(1848)

Глава I.

Приготовления к выезду из Каира; ослы в Египте; затруднения при получении паспортов для погонщиков; наборы работников для казенных фабрик. Происхождение окружающих Каир холмов; хижины солдатских семейств подле городской стены. Шубра; Бэсус. Кэлиуб; областной врач, городская больница, смертность и население. Пожар; наказание феллахов. Бэхадэ ; Шубра-Маадийе; Фиши-эль-нассара, Сэрсэ; земледелие. Мэнуф; шейх Муса-Гинди; врач-Араб; хиарджи. Плодородие Дельты. Выезд из Мэнуфа.

Срок, назначенный для пребывания моего в Египте, приближался к окончанию, а для пополнения предпринятых мною в этом крае исследований, мне оставалось еще обозреть в подробности внутренние области Дельты. Некоторые особенные обстоятельства побудили меня однако ж отложить поездку до половины марта: раньше этого времени путешествие сухим путем по нижнему Египту весьма затруднительно, по причине воды, находящейся после осеннего разлива во многих каналах и принуждающей к беспрестанным объездам; сверх того сырая погода и частые дожди производят остановки, тем более неприятные, что здесь нет ни собственных дорог, ни надлежащих приютов и убежищ в деревнях. Гораздо важнее было следующее [275] обстоятельство: Мехмет-Али, пораженный сильным расстройством здоровья, которое заставляло опасаться за его жизнь и кончилось совершенным умопомешательством, тогда, по совету врачей, выехал из Египта в Европу; еще прежде отправился туда же наследник престола, больной Ибрагим; Египтом временно управлял внук Мехмета-Али, Аббас-паша; поговаривали о смерти вице-короля, о беспокойствах внутри Дельты, о казенной почте ограбленной феллахами в области Шаркийе, и т. п. При таком положении дел мне советовали не пускаться одному во внутренние деревни нижнего Египта, редко посещаемые Европейцами, где поэтому население не привыкло к встрече с ними. Но под конец мне наскучило жить в Каире без дела, и я положил непременно отправиться в путь 12 (по нов. стилю) марта 1848 г.

Экипажей в здешнем крае нет, и сухопутные поездки всегда предпринимаются верхом. Я хотел было нанять лошадей, но не мог достать хороших, потому что все годные лошади, по туземному обычаю, в это время года находятся в поле, на подножном корму, берсиме; пришлось довольствоваться ослами, которые впрочем чуть ли не удобнее лошадей для езды по узким насыпям, заменяющим здесь наши шоссе. Вообще ослы в Египте породы очень хорошей, среднего роста и обыкновенно масти серой; их никак не должно сравнивать с тем медленным, ленивым животным, которое навлекает на себя столько насмешек в северных странах: египетские ослы очень бойки, живы; глаза их не без огня; они охотно и без понуждения скачут в галоп; шаг у них приятный и ровный, только не совсем верный, потому что они довольно слабы на [276] передних ногах и легко скользят и падают, особенно на дороге мощеной, не смотря на то, что их подковывают. Мне случалось видеть в Каире ослов, стоющих от четырех до шести кошельков (125 до 190 рубл. сер.), т. е. не меньше хорошей лошади; многие тысячи этих полезных животных, оседланных (Седла, употребляемые для ослов, носят название элъ-бэрдаа, которое сохранилось в испанском языке, в слове alberda. В южной России и в Крыму седла эти называются самар, именем взятым с татарского) и взнузданных, стоят там на всех улицах и перекрестках, заступая место дрожек и европейских фиакров; за пять или шесть пиастров нанимают осла на целый день, вместе с погонщиком, который бежит за ним пешком; для езды вне города, напр. к пирамидам, платят по восьми или десяти пиастров в день. До Мехмета-Али иноверцы в Египте, не исключая Европейцев, не имели права ездить на лошадях; из гяуров это дозволялось одним только консулам, но и те весьма редко пользовались своим преимуществом, во избежание обид фанатической черни, которая в прежние времена не раз на улице срывала с лошади представителей христианских держав. Запрещение это, введенное в 239 году хиджры халифом элъ-Мотуакелъ ала-Аллах, десятым из рода Аббасидов, ныне, вместе со столькими другими стеснениями гяуров, отменено просвещенным Мехметом-Али. Египетские женщины, без различия вероисповедания, даже жены высших сановников, ездят по городу только на ослах: по уверению Покока (R. Pokocke, libr. cit., T. I, стр. 301), причиною тому существующее, будто, в Каире предсказание, «что [277] столица эта будет завоевана женщиною, которая приедет туда верхом на лошади».

Я нанял у хорошего хозяина трех ослов: одного для меня, другого для слуги моего, хаги-Юсэфа, сирийского Араба, умевшего порядочно стряпать и получавшего от меня по двадцати рублей серебром жалованья в месяц; на третьего навьючили немного вещей, провизию, ковер, и т. п.; два мальчика, лет шестнадцати или восемнадцати, погоняли ослов, из которых за каждого заплатил я по 150 пиастров от Каира до Александрии, с пра-вом держать их от двадцати до двадцати пяти дней. Мне советовали взять с собою жандарма или полицейского солдата от губернатора; но я расчел, что присутствие этого человека, придавая поездке моей официальный характер в глазах деревенских жителей, тем самым помешало бы мне свободно заняться интересовавшими меня разысканиями, и поэтому предпочел ехать без каваса, хотя, при тогдашнем положении умов, сопро-вождение агента правительства могло сделаться полезным в других отношениях. Аббас-паша снабдил меня открытым предписанием (буюрулды) к местным областным властям, и сверх того я должен был лично явиться в забэт-ханэ (полицию) для получения паспорта, без которого в новейшее время не только туземцам, но и Европейцам не позволяется ездить внутри края; такой билет (тэзкэрэ) стоит впрочем не более пяти фадд, за бумагу. Труднее было достать билеты для погонщиков моих ослов: на это прошло несколько дней в бесконечной беготне, и без содействия нашего вицеконсула, г-на Бокти (Почтенный старец, г. Бокти—неисчерпаемый источник любопытнейших сведений о Египте, в котором он прожил век свой; он был переводчиком у Клебера, во время французской экспедиции, и участвовал в производстве следствия в Каире над убийцей этого генерала, 14 июня 1800 г.), [278] навряд ли удалось бы им получить паспорта, они сперва должны были запастись свидетельством от старосты своего цеха (шейх эль-хаммарин), которое потом заявлено было в одиннадцати разных местах, приложивших к нему подписи и печати, и только по исполнении всех этих обрядностей, полиция согласилась выдать им «тэзкэрэ». Затруднения эти совершенно парализуют здесь промышленную деятельность низших сословий, лишая их возможности беспрепятственного переезда из места в место, внутри самого края; причина же таких несообразных мер заключается между прочим в том, что большая часть молодого поколения состоит из солдатских детей, внесенных в списки полков, или же приписана к какой-нибудь из многочисленных фабрик вице-короля. При учреждении новой казенной фабрики, для которой нужны работники, поли-ция в городах захватывает без разбору и различия всех попадающихся ей на улице молодых людей и мальчиков, и запирает их в тюрьму или мечеть; сыновья обывателей зажиточных выкупаются родителями у квартальных старост (шейх эль-харэ) и полицейских чиновников; из прочих начальство окончательно удерживает нужное для фабрики число лиц, татуирует им на руке знак, уже невыводимый во всю жизнь, и отправляет на работу, или же опять распускает по домам, если напр. фабрика, завод и т. п. закрывается или временно останавливается, как здесь весьма часто бывает. В последнем случае [279] работнику дозволяется снискивать пропитание как он знает, но он навсегда считается принадлежащим к казенному ведомству, к которому татуировка приковывает его узами едва видимыми, но тем не менее крепкими; если поймают его где-либо без письменного вида, то с ним поступают как с беглецом; позволение отлучаться из места жительства дается ему не иначе, как по поручительству шейха того сословия, к которому работник причислен по настоящему роду занятий, а это поручительство получается только за деньги и после бесчисленных хлопот.

Отправив вещи свои в Александрию на пароходе "транзитного общества" и кончив последние приготовления в Каире, с которым мне вероятно приходилось проститься навсегда, я выехал оттуда 12 марта, около полудня, через «железные ворота» (баб элъ-хадид), находящиеся на северной оконечности площади Эзбэкийе и кобтского квартала. По выезде из них тотчас перед вами открывается, слева, обширная и весьма тщательно возделанная равнина, простирающаяся до самого нильского берега; справа видите старинную городскую стену, которая сначала направляется к северо-востоку, а потом скрывается среди предместий, пристроенных к ней в последствии времени; дальше, у ворот баб эль-наср, стена эта является снова и огибает город с восточной стороны, там где он непосредственно граничит с пустынею. Начиная с железных ворот, на пространстве 0,5 или 0,75 версты, к этой стене прислонены страшные лачужки без дворов, расположенные параллельными рядами и отделяющиеся одни от других проходами весьма узкими: [280] тут живут семейства солдат, составляющих каирский гарнизон. Присутствие этих хижин здесь, под глазами центрального управления и главного медицинского начальства, возбудило бы во мне сильное сомнение на счет действительной готовности и желания Мехмета-Али, искоренить причины чумы и других, свойственных Египту, эндемических болезней, улучшением быта населений — если бы прежние мои наблюдения в крае позволили мне еще иметь какое-либо сомнение в этом отношении. Жаль, что увлекающиеся остатками фараоновских памятников путешественники, и даже врачи и целые комиссии, приезжающие в Египет, обращают так мало внимания на этот важный предмет; если и допускать, что чума самопроизвольно не родится в этих землянках, то нельзя однако же отрицать, что вторгнувшись туда она должна производить между жителями жестокие опустошения.

У тех же ворот начинается непрерывная цепь довольно высоких холмов, идущих сперва к востоку, и потом окружающих город со всех сторон, кроме западной; холмы эти вышиною от 100 до 150 фут, и состоят исключительно из концентрических слоев вывозимого из города сору: золы, разбитых красных и сырых кирпичей, черепков, тряпья, соломы и т. п. Во время занятия Египта, Французы расположили на этих холмах некоторые из воздвигнутых ими вокруг города девятнадцати отдельных укреплений; Мехмет-Али на многих из них выстроил ветряные мельницы. Между тем холмы эти образовались в продолжение времени довольно короткого, сравнительно с объемом их: а именно в течение каких-нибудь полутора столетий. Прежде со всех [281] областей Египта собиралась особая подать, под названием курэги, составлявшая в год сумму 632,892 фадд (около 13,000 рублей серебро, по тогдашнему курсу египетской монеты); она была назначена для своза на барках всего мусора из города Каира к устьям Нила в Розете и Дамьяте, где его бросали в море. Около 1700 г., турецкое правительство удостоверилось, что чиновники стали употреблять эти деньги в свою собственную пользу, и поэтому приказало сбор «курэги» впредь посылать в казну (хазнз) в Константинополе (См. Esteve: Memoire sur les finances de l'Egypte, в Description de l'Egypte, T. XII, стр. 57). С тех пор жители столицы начали сваливать мусор вне городской стены, и таким образом постепенно образовались опоясывающие Каир холмы, которые мешают свободному обращению воздуха, производят едкую и чрезвычайно неприятную пыль, и отнимают у хлебопашества покрываемое ими весьма значительное пространство земли. Ныне срытие этих холмов было бы сопряжено с огромными издержками, как доказало предприятие Ибрагима-паши, по распоряжению которого холмы, лежавшие к западу от города, были сняты для разведения оливковых деревьев.

Дорога наша вела к северу, через Шубру, любимое зимнее местопребывание Мехмета-Али; тут находится дворец его с прекрасным садом, содержащим, кроме цветов, одни только лимонные и апельсинные деревья разных сортов; между последними весьма много так называемых китайских апельсинов (мандаринок), внутри желтых или красных и отличного вкуса. Великолепная аллея из огромных акаций, смоковниц и платанов, [282] соединяет Шубру с Каиром: деревья эти посажены были лет двенадцать тому назад, и толщина пней их доказывает, чего бы можно было ожидать для лесоводства в здешнем крае, при надлежащей заботливости. На этой аллее все пни приметно наклонены к юго-востоку, очевидно вследствие действия постоянно царствующих здесь северо-западных ветров.

Осмотрев деревню Бэсус, выстроенную на правом берегу Нила, и принимаемую Жомаром за древнее местечко ***, о котором говорит Страбон (Jomard, Descr. de l'Egypte, T. IX, стр. 324), я прибыл через два часа по выезде из Каира в Кэлиуб, главный город области Кэлиубийе (Египтяне, выговаривающие букву каф как гим, произносят эти названия Гэлиуб и Гэлиубийе, или также 'элиуб, 'элиубийе, с сильным придыханием вместо каф). Эта последняя начинается у самых ворот Каира и простирается вдоль правого берега Нила, а потом (по раздвоении его у вершины Дельты) вдоль того же берега Дамьятской ветви, до селения Бэнха-эль-ассел к северу; к востоку она граничит с пустынею Суэйсского перешейка. В этих же пределах заключалась в древности область Илиопольская, и весьма вероятно, что название Кэлиуб или 'Элиуб есть только испорченное и сокращенное имя города ***, которого развалины и уцелевший обелиск находятся в восьми верстах к юго-востоку от нынешнего Кэлиуба.

По прибытии туда, я отправился прямо в дом, занимаемый главным врачем области, д-ром Аллазиа, Пиемонтцем, но узнал, что он выехал в Шалаган, к барражу. Так как мне хотелось остаться в Кэлиубе до [283] другого дня, то я послал своего хаги-Юсэфа верхом к доктору в Шалаган с запискою, к которой приложил данное мне из александрийского карантинного интендантства открытое предписание ко всем областным медикам нижнего Египта. Часа через три г. Аллазиа приехал; я нашел в нем человека образованного и весьма дельного, и мы тотчас отправились вместе осмотреть город. Кэлиуб имеет около трех верст в окружности и выстроен наподобие описанных уже прежде нижне-египетских городов: в нем пять мечетей и одна или две площади; при-мечательнейшие здания — казенная бумагопрядильня и главная мечеть; улицы вообще узки, но есть некоторые пошире. Большая часть домов выстроена из сырого кирпича в один или два яруса; трехэтажных я не заметил; дома, стоящие на краю города и образующие периферию его, расположены таким образом, что стены их составляют сплошную вокруг него ограду, с немногими только узкими воротами, запираемыми на ночь. Я уже упомянул, что это устройство, придающее городам вид укреплений, встречается также в большой части здешних деревень и местечек, особенно в восточной полосе нижнего Египта; причиною тому были столь частые в прежние времена набеги бедуинов, равно как и междоусобия и распри самых феллахов, с незапамятных времен разделявшихся в Дельте на две враждебные партии, Сад и Харам, которые всеми силами и способами вредили друг другу, и нередко призывали на помощь общих врагов своих — хищных сынов пустыни. Под неумолимым уровнем, которому Мехмет-Али подчинил всех обитателей нильской долины, лишенных ныне всякой самостоятельности, [284] эти партии исчезли не оставив следов, и одни только старики в вечерних беседах шепотом рассказывают еще о них; с другой стороны, необузданные бедуины, с которыми французские войска в Египте никак не могли справиться, теперь обратились в мирных земледельцев, или, составляя нерегулярную конницу вице-короля, сами служат к охранению безопасности в окружающих Египет пустынях. Этот блистательный результат, до которого Турки в Сирии далеко еще не достигли, приносит величайшую честь управление Мехмета-Али: во всех владениях его, от эль-Ариша и Синая до крайних пределов Сэнара и Кордофана, одинокий путешественник, особенно из Европейцев, находит такую же защиту и совершенную безопасность, как на наших больших дорогах.

В городе при каждом доме есть более или менее обширный двор, на который выходят окна покоев; в избах обывателей незажиточных этот двор внутри почти весь застроен крошечными мазанками, темными и неопрятными; на ночь загоняют туда домашнюю скотину, если такая у хозяина есть. По сообщенным мне официальным сведениям, к которым впрочем в Египте нельзя иметь безусловного доверия, в Кэлиубе ныне считается 9050 жителей обоего пола; из них 600 человек работает на казенной бумагопрядильне, где сверх того находится 900 работников из соседних деревень, и восемь воловьих приводов; работникам платят не поденно, а по урокам, и, смотря по роду занятий, человек получает в день от тридцати фадд до трех пиастров (4,5 до 19 копеек серебром).

Похвальные старания г-на Аллазиа об улучшении [285] наружного вида города и ближайших его окрестностей, увенчиваются хорошим успехом: я нашел улицы опрятно выметенными и политыми водою; все окружавшие город холмы (кум) сору и навозу срыты, и земля с них употреблена на засыпку ям с стоячею водою, имеющих весьма вредное влияние на чистоту воздуха и, без сомнения, также на общественное здоровье египетских городов. Старые кладбища, окружавшие Кэлиуб с юго-запада и примыкавшие с этой стороны к крайним домам его, ныне упразднены и обнесены земляною оградою, а новое кладбище устроено подальше от города, к востоку; оно конечно все еще слишком близко, но это зависит от того, что нигде в окрестности не было другого места столько возвышенного, чтобы совершенно защищать могилы от наводнений Нила: во время разлива, вода и на новом кладбище цедится внутрь могильных склепов.

При Французах, в начале нынешнего столетия, окрестность города украшали «сады с великолепными апельсинными и лимонными деревьями, смоковницами и пр.» (Jomard, loc. cit., T. IX, стр. 330); я не нашел и следа их вокруг Кэлиуба, в соседстве которого не видел даже ни одной финиковой пальмы и вообще ни одного дерева. Жители занимаются преимущественно хлебопашеством, и частной промышленной деятельности в городе вовсе не заметно. На 7000 федданах городской земли, принадлежащей впрочем весьма немногим владельцам (шеих-эль-бэлэд один на свою долю имеет до 2000 федданов), возделывается пшеница, кукуруза (дура шамие) (Кукуруза (Zea mais, L.) возделывается только в нижнем Египте; ее высевают около летнего поворота солнца, употребляя не болee 0,25 ардеба на феддан, и поливают поля через каждые пятнадцать дней до жатвы, начинающейся в последних числах сентября. Пять работников в два дня орошают целый феддан, и потом в один день собирают с него всю кукурузу. Феддан дает от четырех до пяти ардебов зерна, или около сам-16. На базарах нижнее-египетских городов осенью продается поджареная молодая кукуруза, весьма любимая народом. (Ср. Girard, loc. cit., T. XVII, стр. 59 и 60.)), хлопчатая бумага, лен, ячмень, бобы и [286] горох, чечевица (адс), берсим и т. д.; продукты эти весьма выгодно сбываются в близлежащем Каире, или оптом закупаются приезжающими в Кэлиуб купцами. Раз в неделю бывает здесь базар, на который стекаются жители соседних деревень с припасами и бедуины со скотом, шерстью, маслом и т. п. Поземельный налог в здешней области составляет средним числом по 50 пиастров (3 рубля 12,5 копеек серебром) с феддана; вообще же земли разделяются на три разряда, лучшие, хорошие и посредственные, и сбор сообразен с этим разделением, зависящим не столько от качества самой почвы, сколько от большей или меньшей близости реки или канала, и сопряженного с тем удобства орошения полей. Итог прямых податей, поземельных и подушных (тири и фирдэ), вносимых ежегодно в казну городом Кэлиуб, равняется девятистам кошелькам (около 29,000 рубл. сер.); те же сборы во всей области доходят до двадцати трех тысяч кошельков (около 720,000 рубл. сер.), но в эту сумму не включены ни косвенные налоги, ни многие другие личные повинности, работы, единовременные взносы и пр., возлагаемые на феллахов, доходы и состояние которых сверх того пожираются местными властями, начиная от шейха-эль-бэлэд и смиренного писца-Кобта [287] до горделивого мудира. Во всей области, по сообщенным мне сведениям, находится 162 деревни, 176,000 жителей обоего пола и 150,000 федданов возделываемой земли (По исчислению Mengin (loc. cit., Т. II, стр. 317), в области Кэлиубийе в 1822 г. находилось 140 деревень, 44,372 дома и 177,488 жителей обоего пола; выходит, что в продолжение пятнадцати лет народонаселение не только не увеличилось, но даже уменьшилось на 1500 душ об. пола).

Медико-полицейскою частью в области заведует д-р Aллaзиa, пpoживaющий вместе с помощником своим (adju-dant sanitaire), Европейцем не врачом, в городе Кэлиу-бе; под начальством их находятся в деревнях пять лекарей-Арабов, которым вверен надзор за общественным здоровьем и оспапрививанием: это последнее производится деревенскими цирюльниками (мизаин), получающими из областных сумм по пиастру за каждое привитое дитя. Повсеместным введением оспапрививания Египет обязан Мехмету-Али; феллахи сначала весьма неохотно подвергали детей своих этой благодетельной операции, воображая, что она предпринималась с целью отмечать мальчиков для будущих рекрутских наборов, а девочек для поступления в харемы пашей; ныне этот предрассудок мало помалу исчезает, и число детей привитых в области в истекшем 1263 г. хиджры (1847), по спискам г. Аллазиа, дошло до 2230 обоего пола (В том же году, по регистрам этого врача, не ручающегося впрочем за точность их, в области умерло 1635 душ муж. пола и 1434 женского, всего 3069 душ; родилось 2427 мальчиков и 2368 девочек, всего 4795 детей; в городе Кэлиубе умерло 74 д. муж. пола и 83 женского, всего 157 душ обоего пола; родилось 93 мальчика и 123 девочки, всего 216 детей обоего пола; последние цифры в особенности весьма неправдоподобны). [288]

В Кэлиубе недавно устроена казенная больница на тридцать кроватей; она помещается во флигеле бумагопрядильни, лежащей на самом краю города, в довольно хо-рошем местоположении. При больнице, назначенной собственно для фабричных работников, находится небольшая аптека, получающая медикаменты и материалы из Каира; больных на лице при мне было только два, и г. Аллазиа повторил мне жалобу, слышанную мною и прежде во всех областях верхнего и нижнего Египта, а именно: что феллахи не имеют ни малейшего расположения искать помощи в больницах, или просить совета у врачей служащих, не только у туземных, воспитывавшихся в Каире (которые, по своему невежеству, действительно не заслуживают доверия), но и у Европейцев, столь уважаемых простым народом в других мусульманских землях, например в Турции. По этой причине г-н Аллазиа не мог сообщить мне никаких особенных подробностей относительно встречаемых в области болезней, которые впрочем не отличаются от господствующих вообще в нижнем и среднем Египте, изученных мною в больницах Александрии и Каира. Одно, на что, при таком положении дел, областной врач обращает главное внимание, это общий итог смертности, известный довольно приблизительно: для надобностей карантинного интендантства, следящего за состоянием общественного здоровья в областях, результата этого пока достаточно; он позволяет начальству тотчас или весьма скоро узнать о появлении чумы или другой повальной болезни, и дает возможность вовремя принять нужные меры и предосторожности.

Перед вечером мы навестили губернатора области, [289] Сэлим-бея, который принял нас в темной, весьма просто и даже бедно убранной комнате нижнего яруса, более похожей на сарай, чем на сэламлык (гостиную) высшего сановника. Расположившись на грязном ситцевом диване, мы стали беседовать за трубкою о Европе и политике; для меня было бы гораздо занимательнее слышать от бея какие-нибудь подробности об управляемой им области, но в этом отношении здешние чиновники до нельзя скрытны с иностранцами, и чтобы хоть мимоходом получить от них какие-либо данные, надобно браться за дело с некоторой ловкостью и осторожностью, не предлагая никогда прямых вопросов, а принимая всегда вид, будто вовсе не интересуешься требуемыми сведениями — иначе вас безбожно надуют. Возвращаясь от бея домой, я был свидетелем пожара, вспыхнувшего в избе, близ моей квартиры; в соседстве сделалась ужасная тревога: женщины с криком и воплями бегали по улицам, таская воду в кувшинах; феллахи суетились; наконец несколько человек взлезли на крышу загоревшейся избы и, разобрав ее и самые стены из сырого кирпича, вскоре потушили пожар. Ночью под окнами моими разыгралась другого рода сцена, гораздо неприятнее: саис (конюх) доктора пришел жаловаться ему, что в поле, где он находился при лошадях своего барина на берсиме, феллахи прибили его, и показал кровавые следы полученных побоев; г. Аллазиа тотчас послал двух балтаджи (инвалидов карантинной стражи, которых несколько человек состоят при каждом областном враче), за виновными; вскоре привели их к воротам нашего дома, и после короткой расправы, доктор велел тут же отколотит их палками. Невозможно описать страшный [290] шум, поднявшийся после этого; наконец балтаджи свалили на землю феллахов, прибивших конюха, и отсчитали каждому порядочное число палочных ударов, после чего толпа мало-помалу разошлась по домам, и все утихло. На меня вся сцена произвела впечатление весьма грустное; долго не мог я заснуть и вертелся с боку на бок; кровожадные насекомые всякого рода, в особенности неугомонные комары, наполняли комнату или прыгали по софе, служившей мне вместо кровати; убежища от них не было никакого, и в невыразимой тоске и с величайшим нетерпением дождался я утра, едва закрыв глаза на несколько минут.

13 марта, в 9 часов утра, оставил я Кэлиуб в сопровождении внимательного хозяина, г. Аллазиа. Мы вместе осмотрели деревни: Кафр-Харэт, лежащую от города в расстоянии часа езды, и Бэхадэ, находящуюся в двух верстах к северу от этой последней; в обеих феллахи занимались срытием холмов сора и засыпкою ям с стоячею водой. Бэхадэ принадлежит старику-мамлюку, Сулэйман-аге, тому самому, сказали мне, который один спасся при истреблении товарищей его Мехметом-Али в каирской цитадели, 1 марта 1811 г.: он соскочил с лошадью со стены в 60 фут вышиною; лошадь убилась на месте, а смелый седок, очнувшись от продолжительного обморока, успел скрыться и потом ушел в Константинополь. В последствии вице-король позволил ему возвратиться в Каир, где он поныне живет; г. Аллазиа уверил меня, что, по кроткому и доброму характеру, Сулэйман-ага очень любим своими феллахами, пользующимися в Бэхадэ относительным благосостоянием. [291] В этом месте простился я с доктором: он возвратился к барражу, где тогда находилась жена его, а я, продолжая путь к северу, переехал по каменному мосту (Элъ-кантара, «мост», по испански alcantara. Сирийские Арабы называют мост - эль-джиср (гиср), тогда как в Египте это последнее слово означает «плотину, шоссе») через канал, идущий от Бэсуса и содержавший в это время текучую воду. Через два с половиною часа по выезде из Кэлиуба прибыл я в Шубра-Маадийе (Элъ-маадийе значит «плот для переправы», и это выражение также сохранилось в испанском языке, в слове almadia), на правом берегу Дамьятской ветви: городок этот довольно многолюден, но неопрятен и запущен в высшей степени; улицы узки, кривы и завалены сором, кладбище примыкает к стоящим на краю города домам; одним словом, глядя на него не поверишь, что в Египте существует «совет общественного здоровья», облеченный чрезвычайною властью, и что издано особое уголовное уложение против нарушителей гигиенических постановлений! Нил в этом месте, в проезд мой, был весьма узок и необыкновенно мелок; я переправился через него на шаланде, наполненной феллахами и стадом овец, и пристал к противоположному берегу, уже принадлежащему к Дельте. Тут я посетил деревни: Кафр-Хэйма, Сакиет-абу-Шарэ, Фарауние и Бир-Шэмс; у последней начинается Мэнуфский канал, вливающийся подле села Надэр в Розетскую ветвь; несколько дальше лежит деревня Фиши-элъ-Насара: она, кажется, получила это название от живущих в ней Кобтов, имеющих здесь церковь во имя Св. Богородицы; подле нее находится огромный пруд, [292] который даже можно бы назвать порядочным озером, и который вероятно вырыт был в древности, потому что нынешние обитатели Египта работ подобного размера не предпринимают. Александрийское интендантство здравия отнесло этот пруд к разряду биркэ (ям с стоячею водою, о которых мы не раз говорили), и предписало непременно засыпать его, не сказав однако ж откуда взять рабочих людей и, что важнее, землю, нужную для этого огромного предприятия. Шейх-эль-бэлэд несколькократно наказан был телесно за неисполнение данных ему по этому предмету приказаний, почему увидев меня издали на берегу пруда, не мало испугался, воображая, что я приехал ревизовать работы. Он подошел ко мне с низкими поклонами и пристал с настоятельною просьбою завернуть к нему выпить кофе; я должен был поневоле согласиться на это приглашение, потому что не было никакой возможности отвязаться от шейха, в котором память полученных ударов вероятно усилила расположение к гостеприимству: он обеими руками держал моего осла под уздцы и просто не давал мне ехать. Мы возвратились с ним в деревню и уселись на земле перед его домом, из которого вскоре вынесли кофе для меня и провожатых моих; толпа феллахов окружила нас; они с изумлением глядели на мою одежду, а еще более удивлялись действию фосфорных спичек (Египтяне называют спички: эль-кэбрит; это слово, значащее собственно «cepa», сохранилось в испанском alcrebite), которыми хаги-Юсэф закуривал мне трубку. Шеих шепотом сообщил им, что я муфэтыш (ревизор). На вопрос мой, где могу я остановиться ночевать в Мэнуфе, шеих дал мне адрес тамошнего [293] бога того обывателя, Муса-Гинди, уверяя, что он примет нас без всякого затруднения. По выезде из деревни осмотрел я лежащее несколько дальше, на берегу судоходного канала, большое село Сэрсэ, принадлежащее наследникам известного Кобта, Ханна-Бахри. На полях вокруг села стояли лен и берсим в цвете, и великолепная пшеница, колосья которой уже начинали желтеть; в огородах возделывают между прочим: лук (бассал), отличающийся в нижнем Египте величиною и сладким вкусом; гулгаз (Arum colocasia, L.), круглый и мучнистый корень которого, величиною в большое яблоко, несколько напоминает вкус картофеля; его сперва промывают в холодной воде, чтобы освободить от сильной горечи, и потом варят или поджаривают с кунжутным маслом; Египтяне также едят его маринованный в уксусе; было сверх того много элъ-хобэйзэ (По испански alboheza) (Malva sylvestris, L.), употребляемой простым народом в сыром виде, и других полезных растений; в прочих местах феллахи пахали землю для предстоявшего посева хлопчатой бумаги. Нельзя вообразить ничего роскошнее и богаче этих необозримых равнин, покрытых сочнейшей растительностью, и на которых, за исключением узких насыпей, служащих вместо дорог, в буквальном смысле не находите полуаршина земли пустопорожней и не возделанной; но тем печальнее поражает путешественника вид встречаемых деревень, образующих плачевный контраст с улыбающеюся , вечно-юною природою: везде разваливающиеся хижины, тощее, оборванное население; повсюду нищета и разорение, сор и лохмотья! [294]

После семичасовой езды, чрезвычайно утомительной вследствие сильного жара, я прибыл в Мэнуф в половине пятого по полудни, и отправился в указанный мне дом шейха Муса-Гинди, одного из четырех хакэм элъ-бэлэд (начальников города). Я заметил сначала некоторую холодность в шейхе и мало расположения принять нас; но потом он довольно скоро стал любезнее и внимательнее. Мы уселись на каменной скамье (мастабэ) перед домом и выпили по фингану кофе; слуга, принесший поднос с чашками, в присутствии нашем вытирал их бывшею на нем синею грязною рубахою, что конечно не возвысило для меня вкуса ароматного отвара — но Египтяне понимают опрятность иначе, чем мы. Вслед за тем хозяин повел меня в гостиную верхнего этажа, велел перенести туда мои вещи, заказал обед, и послал за врачем-Арабом, заведывающим медико-полицейскою частью в городе и умеющим говорить немного, весьма немного, по французски. Врач остался обедать со мною и хозяином, который, по арабскому обычаю, пригласил также моего хаги-Юсэфа садиться с нами; но тот, долго обретавшийся с Европейцами, сказал шейху в полголоса: "элъ-афранг ма иакулуш уиа элъ-хадамин" (Франки не едят вместе со слугами). Обед принесли в седьмом часу вечера, на огромном медном подносе, который поставили на табурет среди комнаты; между блюдами был жареный ягненок, поданный целиком: хозяин разорвал его пальцами на части, которыми потчивал нас с вежливою и приветливою улыбкою. Побеседовав до десяти часов с медиком о встречаемых в Мэнуфе болезнях, я потом лег отдохнуть, не без некоторого беспокойства на счет [295] присутствия насекомых; но чрезвычайная усталость и бессонница предшедшей ночи не позволили мне долго думать о них, и я заснул богатырским сном.

На другой день, 14 марта, пошли мы по утру смотреть город, в сопровождении шейха Гинди, врача, окружного инженера (мхандэс) Араба, и человек двадцати обывателей. Главные улицы были чисто выметены и политы водою; шеих всячески старался выставлять эту опрятность, тщательно избегая с другой стороны «плохих мест», тесных переулков и т. п., от посещения которых уклонялся под разными предлогами: то нельзя было отыскать ключа от дверей, которыми здесь вход в улицы запирается на ночь, то, по уверению его, в той улице нечего было смотреть, или там сидели женщины, и ему совестно было тревожить их; всеми этими проделками он однако ж меня не надул, и я нарочно порядком помучил хитрого Араба, настаивая именно на посещении тех мест, которых ему не было желательно показывать. Впрочем я должен сказать, что действительно нашел в городе улучшения, против того, что видел здесь в прошлогодний мой проезд: кладбища перенесены на достаточное расстояние вне городской стены, многие холмы сора срыты, ямы с стоячею водою засыпаны, крыши базаров возвышены и снабжены обращенными на север слуховыми отверстиями (мэлкэф) для возобновления воздуха, и т. п.; но внутренность жилищ, особенно обывателей неимущих, и соединенные в них вредные, анти-гигиенические условия не-мало не изменились: напротив того, мусор и нечистоты сметаемые с улиц, складываются ныне внутри дворов, и опрятный вид города только мнимый, наружный. [296] Между тем было бы несправедливо поставить эту неопрятность в абсолютный упрек александрийскому интендантству здравия; препятствия, встречаемые им при исполнении гигиенических мер, чрезвычайно велики: туземцы не питают никакого доверия к пользе этих мер, считая их чисто стеснительными; нерасположение их, и даже местных властей, ко всякого рода улучшениям и нововведениям по предмету медицинской полиции, крайнее; врачи не находят никакого содействия в областных начальствах. Сверх того, обычай, тесно сросшийся с жизнью мусульман, а именно — недоступность для чужих мужчин дома, если в нем есть харим, женщины (а где же нет их в краю, жители которого вступают в брак на 12-ти или 15-ти летнем возрасте?) — парализует все старания об опрятности и чистоте внутри жилищ; власть полицейского врача не может перешагнуть через порог беднейшей мазанки последнего феллаха. К этому присовокуплю еще, что видев столько сот раз примеры чрезвычайной неопрятности и нечистоплотности нынешних Египтян, я наконец начал думать, что они находят какое-то удовольствие и наслаждение жить в грязи: нужны усилия неимоверные и люди энергии необыкновенной, чтобы переродить характер феллаха в этом отношении. У интендантства нет таких людей, а с другой стороны требовать от него усилий чрезмерных, было бы тоже несправедливо: оно делает много, хотя далеко не все то, что можно бы было сделать. Поэтому я и не ставлю ему в упрек неудачу гигиенических мер, предпринятых доселе в Египте, с целью искоренить условия самопроизвольного зарождения чумы; спрашиваю только: почему интендантство, зная [297] неуспех всех своих предприятий, старается между тем уверить Европу, что на берегах Нила улучшения и преобразование быта феллахов быстро подвигаются вперед? Этим оно только вводит в заблуждение западные державы, и Франция, уничтожившая недавно (10 августа 1849 г.) карантины против Египта, на том основании, «что там медико-полицейский надзор в областях ныне вполне организован» — Франция не будет ли вправе обвинять египетское интендантство, если со временем чума опять завезется оттуда в Марсель?...

Мэнуф выстроен, как уже было упомянуто, на берегу канала бахр-Мэнуф, перерезывающего Дельту вкось с юго-востока к северо-западу; длина канала около 35 верст; отлогость дна, от истока до устья, равняется 12 футам, ширина весьма значительна; инженеры французской экспедиции полагают даже, что этот канал не вырыт искусственно человеческими руками, а есть натуральная ветвь Нила (Dubois-Ауте и Jollois, в Descr. de l'Egypte, T. XV, стр. 178). В прошлом столетии вода из ветви Дамьятской направлялась чрез Мэнуфский канал в таком изобилии в Розетскую ветвь, что первая от того становилась весьма мелкою и в иные годы даже вовсе прекращалось по ней судоходство. Около 90-х годов Мурад-бей велел устроить каменную плотину поперек истока этого канала, чтобы прервать сообщение его с Дамьятскою ветвью; с тех пор он получает от этой последней только воду, цедящуюся сквозь соседнюю землю, да из Розетской ветви воду, вливающуюся в устье канала во время приращения Нила; судоходство по нем вследствие того ныне [298] совершается только на легких барках, и то не круглый год: обстоятельство, которое лет двенадцать тому назад побудило Мехмета-Али перенести главное управление области из Мэнуфа в город Шибин-эль-кум, лежащий несколько дальше к северу, на другом, большом канале.

В Мэнуфе около десяти тысяч жителей обоего пола, занимающихся преимущественно хлебопашеством; частная промышленная деятельность, в прежние времена весьма цветущая, теперь в совершенном упадке, как и везде в Египте, с тех пор как Мехмет-Али забрал в свои руки все ее ветви. В ветхом казенном магазине, на краю города, я видел приготовление циновок из камыша, которыми некогда славился Мэнуф; для этой работы употребляются по большей части дети, под надзором одного или двух мастеров взрослых. Городской земли под хлебопашеством не более 4000 федданов, но при чрезвычайном плодородии этой области, они дают владельцам богатые доходы; наиболее прибыли получается от пеньки (тил, Canabis sativa, L.), которая вся закупается казною для александрийского арсенала; ее стали возделывать в Египте с 1827 г., сначала только в нескольких прибрежных селениях области Дакахлийе и Гарбийе; в настоящее время произведение ее распространилось и в других частях нижнего Египта. Коноплю высевают весною, после пшеницы или дуры, и феддан дает, как меня уверили, до 1000 пиастров валового дохода. Феддан городской земли около Мэнуфа платит ежегодно 115 пиастров мири в казну; у шейха Гинди около ста федданов, что в здешнем крае составляет уже весьма порядочное поместье. [299]

Имя Мэнуф напоминает древний Мэнф (Местечко Мэнф было известно Индийцам и Иудеям; первые называли его Nabhastan (небесное пребывание, небесный стан), последние — Моф и также Ноф; по мнению Уильфорда, последнее название происходит от санскритского Nabha, значащего «небесный». (Ср. примечания Langles в Norden, Voyage d'Egypte et de Nubie, Paris 1798, T. III, стр. 246), египетское название «Мемфиса», прежней столицы края, развалины которой находятся, как известно, на левом берегу Нила, несколько южнее Каира. Восточные писатели упоминают о Мэнуфе как о городе весьма древнем; между тем остатков египетских построек и зданий в нем не сохранилось, по тем же причинам, как и везде в Дельте: совершенный недостаток камня в этой части нильской долины, многочисленное население и беспрестанные войны, продолжавшиеся столько столетий сряду, должны были изгладить все следы древних памятников. Единственным остатком их являются весьма многочисленные гранитные колонны, замеченные мною внутри мечетей, и местами лежащие также на улицах подле домов и городских ворот. Шеих Гинди, зная страсть Европейцев к древностям, привел меня на двор одной мельницы, где лежала огромная плита из розового гранита, округленная по краям и служившая прежде жерновом; на этом камне находится барельеф, изображающий, в половину натуральной величины, сидящую на троне фигуру, и под нею два вертикальных столбца иероглифов, самой тщательной и красивой резьбы; знаки в обоих столбцах одни и те же, но в одном они направлены справа клеву, в другом слева кправу; я посоветовал бывшему тут инженеру-Арабу очистить плиту от покрывающего ее навоза, и списав эти [300] иероглифы, послать копию их в Каир к Клот-бею, у которого богатое собрание египетских древностей, или к Линан-бею. Члены французской экспедиции нашли в Мэнуфе камень из черного гранита, длиною в 3,5 фута, на котором были две надписи красивого почерка, но сильно пострадавшие от времени: одна, демотическая египетская, другая греческая; по аналогии с Розетским камнем полагают, что на отбитой части этой мэнуфской плиты, была еще третья надпись, иероглифическая (Description de l'Egypte, T. XV, стр. 184 и след.); плита служила вместо скамьи у дверей одного дома; позднейшие путешественники еще видели ее в Мэнуфе, в Европу она, кажется, вывезена не была, но мне не могли сказать, куда она девалась нынче.

Городовой медик, молодой человек с весьма ограниченными познаниями, не мог мне сообщить никаких почти данных, касательно господствующих в Мэнуфе болезней; правда, он все толковал о страданиях дыхательных орудий, воспалениях желудка и кишок, о любимой «gastroenterite» своих бывших наставников, бруссеистов, но для меня очевидно было, что в устах юного эфенди это только слова, заученные в школе, а не выражение личного опыта. Жители никогда не ищут совета у этого врача, едва ли впрочем способного дать хороший совет, при поверхностном и совершенно неудовлетворительном образовании, получаемом воспитанниками в каирском медицинском училище, о котором шарлатанство Французов наделало в Европе столько пустого шуму. Между тем, на многократно повторенные вопросы мои, эфенди весьма положительно уверял, что никогда не встречал здесь [301] безлихорадочных бубонов (хиарджи), считаемых некоторыми врачами, как уже было упомянуто выше, признаком спорадической чумы; их также не видел ни д-р Аллазиа, пять лет проживающий в Кэлиубе, ни областной медик в Шибине. Поэтому мнение, что спорадическая чума постоянно встречается в нижнем Египте, и что сказанные опухоли паховых желез суть вещественное обнаружение и единственный признак ее — навряд ли может считаться совершенно достоверным и быть принятым наукою за факт несомненный.

Я оставил Мэнуф в 11 часов утра вместе с врачем-Арабом, который вызвался провожать меня до Шибина, Мы объехали кругом весь город, чтобы осмотреть окрестности его, и потом направились к северу. Жар был едва выносимый и истинно удручающий. Два раза переехали мы на шаланде через каналы, в это время еще наполненные водою, и дорогою посетили деревни Мээ и Сэнгэрг, большие и многолюдные, но весьма неопрятные; они окружены обширными полями, на которых возделываются, кроме не раз исчисленных растений (пшеницы, ячменя, кукурузы, хлопчатой бумаги, льна, берсима, бобов, гороха и пр.), еще: турмыс (Lupinus termis, L. (Зерна эль-турмыса чрезвычайно горьки, и могут быть употребляемы в пищу не иначе, как по предварительном вымачивании в воде с солью, в продолжение нескольких дней. По испански элъ-турмыс называется altramuz), лук, огурцы, тыквы и дыни, также помидоры (битынган, Solanum lycopersicum, L.), стручковый перец (филфил ахмар, Capsicum annuum, L.), мэлухийе (Corchorus olitorius, L.), редька (фигл, Raphanus sativus, L.), морковь (газар, [302] Daucus carota, L.) и мн. др. Овощи эти на вид очень красивы и крупны, но водянисты и почти без вкуса, и их надобно часто возобновлять свежими семенами, выписываемыми из Сирии или южной Европы. Деревьев попадалось мне весьма немного, и то только акации, тамариксы и вербы (саф-саф); финиковых пальм я или вовсе не встречал, или не более трех-четырех подле каждой деревни. Селений, напротив того, чрезвычайно много, и в весьма близком расстоянии одно от другого. Во многих местах феллахи занимались чисткою дна водопроводных каналов, и поправлением и возвышением насыпей по берегам их; землю, нужную для этого, они добывали из ям, вырытых у подошвы самых насыпей. В этих ямах везде находил я много заплесневшей воды, которая тем не менее употребляется в питье людьми и животными, особенно в ме-стах, удаленных от Нила или судоходных каналов; в ней также купаются буйволы, любящие в жаркое время погружаться в воду или грязь, подобно свиньям. Починка насыпей каналов возобновляется здесь каждый год весною; если бы вдоль их были посажены деревья, и если бы не выкапывали упомянутых ям, то насыпи сделались бы гораздо крепче и прочнее, не требовали бы столь частых работ, и вместе с этим получилась бы благодетельная тень, недостаток которой в здешнем климате, на совершенно горизонтальных равнинах Дельты, до нельзя утомителен для людей и животных, особенно в дороге. Меня также поразило весьма малое число сакие, попадающихся в этих местах; Манжен и Клот-бей уверяют, что их в нижнем Египте до 50,000 — число чрезвычайно преувеличенное; полагаю, что их не более [303] каких-нибудь 10,000 во всех областях нижнего Египта, хотя не имею цифр для подтверждения этого мнения. Дороговизна быков после падежей лишила большую часть земледельцев возможности содержать эти снаряды, первоначальное устройство которых довольно дорого: около Каира одно caкиe, орошающее здесь не более пяти федданов, стоит 5000 пиастров, требуя сверх того ежегодно 1500 пиастр. на содержание скота (Duhamel, Tableau statistique de l'Egypte en 1837, стр. 18). По этой причине весенние посевы, для которых нужны частые и обильные поливания, во многих местах или вовсе брошены, или производятся только на полях немногих богатых владельцев; говорят, что это важное обстоятельство было главным поводом, побудившим Мехмета-Али предпринять барраж Нила (См. выше, стр. 8 и след.).

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты А. Рафаловича. СПб. 1850