АРТЕМИЙ РАФАЛОВИЧ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО НИЖНЕМУ ЕГИПТУ И ВНУТРЕННИМ ОБЛАСТЯМ ДЕЛЬТЫ

КНИГА ВТОРАЯ.

ПУТЕШЕСТВИЕ СУХИМ ПУТЕМ

ИЗ КАИРА В АЛЕКСАНДРИЮ ЧЕРЕЗ ВНУТРЕННИЕ ОБЛАСТИ ДЕЛЬТЫ.

(1848)

Глава IV.

Выезд из Мансуры. Талха, Набаро, Кафр-Л'абхар. Биэлэ; шейх Исмаин. Степи Брийе; еще несколько слов о барраже Нила. Деревни: Сэнабади, Кафр-Дамру, Тумбара, Газэин-Духмыс. Остатки древности в селе Мэдбули; проводник-феллах и Арнауты. Кафр-шейх; врач-Араб; шейх Абу-Сулэйман. Деревни: Руэнэ, Шабас-Эмэи, Шабас-Шуадэ; чистка каналов для орошения рисовых плантаций. Сафэ; Шибрыхит; доктор Фарфара. Шарнуб; слепой шейх, наставник слепого мальчика. Деревни, осмотренные по дороге. Даманхур; описание его; Абдэррахман Хабэши. Эзбэт-маамэл-эль-гэзаз. Гроза на пути вдоль канала Махмудийе. Приезд в Александрию.

21марта, в 8 часов утра, выехал я из Мансуры в лежащее насупротив нее, на левом берегу реки, село Талха; тут 3317 жителей об. пола, землянки низки и выстроены из сырого кирпича, но расположены в некотором расстоянии одна от другой, так что улицы являются довольно широкими и содержатся в удовлетворительной чистоте. Направляясь потом отсюда к северо-западу, я проехал через поля хорошо и тщательно обработанные, орошенные многочисленными мелкими каналами текучей воды, которою вообще изобилует северная, низменная часть Дельты. После получасовой езды прибыл я в Кафр-каср, очень бедную деревушку, скученную у подошвы высокого дворца [371] (эль-каср: от него селение получило свое название) Мехмета-Али, владельца всех соседних земель; обширное здание наше горделиво возвышается среди крошечных избушек феллахов, словно великан окруженный карликами. Поля в эту пору покрыты были пшеницею и льном; я видел также порядочные плантации деревьев, недавно разведенных иждивением вице-короля, в особенности тутовых, акаций и тамариксов. Немного дальше, к С.-С.-З. отсюда, лежит местечко Набаро, в медико-полицейском отношении подчиненное, вместе с целым округом, областному врачу в Мансуре; Набаро средоточие здешних поместий вице-короля, управляемых особым мудиром, с которым я накануне познакомился у г. Колуччи. Служащий здесь эфенди, окружной лекарь-Араб, воспитывался в Париже и хорошо говорит по французски; он был предуведомлен, как я узнал от жителей, о прибыли моем, и тем объяснилась необыкновенная тщательность, с которою все улицы и переулки оказались выметенными и политыми водою, не смотря на ранний час. Землянки в местечке выстроены из необожженного кирпича, в достаточном расстоянии одна от другой: явление редкое в других областях Египта, лежащих дальше к югу; но в северной части Дельты и вообще нижнего Египта, Нил, во время половодья, растет весьма мало; феллахи поэтому не имеют надобности строить здесь свои деревни на насыпях возвышенных, и могут раскидывать хижины на просторе, тем более, что избыток земли (большая часть которой остается не возделываемой) позволяет не дорожить каждым ее дюймом, как это делается напр. в области Мэнуфийе. Впрочем, в Набаро мазанки, занимаемые [372] семействами работников здешних казенных фабрик (из которых одна или две, льняные, снабжены паровыми машинами), чрезвычайно тесны, низки, и содержатся дурно и неопрятно. Осмотрев местечко в сопровождении эфендия, который встретил меня у самого въезда, я отправился в дальнейший путь не приняв приглашения этого врача, завернуть к нему пить кофе. В окрестностях Набаро на полях Мехмета-Али разводилась обширная плантация оливковых деревьев (элъ-зэйтун (По испански el aceituna значит «маслина»; деревянное масло у Арабов эль-зэйт, из которого Испанцы сделали свое el aceita), которые, без сомнения, со временем будут приносить хороший доход, хотя египетские маслины, производимые до сих пор преимущественно в области Фаюме, дают масла немного и низкого достоинства. К северу от Набаро лежит село Нишэ, имение Саид-паши, пришедшее в совершенный упадок; судя по обширности занимаемого им пространства, оно прежде было большим городом; еще опустошеннее деревня Кафр-Л'абхар, в небольшом расстоянии к северо-западу от Нишэ: избы в ней похожи скорее на какие-то неправильные грязные бугры, чем на человеческие жилища, и едва возвышаются над поверхностью земли. Почва в окрестности очень дурная, болотистая, усеянная то лужами гниющей воды, то лысинами, покрытыми тонким, белым слоем соли, в других же местах заросшая камышом, халфою и подобным бурьяном. По обе стороны, у основания насыпи, служащей дорогою, тянется канава, образовавшаяся при добывании земли для этой насыпи; канава наполнена стоячею, бурого цвета водой, покрытою [373] плесенью; изредка по краям ее попадаются мелкие, с бледными листьями, вербы и тамариксы, вообще плохо здесь развивающиеся. Феллахи, которых я встречал на полях, смиренно приветствовали меня общеупотребительным в этой части нижнего Египта: фи аман-ыллах (с милостью Аллаха!), и с изумлением смотрели на непривычное им явление Франка; все они были очень худощавы или, точнее, крайне изнурены, бледны и весьма плохо одеты; в особенности же встречавшиеся мне женщины и дети не имели на себе ничего, кроме разорванной бумажной рубахи синего цвета, не смотря на ощутительную свежесть температуры воздуха.

Около полудня прибыл я в Биэлэ, обширную деревню в четырех часах от Мансуры: она находится в небольшом расстоянии от озера Бурлоса, соленые воды которого по-крывают все основание Дельты, а берега и соседние им земли почти не возделываются, вследствие болотистого, убогого свойства почвы. Тем не менее Биэлэ, с населением 5,767 душ обоего пола, одна из лучших деревень нижнего Египта; она принадлежит наследникам Ибрагим-паши эль-сугаир, племянника Мехмета-Али, которые, из имеющихся тут 6,000 федданов земли, взяли для себя только 500, предоставив все остальные на возделывание самим феллахам, довольно зажиточным в Биэлэ. Поля здесь производят преимущественно рис, хлопчатую бумагу, пшеницу и кунжут, и вся деревня платит в год, по словам шейха эль-бэлэд, 600 кошельков (18,750 рублей серебром) податей фирдэ и мири; этот последний средним числом не превышает 45 пиастров с феддана земли. В деревне избы и улицы довольно опрятны; биркэ с [374] стоячею водою почти все засыпаны, кладбище обнесено высокою стеною из сырого кирпича; наружный вид жителей выражает довольство.

Я остановился в доме сельского головы, шейха Исмаин-Хаммэда (Исмаин вместо Исмаил; эта перемена буквы л в н не редка в арабском языке), богатейшего обывателя в деревне, обрабатывающего на свою долю до 1000 федданов земли: количество весьма значительное в здешнем крае, при изобилии получаемых с почвы произведений. Звание шейха эль-бэлэд уже несколько поколений сряду наследственно в семействе гостеприимного Исмаина, который подле обширного двухэтажного дома выстроил хороший кирпичный флигель в один ярус, с большими окнами, для помещения проезжающих. Европейцы-путешественники впрочем весьма редко заворачивают в эту северную, средиземную часть Дельты, представляющую мало пищи для любопытства туристов; феллахи везде окружали меня толпою когда я проходил по улицам, но не выражали ни опасения, ни недоверия, встречаемого во многих других египетских деревнях при появлении Франка.

Шейх Исмаин, знавший, кажется, о предстоявшем приезде моем, принял меня с радушием. Едва успел я расположиться с своими вещами на диване в большой зале флигеля, как подали сытный завтрак на медной «сэннийе»; собравшиеся между тем в зале почетнейшие из обывателей, в числе которых был и эфенди, окружной лекарь, уселись на корточках вокруг подноса, и с хорошим аппетитом принялись за еду. Со стыдом признаюсь, что несмотря на продолжительное пребывание на Востоке и [375] частые сношения с туземцами, я не мог привыкнуть не только сам есть пальцами, но и смотреть хладнокровно, как едят ими Арабы, которые, конечно, гораздо нечистоплотнее Турок. Неопрятность Египтян в особенности, чрезвычайная, и при небрежности, с которою они запускают свои болезни, вам не редко случается за обедом сидеть рядом с человеком, страдающим накожными поражения-ми, лишаями, струпьями, даже сифилитическими язвами и т. п. Еще чаще встречаете эти болезни у прислуги; так и во время обеда у шейха Исмаина, я заметил, что у одного невольника руки покрыты были чесоточными прыщами: открытиe вовсе не обрадовавшее меня, и способное конечно отбить всякий аппетит, хоть у самого проголодавшегося Европейца. Поэтому я почти ничего не ел, и хозяин вероятно отгадал причину моей воздержанности, или узнал ее от хаги-Юсефа, потому что вечером, к захождению солнца, мне подали обедать одному. Старый Араб с белою бородою, но весьма грязный, поставил предо мною на табурете большое вылуженное внутри и снаружи блюдо с рисовым пилавом, ярко-желтого цвета, от прибавления, по здешнему обыкновению, корня куркумэ; в средине блюда находилась душеная, изрезанная мелкими кусками баранина, в особом вместилище с привинченною крышкою; чтобы снять эту последнюю, старик без дальнейших околичностей положил левую руку плашмя на рис, а правою стал отвинчивать крышку, и потом при мне пальцами стряхнул в блюдо рис, оставшийся на ее краях.

Перед обедом ходил я осматривать деревню и окрестности ее, в сопровождении шейха Исмаина, окружного лекаря и нескольких жителей. Вечером у меня собралось [376] многочисленное общество; между гостями заметил я и деревенского имам'а. (священника). Часа через полтора после захождения солнца, к эшэ, они все совершили в присутствии моем вечерние молитвы, с положенным числом земных поклонов и с той чрезвычайною теплотою, которая всегда внушала мне уважение к благочестию мусуль-ман. Потом угостил я все собрание чаем, вкус которого весьма понравился этим Арабам, пившим его в первый раз; я также подарил жестяную баночку с драгоценным зельем четырнадцатилетнему, уже женатому сыну хозяина, жена которого, по словам его, страдала упорным кашлем; хаги-Юсэф тотчас отправился с ним на кухню, чтобы дать ему практическое наставление, как приготовлять самый напиток. Ободренный этою щедростью, шейх Исмаин решился тогда прибегнуть ко мне лично для себя за советом, и стал спрашивать лекарства для восстановления потерянных сил. Шейх был вовсе еще не стар, не более каких-нибудь лет пятидесяти, и потому жалобы его несколько удивили меня; он начал распространяться весьма подробно о своем горе и его явлениях, в присутствии всех собранных тут гостей. Затем часть гостей удалилась из комнаты, но прочие остались тут, и совещание продолжалось при них. Не имев с собою никаких лекарств, я дал нетерпеливому шейху палочку парижского шоколада, и присоветовал ему каждый вечер, ложась в постель, съедать по кусочку величиною в верхний состав мизинца, но отнюдь не больше, соблюдая притом совершенное воздержание. От этого средства я не мог, разумеется, ожидать почти никакого действия, кроме разве психического, но был по крайней [377] мере уверен, что оно зла не сделает: обстоятельство чрезвычайно важное в подобных случаях. О пагубных последствиях лекарств, столь часто употребляемых жителями Востока для восстановления сил, говорил я в другом месте (Ср. Этнографические очерки Константинополя, статья I (в Отеч. Записках, 1849, апрель)).

Эфенди, с которым беседовал я потом о болезнях, представляющихся наблюдению его в здешних местах, не отличался никакими практическими сведениями; о теоре-тических познаниях его и говорить нечего. Он впрочем уверял, что недугов сколько-нибудь тяжких в Биэлэ вовсе не встречается, и это в глазах моих весьма правдоподобно: феллах, пользующийся некоторым благосостоянием, не должен подвергаться болезням опасным, тем менее повальным, в здешнем, благорастворенном климате, и вернейшее средство к искоренению свойственных нильской долине эпидемических болезней, по моему убеждению, заключается именно в улучшении быта феллаха; пока не прекратятся угнетения, переносимые им от паши, все медико-полицейские меры александрийского интендантства к желанной цели не приведут! По словам шейха Исмаина, чума в последний раз свирепствовала в Биэлэ семнадцать лет тому назад, и похитила до 800 жителей; с тех пор она здесь больше не показывалась, хотя в прочих частях нижнего Египта чумные случаи прекратились только с 1844 года.

Ночь провел я недурно, не смотря на то, что диван, на котором мне пришлось спать, наполнен был живыми следами сидевших на нем вечером гостей, а в окна [378] без стекол дул прохладный и сырой ночной ветер. На другой день, 24 марта, в 7 часов утра, выехал я из Биэлэ в направлении к западу, взяв с собою двух проводников, которых дал мне шейх-эль-бэлэд. Дорога была довольно трудная, вследствие болотистого свойства почвы, принуждавшего нас к беспрестанным объездам. Мы находились тогда в так называемой Брийе: полосе земли, простирающейся от востока на запад, параллельно озеру Бурлосу, и состоящей из бесплодной или невозделанной степи, обширные равнины которой во многих местах не представляют почти никакого следа растительности, а вместо ее белый налет соли, или пространства тонкие, заросшие камышом, или наконец лужи гниющей воды. По дороге попадается довольно мало полей, засеянных рисом, ячменем и отчасти хлопчатою бумагою; поэтому и деревень здесь весьма немного, да и те невелики и бедны. Путь пересекается во всех направлениях ветвями каналов, вливающихся в озеро Бурлос и наполненных текучею водою почти круглый год. Я переехал на лодке через один из этих каналов, протекающий в расстоянии часу от Биэлэ: он весьма широк, и через него несколько лет тому назад выстроен был большой и красивый мост на трех арках, из тесаного камня; но основание его вероятно не было опущено довольно глубоко в этом болотистом грунте, от чего мост вдруг весь повалился, т. е. лег на бок, так что камни, из которых он выстроен, не успели раздвинуться и остались соединенными между собою, как немой, но тем не менее красноречивый упрек оплошности инженера, производившего постройку. Следовав полтора часа по этой запущенной и на вид [379] весьма печальной стране, мы прибыли в селение Сэнабади, поместье (чифтлык (Из турецкого чифтлык (и чифтлыклэр во множеств. числе) Арабы, не имеющие в своем алфавите буквы ч, сделали слово шифлык, и шэфалык во множественном числе) Мехмета-Али, где я отпустил своих проводников, дав каждому приличный бахшиш, и одному еще и рецепт против баусир'а (геморроя), которым он страдал. Сэнабади весьма бедная, полуразрушенная деревушка; избы в ней устройства са-мого дурного, но расположены на просторе, в некотором расстоянии одна от другой, вследствие особенных местных условий грунта в этой северной части Дельты, о которых упомянуто было выше. В то время как я расплачивался с проводниками, ко мне подошел чиновник-Турок, служащий в частных имениях вице-короля; он просил и почти принудил меня остановиться выпить с ним кофе, и мы уселись под навесом, возле группы могил из сырого кирпича;, закурили трубки и стали беседовать о политике, которою Турки вообще так интересуются, не имея впрочем никакого ясного понятия ни о географическом, ни о политическом разделении европейских государств. Удовлетворив любопытству нового моего знакомца на счет мэлэк-франсауи и мэлэк-Мура (французского короля и короля Мореи, т. е. греческого), я в свою очередь стал расспрашивать его про состояние хлебопашества в этих округах Дельты. По словам его, почва в Брийе вовсе не так дурна, как по первому взгляду кажется; причиною запущенного состояния ее — недостаток рабочих рук; если бы земли возделывались с должным старанием и если бы начальство приняло меры к высушке болотистых [380] мест, то поля давали бы и здесь жатвы столь же обильные и доходы не менее богатые, как в других местах нижнего Египта. Вообще состояние грунта в здешних округах усилило в моем уме сомнения, и прежде уже представлявшиеся мне, на счет действительной пользы барража Нила, предпринятого у вершины Дельты (См. выше, стр. 9 —11): земледелию мешает тут не недостаток воды, на который жалуются в среднем и верхнем Египте, а напротив чрезмерное изобилие этой стихии, при населении редком и немногочисленном, при дурном содержании каналов и недостаточном после нильского разлива стоке вод с поверхности почвы, весьма низменной и плоской в здешних местах. По мнению людей сведущих, было бы сообразнее и полезнее употребить суммы, жертвуемые для барража, на улучшение северной части Дельты и устьев нильских ветвей; чувствуемый же ныне, вследствие скотских падежей, недостаток быков для приведения в действие водочерпательных снарядов, удобнее и. гораздо дешевле можно бы заменить постройкою в разных местах Египта больших паровых насосов, как о том и было предложено Мехмету-Али. Такой насос в проезд мой, прошлою осенью, строился на берегу Нила подле Фаршута, в имении Ибрагим-паши, для орошения обширных плантаций сахарного тростника, там разведенного. При исследовании топографических условий основания Дельты, невольно родится мысль, что барраж может быть предпринят без надлежащего предварительного изучения почвы и местных потребностей Дельты; впрочем в последствии я слышал от министра коммерции в Александрии, Артын-бея, что производящий работы барража, [381] отличный инженер г. Мужель, приступая к делу весьма благоразумно объявил Мехмету-Али: «что он ручается только за успех самой постройки, в техническом отношении; что же касается до прямой пользы для земледелия от этого гигантского предприятия, то это не может входить в круг его соображений, а должны судить о том люди, специально заведывающие здесь земледелием» (Поправляя корректуру этого листа (в апреле 1850 г.), я читаю в газетах известие, по видимому подтверждающее мои опасения, на счет неудачи барража: пишут из Египта, что нынешний вице-король, Аббас-паша, отставил будто всех инженеров и велел совершенно прекратить работы, стоившие краю столько миллионов!).

Из Сэнабади выехал я вместе с приветливым собеседником Турком, который, указав моим погонщикам по какой дороге следовало нам идти, вскоре удалился в другую сторону. Через час прибыли мы в Кафр-Дамру, деревню бедную и совершенно почти разоренную, равно как и лежащее верстах в двух дальше, село Тумбара, которое впрочем окружено хорошими полями, засеянными льном и отчасти хлопчатою бумагою. Начиная отсюда, почва вновь становится совершенно болотистою и дорога чрезвычайно трудною: несколько раз приходилось нам переправляться в брод, по полубедра в воде, через каналы, которых здесь множество, или проезжать через лужи, наполненные полужидкою, липкою грязью, в которой ослы наши беспрестанно скользили и нередко падали, обрызгивая нас грязью с ног до головы. На берегах этих каналов местами дико росли кусты с красивыми голубыми цветами, формы колокольчика, которые, если не ошибаюсь, видел я также разведенными у стен иных садов в [382] Каире и Александрии; в других местах изредка попадались небольшие «сакие» особого устройства, с одним вертикальным колесом, приводимым в движение ногами феллаха. Деревушка Газэин-Духмыс находится несколько дальше, на правом берегу довольно широкого канала, через который мы переправились на маадийе; она ничуть не лучше описанных выше селений: хижины также низки и скучены вместе, жители также оборваны и болезненны на вид. Я нанял здесь проводника до деревни Мэдбули; почва становилась лучше, но нередко еще встречали мы места топкие или вовсе не обработанные. Мэдбули примечательно тем, что очевидно выстроено на развалинах древнего города, хотя, кажется, до сих пор ученые исследователи не определили, какой это именно был город: мне по крайней мере не помнится, чтобы в читанных мною описаниях Египта где-нибудь упоминалось о Мэдбули. Деревня эта занимает юго-восточную оконечность обширной, дугообразной возвышенности, обращающейся выпуклою стороною к востоку; на противоположной, северо-западной оконечности того же холма, или точнее, той же искусственной насыпи, расположено деревенское кладбище, а у подошвы ее, с вогнутой части дуги, грунт изрыт многочисленными ямами, для добывания древних жженых кирпичей, из которых выстроены в деревне все избы, ныне в свою очередь разваливающиеся. Среди этих ям, у основания холма, заметил я лежащие на земле две группы из розового сиенита; каждая группа состоит из двух фигур, немного больше натуральной величины, одной мужской, другой женской, как мне показалось, головы украшены известным и столь часто [383] встречаемым на египетских статуях убором, из двух рогов с большим шаром в промежутке между их; лица этих фигур очень повреждены, спина не отделяется от массы камня, из которого они изваяны, а в пространстве между ними вырезан вертикальный столбец красивых иepoглифов весьма тщательной работы, довольно хорошо сохранившихся. К сожалению я не мог остановиться тут долго для осмотра этих любопытных остатков глубокой древности: погода была нехорошая, усталость моя и людей чрезвычайная, а до местечка Кафр-Шейх, где мы хотели ночевать, было не близко; я должен был предоставить точнейшее исследование описанных здесь вкратце памятников, другим, более досужим путешественникам. В Мэдбули обратился я к шейху-эль-бэлэд за другим проводником; погонщики мои, не бывав никогда в здешних местах, не знали дороги, а взятый мною в Духмысе вожак оставил нас в некотором расстоянии от Мэдбули, услышав, что тут находится отряд Арнаутов, при которых писцы-Кобты, собравшиеся в доме деревенского головы, производили перепись населенно; во время этой операции человек около тридцати баши-бузук (нерегулярной албанской конницы) окружали деревню, чтобы никто из нее не мог удалиться для избежания ревизии. Пестрая, самых яр-ких цветов одежда этих Арнаутов, дикие физиономии, огромные усы, пистолеты, карабины и тромблоны разных калибров, которыми они вооружены, их неистовый крик, придавали им более вид разбойников, чем блюстителей общественного порядка, и я понял нерасположение провожавшего меня от Духмыса феллаха, прийти в какое бы то ни было прикосновение с этим буйным и необузданным [384] народом, которого Египтяне как смерти боятся: они во всяком случае отняли бы у него полученный от меня бахшиш, а Кобты, пожалуй, тут же приписали бы его к деревне, так как он паспорта с собою не имел.

Я послал хаги-Юсэфа с моим буюрулды от Аббас-паши, к шейху-эль-бэлэд, прося дать мне проводника до Кафр-Шейха; по приказанию его тотчас схватили на улице феллаха, которому велели немедленно отправиться с нами в путь. Это был высокий, но ужасно худощавый мужчина средних лет, похожий на остов обтянутый бурою, жесткою кожею, под которою, как в анатомическом препарате, рисовались контуры тощих мышиц, а вены, толщиною в гусиное перо, заставляли меня подозревать в нем органическое расстройство сердца или его заслонок; вместо всякой одежды, на этом несчастном было разорванное шерстяное аббаие по колена, под которым он не носил даже рубахи. В тот самый день пришел он пешком из Сэмэннуда, и поэтому был крайне утомлен и измучен; возложенное на него поручение служить мне вожатым, не успев и отдохнуть, не могло конечно понравиться ему, и достаточно объяснило и извинило в глазах моих дурное его расположение, явное выражение неудовольствия и почти рыдающий голос, с которым отвечал он на наши вопросы. Но когда, по прибытии в Кафр-Шейх, дал я ему несколько пиастров бахшиша, то феллах, вовсе не ожидавший возмездия за труд свой, с каким-то диким восторгом бросился целовать мне руки, и заплакал. Эти слезы радости при получении ничтожного подарка, даже это унижение мусульманской гордости пред ненавистным Франком, глубоко тронули меня — гораздо [385] больше, чем сначала худоба и рубище его, и навели на меня невыразимую грусть: много видел я в Египте несчастья и лишений, но, не знаю почему, никогда еще сердцу моему не стало так неописанно больно и тяжело!

От самого Мэдбули дорога ведет через земли, отчасти засеянные льном и хлопчатой бумагою, отчасти болотистые или невозделанные, и покрытые тонким налетом соли, везде в Египте осаждающейся на. поверхности пусто-порожних и несколько влажных мест. Осмотрев на пути еще селение Таифэ, мы наконец выехали на хорошо содержимую, широкую насыпь, идущую до Кафр-Шейха, куда я прибыл незадолго до захождения солнца, после семичасовой, весьма утомительной езды. Меня привели в дом шейха-эль-бэлэд, состоящий из нескольких крошечных, очень дурного устройства земляных избушек, в тесном и грязном дворе, обведенном кирпичною стеной. Привычка жить в норах, в мазанках, куда влезаешь на четвереньках или сгибаясь в крюк, до того вкоренилась у египетского феллаха, что если в деревне встретите вы дом или избу порядочной наружности, то не давайте обмануть себя этим внешним видом: войдите на двор, и вы всегда увидите его застроенным страшными хижинками, из которых ползком вылезает население, запачканное навозом и как будто закопченное, покрытое лохмотьями и самыми отвратительными насекомыми (Греческий генеральный консул, один из богатейших негоциантов в Александрии, недавно выстроил там на главной площади, называемой также «франкскою», великолепный дом, в котором внизу у ворот находилась большая, чистая комната для буаб'а (придверника) из Египтян, но, не изменяя привычкам своих единоплеменников, буаб нашел, что ему в этой комнате слишком просторно, и потому как-то неловко и неудобно: он устроил в одном углу ее, из пустых ящиков род конурки, куда влезал с трудом, и где целый день лежал на полу на старой циновке). Шейх [386] эль-бэлэд, Абу-Сулэйман (При рождении первого дитяти у Араба, особенно если младенец мужеского пола, отец часто оставляет свое собственное имя и принимает данное сыну на седьмой день после рождения (сэбуа) имя, к которому прибавляет слово абу (отец), напр.; Абу-Али, Абу-Мансур и т. п. Тоже самое, хотя гораздо реже, делается и при рождении дочери, если не ошибаюсь, и объясняет происхождение имен Абу-бэкр, Абу-лэилэ и пр. Некоторые восточные христиане следуют тому же обычаю), казалось, не очень обрадовался нечаянному прибытию гостя-гяура со свитою слуг и ослов; но увидев мой буюрулды и узнав от хаги-Юсэфа, что за ночлег, провизию и за корм скоту плачу я всегда деньгами, он переменил тон, наговорил мне бездну любезностей и даже хотел заколоть барана, от которого я однако ж отказался. Мы расположились на дворе под навесом, слуга мой сварил кофе, а шейх дал знать о прибытии нашем городовому врачу, эфенди, воспитывавшемуся на иждивении паши в Париже, где получил степень доктора. Вскоре этот последний явился ко мне в сопровождении молодого инженера-Араба, морского ведомства, с «нишаном» золотого якоря на груди; инженер тоже долго жил в Англии и Франции, и с некоторым сожалением вспоминал об удовольствиях и развлечениях европейских столиц: театрах, гуляньях и щегольских ресторациях Пале-рояля и Риджент-стрита; напротив того доктор, по расчету или вследствие продолжительного, по возвращении из Парижа, пребывания в деревне между феллахами, вне всякого сообщества Франков, опять [387] принял грубые формы, обычаи и обращение своих необразованных единоплеменников. Он пригласил меня обедать у него, и я охотно принял это предложение, порядком проголодавшись дорогою. Ждали мы обеда ужасно долго : солнце давно окунулось в песках Ливийской пустыни и скрылось с небосклона, когда эфенди ввел меня в низенькую, крошечную, комнатку без окон, тускло освещенную сальною свечкою в деревянном фонаре; весьма немногочисленные блюда поставлены были на полу среди комнаты; кругом уселось с нами пять человек гостей-Арабов, и, верные своим привычкам, они стали совать немытые пальцы в блюда. От духоты и жару в комнате у меня голова разболелась, аппетит совершенно пропал, и не дотронувшись до яств, я попросил у эфенди позволения возвратиться к себе домой. Между тем во время моего отсутствия непостоянный шейх-эль-бэлэд переменил показанное прежде доброе к нам расположение, и решительно отказал хаги-Юсэфу очистить для меня комнатку верхнего яруса, в которой я хотел провести ночь; вместо ее он предлагал мне ночевать на дворе под навесом, но сырость воздуха и расстроившееся здоровье побудили меня настоятельно и даже с угрозами требовать сказанной комнаты, которую хозяин наконец и отвел мне. Я лег на полу не раздеваясь и не евши ничего с самого утра; усталость взяла однако ж верх, и благодетельный сон вскоре позволил мне забыть жесткость ложа и пустоту желудка.

На другой день отправился я с доктором и инженером осмотреть село и окрестности его. Кафр-Шейх принадлежит к чифтлыкам вице-короля и содержит в себе [388] 2,280 душ обоего пола, со включением баррани, и 180 человек морских солдат с семействами, прикомандированных к устроенным здесь казенным фабрикам. Жители возделывают все 1,700 федданов соседней земли для Мехмета-Али, который дает им плуги, скотину и семена, а в возмездие за работу предоставляет 1/5 собираемых продуктов, состоящих преимущественно в хлопчатой бумаге и льне. Не знаю извлекает ли владелец значительную выгоду из такой сделки, но что от нее феллахам большой поживы нет, это явствует из оборванного, несчастного вида их и из весьма дурного состояния изб в деревне. Шейх-эль-бэлэд сверх того жаловался мне, что у него беспрестанно берут из села людей, то для барража, то для починки плотин или чистки каналов, нередко в местах весьма удаленных отсюда; а вместе с тем требуют, чтобы полевые работы шли правильно и безостановочно, несмотря на недостаток рук. «Мне придется, прибавил он со слезами в глазах, бросить дом и имущество и бежать, потому что нет никакой возможности исполнять возложенные на меня поручения паши, хотя на работу выгоняются дряхлые старики, замужние женщины и малолетние дети, что при отцах наших никогда не делалось!»

Кафр-Шейх окружен обширными и глубокими прудами, из которых одни находятся в сообщении с идущею сюда ветвью большого Шибинского канала, так что вода в них, если не постоянно текучая, по крайней мере часто возобновляется; прочие пруды содержат в себе воду стоячую. Улицы в селе узки и кривы, землянки очень низки и тесны; впрочем некоторые из существовавших в [389] окрестности биркэ ныне засыпаны; примыкающее к избам старое кладбище упразднено и обнесено стеной, и в надлежащем расстоянии от села устроено новое. Мехмет-Али основал здесь паровую фабрику, где из льна приготовляется пакля, отправляемая потом в александрийский арсенал; при фабрике сорок два работника, получающие поурочную плату 2,5 пиастров за каждый «кантар» пакли; если верить смотрителю этого заведения, человек не в состоянии приготовить в день более 1/3 кап-тара, так что поденный доход работника не превышает 34 фадд, или каких-нибудь пяти копеек серебром. Между тем самая работа должна быть чрезвычайно вредна для здоровья: в первой палате фабрики, сушеные стебли льна предварительно раздавливаются между жолобоватыми чугунными валами, и воздух наполнен густою, в высшей степени острою и едкою пылью, из тонких древесных волокон раздробившейся коры стеблей; эта пыль до того раздражает дыхательные органы и возбуждает сильный кашель, что с трудом мог я простоять тут минуты две или три, и должен был поспешно удалиться. В другой палате раздавленные уже стебли подвергаются действию вертикальных железных колес, быстро вертящихся при помощи пара, и острыми своими краями отделяющих последние частицы наружной древесной коры , так что по окончании этой операции пакля готова и годна к употреблению. Благодаря искусству арабского инженера, строившего фабрику, это отделение чрезвычайно дурно расположено: колеса слишком близки одно от другого, а находящееся перед ними пространство для работников, которые подставляют пучки раздавленных стеблей под [390] вертящиеся колеса, так тесно и узко, что бедным труженикам нельзя свободно двигаться, и что весьма нередко части одежды их, или пальцы, руки и целые оконечности захватываются быстрым обращением снарядов, производящих повреждения, иногда весьма опасные. Несмотря на это в Кафр-Щейхе не только нет ни больницы ни аптеки, но врач не имеет даже хирургического набора или бинтов и компрессов, для перевязки раненных и больных: по-следние должны отправляться пешком в госпиталь в Мхаллэт-эль-кбирэ, на противоположном конце Дельты!

В проезд мой, иждивением Мехмета-Али и под руководством того же инженера, строилась здесь паровая фабрика из красного кирпича, для приготовления бумажной пряжи: машины и все снаряды привезены были из Парижа и лежали кругом на открытом воздухе. Постройку здания производит отряд присланных сюда из Александрии солдат и работников морского ведомства; при них находится Араб, лекарский помощник, с которым я познакомился у доктора: это малый добрый и скромный, но теоретического образования он вовсе не получил, а немногие практические познания приобрел чисто эмпирическим путем.

В тот же день, 25 марта, в 8 часов утра простился я с своими Кафр-шейхскими знакомыми и отправился в дальнейший путь, по хорошей насыпи, ведущей через земли, местами все еще болотистые; где почва получше, там поля засеяны были льном и хлопчатой бумагою, или приготовлялись под предстоявший посев риса. Дорогою осмотрел я лежащие в небольшом расстоянии одна от другой деревни: Руэнэ, Нишартэ и Шабас-Эмэи, [391] чрезвычайно дурные и запущенные; но несравненно страшнее еще разорение села Шабас-Шуадэ (В этой северо-западной части Дельты в древности находился округ Кабаситский; название главного в нем города Kabasa, сохранилось, как видно, в нынешних именах селений: Шабас-Эмэи, Шабас-Шуадэ и др.), принадлежащего Ибрагим-паше; некогда оно было городом довольно обширным, а ныне представляет только печальные развалины, сочетавшиеся с невыразимою неопрятностью; по крайней мере две трети, если не больше, всех домов, выстроенных из хорошего красного кирпича, совершенно обрушились; от остальных уцелели одни нижние ярусы, окруженные кучами навоза, облепленные зловонными лепешками гиллэ и заселенные людьми бледными, болезненной наружности, изнуренными, одетыми в рубища; высокие холмы сора и ямы гниющей воды со всех сторон опоясывают это несчастное село. Между им и Шабас-Эмэи, в проезд мой, поля везде приготовлялись под посев риса. Для этого они разделяются на большие правильные квадраты, обведенные невысокими земляными насыпями, и покрываются на фут или на полтора водою, пускаемою на их поверхность. Чтобы выровнять поверхность квадратов, по ним проводят тяжелый и длинный финиковый пень с припряженной к концам парою быков; работник погоняет скотину стоя на пне, в воде по половину голени. Воду эту доставляют сюда в изобилии многочисленные каналы, чисткою которых занималось в то время от 6 до 800 работников, рассыпанных на пространстве не более полуверсты; между ними были взрослые мужчины, были и молодые мальчики и девочки; замужних жеищин [392] я не заметил; все они, по колена в грязи, брали эту грязь руками и бросали на края канала, а где она была пожиже, то руками же черпали ее в корзины из финиковых листьев. Холодный северо-западный ветер дул с самого утра и значительно понизил температуру воздуха, так что я прозяб под суконным плащем; несмотря на то многие из собранных тут феллахов занимались делом совершенно голые, чтобы не портить рубах, а вместе с ними работали тут же и бедные девочки, из которых большая часть были в возрасте возмужалости. Не трудно вообразить пагубные последствия и ужасный вред от такого рода работ, не только для физического состояния организма, но и для нравственной чистоты молодого поколения!

До Шабас-Шуадэ шли мы почти прямо с востока на запад; в этом последнем месте мы переменили направление и, оставив справа местечко Кафр-Магар (посещенное мною в октябре предшедшего года, на пути из Александрии в Каир), обратились на юг, чтобы сократить дорогу. Нисколько дальше, в небольшом расстоянии от правого берега Розетской ветви, лежит деревня Сафэ, составляющая также один из многочисленных чифтлыков Ибрагим-паши; избы в ней точно сжаты в неправильный ком, прилеплены друг к другу как птичьи гнезда, и окружены могильными склепами, ямами заплесневевшей воды, и несколькими большими печами для обжигания извести. До сих пор все старания областного врача об устранении этих вредных условий в чифтлыках пашей остались совершенно безуспешными, потому что шейхи-эль-бэлэд и сами феллахи, надеясь на [393] покровительство владельцев решительно отказываются исполнять медико-полицейские постановления александрийского интендантства здравия, несмотря на то, что оно действует на точном основании приказаний Мехмета-Али. В имениях своих Ибрагим дает первый пример неповиновения повелениям великого-паши; прочие владельцы по возможности подражают этому примеру. Главный продукт здешнего округа состоит ныне в хлопчатой бумаге, которою в проезд мой засеяны были все поля; почва здесь свойства очень хорошего. Около целого часа ехали мы потом вдоль правого берега Розетского Нила, по широкой насыпи, обсаженной большими деревьями; осмотрев деревню Мит-Дэ, в которой не нашел я ничего примечательного, мы остановились на берегу реки против Шибрыхита, после четырехчасовой езды от Кафр-Шейха. Пришлось нам довольно долго ждать единственной в этом месте шаланды, которая, как будто нарочно, стояла на противоположном берегу; когда она воротилась, то я сначала опасался что на вряд ли удастся нам переправиться через реку: дувший с утра ветер обратился в ураган, и желтые волны Нила клубились и пенились с яростью; переехали мы однако ж без приключений, бросив еще прощальный взгляд на оставляемые сочные равнины благословенной Дельты.

В Шибрыхите мальчик феллах за бахшиш привел меня в дом областного врача, доктора Фарфары, которого я застал за завтраком. Не евши ничего теплого уже другой день, я без дальнейших церемоний придвинул стул и сел за трапезу, прося хозяина, несколько изумленного моим нечаянным появлением и обращением [394] sans-facons, накормит меня прежде чем расспросит, кто я и зачем приехал? Удовлетворив прозаическим требованиям немощной плоти, я наконец вручил врачу циркулярное предписание александрийского интендантства и частные письма, которые я привез ему из Каира от общих знакомых. Он отвел мне опрятную комнату и посоветовал прежде всего отдохнуть и успокоиться, найдя пульс мой в лихорадочном раздражении; потом осмотрели мы вместе село и окрестности, уже описанные выше (См. книга I, стр. 142 и след.). Со времени первого приезда моего в Щибрыхит, в нем сделаны были некоторые важные улучшения: кладбище, занимавшее прежде средину села, упразднено и отчасти срыто, новое расположено в стороне, подальше от изб; биркэ засыпаны и на выравненной поверхности их ныне разводится зелень и берсим. Г. Фарфара обращает особенное внимание на распространение между феллахами оспопрививания, и при этом заметил, что между Арабами охотнее всех прибегают к нему бедуины, которых несколько племен (Главнейшие из бедуинских племен в области Бхэрэ суть: Гуаби, с 60 всадниками и 150 пешими; Улад-Али, с 600 всадниками и 2000 пеших, и Гэмэат, со 100 всадников и 150 пешими) живет в здешней области под шатрами или в деревнях на краю пустыни. Шейхи их по временам приезжают в Шибрыхит за свежею оспенного материей, и сами с успехом производят прививание своих детей. Бедуины натуральной оспы боятся больше чумы и всяких других болезней, что мне и прежде подтверждено было в тех частях Египта и Сирии, где живут бедуины.

В Шибрыхите не нашел я никаких остатков [395] древности, но не мог не быть пораженным сходством названия этого села с именем Фараона, которому приписывают сооружение второй из гизэ'ских пирамид: Диодор Сицилийский называет его ***, Геродот (кн. II, 127, 128, 129) — *** (или *** по другим рукописям). Достойно также примечания, что звук шыбр или шубр очень часто встречается в именах нижне-египетских местностей: есть там деревни Шибрэис, Шубрахор, Шубра и т. д. Выше было упомянуто, что положение Шибрыхита на берегу Нила побудило правительство назначить его местом пребывания мудира и областных властей, несмотря на незначительное его население, состоящее из 1806 душ об. пола (876 м. и 930 ж.); другие местности в области гораздо населеннее: так напр. в Даманхуре — 15,000 жителей, в Атфэ — 6000, в Рахмание — 4450, и т. д. Вся же область Бхэрэ (начинающаяся к югу у Бэни-Саламэ и простирающаяся вдоль левого берега Розетской ветви до Средиземного моря) содержит в себе, по официальным сведениям, 198,858 жителей об. пола, 245,000 (по Клот-бею) федданов обрабатываемой земли и до 392 деревень, кафров и эзбэ (По таблице Манжена (I. cit., Т. II, стр. 317), в области Бхэрэ 280 деревень и 89,528 жителей обоего пола: цифры очевидно ошибочные); это последнее название, встречаемое только в здешней области, да в соседстве Розета и Дамьята, соответствует некоторым образом малороссийским «хуторам», означая большее или меньшее число изб, выстроившихся вокруг дома и на земле владельца, который возделывает на свой счет известное пространство земли; многие из этих эзбэ содержатся в аренде Европейцами. У Мехмета-Али [396] в области Бхэрэ 52 деревни, с населением 21,500 душ обоего пола; у Саид-паши — 38 деревень, у Абдаллах-бея — 16, у Базилюс-бея — 8, и т. д. В медико-полицейском отношении область разделена на двенадцать округов, управляемых таким же числом лекарей-Арабов, под начальством д-ра Фарфары. По мнению этого образованного и опытного врача, хиарджи должны считаться действительно спорадико-чумными случаями, и он уверяет, что «опухоли эти весьма нередко встречаются в нижнем Египте, как в том убедиться можно по полкам, в которых нижние чины правильно осматриваются лекарями; если бы таким же образом можно было свидетельствовать феллахов, то и у них столь же часто находили бы сказанные паховые опухоли». Беспристрастие побуждает меня привести это мнение г. Фарфары, хотя навряд ли оно совершенно основательно. Прочие, свойственные здешним местам болезни, не отличаются от являющихся в других областях нижнего Египта.

Ночь провел я плохо, терзаемый незваными кровожадными гостями здешних домов, и на следующий день, 27 марта, в 8 часов утра выехал из Шибрыхита в со-провождении балтаджи, которого дал мне г-н Фарфара, чтобы показать нам дорогу до Даманхура. Вскоре прибыли мы к широкому каналу, составляющему продолжение канала Хататбэ (Подробности о нем см. выше, стр. 166 и след.), и проводящему воду из Нила в Махмудийе. Дорога ведет по береговой насыпи канала, через который, по причине его извилистого течения, пришлось нам несколько раз переправляться в шаланде. На [397] полях в соседстве попадается очень много сакие, и нигде в нижнем Египте не встречал я столько этих снарядов на подобном пространстве; большая часть их устроена здесь в частных имениях великого-паши, и в числе их есть иные с чугунными колесами и жестяными горшками, которые несравненно полезнее и гораздо удобнее обыкновенных деревянных колес с глиняными горшками. На пути очень часто встречали мы бедуинов, пешком и верхами на лошадях или верблюдах; они носят на себе длинную белую рубаху из толстого холста, белый шерстяной бэрнус с капюшоном, и живописно накрывают голову толстым шелковым платком (кэфийе), желтого цвета с красными полосами, который обвязывается снаружи шерстяною веревкою; многие из них имели за спиною длинное и тонкое арабское ружье, с маленьким плоским прикладом и длинным штыком; у других были за поясом пистолеты и тяжелые, безобразные сабли в деревянных ножнах: Мехмет-Али разрешил этим вольным сынам пустыни носить оружие, тогда как феллахам строжайше возбранено владеть им. В осмотренных мною по дороге деревнях: Мхаллэт-Бишр, Тыфрауи, Эзбэт-Сэнадиди, Зэмзым и Эзбэт-Зэмзым, избы очень низки и дурно содержимы, многие даже совершенно обрушились; поля в окрестности засеяны пшеницею, льном, берсимом, хлопчатой бумагою, бобами и т. п., другие в проезд наш приготовлялись под посев риса; деревьев всякого рода необыкновенно мало. Через 2,5 часа по выезде из Шибрыхита прибыл я в Шарнуб, средоточие здешних поместий вице-короля; тут живет управитель этих имений, [398] полковник Фатхал-бей, большой любитель Европейцев и всего западного, не исключая, как говорят, шипучих произведений пыльной Шампаньи. Я заехал к бею, но не застал его дома; впрочем не смотря на отсутствие хозяина, старый его поверенный, Турок с длинною седою бородою, пригласил меня в залу нижнего яруса, чисто убранную в восточном вкусе, с примесью разных франкских прибауток, напр. стенных часов, и большой картины в золотой раме, изображающей вид Стамбула и пеструю деятельность волшебно прелестного Босфора. Подали мне трубку и кофе с сахаром, не в фингане, а в большой английской чашке с блюдечком: новое доказательство «цивилизации» франколюбивого бея, в которой я после того уже нисколько не сомневался. Потом предложили мне и отобедать здесь, от чего, в такую раннюю пору дня, я должен был отказаться. На полу в зале сидела группа, которая хотя не принимала никакого участия в происходившем вокруг нее, но живо меня заинтересовала: ее составляли молодой шейх, весьма чисто одетый, в красивой белой чалме (эммэ) и белом полосатом кафтане под бурым шерстяным плащем или халатом, да лет двенадцати мальчик, из феллахов, судя по наружности его, оборванному платью и босым немытым ногам. Шейх учил мальчика произносить вслух стихи и целые страницы, кажется, из Корана; вход мой нимало не помешал им заниматься этим благочестивым упражнением, потому что и наставник и ученик были слепы на оба глаза, вследствие оспы, глубоко избороздившей лицо шейха. У мальчика голос был необыкновенно приятный и самого нежного тона (timbre), производящего на душу приимчивого слушателя поразительное [399] действие; он произносил слова медленно, с легким при-певом и как бы вокализируя каждый склад. При этом я вполне убедился, сколько музыкальности и гармонии находится в книжном арабском языке; прежде, признаться, я и не подозревал того, слышав один только разговорный язык, который в Каире хотя довольно мягок, но в Сирии и в Александрии крайне тяжел для уха; до того тяжел, что когда слышишь двух Арабов, беседующих вслух, то воображаешь, что они ссорятся и, того гляди, схватят друг друга за бороду. В устах шейха и юного его питомца, слова, горловые звуки и глубокие придыхания не представляли решительно никакой жесткости, и долго прислушивался я к уроку с живейшим удовольствием. Шейх заставлял мальчика повторять каждый стих по нескольку раз, до тех пор пока он произносил слова совершенно правильно и с надлежащею интонацией; за ошибки учитель крепко горячился, и слова келб, ханзир (собака, свинья) и другие, еще крупнее, сыпались на бедного мальчика.

Старик-поверенный бея представил мне потом больную невольницу, Абиссинянку средних лет, страдавшую хроническою сыпью довольно подозрительного вида; я написал ей рецепт для отправления за лекарством в небольшую аптеку областного врача в Шибрыхите, и поблагодарив за гостеприимное угощение, пошел ближе ознакомиться с местечком. Шарнуб занимает весьма обширное пространство, где в древности без всякого сомнения стоял большой город: это свидетельствуют гранитные колонны и многие дpyгиe подобные остатки, встречаемые в разных местах, равно как и тонкий красный кирпич весьма [400] хорошего качества, из которого выстроены почти все дома в Шарнубе. К сожалению должно сказать, что присутствие цивилизованного бея не водворило в местечке ни благосостояния, ни опрятности; по опустошению и соединенным в нем вредным для общественного здоровья влияниям, Шарнуб ни сколько не отстал от прочих чифтлыков нижнего Египта. Тоже самое можно сказать и о большом селе Дарага, принадлежащем Саид-паше: я осмотрел его по выезде из Шарнуба и нашел ту же неопрятность, те же развалины. Поля в этих местах стояли под водою, в ожидании предстоящего посева риса.

После четырехчасовой езды прибыли мы в Даманхур, самый населенный город этой области, не без достаточной причины прозванной Арабами — эль-уэхш: «гадкий» (Слово эль-уэхш, которое у д'Анвиля пишется «el wohhosh», вернее переводится немецким «hasslich». Этот ученый полагает, что такой нелестный эпитет присвоен городу вследствие близости его к Ливийской пустыне и значит как бы: Damanhour «le desert». Ср. d'Anville, Memoires sur l'Egypte ancienne et moderne, 1766, in 4°, стр. 70). У меня было письмо из Шибрыхита к богатому Абдэр-рахману-Хабэши, в доме которого я и остановился; старик был или, вероятнее, сказывался больным, и нас принял сын его Абдаллах-ага, который тотчас велел очистить для меня комнату в особом флигеле, назначенном для приезжающих. Отобедавши, к счастью один, я пустился в экскурсию по городу вместе с Абдаллах-агой и явившимся ко мне врачем-Арабом.

По мнению Ванслеба и Сикара, которому следуют [401] д'Анвил и все новейшие ученые, Даманхур есть древний Негmopolis parva, названный Mercurii civitas в латинском тексте Птоломея; по распространении в Египте христианства, в Даманхуре основан был епископский престол, от которого зависели монастыри, поныне существующие в Ливийской пустыне у содовых озер. Во время французской экспедиции жители Даманхура отличались упорным сопротивлением против войск Бонапарте, которым фанатический шейх эль-Мохди, устроивший тут средоточие своих действий против неверных, не раз наносил чувствительные уроны, пока, 5 мая 1800 г., генерал Ланюс окончательно истребил его дикие полчища. Ныне город, состоящий из семи соединенных сел или предместий с населением до 15,000 душ, в совершенном упадке: торговля и промышленность его исчезли; базары, многие улицы и целые кварталы опустели; в разваливающихся лавках жители складывают навоз, и отдаленные переулки наполнены отвратительнейшими нечистотами, мефитические испарения которых до нельзя заражают воздух; высокие холмы сора со всех сторон теснят город, вместе с обширными биркэ, полными стоячей, покрытой плесенью воды, которую тем не менее женщины неимущих обывателей черпают в балласы и употребляют в питье. Все это делается в пятидесяти верстах от Александрии, местопребывания интендантства здравия, а Европу уверяют, что причины зарождения чумы в нижнем Египте ныне истреблены!... На вопрос мой городовому врачу: почему он не заботится о большей опрятности улиц и об устранении исчисленных вредных влияний? эфенди отвечал, пожимая плечами: ма исмауши калам, эбэдэн (вовсе не слушаются [402] приказаний!); чтобы понять вес этого извинения, стоит только вспомнить, что половина Даманхура принадлежит Саид-паше. Целый квартал занят непотребными женщинами, которых здесь более тысячи, и от которых, по уверению врача и аптекаря-Араба, две трети всего населения заражены болезнями; домики, занимаемые этими несчастными, выстроены нарочно для них хозяином моим, Абдэррах-ман-агою.

Когда в 1833 г. в округи, на которые разделены области, Мехмет-Али вздумал определить мамуров (род вице-губернаторов) из коренных Египтян, то между прочими туземцами и Абдэррахмэн Хабэши облечен был в этот сан в Даманхуре (Некоторые любопытные подробности об этом лице сообщает Hamont, в l'Egypte sous Mehemet-Ali, Т. I, стр. 296 et var. locis.). Местные туземные властители были так жестоки и надменны, что Мехмет-Али в скорости принужден был отменить эту меру, и уничтожил самое звание мамуров, ныне в Египте уже несуществующее. Абдэррахман-ага в продолжение своего управления успел порядком набить себе карман; теперь он богатейший обыватель в городе, где у него множество домов, «окалэ» и других подобных заведений. Провожавший меня Абдаллах-ага привел нас между прочим в новую баню, строившуюся иждивением его отца: это чуть ли не обширнейшее и лучшее из всех виденных мною в Египте и Сирии заведены этого рода; до сих пор в Даманхуре существовала только одна общественная баня, где, по здешнему обыкновению, люди, одержимые сифилисом, чесоткою и подобными болезнями, вместе с здоровыми [403] купаются в одном общем бассейне с горячею водою. Мехмет-Али основал в Даманхуре бумагопрядильню, на которой 1000 работников; предположено устроить для них больницу, приготовлены даже кровати, белье и другие госпитальные припасы, и прислан аптекарь; но к постройке или покупке помещения не думают приступать. Во флигеле большого магазина (шунэ) Саид-паши, где пока хранятся означенные припасы и кровати, было бы довольно удобное помещение для больницы; флигель этот уже давно стоит порожний, но владелец никак не соглашается уступить его.

Во время странствования нашего по городу, Абдаллах-ага рекомендовал меня знакомым своим как хэкима (медика), и поэтому на базарах беспрестанно останавливали нас люди, спрашивавшие у меня совета; впрочем Араб обыкновенно обращается к врачу, без всякого намерения исполнить данные ему наставления, к которым вообще питает весьма мало доверия, а так, чтобы услышать мнение о болезни, или просто чтобы побеседовать о ней. Выпив несметное число финганов кофе и выкурив такое же количество трубок на базаре, мы еще зашли к одному молодому шейху, просившему меня навестить больную его мать: она страдала огромною, застарелою брюшною грыжею, и можно вообразить, сколько тут употреблено было церемоний, приготовлений и осторожностей, прежде чем показали мне страждущее место; пока я сидел у больной, в щель двери с крайним любопытством смотрели огненные глаза молодых женщин, никогда вероятно не видавших вблизи Франка. В семь часов вечера мы воротились домой, где приготовлен был роскошный обед: [404] крайне уставши я отказался однако ж участвовать в нем и отправился в свою комнату отдохнуть; но увы! ни сна ни покоя не позволили найти в ней легионы комаров и других неприятных творений. Я встал чуть свет, не смыкав глаз ни на минуту, разбудил людей моих, наградил бахшишами многочисленную прислугу хозяина и отправился в дальнейший путь, 27 марта в 6 часов утра, с твердым намерением непременно в тот же день доехать до Александрии, во что бы ни стало.

Мы следовали по насыпи упомянутого выше канала, до деревни Зауиет-эль-Газал, у которой канал этот вливается в Махмудийе, весьма мелкий в проезд мой, хотя по нем еще ходили под парусами нагруженные барки; от 3ayиe до Александрии дорога проведена по высокой плотине южного берега Махмудийе. Деревни и эзбэ, осмотренные мною на этом пути, были в весьма жалком положении: феллахи живут не в избах, а в каких-то норах, самого страшного вида; между тем среди полей весьма часто возвышаются отдельно стоящие холмы, голые отлогости которых покрыты кусками красных кирпичей или черепками разбитых глиняных горшков: это следы и остатки древних египетских селений и городов, ныне исчезнувших и свидетельствующих о прежней, чрезвычайной населенности области Бхэрэ. После четырехчасовой езды от Даманхура остановились мы у деревушки Эзбэт-маамэл-эль-гэзаз, выстроившейся подле принадлежащего Мехмету-Али стеклянного завода; завод помещен на берегу канала, в большом двухярусном здании, и вокруг него раскинуты немногочисленные землянки феллахов и несколько шалашей, [405] занимаемых непотребными женщинами, которые тут, как и в Надэре, промышляют также продажею кофе и съестных припасов. Я расположился под тенью группы старых тамариксов, растущих вокруг крошечной мечети над земляными могильными склепами; хаги-Юсэф приготовил мне завтрак из холодных, круто-сваренных яиц, черного кофе и сырого лука, но для наших утомленных ослов никак нельзя было достать немного берсима: все поля кругом были им засеяны, но так как они принадлежат Мехмету-Али, то не смотря на мою настоятельную просьбу, не решались продать нам хоть сколько-нибудь этой травы; мы накормили бедных животных хлебными пшеничными лепешками, которых они однако ж ели неохотно, повеся уши и обращая томные, жадные взоры на свежую зелень соседних полей, причем вероятно испытывали мучение Тантала. Отдохнув час, пустились мы в дорогу, в направлении к северо-западу.

Насупротив стеклянного завода, на северном берегу канала, лежит село Кэриун (Chereu, Chaereu, Cercu — древних писателей?), подле которого несколько але-ксандрийских Франков устроили себе дачи и хутора. Д-р Фарфара дал мне письмо к живущему здесь Итальянцу и советовал ночевать у него; но опасение провести опять дурную ночь, при расстроившемся здоровье, и нетерпение скорее прибыть в Александрию, увеличивавшееся с приближением к городу, побудили меня проехать, не останавливаясь в Кэриуне. По мере удаления от 3ayиe, Махмудийе становится шире и содержит в себе гораздо больше воды; но во многих местах русло его здесь лежит выше [406] соседних равнин, так что, не смотря на защищающие берег каменные плотины, он беспрестанно теряет значительную часть своей воды. Этим невыгодным результатом край обязан искусству туземного инженера, которому Мехмет-Али поручил прорытие канала, и поспешности, с которою произведены были работы, как о том подробнее изложено выше (стр. 37). При производстве земляных работ нашли здесь тонкую медную дощечку, с греческою надписью Птоломеев, которую Мехмет-Али послал в подарок известному адмиралу сэру Сидней-Смит (Надпись эта гласит так: ***, в переводе: «Царь Птолемей, сын Птоломея и Арсинои, божественных братьев, и царица Вереники, сестра и жена его (посвятили) этот храм Озирису». (Ср. l'Egypte moderne, в Univers pittoresque, стр. 170)). Около часу по полудни с яростью подул сильный северо-западный ветер, обратившийся потом в настоящий ураган: стало чувствительно холодно, солнце скрылось, небо затмилось густыми черными тучами, облака пыли, смешанной с песком и камешками, наполнили воздух, вода в канале вскипела высокими волнами, по которым барки мчались с страшною быстротою; Александрия, которую мы уже начали было различать на дальнем горизонте, и в которой стройная Помпеева колонна рисовалась тонкою, черною линией на грунте серого неба — опять скрылась из наших глаз, задернутая тучею, беспрестанно раздираемою желтовато - красными молниями, при глухих раскатах грома. Ветер сильно мешал нам [407] ехать, потому что дул прямо в лицо; наконец гроза прошла над нашими головами в направлении к Абукиру, и там разразилась проливным дождем, после которого две великолепные радуги очень долго стояли над озером, вправе от нас. Затем слева появились голые и тонкие, покрытые тонким слоем соли, равнины, остающиеся около берегов озера Мареотиса, по уменьшении в нем массы воды в весенние месяцы. Но чем ближе подъезжали мы к Александрии, в которую взоры мои устремлялись с жадностью, тем больше она как будто удалялась и пятилась назад: извилины канала, чертящего беспрестанные «мыслете», причиною этого явления, весьма мучительного для нетерпеливого странника; два часа перед тем мы были ближе к городу по прямой линии, нежели теперь, и яснее различали его здания и минареты. Потом на правом берегу канала увидели мы дворец и сад Мехмета-Али, купленные им у бывшего тосканского генерального консула, г. Россети, и в этом месте, называемом кум-элъ-хадид (железный холм), переправились через Махмудийе в шаланде. Начиная отсюда, северный берег канала украшен прекрасными загородными домами богатых александрийских негоциантов; по насыпи скакали щегольские венские и лондонские экипажи; дальше, под тенью великолепных деревьев подле сада Мухарем-бея, зятя великого-паши, пешком гуляли разряженные дамы в новомодных шляпках и мантильях, а франты-кавалеры всех наций, отложив на час аршины и перья и оставив пыльные конторки и лавки, рисовались на бойких конях, с которыми наши смиренные ослы составляли такой же поразительный контраст, как мой запыленный, изношенный дорожный костюм [408] отличался от туалета лихих седоков, попадавшихся нам навстречу. В 5 часов вечера въехали мы наконец в Александрию, через ворота баб-элъ-сури, получившие это название от находящейся в соседстве могилы праведного шейха Эль-Сури. Сторож акцизного и таможенного сбора, Нубиец, хотел было остановить нас у ворот, чтобы осмотреть вещи и клажу навьюченную на одного из ослов, не смотря на все наши уверения, что с нами нет контрабанды; всякая минута казалась нам дорога, и взбешенный хаги-Юсэф схватил пистолет и не шутя погррзил им упрямому Нубийцу, видя, что мне не удалось отогнать его хлыстом из толстой кожи носорога (Хлысты эти, курбаг, курбадж, привозятся в Египет из Абиссинии, Дарфура и внутренней Африки, и составляют не совсем маловажную ветвь ввозной торговли края). Нубиец конечно был вправе осмотреть нас, но Франков вообще никогда не обыскивают у городских застав на Востоке, сверх того надо войти и в наше положение: мы ровно девять часов сидели верхом и устали до крайности — как тут было не горячиться?

Уже к захождению солнца остановился я у дверей Hotel d'Orient, принадлежащего тому же хозяину, как и каирская того названия гостиница, и нашел тут двух со-отечественников, добрых петербургских знакомых, с которыми прошлой зимой виделся я в Каире. Предоставляю читателю судить о восторге, с которым очутился я в просторной и опрятной, меблированной комнате; об удовольствии, с которым вскоре по прибытии услышал звук колокола, сзывавшего нас к обеду, приготовленному по [409] европейски, и наконец о том чрезвычайном наслаждении, с которым лег я в чистую, хорошую постель, после стольких ночей, проведенных почти без сна, среди разных гадостей египетских жилищ!

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты А. Рафаловича. СПб. 1850