АРТЕМИЙ РАФАЛОВИЧ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО НИЖНЕМУ ЕГИПТУ И ВНУТРЕННИМ ОБЛАСТЯМ ДЕЛЬТЫ

КНИГА ВТОРАЯ.

ПУТЕШЕСТВИЕ СУХИМ ПУТЕМ

ИЗ КАИРА В АЛЕКСАНДРИЮ ЧЕРЕЗ ВНУТРЕННИЕ ОБЛАСТИ ДЕЛЬТЫ.

(1848)

Глава III.

Город Танта; положение его; большие ярманки ежегодно бывающие в нем; шейх-Ахмэд эль-бэдауи. Затруднения при отыскивании квартиры; хозяйки; шейх-эль-харэ; неопрятность внутри домов. Мхаллэт-Руэх; эль-Гиатым; Булкэннэ; населенность области Гарбийе. Мхаллэт-эль-кбире; описание этого города. Областной врач, г. Камби; губернатор, Хуссэйн-паша. Болезни, встречаемые в области; хиарджи; пьяный Кобт. Мансура; населенность области Дакахлийе; подати и повинности, платимые жителями. Д-р Колуччи; обед у Хуршид-паши; некоторые подробности об этом лице.

После четырехчасовой езды от Шибина, прибыл я в Танту. Город этот, лежащий в области Гарбийе, выстроен на значительной искусственной возвышенности, отрезанной весьма круто, и местами почти отвесно, с южной и юго-восточной стороны, но опускающейся постепенно к северу и северо-западу, где она незаметно переходит в уровень соседних полей. Возвышенность эту со всех сторон окружает канал, весьма дурно содержимый: в проезд мой он отчасти был уже высохши; в других местах в нем еще стояла вода, очень мутная, которую, несмотря на это, продавцы (сакка (Это слово сохранилось в испанском azacan, которым означается и человек, разносящий воду, и мешок, служащий для вмещения ее. Буква z Испанцами произносится как русское с) черпали в [342] кожаные мешки и разносили по городу; тут же купались буйволы, дальше, в ямах неровного дна канала, находилась грязь, густая и черная как смоль, мясники на берегу его резали баранов и кровь пускали в воду, в которой наконец умывались люди, совершавшие вблизи, на открытом воздухе, разные физиологические отправления. К северу от города, и следовательно с надветренной стороны, устроены печи для обжигания кирпича, и дым из них вечно стоит над Тантою, еще более заражая воздух и без того в ней не слишком чистый. В небольшом расстоянии к юго-западу от города, отделяясь от него только шириною дороги, по которой я приехал из Шибина, находится продолговатый, узкий и довольно высокий холм, на котором расположено кладбище, защищенное таким образом от наводнений во время разлива Нила; холм этот выложен из сырых кирпичей большого размера, и тем свидетельствует, что он существованием своим обязан древним обитателям края: нынешние Египтяне подобных построек не предпринимают. Город окружен стеною, со многими в ней воротами и калитками, подобно тому, что встречается и в других местах Египта; но в Танте стена и ворота двойные, и обе ограды находятся в некотором расстоянии одна от другой; такое расположение произошло от того, что вокруг обведенного стеною города, в продолжение времени выстроились новые дома и целые улицы, жители которых в свою очередь нашли полезным защитить себя особою оградою от нападений бедуинов и т. п. Улицы по большей части очень узки и кривы, и некоторые из них то круто подымаются вверх, то опускаются вниз, следуя неровностям возвышенности, на [343] которой выстроен город и которую никогда не думали нивелировать; базары обширны, крыты сверху, но весьма низки, темны и, равно как весь город, чрезвычайно неопрятны. Для купцов, приезжающих на здешние ярманки, устроено много постоялых дворов (окалэ), не отличающихся удобством, за исключением одного большого подворья, которое в бытность мою строил некто Якуб-бей, бывший управитель имений Ибрагим-паши; здание это находится на северо-восточном краю города и лавки и жилые помещения в нем довольно чисто отделаны. По сообщенным мне официальным сведениям, в Танте ныне считается 17,630 жителей обоего пола; город этот служит ссылочным местом для лиц духовного ведомства, так точно как Абукир назначен с той же целью для чиновников и других особ высшего светского звания.

В Танте ежегодно бывают две главные ярманки, продолжающиеся каждая по 8 дней. Из них одна начинается 18 января, другая через месяц после летнего поворота солнца, и на них съезжаются многие десятки тысяч людей, не только из разных областей Египта, но из всего Леванта, Абиссинии, Дарфура и других стран Востока; мне даже попался тут бердичевский Еврей с ваксой и мылом; в иные годы число прибывающих сюда людей превышает 100,000 душ. Они располагаются вместе со скотом, пригоняемым для продажи или служащим для перевозки товаров, под шалашами, палатками и на открытом воздухе, и занимают пространство многих верст на расстилающейся вокруг города равнине. При недостатке текучей воды в окрестности (Тантский канал содержит ее в русле своем только в продолжение трех или четырех [344] осенних месяцев), все они пьют воду из цистерн или из колодцев, в которых она очень солоновата, особенно летом; это обстоятельство и зависящая от него невозможность купаться, огромное стечение народа, крайняя нечистоплотность его, производят неопрятность в высшей степени: воздух вокруг города во время ярманок донельзя заражается, и нередко с окончанием их, особенно летней, совпадающей с наибольшим зноем, развиваются болезни злокачественные и даже повальные: тифы, гнилые горячки, дизентерии, а иногда и чума.

Поводом зимней ярманки бывает день рождения (эль-мулэд) праведного шейха Сэид-Ахмэд эль-бэдауи, славящегося в крае святостью и многими сотворенными при жизни, по уверению туземцев, чудесами. Сэид-Ахмэд родился в Фэзе, в 596 г. хиджры, потом через Египет отправился на поклонение в Мекку; оттуда «в один день» успел воротиться в Танту, где поселился, прожил около тридцати лет сряду, и наконец умер 79 лет от роду. В 700 г. хиджры султан эль-Мэлэк эль-Насср выстроил на могиле шейха великолепную мечеть, которую позднейшие правители Египта, и в особенности известный Али-бей (умерший в 1773 г.), украшали и обогащали щедрыми дарами. Мечеть эта действительно величиною и красотою не уступает лучшим этого рода зданиям в Каире; под куполом ее находится могила Сэид-Ахмэда, покрытая дорогими кашмировыми шалями и окруженная бронзовою решеткой под бархатным балдахином. За некоторое время до начала ярманки, мечеть рассылает в прочие области Египта известие о дне открытия ее: несколько шейхов с хоругвями, знаменами, и в сопровождении [345] музыкантов с барабанами и флейтами, отправляются в города и селения, и там, среди толпы стекающегося народа, вслух прочитывают выдаваемую им на этот конец от мечети грамоту, прикрепляемую к длинной палке. Этому примеру следуют и другие местности, в которых бывают ярманки, соединенные с праздником какого-нибудь знаменитого шейха, и путешественнику очень часто попадаются подобного рода странствующие оркестры. В арабских землях вообще, поклонения почти всегда соединяют с мыслью религиозною и цель коммерческую: эту последнюю конечно не меньше первой имел в виду сам Мухаммэд, когда он вменил правоверным в непременную обязанность, побывать хоть раз в жизни в Мекке, образующей поныне средоточие важнейших торговых оборотов. В Танту съезжается также весьма много женщин, потому что могила шейха Ахмэда искони славится бесценным на Востоке свойством, даровать потомство усердным поклонницам, лишенным этого счастья. Мужья не всегда провожают жен своих, и говорят, не знаю правда ли, что эти последние всячески пользуются кратковременной свободою, и что весьма многие из них, по возвращении из Танты, действительно достигают цели своей поездки и дарят обрадованного супруга сыном или дочкою, зачатыми под влиянием горячих молений на могиле Сэид-Ахмэда. В Танте большая часть домов во время ярманок отдается в наем приезжим купцам и всякого звания людям, туда собирающимся. Содержательницы таких квартир нередко бывают из состарившихся непотребных женщин (шарамит, бэнат элъ-нас (Множественное число от шармута («тряпка») и бинт элъ-нас («дочь людей»); в Сирии это последнее название не только не есть презрительное, но употребляется напротив для означения женщины «из хорошего семейства»); если они [346] помоложе, то обыкновенно продолжают также заниматься и первоначальным своим ремеслом, процветающим в особенности во время ярманок. Целые улицы, наиболее из лежащих между внутреннею и наружною городскою стеною, заняты такими женщинами, которых, как я слышал, в Танте более тысячи; полиция беспрепятственно позволяет им предаваться непотребству, следствием которого являются страшные формы сифилиса, заражающего большую часть населения нижнего Египта. Женщины эти целый день сидят перед дверьми своих изб, разряженные, с открытым лицом, с густым слоем черного кохла (сурьмы) на краях век, со множеством серебряных и позолоченных браслетов на руках и ногах, а иные с большим кольцом, продетым через правую ноздрю; к этому кольцу, имеющему от 1 до 1,5 дюйма в поперечнике, привешивается еще много других колец и перстней с цветными каменьями, звучащих при всяком движении головы. Дерзость этих промышленниц неимоверная: они не только с шумом и неотвязчиво зазывают в свои избы проходящих мужчин, но во время ярманок просто бросаются на людей почище одетых, и едва ли не насильственно тащат к себе. Судя по татуировке, замеченной мною на подбородке и на руках большей части их, они, по происхождению, из семейств феллахов, и кроме разврата в высокой степени преданы также пьянству, выпивая, как я не раз имел случай видеть, баснословные количества запрещенного пророком напитка, араки, т. е. [347] водки, выкуриваемой здесь из фиников, Кобтами, Армянами и другими немусульманскими обитателями Египта. Весьма распространен между жителями Танты другой порок, свойственный Востоку, еще более отвратительный, и меня уверили здесь, что за исключением дома мудира, во всех других явно и заведомо промышляют им!

Кроме у помянутых выше двух главных ярманок, здесь бывает еще третья, меньшая, начинающаяся около 20 марта и продолжающаяся также целую неделю. Я при-был за несколько дней до открытия ее, и по этой причине не без труда и после долгих и тщетных переговоров, мог отыскать себе квартиры: везде хозяева домов отзывались, что свободные комнаты у них заблаговременно отданы были в наем. Статься может, что обыватели, считая меня за чиновника паши, опасались, чтобы я не поселился у них бесплатно, постоем; насилу достал я комнатку в верхнем этаже небольшого дома, которую нанял посуточно за несколько пиастров; мебели тут не было никакой, и я послал взять в соседней лавке на прокат новую циновку, чтобы устлать пол из битой глины. Пока слуга мой и хозяйка занимались этими приготовлениями, я присел, крепко уставши, на террасе перед комнатою, не без соболезнования вспоминая об удобствах и комфорте гостиниц на Западе. С этой террасы видна была плоская же крыша смежного низшего дома, на которой сидело несколько женщин, чистивших кукурузные зерна, расположенные тут для просушки; увидев меня, бабы эти, не отличавшиеся ни красотою ни молодостью, и вероятно именно вследствие этого обстоятельства, подняли ужасный крик, и с бранью побежали жаловаться моей [348] хозяйке, что будто я смотрел на них, чего, право, я и не думал делать; угомонили их не без труда. Хаги-Юсэф между тем отправился в кухню сварить для меня пилав, а я уселся на полу у окна; и стал записывать путевые заметки в дневнике: занятие, которого я никогда не откладывал до другого дня, и без которого путешественнику невозможно собрать точные и изобильные сведения о посе-щаемом крае. Не прошло четверти часа, как с истинным ужасом увидел я себя покрытого клопами, гнездившимися в щелях пола и нештукатуренных стен из сырого кирпича; о других прыгающих насекомых уже не говорю: они составляют существенную часть не только переносимых в Египте бедствий, но вообще ежедневной жизни. Вычистившись кое как и отобедав на скоро без всякого аппетита, я потом ушел с своим хаги-Юсэф, смотреть город и искать другой квартиры; к вечеру нашли мы в соседстве комнату, казавшуюся несколько поопрятнее, но также без всякой мебели. Черноглазая, довольно молодая и весьма бойкая хозяйка, с большим кольцом в ноздре, клялась и божилась, что я останусь доволен квартирою, в которой прежде, по уверению ее, не раз останавливались афранги (Европейцы). Хаги-Юсэф пошел заплатить прежней хозяйке за сутки и взять вещи мои, но она жестоко обиделась нашим поступком, выбежала на улицу и стала ссориться самым безбожным образом с новою хозяйкою; мальчишки со всего города сбежались под моими окнами, а крик и бранные слова, более или менее крупные, которыми изобилует арабский язык и которые считаю бесполезным переводить здесь, продолжались до десяти часов вечера: шейх-элъ-харэ (начальник [349] квартала) должен был наконец вмешаться в дело, чтобы унять разъяренных баб. Первая хозяйка уверила было его, что ни у меня ни у людей моих не было тэзкэрэ (паспортов), а как употребление их, недавно введенное, тогда требовалось еще довольно строго, то шейх с некоторою важностью явился ко мне справиться о том; важность его еще увеличилась, когда я весьма вежливо посадил его подле себя на полу, попотчивал кофеем и сигарою, и кротким обращением усилил в нем подозрение, что я точно человек без виду. Он начал заговаривать «о строгости пашинских приказаний на счет тэзкэрэ»: я молчал; об «ответственности, падающей на местные начальства за несоблюдение этих приказаний» — я предложил ему вторую чашку кофе, в которую сам положил сахар, и потом медленно опустил руку в карман пальто; шейх лукаво посмотрел мне в глаза, а я, сохраняя прежнее выражение скромности, вынул — не кошелек, но «буюрулды», полученный от Аббас-паши в Каире, и развернул его на ко-ленях перед шейхом, у которого при виде этого большого листа, курчавых на нем письмен и нашинской печати, начатая фраза замерла на побледневших устах; он поспешно встал не допив чашки. «Вот и наши четыре тэзкэрэ», прибавил я; слуга мой при этом шепнул ему, что я бей мускуби, «московский бей», и тем довершил смущение его. «О бей! сказал шейх: разве знатным Франкам, как ты, нужны паспорта? ведь эфендина, великий-паша, принимает и любит вас как приятелей и братьев, на что же вам тэзкэрэ?... » После этой комической сцены он почтительно удалился, разогнал чернь, ожидавшую перед домом, и тишина наконец воцарилась в улице. [350]

Уверения новой хозяйки об опрятности и обитаемости отведенной мне комнаты, оказались совершенно ложными; стены конечно были из красного кирпича, а не из сыро-го, как на старой квартире, но в щелях их заметна была та же «живая деятельность», как и в оставленной мною комнате; окна без стекол и ставней, защищенные снизу только деревянною решеткою, пропускали прохладный и сырой ночной воздух; едкий дым из гиллэ, употребляемых внизу на кухне, наполнял комнату и раздражал глаза; постели, кроме ковра, у меня не было, а на полу лежалось не мягко; блохи и комары, всегда столь падкие на кровь нового человека, к которой они еще не привыкли, не дали мне сомкнуть глазу ни на минуту, и я промаячился в невыразимой тоске до бела света, внутренне проклиная Восток с его жилищами, населением, и даже с его оригинальностью и поэзией!

Читатель, в покойных креслах щегольского кабинета пробегающий эти страницы, улыбнется и покачнет головою при описании этих мелочных и довольно неэстетических подробностей. Конечно с своей точки зрения и с своего места сидения, читатель совершенно прав, и я сам теперь смеюсь над собою, при воспоминании моих странствований: тем не менее описанная ночь в Танте так подействовала на меня, что я отказался от первоначального намерения провести тут несколько дней, и уже на другое утро, 18 марта, в 8 часов выехал оттуда в Мхаллэт-элъ-кбирэ. У меня вся кровь как будто горела; я чувствовал, что здоровье мое не выдержит долго подобного рода жизни; а захворать и слечь где-нибудь в деревне в Дельте мне крепко не хотелось. [351]

Сперва проехал я по каменному мосту чрез новый Тантский канал, который есть ветвь Шибинского, и, начинаясь у деревни Яфарийе, течет по прямой линии с юго-востока к северо-западу. Чрез 1,5 часа езды прибыл я в местечко Шэбширэ, выстроенное на берегу весьма обширного пруда, который по уверению туземцев получает воду из родников, и поэтому никогда не высыхает, хотя при геологических условиях почвы в Дельте едва ли можно допустить в ней присутствие родников. Здания в местечке выстроены из красного кирпича и занимают значительное пространство, но ныне все они разваливаются; улицы наполнены сором и навозом, население малочисленно, кладбище с юго-запада примыкает к самым домам. По дороге сюда из Танты грунт земли оказался хуже, чем в области Мэнуфийе: хлеб стоял ниже, стебли его были тоще; во многих местах попадались лужи, доказывающие болотистое свойство почвы, в других, обширные пространства заросшие халфою (Роа multiflora) и камышом. В расстоянии не более версты от Шэбширэ лежит село Мхаллэт-Руэх (Шэнауи тож), с красивою трехглавою мечетью; и тут дома из красного кирпича представляют из себя одни развалины. К северу от села проведен канал, идущий в Кафр-Шейх, чрез который я переправился на маадийе (большой шаланде). Отсюда грунт земли в направлении к востоку опять стал улучшаться. Поля засеяны были льном, который в проезд мой феллахи собирали, вырывая с корнями и складывая тут же небольшими кучками для просушки; древние Египтяне срезывали лен серпами, как видно из картин в Фивских и эль-Кабских гробницах: любопытно было бы [352] исследовать, по какой причине этот обычай ныне оставлен, и неужели потому что феллахи по бедности не имеют серпов? Cyxиe стебли льна при мне перевозились на двухколесных тележках в одну лошадь, в магазин Ибрагим-паши в деревне Элъ-Гиатым, по широкой и хорошей дороге. Деревня эта также принадлежит Ибрагиму и находится в самом запущенном состоянии; она прежде была весьма значительное местечко, но ныне совершенно разорена, и из прежних кирпичных зданий в ней не уцелело ни одного; везде развалины, обрушивающиеся стены, опустевшие дома; подле деревни большой пруд с стоячею водою, в которой вымачивают лен. Вот как Турки управляют краем, столь щедро наделенном всеми дарами южного неба! Как будто не надеясь на будущность, они считают Египет точно имением взятым в аренду, из которого торопятся извлечь последнюю фадду, выжать последние соки, чтобы передать преемникам своим одних только голых феллахов, разоренные города, опустевшие деревни.

За полчаса до прибытия в Мхаллэт-эль-Кбирэ осмотрел я село Булкэннэ, принадлежащее Аббас-паше, внуку вице-короля: опять двух- и трехэтажные дома из хорошего кирпича, и опять везде в них верхние ярусы обрушились; кладбище находится у въезда в село и окружено избами. Жители занимались чисткою русла проходящего здесь канала: для этого они доставали грязь руками, и наполнив ею зэмбилы из финиковых листьев, выносили и сваливали эту грязь на насыпях, идущих по обе стороны канала. От этой работы, возобновляющейся ежегодно весною, насыпи здесь везде со временем делаются очень высокими, так [353] что на судоходных каналах закрывают паруса барок от действия ветров и эатрудняют плавание. Вообще все посещенные мною по этой дороге деревни находятся в самом жалком положении; они по большой части принадлежат Мехмету-Али и родственникам его, но вместо того, чтобы содействовать к улучшению их и облегчить исполнение предписанных начальством гигиенических мер, это обстоятельство, по отзыву всех областных врачей, мешает только приведению в действие сказанных мер: управители, надеясь на покровительство всемогущих владельцев, всячески отклоняются от требований интендантства здравия и медиков.

Около часа по полудни прибыл я в Мхаллэт-элъ-кбирэ, главный город области Гарбийе, самой пространной в нижнем Египте. По сообщенным мне официальным сведе-ниям, в ней 572,817 жителей об. пола, размещенных в 430 местечках и деревнях и каких-нибудь 70 кафрах (Значение слова Кафр объяснено выше, стр. 30); из деревень большая часть принадлежит паше и детям его: у Мехмета-Али их в этой области 146, у Ибрагим-паши 60, у Саид-паши 40, у Аббас-паши 38, у наследников Ибрагим-паши эль-сугаир (прежнего губернатора Гарбийе и племянника вице-короля) 45, у Базилюс-бея 14, и т. д. Эти цифры взяты мною из регистров областного дивана, и вовсе не соглашаются с цифрами, которые приводит Манжен: он считает в Гарбийе только 360 деревень, 230,456 жителей обоего пола и 225,900 федданнов возделываемой земли (См. Mengin, Histoire de l'Egypte etc., Т. II, стр. 317 и 343). Несмотря на плачевное состояние края под нынешним управлением, в области [354] Гарбийе находится много городов, довольно населенных; так напр. по собранным мною, официальным же, сведениям, в Сэмэннэдт 10,636 жителей об. пола; в Фуэ — 10,282; в Билгазе (известном по находящемуся в нем кобтскому монастырю Сытэ-Дэмианэ) — 8,565; в Биелэ— 5,767; в Зыфтэ — 6,647; в Абусире 5,012; в Шэри-бине 4,528; в Талхе — 3,317, и пр. и пр.

По прибытии в Мхаллэ я отправился в дом областного врача, г. Камби, Итальянца, который принял меня весьма радушно; он и помощник его, д-р де-Кастро, единственные Франки в городе; приезд Европейца здесь событие весьма редкое и поэтому приятное. Едва уселись мы в столовой в ожидании завтрака, как карантинный страж принес хозяину письмо из Александрии от доктора Грасси, хорошего моего приятеля: в нем в коротких словах упоминалось о плачевных февральских событиях в Париже; перед выездом из Каира я читал газеты по 22 февраля. Новости эти крайне поразили всех нас; хотелось не верить в их истину, а по тону письма нельзя было не верить.

Мхаллэ лежит на левом берегу ветви большого Шибинского канала, содержащей в себе текучую воду круглый год. Город весьма обширен и весь выстроен из хорошего жженого кирпича; улицы прямы, широки, но почти совершенно пусты и безлюдны; жителей по последней ревизии считалось 22,339 душ обоего пола; между ними находится некоторое число Кобтов, которые имеют в городе церковь во имя Св. Георгия; население это ныне живет в крайней бедности и почти без всякой промышленности. Город впрочем уже по положению своему, довольно [355] удален ному от Нила, никогда не был собственно торговым; еще при Французах, в конце прошлого и начале нынешнего столетия, многие кварталы и улицы стояли пустые; но шелковые изделия, приготовляемые тогда в нем, давали жителям хорошие доходы, тем более, что других подобных фабрик нигде в Египте не было; Жирар нашел в Мхаллэ еще 900 работников на шелковых станках; здешние цветные материи отправлялись в другие города Египта и Леванта; сверх того из 2,000 работников, прежде занимавшихся тканием холста, при Жираре было в городе еще 500 (Girard, в Memoire sur l'agriculture, l'industrie et le commerce de l'Egypte, стр. 220) . Теперь вся эта деятельность исчезла; осталось весьма немного станков, на которых приготовляются азбэ: черные шелковые платки с узкою красною каймою, которыми замужние женщины средних и низших сословий в Египте обвязывают голову, под накидываемою на нее «тарахою»: цена такому платку на месте от 19 до 20 пиастров. На весьма обширных базарах редко где видна занятая лавка, и то обыкновенно товарами весьма малоценными: древесным угольем, фруктами или другими съестными припасами и т. п. Из многочисленных мечетей («Мечеть» по арабски — эль-гама (эль-джама); это название сохранилось, кажется, в испанском слове alhama и aljama, значащем квартал, в котором жили Мавры, и также — «еврейскую синагогу»), коих здесь некогда было, говорят, до 120, большая часть ныне разваливаются; некоторые из них архитектуры весьма изящной, с красивыми, точно выточенными на станке, высокими минаретами; обширные окалы, прежде служившие для склада товаров, разделяют участь мечетей, и такое зрелище совершенного [356] упадка города, некогда богатого и цветущего, чрезвычайно грустно. Вместе с фабриками и промышленностью из Мхаллэ исчезли также альмэ и гауази, которые при Французах еще населяли город и целыми таборами отправлялись на встречу полкам Бонапарте, при звуке флейт и тамбуринов, и разбивали шатры свои среди палаток французского лагеря. У Мехмета-Али здесь бумагопрядильня, устройством и изделиями не отличающаяся от других, прежде посещенных мною казенных заведений этого рода в Египте; я не узнал, а может быть и забыл заметить у себя, какое на этой фабрик число работников и приготовляемых ежемесячно штук полотна.

Мхаллэт-эль-кбирэ состоит собственно из трех соединенных городов, не отделяющихся друг от друга никакою чертою, но между тем сохранивших первоначальные свои названия: Сендыфэ, Бэхармыс и Мэнтэсрийе. Благодаря примерной ревности и деятельности весьма образованного врача области, г. Камби, опрятность во всех частях города необыкновенная, и Мхаллэ беспрекословно есть место наилучше содержимое из всех городов нижнего Египта. Улицы всякий день тщательно выметаются и поливаются водою; кладбища внутри города закрыты и обведены оградою; биркэ везде засыпаны, отхожие канавы мечетей прикрыты сверху, холмы сору на площадях и вокруг города срыты и сравнены; надзор за качеством продаваемой на рынках рыбы, баранины и других припасов, строгий, но без притеснений, и продавцы охотно ему подвергаются. Городская больница содержится в таком же отличном порядке; я нашел большую часть кроватей занятых людьми, добровольно и без принуждения явившимися; [357] оспопрививание в области производится деятельно и успешно; одним словом для медицинской полиции сделано д-ром Камби почти все, что только возможно при здешних отношениях. Весьма утешительно видеть развитую Европейцем деятельность столь полезную, хотя в кругу тесном и скромном; утешительно и приятно тем более, что не все другие Франки в Египте, особенно занимающие высшие посты, следуют подобному примеру; я даже полагаю, что из этих последних иные сделали краю больше зла, чем существенной пользы. Мехмет-Али сам по себе никогда не вздумал бы основать это множество эфемерных учреждений, из которых многие уже рушатся, другие не переживут их основателя: как будто возможно вдруг привить Арабу Французскую или английскую цивилизацию, или как будто можно вообще цивилизовать мусульман фирманами и хатти-шерифами!

Могучую подпору деятельности и стараниям своим г. Камби находит в нынешнем губернаторе области, Хуссейн-паше. На другой день после приезда я отправился навестить его в здании областного дивана, в котором он живет, и нашел весьма ласковый прием у пожилого, добродушного паши. За трубкою и кофеем стал он расспрашивать меня о новейших событиях во Франции, о которых пришло к нему письменное известие из Каира; но я не мог сообщить ему никаких подробностей, ожидаемых им с нетерпением. В замен я объяснил ему, как мог по арабски, устройство электрических телеграфов в Европе, и другие чудеса неутомимой изобретательности на Западе; находившиеся тут чиновники-Турки, особенно старики, качали головою и выразительно гладили [358] седые свои бороды, при частых восклицаниях: Ма-ша-Аллах! В выразительиых глазах их и в игре мин я весьма ясно мог читать следующий ответ на восторженные мои рассказы: «Суетитесь вы, неверные Франки, бьетесь, Аллах «весть из чего! ну, пусть ваша берет здесь на земле; но зато там, в жизни лучшей, бессмертной, не состязаться вам с нами» — Могу уверить читателя, что так рассуждают чуть ли не все мусульмане, или с весьма немногими исключениями, и даже самые образованные из них, при виде произведений западной промышленности и искусства, или при посещении европейских столиц и учреждений; этим одним гордость их утешает себя за превосходство наших изобретений. Хуссейн-паша вызвался обедать с нами у д-ра Камби; но потом чрез своего хазнэдара (казначея) дал знать, что не может быть, и просил, чтобы ему приготовили и послали бутылку «эссенции для пунша»: старый воин питал некоторую слабость к запрещенным жидкостям, с которыми в прежние годы, во время сирийской кампании, успел познакомиться и сдружиться.

По опыту г. Камби, болезни наичаще встречаемые в городе и вообще в области Гарбийе, суть: ревматические поражения разного рода, дизентерии от простуды и употребления неспелых плодов, воспаления глаз, вторичные любострастные припадки, разные накожные сыпи, чесотка и т. п.; злокачественные перемежающиеся лихорадки здесь почти неизвестны, простые же встречаются наиболее в соседстве озера Бурлоса, но и то не часто. В продолжение четырехлетнего пребывания своего в здешних местах г. Камби видел только два или три примера хиарджи; допускает [359] однако ж, что они может быть у простого народа являются и чаще, но так как они боли почти не причиняют, то одержимые ими, при недоверии туземцев к полицейским врачам, пособия никогда не ищут. Впрочем и д-р Камби не разделяет мнения, что эти опухоли паховых желез суть видоизменения, или признак спорадической чумы, а скорее готов приписать проявление их «действию мышьяковых мазей, употребляемых туземными жителями для удаления волос». Трудно согласиться с этим, потому что сказанные мази (состоящие из аури-пигмента и негашеной извести) в общем употреблении у мужчин и у женщин на Востоке (Женщины на Востоке, вместо упомянутой мази, весьма скоро и легко истребляющей волосы, употребляют также мазь из леденца или подобных липких веществ, намазанных на тряпочки, которыми потом волосы вырываются с корнем: эта последняя операция сопряжена с некоторою болью, но за то к ней приходится прибегать гораздо реже, чем к мази, составленной из мышьяка и извести), и так если бы содержащийся в них мышьяк был причиною опухолей желез, то эти последние должны бы были встречаться несравненно чаще, чем ныне.

Многочисленные обломки гранитных плит, украшенных барельефами и иероглифическими надписями, и цельные колонны из того же материала, встречаемые в мечетях, доказывают, что в древности существовал здесь важный город. По недостатку определительных данных, ученые однако ж не согласны между собою на счет местности, преемником которой должна считаться Мхаллэт-эль-кбирэ: некоторые полагают, что здесь находился древний Cynopolis, принадлежавший к Бузиритской области; по мнению других тут стоял город Xois, выстроенный, [360] до описанию Страбона, на острове между Сэбэннитскою и Фатнитскою ветвью Нила. В Мхаллэ довольно часто попадаются камни с царскими «картушами»; так между прочим заметил я на дворе городовой больницы плиту из черного гранита, и другую из розового сиенита, подле дверей одной мечети у самого края города, которой названия я к сожалению не записал: на обоих камнях находятся по два картуша весьма тщательной резьбы, очень хорошо сохранившиеся; я однако ж не счел нужным скопировать их, полагая, что без сомнения это уже сделано прежде меня другими путешественниками.

Г. Камби за бесценок нанимает обширный дом, в котором помещается и карантинный диван, состоящий впрочем, кроме врача, из одного только писца-Кобта; мне отвели большую и довольно чистую комнату, где я нашел некоторый отдых от врагов, терзавших меня на прежних ночлегах, хотя их и тут было немало. Поздно вечером после ужина, явился к нам писец-Кобт, крепко полюбивший меня, как уверял он, хотя вообще его единоплеменники питают к христианам других исповеданий ненависть гораздо сильнее и непримиримее вражды мусульман к гяурам; Кобт этот был мертвецки пьян и держал за пазухой бутылочку араки, которую при нас частенько подносил к губам, довершая таким образом окончательное помрачение своего рассудка. Пьянство, или по крайней мере чрезмерное употребление спиртных напитков, весьма распространено между Кобтами и сирийскими христианами, и этот порок конечно не внушает к ним большого уважения мусульманского населения, которое, с весьма редкими ис-ключениями (встречаемыми только в высших сословиях), [361] живет совершенно воздержно в этом отношении, и кроме воды никакого напитка не употребляет. Подгулявший писец говорил и творил в присутствии нашем разные глупости, и наконец стал грубить сидевшему тут доктору де-Кастро; не было никакой возможности отвязаться по добру от неприятного гостя, и потому решились мы призвать одного из балтаджи карантинной стражи, который не без труда выпроводил из комнаты пьяницу, спустил его с лестницы, и потом кое-как довел до дома к жене.

21 марта, в 7 часов утра, выехали мы из Мхаллы в Мансуру, уже посещенную мною в прошедшем году. Дорогою я осмотрел большое село Мит-абу-Али, лежащее в расстоянии получаса от Мхаллэ; оно выстроено из красного кирпича, и по наружности содержится довольно опрятно; но мне показалось, что шейх-эль-бэлэд был предуведомлен о моем прибытии и приложил особое тщание о выметении улиц и удалении с них всякого сора; подле села находится большое биркэ с стоячею, заплесневшею водою. Еще полчаса дальше к востоку, на левом берегу Дамьятской ветви, лежит город Сэмэннуд, подробнее описанный выше (Ср. книгу I, стр. 195 и след.); в нем по последней ревизии считается 10,632 жителя обоего пола; во время французского владычества Сэмэннуд назначен был главным городом области Гарбийе, по причине более удобного положения его, на берегу Нила, тогда как Мхаллэт-эль-кбирэ лежит на канале. Кладбище, к западу от города, весьма обширно, но большая часть могильных склепов разваливаются; к северу простирается высокая насыпь, [362] отчасти срытая для засыпки соседних биркэ и для добывания сэбаха; находимые при этих работах обломки статуй, колонн, камней с иероглифами и т. п., свидетельствуют, что здесь стоял Sebennytus древних Египтян. Осмотрев снова улицы и базары в Сэмэннуде, которые я нашел столь же опрятными, как и в первую мою поездку, я переправился через Нил, в лежащую насупротив города деревню эль-Миние, не представляющую ничего примечательного, а оттуда продолжал путь прямо на север, вскрай берега, по новой и широкой земляной плотине. Потом осмотрел я деревни: Кафр-Сам-бухти, Нуыс-эль-бахр и Уиш; эта последняя весьма обширна, и все три содержатся опрятно; впрочем избы феллахов выстроены в них из сырого кирпича, и очень низки и тесны; кладбища, где местность не позволяла перенести их вне селений, окружены земляными оградами, хотя от этой меры нельзя ожидать особенной пользы для общественного здоровья. В проезд мой жители занимались засыпкою биркэ, которых здесь чрезвычайно много; в большей части их находилась стоячая вода, наполнявшая также и ямы, которые попадаются на каждом шагу у подошвы береговых и других насыпей. Справа, к востоку, расстилались обширные поля, засеянные пшеницею, льном и берсимом; часть этого последнего была уже скошена и лежала на полях для просушки: предусмотрительность редко встречаемая у здешних земледельцев.

Часа через четыре по выезде из Мхаллы прибыли мы в Мансуру, где я остановился в доме главного врача области, д-ра Колуччи, уже знакомого читателям. Войдя к нему в комнату, я заметил на столе груду новейших [363] европейских журналов, доходивших до 1 марта, и бросился на них с жадностью, чтобы узнать что делается на Западе и успокоиться на счет событий, дошедших до меня только понаслышке и, как водится, в искаженном и преувеличенном виде. Удовлетворив любопытству, я отправился снова смотреть город, довольно подробно изученный мною в прошлом году; и сообщу здесь еще немногие сведения о нем.

Область Дакахлийе, или Мансурская, и причисленный к ней в медико-полицейском отношении округ Набаро (области Гарбийе), содержит 345,159 жителей обоего пола, собственно здесь приписанных, и 26,590 душ баррани (В испанском языке старинное слово albarran означает «человека холостого» и также «человека не имеющего постоянной оседлости») — «чужих», из других мест Египта. Население это живет в 4-00 деревнях и тридцати или сорока кафрах, и возделывает 380,000 федданов земли: этим подтверждается замечание, сделанное мною уже прежде как в верхнем так и в нижнем Египте, а именно, что на каждый феддан действительно обрабатываемой земли, средним числом приходится по одной душе того или другого пола; а как во всем Египте под хлебопашеством около 3,800,000 федданов, то можно не ошибаясь полагать, что население всего края не превышает 3,5 миллионов душ обоего пола (Г. Дюгамель (libr. cit., стр. 10) полагает, что в Египте не более 2,5 миллионов жителей). Гораздо большие цифры, приведенные некоторыми новейшими писателями и приверженцами Мехмета-Али, должно, кажется, принимать за ошибочные и преувеличенные. В 1821 г. в области [364] Дакахлийе, по Манжену (Mengin, loc. citato, стр. 317), считалось 315 деревень и 197,000 жителей: данные очевидно неточные. Из всех находящихся в области Дакахлийе деревень, не более восьмидесяти двух заселены хлебопашцами, занимающимися зем-леделием на свой собственный счет; все же прочие принадлежат великому-паше, детям и сановникам его. По доставленным мне сведениям, Мехмет-Али владеет в округе Фарэскурте — 28 деревнями, производящими исключительно рис; в округе Сэмбэлауэйн — 50 деревнями, в которых много земли, прежде остававшейся необработанною, ныне иждивением великого-паши опять обращено под хлебопашество; затем 63 деревни принадлежат дочерям Мехмета-Али и его зятю, Кьамиль-паше, и т. п. Казна получает от области 55,000 кошельков ежегодного дохода (1,718,000 рублей серебром), из которых мудир, Хуршид-паша, как было упомянуто, вносит на свою долю 11,000 кошельков, или 1/5 сбора казенных податей со всей области.

В заключение этих статистических подробностей, сообщу еще следующие цифры, заимствованные из регистров г. Колуччи: в истекшем году (1263 хиджры) показано умерших в области, обоего пола 5700 душ; это число конечно совершенно неверно и без сомнения выражает едва 1/3 действительной смертности; причины этой неточности, кроме обстоятельств, о которых было говорено выше, должно искать в том, что большая часть умерших замещены шейхами эль-бэлэд в ревизийских книгах людьми, прежде нигде не приписанными и проживавшими в области без видов: при последней переписи, производившейся в [365] бытность мою в Египте, местное начальство поспешило включить этих людей в итог наличного населения, во избежание строгих взысканий, определенных пашою за всякий пропуск, и от того убыль от смертности показана столь малою. В продолжение того же года родилось 5084 мальчика и 48836 девочек; оспа была привита 6656 детям обоего пола.

В городе Мансуре при последней ревизии оказалось 13.130 жителей (6152 муж. пола и 6978 женск.), из которых в течение предшедшего года умерло 503 души и родилось 534 младенца того и другого пола. На устроенных здесь вице-королем четырех фабриках (двух льняных и двух бумагопрядильных), находится 4000 работников; из частных ткацких станков, на которых в прежние годы приготовлялись полотна, находившие выгодный сбыт в Сирии и Египте, ныне не осталось ни одного; при несоразмерном распределении податей, промышленники, обремененные налогами, не были в состоянии состязаться с казенными фабриками и закрыли свои заведения. Ныне в Мансуре с трудом держится и другая, впрочем маловажная ветвь промышленности, некогда процветавшая: здесь окрашивают кошенилью шелк, привозимый из Сирии в небольшом количестве, употребляемый для цветных каем у салфеток (футэ), платков азбэ и больших полушелковых клетчатых мэлайе, в которых женщины средних сословий кутаются с головы до ног, выходя из дома.

Город весьма много обязан усердию и полезной деятельности доктора Колуччи, одного из опытнейших и способнейших областных врачей в крае; благодаря надзору его, медико-полицейские улучшения общественной гигиены [366] ревностно и по мере возможности приводятся в исполнение, и я мог убедиться, что в этом отношении сделано еще весьма много со времени прошлогоднего приезда моего в Мансуру. Кладбища, прежде находившиеся внутри города, вокруг мечетей, ныне все перенесены вне стен его; занимаемые ими пространства сравнены и обращены в площади, на которых собираются феллахи, привозящие для продажи разные продукты из соседних деревень. В городовой больнице при мне было только два больных, потому что вопреки первоначальному назначение этого рода учреждений, в них теперь принимают только заболевающих работников с казенных фабрик. Из болезней в области наичаще встречаются не раз исчисленные формы, свойственные нижнему Египту вообще, как то: поносы и дизентерии, ревматизмы и геморроидальные страдания, воспаления глаз с многоразличными их исходами, сифилис, весьма распространенный между жителями всех сословий, и наконец, в местах болотистых, особенно в округе Сэмбэлауэйн, перемежающиеся лихорадки. Феллахи, никогда почти не обращающиеся за советом к врачам, исцеляются от этих лихорадок, следующим оригинальным способом, который употребляется также в других частях Дельты: проведши ночь в жарко истопленном «фурне», больной выходит рано утром весь в поту, и бросается в Нил или канал; уверяют, что это энергическое средство, производящее весьма сильное сотрясение всей нервной системы, почти всегда ведет к желанной цели. О мнении д-ра Колуччи, относительно причин железистых опухолей, хиарджи, было уже упомянуто выше (стр. 25,7). [367]

На другой день после приезда, отправился я с доктором навестить мудира области, Хуршид-пашу; мы нашли его в беседке небольшого садика над Нилом, где он сидел с трубкою, между несколькими чиновниками Турками, и весьма обрадовался нашему приходу. Паша происхождения черкесского, лет пятидесяти от роду, небольшого роста, с весьма умным и выразительным лицом; он был куплен в молодости прежним лейб-медиком вице-короля, Армянином Боцари, у которого несколько лет служил мамлюком; потом находился в том же звании при Мехмете-Али, успел приобрести доверие и расположение его, получил довольно скоро чины и награды, и наконец был назначен главнокомандующим египетскими войсками в центральной Аравии. Он управлял целых девять или десять лет этою обширною страною, отличаясь столько же личною храбростью (что, между прочим, свидетельствует его правая рука, лишенная трех пальцев), сколько умною распорядительностью и искусным уменьем держать в повиновении хищных и вероломных шейхов кочующего населения Неджда. Хуршид-паша страстно любит общество Франков, с весьма лестною любезностью выговаривал мне за то, что в прошлогодний проезд мой через Мансуру, я не дождался возвращения его в го-род, и пригласил нас к обеду в три часа. Мы пришли в назначенное время, и застали у него помощника г. Колуччи, Француза из Марсели, некогда управлявшего кузницами александрийского арсенала; также молодого аптекаря городовой больницы, Итальянца, и купца-Еврея из Каира, свободно говорящего по итальянски; последний привел с собою молодого сына, весьма приятной наружности. Обед [368] был очень недурен и подавался по европейски, на столе и с серебряными приборами; мамлюки прислуживали с ловкостью, которая доказывала, что они к делу были хорошо приучены; рано по утру паша отправил нарочного за артишоками (элъ-харшуф (По испански: el alcachofa (ch в этом языке произносится как наше ч)\ по итальянски: il carciofo) в Дамьят, откуда успели их привести и приготовит к обеду; выпито было много вина, особенно шампанского, поддерживавшего веселый разговор и хорошее расположение гостей, которые впрочем вскоре после обеда удалились. Г-на Колуччи и меня паша никак не хотел отпустить, мы должны были остаться с ним пить чай втроем, и в интересной беседе пролетел один из самых приятных вечеров, проведенных мною на Востоке. Мне показались в высокой степени занимательными подробности, сообщенные нам пашою о нравах и обычаях бедуинов, жителей Неджда, их образе вести войну; искусном отступлении его с войском и возвращении оттуда в Египет, по окончании сирийских дел в 1841 г.; о личных его дипломатических сношениях с Англичанами на Персидском заливе, до берегов которого доходили тогда полки Мехмета-Али, и пр. Не менее удовольствия находил я, слушая общие суждения этого опытного паши, о европейской политике, о значении только что совершившихся на Западе событий, и наконец, замечания его относительно будущности французского владычества в Алжирии, о чем Хуршид, так близко знакомый с характером и бытом бедуинов, конечно весьма компетентный судья (В это время французское правительство намеревалось отправить на жительство в Египет Абд-эль-кадэра, сдавшегося незадолго перед тем генералу Ламорисьеру и управлявшему Алжириею герцогу Омальскому; неблагоразумный план этот не осуществился, вследствие случившихся вскоре после того во Франции событий). Мы расстались довольно [369] поздно с гостеприимным хозяином, которого не могу не считать одним из умнейших и просвещеннейших мусульман, мною встреченных. Обширная и многосторонняя деятельность на поприще трудных и щекотливых государственных дел, развила в Хуршид-паше блистательные природные способности; обманчивая же примесь поверхностного франкского образования, которую присвоили себе некоторые турецкие сановники, осталась на него без влияния, не успев изуродовать в нем даровитого направ-ления и счастливого характера.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты А. Рафаловича. СПб. 1850