ЦИММЕРМАН Э.

ПО СЕВЕРНЫМ ОКРАИНАМ АФРИКИ

Путевые очерки.

ПО ЕГИПТУ.

(См. июль, стр. 177)

IV. Каир.

Прожив более двух недель в скромном тихом Гелуане и освоившись там несколько с типами разных народностей, я, когда вернулся в шумный, многолюдный Каир, был уже в состоянии более сознательно следить за кипучей жизнью уличной толпы, сплотившейся из разнородных племен и наречий. Нигде, ни в Европе, ни в нашем Закаспийском крае, ни в Америке, ни в Австралии, не приходилось мне встречать такое многообразие национальностей, сохранивших притом свои типичные черты, свои внешние облики, костюмы, нравы и обычаи, исповедующих каждая свою веру, говорящих каждая на своем особом наречии. И действительно, в Соединенных Штатах Северной Америки и в Австралии туземные племена совершенно искореняются европейскими пришельцами, а в городах туземцев там почти вовсе не видать. Притом в Австралию водворяются всего более выходцы из Великобритании, к которым присоединяются еще немцы и в небольшом количестве китайцы; а в Соединенных Штатах всякие иноземные национальности в короткое время сливаются с урожденными в Америке потомками англосаксонской расы, так что [635] дети иных наций лишаются племенных особенностей своих родичей и становятся истыми американцами. Иное дело в Египте: туземное племя неизменно пребывает здесь в своем первобытном состоянии, а разноплеменные переселенцы устойчиво сохраняют свои племенные свойства, свои обычаи и наречия. Когда мне приходилось на улице обращаться к прохожим за справками, то я всякий раз затруднялся, не зная, на каком диалекте заговорят в таком случае. Чаще всего, впрочем, приходилось прибегать к французскому языку. Однако, с полисменами, хотя бы даже с туземцами, я объяснялся большею частью по-английски, тем более, что полицейское управление вообще состоит в ведении англичан. Нередко случалось заговаривать также с немцами. Что же касается туземного наречия, то, как известно, в Египте древний египетский язык совершенно утратился. Следы его сохранились, правда, у коптов в их церковных книгах, но и то весьма немногие понимают это наречие, и никто не говорят на нем. Со времен вторжения в Египет арабов, там вошел в общее употребление язык арабский. Туземные племена, негры из Нубии и Судана говорят между собою на своем родном наречии, но знают также арабский язык.

В Каире сильнее всего поражали меня встречающиеся на каждом шагу контрасты. И действительно, в городе остатки древнейшей культуры то-и-дело сталкиваются с проявлениями современной цивилизации. Вот, например, перед вами ослик влечет двухколесную тачку, на которой разместилось с полдюжины женщин в черных хламидах, и тут же мимо этого как бы сохранившегося с искони омнибуса проносится по рельсам вагон, наполненный пассажирами и увлекаемый электрической тягой. Вот по многолюдной улице, шаг за шагом, переступает верблюд с сидящим на горбе бедуином в белом бурнусе, а мимо него на велосипеде быстро мчится отважная молодая мисс. И тогда как туземные жены ходят с прикрытым черной фатой лицом, в то же время с ними встречаются разодетые по последней моде с обнаженной шеей француженки. Такие контрасты поражают нового пришельца тем сильнее, что подобные столкновения первобытных обычаев с новейшими нравами встречаются на каждом шагу в ограниченных пределах города; а иногда они как бы тесно сливаются друг с другом, так что, иной обиход древности пристает к светским условиям современной моды. Вы видите, например, как по многолюдной улице бегут два разодетые [636] в пестрые куртки с позументами и в белые шаровары до голых колен скороходы, так называемые здесь сейсы. Вооруженные длинными шестами, эти черномазые нубийцы своим криком разгоняют народ, а вслед за ними несется щегольская коляска, в которой, гордо развалясь на подушках, сидит пышно разодетая леди. Вот сейсы, а затем и коляска останавливаются перед подъездом большого дома; с козел соскакивает лакей в модной ливрее, леди вручает ему визитную карточку, он передает ее вышедшему на тротуар швейцару, а затем скороходы пускаются бегом далее, и коляска несется за ними в другому подъезду.

Забавнее всего, однако, было смотреть, как иной важный джентльмен восседает на ослике, который, натужившись, скачет в галоп по мостовой, тогда как вслед за ним бежит мальчуган в рубахе, то-и-дело подгоняя палкой своего осла. Напомним еще, что подобные упомянутым контрасты представляют также примыкающие друг в другу старый, туземный и новый, европейский города. Там перед нами открывается лабиринт узких улиц, похожих скорее на галлереи, по которым немыслимы никакие рельсовые пути, по которым едва пробирается сквозь толпу влекомая осликом тачка или важно и мерно шагает верблюд с большою кладью на горбе; а местами в этом лабиринте красуется величественная мечеть с высоким стройным при ней минаретом; над мечетью нередко поднимается верхушка финиковой пальмы с ее перистыми листьями. A здесь, в новом городе, напротив того, раскинулись на современный лад обставленные прекрасными зданиями просторные площади, широкие бульвары и авеню, по которым пролегают рельсы электрических трамваев. Самым видимым местом, почти в центре города, служит оперная площадь, на которую выходит изящный фасад театра, а среди площади красуется бронзовая статуя победоносного полководца Ибрагима-паши, изображенного верхом на лошади. Близь театра стоит сооруженное из темносерого камня красивое здание почты, которая отличается своим образцовым внутренним устройством на современный лад. С другой стороны площади раскинут чудный парк, усаженный экзотическими растениями, рассеянными по берегам светло-синего озера. Около парка находятся роскошные гостинницы, рестораны и кофейни, в роде тех, какие встречаются на парижских бульварах. Здесь, впрочем, столики со стульями из кофеен выставляются под вытянутыми вдоль улиц арками, напоминающими собою арки по улице [637] Риволи в том же Париже. Под вечер горожане и туристы, пообедав в седьмом часу, собираются здесь веселыми группани и, покуривая из длинных змееобразных чубуков свое излюбленное наргиле, за чашкой черного кофе предаются на прохладе играм в домино или в шашки. A между столами то-и-дело снуют мальчишки, продавая газеты, спички, букеты чайных роз, а не то предлагая проходящим вычистить запылившиеся сапоги. На гуляющих по тротуарам туристов неминуемо нападают ослятники, требуя, чтобы иностранец непременно сел на их осла. От этих нахальных погонщиков, как бы не признающих за приезжими права ходить пешком по их городу, иногда трудно бывает отделаться. Я, впрочем, пожалел впоследствии, что слишком поздно спохватился. Как было бы всего легче избавиться от их грубой навязчивости: для этого мне стоило бы только купить красную феску. И в самом деле, не только туземное войско и полицейские носят такие фески, но также партикулярные лица, и к особе с красной феской на голове не пристает уже ни один ослятник, признавая как бы за таким лицом право гражданства и считая его оседлым обывателем, к которому приставать не подобает и, пожалуй, даже опасно.

Когда мне случалось ранним утром проходить по улицам города, то я постоянно встречал феллахов, которые вели на веревке коров вместе с их телятами. У подъезда иного дома такого феллаха поджидала обыкновенно кухарка с стеклянной посудиной в руке. Он тут же на улице доил свою корову, тогда как жалкий сосун-теленок с повязанной мордой грустно поглядывал на свою матку. Выдоив требуемое количество, феллах получал деньги и шел далее к другому дому, где повторялась та же процедура. Таким образом туземцы продают здесь молоко горожанам, которые, конечно, вполне уверены в том, что оно не разбавлено водой. Самые феллахи приходят в город из ближайших деревен, преимущественно из селения Шубры, близь которого находится один из дворцов хедива. К селению ведет на север из города чудная тенистая аллея старых сикомор и акаций. Всякий раз, когда мне случалось проходить по прямой, словно по шнуру вытянутой аллее, я встречал по дороге густые толпы разноплеменного люда, направлявшегося в город. Близь этого селения я имел случай ознакомиться с крупным владением, в котором сельское хозяйство велось рациональным образом. [638]

Только к северу от Каира и стелятся по правому берегу Нила плодоносные нивы, тогда как с остальных сторон, с востока и юга, в самому городу подступают пески Аравийской пустыни. Имея в виду посетить гробницы халифов, я по узкой улице старого Каира прошел раз на восток с воротам Баб-эн-Назр. Миновав затем возвышавшиеся за воротами холмы, я очутился среди песчаной пустыни, по которой шагах во ста и более друг от друга рассеяны каменные желто-бурые мечети с минаретами, служащие усыпальницами или мавзолеями властвовавших в Египте халифов. Мечети, конечно, далеко не так громадны, как египетские пирамиды, эти более древние усыпальницы фараонов, но они во всяком случае гораздо изящнее последних. И в самом деле, собрание красивых в архитектурном отношении зданий, раскинутых среди песчаной, почти одного цвета с ними пустыни представляет единственное в своем роде, величественное зрелище. Жаль только, что по соседству с ними расселились туземцы: своими выштукатуренными домиками они сильно нарушают величавое впечатление, какое производят мечети халифов. Недалеко от этого кладбища, в той же песчаной пустыне господствовавшие после халифов мамелюки так же соорудили подобные гробницы в виде таких же, но менее изящных мечетей.

От центра Каира близь Оперной площади пролегает по направлению к южной окраине города, в районе туземного квартала, новый широкий бульвар. Длиною около двух с половиной верст, он был проложен лет двадцать тому назад с большими издержками, тем более, что при этом приходилось ломать не мало старых домов. По этому прямому бульвару я дошел до холма, на котором помещается цитадель. Примыкая на самой окраине в пустыне, она господствует над городом. Эта крепостца своим устройством, с ее старым дворцом хедива и большою мечетью внутри, напомнила мне отчасти наш московский Кремль с его царскими чертогами и Архангельским собором. однако, цитадель в настоящее время служит не столько для защиты Каира от внешних врагов, а скорее для усмирения восстания, если туземцам вздумалось бы поднять знамя бунта против господства Великобритании. С этою целью и расположен здесь отряд английских войск, так что в случае восстания в городе солдаты из пушек с крепостных валов легко могут обстреливать весь город, особенно тот широкий новопроложенный бульвар. Другой небольшой форт, занимая по близости к востоку [639] возвышенность, господствует, правда, над цитаделью, но также занят английским отрядом. Сверх того, войска Великобритании размещены еще в казармах на берегу Нила, известных под названием Казр-Эн-Нил. Проходя просторным двором, по четырем сторонам которого тянутся обширные казарменные здания, я застал там отряд шотландских стрелков в их национальном костюме с голыми коленями. Они производили на плацу свои военные экзерциции. Эти казармы примыкают к берегу Нила, через который по соседству проложен большой железный мост. В крайнем случае английским войскам из своих казарм очень удобно будет обстреливать не только мост, но также всю окружающую довольно открытую местность. Благодаря таким мерам предосторожности, англичане неограниченно властвуют над городом, и туземцы вполне сознают, что им и часу не продержаться в случае открытой борьбы с английскими войсками. Несмотря на то, что водворившиеся в Каире иноземцы убеждены в том, что в настоящее время нет повода опасаться восстания или нападения со стороны туземцев, все-таки здешние колонисты чувствуют себя более безопасными в присутствии европейских солдат.

Подходя однажды, после полудня, к большому железному мосту близь казарм, я застал на берегу большую толпу народа: мост был разведен и мимо него проходили нагруженные и порожния суда, направляясь вниз по Нилу. Через полчаса мост был опять наведен и народ хлынул по нем на остров Булав. На этот омываемый водами Нила остров в иные дни недели выезжает в щегольских экипажах египетская фешенебельная звать, совершая свои послеобеденные прогулки. При дворце на острове раскинут большой сад с тропическими растениями; между ними мне в особенности понравилась прекрасная банановая роща. Близь сада при холме сооружен сталактитовый грот. Пересекши остров по аллее, густая толпа народа по другому небольшому мосту перешла на противоположный Ливийский берег реки. Последовав за толпой и повернув затем налево, я пошел берегом вверх по реке, по дороге, которая ведет к пресловутым пирамидам. К ним-то и направлялась многочисленная публика, то в экипажах, то верхами на ослах, а то даже на велосипедах. Миновав зоологический сад и отделавшись от навязчивых ослятников, я дошел до музея.

Для изучающего египетские древности специалиста этот [640] музей представляет замечательное в археологическом отношении, богатое собрание остатков, по которым знаток в состоянии проследить историю быта отжившей туземной нации. Тут во многих залах нижнего и верхнего ярусов размещены в обильном количестве статуи и рельефные изображения не только египетских властителей, но даже разного рода должностных лиц древнего Египта. Здесь любитель может ознакомиться со всеми подробностями домашней обстановки древних жителей, с их утварью, мебелью, снарядами, с ремесленными и сельскохозяйственными орудиями. В иных залах стоят целые ряды деревянных, пестро раскрашенных гробов и каменных саркофагов. Но любопытных туристов, профанов по части археологии, как мне казалось, более всего привлекает зал королевских мумий в верхнем этаже. Признаюсь, однако, мне это помещение показалось вовсе не привлекательным притоном мертвецов. Мумии фараонов и других особ в разных видах покоятся в открытых гробах, сильно напоминая собою выставку мертвых тел в известном парижском морге. Иная мумия как будто улыбается, словно хочет сказать: "узнаешь ли меня"? Другая, напротив того, с искаженным страдальческим лицом и открытым ртом, оскалила зубы; так и кажется, будто человека похоронили живьем и он с отчаянья пытался кричать. Остальные мумии также производят лишь удручающее впечатление, и я рад был, когда вышел, наконец, на свежий воздух, несмотря даже на то, что вновь подвергся навязчивости ослятников.

Для того, чтобы посетить пирамиды и огромного сфинкса в пустыве, мне пришлось проехать еще далее в омнибусе до гостинницы, расположенной на песчаной площади. Ограничусь, однако, описанием другой своей поездки в такую же пустыню, а именно в Саккару, которую, впрочем, не следует смешивать с известной Сахарой.

V.— Саккара и Сиут.

По железнодорожному мосту, проложенному через Нил пониже острова Булава, переехал я из города на Ливийскую сторону реки. Тотчас же за мостом поезд перерезал то знаменитое поле минувшей битвы, на которую, по выражению Наполеона, с вершин едва видных вдали пирамид взирали будто бы сорок веков. Прибыв на станцию при Саккаре, я обратился в начальнику с просьбой отрекомендовать мне [641] надежного проводника. Но тут как раз появилясь неизбежные ослятники и сам начальник станции стал уверять меня, что пробраться в Саккару иначе нельзя, как верхом на осле, тем более, что почти все время приходится шагать по пескам, в которых вязнут ноги. Я, однако, решительно заявил, что не в состоянии ехать на осле, оттого что от тряски у меня болит грудь. Этот мнимый предлог был, наконец, принят в уважение, и погонщики отстали от меня, предоставив опытному гиду вести меня по сыпучим пескам.

Сначала дорога шла но валу между водоемами, в которых скопилась вода по разлитии Нила. Потом мы тропинкой пересекли пшеничные и клеверные поля. Дорога пока была довольно сносная. Но вскоре начались сыпучие пески пустыни. Я спросил моего гида, который с грехом пополам понимал по-английски,— где находился Мемфис? В ответ на это он помахал рукою в одну сторону пустыни, потом также в другую и прибавил: "Вот это все был Мемфис". Вскоре, впрочем, он подвел меня с рассыпанной по зеленеющей мураве каменной груде и сказал: "Вот и остатки Мемфиса". Но по этим покинутым каменным осколкам, которые, конечно, не стоило собирать для музея, нельзя составить себе никакого понятия о древней столице древнейшего Египта.

Прошагав по пескам более часу, мы подошли, наконец, с лежащей на каменной подставке, громадной, высеченной из желто-бурого гранита статуе Рамзеса II. О величине ее ложно судить по размерам вытянутой руки, которая от плеч до сжатой в кулак кисти оказалась вдвое более среднего человеческого роста. Недалеко отсюда находится другая, сооруженная из известняка статуя того же Рамзеса, которая еще громаднее. Древние художники в Египте имели, казалось, в виду поразить потомство громадными размерами своих памятников.

Оставив влеве селение Саккару с окружающими его финиковыми пальмами, мы вскоре подошли к ступенчатой пирамиде, прозванной так оттого, что отлогие бока ее состоят из правильных ступеней. Когда я смотрел на пирамиды издали, с другого берега Нила, то бока их казались совершенно ровными, гладкими. Но вблизи не только ступенчатая, а также остальные пирамиды на деле были снабжены крайне изборожденными боками, так что по этим неровностям туристы при помощи подсаживающих их бедуинов, восходят, словно по [642] разрушенным ступеням, даже на самый верх большой Хеопсовой пирамиды.

Вслед затем мы подошли к недавно выстроенному белому домику, откуда особо для того назначенный проводник, повел нас смотреть гробницу Ти, одного из высокопоставленных вельмож древнего Мемфиса. Спустившись между песчаными валами немного вниз, мы проникли в этот подземный мавзолей, состоящий из нескольких покоев. По стенам их изображены вереницами раскрашенные барельефные фигуры людей и животных. Эти на вид мало привлекательные изображения представляют, конечно, высокий интерес для археологов. Осмотрев затем еще другие подобного рода, но менее замечательные мавзолеи, также большие гробницы аписов, мы, после пятичасового хождения по пескам, вернулись на станцию.

Вот какого рода памятники оставили по себе деспотические властители древнего Египта: куда ни обратишься, на каждом шагу встречаешь саркофаги, мумии, громадные усыпальницы, мечети, подземные мавзолеи; везде эмблема смерти и тления, и лишь скудные следы свободного художественного творчества. Не странно ли в самом деле, что греки и римляне оставили в крае так мало следов своего пребывания в нем. В одном только музее близь Каира приходилось мне видеть скудные остатки греческого и римского зодчества; а затем, за исключением Помпеевой колонии в Александрии, нигде более не случалось встречать какие-либо произведения греков и римлян. При всем том, посещая Египет, каждый турист, вовсе незнакомый с археологией, считает как бы своею непременною обязанностью интересоваться этими, по-правде сказать, мало привлекательными остатками египетской древности, и едва удостоивает внимания проявления современного Египта. A между тем, этот возрождающийся на наших глазах Египет, с его стремлением к современной цивилизации, с его, как мы видели, своеобразным сельским хозяйством, с его попытками усвоить себе европейское образование, с его порывами освободиться от чужеземного господства, с его иноземными колониями, представляет много весьма достойных внимания жизненных явлений...

Покинув Саккару, я на другое утро с ранним поездом направился далее к югу. Рельсы пролегают по весьма плодородной долине, то удаляясь от берега реки, то близко подходя в ней. На западе долину ограничивают террасообразные площади, возвышающиеся от пяти до семи сот футов над [643] нею. Эти возвышенности Ливийской пустыни отступают от реки местами на десять, а иногда даже верст на двадцать. Когда поезд подходит близко к реке, то показывается противоположный правый берег.

На этой восточной стороне Нила стелется лишь узкая полоса плодородной земли, так как более суровые возвышенности Аравийской пустыни ближе подступают к берегам, а местами непосредственно своими крутыми скатами спускаются в реку, так что она даже в самый разлив вовсе не орошает правого берега. Оттого-то деревни и городишки расположены большею частью на левом берегу Нила. Плодородная долина вдоль западного берега орошается, сверх того, самым большим из египетских каналов. Образуя как бы рукав Нила, этот так называемый Иосифов канал верст на четыреста тянется почти в параллель с рельсами на расстоянии от пяти до десяти верст от них. Верстах в семидесяти к югу от Саккары Иосифов канал, свернув к западу, проложил себе путь через боковую ложбину Ливийской пустыни и, разбившись на ветви, орошает один из самых больших и наиболее плодородных оазисов, Эль-Фаюм по названию.

Вспоминая историю образования этого оазиса, мы как бы наглядно убеждаемся в том, что Нил не только орошает и удобряет поля, но создает даже самую почву их. И действительно, плодородная почва этого оазиса, так же, как и вся культурная земля Египта, сложилась из осадков того ила, который увлечен Нилом с Абиссинских высот. Дело в том, что на месте, занимаемом ныне Эль-Фаюмом, за три тысячелетия до Рождества Христова находилась пустынная низменность, в которую легендарный царь Мёрид провел воды из Иосифова канала, благодаря чему там и образовалось озеро, известное под именем Мёридова. При посредстве сооруженных плотин вода разливалась по низменности и, осаждая ил, образовала одну из самых плодородных областей. Впоследствии вода прорвала плотины и стекла в более низменные западные части оазиса, образовав там обширный водоем, прозываемый Биркет-Эль-Керун, тогда как древнее Меридово озеро высохло, и в настоящее время в окрестностях его возделывается отличный хлопок.

Но обе стороны рельсов, по которым несся наш поезд к югу, мелькали поля пшеницы, клевера, дурры, но чаще всего хлопка и тростника. Мы проезжали теперь по области сахарных заводов, из высоких труб которых здесь и там [644] подымался кверху густой дым. Проехав слишком двести верст до станции Минье, я покинул вагон с тем, чтобы посетить в городе обширный сахарный завод, расположенный у самого берега реки. Этим заводом, как большею частью везде в Египте, заведует француз-техник. Осмотрев плантацию, я на другой день по железной дороге доехал до города Ассиута или просто Сиута, где и остановился в гостиннице.

Приезжающие в Египет пациенты, которым в декабре и январе покажется не довольно тепло в Каире и Гелуане, могут на самый холодный сезон перебраться в Сиут, который считается наиболее важным городом вверх по Нилу и пользуется весьма теплым, здоровым климатом. Здесь на базаре я любовался, между прочим, красивыми опахалами из страусовых перьев, также искусно выделанными из слоновой кости тростями. В Сиуте изготовляются сверх того глиняные трубки, подобные так называемым у нас стамбулкам, которыми этот город снабжает чуть ли не весь Египет. Посетив на другой день обширные сахарные плантации в окрестностях Сиута, я по той же железной дороге возвратился в Каир.

Заметим кстати, что рельсы по долине пролегают далее к югу до незначительного города Шеллала, который находится на правом берегу Нила, выше первого катаракта. Отсюда на судах можно подняться вверх по реке до местечка Кораско, при котором Нил, уклонившись круто к западу, описывает широкую дугу. Для того, чтобы избежать этот крюк по воде, правительство в 1897 г., начиная от Кораско, проложило новую железную дорогу, перерезав напрямик пустыню до города Абу-Гамед. Англичане имеют уже в виду в недальнем будущем соединить эту линию с той, которая пролегает по южной Африке, в Капской земле. Тогда из Александрии можно будет проехать в вагоне до самого Капштадта, и Египет будет связан с английской колонией на Мысе Доброй Надежды железными путями.

VI.— Английская оккупация и иноземные колонии.

Останавливаясь, то в одной, то в другой из гостиннице в Каире, с целью по возможности ближе ознакомиться с населяющими Египет европейскими национальностями, я на этот раз попал в отель, который служит как бы [645] пристанищем здешней колонии немцев. Всех европейцев в стране насчитывается слишком сто тысяч душ. Самую многочисленную колонию составляют греки, за ними следуют итальянцы, а потом уже французы, англичане, австрийцы, немцы. Каждая из этих национальностей группируется обыкновенно около своего консула и имеет свою особую газету: у французской колонии в Каире выходят две ежедневные газеты, у немцев — только одна еженедельная. Главными местами сборища для каждой из колоний служат обыкновенно национальные гостинницы. Так, между прочим, англичане собираются преимущественно в пышном отеле Шепирда, который находится в наиболее оживленной части города, близь городского парка.

В самый сочельник хозяин немецкой гостинницы устроил своим гостям ёлку, без которой, как известно, немцы, где бы они ни находились, не могут обойтись в праздник Рождества. Когда гости вечером заняли свои места за общим столом, то слуги зажгли восковые свечи на стоявшей в комнате красиво убранной ёлке. На такой конец несколько дерев из породы пихт нарочно были выписаны из Германии и продавались на улице.

Во время моего пребывания в Каире французская и немецкая колония были сильно возмущены по поводу напечатанного на местном арабском языке памфлета, в котором высказаны были оскорбительные для царствующего хедива выражения. Упоминая о процессе, затеянном по этому случаю, один из английских журналов заявил, между прочим, что на такую выходку не стоило бы обращать внимания. На подобное небрежное отношение к пасквилю, касающемуся личности хедива, французская газета заметила: "Еслиб иной автор позволил себе отнестись подобными саркастическими выходками против королевы Виктории, то английские суды строго наказали бы преступного пасквилянта. Но если автор оскорбляет хедива, то это — пустяки, на которые, по мнению англичан, не стоит обращать внимания!"

Потом, обращаясь в подписавшему памфлет псевдониму, газета прибавляет: "Напрасно, господин автор, окружаете вы себя таинственностью. Вы можете в этом случае действовать открыто: вам все разрешается. По заказу свыше вы вольны поносить и оскорблять учреждения, особ и правителей Египта, вам не только простят, но, пожалуй, еще наградят [646] за это. Но горе вам, если вы затронете королеву Великобритании!"

Англичанам просто хотелось замять это дело; но остальные колонии, а особенно французы и немцы, громко заявили свое негодование, так что суд не осмелился оказать снисхождение и приговорил автора памфлета к шестимесячному тюремному заключению и тридцати фунтам стерлингов пени.

Не стоило бы упоминать о таких мелочных газетных дрязгах, но в этом эпизоде как бы отразились враждебные отношения между англичанами и другими европейскими колониями в Египте, что в свою очередь отзывается также отчасти в дипломатических отношениях европейских государств по поводу египетского вопроса, который пользуется важным значением, тем более, что с ним тесно связано господство над Суэзским каналом. Ни одна из европейских держав, как известно, не заинтересована обладанием этого водного пути в такой сильной степени, как Великобритания, которая и пользуется каналом более всех других государств. Когда, вопреки всем козням Пальмерстона, созданный гением французского строителя и трудом египетских рабочих канал был открыт, то англичане, пользуясь затруднительным положением египетских финансов при Измаиле-паше, скупили более целой трети всех акций и сделались таким образом главными акционерами предприятия. Не довольствуясь этим, они имеют в виду сделаться неограниченными обладателями канала, а для того им необходимо завладеть Нильскою долиной, которая служит ключем к последнему. Таким образом они, опираясь одной ногой в Индии, а другой в Египте, окончательно утвердятся по обе стороны канала.

Несмотря на то один из последних английских коммисаров в Египте, Друмонд Вольф, уже открыто высказал в своих записках: "Египет составляет в известном отношении достояние всего света; он служит как бы международною проходною страной для торговых сношений всех наций. В свободе Египта заинтересован весь свет". Вопреки таким признаниям сo стороны своих должностных особ, вопреки даже данному обещанию покинуть в свое время страну, правительство Великобритании, повидимому, вовсе не намерено по доброй воле вывесть свои войска из занимаемого ими края. Когда таким образом Англии удастся окончательно подчинить державу своей власти, то Египет, подобно Индии, преобразится в страну, из которой будут вытеснены остальные [647] европейские национальности: англичане всячески будут добиваться, чтобы захватить в свои руки все отрасли промышленности и окончательно лишить иноземных переселенцев возможности водвориться в долине Нила. Тем еще более, что с обладанием Египта Великобританская держава на самом деле сделается почти неограниченной владычицей Средиземного и Красного морей.

В настоящее время алчные сыны Альбиона не только занимают своими войсками наиболее крепкие позиции в Каире и Александрии, но они, сверх того, разместили по всем важным должностям своих чиновников, назначив им значительные оклады из египетской казны. Для содержания войска и этой толпы чиновников оказалось необходимым увеличить налоги, и без того уже крайне обременительные для феллахов. Английские публицисты уверяют весь свет, будто их правительство имеет при этом в виду утвердить власть и поддержать значение хедива. Однако на самом деле их печать всячески старается, напротив, опозорить в глазах европейской публики особу царствующего правителя, Аббаса II. Их публицисты беззастенчиво поносят личность последнего, нередко прибегая даже с наглой брани; тогда как с другой стороны, по отзывам местной французской и немецкой печати, хедив пользуется заслуженным уважением в стране и любовью своего народа. Это в особенности обнаружилось во время недавно совершившегося путешествия хедива по областям Нижнего Египта. Народ, как говорят, везде встречал его с восторгом и высказывал искреннюю преданность своему государю. Заявляя об этом, французская газета патетически восклицает: "Никогда еще страна фараонов не видала правителя, который был бы так искренне приветствован египтянами, как хедив Аббас II!" Англичан крайне встревожила эта триумфальная поездка хедива и, приняв ее за демонстрацию, за намеренную угрозу, они с своей стороны сочли необходимым заявить в виде предостережения; "Пускай Аббас II не забывает, что у него есть еще брат, который также может царствовать!" Мало того, английское правительство через своих тайных агентов всячески пытается восстановить султана против Аббаса II, распространяя слух, будто последний намерен отделиться от владычества Турции. На самом же деле хедив вполне сознает, что до тех пор, пока английские войска находятся в долине Нила, ему следует неукоснительно держаться султана, а последний в свою очередь убежден в том, что [648] переходом Египта во власть англичан нанесен будет чувствительный ущерб значению и владычеству Турции.

Сознавая, что своим сопротивлением английским властителям хедив может только навлечь на свой народ еще более гнетущее бедствие, Аббас II по неволе покоряется всем их распоряжениям, терпеливо выжидая время, когда наконец Египет освободится от иноземного гнета. Английские дипломаты честным словом обязались, правда, что их войска покинут страну, как только она совершенно успокоится. Однако, ссылаясь преимущественно на восстание в Судане, они всячески пытаются представить положение иностранцев в Египте крайне опасным, лишь бы иметь повод к поддержанию своего господства в стране; и ради этого они пользуются всяким ничтожным случаем, только бы оправдать свои мнимые опасения. Для примера приведем здесь следующий, характеризующий современное состояние страны эпизод. На днях в Александрии какой-то итальянец затеял на улице ссору с феллахом, продававшим арбузы. В дело вмешался проходивший мимо араб. Вскоре ссора перешла в драку и итальянец был повергнут на земь. Вскочивши на ноги, он в ярости бросился в соседнюю лавку, в которой торговал грек, схватил там нож, выбежал вновь на улицу и ударил араба ножем в грудь, так что последний пал замертво. На другой день совершились похороны убитого. Его провожала густая толпа арабов, которые вообще дружно отстаивают своих соплеменников в случае нужды. Проходя мимо лавки вышеупомянутого грека, толпа подняла неистовый крик, забросала лавку каменьями и, наконец, ворвавшись в нее, разнесла в ней все товары, перебила шкапы и все, что попалось под руку. Полицейские не в силах были справиться с толпой, которая бросилась потом на другие лавки по соседству. Только тогда, когда на место прибыл губернатор и начальник полиции привел с собой отряд солдат, удалось усмирить расходившуюся толпу и водворить порядок.

Английские газеты раздули эту уличную свалку, приписав ей значение фанатического характера, угрожающего будто бы всем европейцам в стране. На самом же деле нет народа более миролюбивого и менее фанатичного, чем египтяне, которые в религиозном отношении, как оказывается, вполне индифферентны. Что же касается собственно арабов, рассеянных по Нильской долине, то они составляют незначительный контингент — всего около трех процентов — в общем [649] составе населения. Вообще, если исключить дальний Судан, то никакой опасности от восстания фанатического свойства не может угрожать иноземным колониям. Тем еще более, что забитые феллахи равнодушно относятся в тому, кто именно правит ими, лишь бы правительство не слишком обременяло их налогами. Английская печать ссылается на восстание 1881 г. в Египте под руководством Араби-паши. Но ведь и этот мятеж, если его строго разобрать, был вызван деспотическим вмешательством своекорыстных иноземцев во внутренния египетские дела. Так точно и теперь, скорее следует ожидать, что народ восстанет вследствие того гнета, какому он подвергается от непосильных налогов ради содержания иноземного войска и чуждых ему правителей.

Не подлежит сомнению, что судьба египтян, этого древнейшего культурного народа на свете — самая плачевная: феллахи испокон века и доныне вынуждены были трудиться в угоду сменявших друг друга властителей их благодатной страны, а сами постоянно переносили крайнюю нужду. Несмотря на бедственное состояние, этот народ чрезвычайно живуч и повидимому мало изменился с древнейших времен, сохраняя свой исконный образ жизни, свои привычки, свои земледельческие и другие орудия. Долго ли придется еще сносить этому народу иноземный гнет и не пробудится ли, наконец, стихийная сила его? В таком случае Египет, пожалуй, вновь впадет в варварское состояние и все попытки в прогрессу и цивилизации окажутся тщетными, точно так же, как это совершилось не так давно в Судане. A нельзя не пожалеть о таком перевороте, тем более, что из известных мусульманских народностей египтяне прежде всех вступили на путь прогресса и не безуспешно пытались приурочить в своей стране плоды западной цивилизации. Но за последнее десятилетие развитие в стране, можно сказать, обратилось вспять, и Египту трудно будет освободиться от двойных пут, которыми он прикован с одной стороны в турецкому, а с другой — к великобританскому правительству.

Английские властители в стране оправдывают свою оккупацию еще тем, что они приучают, будто бы, египтян к самоуправлению. Но в действительности, замещая не только высшие правительственные места, а даже второстепенные должности своими соотечественниками, удаляя туземцев от всякого участия в административных делах, они скорее лишают [650] египтян всякой возможности развить у себя самостоятельное правительство.

Надо, впрочем, отдать справедливость англичанам в том, что они восстановили некоторый порядок в расстроенных египетских финансах: когда туземное правительство оказалось несостоятельным в финансовом отношении, то англичане помогли ему выйти из затруднительного положения. Но, оказав эту услугу, они впоследствии тем еще крепче утвердили свою власть над страною и отнюдь не во благо народу. Ограничимся, однако, заявлением, какое высказала по этому поводу в своем отчете здешняя австро-венгерская камера; там значится между прочим: "Прежний несостоятельный Египет овладел новыми областями, строил железные дороги, проводил телеграфы, созидал превосходные здания, поощрял просвещение; промыслы и торговля в нем процветали, капиталы его были производительны, народ был менее обременен. Современный же Египет, с его благоустроенной финансовой. системой, не только лишился завоеванных областей, но вместе с тем и своей независимости; он покинул прежний путь прогресса и предался застою; народ бедствует пуще прежнего; капиталы не находят себе производительного применения, наемники тщетно добиваются работы и голодают, правительственная касса наполняется деньгами, а население обречено на нужду и отчаянье!" Как ни густы нанесенные здесь краски, но подобные отзывы повторяются в здешней печати так часто и так настойчиво; что по неволе приходится признать за ними некоторую долю правды.

Ни в чем, однако, английская политика не обнаружилась в таком гнусном виде, как в суданской катастрофе. Надо вспомнить, что Судан, занимая земли во верхнему течению Нила, составляет весьма важную область в долине реки: в свое время он, можно сказать, много способствовал благосостоянию всего края и сам также пользовался значительными благами от слияния с Египтом. Эта расположенная под тропиками страна обладает чрезвычайно обильными производительными средствами, так что она могла бы быть самым богатым краем в Африке. Девственная плодородная почва под влиянием тропического солнца и нильских разливов обеспечивает за краем неограниченное производство всяких продуктов, так что Судан мог бы служить житницей старого материка. Не так еще давно, когда до восстания дервишей этот край принадлежал Египту, он отправлял по реке свои продукты в Каир и [651] Александрию, а взамен того получал оттуда произведения европейских и туземных мануфактур. Вообще, отделить от Египта верхнее течение Нила с Суданом все равно, что перерезать у животного главную жизненную артерию. Английские правители вполне сознавали это, а между тем, заняв Египет своими войсками и управляя им якобы во благо страны, они не приняли надлежащих, своевременных мер для усмирения восставших в Судане арабов, сплотившихся под начальством лжепророка Магди, как называют его туземцы. Об этом бунте, известном под именем нашествия дервишей, английская печать, а вслед за нею все европейские газеты извещали публику, как о неизбежном стихийном восстании внутренних африканских племен. Вместо того, чтобы своевременно выслать в Судан хотя бы небольшой вооруженный отряд, английское правительство ограничилось тем, что разрешило хедиву послать туда в 1884-м году одного генерала Гордона, не снабдив его, впрочем, никакими средствами для борьбы с восстанием. По этому поводу сам Гордон,— как извещает редактор местной немецкой газеты,— в своем дневнике заявил, еслиб к Чартуму в свое время подошел английский отряд, состоящий хотя бы только из двух сот солдат, то Судан был бы спасен.— В том же дневнике говорится: "Я ненавижу правительство Ее королевского величества за то, что оно покинуло Судан, после того, как оно само вызвало в нем ужасные смуты"... Далее генерал прибавляет: "Как-бы ни пытались исказить все дело, но не подлежат никакому сомнению три выдающихся, непреложных факта: во-первых, правительство королевы отказало помочь Египту усмирить Судан; во-вторых, оно не допустило, чтобы египетское правительство само своими средствами усмирило Судан; и в третьих, оно препятствовало, чтобы кто-либо со стороны помог в этом случае Египту"!

Как бы то вы было, но войско, которое правительство отправило, наконец, в помощь осажденным, подвигалось так медленно, что не успело спасти Чартум: ворвавшись в город, дервиши, как известно, перебили в нем более десяти тысяч человек; сам Гордон пал в борьбе, Судан был отторгнут от Египта: и страна, в которой стали уже водворяться начатки цивилизации, благодаря политическим уловкам английских дипломатов, вновь была предана самой разнузданной анархии.

Мало того, в 1896 году назначен был поход в [652] Судан, но правительство Великобритании и тут даже всячески старалось скрыть по возможности факты от египтян. Известия об этих событиях ближе всего касаются, конечно, самого Египта, и они сообщаются обыкновенным путем телеграмм Рейтера. Но вот в исходе 1897-го года агентура Рейтера заявляет египетской печати: "К сожалению, мы должны объявить, что в силу приказа от директора агентуры Рейтера депеши из Судана с этих пор будут отправляться непосредственно в Лондон и не будут сообщаться в Египет". По этому поводу французская газета замечает: "Египетское правительство выдает агентуре Рейтера денежное пособие, состоящее из тысячи фунтов стерлингов в год; несмотря на то, агентура получает из Лондона приказ не публиковать в Египте известия о походе, от которого зависит будущая участь страны. К кому нам обратиться с жалобой в этом случае? Конечно, не к Рейтеру, так как он не что иное, как послушное орудие в руках английского правительства... Таким-то путем стараются облечь покровом таинственности события, какие совершаются на верхнем Ниле. В Европе убедятся, наконец, что эта сеть таинственных махинаций, эта система скрытности имеет лишь целью утаить проделки, какие совершаются в странах между Каиром и мысом Доброй Надежды. Такие проделки совершаются в одно и то же время в разных концах света, но в недальнем будущем оне разом обнаружатся как одно грандиозное целое"!

VII.— Александрия.

Таково было политическое состояние Египта, когда с наступлением 1898 года я переехал из Каира в Александрию. Этот город оказался гораздо скромнее Каира: в нем туристы вообще не останавливаются подолгу, а спешат отсюда на юг. Тем еще более, что в Александрии не попадается почти никаких следов оригинального восточного города: это по преимуществу космополитический порт. Здесь встречается менее, чем в других местах, праздношатающего люда и по улицам попадается менее праздной публики. Здесь туристов не привлекают никакие особенно замечательные памятники. Даже прекрасная с виду бронзовая конная статуя Мехмеда-Али среди окружающих ее фонтанов на площади не являет ничего своеобразного, нового для европейского туриста, вдоволь [653] приглядевшегося к подобным памятникам в своих городах. Наиболее замечательным предметом в городе служит, конечно, сохранившаяся со времен римского владычества, так называемая Помпеева колонна. Проходя по улице, я обратился с полицейскому с вопросом, как пройти в этой колонне. Тут же проходила мимо толпа школьников с книжками под мышкой. Услышав мой вопрос, они поманили меня за собой, подвели в стоявшему вблизи вагону конки и сказали кучеру, чтобы он высадил меня около колонны. Я ожидал уже, не попросят ли они бакшиша, как это случалось в Каире, но, объяснив мне, что я в вагоне доеду до назначенного места, они приветливо раскланялись и ушли.

И действительно, вскоре, миновав покинутое арабское кладбище, я по конке доехал до пустынной местности, по которой разбросаны были лачужки живущих здесь арабов. Тут-то среди мусорных куч, на глиняном холмике поднималась, около пятнадцати сажен в вышину, знаменитая колонна, воздвигнутая префектом Помпеем в честь императора Диоклециана. Этот высеченный из цельного куска красного гранита столп, даже в несколько поврежденном его виде, напомнил мне такую же прекрасную Александровскую колонну в Петербурге.

Для того, чтобы убедиться в важном значении города, этого излюбленного создания Александра Великого, стоит только выйти на пристань: тут коммерческая жизнь кипят живым ключом. В гавани развеваются флаги всех цивилизованных наций; тем еще более, что она помимо торговых целей служит как бы попутной станцией для паломников, как христиан, так и магометан, отправляющихся из западных краев в Палестину или в Мекку. Потому-то Александрия и признается космополитическим портом, который служит как бы звеном, соединяющим запад старого материка с его востоком.

Первое место в коммерческих сношениях с Египтом занимает, конечно, Англия. Затем следуют Турция, Франция, Австро-Венгрия и Германия, а после них — Россия. На пароходах русского общества в Александрию доставляется пшеница, мука, лошади, волы, овцы. Сверх того, из России в Египет вывозится значительное количество керосина, также строевого леса. Взамен того, из Египта в Россию доставляется отличного качества хлопок. Последний вообще составляет самый важный продукт, вывозимый из Нильской долины. Затем уже следуют сахар и фасоль. Рис, чечевица и [654] кукуруза так же относятся с важным предметам экспорта. Сверх того вывозится еще за границу вообще и даже в Россию значительное количество томатов. Пшеница дурного качества, как известно, доставляется лишь в Англию и Бельгию на винокуренные заводы. Однако, Египет в коммерческом отношении потерпел значительный урок с той поры, как от него отторгся Судан. Если эта область, как утверждают близко знакомые с нею путешественники, вновь перейдет в власть Египта и в нее проникнут цивилизованные колонисты, то она сделается самым богатым краем черного материка.

Покидая долину Нила, я вынес о ней впечатление как о стране, которая вообще находится в переходном состоянии. Пока Египет находится под властью Турции и в нем будут господствовать англичане, до тех пор нельзя ожидать нормального развития в стране. A между тем Египет не иначе как при совокупном содействии великих европейских держав в состоянии будет освободиться от оккупационного английского корпуса. Турция непосредственно заинтересована в этом деле; а потому судьба Нильской долины, как видно, в некотором отношении состоит в связи с решением восточного вопроса. Если Египту когда-нибудь суждено будет свергнуть с себя иго англичан и вслед за тем освободиться от власти турецкого султана, то можно надеяться, что он сам своими средствами в состоянии будет продолжать благотворное прогрессивное развитие, которое с наступлением текущего столетия начато было великим реформатором страны, Мехмедом-Али.

Эд. Циммерманн