АРТЕМИЙ РАФАЛОВИЧ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО НИЖНЕМУ ЕГИПТУ И ВНУТРЕННИМ ОБЛАСТЯМ ДЕЛЬТЫ

КНИГА ПЕРВАЯ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО НИЛУ

ИЗ КАИРА В РОЗЕТ И ДАМЬЯТ.

(1847.)

Глава IV.

Устье (богаз) Розетского Нила. Топография берегов его. Мель поперек устья, и опасность въезда в него. Укрепления, выстроенные близ богаза. Розетский камень. Фруктовая роща; финиковые пальмы, доходы от них; бананы. Старое кладбище. Рис и рисочистительные фабрики в Розете; кожевенный завод, бумагопрядильня. Восточные бани. Изустное решение дел в диване. Посещение больного сына у коменданта. Мечеть Абу-Мандур. Пьяный Арнаут. Арабская лошадь. Устройство и внутреннее расположение домов в Египте.

31 января. Месяц тускло освещал последними меланхолическими лучами своими опустевшие улицы Розета, когда мы в 5 часов утра (12 часов по арабски) пришли на барку, разбудили спавший экипаж и велели ему тотчас сняться и ехать к устью реки (богаз), чтобы воспользоваться безветрием, обыкновенно предшествующим здесь восхождению солнца. Я до того устал, что чуть не засыпал стоя; и хотя был очень рад, что видел описанное выше празднество, но внутренне дал себе слово, что в другой раз на такое веселье меня не заманят. В 8 часов утра я проснулся: барка стояла у правого берега Нила, довольно широкого в этом месте, насупротив «Нового укрепления» (калаат элъ-гэдидэ), к которому мы отправились на привезенной из Розета шлюбке. [103]

Укрепление это выстроено было несколько месяцев тому назад г. д'Арно, по планам ученого французского инженер-полковника Галлис'а, которому Мехмет-Али дал чин генерал-майора (мирлива) и титул бея, и поручил укрепление города Александрии и разных других пунктов на берегу Средиземного моря. Новое укрепление находится близ берега реки, на расстоянии 1 3/4 версты от ее устья, и около 11 верст от города, по прямой линии; оно состоит из трехъярусной круглой башни с бойницами, выстроенной из красного кирпича посреди четвероугольного двора. Последний обведен стенами, толщиною в шесть фут, и широким наружным рвом, снабжаемым водою из Нила. Позади башни расположены магазины для пороха и артиллерийских снарядов, с толстыми сводами, не боящимися бомб; для гарнизона устроены казармы по обе стороны входа во двор, а под самою башнею большая цистерна, вмещающая в себе до 1000 мешков (Эти мешки (кырбэ) делаются из цельных бараньих кож, на которых снаружи оставляется шерсть; в Египте, где, по недостатку леса, боченков вовсе не употребляют, в них разносят воду на спине людей, промышляющих продажею ее (сакка), или ослов, коих для этой цели в Каире употребляются многие тысячи. Сверх того здесь, как и в Александрии, воду развозят также на верблюдах, в больших четвероугольных мешках из толстой бычачей или верблюжьей кожи; эти последние (которые Browne называет rays (Browne, Nouveau voyage en Egypte, la Syrie, le Darfour etc., traduit de I'anglais par Castera, 1800; T. II, стр. 86), доставляются в числе около 4000 пар ежегодно, караванами, приходящими в Египет из Дар-Фура; цена паре их в Каире около 12 рублей серебр.) воды: нильской или дождевой. Укрепление это будет вооружено двадцатью орудиями, выписанными из Бельгии; огонь его перекрещивается с огнем другого [104] укрепления, лежащего насупротив, на правом берегу реки, и известного под названием калаат Хагэ-Юсэф. Последнее выстроено было лет восемнадцать тому назад, и недавно возобновлено г. д'Арно по образцу вышеописан-ного укрепления. В нем двадцать орудий весьма значительного калибра, который Мехмет-Али заказал в Англии по окончании сирийских дел, узнав действие больших английских пушек, обстреливавших С-Жан-д'Акр. Хагэ-Юсэф окружено со всех сторон топким болотистым грунтом, и потому с сухопутной стороны почти недоступно для неприятеля. Ширина Нила в этом месте равняется 2250 футам; расстояние одного укрепления от другого — 2700 фут; глубина реки — около 15 фут.

При устье своем Нил вливается в море под острым углом, коего вершина обращена на восток; относительно же оси реки морской берег идет по направлению линии, проведенной с юго-запада к северо-востоку, и вследствие такого расположения, левый берег устья выступает в море как бы острым клином; он не шире полуверсты, и весь покрыт морским песком. Правый берег напротив того гораздо дальше выдается в море, и притом шире и формы округленной. Такое же точно взаимное отношение обоих берегов замечается при устье Дамьятского Нила, и без сомнения зависит от сильного берегового течения Средиземного моря, в коем верхние слои воды устремляются от Гибралтарского пролива на западе, к Яфской бухте на востоке, и пригоняют к восточному берегу устьев Нила весь ил, выносимый им в море. От накопления этого ила правый берег богаза, как Розетского так и [105] Дамьятского, сделался шире и округленнее левого и дальше его выступает в море.

Поперек самого устья Розетской ветви, в том месте, где волны ее сталкиваются с морскими волнами, идет обширная, но зыбкая песчаная коса (barre); она происходит от того, что, с одной стороны, море не выпускает из устья песку и илу, смешанных с нильскою водою, а с другой — река удерживает песок, в прочих местах выбрасываемый морем на берег. На этой мели волны с яростью бушуют и ломаются, а Нил пробивает себе через нее путь весьма непостоянный, и беспрестанно изменяющий свое направление, отчасти также вследствие действия господствующих ветров. Обыкновенная глубина фарватера не больше четырех фут; в эпоху половодья она доходит до семи фут. Въезд судов или барок с моря в богаз чрезвычайно затруднителен и опасен. Правительство содержит лоцмана, который обязан всякий день сондировать фарватер и проводить чрез него барки; несмотря на это, крушения весьма часты, особенно при северном ветре, и средним числом тонет еженедельно по одной барке. Все путешественники, въезжавшие в богаз, с ужасом вспоминают об опасностях его, которые весьма живо описаны Денон'ом (Сравни Vivant Denon, Voyage dans la haute et basse-Egypte, Paris, 1802, in 4°, стр. 38) и др. Соннини упоминает даже о виденных им в Розете людях, у которых, от страху во время въезда в устье, побелела борода (Sonnini, libr. cit., T. I, стр. 215). В эпоху мелководья, особенно в первые весенние месяцы до конца июня, морская вода, встречая в [106] Ниле меньше сопротивления, врывается в русло его, так что в это время в Розете ручной воды по причине солоноватости ее пить нельзя, и жители употребляют воду запасенную в цистернах. То же самое явление замечается еще дальше вверх по Нилу, почти до местечка Беренбал'а, лежащего верстах в двадцати пяти к югу от Розета; оно встречается равным образом и при устье Дамьятской ветви. Не без основания опасаются, что с окончанием барража у вершины Дельты (предполагая, что это предприятие удастся) сказанное неудобство еще более усилится: запружение реки во время мелководья должно есте-ственным образом в обеих ветвях уменьшить массу воды ниже барража, и ослабить самое противодействие ее натиску морских волн. При таком уменьшенном сопротивлении, последние устремятся с большею еще силою, и главное, гораздо дальше чем ныне, в русло обеих ветвей, и многие прибрежные деревни и местечки лишатся стихии необходимой для орошения полей и для питья людям. Чтобы отвратить такое зло надобно будет сузить устья обеих ветвей, на что, по мнению людей сведущих, потребуются огромные работы и чрезвычайные денежные издержки, которые едва ли окупятся выгодами, долженствующими получиться для земледелия от действия барража.

На левом берегу Нила, в восьми верстах от богаза, в шести от города, и почти столько же от моря, по прямой линии проведенной с востока к западу, находится старинное укрепление Каид-бей, более известное под названием Fort-Julien, которое дали ему Французы, геройски выдержавшие тут осаду Англичан в апреле 1801 г. Оно починено было в прошлом году моим [107] спутником весьма обширно и может содержать в себе многочисленный гарнизон; но по значительному расстоянию как от устья реки, так и от города, оно в стратегическом отношении почти бесполезно, и разве только может на время служить убежищем отряду войск, которому поручится защищать от неприятельской высадки левый клинообразный берег Нила и моря. Укрепление Каид-бей выстроено по большой части из развалин древних египетских памятников и зданий; это доказывают плиты с иероглифическими надписями, обломки колонн из розового и серого гранита, и т. п., вделанные во многих местах стен. Во время Французской экспедиции инженер-ка-питан Бушар (Bouchard), которому поручена была починка этого укрепления, при производстве земляных работ нашел знаменитый Розетский камень — для египетской археологии драгоценнейшее из всех открытий: оно первое дало положительное основание изучению иероглифов, о значении коих имели до того понятия самые темные и баснословные. Не лишним будет может быть сказать здесь несколько слов об этом камне. На нем находятся три весьма длинные надписи: иероглифическая, первые строчки которой несколько повреждены, демотическая или энхориальная, и греческая. Из последней видно, что содержание этих трех надписей тождественное, и что они были вырезаны по декрету жрецов, собравшихся в Мемфисе на коронование Птоломея-Эпифана (род. 212 лет до Р. X., умер в 181 г., от яда), в ознаменование благодеяний и милостей этого государя (Ср. Egypte ancienne, par Champollion-Figeac, (Univers pittoresque), 1843, стр. 61). Имя его несколько раз [108] повторяется в греческой надписи, и в иероглифическом тексте оно везде окружено узкою эллиптическою рамкою (cartouche). Ученые, тотчас после открытия этого камня, стали догадываться, что группы знаков, заключенных в такой рамке, должны выражать фонетически, т. е. звуками, буквами, а не символически, название Птоломея, находящееся в греческом тексте; но прошло около двадцати лет прежде чем эта догадка обратилась в несомненную истину. Бельзони в последствии нашел на острове Филэ, у первого нильского катаракта, колонну с греческою надписью и небольшой принадлежащей к ней обелиск с иepoглифическою надписью, обе в честь Птоломея и Клеопатры. Имена их тоже окружены рамками: сличив знаки, содержащееся в первой из этих рамок, с теми же знаками на Розетском камне, и потом буквы общие имени Птоломея и Клеопатры (П. Т. Л.), нашли их совершенно одинаковыми, и удостоверились наконец, что древние Египтяне собственные имена царей и пр., писали иероглифами, имевшими значение фонетическое. Первый и главный шаг был сделан: наука в особенности обязана им Французу, младшему Шамполлиону. Изучая потом другие картуши, находимые столь часто на стенах египетских памятников, занимаясь также исследованием кобтского языка и чтением папирусов, Шамполлион-младший достиг до того, что мог издать в 1822 году азбуку иероглифов, впрочем не совсем полную; в 1826 г. он прибавил к ней недостававшие еще знаки, так что ныне чтение начертанных иepoглифами собственных имен, Фараонов, Птоломеев и римских императоров, не представляет никаких затруднений, а в историческом [109] от ношении дало результаты весьма важные. — Розетский камень отправлен был Бушаром во Францию на судне, которое попалось в плен английским крейсерам; ныне бесценный памятник этот хранится в Лондонском музее.

Укрепление Каид-бей окружено с трех сторон обширнейшим лесом из фруктовых деревьев, и преимущественно из финиковых пальм; к югу он доходит до самых ворот Розета, а к северу до казенных ветряных мельниц, выстроенных в двух верстах от укрепления. Мы с истинным наслаждением гуляли по этому лесу, имеющему в длину слишком восемь верст. Растительность самая роскошная; промежутки между деревьев засеяны берсимом, яркая зелень которого производила весьма приятное и успокоительное впечатление на органы зрения; при низменности берегов в этих местах, орошение производится очень легко, и канавки текучей воды пересекают почву во всех направлениях. Кроме фиников довольно хорошего качества, здесь в изобилии растут сладкие и горькие апельсины, лучшие в Египте, кислые и сладкие лимоны, тутовые деревья, в это время стоящие, подобно гранатовым, без листьев; абрикосы, смоковницы, тамариксы (этл, Tаmarix orientalis, Forskal) и многие другие. Финиковая пальма (нахлэ, Phoenix dac-tylifera, L.), дерево из всех наичаще встречаемое везде в Египте; по сделанному в 1820 г. перечислению, этих пальм оказалось там до пяти миллионов, но по замечанию Мармонта, во время Французской экспедиции число их было значительнее. Мехмет-Али обложил финиковые пальмы особою податью, дававшею в 1837 г. ежегодного дохода шесть [110] тысяч кошельков (около 190 тысяч рублей серебром (Ср. Duhamel: tableau statistique de l'Egypte en 1837, стр. 74. A. O. Дюгамель был нашим генеральным консулом в Египте); в верхнем Египте дерево платит 20, 40 и 50 фадд, в нижнем — 40, 60 и 100 фадд; с каждой пальмы хозяин получает дохода от одного до двух рублей серебром в год. Все части этого полезного растения, в разных видах служат для многоразличнейших надобностей домашнего обихода: срубленные пни употребляются вместо бревен в постройках (на доски они впрочем не годятся); из ребер листьев делают легкие и весьма крепкие сундуки (кафас), клетки, стулья, решетки и т. п.; самые листки плетут в ленты, из которых шьются мешки (зэмбил) и корзины; толстые волокна (лиф), окружающие основание ребер, там где эти последние отделяются от вершины пня, служат для приготовления веревок; тычинки мужских цветов употребляются в банях вместо губки, для мыления кожи; фрукты едят, приготовляют из них водку и уксус; косточки дают в пищу верблюдам, и т. д. Для разведения пальм, в землю сажают или косточки, дающие первые плоды через десять лет, или отпрыски (drageon), обыкновенно вырастающие над корнями старых пней, и от которых фрукт получается уже через шесть или восемь лет. Последний способ предпочитается еще и потому, что сажая косточку нельзя знать, какого пола, мужеского или женского, вырастет дерево? В этом растении, как известно, половые орудия находятся на отдельных деревьях, и пальмы мужеские (даккар) фиников не дают. Феллахи искусственно оплодотворяют пальмы, привешивая ежегодно весною к вершине каждого женского [111] дерева пук мужеских цветов. Финиковые пальмы достигают вышины около 80 фут, и живут от 80 до 100 лет. Фрукты висят гроздьями, которых на дереве бывает от восьми до десяти, весом каждый в полпуда и больше. В Египте более двадцати различных сортов фиников; цвет их вообще красный или желтый; собирают их до совершенного созревания, и тогда они вкуса терпкого и неприятного; впрочем простой народ охотно ест их в этом состоянии; потом они несколько дней оставляются на воздухе для достижения спелости. Финики нижнего Египта по объему больше, но вкусом хуже растущих в верхнем Египте; те и другие не могут однако ж сравниться в качестве с привозимыми из ливийских оазисов, а еще менее с тунисскими финиками. Едят их вообще сырые, иногда с коровьим маслом, или сушеные в печи. Сверх того, по вынутии косточек, их раздавливают руками, и в этом виде туго набивают ими большие мешки; тесто это, темного цвета и на вид весьма отвратительное, составляет довольно важную статью внутренней торговли; в мелочной продаже его режут ножами.

Подле укрепления находится также обширная плантация бананов, красивейших из виденных мною в Египте. Это двухгодичное растение достигает здесь от двадцати до двадцати пяти фут вышины, и окружность буровато-зеленого пня у земли равняется трем футам; листья огромные: они имеют около трех аршин в длину, при ширине двух фут. В начале второго года из среди вершины вырастает стебель, длиною аршина в полтора, покрытый темно-красными листочками; между основанием листков и центральным стеблем находится несколько [112] небольших белых цветков, из которых каждое дает по банану желтого цвета, формою и величиною в крупный огурец, и самого нежного, приятного вкуса. Бананы созревают постепенно, так что нижние, у основания стебля, уже почти спелы, когда на вершине цветки едва раскрылись; поэтому их собирают не совсем зрелыми, завертывают в cyxиe банановые листья, и сохраняют круглый год в зэмбилах. По снятии плодов, срубают растение, и при этом из него вытекает огромное количество воды. При необыкновенно быстром и сильном ращении, оно требует беспрестанных орошений и чрезвычайно истощает почву, так что через каждые четыре или пять лет, надо выбрать другое место для его разведения. Последнее делается посредством отпрысков от корней. На счет бананов я нахожу странную ошибку у Маллье, столько лет жившего в Египте в начале прошлого столетия, в звании французского консула: он принимает это растение за древний папирус (Maillet, Description de l'Egypte, etc. Paris 1735, часть 2-ая, стр. 20), и даже приводит разные подробности в подтверждение этого мнения.

В небольшом расстоянии к северу от укрепления Хагэ-Юсэф, на правом берегу реки, находится двухярусный кирпичный дом, в котором помещается бюро надзирателя береговой карантинной стражи. На него возложена обязанность свидетельствовать патенты барок, выходящих из Нила в море; он отмечает на этих патентах пассажиров, поступивших вновь на барку по выходе из Розета, равно как и тех, которые вышли из нее дорогою. При нем находятся три «гвардиона» пеших, и шесть конных; из последних трое отправляются каждое утро вскрай [113] морского берега в Эдку, на полудороге от Розета до Александрии, и трое в Бурлос, лежащий на половине расстояния Розета от Дамьята. В этих местах они обмениваются казенными пакетами и письмами с гвардионами, приезжающими туда каждодневно из Дамьята и Александрии. В случае крушения барок, они обязаны провожать спасшийся экипаж до ближайшего карантина, и также охранять выброшенные на берег товары и вещи; но по уверенно самого надзирателя, старика Итальянца, эта стража весьма ненадежна и положиться на нее решительно невозможно: «гвардионы, сказал он мне, готовы за двадцать фадд нарушить все правила карантинного устава!»

1 февраля. Ночевали подле укрепления Fort-Julien, и по утру выехали обратно в Розет. Несмотря на Ю.-Ю.-В. ветер, мы сначала, по причине извилистого течения Нила, могли идти под парусами, но вскоре должны были опять приняться за скучное и утомительное для матросов бичевание. Описывая частые дуги, Нил на выпуклой стороне их крепко подмывает берега свои и производит значительные обвалы. Таким образом мы проехали мимо старого кладбища на правом берегу, которое почти все снесено волнами, хотя расположено было на насыпи вышиною в восемь или десять фут. На отвесном как стена отрезе берега, торчали из земли человеческие кости, черепа, куски досчатых гробов, в которых иногда хоронят здесь женщин, и т. п. Я остановился, чтобы выкопать несколько черепов для своей коллекции, но это весьма не понравилось экипажу, сильно возроптавшему. Чтобы успокоить матросов, мы уверили их, что это могилы гяуров, а не правоверных, и в подтверждение показали им [114] женский череп, покрытый волосами: «разве мусульмане ходят с небритыми головами?» спросили мы. Должно полагать, что это кладбище не очень давно оставлено, хотя в соседстве нет следов деревни или изб; во всяком случае, тление на нем совершается весьма медленно: на некоторых черепах еще видны были остатки кожи и глазных яблок; были также хорошо сохранившиеся частицы полотняных саванов, лоскутки разноцветных материй и т. п. Несколько подальше к югу находится прекрасный, по изобилию фруктовых деревьев, сад хозяина-Араба; мы купили у него за пять пиастров (31 1/4 копейки серебром) большую корзину с апельсинами, лучшими из всех, которые мне когда-либо случалось едать, и корзину желтых ягод, известных у здешних Европейцев под названием groseille du Cap. Ягоды эти величиною в черешню, со многими мелкими внутри семечками и весьма приятного кисловатого вкуса; каждая ягода содержится в широком мешочке, образуемом из сросшихся листьев, окружающих основание стебельков.

В час по полудни мы прибыли обратно в Розет, где знакомые наши тотчас явились навестить нас на барке; потом с г-м д'Арно пошли в город, и еще раз осмотрели его вдоль и поперек. На другой день, 2 февраля, я посетил рисочистительные фабрики, из коих одни принадлежат Мехмету-Али и Ибрагиму-паше, а другие частным лицам. Ежегодно из Розета отправляют в разные места Леванта около 60,000 ардебов риса (в Европу он не идет); из них не более 4,000 производится на полях частных владельцев, немногих шейхов эль-бэлэд и т. п.; остальное же количество все принадлежит [115] паше или его детям. В бытность мою, ардеб риса неочищенного от шелухи (riz en orge) весом в 330 ок, стоил двести пиастров; по очищении же получается из него 150 ок белого риса, ценою в двести сорок пять пиастров. Фабрика Мехмета-Али, устроенная американским инженером, помещается в двух кирпичных трехярусных зданиях, каждое с паровою машиною в тридцать шесть сил. Сперва рис просушивается на открытом воздухе в течение десяти или двенадцати дней; потом его переносят в нижний ярус фабрики; проведенный в третий этаж, чрез отверстия в потолках, широкий ремень «без конца», к которому прикреплены небольшие кружки из белой жести, подымает зерно вверх и сыплет его там под жернова, отделяющие от него наружную шелуху; тогда рис тем же ремнем опускается опять вниз и вкладывается в деревянные ступки, в числе восемнадцати, где деревянные песты с жолобоватыми железными наконечниками толкут зерна. Из ступок рис вторично поступает в верхний этаж под жернова; потом его просевают чрез решета, отделяющие частицы внутренней, красноватой, весьма плотно пристающей кожицы, от которой зерна освобождаются только по троекратном повторении этой операции. Очищенный таким образом рис уже довольно бел; его вновь кладут в ступки, прибавляя 1/20 веса крупной, хорошо высушенной соли из озера Бурлоса, после чего он поступает в продажу. Молодой французский офицер, г-н П.**, прежде служивший в Алжире, в мое время устраивал здесь частную фабрику по особой системе, он надеялся придавать дамьятскому рису, который дешевле и [116] цветом краснее розетского, ту же белизну как и сему последнему, без всякого прибавления соли, значительно повышающей цену этого продукта, и полагал, что этот рис можно будет сбывать с выгодою даже в Европе; в последствии я слышал, что предприятие его не удалось, преимущественно вследствие сторонних препятствий.

Рис (руз, Oryza sativa, L.) возделывается только в северной части нижнего Египта, на полосе, идущей от Даманхура и Фуэ на западе, до Мансуры к востоку, и граничащей к северу с озерами, простирающимися вскрай Средиземного моря. Его сеют в начале апреля, на почве тщательно приготовленной и смягченной пущенною на нее водою. Семена предварительно погружаются, в мешках, на пять или шесть дней в реку или канал; потом их раскладывают на циновках и накрывают соломою, под которою, согреваясь, они прорастают; тогда их сеют, употребляя около ардеба семян на каждый феддан. От посева до самой жатвы, поля постоянно остаются покрытыми на вершок или на полтора водою, которую чрез каждые несколько дней возобновляют. В конце июля одну половину всходов осторожно вырывают с корнями и пересаживают на другие поля, предпочтительно такие, которые во время первого посева были под пшеницею. Рис собирают около половины ноября, чрез семь месяцев после посева; в Дельте и около Розета феддан дает от семи до восьми ардебов зерна в шелухе, и производит следовательно 1:16, потому что количество семян, употребленных на засевание одного феддана, служит потом для обсеменения еще другого феддана. В иные годы жатва бывает 1:32, в другие за то не больше [117] 1:6. Десять или двенадцать работников в один день собирают с феддана весь рис, срезывая его серпами; солома толста и жестка, и употребляется только для топлива (Girard, в Description de l'Egypte etc., T. XVII, стр. 61—68).

Я осмотрел потом казенную бумагопрядильню, помещенную в обширном здании прежнего арсенала, существовавшего в Розете до основания александрийского. На фабрике 450 станков; полотна выделываются штуками, длиною в 80 локтей (драа) (Драа масри (называемый также пик бэлэди) равен 793/1000 аршина, или 22 1/5 русским дюймам), цены различной, смотря по крепости холста. У самого плотного, употребляемого на паруса военных судов, в основе и утке по четыре нитки; барочный холст тоньше и стоит драа от 45 до 50 фадд. Работники получают самую малую плату, и положение их весьма жалкое; из них человек сорок занимались в особом отделении приготовлением пакли из льна и пеньки, доставляемых из Дельты; паклю здесь расчесывают и непряденою отправляют в Александрию. В 1837 г. В Розете основан также казенный кожевенный завод, который ныне содержится откупщиком Французом; этот последний получает от паши сырые шкуры, отбираемые безмездно в казну со всех резаных в городах животных, и потом по условленной цене возвращает дубленые кожи. Для дубления Египтяне употребляют семена из стручков нильских акаций (сунт, Mimosa nilotica, L.), о чем уже упоминает Плиний (Plinius: Historia naturalis, XIII, 19 и XXIV, 67). Дерево, вполне развитое, дает ежегодно около полу-ардеба семян, стоящих до 2,5 рублей серебром. Мне сказали в Розете, что с некоторого [118] времени в городе стали замечать немного больше против прежнего торговой деятельности, и что нищета жителей будто начала уменьшаться. В бытность мою, на городской пристани строили около двадцати барок разной величины, из которых несколько назначались для каботажного судоходства вдоль берегов Средиземного моря. Корабельный лес доставляется в Египет преимущественно из Карамании и других частей малой Азии и Архипелага.

3 февраля. Утром я отправился в баню (хаммам), которую к сожалению нашел столь же неопрятною, как большая часть этого рода заведений в Египте, не исключая каирских. Впрочем в Розете моют и «ломают» вас хорошо, и обращение хозяина и прислуги с посетителями весьма внимательно и вежливо. Для мужчин баня здесь открыта каждодневно с утра до полудня, а для женщин три раза в неделю с полудня до 3 часов; в Каире женщины ходят туда в те же часы ежедневно, кроме воскресенья и четверга; им прислуживают, разумеется, женщины, называемые маштэ. На Востоке баня служит прекрасному полу местом увеселений и визитов; знакомые там собираются, потчуют друг друга сластями, хвастают одна перед другою нарядами, толкуют о своих и чужих делах, и таким образом проводят многие часы в беседе и забавах. Во время нахождения женщин в бане, хозяин привешивает к наружному входу с улицы цветной платок или коврик, который служит предостережением, чтобы мужчины нечаянно не заходили. Впрочем нравами дозволено в это время пускать в баню стариков музыкантов слепых, которые занимают дам пением и игрою. [119]

Хозяин розетской бани платит в год 500 пиастров оброку в казну, и получает от бедных не более пяти фадд с человека, не давая им однако ж ни мыла ни белья; желающие пользоваться этим последним платят десять фадд; люди достаточные дают обыкновенно по пяти пиастров, Европейцы вдвое; богатые нанимают для себя одних целую баню. Я послал отсюда за цирюльником, чтобы остричь мне волосы; привели молодого Араба, который, не знаю нарочно или по неумению (они впрочем бреют голову отлично хорошо), так жестоко срезал мне волосы местами до самой кожи, оставив их в других местах довольно длинными, что дней с пятнадцать потом я просто стыдился показываться с открытою головою.

Восточные бани многократно описаны были путешественниками, и поэтому я войду в немногие о них подробности. Из всех посещенных мною в Турции, Египте, Иерусалиме, Дамаске, Алеппе, Тунисе и Алжире, лучшие находятся в Константинополе, сколько по обширности и роскоши зданий, столько по чистоте и опрятному содержанию, и в этом отношении египетские бани с ними никак не могут сравниться. Устройство и внутреннее расположение их впрочем везде на Востоке следует одному, довольно однообразному плану. С улицы прямо входите в большую залу, обыкновенно с высоким куполом, поддерживаемым мраморными колоннами; пол каменный, или мраморный же с разноцветными узорами; средину залы занимает фонтан с бассейном, в котором полощут белье (эддэ), развешиваемое потом на веревках, протянутых от одной колонны до другой. Пространство между колоннами и стенами залы [120] несколько выше остального пола, аршина на полтора, и образует галерею (ливан) с досчатым полом, который покрывается циновками. Там лежат тюфяки с подушками и простынею, для отдыха по выходе из бани. В этой первой зале сидят хозяин (маалэм) и банщики, и раздеваются посетители; платье связывают в узел, и деньги, часы и т. п. вручают хозяину, запирающему их в шкапик и отвечающему за них. Раздеваетесь вы на отведенной вам постели, потом слуга (ливанги) обвязывает вам голову двумя белыми салфетками в виде чалмы, накидывает другую салфетку на плечи и опоясывает вас синим передником (махзам). Надев на ноги деревян-ные туфли (кубкаб), вы входите оттуда в другую комнату (бэит-ауэль) поменьше, порядочно натопленную, в которой остаетесь несколько минут, чтобы привыкнуть к жару; тут вам обыкновенно подносят трубку или наргилэ (Наргилэ — особый снаряд для курения табака, употребляемый на Востокe; дым в нем проходит через сосуд с водою и длинный витый чубук. В Турции наргилэ называют шише, в Персии — кальан, в Индии — хука и т. д. Табак употребляется в них только ширазский, известный под названием тэмбэкэ). Отсюда отправляетесь в соседнюю залу (харара), сильно нагретую; она вымощена мрамором, коим обложены также и стены; потолок устроен в виде низкого купола со многими круглыми отверстиями, покрытыми снаружи стеклянными, белыми или цветными, колпаками, чрез которые проходит или, точнее, цедится свет слабый и приятный для глаз. Средину харары занимает круглый и большой, но невысокий мраморный стол, под которым снизу топится зала; сняв с себя все салфетки за исключением передника, [121] ложитесь вы навзничь на этот стол, и тогда слуга (мукэи-сати — в Константинополе это почти всегда молодые мальчики, в Египте люди взрослые, и нередко старики с белою бородою), совершенно голый, в синем переднике, начинает вас ломать и "месить" (тактак), вытягивает и выправляет все составы, сжимает мускулы и т. п. Продолжив это несколько времени, он кладет вас потом ничком, сам становится ногами или коленами вам на спину, водит сжатым кулаком вдоль станового хребта — одним словом гнет и коверкает вас елико возможно, что для непривыкшего не совсем приятно. По окончании этой утомительной операции, вы слезаете со стола и располагаетесь на полу у стены, в которой в разных местах находятся медные краны для горячей и холодной воды, и небольшие мраморные бассейны (ханафие). Банщик надевает на правую руку черную рукавицу из грубой шерстяной материи, и трет ею всю кожу с ног до головы, отделяя таким образом неимоверное количество грязи, даже с тела, кажущегося совершенно чистым, и у особ часто принимающих ванны обыкновенные; после этого он покрывает вас густою мыльною пеною, с помощью пучка сушеных финиковых тычинок, или внутреннего губчатого состава особого рода тыкв (луф), и наконец обливает вас несколько раз горячею водою. В заключение вы опускаетесь в большой общий каменный бассейн (магтас), вместе с прочими купающимися. В магтас сверху льется тонкая струя горячей воды, и такая же струя снизу уходит, так что вода в нем возобновляется весьма медленно; между тем в этот бассейн садятся всегда несколько человек вместе; они плюют и харкают в воду; у многих на [122] одной или обеих руках открытые фонтанели, до которых Египтяне большие охотники; у других нередко любострастные язвы или сыпи, струпья на голове и т. п. Бани в Египте (в константинопольских я не встречал общих бассейнов) служат поэтому деятельным фокусом передачи разных прилипчивых болезней, к чему весьма содействуют и упомянутые рукавицы: их хотя и полощут в воде перед употреблением, но так небрежно, что в промежутках ткани всегда остаются струпья и нечистоты; не говорю уже о циновках и тюфяках ливана, на коих прыгают и ползают разные насекомые.....

По выходе из бассейна вас кутают в cyxие салфетки и проводят в первую залу, которой температура гораздо свежее харары и, особенно зимою, производит на разгоряченную и размягченную кожу весьма ощутительное впечатление холода. Там вы ложитесь на прежде отведенную вам постель; для утоления чувствуемой обыкновенно сильной жажды или сухости во рту и в горле, вам подают стакан ароматной сахарной воды (шарбат) или лимонаду, потом трубку и кофе, приготовляемый тут же на очажке, и слуга вновь начинает месить ваши мускулы и оконечности сквозь простыню, которою вы накрыты. В это время человек точно чувствует весьма приятную усталость и род изнеможения, сопряженного с удовольствием; иногда засыпает на несколько минут и по пробуждении все членосоединения, все части тела кажутся как будто крепче, гибче, свежее, двигаются как-то свободнее и легче, а кожа чрезвычайно гладка и мягка. Восточные бани поэтому действительно можно считать самыми приятными и сибаритскими, не разделяя впрочем [123] восторженных о них отзывов некоторых путешественников (Напр. Savary, в Lettres sur l'Egypte, Т. I, стр. 94—100). Но в Египте неопрятность и сознание окружающих вас ужасов отравляют всякое наслаждение для Европейца, мало-мальски брезгливого: идешь туда только по необходимости, а не для удовольствия, находимого в этих банях коренными жителями края, на воображение которых исчисленные гадости действия не производят.

По возвращении из бани я нашел на барке купца Сирийца, с которым познакомился на свадьбе, и маалэма, обещавшего достать мне кобтскую библию; он принес мне Евангелие на кобтском и арабском языках, но не рукописное, как я желал, а напечатанное в Лондоне библейским обществом (1829, in 4°). Я заплатил ему пятнадцать франков: сумму весьма значительную в здешнем крае, при виде которой глаза у Кобта засверкали. Потом мы с г. д'Арно пошли к коменданту, просившему меня навестить больного его сына. Бей был в диване, и по приходе моем тотчас послал Негра, чтобы дать знать дома о нашем прибытии; между тем я мог следить за изустным решением производившейся в диване тяжбы. Явились два Араба, которые сперва подошли целовать полу сертука у бея, а потом начали излагать дело, состоявшее вот в чем: истец, откупщик рыбной ловли в богазе и соседних озерах, поймал феллаха, ответчика, продававшего на базаре в Александрии рыбу, которая, казалось ему, была ловлена в его воде; противник утверждал напротив, что рыба была морская. Обе партии, по арабской привычке, кричали очень громко, и беспрестанно [124] клялись всемогущим Аллахом и жизнью пророка (уаллах' эль-азим, дугри! ухаиат эль-нэби!), в истине своих показаний. Выслушав их, бей решил, чтобы феллах заплатил откупщику стоимость найденной у него рыбы, освобождаясь на этот раз от пени, но объявил в то же время, что он неминуемо подвергнется таковой, если его еще раз уличат в продаже рыбы. После этого приговора, тяжущиеся стороны удалились в безмолвии. Диван коменданта заседает в большой зале, окруженной с трех сторон низкими и широкими софами, покрытыми красным сукном; бей сидел по средине софы против дверей, прочие члены занимали места по его сторонам; перед каждым стояли его туфли на полу, а у входа ожидали невольники или слуги, чтобы подавать трубки и кофе, который разносили при всяком появлении почетного посетителя или чиновника. В передней сидели балтаджи и чауши (инвалиды и полицейские солдаты), вооруженные длинными палками; они беспрестанно приходили в залу с бумагами, которые подавали бею и членам для подписи. На Востоке, где люди грамотные за редкость, подпись заменяется приложением к бумаге печати, которую натирают густым чернилом посред-ством указательного пальца, и потом прикладывают внизу к бумаге, помочив эту последнюю слюною. Так поступают здесь все, от последнего деревенского шейха до самого вицекороля, как я неоднократно видел, бывая у Мехмета-Али; Европейцы, состоящие на службе в Египте, на документах и подобных официальных актах должны следовать тому же обычаю, потому что подпись одна, без приложения печати, законной силы не имеет. Печати эти [125] носятся или на пальце в виде перстня, или привешиваются к груди на шелковом шнурке; Мехмет-Али носил свою в кошельке, ко дну которого она была пришита, и который он держал всегда при себе в кармане. Имя приложившего печать выставляется писцом сбоку на бумаге. По смерти знатных людей, сановников, богатых купцов и т. п., тот-час ломают их печать, во избежание злоупотреблений и подлогов. О последних впрочем почти не слышно, а между тем нельзя не удивляться редкости их, особенно если припомнить, что у мусульман фамильных прозваний почти нет (Фамильные названия, встречаемые у Арабов как исключение, заимствованы почти всегда от места рождения—элъ-Фаюми, Даманхури, Дэ-суки, Бакуи, Сиути, Тантатуи и т. п.; иногда звание или ремесло отца или предка прибавляется к имени потомков: элъ-аттар (аптекарь), эль-баглауан (фокусник) и т. д. У Турок равным образом встречаются иногда фамильные прозвания, взятые от местности: Гэзаирлы, Монастырлы, Кубруслы (Алжирский, Монастырский, Кипрский) и т. п. Иногда какой-нибудь наружный физический недостаток служит отличительным прозванием человека; попадаются наконец и фамильные имена весьма странные, как у всех других наций впрочем: один из полковников египетской армии в Сирии, назывался Ахмед-бир-отуз (тридцать один); возмутившийся против Мехмета-Али в Хеджазе, Мухаммед-ага, носил прозвание Тюркче-билъмез (не знающий по турецки) и т. д. Собственные женские имена у Арабов весьма часто берутся от предметов ежедневного употребления, напр.: Кыштэ (молочные сливки), Зыбэидэ, уменьшительное от Зыбдэ (коровье масло); Катыфэ (бархат); Иэилэ (ночь), Мурганэ (коралл); Уардэ' (роза); Захрэ (цветок); Фатумэ (отнятая от груди) и мн. др.), а на печати выставляется одно собственное имя и год, когда она выгравирована.

По возвращении Негра из дома коменданта, этот последний закрыл заседание дивана, и мы отправились вместе с ним на квартиру его. Х.**-бей живет в большом и [126] красивом доме, недавно выстроенном; от дверей он отправился вперед по лестнице, прося нас идти за ним, но наверху мальчик-евнух (тауаши) остановил нас и не дал пройти: харим (жены) бея сидели у больного; узнав о нашем прибытии, они поспешно удалились в другие двери, и тогда только нас впустили в спальню тринадцатилетнего пациента, Османа-эфенди. Он лежал на полу на тюфяке, под балдахином (намусийе) из розовой кисеи, для защиты от комаров, и представлял собою последнюю степень слабости и изнурения: у него остались решительно только кости, обтянутые сухою, жесткою кожею; тонкий как нитка пульс едва был заметен, впалые глаза тускло смотрели на нас, и хронический понос довершал истощение. Болезнь его продолжалась уже несколько недель, и во все это время безрассудное семейство кормило его маслинами и овечьим сыром! Я прописал ему рецепт, который тотчас был отправлен чрез нарочного в аптеку в Александрии, и настоятельно присоветовал другую диэту, лучше приспособленную к положению больного, коего опасности и малонадежности я не скрыл от отца.

Оттуда с г. д'Арно отправились мы за город к знаменитой мечети «Абу-Мандур», получившей это название от похороненного в ней шейха, который у жителей Розета считается как бы покровителем города. Мы вышли через юго-западные ворота, защищенные бастионом и медными пушками, и около четверти часа с трудом шли по глубокому песку, подступающему с этой стороны под самый город, и мало по-малу завладевающему всеми окрестностями его. Песок образует высоте холмы (dunes), под которыми, как уже было [127] сказано, до вершины исчезают финиковые пальмы и поглощаются целые сады. У подошвы одного из этих холмов раскинута обширная плантация фруктовых деревьев, между которыми много лимонных, апельсинных, гранатовых, также виноградных лоз и кактусов (тин-шокэ, Cactus opuntia, L.); сад этот со всех сторон теснится напором песка, медленно, но безостановочно подвигающегося к Нилу; параллельные ряды плетней из камыша, которые я тут заметил, представляют ничтожную преграду нашествию пустыни. Несколько дальше, на вершине другого большого холма, выстроена круглая кирпичная башня: это телеграф, принадлежащий к прибрежной линии, проведенной от Александрии до Дамьята. Первые телеграфы устроены были в Египте в 1821 г., между Каиром и Aлeкcaндpиeй; на этом расстоянии, около 192 верст по прямой линии, находятся девятнадцать станций или башен, передающих известия из города в го-род в сорок минут. Мы взошли на верх телеграфа, где два смотрителя-Араба показали нам употребляемую для передачи известий азбуку, и подали зрительную трубу, посредством которой глаз обнимает обширнейший горизонт. Вид, открывающийся с высоты этой башни, по справедливости славится своею красотою: он один из лучших и живописнейших в Египте, где их вообще немного. К западу, вдали, рисуются Эдку и Абукир и соседние им озера; еще дальше видны высокие насыпи канала Махмудийе; к востоку, на противоположном берегу Нила, голубым зеркалом расстилается обширное озеро Бурлос; местами, особенно подле Фуэ, оно подходит почти к самой реке, с которою впрочем сообщается [128] по средством нескольких каналов. В эту эпоху, самую выгодную для растительности в Египте, Дельта покрыта была сочною, пышною зеленью, и являлась в виде необозримого ковра, по которому в многочисленных извилинах Нил медленно катил к морю желтые волны свои: они как будто неохотно и сожалея расстаются с этою благословенною землею!

Подле телеграфа, над самым берегом реки, выстроена часовня шейха Абу-Мандура, в которую ежегодно в сентябре жители Розета отправляются большою процессиею, с музыкою и хоругвями разных мечетей. Положение часовни прелестное: белые стены ее и легкий, высокий минарет, приветливо улыбаясь, являются из-за густой зелени столетних смоковниц, финиковых пальм и бананов; виноградные лозы вьются фестонами около решетчатых беседок, под которыми правоверные посетители находят тень и прохладу, слушая говор волн. Набережная из красного кирпича, со многими вделанными в нее обломками гранитных и мраморных колонн, защищает основание часовни от натиска Нила. Колонны эти, без всякого сомнения, суть остатки древнего города Болбитина, следы развалин которого находятся в близком расстоянии отсюда, под холмами песку, вторгающегося здесь в самое русло реки. При нас несколько феллахов занимались выкапыванием из земли уцелевших древних кирпичей. Несколько позади часовни находится другая мечеть, обширнее ее, с квартирами для поклонников, приезжающих сюда из разных частей Египта; между ними всегда много женщин, ищущих на могиле Абу-Мандура пособия от бесплодия — величайшего горя для замужней мусульманки. Тут также [129] устроено кладбище, на котором хоронят покойников из богатых и почетных граждан Розета.

Мы возвратились в город по другой дороге, которая ведет вскрай нильского берега, осеняемого великолепными деревьями; образуемая ими пышные, ярко-зеленые кайма, к сожалению с каждым годом становится все уже и уже, и песок безжалостно завладевает плодоносным грунтом. Выстроенные из красного кирпича ограды соседних садов и кирпичные канавы со сводами, некогда проводившие в них нужную для орошений воду, свидетели исчезшего благосостояния и заботливости владельцев — ныне они обваливаются, и проломы стен заделаны плетнем из камыша. Узкая тропинка, по которой мы шли, вьется между огромных, вековых смоковниц, и составляет приятнейшее место для прогулки, какое только вообразить можно. Тутовые деревья (тут бэлэди), попадавшиеся нам, в зимние месяцы также сбрасывают здесь с себя листья, и их голые, как будто засохшие ветви образуют странную противоположность с свежею зеленью прочих растений.

Мы пришли назад к барке уже вечерком, и узнали, что во время отсутствия нашего на нее явился Арнаут, из числа дэли (нерегулярных кавалеристов), коих несколько человек обыкновенно находятся при каждом губернаторе, для рассылок. Это народ самый буйный, развратный и необузданный, и феллахи ужасно их боятся. Арнаут, почтивший барку своим посещением, был на веселе, и сидя на палубе с нашим поваром, вздумал забавляться довольно оригинальным образом: он стрелял пулями из бывших у него за поясом длинных [130] пистолетов, в глиняные кувшины, которыми в соседстве женщины черпали воду из реки. Злодей стрелял весьма метко; попадая в кувшин и разбивая его, он радовался и хохотал, а бедные женщины плакали и с криком и воплем уходили. На этот шум толпа народа собралась вокруг барки, которую насилу могли избавить от этого неприятного гостя и опасных его шуток.

Вскоре потом явился к нам г. П.**, молодой французский офицер, о котором упомянуто было выше; он звал нас к себе обедать, и мы весьма приятно провели вечер с ним и любезною хозяйкою. Жизнь их настоящий роман: в нем г-жа П.** играет прекрасную роль самоотвержения и привязанности, готовой на все пожертвования, роль, для которой способно только сердце женское!... Долго сидели мы у камина, беседуя о Европе и о петербургской зиме. Перед обедом г. ГГ.** показал нам арабского жеребца, чистой, по его уверению, породы Неджди. В Александрии у хозяина-Араба совершенно испортили было эту лошадь дурным с нею обращением, и сделали до того неспособною к употреблению, что г. П.** купил ее за бесценок. Терпению и стараниям его (прежде служившего, кажется, в кавалерии в Алжире) удалось исправить нрав лошади; ныне он ездит на ней верхом из Розета в Александрию в 4,5 часа, и ему за нее предлагают 1200 франков, тогда как она стоила ему только 75. Жеребец этот, восьми лет и темно-серой масти, отличался весьма красивыми, стройными формами; небольшая голова с живыми, горячими глазами, представляла необыкновенное выражение ума и понятливости, вообще свойственное этой благороднейшей из всех известных пород [131] лошадей, — Г. П.** занимает обширный дом с садом, принадлежащий коменданту города, которому он в год за наем его платит по 1000 пиастров (62,5 рубля серебр.). Особенно хороша одна круглая зала в нижнем ярусе: окна ее обращены к саду; она вымощена белым мрамором с красивым в средине ее мраморным фонтаном, несколько похожим на круглую этажерку, или на фигуры иных шахматных игр; потолок из белого дерева украшен резьбою и арабесками весьма нежного узора. Невысокие кирпичные скамейки окружают залу; их накрывают тюфяками и коврами, и этот павильон, назначенный для отдыха и кейфа в летние жары, действительно тогда должен быть местопребыванием весьма приятным, приглашающим к мечтанию, среди благоуханий цветов, журчания фонтана и облаков ароматного латакие'ского табака.

При этом случае позволю себе сказать кстати несколько слов об устройстве и внутреннем расположении домов зажиточных обывателей в Египте. Особенности восточных нравов, совершенное отделение женщин от общества посторонних мужчин, самый характер мусульман и т. п., имели значительное влияние на архитектурные условия их жилищ. Дома обыкновенно двух или трехъярусные, и почти всегда выстроены из красного кирпича; в Каире также нередко строятся они и из кирпича сырого. который снаружи одевают тонкими квадратными плитами из желтоватого известняка, так что по первому взгляду новые дома кажутся весьма крепкими и выстроенными из цельного тесаного камня. Через некоторое время однако ж эти плитки, довольно плохо соединенные цементом из извести, песка или земли, и небольшого количества банной золы, [132] отстают от стен и образуют выпуклые бугры, в последствии обваливающиеся. Вообще все строения расположены вокруг четвероугольного двора (хош) (Должно заметить, что у Арабов нет чистого звука о; гласная эта всегда, и особенно в словах односложных, произносится ими почти как оу) так, что окна и двери комнат выходят на галереи, окружающие этот двор. По фасаду, обращенному на улицу, весьма немного окон и два-три крытые балкона (мушарабийе), защищенные частою решеткою; в них стоит софа, и женщины, на Востоке обыкновенно ничем не занимающиеся, сидят тут целый день и рассматривают проходящих на улице, не подвергаясь сами нескромным взорам. Лестница (сэлалым), ведущая в верхние этажи, в Каире всегда каменная, часто витая, и отличается необыкновенною легкостью при значительной прочности. Крыша (элъ-сот-тух) плоска, устроена террасою, гладко выштукатурена красноватым цементом и окружена по краям стенкою, чтобы из соседних домов нельзя было смотреть на женщин, сидящих вечером на этих террасах, где многие семейства и спят ночью в жаркие месяцы. Там, где лестница выходит через четвероугольное отверстие или трап на террасу, устроен род навеса (мэлкэф) из досок: он открывается всегда к северу и служит к поддержанию сквозного ветра и возобновлению воздуха внутри лестницы и самих покоев.

Перед домом с улицы каменная скамья (мастабэ), на которой сидят слуги и садятся люди простого звания, имеющие надобность в доме. Наружные двери невысоки, обыкновенно окованы толстыми гвоздями и заперты изнутри [133] деревянной задвижкой; снаружи к ним прибито железное кольцо или род молотка, которым приходящие стучат в дверь; тогда привратник (буаб), почти всегда из Нубийцев, отпирает, справившись предварительно о личности стучащего, вопросом мин? (кто?). Для приема людей, которых не хотят ввести во внутренние покои, назначена комната (мандара) в нижнем ярусе, весьма просто убранная; летом хозяин принимает также в открытой галерее (тохтабуш) на дворе, часто осеняемом деревьями. Жилых помещений в нижнем ярусе обыкновенно не бывает; там находятся только кладовые, сараи, конюшня, иногда также колодезь или цистерна. Почетных посетителей ведут в эль-диуан (Из слова эль-диуан (значащего собственно «присутственное место»), Испанцы, кажется, сделали свое aduana (французское douane), «таможня»), приемную, окруженную софами, в бель-этаже; зала, в которой собирается семейство, и в которую посторонний редко впускается, называется эль-каа: она украшена диванами из шелковых материй, цветами, фонтаном, разноцветными стеклами в окнах; пол устлан персидскими коврами; стены или просто выбелены известью, или расписаны; потолок резной, иногда с позолотою; деревянные, пестро раскрашенные панели одевают часть стен, и позади их устроены шкапики для хранения вещей (Особым великолепием и богатством украшений, отличаются эти залы в Дамаске. Мы еще будем иметь случай описать их в последствии). С одной стороны залы, аршина на полтора выше пола, находится род широкого мраморного карниза (эль-суффэ), на котором [134] стоят чашки для кофе, тышт и ибрык для умывания, наргилэ и т. п. Мебели дорогой и громоздкой, как у нас в Европе: коммодов, столов, кресел и стульев, зеркал и т. п., туземцы вовсе не употребляют; кроме диванов, вся мебель их заключается в одном или двух круглых табуретах (курсы), на которых во время обеда ставят поднос (сэннийе) с блюдами, и вокруг которых садятся на полу. Эль-каа часто проходит через два этажа, и его сверху окружает галерея, закрытая деревянною частою решеткою, откуда женщины, не показываясь, могут участвовать в забавах и разговоре гостей-мужчин; туда также впускают альмэ, призываемых в мужское общество; особая лестница ведет из сеней на эту галерею. Во всех покоях пол у дверей на несколько вершков ниже чем в остальной части комнаты; там приходящие скидают и оставляют туфли, в которых восточная вежливость не позволяет ступать на покрытый коврами или циновками и несколько возвышенный пол (ливан) в прочей части покоев; это место у дверей называется дуркэ. Европейцев, которых обувь не легко скидается, поэтому весьма неохотно принимают в парадных покоях. Где много комнат, там в смежных пол никогда не бывает в один уровень: в одной он ниже, в другой выше, так что у дверей приходится то подыматься на одну или две ступеньки, то спускаться, и поэтому чужой человек должен ступать с осторожностью. Вместо дверей, во внутренних покоях всегда находятся тяжелые «портьеры», войлочные, обшитые сукном, обыкновенно яблочного цвета, или толстым холстом; невольник подымает их для проходящих. В спальнях кроватей нет; восточные люди спят на [135] полу на тюфяках, набитых хлопчатого бумагою, которые по утру свертываются и уносятся; где семейство большое или дом необширен, там спят во всех комнатах, в которых от того обыкновенно весьма много разных неприятных насекомых, даже и в лучших домах. Мужчины и женщины всегда ложатся в постель совершенно одетые; люди богатые употребляют для этого особое платье, ночное, другие остаются в ежедневной одежде. Этот обычай, который для нас был бы невыносим, действительно весьма вреден, не только потому что он поддерживает неопрятность, но еще в особенности и потому, что в случае горячек и других тяжких недугов, платье, находящееся на больном, напитывается его испарениями, потом и т. п., и в случае смерти неочищенное поступает в продажу или отдается прислуге.

В больших домах покои, занимаемые женщинами (мы прозвали их харем, хотя Арабы этого выражения в нашем смысле не употребляют: у них слово харим (Корень этого слова происходит от харам — «запрещенный») означает самих «женщин»), часто находятся в отдельном корпусе, но внутренним расположением не отличаются от описанных выше. Для слуг, невольниц, евнухов, устроены небольшие комнаты, обыкновенно с солнечной стороны; северная, более прохладная, назначена для господских покоев. В каждом доме наконец, и даже в хижинах феллахов, непременно находится место, в котором хозяева прячут деньги, драгоценности и т. п. Это секретное место (махба) служит недоверчивому Арабу лучше наших железных сундуков, и употребление махбы оправдывается необеспеченным на Востоке [136] состоянием частной собственности, подверженной любостяжательному произволу хищных властей. Встречаемому в этом крае искони веков обычаю прятать или зарывать в землю золото и подобные вещи, должно приписать столь общее у Арабов поверье о существовании (особенно в развалинах и старых строениях) кладов, играющих такую роль во всех сказках их. И в самом деле, очень часто случается, что хозяин дома умирает внезапно, насильственною смертью, или от чумы, или погибает во время похода, путешествия в Мекку и т. п., не успев открыть семейству или наследникам, где у него спрятана махба, которой содержание в последствии случайно, иногда по прошествии многих лет, достается новому домовладельцу, или счастливому работнику, каменщику, ломающему старое здание и т. д. По этой же причине Арабы убеждены, что Европейцы посещают развалины древних памятников в Египте, списывают иероглифы, разрывают могилы, единственно с целью отыскивать клады, на существование которых, по их мнению, именно указывают эти таинственные надписи времен фараоновских.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты А. Рафаловича. СПб. 1850