АРТЕМИЙ РАФАЛОВИЧ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО НИЖНЕМУ ЕГИПТУ И ВНУТРЕННИМ ОБЛАСТЯМ ДЕЛЬТЫ

КНИГА ПЕРВАЯ

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО НИЛУ

ИЗ КАИРА В РОЗЕТ И ДАМЬЯТ.

(1847.)

Глава II.

Местечко Атфэ; канал Махмудийе; шлюзы. Город Фуэ; фруктовые сады; фабрики тарбушная и бумагопрядильная; кладбище и устройство могил; арабская школа. Египетские женщины. Альмэ и Гауази. Местечко Cэндиун.; мельницы; минареты и разделение времени; мечети, вакуфы. Местечко Дэйрут; шейх-эль-бэлэд; писец-Кобт. Возвращение в Атфэ. Приезд в Розет.

21 января. Мы отправились рано по утру осмотреть местечко и шлюзы канала. Последние двойные, и были выстроены в 1843 г. моим спутником, г. д'Арно; они стоили казне 175 тысяч рублей серебром. Полторы тысячи человек солдат работали при них ровно 130 дней, и открытие этих шлюз оказалось весьма полезным для торговли. До означенного времени, поперек устья канала ежегодно весною устраивали земляную плотину, укрепляемую сваями, которую потом разбирали, когда Нил достигал известной вышины; поэтому товары, следовавшие по реке в Александрию, у плотины должно было перегружать с нильских барок на другие суда, стоящие в канале, и наоборот, что всегда сопровождалось значительными издержками и потерею времени. Шлюзами эти неудобства ныне устранены. Но как вообще дно в русле канала выше уровня [35] реки во время мелководья, то в первые весенние месяцы Махмудийе вливает свою воду в Нил, вместо того, чтобы получать ее из него, и тогда шлюзы на время запираются. В нынешнем году работы барража у вершины Дельты на Розетской ветви, направили воду из нее в Дамьятскую, более свободную ветвь; первая от этого преждевременно стала весьма мелкою и сделалась поводом застигшего и нас раннего закрытия шлюз.

Канал, о котором идет речь, и без которого Александрия не могла бы существовать, потому что он снабжает ее пресною водою — прорыт был в глубокой древности, и следовал тогда несколько другому направлению чем ныне. Историки не сообщают однако ж никаких положительных сведений относительно точной эпохи прорытия его; из арабских писателей, Макризи говорит только о работах, которые предпринимаемы были халифами и другими правителями Египта для под держания на нем постоянного судоходства; Абу-л-Фэда, видевший этот канал около средины XIV века, оставил описание его великолепия. В 1550 г. Белон нашел его еще в довольно хорошем состоянии; но с тех пор канал стали запускать: русло его все более и более засорялось, так что в начале нынешнего столетия, во время французской экспедиции, самые мелкие барки могли ходить по нем до Александрии только в продолжение двадцати или двадцати пяти дней ежегодно, и он собственно служил лишь для доставления в Александрию нильской воды, которою в эту эпоху наполняли общественные и частные цистерны на весь год. (Сравн. Le Pere: Sur le canal des deux mers, в Desciption de I'Egypte, edit. Panckoucke, T. XI. стр. 250—264) [36] Же лая развить торговлю края с Европой, Мехмет-Али убедился в необходимости восстановить правильное судоходство по каналу. Он перенес устье, или точнее исток его — от села Рахмание, где он находился при Французах, к местечку Атфэ, лежащему несколько дальше на север, и значительно расширил и углубил его русло. Работы, к сожалению порученные не искусному туземному инженеру, не умевшему воспользоваться местностью, были начаты в 1819 г., и кончены не более как в десять месяцев. Длина нынешнего канала, прозванного Махмудийе в честь покойного султана Махмуда, равняется около восьмидесяти двум верстам, хотя прямое расстояние от Атфэ до Александрии не более каких-нибудь верст семидесяти; ширина канала почти везде не менее девяноста фут, при глубине шести футов полую воду и только двух фут в мелкую. При нем работало триста тринадцать тысяч человек феллахов, из коих, говорят, двенадцать тысяч умерло от изнурения и дурной, недостаточной пищи; кости их покоятся под высокими насыпями канала. Казна хотя и назначила работникам плату, по четыреста пиастров за каждый кассабэ (мера протяжения равная 3,85 французского метра), но выдала ее не деньгами, а по окончании работ, следовавшую за них сумму 8,795,200 пиастров (около полумиллиона рублей серебром) вычла из итога податей с тех областей нижнего Египта, которым принадлежали работавшие феллахи, так что последние собственно платы никакой не получили. Все же вообще издержки на канал, со включением покупки материалов, жалованья чиновникам, официальных подарков для шеихов-эль-бэлэд и т. п., [37] соста вили сумму 35,000 кошельков, или около двух миллионов рублей серебром (Mengin, libr. cit , Т. II. стр. 331 -336).

Благодаря положению своему при начале канала, местечко Атфе, в котором ныне слишком шесть тысяч жителей обоего пола, пользуется довольно живою деятельностью. Строения в нем раскинуты по обе стороны Махмудийе; в числе их есть несколько порядочных домиков, занимаемых Европейцами, комиссионерами александрийских купцов, харчевни и кофейни, содержимые Мальтийцами, большие казенные магазины (шунэ) для складки продуктов, принадлежащих паше и т. д. Избы феллахов выстроены амфи-театром на скатах высоких насыпей, образовавшихся из земли и ила, сложенных по берегам канала, во время первого прорытия и последовательных чищений русла. Избы эти чрезвычайно дурны, неопрятны, тесны, в роде описанных выше; промежутки между ними так узки, что мы часто должны были спускаться вниз по их плоским крышам, за неимением другой более удобной дороги, при чем стада тощих и голодных собак, коих тут кажется больше чем где-либо в Египте, преследовали нас жестоким лаем. Живущее в этих избах население, на вид болезненное, изнуренное, оборванное и весьма несчастное. К югу от канала расстилаются обширные равнины, составляющие чифтлык (так называют здесь частные имения паши) Мехмета-Али, Сэнабади, который содержится в аренде Англичанином, г. Торбон.

В то время как мы стояли подле шлюз, они вдруг открылись, чтобы пропустить из Нила две большие барки с хлебом, принадлежавшие Саид-паше. Владея ныне [38] большею частью деревень в Египте, родственники и высшие сановники вицекороля занимаются торговлей, и пользуются своим влиянием, чтобы для отправляемых ими в Александрию продуктов иметь выгоды, не предоставленные прочим негоциантам. Пройдя несколько раз с одного берега канала на другой по верхнему широкому краю толстых шлюзных дверей, я не без удивления заметил, что стоявшие тут с палками в руках солдаты не пускали по этой дороге феллахов: последние обязаны переправляться через Махмудийе в лодке, содержимой откупщиком.

В Атфе нам делать было нечего; и поэтому в 2 часа по полудни мы наняли шлюбку и переехали в Фуэ, город выстроенный почти насупротив Атфе, на правом берегу Нила, в области Гарбие, которая занимает все основание Дельты; земли, находящиеся по левую сторону Розетской ветви, принадлежат к области Бхэрэ (Нижний Египет делится на следующие семь областей: 1) Гизэ'ская — начинается насупротив Каира, и идет вниз по левому берегу Розетской ветви до селения Гезаир; 2) Гелиубие — лежит по правую сторону Дамьятской ветви, и оканчивается у села Бзнха эль-Ассал; 3) Шapкиe — простирается к северу от Гелиубие, до озера Мэнзалэ; 4) Дакахлие, или Мансурская — к западу от Шаркие; 5) Бхэрэ — занимает землю по левую сторону Розетской ветви, начиная от села Гезаир; 6) Мэнуфие — находится между обеих ветвей Нила, у вершины Дельты, и наконец 7) область Гарбие — занимает большую часть Дельты, которой она образует основание. Города Александрия, Розет, Дамьят и соседние им деревни имеют свои отдельные управления). Против Фуэ лежит небольшой островок, покрытый апельсинными и лимонными деревьями, и возвышающийся посреди волн словно как корзина, наполненная зеленью и плодами. Фуэ город весьма [39] древний, и полтора столетия тому назад еще пользовался обширною торговлей: тогда большие суда подходили из моря к самому город у, служившему складочным местом для товаров, вывозимых из Египта. Ученые полагают, что Фуэ древний Metelis; Кобты именуют его Мэссил, а прежние Египтяне называли его *** или ***. В XVI столетии, когда канал соединявший Александрию с Нилом еще был судоходен, Фуэ после Каира считался вторым по важности городом в Египте, ныне он пришел в совершенный упадок, хотя по сообщенным мне официальным сведениям в нем считается 10,280 жителей — число вероятно преувеличенное. Базары опустили, торговля исчезла, дома рушатся. Последние выстроены из отличного красного кирпича, сложенного так плотно, что едва заметен цемент связывающий кирпичи между собою; двери домов украшены резьбою и длинными красивыми куфическими надписями на дереве; но верхние этажи всех почти домов развалились, и обедневшее, покрытое рубищами население живет в одних нижних ярусах, обыкновенно сырых и вообще вредных для здоровья в этой северной части Египта. Мы прошли через базар золотых дел мастеров, находящийся в большом кирпичном здании со сводом, и защищенный толстыми воротами: все лавки в нем ныне пусты, за исключением одной; но и в ней плавили не золото и серебро, а смиренный кузнец уединенно ковал железные гвозди и починял старые подковы. Прочие обширные базары равным образом опустели. На улицах попадались нам одни нищие, или старики, слепые и малолетние дети. Все годные для работы жители забраны на существующие здесь две казенные фабрики, или бежали [40] из города, чтобы не поступать против воли в эти заведения, где работы много, а плата весьма малая. Таким образом то, что в других странах служит к умножению благосостояния и богатства населения — присутствие больших фабрик, здесь, под турецким управлением, увеличивает нищету и разорение. Мальчишки, не привыкшие к присутствию Европейцев, преследовали нас бранными словами и криком «Нусрани, кэлб авани» («Назарянин, собака! лай на меня». К этому комплименту юношество прибавляет еще: "хаттаф элъ-логма мин гудами — хватай хлеб у меня спереди". Слово Нусрани (в множественном числе Нассара) хотя вообще обозначает христианина, но народ его присвоил преимущественно туземным христианам, paia; всякой же носящий круглую шляпу или фуражку есть «афранги» — Франк, Европеец). Мечети, отличающиеся красивою архитектурою и высокими, стройными минаретами, участвуют в общем упадке города. У одной из них (Гама Султан Абу-Нагга), выстроенной на южном конце города над самим Нилом, я заметил на второй ступеньке каменной лестницы, ведущей от мечети к реке, плиту длиною в 3,5 фута, покрытую иероглифа-ми, отчасти стертыми; между ними были два картуша (окруженные эллиптическою рамкой царские имена), которые я списал. Сторож мечети не мог нам сказать откуда взята эта плита, но уверял, что в соседстве нет других «писанных камней» (хагар мэктуб), за исключением одного, вделанного в наружную стену мечети; надпись на нем, как оказалось, была куфическая.

С нами приехал из Атфе купец-Араб, старик чисто одетый, в руках с ковриком и чубуком; он взялся показать нам базары, и потом повел в большой сад, [41] находящийся к северу от города, подле берега. Я был поражен тут огромным количеством лимонных и апельсинных деревьев, которые гнулись под тяжестью золотых плодов, покрывавших ветви их. Никогда я не видел прежде такого множества этих благородных растений; воздух кругом наполнен был благоуханием. Деревья впрочем содержались дурно; они стояли слишком тесно и близко друг к другу, а между тем в изобилии росли на них сладкие и горькие апельсины (бертуган) и кислые и сладкие лимоны (лымун). Сладкие апельсины можно, не пробуя, различать от горьких по форме листьев: крылышко (alula), находящееся с обеих сторон листового стебелька, гораздо шире на деревьях, дающих плоды горькие, чем на других, где оно едва заметно. Впрочем фуэ'ские апельсины далеко не так хороши как розетские, считаемые лучшими в Египте, и действительно превосходные. Половину сада занимала плантация абрикосовых деревьев (мышмыш); было много гранатовых (руман), которые здесь в это время года совершенно сбрасывают с себя листья; также бананов (мус, Musa paradisiaca, L.) и кустов хэнны (Lawsonia inermis, L., kypros, cyperus у древних). Бледно зеленые, мелкие, ланцетообразные листья хэнны, везде на Востоке употребляются женщинами всех сословий и исповеданий для крашения ногтей и ладоней темнооранжевым цветом (Листьями хэнны красят также гривы и концы хвостов у белых лошадей; даже ослы, верблюды и буйволы нередко удостаиваются такой чести со стороны их хозяев. Говорят, что ревность мужей причиною общего у восточных женщин обычая красить ногти, ладони и концы пальцев; этим думают отнять у посторонних мужчин возможность судить о белизне кожи женщины, когда она с закрытым лицом выходит на улицу); листья эти составляют [42] весьма важную статью вывозной торговли Египта, который, по уверению Манжена, производит ежегодно до 40,000 центнеров хэнны; из них 5000 потребляются внутри края, а остальные отправляются за границу. Белые цветочки хэнны, растущие в виде гроздей и называемые тамар-хэнна, одарены запахом весьма проницательным, который непривыкшим к нему Европейцам кажется неприятным; но жители Востока его чрезвычайно любят и предпочитают всякому другому; туземные женщины обыкновенно носят букет тамар—хэнны в пазухе. Савари (Letlres sur l'Egypte, Paris 1786, Т. I, стр. 99), который на все предметы смотрел сквозь розовую призму поэтического воображения, говорит, что от хэнны пальцы женщин получают цвет «aurore»..

Из саду мы, с добрым нашим проводником, отправились осмотреть казенные фабрики, коих в Фуэ две. На одной из них, принадлежащей Ибрагиму-паше, при-готовляют тарбуши, красные шерстяные шапки, носимые на Востоке мужчинами, и отчасти также женщинами, всех званий. Посещение этой фабрики меня тем более занимало, что я прежде не имел надлежащего понятия о способе их приготовления. Заведение помещается в обширном здании близ берега Нила, и в нем, полагаю, от четырех до пяти сот работников. Шерсть употребляют белую, испанскую, лучшего достоинства; ее тщательно расчесывают и прядут; потом из пряжи женщины (которых сотни полторы сидели тут на полу в большой зале) вяжут толстыми стальными иглами шапки, довольно [43] похожие на ночные колпаки, и имеющие в этом виде объем почти вдвое более настоящего, получаемого ими по окончательной отделке. Колпаки эти сшиваются попарно нижними краями, и кладутся в большие деревянные ящики, в которые подкладывают искрошенное кандийское мыло и пускают тонкую струю горячей воды. Тут же их валяют, от чего петли постепенно суживаются и наконец совершенно исчезают; после этого шапки вынимаются, отделяются одна от другой, сушатся на воздухе; потом наводят ворс посредством небольших ручных щеток из ворсильных шишек; стригут их маленькими, широкими ножницами, и красят в растворе кошениля. Последней операции мы не видали, потому что красильня в это время была закрыта. Окрашенные тарбуши еще раз стригутся и сжимаются под прессом между полированными медными досками, чтобы придать им последнюю апретуру; наконец к готовым пришивают длинную голубую кисть из сученого и вощеного шелка. Тарбуши эти довольно хороши, хотя ни в качестве ни в прочности и яркости краски не могут сравниться с тунисскими; последние, считаемые самыми лучшими на Востоке, отчасти обязаны своим превосходством свойству воды, употребляемой при крашении их; впрочем при открытии фабрики в Фуэ, Ибрагим-паша выписал мастеров из Туниса. Цена тарбушу на этой фабрике 33,5 пиастра (около двух рублей серебром); в сутки их приготовляют около шестидесяти дюжин, из которых большая часть идет для армии; каждый солдат ежегодно получает по два тарбуша. Работникам платят не деньгами, а тарбушами, которые они, по бедности, [44] принуждены продавать с убытком; я слышал, что сами агенты Ибрагима-паши покупают их под рукою у этих несчастных тружеников. Главные снаряды фабрики — прядильные, валяльные и пр., приводятся в движение особым механизмом, посредством мулов.

Недалеко от этой фабрики, в другом обширном здании, находится бумаго-прядильня Мехмета-Али, в которой снаряды приводятся в движение быками. Хотя механические способы, употребляемые в Европе, ныне весьма усовершенствованы, тем не менее я с живым любопытством изучал постепенный ход последовательных видо-изменений, коим подвергается здесь бумага. Тут вынимают хлопку из тюков и расчесывают; дальше она, в виде ваты, ложится вокруг обтянутых сукном, медленно вертящихся валов, с которых потом словно стекает в стоящие на полу жестяные кружки — струями, толщиною в палец, но до того легкими, воздушными, что кажутся как бы состоящими из окрепшего дыма. Эти струи на другом снаряде сучатся в нити, которые сначала толсты, но, по мере того как их сучат и вытягивают, становятся все тоньше и тоньше. Наконец в последней зале, на шестидесяти станках, из этих нитей ткут полотна средней тонины. Простой народ называет их «воловьими» (гумаш элъ-тор), от быков, вертящих привод, и предпочитает полотну, выделываемому на паровых фабриках, полагая, что последнее не столь прочно и крепко. Смотрители (назыр) обеих фабрик довольно охотно показывали нам их устройство, но никак нельзя было получить от них подробных сведений о числе работников, плате получаемой ими, и количестве [45] приготовляемых ежемесячно изделий: из какого-то странного опасения, туземцы всегда тщательно скрывают такого рода сведения от иностранцев.

Проходя на возвратном пути в город мимо кофейни, мы увидели перед ней старика-Араба, сидевшего с поджатыми ногами на лавке и курившего трубку; он привет-ствовал нас довольно чистым Французским «bon soir, messieurs». Г. д'Арно сказал мне, что это родной брат вывезенного Наполеоном из Египта мамлюка Рустана. Мы обещали ему зайти к нему в кофейню по возвращении из нашей экскурсии, но солнце село в 5 часов и несколько минут, и, после столь коротких на юге сумерок, темнота наступила так скоро, что мы уже не могли отыскать этого любопытного старика. Долго и тщетно искали мы на опустевшем берегу парусную шлюбку, чтобы воротиться в Атфэ, где находилась наша барка; наконец насилу достали крошечный, ветхий барказик, которого хозяин согласился переправить нас на веслах через Нил, к противоположному берегу. Оттуда до Атфэ оставалось еще почти трехверстное расстояние, по неровной насыпи, перерезанной каналами и рвами, весьма неприятными в темноте. Мы пришли пешком к барке, до нельзя утомленные, но за то пообедали с чрезвычайным аппетитом, который вообще, во время пребывания путешественника на Ниле, бывает необыкновенно хорош. Экипаж наш, радовавшийся продолжительному отдыху — высшему наслаждению для восточного человека, забавлялся пением и пляскою молодого Нубийца М'хаммэда, которая продолжалась до поздней ночи.

22 января по утру пошел дождь, повторившийся потом ливнем около полудня; поэтому я до вечера [46] оставался на барке, занимаясь приведением в порядок путевых заметок своих; на другой день, 23-го, я отправился в окрестности Атфэ, следуя северному берегу канала. Расстилающиеся кругом, обширные горизонтальные равнины засеяны преимущественно берсим'ом (Trifolium alexandrinum), составляющим главный корм скота в здешнем крае, где вовсе нет ни лугов, ни травы. В нижнем Египте берсим сеют в октябре, употребляя около ардеба семян на каждый феддан (Нормальный каирский ардеб содержит 184 французских литра (6 71/100 русских четвериков), или 20 древних римских гарнцов, из коих каждый равен 1/3 кубического фута. Феддан, единица полевых мер, прежде содержал 5929 квадратных метров; но Мехмет-Али уменьшил его почти на целую 1/4, и нынешний феддан равен только 4-416 2/3 метрам, или с небольшим 1/3 русской десятины; налоги однако ж остались прежние. Мы везде говорим здесь о старом феддане) земли. Через два месяца после посева скашивают его в первый раз, потом через тридцать дней в другой, а в северной части Дельты, где орошение полей легко, в следующие за тем сорок дней берсим снимают еще в третий и в четвертый раз. При слабом разливе Нила, его скашивают только два раза. Две трети всего посеянного в Египте берсима съедаются скотом еще зеленые на полях, одну треть сушат для лета; в Дельте хозяева скота обыкновенно нанимают засеянные этой травою поля, и пускают на них животных, через два месяца после посева; в области Мэнуфие считают, что двумя быками в сутки стравливается берсим с 1/24 феддана. Около Танты его разводят на полях, засеянных кукурузой, за месяц до жатвы последней, так что берсим пользуется вначале орошениями, нужными для кукурузы, и подрастает [47] под тенью высоких ее стеблей; там два быка кормятся четыре месяца полтора федданами берсима: паре же буйволов, употребляемых здесь для полевых работ, на это время нужны два феддана.

К северо-западу от Атфэ, среди полей, находится обширный и довольно высокий насыпной холм, покрытый бесчисленными черепками разбитых глиняных горшков и обломками красных кирпичей. Здесь некогда стоял древний город, это очевидно; но какой именно, о том кажется нет и догадок. Подошва холма прорыта феллахами во всех направлениях, для добывания тесаных камней и уцелевших кирпичей; недавно найдены были тут, как я слышал, хорошо сохранившиеся древние вазы, которые отправлены в Александрию. С вершины холма глаз обнимает беспредельный горизонт и далеко следует за течением канала, образующего к З.-Ю.-З. большое колено к Даманхуру, откуда потом направляется к северо-западу. На возвратном пути я осмотрел на базаре в Атфэ небольшие заведения, в которых приготовляют индиго для домашнего употребления. Растение это (нилэ, Indigofera argentea, L.) производится в Египте в огромном количестве, и им окрашивается почти весь холст, употребляемый для одежды туземного простого народа; значительная часть его также отправляется в Европу; в 1836 г. из александрийского порта пошло туда 1223 ящика кубовой краски, на сумму 1,330,000 рублей ассигнациями (Сравни статью Ген. Дюгамеля: Tableau statistique de l'Egypte en 1837, стр. 57 (в немецком переводе I части Записок Русск. Геогр. Общества)). Рядом с этими красильнями находилась мастерская [48] плотника, приготовляющего замки; я говорю «плотника», потому что замки в Египте всегда делаются деревянные, придуманные просто, но тем не менее весьма искусно; ключи к ним тоже деревянные. Замки эти бывают разной величины, от исполинских, длиною в аршина полтора, коими запирают ворота не только домов, но и крепостей здешних, до самых крошечных, прибиваемых к сундучкам и ларчикам. Находимые в древне-египетских гробницах ящички доказывают, что эти замки употреблялись в таком же точно виде еще при Фараонах.

На скатах высоких насыпей канала, вокруг хижин феллахов, развились дети, которым я роздал множество медных хамсэ; другие сидели с матерями на земле и завтракали сырою морковью, которая в Дельте очень водяниста, как и большая часть огородных растений этого края, и почти без всякой сладости. Женщины, одетые в синие разорванные рубахи, сидели с открытыми лицами; они почти все оказались весьма некрасивыми и донельзя неопрятными. Египтянки, особенно низших сословий, весьма рано стареют и дурнеют, преимущественно вследствие изнурительных работ при скудной пище, слишком раннего вступления в брак, и частых родов. Девочки, тощие и худощавые до эпохи возмужалости (начинающейся здесь довольно рано, на двенадцатом или тринадцатом году), потом весьма быстро, и как бы вдруг, развиваются, растут и полнеют, формы их округляются, и наступает период самого цветущего их состояния. Но по причине вышесказанных вредных влияний, это состояние сохраняется весьма недолго: на двадцатом или двадцать-втором году свежесть женщин [49] приметно вянет и исчезает; клетчатый состав под кожею теряет свою упругость, груди обвисают, черты лица грубе-ют; кожа, загорающая от действия палящего солнца, темнеет и морщится, и на тридцатом году из хорошенькой Египтянки делается весьма некрасивая баба, на физиономии которой вскоре изглаживаются почти все следы женственности. Цвет кожи у детей и вообще молодых людей смугловато-бледный, без всякого румянца на щеках, не свойственного этому племени; у женщин высшего звания, редко подвергающих себя влиянию воздуха и солнца, лице имеет цвет матовый или даже зеленоватый отлив, и выражение так называемой «morbidezza», которую иностранцы находят и у наших петербургских дам. У феллахов обоего пола цвет кожи желтовато-бурый, весьма похожий на цвет пряников, или на гороховый оттенок, свойственный волнам Нила. Нельзя сказать, чтобы Египтяне были хороши, по нашим понятиям о красоте: невысокий лоб, узкие, несколько поднятые у висков, но черные как смоль глаза, толстые губы, не совершенно закрывающие рот, который от того кажется как бы кругловатым — не могут понравиться Европейцу, не привыкшему к этого рода физиономиям. Лицо у них продолговато, нос прямой и красивый, подбородок маленький и нежно округленный; волосы черные, но без лоска, напоминающие матовый цвет древесного угля; верхние веки у глаз всегда толстые, выпуклые, выступают «вальком», и этим признаком, сколько я заметил, Египтяне почти постоянно отличаются от собственно Арабов, как африканских, так и азиатских, равно как и от Кобтов, глаза которых обыкновенно большие. У мужчин борода редкая, короткая, растет клочьями, и поэтому [50] никогда не встречаешь между ними стариков с прекрасными, свежими лицами, осеняемыми густою белою бородою, невольно внушающею почтение, — этих стариков, столь часто находимых между Турками в Константинополе и на которых смотришь с удовольствием. Иссохшие, морщиноватые черты лица стариков-Египтян имеют в себе что-то беспокойное, плутовское, удаляющее всякое уважение и доверие. Но за то Египтяне, и в особенности женщины, при всей худощавости своей, сложены удивительно хорошо; худощавость эта у них племенная, и тучный феллах вообще большая редкость. Пальцы, руки, ноги, бедра отличаются истинно художественным совершенством остеологических контуров; стан необыкновенно гибок и щегольски строен; походка чрезвычайно легка, свободна и грациозна. Глядя на женщин, когда они в длинных синих рубахах с широчайшими рукавами, высокий баллас с водою на голове, возвращаются от берегов Нила в деревню — можно право подумать, что это группы древних бронзовых статуй, вдруг оживших. Стройные формы мужчинам свойственны не меньше женщин, и в последствии, во время путешествия в Сирии, я узнавал переселившихся в Яфу, С. Жан д'Акр или Бейрут Египтян, издали, по походке, по стану, не успев даже рассмотреть физиономии их. Рост у обоего пола выше среднего или средний, редко ниже; горбатых, кривобоких и т. п. попадается чрезвычайно мало. Мужчины бреют волосы на голове, оставляя только клочок (шушэ) на макушке; женщины плетут их в косы; при помощи бритвы, мази из мышьяка или из липких веществ, леденцу и т. п., оба пола тщательно [51] истребляют волосы, растущие на разных частях туловища; эта операция производится довольно часто и всегда в бане. Низшие классы жителей в Египте и Сирии сверх того украшают себя узорами на коже, которую для этого накалывают иглою, и потом натирают кубовою краскою. Татуировку эту, называемую здесь дагга, особенно любят женщины; они производят ее на лбу, переносье, щеках, на груди, нижней части брюха, коленах, руках и локтях; жены феллахов постоянно еще татуируют средину подбородка, начиная от нижней губы. Весьма распространен также обычай сурьмить глазные веки; мелкий, черный порошок сурьмы, растворенной в уксусе, называется здесь эль-кохл (В испанском языке слово а1соhol сохранило тоже значение) и посредством тонкой палочки наводится на свободные края верхних и нижних век, по всей длине их; взгляд от этого получает какое-то особое выражение. Набор разных баночек (мукхэлэ), для приготовления и сохранения этого порошка, составляет необходимую принадлежность в приданом Египтянок всех сословий. Есть и мужчины, употребляющие кохл, но таких немного. Находимый поныне в древних фивских могилах и гробницах скляночки разной величины и формы, алебастровые вазочки и т. п. с порошком сурьмы, свидетельствуют, что этот обычай существовал в Египте в глубокой древности (Из Ювенала и других писателей видим, что древние римские дамы также сурьмили веки). Может быть, не одно кокетство и желание нравиться, были причиною столь общего употребления в этом краю кохла: при частом появлении в нем сильных [52] глазных воспалений, не имеет ли сурьма какой-нибудь цели предохранительной?

24 января. Мы вот уже четвертый день простояли в Атфэ, и нас все уверяют, что каждую минуту должно прийти разрешение открыть шлюзы Махмудийе. Между тем хозяева и шхипера барок долее ждать не хотели, и множество работников занимались перегрузкою припасов из стоявших на Ниле судов на барки, ожидавшие в канале; от этого стечения народа местечко значительно оживилось. Поутру приехал из Александрии греческий генеральный консул, г. Т. **, богатый негоциант и любимец Мехмета-Али; он объявил моему спутнику, что шлюзы в нынешнюю навигацию наверно уж не откроются, и советовал не терять здесь времени понапрасну; но к вечеру атфэ'ский мудир (местный начальник) получил из Каира предписание отворить шлюзы на пять дней. Г. д'Арно, которому необходимо нужно было съездить в Александрию, не решался однако ж пуститься в канал на своей дахабие (так называют здесь нильские барки, употребляемые только для езды путешественников, но не для перевозки продуктов и товаров). При противном ветре и необыкновенном стечении нагруженных барок, значительно затруднивших плавание по Махмудийе, он боялся не успеть воротиться в Нил к означенному сроку, и в таком случае дахабие его должна бы была простоять несколько месяцев в канале. Поэтому он предложил мне остаться с нею в Атфе, а сам на другой день, 26 января, отправился в Александрию на небольшом пароходе «транзитного общества», которое возит английских пассажиров из Александрии в Суэйс и обратно; пароход этот делает рейсы только до Атфэ, а [53] там путешественников сажают на другие, большие пароходы, идущие до Каира. Г. д'Арно обещался быть назад дня через три или четыре, и я, тотчас по отъезде, его, велел экипажу сняться с берега у Атфэ, где шум от многочисленных барок был невыносимый, и где сверх того соседство их угрожало нам нашествием крыс, от которых весьма трудно избавиться, коль скоро они раз поселились в интрюме. В 2 часа по полудни мы во второй раз приехали в Фуэ, и я отправился опять смотреть город и его окрестности: везде находил я тот же вид нищеты и разорения жителей и занимаемых ими домов. На северном краю города, близ описанных выше фа-брик, устроено обширное кладбище; могилы на нем расположены длинными, параллельными рядами, над поверхностью земли, и формою похожи на хлебные печи. Они состоят из продолговатых и плоских, полуокругленных сводов из красного кирпича, длиною в 8 или 10 фут, шириною в 4 или 5, и вышиною от 3 до 4. На одном конце каждого свода оставлено полукруглое отверстие, чрез которое всовываются внутрь могилы тела умерших, закутанные в саван и без гробов; отверстие потом заделывают кирпичем или просто замазывают глиною, и открывают для водворения новых трупов, потому что это могилы семейные. Есть также общие — для бедных, и те гораздо больше, но одинакового устройства с прочими. Надгробных камней или надписей, как на кладбищах турецких, я здесь нигде не заметил. Большая часть этих могил разваливается и побелевшие кости лежат открытые; в одном из сводов я насчитал около двадцати черепов: бедственное положение ньшешних Египтян [54] истребило у них даже уважение к останкам покойников столь сильное в душе мусульманина! Кладбище это примыкает к городу и обнесено оградою, равно как и второе, лежащее на южном краю Фуэ, подле мечети Султан-Абу-Нагга. С востока город окружен обширными ямами (биркэ) с стоячею водою, которую жители употребляют в питье и для омовений, хотя в них проведены отхожие канавы из соседних мечетей. Вокруг этих ям земля покрыта беловатым налетом соли и селитры, которыми почва везде насыщена в нижнем Египте.

В городе я остановился подле школы (мэктэб), в которой мальчики, под руководством ослепшего наставника, учились чтению и молитвам. Учитель в тоже время занимался плетением из финиковых листьев длинных и широких лент, которые потом сшиваются по краям финиковыми же волокнами и составляют весьма крепкие мешки (зэмбил) разной величины; в них здесь возят рис, финики и т. п. Учитель и ученики, поджав ноги, сидели на полу в низкой и темной избе; по восточному обычаю, мальчики, читая, беспрестанно качали головою и верхнею частью тела взад и вперед или с боку на бок, и все вместе повторяли уроки свои вслух, от чего соседство таковой школы всегда слышится уже издали и на большом расстоянии; впрочем шум, производимый ею, чуть ли не единственный, который ныне в Фуэ прерывает печальную, мертвую тишину, царствующую в прочих частях города. В кофейнях вы уже не находите любимых му-зыкантов и певцов, забавляющих посетителей; веселый звон медных кастаньет (саггат), коими альмэ поддерживают такт во время пляски и пения, не поражает [55] вашего слуха, потому что и самые альмэ, которых еще во время Французской экспедиции в Фуэ было весьма много, ныне удалились и исчезли.

Египетские баядерки, альмэ (во множественном числе — ауалым), теперь вообще выводятся, по причине притеснений и преследований, которым подвергаются со стороны полиции. Они разделяются на два класса, оба преимущественно занимающиеся пляскою и пением. Высший класс, или собственные альмэ, ведут себя довольно скромно, и призываются обыкновенно на вечера и семейные праздники в богатые дома, где их щедро награждают: Уста-Сакнэ, лучшая каирская альмэ, которую Европейцы прозвали египетскою Малибран, и которую я имел случай слышать там в одном левантийском семействе, получала за вечер от хозяина дома по 500 пиастров, и сверх того собирала почти столько же с гостей, к которым в разное время подходила с тамбурином (Уста-Сакнэ отправляется петь и плясать в частных домах не иначе, как с особого на каждый раз дозволения полиции). Артистки низшего разряда, промышляющие не одним только голо-сом, называются обыкновенно гауази. Они прежде составляли особое, весьма многочисленное сословие в Египте, и состояли под управлением откупщика, который брал с них оброк и вносил ежегодно в казну значительную сумму за исключительное право содержать их. Последний откупщик этих гауази, некто маалэм Антуниос Тума, Кобт, лет двадцать тому назад обязался платить вице-королю до шести тысяч кошельков (около 190 тысяч рублей серебром) в год; чтобы выручить из доходов откупа эту сумму, он позволял себе величайшие [56] злоупотребления: на улицах ловил женщин замужних, богатых и честных, под предлогом, что они занимаются развратом и следовательно должны быть записаны у него и платить ему оброк; посылал своих шпионов в частные дома и т. п. (Сравни Натоnt: l'Egурtе sоus Мehemet-Аli, Раris 1843, Т. I, стр. 316 и след.) Наконец дошло до того, что духовенство (улэма) обратилось к Мехмету-Али с настоятельною просьбою уничтожить этот безнравственный источник до-ходов, и предложило ему увеличить платимый Египтянами подушный оклад (фырдэ), суммою вносимою ежегодно откупщиком танцовщиц. Паша на это согласился: набавил несколько процентов на фырдэ, а гауази велел ссылать в верхний Египет; в город Эснэ. Впрочем поныне остается их немало в других местах, но в Каире и Александрии полиция строго преследует их, и поймав тотчас отправляет в Эснэ. Пляска альмэ и гауази, между которыми попадаются иногда лица весьма не-дурные, в высшей степени неблагопристойна, и состоит преимущественно в весьма выразительной пантомиме, сопровождаемой дрожащим движением нижней части туловища, причем ноги вовсе не удаляются от пола. Европейцам эта пляска нравиться не может; она только поражает их цинизмом и странностью своею. Одни лишь притупленные чувства жителей Востока могут находить удовольствие в этих не эстетических коверканьях, которые, судя по некоторым местам у Ювенала, Марциала, Горация и др., не были неизвестны и древним. Несколько лет тому назад, на площади Эзбэкийе в Каире встречали старика-Кобта, просившего милостыню у проходящих [57] Франков: это был маалэм Антуниос, последний откупщик исчезающего сословия альмэ!...

При возвращении моем на барку, солнце уже сошло с горизонта и вечер наступил бесподобный: светлый месяц разливал серебристые лучи на дрожащую поверхность Нила; по вершинам высоких пальм таинственно шелестел теплый южный ветерок; воздух до упоения насыщен был благоуханиями лимонных и апельсинных деревьев, близ которых стояла дахабие, а многочисленные нагруженные барки, медленно скользя под парусами вниз по течению реки, как белые привидения мелькали мимо открытых окон моей каюты. Матросы расположились в кружок на палубе и с жадностью слушали рассказы старого шкипера — о витязе Антаре; о страсти соловья влюбившегося в розу; о похождениях Абу-Зэйта, мудрых приговорах халифа Харун эль-рашида, ревности жены его Зыбэиды и о приключениях многих других лиц, знакомых и нам из элф лэилэ у лэилэ (тысячи и одной ночи). Человек так скоро привыкает к быстрым переходам и всем возможным положениям в жизни, что я уже не находил ничего странного, необыкновенного, при мысли, что живу на Ниле, далеко от всякого образованного европейского общества, один среди Нубийцев, разговаривая с ними по-арабски — тогда как едва за год перед тем в санях катался по покрытым глубоким снегом петербургским улицам!... В этот вечер, в Фуэ, я понял смысл и всю сладость восточного кейфа: внутреннее расположение мое совершенно соответствовало волшебному покою внешней природы; душа стала в уровень окружавшей [58] меня среды и я чувствовал какое-то невыразимое спокойствие и необъяснимое убеждение, что теперь, в эту минуту, в эту ночь, ничто не расстроит гармонии внешнего и духовного мира моего. Даже память прошедших гроз и треволнений, и мысль о предстоящих мне в будущности бурях, не были в состоянии помрачить горизонт ясного, безмятежного настоящего... Этот вечер, проведенный на Ниле, в совершенном одиночестве, я считаю между приятнейшими в моей жизни, и благосклонный читатель простит, если я увлекся воспоминанием о нем!

26 января утром я хотел воротиться в Атфэ, потому что в Фуэ нельзя было достать никакой провизии для стола; не было даже баранины, единственного мяса упо-требляемого ныне в Египте, вследствие запрещения резать быков, коих большая часть погибла от свирепствовавших здесь в последние годы жестоких падежей. Сильный северо-восточный ветер, дувший с самого утра, не позволил нам однако ж во весь этот день сняться с берега; потом три раза шел крупный дождь, продолжавшийся и всю следующую ночь. Непостижимо, как при огромном числе путешественников, ежегодно, посещающих берега Нила, до сих пор в Европе может держаться мнение, что в Египте нет дождей: в Каире и лежащих к югу от него местностях, они конечно редки: но в Александрии, Розете, Дамьяте и во всей Дельте, в зимние месяцы, с декабря по февраль, дожди чрезвычайно часты и повторяются чуть ли не ежедневно.

27 января воздух по утру мне показался чувствительно холодным; часу в десятом поднялся довольно сильный юго-западный ветер, с которым мы отправились под [59] парусами в Атфэ, где купили провизии. Полюбовавшись несколько времени зрелищем необыкновенно живого движения барок чрез открытые тогда шлюзы канала, я с тем же попутным ветром спустился вниз по реке, и через час прибыл в Сэндиун, местечко выстроенное христианами, если судить по его названию. Сэндиун лежит на правом берегу Нила, на довольно высокой насыпи, и принадлежит к частным владениям Мехмета-Али. По наружному виду он еще беднее и опустошеннее чем Фуэ; дома, выстроенные из хорошего красного кирпича, в два или три этажа, повсюду разваливаются, и не преувеличивая скажу, что я не встретил в нем ни одного почти здания совершенно уцелевшего; крыши и стены верхних ярусов обрушились и жители занимают одни нижние этажи. Вход и пол в последних гораздо ниже уровня улиц, значительно возвысившихся чрез накопление сора, золы и разных нечистот, которые бросаются на них из домов; у каждого порога наружных дверей жители при мне устраивали земляные плотинки, чтобы не дать дождевой воде из стоявших на улицах глубоких луж втекать внутрь домов. При встрече со мною дети везде разбежались, женщины, изнуренные и покрытые рубищами, прятались или закрывали лица рукавами; мужчины смотрели с каким-то беспокойным удивлением на Франка. Базар был совершенно пуст, и я не нашел на нем ни одной занятой лавки; некоторую деятельность можно было заметить только в четырех или пяти мельницах, самого несовершенного, первобытного устройства: в них жернова приводятся в движение лошадью или быком. Водяных мельниц, по топографическим условиям края, нельзя [60] иметь, а ветряные, встречаемые в окрестностях Каира, Александрии и Дамьята, все без исключения принадлежат казне; частные люди до сих пор не думают их устраивать. Жернова здешних мельниц состоят или из толстых гранитных плит, получаемых чрез распилку поперек. древних колонн, или же из черной, ноздреватой лавы хауранской пустыни в Сирии: оттуда они бедуинами доставляются в Яфу и Сур, отправляющие их морем в Дамьят. Жернова эти имеют от 4 до 5 фут в поперечнике, при толщине одного фута; на верхнем жернове в средине находится вытесанное из массы самого камня цилиндрическое продолжение, совершенно похожее на ступицу наших колес; чрез него проходит ось, около которой вертится жернов. В Суре цена камню от 150 до 300, в Дамьяте от 4 до 500 пиастров. Лошадью можно смолоть в сутки около ардеба пшеницы, весом в 6 1/2 или 7 пудов. В городах зажиточные обыватели часто имеют в доме свою собственную мельницу для домашних потребностей; жители бедные несут зерно в общественную мельницу, где его за известную плату обращают в муку; феллахи нередко употребляют мельницы ручные.

Улицы Сэндиуна довольно широки; есть также порядочной величины площади; красивая резьба на дереве дверей и крытых балконов (мушарабийе), выдающихся из фаса-дов верхних этажей, узоры из тоненьких черных и красных кирпичей, образующих своды над воротами домов, и подобные наружные украшения, доказывают с какою тщательностью и вкусом жители прежде отделывали дома свои, и свидетельствуют о минувшем благосостоянии [61] города. К северу от него, следовательно с надветренной стороны, и в непосредственном его соседстве, находится кладбище, коего кирпичные могилы, расположенные в три или четыре параллельных ряда, совершенно похожи на описанные выше, виденные мною в Фуэ: по крайней мере 3/4 всего числа их ныне развалились; они наполнены человеческими костями. На краю кладбища, у самой реки, стоит небольшая часовня над могилою шейха Ныср-эль-дин; так назвал его Феллах, пришедший помолиться перед окном часовни, чрез решетку которого видна была покрытая поблекшею зеленою материей гробница или катафалк шейха; стоявший же тут мальчик называл его Сид-Маруф. Часовня выстроена на краю берега, и основание ее прежде защищено было крепкою кирпичною набережной, которая ныне, подмытая волнами Нила, обрушилась, так что части ее целиком лежат в воде опрокинутые. Позади часовни в стене соседнего строения вделан отломок колонны из розового сиенита: это единственный остаток древности, попавшийся мне в Сэндиуне. На противоположном конце кладбища находится мечеть, пустая и разоренная, с высоким минаретом, коего вершина обрушилась; другая мечеть, также в весьма запущенном и жалком виде, но еще употребляемая для богослужения, стоит в средине местечка. Третий храм находился прежде на южном краю города, над рекою, которая унесла его, не оставив и следа; сохра-нившийся несколько подальше высокий минарет, теперь один, и как бы осиротевши, печально возвышается в воздухе, и ржавчина пожирает украшающий вершину его бронзовый полумесяц. [62]

Минареты (муэднэ) суть высокие, тонкие, весьма красивой архитектуры башни, по назначению своему соответствующие колокольням наших церквей. Немного пониже вершины, они окружены одною или двумя галереями, с высоты которых муэдын, служащий при мечети, по пяти раз в день призывает правоверных к молитве (Призывание муэдынов заключается в следующих формулах, повторяемых каждая по два раза; «Аллах велик — свидетельствую (эш-хад), что нет Божества кроме Аллаха — свидетельствую, что Мухаммед посланный Аллаха; — придите к молитве — придите к доброму успеху.» Утренний зов оканчивается словами: «молитва лучше сна» (эль-сэлла гаир мин эль-нум), которые также повторяются два раза); призывание это (эдан) повторяется: рано по утру, перед восхождением солнца (эль-фэгр); в полдень (элъ-дугр); около 3 часов по полудни (элъ-асср); при захождении солнца (эль-мэгрэб), и спустя 1,5 часа после захождения (эль-эшэ). Муэдыны обыкновенно выбираются из людей слепых, для того, как говорят, чтобы они с высоты минаретных галерей не могли видеть женщин сидящих, а летом спящих на открытых террасах домов. Пение их служит средством для определения времени простому народу, не имеющему часов. При этом не мешает заметить, что Египтяне, как и все другие мусульмане, вечер и ночь относят к следующему дню, так что напр. праздничный день начинается с захождения солнца на кануне. Этому обычаю соответствует у них и самое разделение времени, различное от нашего: они ставят стрелку часов на цифру 12, в минуту захождения солнца, а не в полдень или в полночь как мы; потом считают 1, 2, 3, 4 часа и дальше, до другого утра, пока стрелка опять придет [63] к цифре 12, так что если напр. летом солнце садится в 8 часов, по нашему счету, то на другой день в 8 часов утра стрелка у Арабов покажет 12; тогда они снова считают 1, 2, 3, и т. д., до 12, которые совпадают с захождением солнца. Неудобство этого разделения состоит в том, что в разные времена года надо беспрестанно переставлять часы, смотря по тому как дни длиннее или короче.

До Мехмета-Али мечети были весьма многочисленны во всех городах Египта и владели обширными землями, домами и вообще недвижимым имуществом, завещанным им под названием вакуф'ов, от частных лиц, из благочестия, или еще чаще по расчету. В подобных случаях завещатель почти всегда предоставлял мечетям вступить во владение его имением не раньше, как по совершенном прекращении нисходящего от него потомства; до этого же времени прямые наследники завещателя продолжали управлять имениями и пользоваться доходами их. Между тем такие вакуфы, считаясь уже собственностью мечетей, в этом качестве избавлялись от конфискаций и других притеснений, коим частное имущество подвергалось в Египте под всеми правителями края. Когда наконец в продолжение времени завещанные имения поступали в действительное владение мечетей, то доходы с них обращались на сохранение зданий в должном порядке и благолепии, на жалованье духовенству при них, и обыкновенно также на содержание школ и других богоугодных учреждений. Земли, принадлежавшие мечетям, известны были под названием, рэзак и освобождались вовсе от платежа мири и других [64] казенных податей и налогов. Это право утвердил султан Селим при завоевании Египта, в начале XVI века; это право не решились нарушить ни беи-мамлюки, ни даже Французы во время трехлетнего занятия ими края: вакуфы всегда считались собственностью святою и неприкосновенною. Но в июне 1809 г. Мехмет-Али, крепко нуждавшийся в деньгах для действования против беев, еще державшихся на некоторых пунктах Египта, и для приготовлены к походу против Вахабитов в Аравии — вытребовал от мечетей и богоугодных заведений подлинные документы принадлежавших им земель, под предлогом поверки их. Вслед за тем он велел дефтердарю (звание, соответствовавшее некоторым образом должности министра финансов) уничтожить все эти документы, земли отобрать в казну, а мечетям объявить, что паша принимает на себя содержание зданий и школ и выдачу пенсий и жалованья духовенству, равно как наследникам завещателей и т. д. В каком смысле Мехмет-Али понимал это обещание, явствует из плачевного состояния мечетей как вышеописанных, так и виденных мною во многих других местах Египта, не исключая и самого Каира, где прекраснейшие памятники арабского зодчества пришли ныне в совершенный упадок, и мало по малу вовсе исчезают.

Сэндиун окружен обширными полями, но деревьев в окрестности его почти нет. Единственная в нем финиковая пальма стоит подле часовни шейха, и несколько смо-ковниц растут над водочерпательными колесами сакие, которых тут 5 или 6 устроено рядом позади кладбища (Снаряды эти подробно описаны ниже, в начале VIII главы). [65]

28 января я переехал по утру с баркою из Сэндиуна на левый берег Нила, к лежащему насупротив его местечку Дэйрут; оно еще опустошеннее Сэндиуна, и походит на место, только что подвергнувшееся страшному неприятельскому нашествию. Совершенно разваливающиеся дома и тут выстроены были в два или три этажа, из хорошего красного кирпича, той же архитектурою как в Фуэ. Через пустые улицы, заваленные сором, навозом и нечистотами, я прошел к кладбищу, лежащему к югу от местечка, в расстоянии не более каких-нибудь ста шагов; могил было от 150 до 200, выстроенных в виде хлебных печей, как описанные мною прежде; своды большей части их обрушились. В одной могиле лежало девять черепов; я хотел взять с собою один из них, но присутствие нескольких феллахов, работавших в соседстве, удержало меня от такой попытки. Возвращаясь оттуда в местечко, я заметил среди улицы зарытую до половины в навозе плиту, длиною фута в четыре, при ширине полутора фут; одна сторона ее покрыта была иероглифами, коих часть стерлась от времени, а другая местами изглажена посредством долота (martelle), очевидно нарочно; подобное истребление надписей, или одних только имен в надписях, сделанное еще в древности, не однократно встречается на египетских памятниках, храмах, саркофагах и т. п., и посему любопытно было бы разобрать знаки, сохранившиеся на сказанной плите в Дэйруте. В соседстве стоял минарет, близкий к падению и крепко наклонившийся на сторону; в одном из углов его вделана была древняя колонна из белого мрамора. Дальше, на самом берегу реки, находится довольно хорошо [66] сохранившаяся большая мечеть с высоким и красивым минаретом; в ней два главных входа: один, обращенный к Нилу, другой с противоположной, сухопутной стороны. Последний стоял открытый, в мечети никого не было, и я поэтому вошел и мог осмотреть ее беспрепятственно. Как все вообще здания этого рода в Египте, она состоит из портиков, окружающих со всех сторон обширный четвероугольный двор; острые своды этих портиков опираются на 45 или 50 колоннах из розового Сиенита или из серого и белого мрамора, с капителями, похожими на коринфские, но весьма грубой работы; местами капитель стоит внизу, а цоколъ находится сверху. Все эти колонны очень тонки, и неправильная, неровная поверхность их ясно доказывает, что они вытесаны кое-как Арабами из обломков древних колонн большого размера. В стене западного портика, внутри мечети, слева от дверей, находится четвероугольный столб из кремнистого песчаника, украшенный хорошо сохранившимися иероглифами; в противоположной стене вделан подобный столб, на котором однако ж надписи несколько стерлись. В соседнем, примыкающем к мечети дворике, устроен бас-сейн, снабжаемый водою из Нила, для омовений правоверных, приходящих к молитве. Над бассейном решетчатая деревянная крыша, обвитая виноградными лозами и поддерживаемая несколькими тоненькими колоннами из белого мрамора.

По выходе из мечети я встретил шеиха-эль-бэлэд, пожилого и довольно дородного Араба, высокого роста и приятной физиономии; он сообщил мне название мечети, которое я однако ж, к сожалению забыл, не записав [67] тот час. Шейх пригласил меня к себе на кофе, и повел к дому, уцелевшему, с двумя-тремя другими, в общем разорении местечками. Мы уселись у входа на глиняной лавке (мастабэ), на которую положено было немного соломы и постлана циновка; подали потом трубки, и шейх представил меня как своего гостя (м'сафэр) нескольким Арабам, собравшимся вокруг нас и подходившим по очереди пожать мне руку и приветствовать словами: сабах бил хэир, я хавага, «доброе утро, хавага» (Арабы друг друга называют я сиди, Европейцам же без различия звания присвоили титул хавага (в Сирии хаваджа), собственно значащий «купец», вероятно потому, что прежде все Франки приезжавшие на Восток занимались торговлею. С некоторого времени, в Египте и Сирии, Европейцам в фирманах и буюрулды стали давать титул мусье (monsieur), считаемый выше не совсем почтительного выражения хавага. В Алжире и Тунисе мусульмане в разговоре называют Франков я арфи (мастер)). Черный невольник принес кофе без сахара и тарелку пшеничных кренделей (кьахк), с финиковым вареньем и кунжутными семенами внутри; они на вкус не очень хороши, но шейх настаивал, чтобы я взял несколько их с собою, а остальные отдал моему Негру, Али. В это время робко подошел человек с седой бородою, в черной чалме и с связкою бумаг под мышкой; он сел подле меня, протянул руку и объявил, что он «нусрани» (христианин): это был писец-Кобт из Мэнуфа. Завязался общий разговор о цели моего прибытия в Дэйрут, и зачем я с таким любопытством рассматриваю «писаные камни?» Я старался всячески убедить моих собеседников, что это вовсе не для того, чтобы искать кладов, а так, для удовольствия, и чтобы изучить край. По словам [68] шейха ныне в Дэйруте не более 150 или 200 семейств, живущих в крайней бедности; большая часть жителей вымерли или переселились в другие города, и владелец местечка, Саид-паша, ломает пустые дома и перевозит кирпич с них в Александрию, для построек в тамошнем саду его, Габари, у устья канала Махмудийе в море. На полях вокруг местечка возделывают на счет Саида рис, отправляемый для продажи в Розет, и пшеницу. Последнюю сеют около половины октября, тотчас после разлива, на полях вспаханных или просто смягченных стоявшею на них водою, и на каждый феддан употребляют от 0,5 до 2/3 ардеба семян. Жатву снимают в начале апреля, срезая хлеб небольшими серпами; в хорошие года она бывает сам-десятъ, иногда только сам 6 или 7. Поля орошаются сперва через шестьдесят дней после обсеменения, и потом еще через тридцать: одно сакие в два дня с небольшим орошает целый феддан, а чтобы снять с него весь хлеб, нужно восемь или десять человек, работающих один день с утра до вечера; им платят обыкновенно известным количеством снопов, а не деньгами. Пшеницу в Египте не молотят, а разрезывают солому особым снарядом (норег), похожим на санки; к нему припряжена пара быков, и внутри вертятся острые железные круги. Отделив граблями зерно от сечки, последнюю употребляют для корма скота.

Шейх и Арабы Дэйрута разговаривали со мною с явным выражением благосклонности, не всегда здесь встречаемой, и первый все уговаривал меня остаться у него до другого дня, на что мне невозможно было согласиться. Я подарил ему десяток сигар и возвратился на барку в [69] сопровождении Кобта, который дорогою показал мне в стене одного дома еще камень покрытый иероглифами. Я попотчивал Кобта трубкою и кофеем, и он с крайним любопытством рассматривал разные находившиеся в каюте предметы, оружие и другие произведения европейской промышленности; увидев у меня финифтяную иконку и золотой крест, он набожно поцеловал их, и восхищаясь отделкою, присовокупил: «Вы Франки знаете гораздо больше нас; мы невежи, потому что бедны; Эфендина, великий-паша, отнял у нас все, и нам ничего не оставил.» Прощаясь он поцеловал мне руку, и тотчас по уходе его мы снялись с берега, чтобы возвратиться в Атфэ. Сильный Ю.-Ю.-З. ветер позволил нам сначала идти под парусами, но вскоре он переменил направление, и мы должны были приняться за скучное бичевание вверх по Нилу, вдоль левого берега. Матросы припряглись к длинной веревке (лэбан), привязанной к мачте дахабии, и медленно тащили ее вдоль высокого крутого берега, подмываемого волнами реки. Работа эта тем затруднительнее и тягостнее для Барабра, что при скудной растительной их пище, они весьма слабосильны; сверх того береговые насыпи чрезвычайно неровны, и на каждом шагу пересекаются рвами, канавами, колодезными колесами, которые надобно обходить; нередко они принуждены пускаться в брод через воду и грязь гю-пояс или по-груди; наконец барки, стоящие в разных местах у берега, или сами бичуемые вверх по реке, беспрестанно останавливают их и часто подают повод к ссорам или дракам между экипажами. Чтобы избавиться от этой скуки, я пошел вперед пешком, в край плодоносных горизонтальных [70] равнин, расстилающихся к западу, покрытых свежею, сочною растительностью. Однообразность их прерывается только земляными насыпями водопроводных каналов и немногочисленными сакие, коих колеса с ужасным скрипом и визгом вертятся под тенью смоковниц или ив; финиковых пальм здесь почти не видать. В час по полудни мы в третий раз прибыли в Атфэ, и там положили ночевать; к следующему утру ждали парохода из Александрии; шлюзы канала были уже закрыты. Днем шел дождь, повторившийся к вечеру с громом и молниею; но он продолжался только несколько минут.

29 января, в 9 часов утра возвратился из Александрии г. д'Арно и привез мне письма, полученные там для меня из России, термометр и заграничные журналы. В полдень мы отправились в дорогу с сильным З.-С.-З. ветром; ртуть показывала на воздухе в тени + 12 3/4° по Реомюру, а в реке, в немногих шагах от берега, + 10 3/4°. В 2 часа по полудни мы принуждены были остановится подле Дэйрута, по невозможности идти дальше против усилившегося ветра, так что только на другой день, 30 января, в 8 часов утра, приехали в Розет, ровно через две недели после выезда из Каира.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты А. Рафаловича. СПб. 1850