему мы доверяем сокровеннейшия дела нашего королевства и который, по обязанности своего звания, обыкновенно передает наши грамоты и наши ответы гонцам и посланниникам государей.

За эти наглыя клеветы гонец ваш Бекман заслуживал бы не только порицания, но и жестокаго наказания, так как злоумышленным разглашением сих ложных известий, он усиливается и повредить нашему дружеству и прекратить торговлю наших подданных, по видимому подкупленный теми, кто не может быть друзьями ни вашему пресв-ву, ни нам. В этом случае он оказывает себя не только злоумышленным, но и неблагодарным человеком, так как он был воспитан и возращен в обществе наших купцов.

Нам остается на то, что в письме вашем ставится в упрек нашим купцам, ответствовать вкратце так, как они изложили дело. Они обвиняются в том, что, в противность [281] привилегиям раздробляли и продавали свои товары по мелочам и по локтям, ⁷⁴ именами своими прикрывали чужие товары и доставляли пользование своих привилегий иноземцам не Англичанам, выдавая их за Англичан.— Они, говорят, что часто запрещали продажу товаров в розницу через своих агентов, и что Роберт Пикок — — — был послан, в Россию, чтобы прекратить это злоупотребление, которое так неугодно вашему народу; но они говорят, что ничьих товаров, кроме своих, они не прикрывали и не скрывали своими именами, и никогда заведомо сего не допускали.— Ибо относительно того, что дошло до вашего сведения об Иване Чаппеле — — — будучи Любчанином, выдавал себя за Англичанина и производил в Казани торговлю без соизволения вашего и наконец в Любеке за величайшия преступления был привлечен к уголовному суду, наверное известно, что Чаппель Англичанин, рожден в Англии, наш подданный, жена его и домашние и теперь находятся в Англии, хотя он когда то производил торговлю и временно проживал в Любеке и в других местах Востока. Не менее истинно и то, что к нему посланы были из города Москвы в Ярославль письма, в которых ему писали для его выгоды, чтобы он вел дела в Казани; об этом под присягою свидетельствует Христофор Борроу, который отвозил эти письма и который находится теперь в Англии. Итак мы с пренебрежением откинем то, что было столь ложно донесено до ушей ваших; точно также как при этом он был оклеветан, будто бы в Любеке, его, за великия преступления, следовало приговорить к смерти, тогда как в этом городе он подвергался этой опасности не за иное что, как за чрезвычайныя и верныя свои услуги царю, отцу вашему, стараясь о выгодах Московскаго царства в тех местах; а за это, конечно, он по справедливости должен быть признаваем достойным скорее похвалы и сожаления вашего, чем негодования.

Что касается Роберта Пикока, наши купцы не отрицают, что он поступил необдуманно и дерзко, без [282] соизволения вашего послав свои письма через ваши области, но он сделал это отнюдь не для того, чтобы каким либо образом причинить вам вред, или возмутить покой вашего государства; но так как он не мог получить в городе Москве разрешение послать свои письма довольно своевременно, чтобы сообщить обществу отчет о своих делах и товарах, он подверг себя опасности послать эти письма без разрешения. Находя, что это было сделано неосмотрительно, мы просим нашего любезнейшаго брата даровать агентам этаго почтеннаго общества разрешение свободно посылать через своих слуг и прикащиков письма о положении своих торговых дел; иначе они потерпят величайшие убытки и не будут иметь возможности снабжать ваши царства товарами и потребностями. И мы ни мало не сомневаемся, что они будут вести себя скромно и заниматься исключительно своими делами, не возмущая спокойствия ваших народов и не вмешиваясь в дела вашего государства.

Переходим к той части вашего письма, в которой говорится о привилегиях наших купцов: ваше пресв-во утверждаете, что привилегии эти и велики, и многочисленны, хотя не совершенно тождественны с теми, которыя были пожалованы отличным царем, отцом вашим.— Искренно сознаем вашу благосклонность и милость к нашим подданным и благодарно повторяем — — — желаем, чтобы не было забыто, что сии привилегии были искуплены великими утратами, опасностями и даже потерею жизни многих из наших подданных. Ибо когда, изо всех смертных мы первые открыли путь морем в Московию, много перед тем погублено было кораблей и многие пожертвовали жизнью — — — прозорливейший государь, отец ваш, за толикия их утраты и неисчислимые труды признал справедливым, чтобы они одни (исключая прочие народы) плавали по реке Двине и чтобы их товары и имущества были свободны от всяких пошлин и сборов. Мы надеемся, что вы не только захотите продолжать, но и увеличите благосклонность блаженной памяти отца вашего к этому обществу не смотря на то, что вы были огорчены агентами этого общества и нескромностию и наглостию их.— Если же ваше пресв-во признаете за нужное допустить [283] (до производства?) этой торговли не только наших подданных, но и всех других, мы убедительно просим, чтобы вы великодушно (избавили) товары и имущества наших подданных от всяких пошлин и сборов — — — также чтоб вы не оскорблялись если мы воспрещаем эту торговлю тем, кто не принадлежит к тому обществу и по закону наказываем их за оную. Ибо у нас обычай предоставлять привилегию на плавание каким либо путем только тому обществу, которое первое откроет этот путь, и наказывать тех, кто будет стараться нарушить таковую привилегию. И в этом отношении, точно также как вашему пресв-ву угодно, чтобы ваши подданные вам повиновались, справедливо, чтобы и наши подданные покорялись нам и законам нашим.

Для того же, чтобы вам известно было, кто из наших подданных принадлежит к обществу и кто не принадлежит, имена первых, изложенныя на письме, будут переданы вашим депутатам, чтобы — — — они хранились в Москве в ведомости. Согласно с этим установлением можно будет явно усмотреть, кто из наших подданных производит торговлю с милостиваго нашего разрешения, и кто вопреки наших повелений ослушается и не повинуется — — — в особенности мы просим, чтобы за долги тех, кто нам ослушен, не подвергать взысканиям общество или кого либо из общников.

Наконец, чтобы дела решились между вами, брат наш любезнейший, и нами спокойно и благодушно и чтобы течение нашей дружбы и сношения наших подданных возъимели вечное продолжение, благоволите ваше пресв-во царскою милостию признать (агентами?) Роберта Пикока и Ивана Чаппеля с их слугами и прикащиками, которые находятся ныне в опале вашей, и освободить задержанные ради сказанных Роберта и Ивана товары и имущества наших купцов. Также, дозвольте, чтобы они сами и их прикащики и слуги приходили с имуществами и товарами общества к пристани Св. Николая ранее прибытия кораблей, как они обыкновенно делали каждый год. Таким образом эта торговля между нашими подданными будет процветать с великою пользою [284] для наших государств: и мы, с готовностию сестры, будем всегда взаимно оказывать вашему пресв-ву всякия услуги величайшей дружбы.

Молим всеблагаго и всевысочайшаго Бога, неба и земли Создателя, да хранит ваше пресв-во на многия лета невредима и цветуща.

Дана в королевском дворце нашем Гринвиче 23 дня месяца Марта в лето Спасителя нашего Иисуса Христа 1585-е (1586), королевствования же нашего в 28-е. [285]

Пресветлейшая и могущественнейшая государыня, друг и сестра любительнейшая.

Необычайная слава, распространившаяся об отличном разуме вашем, о редких добродетелях и качествах истинно достойных столь великой государыни, и часто подкрепляемая речью отличнаго мужа доктора Якобия, соделывает, что мы от искренней души любим ваше пресв-во и пламенно желаем вам всякаго поспешения и благополучия. Также не можем не озабочиваться о вашем здравии и невредимости. По этому мы не только посылаем, как у нась было просимо, искусную и опытную повивальную бабку, которая искуством облегчает страдания родов, но вместе с тем отправляем и нашего врача, который обыкновенно заботится о нашем здоровье, вышесказаннаго доктора Якобия, человека уже вам прежде известнаго и исполненнаго уверенности, что врачебным искуством, в котором он превосходен, он будет руководить действиями повивальной бабки и наверно принесет пользу вашему здоровью. Чрезмерно желаем, чтобы мы с сестриною любовью могли наилучше угодить вашему пресв-ву не только в этом деле, но и во всяких других, которыя будут вам угодны. Да сохранит ваше пресв-во Всеблагий и проч.

Писано в нашем дворце Гринвиче, 24-го дня месяца Марта, лета от Р. X. 1585 (1586), королевствования нашего в 27-й год. [286]

От Бориса Федоровича Годунова наместника (?) всея России и царей (?) Казанскаго и Астраханскаго, главнаго советника, боярина конюшаго; наследнаго князя области Важской и проч.; тебе, Еремею Виллиамовичу, низкий поклон. Будь ты, мой добрый Еремей, здрав.

Даю тебе знать, что королевна Елисавета Английская, ея сановники и бояре недавно писали мне грамоты весьма непригожия и весьма неприличныя, смешивая в них дьяка со мною, что немалая поруха моему княжескому достоинству и чести, как тебе ведомо; что мне весьма прискорбно. И писали также в тех грамотах, будто я не уважил и не защитил королевниных гостей, а допустил всех чинить им неправды и обиды. Тебе, Еремей, известно как я себя вел, как я защищал их ради королевны Елисаветы, и во внимание к ея доброте и милости молил за них царя, который для меня пожаловал их повольною грамотою, каковой никогда доселе им жаловано не было, чтобы ни с них, ни с их товаров не брать никакой пошлины ни в каком месте сих областей; помиловал Роберта (Пикока), простил его вины; во всех местах объявил свою милость; повелел уплатить им все спорные долги; и оказал многия другия милости хорошо известные тебе, любезный Еремей. А потому я, по неудовольствию, на сей раз не отвечал на грамоты королевны Елисаветы, ея сановников и бояр; но, с Божиею помощью, буду писать им потом подробно мои мысли и то, какова была моя любовь и дружба к королевне Елисавете и к ея подданным.

А пока, я послал к тебе, мой добрый Еремей, с Франциском (Черри) в знак продолжения моей к тебе благосклонности, пару соболей и кусок золотой парчи: носи их ради меня. [291]

Напресветлейший княже, брат кровный и приятель любезнейший!

Дошли нас от вашего пресв-ва две грамоты, одну нам отдал Еремей, (Горсей) а другую нам отдал Фрянчик Херим (Франциск Черри) наши ж подданные, и мы их приняли с великою радостью; и как их перевели на свой язык, и мы их любително вычли, и в те же поры Еремей мне дары отдал и жаловалную грамоту, которую еси пожаловал нашим торговым людем, и нам то учинилось в [292] великую любовь, что нам такую великую радость принесли, как не лзя словом изрещи: и мы такую великую любовь вашу учнем держати за великий дар, и о том учнем промышляти, чтоб нам против тое любви вам по томуж отработать, коли уж промеж нас такая любовь ссталася; а и того хотим, чтоб те наши подданные, которые вам гнев принесли, хоти и поучены будут, толко б вперед болши того об них писанья не было; да и того просим, чтоб ваше пресв-во велел все с сыском учинити, и в том ся начаем по нашему крепкому приказу, что они станут вперед смирно жить, а им то вперед прибыточнее будет.

И ныне послали есмя к вашему пресв-ву чесного человека, Елизара Флечера мастера наших книг богомолных, ⁷⁵ который бы промеж нас братцкую любовь укрепил и о грамоте жаловалной, и о торговлях о всяких и о делех о всяких прямой договор с вами учинил, и о том прошаем, чтоб вы ему верили во всем.

А что ваше пресв-во ко мне в грамоте пишет, чтоб нашим подданным в государстве вашем поволно было торговати, и мы то тебе припоминаем, о чем есмя преж сего в грамотах своих к вам писали, что от прародителей наших королев Аглинских жаловалные грамоты даваны торговым людем, которые впервые на Русь дорогу нашли морем, с великими убытки и с томленьем, ино иным не пригодитца на Русь ездити, которые ся не убытчили и не промышляли тем первым путем, и нам непригож тех грамот прародителей наших рудити.

А что в Онтонове деле и о товарыщех его и о должникех, и мы начаемся, что ваше прес-во, услышав речи у того Антона (Марша), с своими подданными его управишь. А что отец твой блаженные памяти тому Антону дал жаловалную грамоту, что ему волно в Астарахань и в Сибирь ездити, и нам то ведомо, и нам ся то видит, что у товарыщев его с ним рознь, и мы о том прошаем, чтоб та рознь промеж их была в смиренье, а промеж бы нас любовь была, [293] также б и торговля в любви была; потом прошаем, чтоб Ивану Капелю его рухляди и другая половина отдана была.

А что ваше пресв-во ко мне грамоту прислал с Фрянчиком и приятельскими словы ко мне писал про тех людей наших, которые ныне на Москве живут, что они к тому делу не годны, и о том еси нам припомянул, чтоб мы великаго и разумнаго человека, который бы был к тому годен, прислали к тебе, который бы на крепко берег промеж нашего братства и любви, и ведал бы о всяких торговлях и всю б брань промеж тех торговых людей розсудил, и нам то от вас в великую любовь, изо всех дел то есмя полюбили, и послали есмя ведомаго человека, Елизара Флечера, и приказали есмя ему о вечном приятельстве, чтоб он вечность сделал, и о грамотах жаловалных и о торговлях; а он преж сего бывал во многих землях у королей и у княжат наших порубежных земель и меж нами перемирье делал, и начаемся, что ваше пресв-во его пожалуешь и милостивно его выслушаешь и ему во всем поверишь а мы того просим, чтоб ваше пресв-во во всем ему верил; да с ним в товарыщех первой по нем, Августин Фулкиш, (Фулькс) человек прямой и чесной и к тому делу учинен, приказали есмя ему с ним всякие дела ведати, потому что те, которые на Москве от наших людей торгом промышляли, нелзя им отъехати в Аглинскую землю, нолны дадут ответ в своих делех, немного того дела будет, покаместа тот наш посол всякаго дела разведает и брань ту промеж их смирит и торговлю всю прямо уставит, а как ся то сделает, и в те поры их в Аглинскую землю отошлют, и мы, смотря по их вине, с ними ся управим; а о том просим, чтоб так учинилося, покаместа наш посол с Москвы поедет, никаков бы нашь подданной Англичанин с Москвы не отъезжал, чтоб ослушалников наших нашли; а будет иных подданных наших, их товарыщев, тут нет, и вы б, по нашему прошенью, тех сыскали и с товары их прислали к нам в Аглинскую землю.

А последнее просим о Еремее (Горсее), как от вашего пресв-ва, нашего любезнейшего брата, отдал нам ваши [294] поминки и жаловалную грамоту, добре было нам за честь то посолство, да не ведомо для какие притчи тайно из нашего государства выехал, и приказали есмя своему послу, чтоб исполнил его дело явно и в Аглинскую б землю его прислал, чтоб наши думные люди, чего он доведетца, то б над ним и сделали; а тому ся добре дивим, что он дурак так сделал, и в той брани начаемся, что он вашего пресв-ва ближним людем много докуки чинил. А сверх того вашего пресв-ва сестра о том Бога молю чтоб Господь Бог ваше пресв-во сохранил здрава во многие лета.

Писана в королевстве нашем, в городе в Гринвице, Июня 6-го числа, лета 1588, государства нашего 30 лета. [296]

Пресветлый княже и кровной нам приятель любительнейшей!

Добре нам любителны твои грамоты были, которые еси к нам прислал с Еремеем Горшем (Горсеем), таково же и дары твои, которые еси ко мне в те ж поры прислал с тем Еремеем, добре были любителны, и вызнали есмя с вашего величества ⁷⁶ великую к себе любовь, и в грамотах есми напресветлейшего брата нашего царя то узнали, что ты в начале наших подданных бережешь и за твоим печаловальем грамота им жаловалная дана. Также и прошлого году, как есми посылала Франчишка Хера (Чери) к царю, к брату нашему любителнейшему, и твое в-во его безмерным своим жалованьем жаловал, и мы тебе за то слушие много челом бью.

А что в-во твое у нас того хочет, чтоб иных государств подданых мы позволили пропущати на Русь, чтоб есмя им ничем не мешали, чтоб им на Руси волно было торговати; и хотя б нам мочно то сделати, их не пропущати, и мы, для твоей просбы, то любително учиним, что их не замаем и на Русь их станем через море пропущати волно тою дорогою, которую первое нашли наши подданые великими убытки, и мы то любително для твоего прошенья сделаем.

А другое чего ваше в-во у нас прошаешь, чтоб все подданые наши и те, которые не с ними в товарыщех, ездили б на Русь и там бы им волно было торговать; и нам было за то нечего стоять, мочно было нам то все сделати только б мы преж сего не дали жаловалных грамот своих [297] тем, которые преже нашли новую дорогу во все государства; и ваше в-во сам ведаешь, что такое великое дело, что дав жаловалные грамоты, да их порудить, и нам того сделати невозможно.

А о том у твоего в-ва прошаем, чтоб еси велел сыскати про того Онтона Мерша и про его должники с товарыщи, и о непрямом долгу Онтонове и о животах Ивана Капеля, (Чапеля), которые не все отданы, велел бы еси сполна отдати, и начаюсь, что ты для нашего прошенья то сделаешь.

А что нам лутчи будет развее то, чтоб нам поукротить брани, а болши того б любви прибавити и миру с братом нашим любителнейшим и насилнейшим царем Русским и укрепить бы, послали есмя того для чесного мужа Елизара Флейчера на Русь, мейстра наших книг богомолных (нашего секретаря у принятия прошений); и тому есмя приказали о всех делех постановити о любви и о торговле; и ваше б в-во его жаловал и его к себе пустил и ему верил, о том тебе много челом бью. А также о Августине Флюцесе, (Фульксе), которого есмя в болших гостех ныне послали, просим у вашего в-ва, чтоб еси его жаловал и был бы под твоею обороною, а мы то дополна ведаем, что тебе во всех делех чесно и прямо станет служити. А болшое последнее просим, чтоб еси Елизара Флечера, которого есмя послали к Москве, выслушал бы еси его речь, что он станет говорить. И живи счастливо.

Писана в вотчине нашей в Гринвице, месяца Июня 6-го дня, лета от Рождества Христова 1588, королевства нашего 30-го. [313]

Елисавета Феодору.

Приняли есмя грамоту вашу тое, которая послана с вашим толмачом, с Романом Бекманом, и в ней написано многие жалобы на наших гостей, которые торгуют в вашем государстве и области. Первое жалуетесь, что наши гости должны вашей казне и вашим бояром и землям и вашим подданным людем во многих денгах, и роспись тому долгу к нам прислал с вашею грамотою, за вашего болшого диака Ондрея Щелкалова приписью, и ту роспись толмач вашь отдал нашим советником. Также ваше в-во жалуетца на наши гостины приказщики и купцы, что они в вашем государстве живут недобрым обычаем, смутою, и грамоты свои посылают в иные государства о вашем государстве о разореньи мира, будто научают приходити на ваши государства. И также пишете о Иване о Капеле, что он приходил в ваши государства прилики для, будто он Агличанин и гостин слуга, а он Любчанин, и что он жил в вашем государстве лазуческим обычаем и извещаючи и отписываючи в Колывань к Свейскому и к Датцкому то, что убыточно вашему государству, и что он довелся за то казни, и вы его пощадили и не казнили нас для. И также пишете, что Роман Пекок и Еремей Горший грамоты писали о том, чтоб затворити дорога к вашим государствам морем ото всех иноземцов, чтоб нашим гостем одним приходить, да и иные будто многие дела писали, что не пригодитца людем так делати, живучи в чюжих государствах; и Роман Пекок и Иван Капель и Ульян Тромболь и Еремей и Онтон (Марш) то все будто воры и не пригодятца жити ни в котором государстве.— И объявляете нам, что те все долги, которые писаны на наших гостех в вашей грамоте и в росписи, которая за вашего в-ва диака приписью, которые долги Антон Мяршь имал и кабалы иные на собя давал особно, а иные давал на товарыщев [314] своих на Аглинских гостей, и что Онтон Мяршь сказал перед вашим диаком и советником, что Онтон долг имал на наших гостей, то ваше в-во приговорили тот долг имать из животов наших гостей; и то б нашим советником было ведомо, каким обычаем ваши советники то дело судили, и для того ваше в-во прислали к нам роспись о всем о том деле за вашего диака приписью, и также прислали есте того Онтона Мярша с тем толмачом, чтоб его поставить с очей на очи с Романом с Пекоком и с Иваном с Мериком, чтоб ему то дело подлинно известить перед нашими советники.

И также, прелюбительной брат, в своей грамоте к нам пишешь, что для того есте пожаловали, дали нашим гостем поволную грамоту нашего для прошенья, что такого великаго ослобоженья не бывало при отце вашем блаженные памяти к нашим гостем, и мы б того для доброхотство держали к вашему государству и к людем, и чтоб нашим гостем, которым дано се освобоженье, иных иноземцов от вашего государства не отбивать, которые похотят ехати к вам с торгом, и также б не мешали иным гостем нашего государства, не тех наших гостей товарыщем, которые похотят торговать в вашем государстве с вашими с подданными людми.

И в той же вашей грамоте последи написано, что есте приговорили с своими советники и заповедь учинили во всех своих государствах, что не велите вывозить из своего государства в иные земли воску нисколько, развее менять за селитру, за зелье пищалное, за серу и за свинец, и нам бы приказати своим гостем, чтоб они тех товаров много повезли в ваше государство, и то б они меняли с вашими приказными людми и с гостми за воск, которой живет в ваших государствах.

И по всем тем статьям, которые написаны в вашей грамоте по ряду, мы ответ учнем чинить, что явно будет тот ответ от такой государыни, которая жадает вашей любви и соединенья. [315]

Первое о том, что прошают всех тех денег, которые написаны в вашей грамоте и в списке на наших гостях, которым ослобожено в вашем государстве торговати, и мы тому подивились, что такая жалоба вашего царскаго в-ва на наших гостей, что они должны такими великими денгами, а платить не хотят, только мы памятуючи, что они нам и советником нашим часто жаловалися и нам докучали о том, что некоторые их купцы и слуги, которых они посылали торговать в те земли, не гораздо над ними учинили, потому что они искали своей особной прибыли к убытку тем гостем, у кого они служили, и мы тотчас опознали в том деле некоторые великие неправды, или умышленье в том прошенье, и для того, чтоб то дело истинно явно было, приказали есмя своему Аглинскому болшому казначею князю Борлею и князю Букерску и нашему болшому диаку Францису Уалзингаму, трем из наших тайных советников и велели есмя им о том деле сыскати и роспрошати наших гостей, как тому делу можно сстатись, что такая жалоба от такого великого и славного государя пришла на них, что они своего долгу не платят, которым они должны в Русской земле, к нашему к великому бещестью и ко всем нашим людем.— Но по нашему приказу, наши советники призвали перед себя наших многих гостей с очей на очи с вашим толмачом и с Онтоном и с Иваном с Мериком, а Романа Пекока в те поры не было в нашем государстве, ныне он в восточной стороне в немецкой, за своим торговым делом. И первое они почали опрашивати Онтона Мярша и говорили ему, чтоб он им сказал, почему на них такие многие кабалы, которые написаны в росписи и коим обычаем те он кабалы давал за своею рукою за гостей, а гостиной болшой приказщик и купец в те поры сам был в твоем государстве; и сверх того его спрашивали, дошло ль то до гостей, что он имал; и велели ему написать и приписати своею рукою, коими и какими обычаи то дошло до гостей.— И Онтон Мяршь, ведаючи, что ему отвечать нашим советником и ведаючи ж то, что им известно про его торговлю в Амборхе и в Любке и по иным местам, и в той [316] торговле от наших гостей сам себя отвел; и ведал же и то, что они могут довести, где он и его складчики, которые не наших гостей, те многие денги дели, которые написаны в той росписи и что много того долгу не доведетца платить; и он им бил челом, чтоб они ему дали с той росписи, список о том долгу слово в слово, как написано в вашего в-ва в грамоте и в росписи, а он им ялся о том о всем подлинной ответ написати, сколко тех долгов доведетца платить по правде и на ком те долги имать и по правде доведетца платить и они ему то писмо дали из росписи по его прошенью и срок ему дали все то подлинно написати. И после того тот Онтон Мяршь по времени учинил писмо и ответ тому делу, как собе сам захотел; и как у него то писмо готово, и позвали его перед себя два из тех наших советников, казначей наш да дьяк, и он дал им писмо и счет за своею рукою о всех тех долгех, против вашей росписи; и то мы его писмо послали к вашему в-ву с тем человеком, кто сю нашу грамоту привезет, и чтоб ваши советники того писма посмотрили и об нем подумали.— И явно есть по тому писму, что не доведетца ничего нашим гостем платить, толко тот долг на самом и на Ульяне лежит, а иные долги лишние на него взговорили, а иные долги заплатили из его живота ваши приказные люди, которые у вашего диака в руке, а иное доведетца платить Ульяну Трамболу за его особной счет. И по его Онтонову ответу явно есть, которые долги доведутца самому платить, и те его долги мочно платити из его живота, которые остались у дьяка вашего в руках, а того его живота болши того, что он кому виноват.— И советники наши взяли у него ответ в писме, и хотячи то ведати от чего то ссталось, что ему верили, и также чтоб им ведомо было, почему тех долгов прошают сперва и ищут, а гости наши известили им, да и тот Онтон Мершь сам сказал, что дана была ему от вашего в-ва особная поволная грамота про себя особно торговати, ездити к Астрахани и к Печере и по иным местом, и в той поволной грамоте он был отведен от наших гостей, и то было подлинно ведомо вашим приказным людем и гостем, [317] что вашего великого к нему жалованья, что у него была ваша освобоженая грамота за вашею печатью, того ради ему так и верили, то было не для наших гостей.— И также известно советником нашим, как уж они гораздо дело то сыскали, что гости ваши сперва искали того долгу на Онтоне на Мерше, и долгое время на него на одного били челом, а не на гостей; да и о том били челом чтоб твое в-во велел живот у него взяти и им заплатити: и по их челобитью животы его взяты, и из того заплочено вашего в-ва боярину Борису Федоровичю 4000 рублев, также и иным плачено.— А про тот живот тот Маршь сам советником нашим сказывал и явно есть по его челобитной, которую он давал вашим советником о том, чтоб ему те животы взяти из руки вашего диака, а ещо у него у вашего в-ва у дьяка в руках на 10,000 рублев; и гости наши советником нашим известили, что тот Онтон в том челобитную сам давал боярину Борису Федоровичю и иным вашим советником, и введено в той челобитной не токмо об его животах, которые были у вашего диака в руках, чем было мочно вашим гостем и иным вашим подданым людем заплатити, но и о том его извещенье, что которые долги на нем прошают, и те были его долги собинные, и что он не смел прошати животов своих у вашего диака, потому что он великой человек в приказе. И список с тое челобитные тот Онтон Мершь дал нашим советником, переведчи на Аглинской язык, и ныне то послано с тем гонцом к вашему в-ву, к кому то было писано, прошаючи по той челобитной управы у вашего в-ва. Да и то наши советники доведались по сыску сему делу, что Роман Пикок, наш гостиной приказщик, о кою пору он на Руси был и послышал, что тот Онтон одолжился твоего в-ва Московским подданым людем, и он извещал вашему дьяку и иным вашим приказным, что у того Мерша был карабль в вашем государстве усть Колы нагружен с товаром, и того для, чтоб его долгу не огласно и не безчестно было нашим гостем, и они били челом, чтоб приказали тот корабль и с животом взяти; и по их челобитью того не сделали, [318] толко дьяк ваш приказал тот карабль отпустить от того места и ослободил некоторым Русским вашим подданным людем, которые жили усть Колы, тот карабль отпровадить от того места к Амборху.— И толко б тот корабль по наших гостей челобитью взяли, ино было все долги мочно заплатити, которые прямые долги, и по сему розсуду мочно угодати, что было вашего в-ва приказным людем чем тот долг, которой тот Мершь имал, мочно заплатить без бесчестья наших гостей; а мы о том подлинно ведаем, что они таким бездельем земли нашие не хотят избещестить, и мы тому дивимся, что ваши подданные люди покинули на Онтоне на Мерше искати и ищут на наших гостех и платежю на них прошают, а они с ним не торговали, а сверх того те Онтоновы животы, которые поиманы, лежат у ваших у приказных людей и держат их тайно, а тем не платят долгу его. И сего ради прошаем у вашего в-ва для соединенья и любви, которая была меж отца вашего блаженные памяти и ныне обновилась меж вашего в-ва и нас, чтоб вашего в-ва державному и пречестнейшему шурину, Борису Федоровичю, того дела велел сыскати накрепко иными советники, которые б люди мирны к нашим гостем, потому что у наших гостей ничего нет того живота, и чтоб те долги имати у тех, которые должны.— А будет Онтон Мершь может довести, что доведетца платить того долгу, и вы велите на нем то доправити, чтоб то на гостех не пало. А то дело недобро, что для ради одного человека Агличанина которой жил на Москве, ни гостиной приказщик, ни что, а гостем за него все его те долги платить, которой он сказывает, что сам должен; и на то смотря иной кто человек зломыслен, да стакався с ним нароком за один, скажет что на наших гостех, да такие долги всегды станут на них править. А то есть явно по кабалам, которые Онтон Мершь давал за своею рукою, что иные те кабалы писаны были в те поры, как Роман Пекок жил на Москве приказщиком, и ведомо было всем вашего в-ва гостем и торговым людем вашего града Москвы что тот Роман Пекок был гостиной приказщик, а не ведал он про те долги, и [319] те, которые Онтону верили, ему подлинно о том не сказали, для того, что они промеж себя тайно мыслили, так они то дело тайно и держали и ему о том не сказали, а он у них спрашивал, чем Онтон им должен, и они ему про то ничего не сказали. Пресветлейший государь, тебе было ведомо, что нашим гостем убытки стали многие тысечи рублев от мелких торговых людей и гостей вашего государства, толко они им терпят тем обычаем, будто им не должны; а тем людем, которые так делают, мочно верити. А будет нам без досады говорити, ослободити о старом долгу, который был нашим гостем взят на отце вашем блаженные памяти, которой он взял у них, и с иными их убытками, которые им не отданы, как сами сказывают, и тот долг не менше 60.000 рублев. А советники наши, по своему роспросу и сыску о тех долгех, доведались, что сколко бы ни буди Онтон Мершь должен был, и того было прошать на наших гостех не пригодилось. А Онтон про те долги так сказывает, что он те должные кабалы того для на себя давал, как о том у него написано в его счетной росписи, которая послана с сею грамотою, а писмо его Онтонова рука, да и челобитная его, которую он давал твоему в-ву о своем животе, чтоб ему долги свои заплатити, и с тое челобитные слово в слово с тою ж счетною росписью послана, а писана о том же что он должен был вашим подданным людем в своей особной торговле, и то явно есть в его челобитной, которую он давал на Романа Пекока и на Ульяна на Тромбола; также и то есть в той же росписи сколко у него запасов было приготовлено про Западные стороны и про Ишпанскую землю, (т.е. для Германии и Нидерландов); и то он объявил, сколко бы ему прибытка было, толко б тот его запас оттуда воротился назад; и те долги в чом он должен в том его особном запасе, и по его счету то все его особной долг, и все те долги мочно было заплатить тем его караблем и животом, толко б его карабля не отпустили в те поры, как Роман Пекок о том бил челом; и в том деле вашего в-ва приказные люди виновати, которым было в ту пору мочно о том деле приказ учинити.— И того ради [320] начаемся, что ваше в-во, советуючи с своими разумными советники, и опростаете от того долгу наших гостей, чтоб вперед на них того не прошали.

А о Романе Пекоке и о Иване Капеле, что они себе не гораздо делали не токмо в своей торговле, но и про вашего в-ва земли и области, будтося имели они в себе измену и будто они ссылались и вести давали в иные государства по вашим рубежам к тем, которые были недруги вашему пресветлейшему в-ву, и пишете, что вы хотите послу нашему или нашему гонцу о том известити, как они у вас будут, а толко не лучитца послов, и вы хотите то отложити к иному времени; и мы ныне грамоту вашу приняли, и что в ней написано прежние жалобы на того Романа Пекока да на Ивана Капеля, а сверх того жалоба и на всех наших людей, которые живут на Руси, и называете их воры; и мы про то вырозумели, что та вашего в-ва грамота указывает на роспись, которую роспись диак вашь писал к тому, чем бы ему что довести на них; и чаяли мы то, что потому, как в вашего в-ва грамоте про те их вины часто написано, и мы чаяли, что явны нам будут некоторые великие дела, по которым мочно было нам их казнити, и за что нам бити челом вашему в-ву, чтоб вы их нас ради пощадили. И мы того ради велели своим советником пересмотрити тое росписи, чтоб нам известно было про их вины; и они пересмотрили все те дела, что диак ваш собрав, на них написал и ничего великих дел не нашли, кои бы приточны к смущенью вашего в-ва области, ни иного ничего, не про что было такого дела вашего в-ва уши и доносить и не почему достойну было быть казни смертной Ивану Капелю; также не чего ради было у него отнять наши гостины животы, которые тогда у него были в руках.— И ни по которой вине для чего было Ивана Хорбия (Горнби) мучити, потому что он хотел толко грамоты свои о торговле провести. А болшое дело, которое написано в той росписи на Ивана Капеля было то, что некоторой человек, имянем Рыцарь Релф, (Ричард Ральф) и служил он у гостиного приказщика, и он, отписываючи к своему товарыщу, написал се слово к [321] сему розсуду, что гости прислали того Ивана Капеля в их дела взирати и знати гораздо как лазучити, указываючи на то, что он ведает смотрити в их неверной службе к своим государем.—И за такие безделные грамоты не чего для было человека казнить смертною казнью, или в тюрму его сажати, или гостины животы, которые у него были, отняти и не отдати опять.

А мы извещали вам нашими грамотами, которые есмя сь Еремеем Хорсием (Горсеем) послали, и после того и опять извещали есмя вам, что Иван Капель был Агличанин, нашь прироженной подданой, а не Любчанин, и наши гости посылали его на Русь от себя торговати; и вашему в-ву было ведомо, что у него была ваша освобоженая грамота прислана к нему с Москвы в Ярославль, и ослобожено было ему ездити и жить и торговать в Казани от гостей; и мы не слыхали худого про его житье в Казани, и торговал он там безо всякого злого умышленья; и приехав он к Москве, хотел себя очищати ото всякой зависти, и сам себя своим изволеньем на смерть давал, будет бы кто мог то дело на него довести; и как он приехал назад в Аглинскую землю, и он клятву сотворил по своей Крестьянской вере, что никак такого дела у него в уме не было; и преставился здесе и трех месяц не дожив в своей земле; а все то от того, что он в тюрме лежал и от того здоровья его убыло и коротко ему житье учинилось, и с кручины преставился, что такое бещестье и муки ему учинились в те поры, как он добрым делом чести своей искал в том, что хотел он у наших гостей выслужить; и ещо осталось наших гостей живота, которые ваши приказные люди у того Ивана Капеля отняли на 3700 рублев, а ваше в-во по вашей прежней грамоте ялся им отдать; хоти в нынешней в последней вашей грамоте того не написано, толко обновляете те старые жалобы на того Ивана Капеля. И того ради чаем, что некоторые ваши приказные люди, у кого те его животы в руках, и они смущают вашему в-ву и мыслят такие дела, чтоб им гостей наших живот держать у себя. [322]

А про иные непригожие дела и про смущенье пишете на Романа Пекока и на Еремея Горша и про иных в гом же писме, будто они мыслили на ваше в-во; и те дела таковы ж, как и первые, потому что Онтон Мершь бил челом вашим советником на нашего гостина приказщика и в том на них доводил, будто хотели дорогу к Колмогорам затворить, чтоб иным иноземцам к Николе не ездить торговать тою дорогою, которую гости наши нашли, и того для, что он хотел на них довести; и он грамоту показал: писана из Амборха от торгового человека, от Ивалантина от Памера (Валентина Пальмера) и в той он своей грамоте пишет, что Ульян Тромбол через горы (сухим путем) приехал, с Москвы в Амборх, и ехать хотел в Аглинскую землю, и будто Ульян ему сказал в розговоре, что он гостем нашим хотел говорити, чтоб они Немец переимали, как они поедут к Николе. И также явно есть в той же росписи, что Роман Пекок грамоты писал к гостиным слугам, которые жили по городом, а не на Москве, чтоб они грамоты всякие переимали; и Роман то мыслил, что те грамоты переимать, которые к Онтону придут о торговле от Немец или от иных, чтоб ему ведомо было их злое умышленье, что тот Онтон Маршь ныне мыслил на наших гостей. А про тое грамоту (что) Валантин Памер писал, хоти в той грамоте и написано, что Ульян Тромбол ему говорил, будто он хотел гостем нашим о том говорить, чтоб иные карабли из иных земель к Колмогорам не пропускали, толко Ульян гостем нашим о том не говаривал, а они о таком деле не мыслили; толко та его грамота объявляет, что тот Онтон и Палмер тогда вместе торговали в те поры, как все те долги стали, которые написаны в росписи. А о том, что Роман велел грамоты Немецкие переимати, обычай таков у торговых людей ведетца, коли они торгуют, друг другу завидят для торговли, и мы того не хвалим же, что они так делают; а те грамоты толко о торговле были писаны, и им бы тем ведати, почему которой товар идет, а мы того дела не ведаем, как тому делу приточну быти к вашему [323] государству.— А Немецкие люди, живучи в вашем государстве, учинили нашим гостем многие убытки и бещестье в их торговле в том, что приезжают торговати тою дорогою, которую они нашли и не лзе было нашим гостем от них того терпети, толко б не для соединенья и любви меж нас; и то они знают, что мы им никак не велим против их о том противлятись, покаместа ваше в-во не отоймет у них прежние жаловалные грамоты, по которой они пошлины никоторые не платят, потому что иные иноземцы платят половину пошлин. И мочно вашему в-ву то разумети, чтоб мочно б нашим гостем дорога затворить от иных, которые тою дорогою торгуют, за то, что они с великими убытки тое дорогу нашли, и им бы давно возможно от иных дорога затворить, толко б мы приказом своим того им не заповедали. И мы того ж бережем, чтоб всей вселенной ведомо было про наше раденье, что мы хотим с вами держати нерушимую любовь, и начаемся, что и вперед будет меж нами нерушимая любовь и не переменитца, толко некоторые лихие люди не станут того мешать, которые ищут своей особной корысти, а не чести своему государю, и земле своей добра не хотят.— И для того, что ваше в-во приказывает к нам, чтоб нам приказать своим подданным людем, чтоб они дороги не отымали и не мешали иным иноземцом, которые хотят ездить торговать до вашего государства, также и нашим людем, которые тем нашим гостем не товарыщи, волно б было с торгом до вашего государства ездити торговать; и мы с раденьем того хотим, которые иноземцы поедут к вашим людем торговать, и тем помешка не будет, на том слово; толко б наши гости с своими поволными грамотами от иных отведены были, как преж написано; а иным нашим подданым людем, которые нашим гостем не товарищи, ездить не пригодитца, для того, что прародители наши тем гостем и детем, которые дорогу нашли, подавали жаловалные грамоты за их великие убытки, как они дороги проискивали, а мы те грамоты по тому ж укрепили собором, и для нашего великаго укрепленья тех нам грамот отнять у них порудить никак невозможно. [324]

А что В. Ц. В-во наопосле пишет, что есте приговорили с советники своими, что вам воску в иные ни в какие государства не пропущать, развее меняти на селитру, и на зелье, и на серу, и на свинец, и того ради к нам пишете, чтоб мы приказали своим подданым людем, чтоб они к вам тое селитру и свинец и серу привозили; и мы тому дивимся, что меж нас такая любовь есть, и гостем дан поволной торг, а ныне заповедь ново учинена тех умышленьем которые государю своему чести не хотят, хотячи порудить прежнее освобоженье; а мы в мысли своей про ваше в-во держим то, как вы о том прикажете нашему гостину приказщику и по его извещенью гости наши тем сподобят, что в нашей земле лучитца: а толко нам приказать своим подданым людем сподобити вас таким запасом, которой мы сами из иных земель емлем и держим про себя, и то нам обема будет убыток, как те доведаютца, у кого мы то купим, что промеж нас такой приговор; и они чинят цену великую и нам в том убыток будет великой. И по нашему разуму то прибылнее, чтоб гостем нашим тем промышлять и к вам привозить без таких заказов; а толко так учините, и наши гости, радуяся, тем учнут промышляти и привозити к вашему в-ву много товару, как к себе увидят ваше жалованье утвержено по тому ж, как их жаловал отец ваш блаженные памяти, не токмо с них пошлин имати, но и иным тою дорогою приезжати не велел.

И мы твоему в-ву челом бьем за твое великое к ним ослобоженье и ласку, и то ведаем, что вы их тем пожаловали нашего ради соединенья и прошенья, а не их для выслуги, и надеемся, что вы то ваше освобоженье к ним утвердите, в кое время посол наш у вас побудет, чтоб вперед того у них не отнять.

Да преж сего писала есми к вашему в-ву во многих своих грамотах, чтоб ваше в-во учинил указ о наших гостиных слугах, которые живут у гостей наших приказщиков на Москве и по иным местам в твоего в-ва области, почему им верити; и тогды б смуты не было меж наших подданых людей в долгех и в денгах, как было меж ими [325] преж сего, и о том докуку часто приносили вашему в-ву и нам.— И мы о том деле ещо ныне пишем вашему в-ву в сей нашей грамоте, потому что то дело надобно, чтоб меж обоих наших людей смуты в их торговле не было.— А дело то, чтоб на Москве не верили никакову слуге гостиному, которой там живет у их приказщика без того приказщикова ведома, чтоб у всяких дел припись приказщикова рука была, в займех ли или в торговом деле, чтоб ведомо было за них гостину приказщику ответ держати; а толко поверят кому без приказщиковы кабалы, или без приказщиковы приписи, тогды кто тому слуге что даст, на том на самом и возмет, а не на гостех, не из их животов ни на их приказщикех.— А которые слуги гостины, живучи у их приказщиков, а приказано им будет жить в их городех, а не на Москве, и приказщику о тех слугах по тем городом, где учнут торговать, отписать и известить, что те люди от наших гостей торгуют, и то записати на вашего в-ва казенном дворе, или в таможне, чтоб вашим подданым людем было ведомо про него и про приказщиково писмо, а в том бы писме приказщик гостин написал, в колке тому слуге верити; и которые имяна гостин приказщик даст в книги записати, и те б имяна были в книгах, покаместа те их люди не учнут худа делать. А будет приказщик, по делу смотря, похочет кого отставить, что ему вперед от гостей не торговати, после того как имя его в книгах написано будет, и приказщик о том человеке известит, и тогды б имя его из книг вычернити; и после того тому человеку до гостиной торговли дела не будет, также и гостем до него, ни до его торговли дела нет же; того ради, чтоб никакой человек прилики для не назвал себя наших гостей товарыщь, которым такова ослобоженая грамота дана, хотя он себя из тех которому сыном назоветца, кто в той грамоте имянем написан, а похочет тех наших гостей именем чти и веры себе залести, а ваших подданых людей обманывати, и тем бы наших гостей не поклепали напрасно.

И того ради сердечно бьем челом вашему в-ву, чтоб вы пожаловали велели ваши жаловалные грамоты изнова [326] переписати и опять дать за вашего в-ва печатью, чтоб имяна инако написати, которые в той грамоте написаны, и теми б имяны и с титлы писати почему знать тех наших гостей в Аглинской земле, то есть тем Аглинским гостем, которые ищут новые торговли. А которой наших гостей приказщик, кого они учнут посылати, будет в вашего в-ва земли надо всеми нашими Аглинцы болшой, и о том мы от сердца бьем челом вашему в-ву, чтоб вы его пожаловали своим береженьем, велели его беречи, чтоб он был честен в своем приказе, а те б, над кем он приказан будет, покорны ему были, и они б ему не противлялись; а ваше б в-во приказал своим приказным людем, будет которые станут против приказщика протипитись, и тому б не дали жити в вашем государстве, а выслати бы его оттуды в вашего в-ва опале.

А преж сего, как ещо к нам от вашего в-ва грамота с вашим толмачом не пришла, послали есмя к вашему в-ву посла своего одного из челобитьих мастеров (Флетчера) ответ держати за наши гости против Антонова долгу, да и о том, чтоб гостина торговля утвержена была по вашего в-ва прежней ослобоженой грамоте, и начаемся что вы его по ся места выслушали с милостью, и то дело чаем добрым обычьем совершилось. А Онтона Мерша опять воротим к вашему в-ву с толмачом с вашим в будущие наши карабли, чтоб ему явить перед вашими советники то, что он здесе сказал, что то его долг особной и что у него есть на Москве и в иных местех в вашем государстве чем тот долг заплатить, которой не плачен.— Да он же говорит, что ему мочно по правде того долгу досталь накинути на Ульяна на Тромбула, а Ульяну есть чем то заплатити.

А ныне сердечно у нашего дражайшего брата прошаем, чтоб вашь честнейший шурин, наш прелюбителный племянник Борис Федорович промыслил о всех статьях, что в сей нашей грамоте написано и иные ваши советники с ним же, и приказали есмя послу нашему о том бити челом, и послали к нему список с сее нашие грамоты, чтоб ему все было ведомо, и с вашего в-ва грамотою и с росписью, которую толмач вашь нам дал. А список есмя с того оставили [327] у себя, и для того послати, чтоб им ведомо было, чтo вашего в-ва диак к нам написал вашего в-ва имянем, и для того, чтоб никто не говорили, что не прямо переведено; и для того, чтоб лутче разумети написали есмя сее нашу грамоту шире нашим Аглинским языком, потому что нам известно, что с того языка легче Латынскаго языка перевести.

А ныне, велможный, пресветлейший и пресилнийший самодержец, нашь дражайший брат, предаем вас и вашу преславнейшую царицу, нашу дражайшую сестру, во оборон всемогущему Богу.

Писана в нашем дворе Ричмонде, 15-го числа Генваря, лета от Рожества Господа нашего 1589-го, королевства нашего 31-го.

Комментарии

67. Это слово в подлиннике написано согласно с Русским произношением.

68. Смысл точнее соответствует Русскому: «Мне наплевать».

69. В 1569—1570 годах с Андреем Совиным.

70. Приводя это письмо в Английском переводе, Горсей пишет: «Еремей сын Вильяма возведенный в дворянство» очевидно, что этим выражением он хотел указать, что отчество его было писано в вичем и что Годунов не называл его «Еремеем Вильямовым» или по тогдашнему «Ульяновым», а «Вильямовичем».

71. Волков был конюшимь Бориса Федоровича Годунова.

72. Великий Государь Царь и Великий Князь.

73. Сэр Франциск Вэльсингэм.

74. Локоть — мера.

75. Эгидий Флетчер, состоящий у принятия прошений, нам подаваемых.

76. Во всем переводе этой грамоты Борис Феодорович титулуется величеством очевидно вместо владетельства, титула лордов — Lordship.

(пер. Ю. Толстого)
Текст воспроизведен по изданию: Первые сорок лет сношений между Россией и Англией. 1553-1593. СПб. 1875