ПЮКЛЕР-МУСКАУ

ЕГИПЕТ И МЕГМЕТ-АЛИ

Из записок князя Пюклер-Мускау

«Когда я, по возвращения с поездки к верховья Нила, имел первую аудиенцию в Шубре, говорит автор, который пользовался особенною милостью у Мегмета-Али, я позволил себе высказать его высочеству многия не совсем приятные истины, и между прочим, что его чиновники бессовестно обкрадывают и его и народ. Сначала он очень горячо опровергал, это, говорил, что я, вероятно, смотрел на все вещи в крашеные очки и что дурные чиновники, конечно, встречаются и в Европе; наконец однакож сознался, что не всегда его предписания исполняются так, как бы он желал.

— Впрочем, поверь, — прибавил он с улыбкой, — хоть меня и обманывают, а всё-таки, под конец, все в мой же кошелек возвращается.... А из кошелька, — поспешно прибавил он еще, — опять идет в народ. Развe ты не видал моих построек, моих школ и общеполезных заведений? Разве не сам ты хвалил их?

— Правда, — отвечал я, — однакож, например в Фаюме, в этой превосходной провинции, еще много остается сделать.

И я описал ему, каково там было в Саладиново время и каково теперь. Под городом находится несколько дач, окруженных садами и огородами, и принадлежащих придворным и чиновникам, которым вице-король в виде наград роздал в последнее время слишком тридцать тысяч федданов земли в пожизненное владение. Это не только подарок тем, которые [62] получили, но и искусно рассчитанная выгода для самого Мегмета-Али; между тем всё-таки вдвое и втрое больше этого пространства земли в Фаюме лежит в запустении, по недостатку рук, и по небрежению, в каком оставлены старинные каналы, а еще того больше занесено песком. При Саль-Эддине в Фаюме считалось триста сорок деревень, теперь едва наберется сотня. Великолепная система наводнения, какая существовала при фараонах, конечно не выполнима при нынешних средствах вице-короля, однакож столько-то он мог бы сделать, сколько сделал Саль-Эддин.

Мегмету-Али досадно стало. Он нахмурил брови и отрывисто отвечал, что его положение в отношении к Европе во всем связывает ему руки и принуждает всего больше обращать внимания на армию и флот, потом прибавил, что уже думал об устройстве каналов в фаюмской провинции, но наперед должен кончить плотины на Ниле в начале Дельты.

Этот колоссальный проект стоил уже огромных сумм, истраченных понапрасну, и многие, хотя неосновательно, почитают его совершенно неисполнимым. Когда я был в том крае и осматривал устроенные для этой цели заводы, магазины и самые земляные работы, начатые в колоссальных размерах, дело было остановлено по недостатку денег, чиновники и рабочие жаловались на вынужденную праздность и еще откровеннее, на задержку жалованья. Hо в последнее время Мегмет-Али опять деятельно занялся выполнением этого гигантского предприятия. Управление поручено составителю проекта инженеру Ливану.

Задача при устройстве этих плотин состоит в том, во-первых, чтобы при самом низком стоянии воды можно было наводнять 3 800 000 федданов или десятин, земли без, помощи сакиев, или водоносов, только посредством каналов; во-вторых, чтобы во время прибыли можно было наполнять каналы, которые служат к напоению края и, распределены большими бассейнами внутри Каира, до моря; в третьих, чтобы сохранить и, если можно, улучшить судоходство на обоих рукавах.

Для выполнения первого условия, нужно поднять воду на 0,166 метра выше уровня земли, при нисшем стоянии. Для второго нужно во время прибыли спускать часть воды из рукава розетского в рукав дамиетский, куда впадают все каналы, служащие к наводнению бассейнов Дельты и Хергуе. К [63] достижению этой цели служит высота воды 1,166 метра выше уровня земли. Для третьего — нужно, чтоб уровень Нила не был заметно ниже нынешнего, при нисшем стоянии воды.

Для всего этого близко, сколько возможно, у вершины Дельты предположено прорыть новые русла для обоих рукавов Нила, с примыкающими каналами, и частью уже устроены плотины, перемычки и шлюзы.

Каждый шлюз имеет посредине незамкнутую арку в тридцать четыре метра ширины, для протоку воды, служащей к судоходству. Сверх того при каждой плотине устроен судоходный канал, который начинается выше самого шлюза и, обойдя его в 450 метрах ниже опять впадает в побочный канал и в рукав реки, — для того, чтобы суда не подвергались опасному проходу; а чтобы, в большую прибыль, вода не разлилась по невозможности пройти шлюзами, для этого в старых ложах рукавов устроены отводные плотины. Таким образом Нил получит более прямое течение и водами его всегда можно будет управлять по надобности.

До сих пор я только в одном месте, в Фаюме, видел порядочное напоение полей посредством европейских машин, вместо медленной и почти ничтожной доставки воды сакиями и на волах. Это было у господина Дроветти, зажиточного и деятельного сельского хозяина, который превосходно обработал уже более осьми-сот федданов земли. У него одно водоворотное колесо обильно напояет сотню десятин без всяких издержек, между тем как саки с двумя работниками и двенадцатью волами едва в состоянии доставить воды на тридцать десятин.

Господин Дроветти не мог нахвалиться плодородием почвы в Фаюме, почвы, которая могла бы производить почти все южные европейские плоды, если б только хорошенько очистили и разширили в устье Иосифов Канал, близ Монфалута, что стоило бы всего полмиллиона франков. Вред от обмеления этого канала так велик, что в жаркие летние месяцы он почти совсем высыхает; тогда и Дроветтиевы колеса останавливаются и вся жатва пропадает; даже масличные и абрикосовые деревья у него, два года тому назад, все пропали по той же причине.

— Если бы меня только на три года достаточно обезпечили водой, — говорил он, — все мои постройки и заведения окупились бы и я еще имел бы порядочную сумму в барышах.

У него в имении занято работой триста пятьдесять человек Арабов, которые не платят правительству никаких [64] повинностей и которые за труд вознаграждаются шестою частью жатвы. Это такая плата, что охотников определиться множество и нерадивого работника очень легко можно заменить новым. Дроветти в течении осьми-летнего своего пребывания в этом крае убедился, что феллаху никогда не следует иметь больше самого необходимого: иначе он легко впадает в пресыщение и леность. Подати здесь вообще умеренные и только дурная администрация и безнравственность большей части чиновников доводит до тех гибельных результатов, какие иногда представляются наблюдателю в этом крае. В Фаюме, феллах платит ежегодно по сороку шастров с феддана, а получает с него, если только хочет работать, до ста и больше, не считая значительной части ежедневного пропитания. С пальмы, которую здесь очень много разводят, потому что все части этого полезного растения, — плод, листья, кора, сок и ствол, — обращаются в деньги, феллах платит по полутора пиастров с дерева, а выручает часто по пятидесяти и по шестидесяти. Но беззаконно придирчивые чиновники, конечно, нередко пользуются безпечностью феллаха и искусно грабят его; кто же однажды попал в должники, тот и пропал. Чтобы исправить это зло, Мегмет-Али вместо Турков определил чиновников из Арабов, то есть из феллахов же, но через это зло, напротив, еще усилилось, до того что в Фаюме даже общественная безопасность сделалась сомнительною. Впрочем, Дроветти, и с ним опытнейшие путешественники по Египту, утверждают, что настоящая язва заключается в коптских христианах, которых уже Наполеон называл второю египетскою чумой и которые однакож, по своему образованию и более обширным познаниям, успели сделаться необходимыми всем сословиям, так, что во всех делах частной жизни они или открыто стоят во главе или по крайней мере невидимо правят из засады. Эти пиявицы систематически и бессовестно высасывают край. Они же, в верхнем Египте, промышляя поставкою евнухов на серали, уничтожают мужской пол туземцев. Коптов можно почесть орудием Немезиды, мстящей мусульманам за прежния гонения на християн, потому что и знатные и чернь здесь равно находятся у них в руках. Очевидно, что никакому правительству нелегко было бы искоренить такую глубоко скрытую порчу. Однакож египетское правительство страждет и такими недостатками, которые ничем не извиняются; например — пагубный рассчет, сколько возможно, удерживать [65] жалованья у чиновников, за что те, разумеется, стараются вознаградить себя взятками; запутанная, для торговца мучительная, алчная система пошлин, которая причиняет неисчислимый вред внутренней торговле и уже дала всему пути караванов из внутренней Африки направление на Берберию, сколько можно мимо Египта; недостаток правильных списков и сведений о народонаселении, от чего невозможно ни порядочно распределить податей, ни устроить рекрутские наборы, как следует. До сих пор, когда потребуются рекруты, жителей, старых и малых, ловят как зверей на травле и заковывают в кандалы и ведут к месту назначения, потом самых негодных опять пускают на все четыре стороны, но без всякого соображения, могут или не могут без них существовать их семейства. Нужно заметить, впрочем, что Мегмет-Али давно желал устроить эту часть и уже делал попытки, которые однакож сокрушились о непобедимые предрассудки самих феллахов. Потом одно из важнейших зол — очевидно слишком далеко распространенное монополизирование всех предметов промышлености, когда уже слабые отмены в некоторых частностях своими благоприятными следствиями должны были доказать вице-королю, как благодетельно было бы дарование некоторых вольностей по этому предмету. Наконец, если бы правительству удалось хотя мало-помалу устранить от управления общественными делами Коптов и основательным воспитанием, — на которое Мегмет-Али уже тратит много денег, но, к сожалению, мало успешно, — образовать вместо их мусульман, то цели преобразователя, вероятно, стали бы достигаться лучше чем достигаются доселе. Без истребления этой последней язвы, нет надежды на основательное обновление Египта.

Вскоре после нашей беседы Мегмет-Али отправился в Верхний Египет и я не без удивления узнал, что он чинил там суд и расправу строже чем когда-нибудь, — двоим высшим чиновникам снял головы, троих сослал, — и тем очень угодил всему краю; я однакож не мог без содрогания вспомнить, что был, может статься, хоть частию причиною этой строгости.

Если паше не совсем лестны были мои критические замечания, зато я его потешил похвалами его коннице, и в особенности кавалерийской школе в Дзиже, и он долго и с жаром говорил о новоизобретенных штанах, которые в то время в Египте произвели великий раскол между их изобретателем, [66] министром просвещения, и полковником Вареном, который находил их неосновательными и неудобоприменимыми к обстоятельствам. Великие люди также имеют свои минуты слабости.

Кавалерийская школа находится в местечке Джизе, в одной миле от Каира, на том месте, где стоял замок знаменитого Мурад-бея, который против французской армии в Египте командовал корпусом в осемь тысяч человек мамлюков. Здание очень красиво и может вместить в ceбе осемьсот человек и девятьсот лошадей. Жилища воспитанников и конюшни очень просторны; главный двор имеет в длину 240 метров и в ширину 180.

Школа устроена по образцу французских военноучебных заведений, с тою только разницей, что здесь начальник нашел лучшим придать ей формы совершенного полка. Она состоит из штаба, двух эскадронов воспитанников, двух эскадронов рейтаров и хора трубачей.

Все офицеры, от корнета до подполковника, произведены из отличнейших воспитанников. Оба первые эскадрона предназначены к тому, чтобы снабжать на будущее время офицерами все кавалерийские полки армии; в эскадронах рейтаров образуются для армии унтер-офицеры и ефрейторы.

Воспитанник остается в заведении не более четырех лет и в этот срок должен окончить свое военное образование. При вступлении требуется только, чтобы он знал хоть несколько читать и писать, и этого уже довольно для страны, в которой воспитание юношества дотоле стояло почти совершенно на нуле.

В классах они продолжают учиться грамоте; им преподают регламент, рисование, топографическую съемку и некоторое время преподавался даже французский язык, в котором многие оказывали быстрые успехи и который однако ж, неизвестно почему, впоследствии отменен. Собственно военное ученье состоит в упражениях с саблями, копьями, карабинами, пистолетами, маршировке, верховой езде и эволюциях.

Ежегодно воспитанники подвергаются экзамену, по результатам которого их делят на разряды. Первый разряд получает жалованья в месяц по шестидесяти пиастров (около пятнадцати франков), второй по пятидесяти, третий по сороку.

Они содержатся вполне насчет правительства. Кормят их очень хорошо, — по два раза в день, и каждый раз подают по три блюда. Потом у каждого воспитанника своя постель, — [67] матрас, подушка, одеяло и две простыни. Живут они по шестнадцати человек в комнате, в том числе двое ефрейторов и четырнадцать воспитанников, что составляет отделение, роту или капральство. Каждый воспитанник имеет свой шкаф в котором сохраняет свои вещи и книги; потом двоим один шкаф дается для хранения белья, оружия и конской сбруи. В первые шесть месяцев по поступлении в заведение воспитанники обязаны сами ходить за своими лошадьми; потом это исполняют конюхи, которых полагается по одному на четыре лошади.

Молодые люди научаются очень искусно владеть оружием и с большою охотой занимаются верховою ездой, хотя имеют только одного преподавателя, господина Бирра, бывшего воспитанника сомюрской школы, который не успевает достаточно образовать столько наездников, сколько бы следовало.

Этот поразительный недостаток происходит от смешной скупости, какая, против воли Мегмета-Али, вкралась во все части управления школою. Это обстоятельство покажется менее удивительными, когда вспомним, что в министерстве народного просвещения, ведомству которого подлежат все школы вообще, нет ни одного военного члена: оно состоит большею частию из Египтян, которые во Франции проходили курсы прав и политических наук.

Доныне кавалерийская школа была единственным в Египте корпусом, одетым по-военному. Воспитанники носили егерьский ментик Наполеоновской гвардии, с широкими красными казацкими шараварами. Семь лет они видимо гордились этим нарядом, как вдруг министерство просвещения предложило и убедило Мегемета-Али утвердить узкие немецкие штаны, которые почитаются у египетских кавалеристов истинною обидой.

Примечательно, что кавалерийская школа, которой бы следовало иметь самых лучших, образцовых лошадей, имеет самых худших.

Вообще в Египте не умеют обращаться с лошадьми. Благороднейшего арабского коня там в шесть месяцев отделают так, что и узнать нельзя, и причиною тому вовсе не климат, а единственно нелепый обычай держать лошадей по целым неделям на привязи, без движения, в конюшне, и откармливать овсом и жирным клевером как на убой.

Поучиться бы им у недждских Арабов. В Хеджазе есть несколько отличных лошадиных пород, — рухане, хахауе и [68] амдани, — но недждские лошади ценятся всех выше. Многия провинции Хеджаза получают египетских кобыл, от которых при смешении с местными породами происходят разные второстепенные породы, но недждские Арабы не терпят никакого смешения: оно почитается у них хуже нежели порчей, преступлением. В этом отношении они поддерживают только сношения с сирийскими Арабами, которые, как полагают, первоначально происходят также из провинции Неджд.

Эти Арабы содержат своих лошадей сколько возможно худощавыми, на свободе и в постоянном движении. Продают они их очень неохотно, даже дорогою ценой, и ценят, кажется, выше своих жен и детей. Кобыл на простом недоуздке привязывают к колу палатки, часто даже совсем пускают на волю, потому что и кобылы и жеребцы послушно повинуются голосу своего хозяина, лишь только его заслышат. Притом они и относительно к половому побуждению очень спокойны. Кормят их большею частью размятыми в верблюжьем молоке финиками; дают также высушенного на солнце и истолченного мяса, свежего и сушеного винограду, яиц, травы и очень редко ячменю. Но после утомления Араб никогда не упустит поднести своему любимому животному свежего молока. Со дня рождения, в продолжении трех месяцев жеребенку ежедневно несколько раз трут репицу и привязывают к спине, от чего впоследствии хвост держится выше. Ниже репицы волосы гладко обрезываются и оставляется на середине только маленький пучек, который висит во всю длину роста волос. На вид этот хвостик в хвосте довольно странен, однако ж в моду он вошел, вероятно, потому что, в случае нужды, может служить веревкой.

Настоящая недждская лошадь — среднего росту, крепкая и мало знает болезней. Уверяют, будто сап, червь и коллер там вовсе неизвестны. Причину тому полагают в умеренной и всё-таки очень разнообразной пище. Лошади в Неджде живут очень долго, так, что от пятнадцати до двадцати лет почитаются еще в цветущем возрасте. У Ахмеда-Паши, египетского полководца в Хеджазе, был тридцатипятилетний жеребец, который был еще совершенно годен на службу. В Шубре я видел от него жеребенка, который был очень красив, однакож остался безплоден. Недждская лошадь по понятливости превосходит все другия лошадиные породы и приближается в этом отношения к собаке. Она повинуется одному [69] слову хозяина, ласкается к нему и узнает его в самой многочисленной толпе. У нее и образование черепа особенное: челюсти очень не велики, а череп очень развит и мозг больше, чем у других лошадей.

С тех пор, как Мегмет-Али воюет в Хеджазе, в Египте часто появляются настоящие недждские лошади, но всегда очень скоро портятся от бездействия и слишком сытного корму. То лошадь вдруг угоняют, так, что вся в мыле воротится, то опять оставят на неделю в конюшне, на привязи, так, что ноги пошевелить не может, и даже на двор не выведут. Так ведется и у частных людей и в конюшнях самого Мегмета-Али. Только у конницы, устроенной по-европейски, поступают несколько рассудительнее, но и там держат лошадей в продолжении четырех месяцев кряду в поле, на привязи к кольям, от чего, нe считая других неудобств, конница на целую треть становится пешею. От такого обращения с лошадьми, они заражаются всевозможными болезнями и утрачивают всякую силу. В несколько лет оне погибают совершенно. На большом заводе, в Шубре, ежегодно их умирало по сотне и по полутораста голов, до вступления нового начальника, господина Гаммона, который завел свои порядки и совершенно поправил бы состояние этой части, если б ему, к сожалению, не связывали рук. Невежество и суеверие часто уничтожают одним ударом плоды долговременных его забот и трудов. Часто отвергали благороднейших коней, когда находили на них какой нибудь зловещий, несчастный знак, и однажды для приплоду купили за неимоверную цену жалкого, порочного жеребца, потому что он имел крылья, — то есть два подвижные, болезненные нароста на лопатках!

Вообще скотоводство в Египте, одаренном от природы превосходнейшею почвой, где только можно напоить ее, могло бы составить источник неисчислимых богатств, если б им занялись с толком и уменьем. Египетские лошади, еще составлявшие не далее как при мамлюках особенную и отличную породу, почти совершенно вывелись. Продолжительные гибельные войны и леность, безпечность туземцев все довели до крайнего упадку. Мегмед-Али старался поправить зло основанием конного завода, в размерах колоссальных как все, что он ни предпринимает. Отсюда должны образоваться другие заводы по всем провинциям, чтобы со временем весь край опять заселился лошадьми арабского происхождения, и чтобы сделать [70] возможным ремонт для армии, которая теперь принуждена брать лошадей из Сирии и Хеджаза.

Вместе с конным заводом в Шубре основана ветеринарная школа и оба заведения отданы в управление очень сведущему Французу, Гаммону, который однакож отчаивается в успехе. В этом как и во всем в Египте — замыслы Мехмета-Али обширны, величественны и исполняются с безпредельною щедростью, но всегда наполовину сокрушаются об упрямство, леность и предрассудки туземных чиновников и самого народа.

Так и в овцеводстве. Вице-король завел несколько очень хороших и процветающих тарбушевых фабрик, но только принужден ежегодно покупать для них больше чем на двести тысяч испанских долларов иностранной шерсти. Около той же суммы идет за границу для фабрик в Булаке. Чтобы избежать этого, Мегмет-Али решился поднять внутреннее овцеводство, которое дотоле доставляло очень мало шерсти, и то только грубой. Он с большими издержками выписал огромное стадо мериносов, только, к несчастию, из Пиемонта, тогда как из Германии или Франции мог бы получить и лучше и дешевле, ввоз продолжался десять лет, но большая часть овец погибла и результаты улучшения остались почти на нуле. Мюдиры при этом случае оказали не только самую преступную безпечность но прямо злое намерение: они дали целым стадам вымереть с голоду. Bсe туземные чиновники ненавидят нововведения, которые обременяют их непривычными трудами: они, кажется, скорее соглашаются отправиться на галеры, чем работать. Кто знает и ежедневно видит, какие чудовищные препятствия представляются здесь каждому улучшению, тот истинно не может не изумляться терпению Мехмета-Али. В последнее время ему наконец удалось завести в Нижнем Египте по крайней мере одну образцовую овчарню и достигнуть несколько благоприятных следствий. Может быть, ему следовало бы везде так, как там, поставить во главе своих заведений Европейцев с неограниченным полномочием, чтобы видеть достижение своих целей. Для овцеводства край обладает самыми богатыми средствами и я сам видел баранов третьего и четвертого поколения, которые тониною шерсти нисколько нe уступали своим родоначальникам. Но все до сих пор еще ограничивается только начатками, и, к величайшему несчастию, эта отрасль скотоводства с некоторого времени поступила в ведение так называемого министерства [71] народного просвещения, которым управляет круглый невежда мой приятель Муктар-Бей. Таким образом кавалеристы, пехотинцы, артиллеристы, врачи, музыканты, учителя, лошади, волы и овцы состоят под одним началом. Первый отчет министра заключал в себе мнение, что туземцы теперь уже достаточно образованы и просвещены, так, что большую часть определенных к должностям Европейцев можно отпустить, к чему и следует стремиться. К сожалению, Мегмет-Али, непостижимым образом привязанный к Муктар-Бею, увидел в этом предложении только выгодную экономическую меру, и краю причинен величайший вред.

Когда я имел честь в продолжении нескольких дней сопровождать вице-короля в его поездке, он был очень занят мыслью о большой доставке рогатого скота из Сенпаара. Доставка эта производилась очень деятельно и я сам встречал потом на дальнейшем моем пути несколько сотен скотины отличнейших пород. Что ж было следствием? Более трети пало в дороге, потому что чиновники нисколько не позаботились ни о прокормлении скотины, ни о ветеринарах, ни о правильном распределении транспортов. Что пригонят, все отправляется в главное депо, в Каир и содержится там так дурно, что или там же оказывается падеж или по крайней мере образуется его зародыш, который потом разносится по всем провинциям. И теперь оказался падеж, и мясо павшей скотины продавали, что очень легко может произвести эпидемию и между людьми.

К тому ж еще это случилось во время девятидневного праздника, по случаю обрезания двоих сыновей Ибрагима Паши. Все приготовления к этому празднику, несмотря на ассигнованную вице-королем значительную сумму, были жалки, — иллюминации едва видимы, фейерверки смешны, потому что сожигались большею частью утром, a нe ночью. Всего лучше были еще устроенные во многих местах даровые кухни, где угощали народ и где, вероятно, однако ж, съедена и большая часть павших быков. День и ночь продолжалась пальба, потому что восточный человек не может радоваться, без того чтоб не жечь пороху. В то же время народ тешился множеством представлений скоморохов, канатных и других плясунов, отличающихся самым крайним бесстыдством.

В бывшем дворце дефтердара были выставлены ложа, одежда и оружие, назначенных к обрезанию принцев. Всякий мог [72] итти посмотреть на эти вещи, и нужно заметить, что при смотре тишина и порядок ни сколько не нарушались: чернь при таких случаях здесь ведет себя всегда очень порядочно. Комнаты были убраны со вкусом, и на осыпанные драгоценными каменьями оружия и превосходные кашмирские ткани стоило взглянуть.

Возвращаясь оттуда в город, я приметил одного чиновника иностранного консульства, который верхом проезжал через запрещеное и огороженное веревкою место. Несколько часовых из полка негров наскочили на нарушителя порядка с обнаженными саблями, но он, вероятно, хорошо знакомый с местными правами, погрозил нагайкой и спокойно ускакал. Страх нагайки у египетских феллахов и негров до того обратился во вторую натуру, что они никогда не могут устоять против него. Если бы консульский чиновник обнажил саблю, негры, может быть, изрубили бы его, а нагайка для них вещь слишком почтенная и страшная.

На уединенных прогулках моих по Каиру я постепенно побывал во всех мечетях. В турецкой одежде и оставив верхнюю обувь за порогом, всякий может войти, хотя бы и был известен как Европеец. Впрочем, правоверные молятся всегда так усердно, что не обращают внимания на входящих и выходящих. Однако ж в одной из лучших мечетей, построенной внуком Пророка, меня, несмотря на фирман и кавас вице-королевский, не впустили в святую святых, где, за золотою решеткой, схоронен основатель мечети. Позволили только смотреть сквозь решетку. Пол устлан богатыми коврами и на стенках множество позолоты. Одна сторона главной храмины занята длинным рядом шкафов, где, как мне сказали, хранятся книги и.... провизия. От шкафов действительно сильно пахло сыром и молотым кофе.

Большая часть этих более или менее великолепных мечетей, как и все старинное на Востоке, обваливается; мраморные помосты избиты и украшения или почернели или обломаны. Турок ничего не починивает. С одною мечетью соединены больницы и приют для умалишенных. Последниe томятся в страшной нечистоте; обращаются с ними однако ж кротко.

Самое обширное и великолепное здание — примечательная мечеть султана Гассана, под Мокатамом. Посередине самой большой храмины, под куполом, который ни сколько не уступает куполу Святого Павла в Лондоне, лежит схороненный [73] султан. На гробнице лежит колоссальная книга, которой одна половина, говорят, заключает в себе Алкоран, а другая — самим султаном написанную историю. Я не мог удостовериться в справедливости показания, потому что гробница обнесена запертою на замок решеткой. Архитектура принадлежит к самой цветущей пopе арабского зодчества.

Накануне заключения праздников, которые доселе справлялись за городом, вечером, был иллюминирован самый город, что доставило нам любопытное зрелище; особенно хороши были минареты больших мечетей, которые и без того похожи на чудеснейшие брюссельские кружева. Хороши были и базары, увешанные драпировками из восточных тканей, с золотом, бархатом и шелком, и облитые потоками свету. Эффект еще возвышался тем, что во всех почти лавках, внутри убранных зеркалами и позолотой, сидели хорошо одетые мусульмане, которые курили и попивали кофе. Но зато описание балаганов, и особенно у плясунов и пантомимов, решительно невозможно: все, что только способно изобресть развращенное воображение, все тут было изображено на вывесках в виде подвижных бумажных кукол на нитках. Однако ж, при всем том, иногда нельзя было удержаться от смеху при взгляде на некоторых паясов. Один из них, в европейском консульском мундире, иперболически разукрашенный знаками отличий и побрякушками, привешенными ко всем членам, производил своими кривляньями и прыжками непомерный шум. На противоположной стороне улицы такую же роль разыгрывала женщина, также в европейском каррикатурном наряде. Европейцы вообще, и консулы в особенности, не пользуются популярностью у туземцев, и даже Мегмет-Али несколько разделяет это нерасположение, большею частью основанное на зависти, хотя он, по правилу, покровительствует християнам чуть ли не более чем собственным подданным.

Вице-король позволил мне выбрать себе несколько предметов из местного национального музея древностей и из собрания мумий, принадлежащего Ибрагиму-Паше, и я однажды отправился туда с господином Дозолем, домашним секретарем Клод-Бея, человеком очень образованным. Я не многого ожидал, но такой жалости, как нашел, всё таки нe мог представить себе. Музей совершенно достоин знаменитого министерства народного просвещения, под ведением которого находится. Это — несколько грязных чуланов, в которых без всякого [74] разбору навалено несколько старого хламу, и я нашел только одну действительно дорогую вещь, — корабль со многими фигурами и со всеми снарядами, из росписанной глины, найденный в гробнице Рамзеса Пятого, — и тот я часа два по кусочкам отыскивал посреди рухляди. Без меня он, конечно, скоро был бы разбит совершенно, и потому я, на основании милостивого позволения, счел себя в праве присвоить его вместе с некоторыми другими безделками. Между мумиями, ни здесь ни у Ибрагима Паши, не нашлось ничего достойного внимания, хотя сотни мумийной черни стояли тут сложенные поленницами как на дровяном дворе. Многие ящики были грубою рукой взломаны и испорчены. Я ушел из музея с подтвержденным убеждением, что сколько ни вызвано на свет Мегметом-Али великого и трудного, однако на основательное внимание к искусству и древности еще нет никакой надежды.

После этого я посещал гробницы мамлюков, за городом. Дикое место; ни одной былинки растительности. Очень странным показалось мне, что Мегмет-Али здесь, в старой гробнице мамлюка, устроил себе и своему семейству погребальный склеп. Кажется, как будто он и по смерти еще хочет наступить на голову своим старинным врагам. Большая часть гробниц и памятников на этом кладбище пестро раскрашены и на помостах разостланы тканые с золотом ковры, что производит очень приятное впечатлениe. Восточные вообще, как известно, более Европейцев оказывают почету своим покойникам.

С Клот-беем я был в его клинике и я имел случай подивиться необыкновенной деятельности и любви его к своему предмету. То, что он сделал здесь, можно по истине назвать чрезвычайным, особенно с тех пор как ему удалось наконец добиться переведения медицинского училища и гошпиталя из Абу-Забеля в Каир. Экономические причины долго мешали этому перемещению заведения уже очень хорошо устроенного и стоявшего многих издержек. Притом трудно было найти в Каире здание, способное вместить в себе от 1000 до 1500 больных и триста воспитанников со всеми потребностями хозяйства и ученья. Но наконец вице-король решил этот вопрос счастливою мыслью отдать Клот-Бею большое здание каср-ал-айнской коллегии между старым Каиром и Булаком, против острова Роде, в небольшом расстоянии от столицы, на том самом месте, где у французов, во время завоевания [75] находился военный лазарет. Здание стоит в ряду великолепных дворцов, украшающих западный берег Нила, от старого Каира до Булака. Оно окружено прекрасным бульваром, состоит из двух этажей, кроме подвалов, и расположено квадратом. Во всех флигелях по — два ряда зал, разделенных длинными корридорами, на каждой стороне по четыре залы. Подвалы служат погребами и кладовыми; посереди — широкий двор, усаженный деревьями. К южному флигелю примыкают четыре отдельные здания; в одном анатомический театр, химическая и фармацевтическая лаборатории, физический и зоологическо-ботанический кабинеты; во втором спальни и столовые; в третьем — аптека; в четвертом — кухни, прачешные и бани. Они окружают свой особый квадратный и довольно просторный двор.

Из этого описания видно, что невозможно было найти здание более соответствующее своему назначению и, на более удобном месте: гошпиталь находится по близости гарнизона и больных не далеко переносить. Прежде их разделяли на два гошпиталя, в Абу-Забель и Лубеки; теперь все в одном здании и представляют практическому учению воспитанников школы неисчислимые выгоды.

Молодые улемы, съезжающиеся из многих краев Востока в знаменитую Лазарскую Мечеть, для изучения прав и закона начинают также посещать курс медицины и таким образом распространение благотворных знаний по многим еще варварским странам принесет человечеству драгоценные плоды.

В вознаграждение за оставленный в Абу-Забеле ботанический сад, Ибрагим-Паша отвел прекрасное место на острове Pоде, где уже и разводится новый. Cверх тoгo я сам вместе с господином Режисом, еще со времени заведения школы в Абу-Забеле начал учреждение зоологического кабинета, к пополнению которого много содействовали врачи, пребывающие, в разных краях Египта, Сирии, Кандии и Хеджаза. Мы завели также сношения с Францией, Англией, Россией, Германией и Италией, и отовсюду приобрели посредством мены множество драгоценных экземпляров, так, что каирский музей богатеет без больших издержек, и любознательные туземцы могут посвящаться в науку, о которой прежде не слыхали и которая, между тем находится в тесной и необходимой связи почти со всеми отраслями других знаний.

По недостатку городских больниц, вице-король [76] уполномочил управление военного гошпиталя принимать мужчин из горожан, а для женщин основал особенную.

В Каире уже шестьсот лет существовал приют для бедных и умалишенных обоего пола, — так называемый Моритан, — основанный благочестивым султаном Калуном. Это была под конец такая грязная яма, что непостижимо, каким образом несчастные, нашедшие в ней убежище, могли продлить свое жалкое существование. Мегмет-Али перевел их в новый гражданский гошпиталь, устроенный в упраздненном здании военного лазарета в Лубеки, где их содержат теперь гораздо лучше, чище, и кормят здоровою пищей.

Давно уже почувствована потребность в родильном доме. Негритянки и Абиссинянки обучались повивальному искусству в особенной школе, подле медицинского училища в Абу-Забеле. Там тринадцать воспитанниц уже выучились порядочно читать и писать по-арабски, и европейская бабка вместе с приставленным акушером преподавала им анатомию и теорию родовспомогательного искусства, по переведенной на арабский язык книге и по манекену. Сообщали также некоторые познания по фармацевтике, а присоединенная к этой школе маленькая женская больница подавала поводы к некоторым полезным практическим и хирургическим упражнениям. Начальница школы, воспитанная в Париже, мадмоазель Gault, видя любознательность и прилежание своих учениц, нашла время учить их даже французскому языку, и воспитанницы уже оказали быстрые успехи, которые положительно, делом, опровергают вздорные нарекания некоторых пессимистов, отвергающих всякую возможность умственного развития у расы негров. Правда, большая часть упомянутых воспитанниц состоит из Абиссинянок, составляющих и в заведении особый класс, однако ж несомненно справедливо и то, что между негритянками здесь есть такие, которые в рассуждении способностей не уступят никакой другой расе, и следовательно ни мало не заслуживают исключения из большего семейства разумных существ. В особенности отличаются негритянки из Сенаара и Мероэ.

После этого ничто уже не препятствовало основанию родовспомогательного училища в Каире, основанию, в котором я принимал непосредственное деятельное участие. Училище это устроили подле женской больницы. Поступающие туда в ученье девушки и женщины, из столицы и провинций, пользуются [77] полным содержанием и получают жалованье, подобно воспитанникам медицинской школы. Принимаются преимущественно сироты и дочери военных. Комплект полагается во сто воспитанниц, которые скоро заменят собою в столице и в провинциях невежественных и суеверных старух, служащих нынче единственною помощью родильницам.

Конечно правда, что в Египте, как и во всех непросвещенных странах несчастные роды принадлежат к редким явлениям, особенно у черни, у феллахов, но постоянное бездействие женщин в городах и изнеженная жизнь в гаремах подвергают их ровно таким же трудным родам как у нас, в Европе, а где природа становится бессильною, там и помощь старых египетских бабок только увеличивает зло.

Кроме своих варварских повивальных приемов, сопровождаемых талисманами и разным колдовством, и кроме вредного нравственного влияния их на состояние родильниц и на новорожденных, эти отвратительные бабы еще обладают разными тайнами и средствами к устранению безплодия, средствами, однако ж, не столько действительными как те, которыми они предотвращают следствия беременности. Когда женщине не хочется быть матерью, этим старухам уничтожение зародыша не представляется ни малейшим преступлением; они не считают себя ответственными за это ни перед Богом ни перед государством и нещадно продолжают свое дело истребления.

Касательно нравов в гаремах, по словам Клот-Бея, нужно заметить, что там ведут себя гораздо пристойнее и нравственнее чем вообще в Европе полагают. Странно только то, что жены вообще очень ревнивые между собою, вовсе не знают этого чувства в отношении к невольницам или простым наложницам своих мужей. Напротив, часто самым приятным подарком мужу при торжественных случаях служит у них красавица-невольница.

Кстати о гаремах и подарках. Прощаясь с Клот-Беем я был свидетелем довольно забавной сцены. Знаменитому врачу из вице-королевского гарема прислали в подарок конфектов в.... неназываемой в Европе посудине, что в присутствии нескольких Европейцев не могло не произвести своего эффекту. [78]

На прощание с Каиром я посещал все сколько нибудь примечательные места и между прочим был также в так называемом Саду Любви. Тут есть очень старое дерево, которое имеет волшебную силу возбуждать взаимную привязанность и смягчать безчувственные сердца; так по крайней мере думают мусульманские влюбленные обоего полу, которые прибегают к его помощи и для этого, а также и в виде благодарственных жертв, увешивают его частями своей одежды. Довольно итересно видеть, как это почтенное полузасохшее дерево обременено вместо плодов разноцветными тряпками, и представить себе еще все невидимо тяготеющее над ним бремя страстных вздохов.

По той же части сообщу еще одну черту коптских нравов, черту, которую я узнал случайно. Один Баварец, с которым я встречался уже в Греции, искал в Каире какой-нибудь службы. У меня тогда нe стало домашнего секретаря и я предложил Баварцу это место, но тут же узнав, что Баварец женат, полагал в этом некоторое затруднение, потому что тогда уже собирался в скором времени уехать.

— О, это ничего! — возразил Баварец. — Через два месяца выйдет срок моему браку.

— Как так?

И тут, к удвлению моему, я узнал, что здесь как у бедных так и у богатых Коптов существует обычай выдавать своих дочерей и родственниц замуж на сроки, за известную плату. Брак по порядку освящается церковнослужителем, даже если бы жених и был уже женат где-нибудь в ином месте, о чем никогда не спрашивают, и союз имеет свою законную силу и пользуется всем должным уважением до назначенного сроку, причем в контракте предусмотрены все обстоятельства и определена цена, которая обыкновенно соразмерно увеличивается чем короче срок. Moгущие произойти дети обыкновенно принимаются родителями жены и даже беременные жены без затруднения возвращаются домой. Чем чаще дама бывала женой, тем большим она пользуется почетом, потому что это лучшее свидетельство о привлекательных ее достойнствах.

Когда вы намерены жениться, вам стоит только прямо объявить ваше желание, вас введут в знакомство и представят на выбор невест пятнадцать-двадцать; вы заключаете контракт, смотря по вашим обстоятельствам или времени, [79] которым можете располагать, и дело кончено. Мой секретарь уверяет, что что он был очень счастлив со своею временною женой и во век не расстался бы с нею, если б в состоянии был снова заплатить родным столько выкупу, сколько они требуют... Нужно заметить, что его жена красавица и, следовательно, не дешево отдается. Того Копта, который изобрел этот интересный брак, сенснионисты непременно должны признать своим Магометом.

В последнее свидание я имел счастие провести больше часу наедине с Мегметом-Али, в его кабинете. Вице-король предлагал мне множество вопросов, на которые я отвечал совершенно откровенно, несмотря на то что в последнее время он, по неизвестным мне причинам, уже не так явно благоволил ко мне как прежде. В особенности я старался доказать ему важность общественного мнения в Европе и советовал, — хотя впрочем без особенной надежды на успех, — обращать внимание не только на политику и государственное устройство, но позаботиться сколько-нибудь и о сохранении памятников бессмертного искусства в примечательнейшей в мире стране, над которою он теперь один господствует, а потом содействовать и исследованию внутренних стран Африки, истоков Нила, отысканию доселе еще схороненных остатков древностей, и так далее. Я ручался ему, что за все это он скорее и больше найдет удивления и расположения в Европе чем за победы, хотя бы покорил еще десять государств. При этом я заметил ему также, что даже, как победителю, ему представляется гораздо более благородное и обильное поле на Юге чем на Востоке и на Севере, где он легко может столкнуться с Европейцами.

Мегмет-Али слушал меня терпеливо и теперь, когда списываю эти строки из моего путевого журнала, я не могу не вообразить, что тогдашния мои речи имели некоторое влияние на предпринятые потом три экспедиции к отысканию источников Нила, экспедиции, которым география Африки уже обязана значительными приращениями. Впрочем Мегмет-Али не терпит противоречия: это одна из важнейших его слабостей. Один дипломат, из моих знакомцев, как-то, в довольно жарком споре, прямо в глаза попрекнул ему этим недостатком.

— Ты, может быть, и прав, — спокойно отвечал Мегмет-Али, — но это очень естественно. Все, что я сделал в моей жизни хорошего, почти без исключения делано наперекор моим [80] советникам, a все важнейшие мои промахи, напротив сделаны наперекор моему убеждению, по их советам. Оттого я теперь немножко горяч и упрям стал».

Текст воспроизведен по изданию: Египет и Мегмет-Али. Из записок князя Пюклер-Мускау // Библиотека для чтения, Том 88. 1848