АРТЕМИЙ РАФАЛОВИЧ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО НИЖНЕМУ ЕГИПТУ И ВНУТРЕННИМ ОБЛАСТЯМ ДЕЛЬТЫ

КНИГА ПЕРВАЯ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО НИЛУ

ИЗ КАИРА В РОЗЕТ И ДАМЬЯТ.

(1847.)

Глава IX.

Приезд в Каир. Тоска по барке. Представление Мехмету-Али; фокусники. Перечневый обзор дальнейших путешествий. Конец первой книги.

На другой день, 3 марта, мы с г. д'Арно встали чуть свет, сели на ослов, всегда стоящих у пристани в Кулаке, и по шоссе, устроенному в 1799 году Французами, въехали в Каир через ворота баб-элъ-эльфи, ведущие на площадь Эзбэкийе. Первый Европеец, которого я тут встретил, был А. М. Фок, наш генеральный консул; по обыкновению своему, он делал раннюю прогулку в тенистых аллеях, окружающих эту огромную площадь, которая занимает поверхность слишком в двадцать десятин. Побеседовав с ним несколько минут, я отправился в содержимую Французом Куломбом гостиницу Hotel d'Orient, где занял опять прежнюю комнату свою, и куда вскоре кавас принес из консульства письма и пакеты, полученные для меня из России во время моего отсутствия. На другой день думал я приняться за [265] составление служебного отчета о результате моей поездки в нижний Египет (Отчет этот в извлечении напечатан в Журнале Министерства Внутр. Дел, 1847, сентябрь, стр. 481 — 507), но к вечеру овладела мною глубокая, странная и, если хотите, смешная грусть, род ностальгии, или точнее навалгии, именно «тоска по барке»: я стал жалеть о деятельной, приятной, детски-веселой жизни на ней; о добрых и простодушных матросах-Нубийцах, с которыми я так свыкся; о чистом, свежем воздухе на Ниле; в Каире мне было жарко, душно; общество Европейцев, с несносными его претензиями и сплетнями, шум в гостинице, визиты, обеды, показались мне невыразимо тягостными и противными.... Это странное душевное расположение продолжалось несколько дней; я потерял аппетит и силы, спал весьма дурно, и только медленно и мало по малу возвратился к нормальному, как физическому так и нравственному, состоянию. В Каире провел я целых шесть недель, которые посвятил на посещение больниц и на подробное изучение топографии этого примечательного города и окрестностей его: Гизэ, Саккары, Турры, Гелиополиса, окаменелого леса и т. д. 20 марта мы поехали с генеральным консулом к Мехмету-Али, у которого я уже прежде был несколько раз; вице-король в это время жил в саду в Шубре, находящемся на правом берегу Нила, верстах в трех от города, с которым соединяется прекрасной аллеею из огромных деревьев. В 11 часов утра нас ввели в залу бель-этажа, выбеленную известью, убранную как нельзя проще, и почти без мебели, кроме дивана, покрытого желтым ситцем, таких же [266] занавесей у окон и нескольких соломенных стульев. Мехмет-Али сидел, по восточному обычаю, в углу дивана, считаемом почетным местом; против него, в немногих шагах, стояло большое трюмо, в которое он часто поглядывал. Под старость великий паша решился принять выдуманный в Константинополе костюм стамбули, почти не отличающийся от европейского и так мало приноровленный к климату, образу жизни и привычкам Востока: на нем был длинный; коричневый суконный сюртук, двубортный, с черным бархатным воротником, узкие синие панталоны, лакированные башмаки и белые бумажные чулки; двойной красный тарбуш, ныне единственное отличие «цивилизованного» мусульманина от неверного Франка, покрывал бритую его голову. Мы уселись на диване подле паши; по приказанию его принесли кофе и для консула трубку, потом начался разговор, который первым драгоманом Мехмета-Али, Хозрев-беем (братом министра Артын-бея), передавался паше на турецком языке; ответы же его Хозрев переводил нам по французски.

После первых приветствий и выслушав обыкновенные и так сказать стереотипные жалобы Мехмета-Али на раз-строенное здоровье, слабое пищеварение и бессонницу, кон-сул сообщил ему, что я недавно воротился из поездки в Розет и Дамьят, прибавляя, что я успел выучиться порядочно говорить по арабски.

— «К чему тебе арабский язык?» спросил паша.

Я объяснил ему, что имел в виду «облегчить непосредственные мои сношения с жителями управляемого им края». При этих словах Мехмет-Али пристально [267] посмотрел на меня проницательными и светлыми глазами, устремив в лицо мне один из тех взоров, которыми как будто хотел читать в глубине души, и разгадать самые сокровенные мысли человека, говорящего с ним.

— «Сорок лет владею я Египтом, прибавил он, а "по арабски не говорю...."

Потом заговорили о нижнем Египте и о строившихся там образцовых деревнях.

— «Что, как идут работы? спросил он, скоро ли их «кончат?»

Я отвечал, что много новых домиков недавно отстроены, и что в некоторых из них феллахи уже живут; потом присовокупил: «эти деревни весьма благодетельно подействуют на общественное здоровье края, только желательно, чтобы ваше высочество велели перестроить наивозможно большее число селений нижнего Египта по тому же образцу.»

— «Это будет очень нетрудно, сказал Мехмет-Али; коль скоро виденные тобою три деревни будут окончены, я заставлю самих феллахов в прочих селениях перестроить свои избы по утвержденному плану. »

— «Очень полезно было бы привести эту меру к скорому осуществлению»: три деревни строятся слишком два года, а в Египте их более трех тысяч. Многие путешественники, продолжал я, с должною хвалою отзываются в газетах об этом важном предприятии, за которое вся образованная Европа, все человечество будут благодарны Мехмету-Али....»

Это затронуло чувствительную струну паши. [268]

— «Я намерен посвятить пятьдесят тысяч кошельков ежегодно на перестройку деревень; но прежде всего мне нужно кончить барраж Нила; инженеры уверяют, что в два-три года он будет готов.»

— «Весьма хорошо было бы также разводить деревья везде, где можно, в особенности вокруг селений и по насыпям, служащим вместо дорог.»

— «И это нетрудно. Деревья в Египте очень скоро вырастают; до меня и при Французах, в Каире существовало только два дерева на площади Эзбэкийе, да несколько в Гизэ; все, что ты ныне видишь в этом городе и почти везде в крае, разведено по моему приказанию; лет пятнадцать тому, я велел посадить акации вокруг Танты, а нынешнего года из этой рощи продано до 100,000 кантаров дров. В верхнем Египте деревья еще скорее развиваются.»

После этого разговор (который по выходе я тотчас буквально записал в дневнике своем) перешел к другим предметам. С свойственною ему любознательностью и живостью Мехмет-Али беспрестанно предлагал вопросы, часто глубокие, часто весьма простодушные, о предметах самых разнородных: то о Китае, то о Сибири, то о Тьере и Гизо; потом стал рассказывать про князя Пюклер-Мускау, про свои войны в центральной Аравии и т. д. Одно слово, сказанное им с удивительною тонкостью, привело нас просто в восторг; в заключение этой главы читатель позволит мне рассказать, по какому это было поводу: Незадолго до возвращения моего из Дамьята, в Каир приехал известный силач Раппо, с многочисленною труппою, которая между [269] прочим давала «пластические представления»; эти последние пришлись весьма по вкусу Туркам, хотя, конечно, то что правоверным наиболее нравилось в них, были не классические позы этих групп из «дышащего мрамора », как выразился один остроумный эфенди... Мехмет-Али, услышав о представлениях Раппо, велел пригласить его во дворец, чтобы дамы харема могли насладиться дотоле невиданною заморскою выдумкою, и на другой день подарил ему 2500 испанских талеров (около 3500 рублей серебром). Молва об этой баснословной щедрости, о которой полуофициальная каирская газета на итальянском языке не замедлила известить публику, привлекла в столицу Египта одного известного варшавского фокусника, г-на Б.**, находившегося тогда в Константинополе. Он просил консула исходатайствовать и ему у вице-короля разрешение дать представление во дворце; в продолжение беседы нашей консул сообщил об этом желании Мехмету-Али, называя г-на Б.** «отличным артистом». Паша сначала понял было, что дело шло о живописце, желавшем написать его портрет, а как подобными просьбами приезжие художники всех наций нередко надоедали ему, то он долго не соглашался. «Да в чем состоит художество вашего артиста?» спросил он наконец. — «Он фокусник», сказали ему. — «Помилуйте, да я и без того окружен джанбазами (фокусниками)...» отвечал Мехмет-Али, с необыкновенно умным и лукавым выражением указывая рукою на мамлюков, которые в почтительном безмолвии стояли в углу залы, ожидая его приказаний.

Да! Мехмета-Али. действительно окружали фокусники, [270] только не все они были мамлюки; или может быть великий-паша не высказал всей мысли своей?...

14 апреля 1847 г. выехал я сухим путем, через пустыню Суэйсского перешейка, из Каира в Палестину и Сирию; оттуда 8 сентября возвратился морем в Александрию, и следующего 1 октября отправился на барке в Каир, верхний Египет и нижнюю Нубию, до второго нильского катаракта. По окончании этого путешествия, 20 декабря того же года, прожил я вновь около трех месяцев в столице Египта, и 12 марта 1848 г. предпринял поездку сухим путем в нижний Египет и внутрь Дельты. Дневник этой последней поездки излагается в следующих главах, по той причине, что содержимые в нем подробности пополняют и объясняют данные, заключающиеся в первой книге. Описание же путешествий моих по Сирии, верхнему Египту и Нубии, по Алжирии и Тунису, составит предмет следующих отделов.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты А. Рафаловича. СПб. 1850