АРТЕМИЙ РАФАЛОВИЧ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО НИЖНЕМУ ЕГИПТУ И ВНУТРЕННИМ ОБЛАСТЯМ ДЕЛЬТЫ

КНИГА ПЕРВАЯ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО НИЛУ

ИЗ КАИРА В РОЗЕТ И ДАМЬЯТ.

(1847.)

Глава VIII.

Выезд из Дамьята. Устройство водочерпательных снарядов — «сакие». Город Фарэскур; состояние погоды. Деревни Барамун и Xиaрэин. Талисман, данный Арабом, и скорое обнаружение силы его. Мит-Танта. Приезд в Мансуру; описание этого города; темница Людовика IX; маслобойни; дворец вице-короля и писцы-Кобты; население города, больница; медико-полицейские улучшения; хиарджи; мнение доктора Колуччи о чуме; губернатор Хуршид-паша. Выезд из Мансуры. Абусир. Зыфтэ. Шалаган. Булак.

Мы воротились довольно поздно домой, то есть на барку, куда внимательный амфитрион послал нам еще на дорогу большую корзину горячего, только что испеченного хлеба. На другой день, 25 февраля, в 8 часов утра, снялись мы с пристани и не без некоторого удовольствия направили нашу дахабийю на юг, к «благо-остерегаемой» столице Египта (Маср-элъ-махруса; это название, или короче эль-махруса, дается Каиру (маср) в официальном слоге и на адресах писем). На беду, продолжавшиеся во все прошлые дни северо-западные ветры, которые были бы для нас столь попутны при следовании вверх по Нилу, теперь уступили место ветрам южного румба, противным для нас. Мы должны были тянуться гужем целых девять часов, пока [236] наконец к вечеру прибыли в Фарэскур; на дороге в Дамьят это расстояние мы проехали ровно в час. Оставив по утру влеве селение Кафр-Батих, в котором устроена большая паровая машина Ибрагим-паши для чистки риса, мы потом с г. д'Арно вышли на берег, между тем как матросы, припрягшись к длинной веревке, медленно подвигали барку против течения. Это последнее в исходе зимы бывает довольно слабо, но все-таки идти против него на веслах нельзя; гребут только вниз по реке, и то при безветрии, или чтобы переехать поперек реки с одного берега на другой. Мы шли полями, засеянными пшеницею и берсимом, и везде встречали феллахов, занимавшихся починкою старых caкиe, или постройкою новых, по поводу наступавшей поры мелководья. Об этих водочерпательных снарядах весьма часто упоминаемо было в предшествовавших главах, почему нелишним будет сообщить здесь несколько на счет их подробностей. Я уже сказал, что в Египте вся растительность зависит преимущественно от достаточного орошения полей нильскою водою, единственною в крае, где летом нет вовсе дождей, а зимою бывают они только в северной части Дельты и Бхэрэ, и где нет также ни родников, ни речек или ручьев, кроме Нила. Вдали от берегов этого последнего или от больших каналов, а также на местах, лежащих гораздо выше обыкновенного уровня реки, воду подымают действием приводов, называе-мых caкиe (Корень этого слова происходит от сака — «орошать»; в Испании, где Мавры ввели свою систему орошений, название это сохранилось в слове acequia — «искусственный канал для орошений»). Caкиe эти состоят из вертикального колеса, [237] от трех до четырех фут в поперечнике, укрепляемого над отверстием нарочно вырытого колодца, если земля далеко от реки, или над сообщающеюся непосредственно с Нилом канавкою, если сакие береговое. К колесу привязывается длинная двойная веревка «без конца», из волокон финиковых ветвей (лиф), на которой висят толстые глиняные горшки с широкими отверстиями, вместимостью около 1/3 ведра; они расположены таким образом, что горшки, прикрепленные с одной стороны колеса, при обращении его опускаются в воду и наполняются, тогда как прочие горшки подымаются вверх и выливаются в жолоб или бассейн, проводящий воду к полям. Колесо это (или точнее колесообразный вал) приводится в движение посредством большого горизонтального колеса, захватывающего зубцами своего обода другое поменьше, отвесно стоящее. К первому в дышле припрягаются один или два быка или буйвола, реже лошади или мулы; животные эти медленно ходят кругом, с завязанными глазами, погоняемые мальчиком, который с плетью в руках сидит на дышле. Так как в Египте уровень реки тем ниже поверхности земли, чем дальше идешь от моря на юг, то само собою разумеется, что веревка, на которой висят упомянутые горшки, должна быть длиннее в сакие, устроенном напр. подле Ассуана (у первого нильского катаракта), где берега лежат на 36 или 40 фут выше весеннего уровня Нила, чем в Каире, где эта разница равняется только 23 или 24 футам. В Розете же, Дамьяте и всей северной полосе нижнего Египта, разница эта не больше трех или четырех фут, и потому сакие устраиваются там вовсе без горшков: вертикальное [238] колесо, к которому последние обыкновенно прикрепляются, тут само заступает их место; оно составляется в таком случае из двойных, тонких шелевок, внутри пусто и снабжено по бокам обода небольшими отверстиями, через которые колесо зачерпывает воду и при кругообращении своем выливает ее в бассейн. Этого рода сакие встречаются только в северной части нижнего Египта, и называются кадус.

По точным опытам инженеров французской экспедиции, два сакие в Каире, одно с 22, другое с 55 горшками, при паре быков, подымали каждое около сорока четырех пуд воды (703 и 715 килограммов; килограмм равен 2 фунтам, 42 золотн. и 40 долям русского веса) в минуту, на высоту 1 406/1000 аршина, или одного метра; в Европе лошадь, идущая шагом в приводе, подымает на ту же высоту слишком вдвое больше воды (1610 килограммов) в минуту (Girard, в Description de l'Egypte, T. XVII, стр. 21). Эта чрезвычайная разница в «полезном результате» снарядов в Европе и в Египте, зависит преимущественно от несовершенства, с которым Арабы устраивают колеса сакие: они всегда бывают деревянные, неправильные и значительную часть поднятой воды теряют понапрасну. В последнее время, в имениях Мехмета-Али и других богатых помещиков стали употреблять для сакие чугунные валы и колеса, выписываемые из Европы; они стоят дороже приготовляемых в крае деревянных, но несравненно большею пользою весьма скоро окупают издержки на первоначальное их заведение.

Я упомянул выше, что в местах, удаленных от [239] берегов Нила и больших каналов, сакие устраиваются над колодцами. Вода в этих последних впрочем тоже нильская, которая вследствие своего давления на бока речного русла просачивается через пласты кварцевого песка, составляющие, попеременно с слоями глинозема, всю массу обрабатываемой почвы в Египте. В каком бы то ни было пункте нильской долины, яма или колодезь, которых глубина доведена до уровня реки, всегда дают нильскую воду; вода эта в них растет и упадает соответственно периодическим изменениям уровня самого Нила, но всегда бывает светлее воды, добываемой прямо из реки, содержит гораздо меньше примеси ила, и за то более или менее солоновата, потому что, просачиваясь через землю, растворяет часть солей, которыми насыщена местная почва. Земледельцы поэтому уверяют, что на полях, орошаемых из колодцев, растительность не так быстра и сочна, как там где воду употребляют непосредственно из приречных, береговых сакие. Колодцы, сообразно с геологическими условиями поверхности нильской долины, должны быть тем глубже, чем более удаляются от Средиземного моря в направлении к югу.

Мы приехали в Фарэскур в пятом часу по полудни. Город выстроен на правом берегу, шагах во 100 от Нила, на довольно низменном грунте, и окружен со всех сторон земляною насыпью или валом, покрытым кучами сора и золы. Высокая плотина ведет от города к берегу, изрытому глубокими ямами, из которых добывалась земля для насыпи, и в которых теперь стоит и гниет вода, остающаяся после разлива. Все дома в Фарэскуре, большие и малые, выстроены из красного кирпича, но весьма [240] немного таких, в которых верхние этажи уцелели: везде развалины, везде печальные следы разорения, везде повторения грустного зрелища опустошения и исчезшего благосостояния, на каждом шагу поражающие глаза и сердце ваше! Фарэскур также знал другие, лучине дни: это доказывается обширностью города и некоторых ныне разваливающихся зданий, красивою резьбою балконов и дверей, пространными базарами, в которых я теперь видел одни только порожние лавки. Нынешнее население слишком мало для занимаемого городом пространства, и поэтому улицы кажутся мертвыми; я нашел впрочем главные из них чисто выметенными. В городе живет бей, управляющий рисовыми плантациями великого паши: занимаемый им дом чуть ли не единственный, совершенно сохранивший-ся. На рынке сидели женщины, продававшие берсим, лук, редьку, мелкую и водянистую (как вообще огородные овощи в Дельте) морковь, сыр, яйца и рыбу свежую и соленую. Я видел три мечети, сохранившие свои минареты; одна из них выстроена среди города, на небольшой круглой площади, и окружена могилами, кирпичные склепы которых обрушиваются; другая, на южной оконечности города, тоже стоит среди могил.

Фарэскур играет некоторую роль в истории арабского Египта. Подле него, 7 апреля 1250 г. (648 хиджры), крестоносцы, под предводительством Св. Людовика, были разбиты на голову войсками халифа эль-Мэлэк эль-Муазэм-Гаиат-Туран-Шаха, недавно перед тем взошедшего на престол; по уверению арабских писателей, 30,000 Французов погибло в этом сражении, причем сам король Людовик IX и знатнейшие вельможи его армии попались в [241] плен неверным. Не долго однако ж юный Туран-шах наслаждался упоением блистательной победы: 4 мая того же года, во время пиршества в Фарэскуре, он был умерщвлен собственными мамлюками, царствовав не более сорока дней, и с ним, последним потомком славного Салах-эль-дин'а, пресекся род Эюбитов в Египте (Delaporte, в своем хронологическом очерке истории египетских мамлюков (Description de I'Egypte, T. XV, стр. 236), приписывает несчастному Туран-Шаху разрушение города Дамьята. Но мнение других историков, что это последнее событие случилось два года позже, при султане эль-Мэлэк эль-Муэз, мне кажется правдоподобнее: скоротечное управление Туран-Шаха, занятого к тому войною с крестоносцами, конечно не дало ему времени совершить такое предприятие; он успел только казнить на виселице сорок эмиров, сдавших город Дамьят Св. Людовику). Св. Людовик тогда еще содержался в плену в Фарэскуре, и был свидетелем этой кровавой катастрофы, возведшей на престол династии мамлюков бахаритов или тюркменских (Ср. J. J. Marcel, l'Egypte depuis la conquete des Arabes; 1849, стр. 154. — Мамлюков бахаритов не должно смешивать ни с мамлюками боргитами или черкесскими, ни с новейшими, которых владычеству, потрясенному уже Французскою экспедицией, положил конец Мехмет-Али. Бахариты получили, как говорят, это название от казарм их, находившихся на острове Роуде, между старым Каиром и деревнею Гизэ, среди Нила, который Египтянами называется эль-бахр (море). Последний султан из этой династии был эль-Мэлэк эль-Мансур-Хаги, умерщвленный по приказанию султана эль-Мэлэк элъ-Дахэр-Баркук (в 792 г. хиджры), первого правителя Египта из династии мамлюков черкесских или боргитов, которые держались в этом крае 139 лет, до завоевания его оттоманскими войсками при султане Селиме, в 923 г. хиджры (1517 по Р. X.). Боргитами названы они потому, что первоначально составляли в Египте гарнизоны крепостей (элъ-борг)), сохранивших власть в продолжение 136 лет.

Солнце садилось, когда я в 3/4 шестого возвратился из [242] города. Наступил вечер несравненный, волшебный; красотою своею он привел бы художника в восторг, а вместе с тем и в отчаяние, по невозможности найти на палитре оттенков столь же живых и ярких, и произвести освещение столь же магическое, как то, которое глаза наши в этот вечер с жадностью впивали в себя. Горизонт на юго-западе пылал ярко-кирпичным огнем, который через оттенки оранжевый и зеленовато-палевый, похожий на нежный цвет спелого винограда, постепенно переходил в бледную лазурь неба, слегка задернутого к северо-востоку мелкими, серыми облачками. Все предметы: пальмы, смоковницы, минареты деревенских мечетей, контуры людей и верблюдов, возвращавшихся с работ по насыпям нильских берегов, рисовались темными силуэтами на грунте невыразимо-ясном и прозрачном; поверхность реки, ровная как зеркало, отражала находившиеся вскрай округленных извилин ее группы деревьев, здания и белые треугольные паруса барок, казавшися раскрытыми крыльями тех исполинских птиц, о которых столько чудес рассказывают арабские сказки. Луна нежными лучами своими серебрила исчезавший в ве-чернем мраке Фарэскур, и бесчисленные звезды сыпали на нас тысячи искр, которые, казалось, продолжали гореть под водою. В истинно идиллической, восхитительной ти-шине, царствовавшей кругом, я забыл на минуту ничтожную суетность житейскую, совершенно отчуждающую беспокойного Европейца от сладостного созерцания природы, и всей душой погрузился в этот африканский вечер, полный поэзии, которую описать не сможет перо, и красноречивее моего!... [243]

Несколько позже поднялся слабый ветерок, позволивший нам доехать под парусами до деревни Сауалиб, часах в полутора от Фарэскура, где мы остановились ночевать в 9 часов вечера. На другой день, 26 февраля, опять ветру вовсе не было; мы тащились бичевою до 7 часов вечера беспрерывно, и достигли до Шэрибина, уже знакомого нашим читателям, употребив два дня утомительной работы на расстояние, пройденное нами прежде в четыре часа. Эта крайняя медленность плавания по Нилу при безветрии или противном ветре, составляет главный и весьма неприятный для Европейца недостаток здешних путешествий; восточному человеку, который никогда и ни в чем не торопится, оно решительно все равно; нам, Франкам, вечно некогда, мы все куда-то спешим, рвемся, и поэтому томимся скукой в подобных случаях. В 7 часов вечера Борей наконец сжалился над нами; попутный северо-западный ветер раздул паруса, и мы продолжали идти довольно быстро, до полуночи.

На другое утро, 27 февраля, матросы вновь принуждены были приняться за бичевание, а мы предпочли с г. д'Арно отправиться пешком по правому берегу, взяв с собою ружья. Дорогою везде встречали мы деревенских жителей, мужчин, женщин и более всего — детей обоего пола, копавших землю близ Нила, чтобы сделать вторую насыпь, параллельно существующей уже береговой, которую в нынешнем году река стала сильно подмывать. Сообразнее всего было бы, кажется, взять землю с этой последней насыпи, которой суждено неминуемо быть унесенною нильскими волнами: феллахи однако ж предпочитали добывать землю из ям, вырываемых у самой подошвы новой [244] на сыпи, ослабляя таким образом основание ее и приготовляя ей на будущее время такую же участь как и старой. Впрочем под управлением инженеров-Арабов, воспитывавшихся в «политехнической» школе в Булаке (откуда многие, как уверяют, выходят едва зная грамоту и первые четыре правила арифметики) (Школою этою управляет французский горный инженер, Ламбер-бей, один из лучших воспитанников парижской политехнической школы, и один из ученейших и умнейших людей, каких мне случалось видетъ. Но что могут его старания против слепой рутины, безрассудства и явного недоброжелательства египетских властей?), не удивительно если общественные работы в Египте производятся так дурно и даже вопреки здравому смыслу. Несколько дальше лежит деревня Барамун, одна из самых не-опрятных между виденными мною до сих пор в нижнем Египте. Улицы — если можно дать это название тесным пространствам, оставленным между изб, где едва ли могут пройти два человека рядом — улицы, равно как и дворики у хижин, наполнены были полужидкими испражнениями домашней скотины; женщины голыми руками, запачканными пометом выше локтя, месили этот навоз для приготовления гиллэ. Избы, настоящие конурки, до неимоверности низки и тесны; мужчины одеты в грязные лохмотья, бабы весьма нехороши собою и старообразны; из детей многие страдали хроническим воспалением глаз: веки у них покрыты были густою гноевидною материею, на которой сидели рои мух, содействующих, может быть, к перенесению этой болезни с одного ребенка на другого; я видел здесь также несколько малюток, совершенно ослепших на один глаз. [245]

Деревня Хиарэин, находящаяся около версты к югу от Барамуна, принадлежит мансурскому генерал-губернатору Хуршид-паше и представляется в виде несколько более опрятном; окрестности ее засеяны были хлопчатой бумагою. Проходя тут мимо выстроенной над берегом Нила могилы шейха, белый куполок которой кокетливо прячется под тенью маститой смоковницы, я заметил сидевшего близ нее Араба, довольно бедно одетого, но с поразившею меня бойкою и весьма лукавою физиономией. Он попросил у меня бахшиша и курительного табаку, обещаясь в замен написать «благословенный амулет» (хараз элъ-мубарэк), который наверное принесет мне счастье, если я привяжу его к фуражке; как было не соблазниться таким предложением? Араб достал из-за пояса длинную медную чернильницу и перо из камыша (калам), заставил меня пополоскать руки в Ниле, и потом, посадив подле себя, с просил об имени моем и моей матери, о звании и возрасте, и потребовал куска белой бумаги. У меня нашлась в кармане какая-то гравированная французская карикатура на музыкантов национальной гвардии, которую я ему подал; он написал на поле разные кабалистические знаки, цифры и слова, и потом прочел мне их; но я, признаюсь, кроме своего имени, ровно ничего не понял. В продолжение этой магической операции, Араб, с плутовскою миною, которую тщетно старался скрывать, беспрестанно оглядывался и как бы украдкою и с какою-то таинственною боязливостью, посматривал на могилу шейха. Кончив писание и получив обещанные деньги и табак, он начал составлять другой подобный амулет для подсевшего к нам в это время феллаха. Мы [246] удалились с г. д'Арно, и едва отошли шагов на сто, как могущество талисмана успело обнаружиться во всей силе: в поле прыгала красивая зеленая птичка; я стал на краю строившейся тут новой насыпи, как раз против толпы работавших мужиков, взрослых и детей, прицелился, и только что хотел выстрелить в эту птицу — вдруг рыхлая земля у меня под ногами обвалилась, я полетел вниз, а в это время курок опустился, ружье разрядилось прямо на работников и дробь ударила в землю в немногих шагах от них. Долго ли было при этом убить или по крайней мере ранить человека, и тем накликать на себя страшную беду? такие несчастья на охоте ведь не редко случаются! Полагаю, что хитрый Араб сам не слишком верил в написанный им талисман, а то как бы он восторжествовал!...

Успокоившись после этого события и внутренне воздав должную признательность Арабу, мы переправились с правого берега на левый в лодке, наполненной навозом, и пошли в деревню Мит-Танта, находящуюся почти на— супротив Мансуры, в небольшом расстоянии от нее, и принадлежащую сериаскеру (главнокомандующему) Ибрагим-паше, старшему сыну вице-короля. В деревне заметны были порядок и деятельность, встречаемые везде в имениях сериаскера, который охотно занимается сельским хозяйством; из феллахов одни работали на полях, другие обжигали кирпичи и известь в больших печах; caкиe живо вертелись, движимые хорошими лошадьми или быками; береговые насыпи обсажены были деревьями. В селении мы осмотрели большой магазин (шунэ) паши, назначенный для складки продуктов; улицы довольно [247] опрятны, но небольшая мечеть окружена могилами, а избы феллахов нисколько не лучше виденных мною по утру: об улучшении их и вообще быта земледельцев Ибрагим-паша пока еще не думает. В общественной мельнице три женщины и две девочки семи или восьми лет мололи кукурузные зерна, припрягшись сами к дышлу жернова вместо быков. Мы остались тут до прибытия нашей барки, и потом, сев на нее, в 3 часа по полудни приехали в Мансуру, к немалой радости утомленных матросов. Мы пошли навестить проживающего тут доктора Колуччи, главного врача области, и чтобы не терять времени, тотчас же отправились вместе с ним осмотреть город.

Мансура, выстроенная на правом берегу Дамьятской ветви, основана в 618 г. хиджры (1221 по Р. X.) султаном эль-Мэлэк эль-кьамэл, племянником Салах-эль-дина; название Мансуры (победоносной) дал он ей в память победы, одержанной им в сказанном году над Франками, у которых отнял находившийся тогда в руках их город Дамьят. Место, на котором выстроена Мансура, арабские писатели называют Ифрирак-элъ-Нилэин (разделение обоих Нилов), потому что тут от Дамьятской ветви отделяется канал, идущий к озеру Мэнзалэ, и считаемый, как уже было сказано выше, за остаток древней Мэндэзийской ветви.

Город довольно обширен и, по официальным цифрам, содержит 9886 душ обоего пола (4645 мужеского и 5241 женского), да сверх того невольников 20 мужчин и 48 женщин. Архитектура домов и вид улиц весьма [248] похожи на внутренние каирские кварталы, и благодаря деятельному надзору д-ра Колуччи, город содержится в удовлетворительной опрятности. Вообще мансурские дома выстроены из красного кирпича, но и тут, как везде в нижнем Египте, весьма многие из них развалились; нередко стены, крыши и даже целые дома вдруг обрушиваются, и недавно вследствие падения одного ветхого здания раздавлено было три человека; д-р Колуччи несколько раз входил с представлением к начальству, чтобы обязать хозяев старых строений починить их или совсем сломать, но старания его успеха не имели. На базарах заметили мы необыкновенное движение: народ толпился у лавок, испещренных цветною бумагою и тонкими листами из желтой меди, и наполненных детскими игрушками, пряниками и другими лакомствами, и т. п.; по случаю предстоявшего праздника элъ-мулэд элъ-нэби (рождения пророка (В Египте больше чем в других мусульманских землях празднуются дни рождения разных прославившихся шейхов, и эти эль-му-лэд обыкновенно бывают поводом ярманок, которые поэтому у народа называются также эль-мулэд. Не происходит ли наше европейское амулет от арабского эль-мулэд, означая гороскоп, выведенный при рождении?), бывающего в первых числах месяца ра-биэ' элъ-ауэл, мечети украшались флагами и хоругвями, и по фасадам их и по галереям минаретов развешивались шкалики и фонари. Подле мечети Муафи нам показали высокое полуразрушенное здание, постройки старинной, судя по качеству кирпичей и связывающего их цемента; по преданию, тут содержался в плену король Людовик IX, которого мусульманские историки называют [249] элъ-редефранс (перековерканное—roi de France); герцог Монпансье'ский, бывший лет пять тому назад в Мансуре, увез с собою несколько кирпичей из этого здания, в память предка своего. В городе существует несколько маслобоен, и я с любопытством осмотрел две из этих фабрик; в одной приготовляли масло льняное: семена (бызр-кыттан) высыпаны были на вымощенной гранитными плитами круглой площадке, где, усилиями запряженного в привод буйвола, вертелся тяжелый, вертикально поставленный жолобоватый жернов, формы усеченного конуса; жернова этого рода получаются через распиливание древних гранитных колонн на несколько кусков; из другого материала они не делаются; раз-давленные семена потом располагаются пластами между круглых циновок из финиковых листьев, и деревянным прессом особого устройства выжимается из них масло. Ардеб льняных семян дает около шестидесяти ратлов масла, сбываемого с выгодою на рынках; избоина, остающаяся по выжатии масла, употребляется на корм рогатого скота. В другой осмотренной нами фабрике приготовляли кунжутное масло; для этого семена предварительно обжариваются в печи в продолжение шести часов, и потом подвергаются действию плоских сирийских жерновов, приводимых в движение быком; полученное от этой операции мягкое, темно-серое тесто, вкладывается в глубокую, выштукатуренную цементом яму с сферическим дном; в эту яму влезает работник и держась обеими руками за привязанную над его головою веревку, ногами выжимает из теста масло янтарного цвета, которое процедив через тряпку, [250] вливает жестяною кружкою в стоящий на краю ямы большой медный сосуд. Вид этого работника, с головы до ног покрытого маслом, весьма отвратителен, и вообще запах и неопрятность в здешних маслобойнях в высшей степени противны; помет скота, употребляемого в приводах, накопляется внутри и вокруг фабрик, никто не думает о вывозе его за город, и воздух везде в соседстве от того заражается, Кунжутное масло употребляется в пищу и для освещения; если оно хорошо очищено, то вкус его довольно приятен, и дорогою мы сами часто ели его; из теста, которое остается по выжатии масла, и которое грязный работник порядком топтал и месил ногами, приготовляются здесь кренделя (сирыг), до которых Египтяне большие охотники. Кунжут (сымсым, Sesamum orientale, L.) в нижнем Египте высевается летом, по снятии с полей пшеницы, на почве предварительно орошенной в течение нескольких дней; на феддан употребляется не более 1/25 ардеба семян; через пять месяцев после посева собирают жатву, получая от четырех до пяти ардебов семян с феддана: плодородие этого растения следовательно весьма значительно; ардеб кунжута дает около кантара масла. Геродот упоминает (кн. II, 94) о масле, выжимаемом из семян «Syllikyprion», которое под названием кики служит Египтянам в пищу и для освещения», а Диодор Сицилийский говорит — «о растеши кики, сок которого Египтянами употребляется в лампах вместо деревянного масла» (кн. I, 34); переводчик Диодора, ученый профессор Гёфер, полагает, что это pacтение есть наш ricinus; правдоподобнее, что Геродот и Диодор под словом кики (сиси римских [251] писателей) разумеют именно кунжут, или сымсым новейших Египтян (Г. Норов (Путешествие по Египту и Нубии, Т. II, стр. 183) полагает, что кики — нынешнее растение «турмис»; но сколько мне известно, турмыс (Lupinus termis, L.) масла в себе не содержит).

Потом мы посетили небольшой дворец Мехмета-Али, выстроенный на берегу Нила в константинопольском стиле, и окруженный садиком, который сильно пострадал от про-шлогоднего разлития реки. Окна главной залы, украшенной резьбою и позолотою в турецком вкусе, выходят на Нил; стены в ней покрыты светлою масляного краскою и снабжены нишами, в каждой из которых художник имел не совсем счастливую мысль изобразить большие стенные часы, многочисленностью своею производящие довольно странный эффект; мебель этой парадной залы очень проста, и заключается единственно в покрытых темным сукном диванах. Мы застали в ней комиссию, присланную Мехметом-Али для проверки счетов и книг кобтских писцов в частных его имениях; комиссия состояла из полковника Исса-бея, недавно произведенного в это звание из мамлюков вице-короля, и из двух офицеров морского ведомства, как я заключил, видя украшавший груд их «нишан» из золотого якоря. Эти господа расположились на диване и курили, а под надзором их в углу комнаты, на полу, мрачно и безмолвно сидели два Кобта, пописывая в регистрах. Нам тотчас подали трубки и кофе, и мы стали расспрашивать полковника о каирских новостях; в это время в залу вошел старик-Кобт, который, низко кланяясь, просил у бея позволения поговорить с писцами, что и было ему дозволено; воображая, что занятые беседою с нами [252] члены комиссии на него не обращают внимания, старик попытался передать писцам какие-то бумаги, спрятанные в широком рукаве его черного кафтана; на беду, один из офицеров заметил это движение, бросился на старика и вырвал у него из рук бумаги, которые комиссия тотчас стала разбирать, с бранью и криками прогнав старика. В эту минуту я со вниманием рассматривал физиономию писцов, которых, конечно, случившееся происшествие должно бы было поразить; но они остались в прежнем безмолвии, и черты лица их не показали ни малейшего вол-нения или смущения! Приучаясь с детства к притворству, Кобты доводят до совершенства искусство скрывать свои чувства и впечатления и владеть игрою мин; особенно поразила меня физиономия младшего писца, которому было не более восемнадцати или девятнадцати лет: холодная неподвижность смуглого лица его напомнила мне страшного жениха-Кобта розетской свадьбы (Ср. выше, стран. 95).

Мансура производит некоторую торговлю естественными произведениями края, хлебом, рисом и т. п., и жители на вид показались мне не столь бедными как во многих других посещенных мною местах нижнего Египта; процветавшая здесь в прежние годы частная промышленная деятельность, и в особенности многочисленные ткацкие станки, теперь однако ж почти совершенно исчезли, и место их заступили две бумажные и две льняные фабрики вице-короля. Еженедельно по вторникам в городе бывает большой базар, на который феллахи из окрестных деревень пригоняют скот и приносят разные продукты земледелия. Вот цены некоторых жизненных припасов, [253] в проезд мой: ратл баранины стоил 1 пиастр, буйволины — 30 фадд, хлеба белого — 7 фадд, масла коровье-го — 2,5 пиастра; за роб (1/24 ардеба (Эль-роб собственно значит 1/4 часть»; в Испании это название сохранилось в слове arroba — «1/4 центнера») пшеницы платили по 2,25 пиастра, риса — 6 пиастров, ячменя — 1 пиастр, бобов — 1,75 пиастра, и т. д.

Мы осмотрели потом больницу, содержащую тридцать пять кроватей, опрятных и поставленных в надлежащем расстоянии одна от другой, чего нельзя сказать о других госпиталях в Египте, напр. александрийских. В заведение прежде поступали, для безмездного пользования, всякого звания неимущие люди; новым предписанием Мех-мета-Али велено принимать одних только заболевающих работников здешних казенных фабрик. При мне налицо было только два больных; одному из них, феллаху, недавно отрезана была левая рука, немного ниже плеча, вследствие вот какого происшествия: феллах ночью отправился воровать пшеницу на казенном поле, и пойман был Арнаутом, который начал его колотить палкою и переломил ему плечевую кость; несмотря на это, феллах успел убежать и явился в больницу не раньше как через восемнадцать дней, когда поврежденная верхняя оконечность висела у него только на лоскутьях кожи и мышиц, перешедших в гангрену. Я нашел его уже близким к выздоровлению; рана совершенно зажила, как вообще самые трудные хирургические операции в Египте увенчиваются в большей части случаев необыкновенным успехом. Арнаута наказанию не подвергли. Болезни, наичаще встречаемые в Мансуре, не отличаются от [254] свойственных нижнему Египту вообще: о них подробнее будет говорено в особой главе. Смертность, в истекшем 1262 г. хиджры дошла до 578 человек обоего пола (288 мужчин и 290 женщин); в сравнении с числом населения города, это необыкновенно много и доказывает, может быть, что итог населения больше выставленного в сообщенных мне официальных ведомостях. Число новорожденных также показано неточно; оно, по книгам, выходит ниже итога смертности, тогда как в действительности замечается противоположное явление; причину этой неточности должно искать в отвращении мусульман от всяких переписей и ревизий, так что не все новорожденные вносятся в регистры начальства.

Медико-полицейскою частью в городе и всей области Дакахлийе, которой Мансура есть столица, управляет доктор Колуччи. Он жаловался мне на несодействие местных властей к исполнению обязанностей, возложенных на него по предмету общественного здоровья и гигиены; не смотря на это, г. Колуччи, пользующийся в городе большим уважением, отчасти по своему характеру и способностям, отчасти по чину каеммакам'а (подполковника), до которого он дослужился, успел ввести некоторые полезные улуч-шения. Так напр. сторожа мечетей теперь обязаны раз в неделю обмывать и проветривать на воздухе циновки, покрывающие пол в этих учреждениях, которые в Египте служат народу не для одного только богомоления: в находящихся при них бассейнах с водою, Арабы умываются по нескольку раз в день, хотя эта вода очень редко возобновляется; люди бедные, не имеющие при избе своей отхожих мест, пользуются теми, которые всегда [255] устроены при мечетях, не соблюдая притом особенно примерной опрятности; нищие, бесприютные, или приезжие из низших сословий, нередко ночуют в мечетях, располагаясь на полу, устланном циновками; эти последние от того здесь очень часто делаются средством передачи чесотки, любострастных и других прилипчивых болезней. Поэтому мера, введенная г-м Колуччи, действительно может считаться весьма практическою и полезною; она в Мансуре теперь распространена также на торговые бани, хозяевам коих вменено в обязанность еженедельно проветривать циновки, ковры, тюфяки и т. п., употребляемые в их заведениях, где впрочем и поныне люди, одержимые разными накожными сыпями, струпьями и пр., купаются и парятся вместе с посетителями здоровыми. Наконец стараниями г. Колуччи кладбище перенесено вне города, к югу, и та-ким образом лежит у него под ветром; к сожалению, местность не позволила устроить могилы на грунте несколько более возвышенном и более удаленном от крайних городских зданий; могилы, находящиеся внутри города, в соседстве мечетей (которых тут всего семнадцать), окружены стенами из сырого кирпича, и в них не позволяется хоронить впредь покойников; устроено также особое кладбище для Кобтов, которые прежде зарывали умерших своих единоверцев внутри и около церквей.

Г. Колуччи представил мне одного из губернаторских кавасов, страдавшего перешедшим в нагноение хиapджи — железистою опухолью в паху, которую многие здешние врачи считают признаком чумы спорадической. Опухоли эти являются в начале осени, когда арбузы и дыни в общем употреблении у народа, и получили, [256] как полагают, название «хиарджи» от формы своей, несколько похожей на огурец (хиарэ). Д-р Колуччи приписывает происхождение их дурной, исключительно растительной диэте, и уверяет, что они являются преимущественно у людей, прежде когда-нибудь пораженных чумою и сохранивших расположение к железистым опухолям в пахах или под мышкою; он впрочем согласен, что эти хиарджи иногда бывают предшественниками чумной эпидемии. Во время чумы 1835 г., г. Колуччи служил при главной морской больнице в Александрии, и с тех пор еще несколько раз имел случай видеть эту заразу, которую считает прилипчивою, когда она является в виде эпидемическом, равно как пожитки и вещи, бывшие в постоянном и непосредственном употреблении у больных зачумленных; спорадическая же чума, по его мнению, не прилипчива. Принятое в европейских карантинах разделение товаров на «приемлющие» и «не приемлющие заразы » находит он несообразным и не одобряет. Оцепление зараженных, совершенное разобщение их и удаление от людей здоровых — вернейшее средство к предохранению последних и к прекращению самой болезни. Существование фокусов заразы (foyers d'infection) в смысле антиконтагионистов, он отрицает; если же разуметь под этим названием атмосферу и испарения, непосредственно окружающие больного, то они в сущности тот же путь к передаче болезни, как прикосновение непосредственное (contact immediat). По словам этого опытного и, сколько я мог убедиться, весьма правдолюбивого врача, срок инкубации (т. е. времени, в продолжение которого болезнь может таиться в человеке, не обнаруживаясь [257] никакими внешними характеристическими признаками) бывает различный: пределы его находятся между пятью и десятью днями, но определить с точностью этот срок у феллахов чрезвычайно трудно, потому что они вообще не обра-щают никакого внимания на себя и на болезнь при первом ее обнаружении, и за развитием припадков ее не следят; цифры, приводимые некоторыми медиками для определения срока инкубации у чумных Египтян, поэтому должно принимать с осторожностью. Г. Колуччи оплакивает несогласия и крайние различия в теориях двух знаменитых беев-Европейцев, начальствующих над врачебной частью в Египте: один из них, Француз, инспектор всей военно-медицинской службы -— отчаянный противник учения о прилипчивости; другой, Испанец, лейбмедик Мехмета-Али и член александрийского интендантства здравия — горячий приверженец теории контаггинистической. Служащие во внутренних областях врачи, боясь столкновений с мнением того или другого бея, не смеют откровенно высказать свое собственное убеждение, молчат или даже скрывают истину, и наука получает факты искаженные или неточные; в этом заключается одна из главных причин, почему до сих пор писано о чуме так мало путного и совершенно сообразного с действительностью.

Мансурский губернатор, Хуршид-паша, в проезд наш был в отлучке; слышав весьма лестные отзывы о его уме и просвещении, я весьма сожалел, что не мог видеться с ним. Паша очень любит Франков и часто приглашает к себе к обеду г. Колуччи и других находящихся в городе трех-четырех Европейцев и их [258] семейства; привязанность эта всеобъемлющая, и простирается даже на прекрасный пол гяурский: в хареме у него живет Итальянка, г-жа С.**, жена Пиемонтца, служащего адъютантом у александрийского баш-ага (полицмейстера); дама эта, поссорившись с мужем, нашла убежище в доме знакомого ей Хуршид-паши. Этот последний очень богат и устроил хозяйство свое на франкскую ногу: чтобы снабжать его разными произведениями европейской промышленности, два предприимчивые Грека открыли в Мансуре бакалейные лавки, которые и нам весьма пригодились: мы запаслись в них сахаром, стеариновыми свечами, прованским маслом и другими подобными потребностями, истощившимися у нас во время шестинедельного плавания по Нилу; в прочих местах нижнего Египта не было случая достать эти припасы.

На левом берегу реки, насупротив Мансуры, находится местечко Талха, принадлежащее Ибрагиму-паше вместе с весьма многими другими деревнями в окрестности. В местечке огромное число голубятен, устроенных владельцем; они очень высоки и формы конической, похожей на сахарную голову; голуби из них продаются в пользу паши, и зажиточные Арабы охотно употребляют их в пищу; помет этой птицы, тщательно собираемый, служит для унавоживания почвы под плантациями сахарного тростника, арбузов и дынь.

Мы хотели было ночевать в Мансуре и провести весь следующий день; но открывающиеся у берега, подле самой пристани, отхожие ямы некоторых мечетей до того заражали воздух кругом, что не было возможности тут оставаться. В 8 часов вечера принуждены мы были [259] сняться и, освещаемые полным месяцем, пустились в дальнейший путь при весьма слабом ветре, так что употребили слишком два часа, чтобы доехать до деревни Мит-Бэдрэ, лежащей в расстоянии не более четырех или пяти верст от Мансуры; тут мы провели ночь, и на другой день, 28 февраля, рано по утру опять принялись за бичевание. Вскоре однако ж подул попутный ветер, и к 10 часам барка наша была в виду города Сэмэннуда; это впрочем еще не значит, что мы находились близко от него: в здешнем, совершенно плоском и почти горизонтальном крае, при чрезвычайной прозрачности воздуха, предметы возвышенные, напр. пальмы или минареты, видны в весьма большом расстоянии; к тому же извилины и беспрестанные повороты Нила обманывают расчеты нетерпеливого путешественника. Со дня выезда нашего из Дамьята, при безветрии или южных ветрах погода стояла постоянно хорошая и очень теплая, так что мы успели опять согреться. В 2 часа по полудни прибыли мы в Абусир, на левом берегу Нила, о котором уже было говорено выше; он выстроен на развалинах древнего города, образующих пространную возвышенность, которую нынешние жители Абусира не сочли нужным выровнять и нивеллировать, так что улицы и площади идут то вверх, то вниз, и вдруг то подымаются на холмы, то, несколько дальше, круто опускаются в ямы. Местечко показалось мне совершенно пустым; мертвая тишина царствовала на улицах, где мы почти вовсе не встречали людей взрослых, даже детей было не видно; изредка только как тень мелькала вдали женщина в разорванной синей рубахе, едва прикрывавшей наготу ее, с ношею [260] сушеных гиллэ направляясь к избушкам, занимающим крайнюю периферию Абусира. Дома вдоль улиц высокие, в два и три этажа, выстроенные из красного кирпича, украшенные разными балконами и дверьми, но большая часть их опустела или совсем обрушилась; площади окружены зданиями, от которых остались только части стен и безобразные груды камней и кирпича. Везде печальное зрелище крайнего разорения, заменившего исчезнувшее прежнее благосостояние!... Полагаю, что читателю уже наскучили мои однообразные, все теми же словами, описания плачевного состояния нижне египетских городов и деревень; вина в том не моя: что делать, если зрелище нищеты, опустошения, развалин везде повторяется под одним и тем же видом? — В Абусире три мечети с минаретами; одна из них в половину обвалилась; кладбище лежит к северу от города, у подошвы насыпи, на которой он выстроен; с западной стороны его находятся большие ямы, наполненные стоячею водою.

Попутный ветер продолжался до вечера; в 5 часов по полудни заметили мы в высоком бурьяне на берегу, трех кабанов, которых довольно много в болотистых местах нижнего Египта и в соседстве Каира, особенно около деревни Ханки; весьма вероятно впрочем, что они происходят от бежавших и одичавших домашних свиней. Повар Абдаллах просил остановиться тут, чтобы поохотиться, но нам было не до кабанов. После захождения солнца ветер совершенно утих; не успев, как мы думали, доехать до Мит-Гамара, мы остались ночевать часах в двух к северу от этого города.

1 марта, в 7 часов утра, стоял туман до того [261] густой, что нельзя было различать предметы в расстоянии десяти шагов; термометр на воздухе показывал + 8° R. В 9 часов приехали мы в местечко Зыфтэ, выстроенное насупротив Мит-Гамара, на левом берегу Нила; к западу от него лежит высокий насыпной холм, без сомнения прикрывающий собою развалины древнего города. Впрочем Зыфтэ ныне само в развалинах; улицы пусты, виденное мною на рынке население изнуренное и покрытое рубищами; мы не могли достать здесь никакой провизии, ни даже молока к завтраку. На берегу Нила возвышается ряд больших, выбеленных известью, новых строений, в которых помещена бумагопрядильная фабрика Мехмета-Али.

По выезде из Зыфтэ, сильный северо-западный ветер быстро погнал барку нашу вперед; в 4 часа по полудни проехали мы посещенную мною прежде деревню Бэнха-эль-Ассэл; простирающиеся к северу от нее, вскрай Нила, развалины, весьма обширны и образуют выcoкиe холмы, между которыми видны остатки древних построек из сырого кирпича. Место это изрыто во всех направлениях для добывания тесаных камней, красного кирпича и самой земли, напитанной разными солями и преимущественно селитрою; землю эту феллахи просевают в решета и располагают кучками вдоль берега; она употребляется, под названием сэбах, для удобрения почвы, на которую ее сыплют руками, впрочем уже по всходе посевов. Я думал выйти на берег, чтобы еще раз вблизи осмотреть развалины, но спутник мой предпочел воспользоваться благоприятным ветром: он торопился по служебным делам в Каир, да и мне самому хотелось [262] уже скорее туда воротиться. В 7 часов вечера проехали мы возле красивого моста при селении Каринин; потом ветер начал слабеть, и в 10 часов мы закрепились за берег близ устья большого канала бахр-Мэнуф, идущего поперек Дельты, о котором не раз было упомянуто мною.

2 марта штиль продолжался почти до полудня, к крайнему нашему нетерпению, потому что мы надеялись было еще до захождения солнца прибыть в Каир. Часу в две-надцатом ветер вновь стал свежеть, и вскоре показались вдали на горизонте гизэ'ские пирамиды справа, а слева выcoкиe минареты Каира и голые склоны Мокатама. В 3 часа миновали мы деревню Шалаган и барраж, но отложили вторичное посещение их до другого времени. Шалаган находится на правом берегу Дамьятской ветви, у самой вершины Дельты, там где Нил разделяется на нынешние два рукава свои; на карте, приложенной к сочинению Савари (Savary, Lettres sur l'Egyple, T. I), деревня Шалаган названа Charakanie, и путешественник этот полагает, что она выстроена на месте древнего города Cercasorum (***), о котором упоминают Геродот (II, 17), Страбон и другие географы; но члены французской египетской комиссии, следуя мнению д'Анвилля, принимают, что Cercasorum стоял на противоположном, левом берегу Нила, почему на сокращенной карте Жакотена и Жомара он и отмечен там подле селения Аусим (Сравн. d'Anville, Memoires sur l'Egypte, и карту древнего Египта, приложенную к т. XVIII, 3, Description de l'Egypte, ed. Panckoucke). Ветер, дувший с чрезвычайною силою до захождения солнца, потом опять утих, точно с [263] намерением помучить нас до самого конца путешествия: паруса обвисли, прижались к мачтам, в воздухе воцарилась совершенная тишина, и мы насилу дотащились к 9 часам вечера до Булак'а, северной пристани и предместья Каира, от которого он отделяется обсаженною оливковыми деревьями равниною, шириною в 1,25 версты. С радостью закрепились мы за берег, но не знав пароля нельзя было и думать в тот же вечер въехать в город, ворота которого довольно рано запираются; по неволе пришлось нам еще раз ночевать на барке; ночь казалась мне бесконечно длинною, и я очень долго не мог заснуть, мучимый нетерпением.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты А. Рафаловича. СПб. 1850