Быть может, не было бы нужды продолжать подробное описание ежегодных празднеств и других отмечаемых в Египте памятных дат, но многие из связанных с этими днями обычаев до сих пор не получили полного и точного описания, поскольку каждый год они частично выпадают из обихода и упускаются.

В течение пятнадцати ночей и дней месяца рабиа ас-сани (четвертого месяца мусульманского года) мечеть аль-Хасанейн становится местом празднования так называемого мулид аль-Хасанейн — дня рождения аль-Хусайна, чья голова, как гласит предание, там похоронена. Из празднуемых в Каире мулидов наибольшей известностью пользуется именно этот, если не считать дня рождения пророка. Самый торжественный день мулид аль-Хасанейн — всегда вторник, ночь на среду, собственно, и считается ночью мулида, она и завершает празднества, которые происходят обычно через пять, шесть недель после мулид ан-наби. В этом году (я пишу в дни мулид аль-Хасанейн в 1250 / 1834 г.) ночь мулида приходится на канун 21-го дня месяца, а все празднование началось в ночь на 7-е. Две ночи, предшествовавшие наступлению 7-го дня месяца, в мечети горело больше ламп, чем в будни; таков обычай, хотя эти две ночи и не отмечаются так, как последующие пятнадцать.

В каждую из пятнадцати праздничных ночей мечеть освещена множеством ламп и восковых свечей, иногда очень толстых и достигающих пяти, шести футов в высоту. Эту иллюминацию в первую ночь устраивает назыр (смотритель) мечети на средства мечети, во вторую — правитель столицы (в настоящее время Хабиб-эфенди), а в следующие ночи — шейхи некоторых дервишских орденов, высокопоставленные служители мечети и богатые мусульмане. Находящиеся поблизости от мечети, а иногда и в других кварталах города кофейни и лавки, в которых торгуют съестным, сластями, шербетом и т.д., открыты все эти ночи напролет, почти до самого утра, а на прилегающих к мечети улицах толпятся люди, слушая музыкантов, певцов и декламаторов или просто слоняясь без дела. Мечеть тоже обычно полна людей. В одном конце ее главного помещения можно увидеть группу мусульман, сидящих на полу в два ряда друг против друга и читающих вместе определенные суры Корана. Это называется макра. Иногда в мечети располагается несколько таких групп. В другом месте читают благословения пророку и заклинания по книге Далаиль аль-хайрат. Кто-то читает особые молитвы, кто-то совершает зикры. Между всеми этими группами верующих бродят или сидят на циновках другие посетители, привлеченные в это почитаемое [358] священным место благочестием, любопытством или жаждой развлечений. В помещении, где находится гробница (она покрыта большим куполом и поэтому называется кубба), обычно собираются дервиши и просто верующие, читая молитвы и пр. Посетители идут туда, чтобы произнести Фатиху и обойти вокруг усыпальницы, но больше всего народу заходит в главное помещение, где совершаются зикры и другие церемонии.

Каждую праздничную ночь по ведущим к мечети аль-Хасанейн улицам проходят процессии дервишей одной или нескольких сект — ишары. Процессию возглавляют два-три барабанщика и другие музыканты с гобоями и цимбалами, идущие за ними несут миш’али и по крайней мере один фонарь. Участники процессии присоединяются к ней, когда она проходит мимо их домов. Всякий раз, когда процессия следует мимо могилы какого-нибудь святого, музыка на короткое время прекращается и все читают Фатиху или произносят какую-нибудь формулу благословения пророка, не переставая при этом двигаться. Дойдя до мечети, участники процессии входят внутрь, некоторые со свечами в руках, обходят усыпальницу и выходят, только шейх и еще несколько дервишей иногда остаются в куббе, присоединившись к тем, кто читает молитвы и произносит благословения.

Особенно богата развлечениями ночь на ближайшую к мулиду пятницу, когда богатый шейх аль-Гохари освещает мечеть необычно ярко, так что она вся залита светом. Я пошел в эту ночь в мечеть примерно через два часа после захода солнца, когда праздничные церемонии еще не начинались. Чем ближе я подходил к зданию, тем гуще становилась уличная толпа. В одном месте я увидел музыкантов: перед большой кофейней два изящных женоподобных греческих мальчика (гинки) с ниспадавшими на плечи длинными волосами танцевали под аккомпанемент мандолин, на которых играли их соотечественники. Их окружила толпа восхищенных турок и несколько египтян. Эти мальчики танцевали здесь и в предыдущую ночь и, как мне рассказывали, до того обнаглели от своего успеха у публики, что, никого не стесняясь, открыто утащили стоявшую на улице корзину с виноградом.

В мечети было куда больше людей, чем обычно и чем во все предыдущие ночи, но огней было ненамного больше, чем порой бывает в английских церквах, а канделябры и лампы были самые обыкновенные. В главном помещении мечети непрерывно раздавался какой-то беспорядочный шум и грохот, но пока что не происходило ничего такого, что обычно сопутствует большому религиозному празднику, да и потом тоже почти ничего такого не было. Среди посетителей я увидел много турок и кое-кого из своих знакомых. Сначала я присел отдохнуть вместе с моим другом, книгопродавцем, и с несколькими дервишами из его ордена, которые собирались совершить зикр с ним во главе. Они угостили меня кофе, за что я должен был отплатить, дав пиастр муншиду. Вскоре они начали свой зикр, во всех отношениях подобный тому, который [359] я уже описал в связи с мулидом пророка. Я встал, чтобы посетить усыпальницу и побродить по мечети. В куббе собралось много дервишей, которые сидели и читали молитвы, образуя соответствовавший размерам помещения квадрат с промежутком только в том месте, где стояла усыпальница. Когда я вернулся в главное помещение мечети, там было заметно большое волнение. Толпа любопытных возрастала, послышались крики: «Hacpaнu! Кафир!» («Христианин! Неверный!») Я подумал, что в ком-то из посетителей опознали христианина и скандал неминуем, но стоявший рядом со мной человек объяснил мне, что этими словами один мусульманин ругал другого, своего обидчика. Из куббы прибежал служитель мечети с палкой в руке и быстро восстановил порядок, но мне так и не удалось выяснить, выгнал ли он обоих или хотя бы одного из нарушителей спокойствия, и я счел наиболее для себя разумным в дальнейшие расспросы не пускаться. У входа в куббу группа верующих очень громко и согласованно читала уже упомянутую мною книгу Далаиль. Постояв несколько минут и послушав их, хотя в смешении голосов мне трудно было различать слова, я вернулся туда, где совершался зикр, при начале которого присутствовал.

Вскоре после этого я услышал громкие звуки тамбурина, раздававшиеся с другого конца мечети, где собрались дервиши секты исавийа, чтобы совершить радение, составлявшее самое примечательное событие этой ночи. Я сразу встал и пошел туда. Мой друг, книгопродавец, оставил свой зикр и пошел вслед за мной. Неожиданно я услышал его крик: «Эфенди! Побереги свой кошелек!» Почти тут же я почувствовал, как кто-то несколько раз дернул меня за штаны (позже я обнаружил в них большую дырку, которую, по-видимому, прорезали каким-то острым инструментом в поисках кошелька, ибо, когда мечеть полна народа, как было в ту ночь, воры забираются и в этот священный дом ¹). Я уже почти потерял надежду подойти к дервишам исавийа, когда мой слуга, которого я взял с собой в мечеть, чтобы он держал мои туфли, крикнул окружавшим нас людям: «Разве вы не знаете, кого толкаете?» — и мне немедленно дали пройти. Было уже около трех часов после захода солнца.

Но прежде чем описывать радение исавиев, я должен упомянуть о том, что почти все они магрибинцы, т.е. арабы из Северной Африки, к западу от Египта. Свое наименование этот орден получил от первого шейха — магрибинца Сиди Мухаммада бен Исы ². Их радения необычны и весьма примечательны. Мне очень хотелось стать свидетелем этой церемонии, и мое желание исполнилось, хотя, как мне говорили, в Каире уже несколько лет не бывало таких радений.

Я увидел человек двадцать дервишей в разных одеждах. Они сидели на полу, плотно сдвинувшись и образуя круг, у передней стены здания и били в большой тар (тамбурин), более фута шириной, отличающийся от обычных инструментов подобного рода [360] отсутствием звенящих металлических пластинок. У двоих были обычные маленькие тамбурины, а у остальных — базы (маленькие литавры). Перед этим кругом оставалось свободным довольно большое пространство — значительно большее, чем то, которое занимал сам круг. Толпа не заходила сюда, оставляя место для других дервишей этого же ордена. Вскоре составлявшие круг дервиши забили в тамбурины, а шестеро других начали весьма странный танец, время от времени восклицая: «Аллах!», а иногда: «Аллах маулана!» («Аллах — наш Господь!») В их танце, казалось, не было никакой закономерности: каждый изображал из себя безумца, то сгибаясь, то выпрямляясь, то кружась, то делая странные жесты руками, то подпрыгивая и время от времени вскрикивая. Короче говоря, если бы постороннему наблюдателю не объяснили, что эти танцующие дервиши совершают религиозное действо, которое считается невольным следствием экстатического состояния, у него бы создалось впечатление, что они просто стараются превзойти друг друга в шутовстве, на эту же мысль могла навести и их одежда. На одном дервише был кафтан без рукавов и без пояса, а на голове, по-видимому, не бритой в течение недели, вовсе ничего не было; на другом — маленькая белая шапочка, но зато он был обнажен до пояса и одет лишь в пару свободных шаровар. Эти два дервиша играли главную роль в радении. Первый, тощий брюнет средних лет, несколько минут танцевал свой странный танец, который становился все более диким и ни на что не похожим, а потом бросился в середину круга, образованного его братьями по ордену, которые били в свои тары. Там стояла небольшая медная жаровня, наполненная раскаленными угольями. Дервиш схватил кусок горящего угля и положил его в рот, потом проделал то же самое еще с одним куском, и еще с одним, и еще, пока не набил рот до отказа, а потом не спеша разжевал эти горящие уголья, каждый раз широко разевая рот и показывая его содержимое. Примерно через три минуты он все это проглотил, не обнаруживая ни малейших признаков боли, напротив, и во время всей этой процедуры, и после нее он казался еще более оживленным, чем ранее. Второй дервиш, тот, который танцевал полуголым, удивительно красиво сложенный и подвижный, был, казалось, в расцвете лет. Протанцевав ненамного дольше, чем первый, он пришел в такое неистовство, что один из братьев стал удерживать его, но он высвободился и, кинувшись к жаровне, выхватил один из самых больших горящих угольев и засунул его в рот. Примерно две минуты он держал рот широко открытым, и каждый раз, когда он вдыхал, казалось, будто уголь раскалялся почти добела, а когда выдыхал, из его рта сыпалось множество искр. После этого он разжевал и проглотил уголь, а потом возобновил свой танец. Примерно через полчаса дервиши прекратили радение, чтобы передохнуть.

Еще до того, как начался этот перерыв, ближе к центру мечети другая группа дервишей той же секты начала свой зикр, и я стал смотреть его. Расположились они в том же порядке, что и первая [361] группа, примерно столько же человек с тамбуринами образовали круг, но танцоров было человек двенадцать, а моментами и того меньше. Один из них, высокий человек в темном шерстяном одеянии, с непокрытой бритой головой, взял с жаровни, которую подавали танцующим, как будто это было блюдо с лепешками или цукатами, большой кусок пылающего угля, зажал его зубами и держал так в течение некоторого времени, а потом переместил на язык и, широко открыв рот, не менее двух минут бурно вдыхал и выдыхал, показывая внутренность своего уподобившегося печи рта и изрыгая искры, так же как это делал дервиш из первой группы, но обнаруживая при этом меньше возбуждения. Разжевав и проглотив уголь, он присоединился к кругу игравших на тамбурине дервишей и сел почти у моих ног. Я внимательно наблюдал за ним, но не усмотрел в нем ни малейших признаков болевых ощущений. Примерно через час после начала этих удивительных действ обе группы дервишей сделали перерыв для отдыха, и, поскольку больше ничего примечательного в мечети не происходило, я ушел оттуда ³.

Иногда в этих случаях исавии поедают не только огонь, но и стекло. Один из них, хаджж Мухаммад ас-Саляви, человек огромного роста, исполнявший в мечети аль-Хасанейн обязанности факельщика и умерший несколько лет назад, был одним из самых знаменитых пожирателей стекла, а также славился другими деяниями. Говорят, что часто, приходя в особо экстатическое состояние, он подпрыгивал к длинным деревянным стропилам над колоннами мечети, отстоящим на шестьдесят, а то и более футов от пола, и перебегал по ним с одной на другую, а затем, послюнявив свой палец, ударял себя по руке и вызывал этим кровотечение, которое потом таким же образом останавливал.

Во время празднества зикры продолжаются до утра. Многие мусульмане проводят ночь в мечети и спят на циновках, нередко случаются там и кражи. Посмотрев радения исавиев, я вернулся домой и обнаружил на своей одежде не менее восьми вшей.

На следующую ночь я не видел ничего интересного, если не считать того, что мой друг, книготорговец, который снова возглавлял зикр, усердствуя в своем желании выдать меня за мусульманина (или, быть может, просто чтобы совершить доброе дело), без моего согласия во всеуслышание предложил четырем фии продекламировать по моей просьбе Коран (всю книгу, хатму) во имя сейидна ⁴-ль-Хусайна. Мои возражения могли бы вызвать подозрения, поскольку в дни этого праздника состоятельные мусульмане обычно заказывают такое чтение. Поэтому хатма состоялась, все четыре фии поочередно читали свои части, что заняло весь день и весь вечер, всего около девяти часов. Когда чтение завершилось, меня назвали по принятому мною восточному имени в качестве инициатора этого благочестивого труда.

В понедельник все циновки, кроме нескольких, на которых расположились группы фии, нанятые для чтения Корана, были убраны. [362] В этот день в мечети побывало огромное количество народа, как мужчин, так и женщин. Это были в основном люди, желавшие снискать приносимое таким посещением благословение и в то же время избегнуть еще большего столпотворения и сумятицы, какие бывают обычно на следующий день — день мулида. Вечером толпы людей заполнили улицы вокруг мечети, а вскоре после захода солнца в некоторых местах было даже трудно пройти. Улицы были ярко освещены, многие лавки открыты.

Эта ночь была также ночью мулида султана ас-Салиха из династии Аййубидов, которого обычно считают вали и о котором люди невежественные говорят, будто он носил дильк, зарабатывал на пропитание плетением корзин из пальмовых листьев (хус) и не брал на свои нужды никаких денег из казны. Гробница ас-Салиха примыкает к его мечети, находящейся на Наххасине (рынке для продажи медных изделий), составляющем часть главной улицы города, неподалеку от мечети аль-Хасанейн. Этот рынок был освещен множеством ламп, большинство лавок было открыто, и в каждой из них вместе с владельцем сидело не менее трех человек.

Жители Каира глубоко почитают ас-Салиха, однако его мечеть и гробница пребывают в запустении и постепенно разрушаются. Когда я подошел к входу, меня окружили хаммали и сакка, уговаривая уплатить им за то, чтобы они раздали содержимое ибрика или кирбы во имя ас-Салиха. Я вошел в мечеть в туфлях (видя, что так делают другие), но снял их при входе в помещение, где находится гробница. Это квадратный зал под куполом, а в центре, над могилой, установлен продолговатый надгробный камень, окруженный деревянными перилами. В этом обнесенном перилами пространстве (максуре), у изголовья надгробного камня, стоят четыре восковых свечи, а с противоположной стороны — три; они покрыты оболочкой из штукатурки и напоминают каменные столбы с округлыми верхушками. Свечи раскрашены широкими горизонтальными красными полосами наподобие чередующихся линий кладки на внешних стенах большинства каирских мечетей. Вероятно, первоначально количество свечей перед максурой и позади нее было одинаковым, потому что сзади есть место, которое, по-видимому, было занято еще одной свечой. Говорят, что эти свечи были присланы римским папой или французским королем в подарок ас-Салиху, а тот, будучи вали, сразу понял, что они наполнены порохом. Поэтому он и приказал поместить их в оболочку из штукатурки. Согласно другой версии, эти свечи были посланы в дар специально для гробницы несколько лет спустя после смерти ас-Салиха, который будто бы явился во сне смотрителю гробницы и сообщил ему, что свечи наполнены порохом. Помещение, в котором находится усыпальница, было скудно освещено и казалось очень старым и запущенным. Пол ничем не был покрыт. Когда я вошел, двое служителей повели меня к дальнему концу максуры, ж один из них продиктовал мне Фатиху и формулу молитвы, [363] которую я упоминал, рассказывая о праздновании дня ашура, а второй каждый раз говорил: «Аминь!». Потом первый служитель выразил желание, чтобы я прочитал вместе с ними Фатиху вторично, и дал мне пять маленьких хлебных шариков с гробницы сейида аль-Бадави. За это они получили полпиастра. Другой служитель отворил передо мной дверь максуры, оказав мне этим честь, в ответ на которую я должен был дать и ему какую-нибудь мелочь.

Посетив гробницу ас-Салиха, я отправился по хорошо освещенным и предельно забитым толпами народа улицам (хотя это и не была еще главная ночь праздника) в мечеть аль-Хасанейн.

Внутри мечети толпа мало чем отличалась от уличной, я заметил там множество детей, некоторые из них играли, кричали и бегали друг за другом. Повсюду в мечети фии читали Коран, а в середине главного помещения дервиши, став в круг, совершали зикр. Я с трудом пробился к куббе, чтобы обойти вокруг усыпальницы. Там большая группа верующих читала Коран. Покинув мечеть, я провел около полутора часов на улице, слушая шаира.

Во вторник, последний и главный день праздника, в мечети аль-Хасанейн и вокруг нее народу было еще больше, чем в предыдущие дни; на каждом суке, перед каждой вакалей и даже над дверьми большинства домов горожан из высшего и среднего сословий были повешены лампы, которые предстояло зажечь на следующую ночь — ночь мулида. На улицах было поразительно много нищих, просивших милостыню во имя сейидна-ль-Хусайна. Сидя примерно в течение часа в одной из лавок на главной улице, я устал повторять: «Да поможет тебе Аллах!», «Да пошлет Аллах тебе пропитание!» Казалось, почти все жители столицы вышли на улицы. Тогда выяснилось, что почти все каирские турки проживают в окрестностях аль-Хасанейн. Это был как раз тот день, когда полагается посещать гробницу аль-Хусайна, ибо считается, что весь этот день и всю следующую ночь там присутствует пророк, который смотрит на своих последователей, пришедших благочестиво поклониться гробнице его внука. И все-таки большинство людей высокого звания предпочитают приходить сюда накануне или в любой другой день праздника. Я же, напротив, пришел сюда именно в этот день, рассчитывая увидеть большую толпу, которая их отпугивала. Я вошел в куббу незадолго до захода солнца и был поражен, увидев, что мне расчищают путь и я могу легко пройти к усыпальнице. Служитель мечети поставил меня у двери в максуру, продиктовал мне те же отрывки из Корана, что и в день ашура, и дал пригоршню из четырнадцати шариков хлеба сейида аль-Бадави. Но не успел он это сделать, как меня со всех сторон сдавили просители, так что я едва мог дышать. Человек, который продиктовал мне молитву, просил дать причитавшийся ему за это пиастр, другой сказал: «Я прочел для тебя суру Йа син, о ада», третий: «О эфенди, я служитель максуры», остальные были обыкновенные нищие. Теперь я понял, что турки с полным основанием предпочитали приходить сюда в другой день. Самый назойливый из [364] просителей, кому вообще ничего не полагалось, протиснулся за мной в мечеть, а потом на улицу, потому что я уже роздал все, что у меня было, и более того, что в таких случаях принято. Меня пригласили сесть на мастабу расположенной против мечети лавки, чтобы прийти в себя после всей этой толкотни. В мечети я не заметил ничего примечательного, кроме толчеи, сумятицы и сонмищ нищих — мужчин, женщин и детей. Вечером мечеть все еще была до предела переполнена, и там не происходило ничего, кроме посещения гробницы, чтения Корана и двух-трех зикров. На улицах еще долго после полуночи толпилось больше народа, чем когда-либо, и благодаря освещению все это выглядело очень празднично. Гохаргийа (ювелирный рынок) был ярко освещен светильниками, над ним был натянут большой навес. Минареты больших мечетей также были освещены. Открыты были не только лавки, торговавшие съестным, кофе и шербетом, но и многие другие. В некоторых из них сидели фии (двое или более), читавшие хатмы. Как и в предыдущие ночи, в разных местах можно было увидеть шаиров, мухаддисов, музыкантов и певцов.

Примерно в середине рагаба ⁵ (седьмого месяца мусульманского года) празднуется мулид сейиды Зейнаб, дочери имама Али и правнучки пророка, это всегда происходит в среду. Празднование обычно начинается за две недели до этого, а главный день — последний, т.е. вторник. Празднование происходит в квартале около той мечети, в которой, согласно преданию, эта сейида похоронена, — ярко разукрашенного, но не слишком красивого здания на юго-западе столицы ⁶. Предполагаемая гробница, над которой воздвигнуто продолговатое надгробие, покрытое шитым шелком и окруженное бронзовой оградой с установленной над ней резной деревянной решеткой, так же как могила аль-Хусайна, находился в маленьком, но высоком помещении, под куполом. В это помещение по поводу мулида впускают посетителей, чтобы они там молились и совершали обход надгробия. Я только что побывал там в последний (или главный) день праздника. На улице около мечети я видел несколько декламаторов Абу Зайда, хави, курейдати и танцоров, а также карусели и качели. В мечети мне продиктовали молитву, которую по этому случаю полагается произносить после Фатихи, и я получил два маленьких шарика хлеба сейида аль-Бадави. Дверь в огороженное священное место была открыта, но мне сказали, что туда пускают только женщин, поскольку оно считается чем-то вроде гарема, поэтому я удовольствовался обходом, который дался мне не без труда из-за множества посетителей, толпившихся в очень узком проходе между тремя бронзовыми решетками ограды и стенами помещения. Одна приличного вида женщина в том положении, которое делало для нее пребывание в толпе весьма опасным, крикнула мне на обычном для арабских женщин грубом языке, чтобы я посторонился и пропустил ее. Многие подходили ко мне, прося заказать им чтение Корана во имя сейиды, и, стараясь сделать свою просьбу более [365] действенной, присовокупляли к ней молитву: «Да пошлет тебе Аллах исполнение твоих желаний!», ибо мусульмане, приходящие к гробницам или кенотафам святых, обычно обращаются к ним с какой-нибудь конкретной просьбой. Несколько нищих слепцов, сидя на полу, просили милостыню. Циновки убрали, и в мечети можно было увидеть только слонявшихся без дела людей. Когда я вышел на улицу, меня обступили хаммали и сакка, настоятельно требуя, чтобы я оплатил раздачу воды во имя «дочери имама». Принято давать по нескольку фидда одному-двум служителям максуры, читавшим Коран фии, находящимся в мечети нищим и одному из хаммали или сакка. В эти праздничные вечера главными происходившими в мечети действами были зикры, каждый вечер туда прибывали дервиши.

В канун 27 рагаба мусульмане отмечают лейлят аль-миарадж — ночь чудесного вознесения пророка на небеса ⁷. В память об этом событии на одной из северных окраин Каира, за воротами Баб аль-Адави, происходит празднование. В течение трех предшествующих дней шейх аль-Бакри увеселяет многочисленных гостей в своем доме, расположенном в этом квартале. Там же совершаются и зикры. Кроме хави и декламаторов Абу Зайда, которые, как всегда во время праздников, развлекают публику, в эти дни можно увидеть ту поразительную церемонию, которая называется дуса и которую я описал в связи с мулид ан-наби. Дуса происходит на короткой, но довольно широкой улице перед мечетью святого ат-Таштуши на 26-й день месяца, который считается последним и главным днем праздника. Только что я был свидетелем этой церемонии. Была пятница, и шейх ордена саадийа (единственный человек, который, как считается, может совершить это прославленное чудо) в полдень должен был исполнять свои обычные обязанности, читая молитвы и проповедуя в мечети аль-Хасанейн. Из мечети он проехал в процессии к месту совершения дусы, сопровождаемый длинной вереницей дервишей со знаменами и с барабанами, в которые они часто ударяли. Я приехал туда немного позднее полудня и сел на мастабу, которая проходит вдоль фасада мечети ат-Таштуши.

Когда я сидел там и с интересом наблюдал за толпой, привлеченной к мечети тем же любопытством, что и я, мимо меня прошел один почитаемый святой, который незадолго до этого попросил у меня по случаю праздника несколько пиастров на пропитание фии. Увидев меня, он подошел и сел рядом. В ожидании дусы он рассказал мне историю, связанную с сегодняшним праздником. Некий султан ⁸, сказал он, открыто смеялся над историей миараджа, утверждая, что такого быть не могло. Пророк не мог прямо из постели ночью перенестись из Мекки в Иерусалим на звере Бураке, подняться оттуда с ангелом на седьмое небо, вернуться в Иерусалим, а потом в Мекку и найти свою постель еще теплой. Однажды, когда этот султан играл в шахматы со своим вазиром, к нему явился святой ат-Таштуши и попросил разрешения поиграть с ним [366] при условии, что султан в случае поражения выполнит любое приказание святого. Султан согласился и, проиграв, получил приказание погрузиться в бак с водой. Он так и сделал и тут же очутился в удивительно красивом месте в виде прекрасной женщины с длинными волосами и очень привлекательной во всех отношениях. Он, вернее, теперь уже она вышла замуж за царского сына, родила ему подряд трех сыновей, а затем вернулась в бак. Выйдя из него, султан рассказал вазиру о том, что с ним произошло. Святой напомнил ему о его недоверии к правдоподобию миараджа, тогда султан уверовал в это чудо и стал добрым мусульманином. Поэтому миарадж всегда празднуется вблизи мечети, где похоронен ат-Таштуши, здесь же празднуется и его мулид.

Вскоре после того как святой закончил свой рассказ, через час с четвертью после полудня, появилась процессия шейха саадиев. Находящиеся впереди люди, в основном дервиши из его ордена (я не сумел сосчитать, сколько их было, но, по-видимому, больше ста человек), легли на землю, прижавшись друг к другу как можно теснее, так же как в день мулид ан-наби, и непрерывно повторяли имя Аллаха. По их телам пробежало множество дервишей (лишь немногие сняли свою обувь); одни били в маленькие барабаны, другие несли черные флаги ордена рифаийа (отцовский орден саадиев), двое несли шалиш ⁹ (шест примерно в двадцать футов длиной, похожий на большую палку от флага, служивший главным знаменем саадиев, с большим медным конусообразным наконечником). Затем проследовал шейх на той же серой лошади, на которой он ехал в день мулид ан-наби. На нем была светлосерая, подбитая горностаем мантия и черный или почти черный мукля, т.е. особого вида большой тюрбан, отличающий людей духовного звания. Он проехал по простертым на земле людям, непрестанно что-то бормоча. Его лошадь вели два человека, ступавшие по головам и по ногам лежавших на земле дервишей. Один раз лошадь стала на дыбы и понесла, чуть не наступив сразу на несколько голов. Она тяжело ступала по телам, высоко поднимая ноги. Потом шейх вошел в дом шейха аль-Бакри, о котором речь шла выше. Никто из людей, по которым прошла лошадь, не обнаруживал признаков увечий, многие смеялись, вставая на ноги, но один стал мальбусом или просто был охвачен возбуждением, и хотя он не держался за спину, как это делал бы покалеченный лошадью человек, но, казалось, был на грани обморока, а по лицу его катились слезы. Возможно, он был ранен и старался это скрыть. После дусы мой благочестивый друг настоял на том, чтобы я вместе с тремя фии пошел в его дом, расположенный поблизости. Он отвел нас в маленькую верхнюю комнату, устланную старым ковром, на котором лежали подушки. Здесь фии и я громко прочитали Фатиху. Затем один из фии очень мелодично пропел примерно половину второй суры Корана, а другой закончил ее. Потом наш хозяин принес табуретку и поставил на неё поднос с тремя большими блюдами айш би-ль-ляхм. Это рубленое мясо, [367] прожаренное с маслом, приправленное тахиной (сезамом, из которого выжато масло), уксусом и нарезанным луком и запеченное в лепешки из квашеного теста. Я сел за эту трапезу с тремя фии, а наш хозяин нам прислуживал. Четвертый фии пришел и присоединился к нам во время обеда. Когда мы поели, фии прочитали Фатиху для хозяина, а затем для меня и ушли. Вскоре и я последовал их примеру.

В лейлят аль-миарадж, между двумя и тремя часами после захода солнца, шейх аль-Бакри возвращается в свой дом в аль-Азбакийе в процессии, впереди которой движется толпа дервишей и людей с миш’алями. В эту ночь минареты больших мечетей бывают освещены.

В первую или вторую среду шаабана (восьмого месяца мусульманского года), чаще в первую, если только она не приходится на первый или второй день месяца, начинается празднование мулида имама аш-Шафии, которое заканчивается в канун четверга на следующей неделе. Празднество происходит на большом кладбище, именуемом Карафа, расположенном в пустыне, к югу от столицы. Там похоронен имам. Поскольку он был основателем толка, к которому принадлежит большинство жителей Каира, на его мулид сходится множество людей. Празднование проходит так же, как и во время мулидов других великих людей. В субботу, за несколько дней до последнего и главного дня, совершается дуса. В последний день, среду, посетителей особенно много, а в последнюю ночь в мечети, где погребен имам, совершаются зикры и прочие церемонии. К высшей точке купола этой мечети прикреплена лодка, в которую раньше в дни мулида клали ардебб (около пяти бушелей ¹⁰) пшеницы и наливали столько воды для птиц, сколько можно привезти на верблюде. Говорят, эта лодка в безветренную погоду иногда поворачивалась и в зависимости от положения, которое она занимала, предсказывались различные дурные или хорошие события, например изобилие или недород, смерть какого-нибудь великого человека и т.д.

За мулидом имама следует еще несколько праздников этого рода, но мы уже описали наиболее популярные из них, а церемонии на всех мулидах примерно одинаковы.

Мусульмане особенно почитают праздник, именуемый «ночь середины шаабана» {лейлят ан-нусф мин шаабан), приходящийся на 15-й день этого месяца, веря, что именно в эту ночь определяется судьба каждого человека на ближайший год. Считается, что в раю растет сидр (дерево лотоса); его название — шагарат аль-мунтаха ¹¹ — связано главным образом с тем, что это дерево, как говорят, находится на краю, т.е. в самой высшей точке рая, и имеет столько листьев, сколько людей живет на земле; на листьях написаны имена всех живущих, на каждом имя одного человека, его отца и матери. Предание гласит, что в упомянутую выше ночь, вскоре после захода солнца, это дерево сотрясается и листья с именами тех, кому предстоит умереть в течение следующего за этой [368] ночью года, падают. Если человеку предстоит умереть очень скоро, его лист падает почти совсем увядшим, лишь небольшая часть его еще сохраняет зеленую окраску; если же он должен умереть позднее, зеленый цвет сохраняет большая часть листа, соответствующая части года, которую ему еще суждено прожить. Поэтому серьезные и религиозно настроенные мусульмане придают этой ночи особое значение и торжественно отмечают ее, погружаясь в молитвы. Для этого случая существует специальная форма молитвы, которую совершают немедленно после обычной вечерней молитвы. Тот, кто может, читает ее без подсказки, как правило, в мечети. Другие собираются для этого в мечети и нанимают фии, который им помогает, поэтому в ночь середины шаабана в мечеть приходит много фии. Каждый из них молится во главе группы верующих. Сначала он читает суру Йа син, а затем поднимает руки перед лицом, как при обычной молитве, то же самое делают и другие молящиеся, затем читает ду’а (молитву), повторяя одно, два или три слова, которые остальные повторяют вслед за ним. Молитва эта звучит так: «О Аллах, о Ты, Всемилостивый, кто не нуждается ни в чьей милости, о досточтимый господин Великодушия и Щедрости, нет божества, кроме Тебя, опора тех, кто ищет в Тебе прибежище, помощник тех, кто обращается к Тебе за помощью, надежда страшащихся! О Аллах, если Ты записал в Твоем обиталище, в матери книги ¹², что мне суждены голод, несчастья и неудачи, вычеркни по милости своей уготованные мне беды и несчастья и утверди меня в Твоем обиталище, в матери книги, счастливым, обеспеченным и обращенным к добру, ибо Ты сказал (и Твое речение истинно), в Твоей Книге, данной в откровении посланного Тобою пророка: “Стирает Аллах, что желает; и утверждает; у Него — мать книги". О мой Господь, в самом великом откровении, [которое ниспосылается] в почитаемую ночь в середине месяца шаабан, “в течение которой разделяется всякое мудрое повеление" ¹³ и утверждается, удали от меня все бедствия, известные мне и неизвестные и ведомые Тебе лучше, ибо Ты Всемогущий и Всемилостивый. И благослови, о Аллах, нашего господина Мухаммада, нашего неграмотного пророка ¹⁴, и его семью, и его сподвижников и спаси их». Повторив эти слова, каждый верующий обращается к богу со своей мольбой.

Ночь, в которую начинается рамадан (девятый в году, месяц поста), называется лейлят ар-руйа («ночь наблюдения за новой луной»). Накануне днем несколько человек отправляются в пустыню, в такое место, где воздух особенно чист, чтобы наблюдать там восход молодой луны, ибо пост начинается на следующий день после появления молодой луны или, если луну не видно из-за облачности, по истечении тридцати дней после начала предыдущего месяца. Для объявления поста достаточно свидетельства одного мусульманина о том, что он видел молодую луну. Вечером того дня, о котором идет речь, мухтасиб, шейхи нескольких цехов (мельников, пекарей, забойщиков скота, продавцов мяса, [369] поставщиков масла и фруктов), а с ними еще несколько человек из этих цехов, музыканты, факиры и солдаты идут от крепости к зданию суда кади и там ожидают возвращения тех, кто был послан наблюдать новолуние, или свидетельства любого мусульманина, который видел молодую луну. Вдоль улиц, по которым они проходят, стоят зрители. Раньше в такой процессии вели несколько нарядно убранных лошадей, но последнее время в ней нет никакой особой торжественности, кроме довольно жалкого военного парада. Процессия лейлят ар-руйа сейчас состоит главным образом из отрядов низам. Впереди и позади каждого такого отряда движутся люди с миш’алями, которые зажигают на обратном пути, а замыкают такую процессию шейх, несколько членов какого-нибудь цеха и факиры, которые все время кричат: «О благословение! Благословение! Благословите пророка! Мир ему!» Интервалы между отдельными группами длятся по нескольку минут. Завершают процессию мухтасиб и его приближенные. Когда в суд кади приходит весть о появлении молодой луны, солдаты и все остальные собравшиеся там мусульмане делятся на несколько групп, одна из которых возвращается в крепость, а другие расходятся в разные части города, провозглашая: «О последователи лучшего из созданных ¹⁵! Пост! Пост!» Если в эту ночь луны не видно, людей оповещают криком: «Завтрашний день из месяца шаабан. Не поститесь! Не поститесь!» Если стало известно о наступлении рамадана, большую часть ночи люди проводят за едой и питьем и веселятся так же, как это бывает в час окончания дневного поста.

Мечети, как и в следующие ночи, освещены внутри, у входа висят лампы, а на галереях — миш’али.

В отличие от других дней года в рамадан на улицах не видно множества прохожих с трубками в руках; вплоть до захода солнца все ходят с пустыми руками или же держат палку, трость или шнурок с четками, однако некоторые христиане теперь не боятся, как бывало раньше, курить в своих лавках на глазах у постящихся мусульман.

По утрам на улицах безлюдно, многие лавки закрыты, но уже в полдень улицы вновь столь же многолюдны, как обычно, и все лавки открыты. Днем постящиеся мусульмане, вообще говоря, очень угрюмы, а по вечерам, после трапезы, необычно оживленны и веселы. Среди живущих в Каире высокопоставленных турок принято в течение всего рамадана появляться днем в мечети аль-Хасанейн, чтобы помолиться и отдохнуть. Кроме того, в эти дни множество турецких торговцев (так называемых тухафгийа) выставляют во дворе майдаа (бассейна для омовения) на продажу множество предметов роскоши в соответствии с потребностями своих соотечественников. Обычное зрелище в этом месяце являют торговцы, читающие в своих лавках Коран или молитвы или же раздающие хлеб беднякам. Перед наступлением вечера и в течение некоторого времени после захода солнца нищие становятся назойливее и шумнее обычного. В это время кофейни [370] заполняет множество простолюдинов, предпочитающих разговляться чашкой кофе и трубкой. Мало кто из бедняков не соблюдает пост, но многие зажиточные мусульмане тайно нарушают его.

Обычно в течение всего рамадана в зажиточных домах через несколько минут после захода солнца в ту комнату, где хозяин дома принимает гостей, вносят табурет для подноса, на котором подается ужин. Поверх этого табурета ставится лакированный поднос, а на него — несколько блюд или больших блюдец с разнообразными угощениями (которые называют нукль): калеными орехами (фундуком), изюмом, очищенными грецкими орехами, сушеными финиками и фигами, очищенным миндалем, орехами в сахаре и сладкими пирожными (кахк). Тут же ставится и несколько кулля (стеклянных чашек) с сахарным шербетом и водой. На случай прихода неожиданных гостей кулля ставят на одну-две больше, чем людей, присутствующих за трапезой. Часто подают немного свежего сыра и лепешку. Готовят и трубки, причем в тех домах, где ожидают прихода множества гостей, принято готовить для них несколько обычных тростниковых трубок. Сразу после призыва к вечерней молитве, который звучит через четыре минуты после захода солнца, хозяин дома и все находящиеся в его комнате члены семьи и друзья пьют по стакану шербета, затем произносят вечерние молитвы, а после этого съедают несколько орехов и пр. и курят трубки. После такой легкой закуски они садятся за обильную, состоящую из мяса и другой снеди трапезу, которую называют фатур. По окончании этой трапезы либо сразу произносят ночные молитвы и некую дополнительную молитву рамадана, называемую ат-тарави, либо сначала курят, а потом молятся. Дополнительная молитва состоит из двадцати ракатов и повторяется между молитвой аша и витром. Мало кто совершает ее вне мечети, где ведет ее имам, а остальные верующие лишь повторяют его движения. Маленькие мечети закрываются в рамадан вскоре после молитв ат-тарави, а большие остаются открытыми до последней трапезы (сухур) или до имсака, т.е. времени, когда должен быть возобновлен пост. Мечети освещены и внутри и у входа все то время, пока они открыты, а минареты — на протяжении всей ночи. Время, в течение которого мусульманину разрешается есть (начиная с захода солнца), колеблется от 11 часов 55 минут до 7 часов 46 минут (на широте Каира) в зависимости от продолжительности ночи. Имсак всегда наступает за двадцать минут до предрассветной молитвы. Таким образом, время поста ежедневно длится от 12 часов 05 минут до 16 часов 14 минут.

В рамадан мусульмане обычно совершают трапезу дома, после чего иногда проводят час, другой в доме друзей. Многие (правда, в основном люди из простонародья) заходят по вечерам в кофейни, либо просто ища общества, либо для того, чтобы послушать декламатора народных романов или музыкантов, которые на протяжении всего этого месяца еженощно развлекают публику во многих кофейнях. Почти всю ночь по улицам ходит множество людей, [371] открыто большинство лавок, в которых продаются шербет и съестное. Таким образом, ночь превращена в день, особенно у людей богатых, которые в большинстве своем спят значительную часть дня. В домах некоторых улемов Каира принято, чтобы каждую ночь рамадана там совершались зикры, а иногда и другие горожане приглашают в рамадан гостей и устраивают для них зикры или хатму.

Каждую ночь рамадана по городу с криками ходят люди, именуемые мусаххирами. Прокричав хвалу перед домом каждого мусульманина, который в состоянии вознаградить их за это, они провозглашают время сухура — последней трапезы ¹⁶. На каждый хатт — маленький квартал Кайра — приходится по одному такому мусаххиру. Он начинает свой обход около двух часов после захода солнца или несколько позже (т.е. вскоре после окончания ночной молитвы), в левой руке он держит маленький барабан, называемый баз или таблят аль-мусаххир ¹⁷, а в правой — маленькую палочку, которой бьет по барабану. Мусаххира сопровождает мальчик, который несет две кандили (маленькие стеклянные лампы) в футляре из пальмовых веток. Вся группа останавливается перед домом каждого состоятельного мусульманина, и мусаххир каждый раз трижды выбивает на своем барабанчике определенную ритмическую фигуру (см. рис. 95), после чего он поет: «Благоденствует тот, кто говорит: “Нет божества, кроме Аллаха”». После этого он снова так же бьет в барабан и добавляет: «Мухаммад — посланник Аллаха. Тот, кто ведет нас по праведному пути». Затем он снова бьет в барабан и продолжает: «Счастливейшей ночи тебе, о такой-то» (называя хозяина дома). Осведомившись предварительно об именах обитателей каждого дома, он таким же образом приветствует их всех, за исключением женщин, упоминая всех братьев, сыновей и молодых незамужних дочерей хозяина — в этом случае он говорит: «Счастливейшей ночи главной из невест ¹⁸ такой-то». После каждого приветствия он бьет в барабан, а произнеся приветствие мужчине (или мужчинам), добавляет: «Да примет Аллах его (их) молитвы, и пост, и благие дела». Заключает он свое приветствие словами: «Да сохранит тебя Аллах, о ты, великодушный, во все года!» Около домов высокопоставленных лиц (а иногда и в других случаях), начав, как описано выше («Тот благоденствует, кто говорит: “Нет божества, кроме Аллаха. Мухаммад — посланник Аллаха. Тот, кто ведет нас по праведному пути”»), мусаххир долго поет рифмованной прозой — сначала молит Аллаха простить его грехи и благословить пророка, а потом приступает к изложению истории миараджа и других чудес, ударяя в барабан после каждой группы слов, вернее, после каждой рифмы. Дом, в котором царит траур, мусаххир [372] пропускает. У домов горожан из среднего сословия он обычно получает два, три или четыре пиастра в день ид, который наступает вслед за рамаданом, а некоторые дают ему какую-нибудь мелочь каждую ночь.

Если рассказ об обязанностях мусаххира, весьма показательный для национального характера мусульман, произвел какое-нибудь впечатление на моего читателя, то продолжение этого рассказа поразит его еще больше. Во многих домах горожан среднего сословия женщины часто заворачивают мелкую монету (пять фидда или более, до пиастра, а то и больше) в кусочек бумаги и бросают ее мусаххиру из окна, причем бумагу сначала поджигают, чтобы видеть, куда она упадет. После этого мусаххир иногда по их просьбе, а иногда по собственной инициативе читает Фатиху и рассказывает этим женщинам небольшую развлекательную новеллу в рифмованной прозе, например историю о двух даррах — ссорах между двумя женами одного мужчины. Некоторые из его историй совершенно неприличны, тем не менее их слушают женщины из уважаемых домов. До чего же несовместимы эти следующие один за другим тексты!

В течение этого месяца прекращаются те призывы с минарета, которые носят название уля и абад, их заменяют другими текстами. Первый, называемый абрар, звучит незадолго до полуночи, за полтора или за полчаса, в зависимости до долготы ночи. Он состоит из следующих стихов Корана ¹⁹: «Ведь праведники пьют из сосуда, смесь в котором с кафуром, с источником, откуда пьют рабы божий, заставляя литься его течением. Они исполняют обеты и боятся дня, зло которого разлетается. Они кормят едой, несмотря на любовь к ней, бедняка, сироту и пленника: “Мы ведь кормим вас ради лика божия; не желаем от вас ни воздаяния, ни благодарности!”». Второй призыв называется салям (приветствие) и состоит из ряда молитв о благословении пророка, таких же, какие читаются перед пятничной молитвой, но не всегда одних и тех же. Этот призыв звучит обычно примерно за полчаса до полуночи. Утренний азан раздается с минарета значительно раньше обычного, предупреждая мусульман о том, что они должны приступить к последней трапезе. Зимой, когда ночи долгие, это происходит примерно за два с половиной часа до имсака, а в короткие ночи — примерно за полтора часа. Кроме этого с дикки больших мечетей примерно за двадцать минут до имсака выкрикивают другой азан — это последнее предупреждение для всякого, кто почему-либо не поел. А в период имсака в этих мечетях микати (сообщающие о часе молитвы и т.д.) или кто-нибудь другой выкрикивает: «Ирфау!» («Убирайте [вашу пищу и питье]!») Примерно за полтора часа до имсака мусаххиры совершают свой обход, чтобы поднять горожан в тех домах, где их об этом просили, и напомнить им о том, что они должны поесть. Они стучат и кричат, пока им не ответят, а привратник каждого квартала делает то же самое у каждого дома своего квартала. Некоторые мало что [373] едят на фатур, считая сухур главной трапезой, другие поступают как раз наоборот или же едят оба раза одинаково. Многие горожане спят примерно полночи.

Некоторые благочестивые мусульмане проводят последние десять дней рамадана в мечети аль-Хасанейн или в мечети сейиды Зейнаб. Одну из этих ночей, обычно 27-ю ночь месяца (т.е. ночь на 27-й день), называют лейлят аль-кадр («ночь Могущества» или «ночь Божественного повеления»). Говорят, что в эту ночь Коран был ниспослан Мухаммаду. Считается, что она «лучше тысячи месяцев» и что на протяжении всей этой ночи вплоть до рассвета спустившиеся на землю ангелы благословляют правоверных. Более того, поскольку все это время небесные врата открыты, считается, что в эту ночь молитвы верующих обязательно должны быть услышаны. Говорят, что в эту ночь соленая вода становится сладкой, и поэтому благочестивые люди, не зная, на которую из последних ночей рамадана приходится лейлят аль-кадр, проводят все эти ночи в торжественном ожидании, ставя перед собой сосуд с соленой водой и пробуя ее время от времени, чтобы проверить, не стала ли она сладкой, что позволило бы им с уверенностью считать эту ночь священной. Однако, как я выяснил, согласно традиции пророк установил, что эта ночь должна приходиться на одну из нечетных дат: 21, 23, 25, 27 или 29-е.

В первые три дня месяца шавваль (десятого, следующего после рамадана) мусульмане отмечают меньший из двух больших праздников, которые, согласно их религии, следует проводить в радости. Этот праздник обычно называется аль-ид ас-сугаййир или, вернее, аль-ид ас-сагыр ²⁰. Связан он с окончанием поста рамадана. Вскоре после восхода солнца в первый день шавваля мусульмане надевают все или хотя бы что-то новое или же свое лучшее платье, мужчины собираются в мечети и, согласно предписанию сунны, совершают молитву двух ракатов, после чего хатыб произносит проповедь. Встречаясь в мечети, на улице или в домах, друзья поздравляют друг друга, обнимаются и целуются. Обычно мусульмане специально ходят друг к другу, чтобы поздравить с этим праздником. Слуги получают в этот день от своих хозяев какую-нибудь обновку и по нескольку пиастров от каждого из приходящих в дом друзей или же сами идут к друзьям дома, чтобы поздравить их и получить подарок. Они посещают и своих бывших хозяев, где их также вознаграждают, а иногда сами несут в дар блюда кахка (сладких пирожных), а в ответ получают сумму, вдвое превосходящую стоимость угощения. В дни ида большинство жителей Каира едят фасих (соленую рыбу), кахк, фатыру (тонкие, свернутые блинчики) и шурайки (нечто вроде сдобных булочек). В некоторых семьях также готовится блюдо, называемое мумаззаза (тушеное мясо с луком, приправленное патокой, уксусом и мукой грубого помола), а хозяин дома обычно приносит для своей семьи орехи и сухие фрукты. Большинство лавок столицы в этот день закрыто, за исключением тех, в которых продают [374] съестное и шербет. Благодаря толпам нарядно одетых людей улицы выглядят весело.

По крайней мере в один из дней этого праздника некоторые или все члены большинства семей, в основном женщины, посещают гробницы своих родственников. Это делается и по случаю другого большого праздника, о котором речь пойдет ниже. Отправляясь посетить гробницы, родственники умерших или их слуги несут пальмовые ветки, а иногда и сладкий базилик (рейхан), чтобы возложить на могилы. Пальмовые ветки разламывают на несколько, частей и кладут их или только листья на гробницы. В эти дни можно увидеть множество женщин с пальмовыми ветками в руках, направляющихся к кладбищам, расположенным в окрестностях города. Кроме того, они имеют при себе — в зависимости от степени обеспеченности — кахк, шурайки, фатыру, хлеб, финики или еще что-нибудь съестное и раздают все это беднякам, собирающимся в эти дни на кладбищах. Иногда вокруг гробницы устанавливается палатка для посетителей ²¹. Они читают Фатиху или, если им позволяют средства, нанимают человека, который сначала читает суру Йа син или же бoльшую часть Корана. Часто несколько фии читают у могилы или на дому весь текст Корана. Мужчины обычно уходят с кладбища сразу после совершения этих обрядов и возложения пальмовых веток или листьев на могилы; женщины же обычно отправляются на кладбище рано утром и возвращаются не раньше полудня. Некоторые из них (но их поведение обычно не одобряется) проводят ночь в палатке у могилы и остаются там до конца праздника или до ближайшей пятницы. Так же поступают и женщины из тех семей, которые имеют свои огороженные места для погребения со строением. Таких участков на общественных каирских кладбищах довольно много, и на многих из них есть вполне пригодные для жилья строения. Говорят, женщины нередко пользуются этой ночевкой в палатках у гробниц для своих любовных интриг. Расположенное в пустыне, неподалеку от северной части столицы, большое кладбище Баб ан-Наср в дни этих двух идов являет собой примечательное зрелище. Сразу за городскими воротами, от которых происходит название кладбища, устанавливают множество каруселей и качелей и большие палатки. В некоторых из них танцовщицы, декламаторы Абу Зайда и другие исполнители увеселяют толпящихся там зрителей. На самом кладбище повсюду виднеются палатки для посетителей могил.

Через два-три дня после описанных празднеств из крепости столицы, где изготовляют для него ткань, выносят кисву — покрывало Каабы ²², которое ежегодно отправляют с большим караваном паломников в Мекку, — и несут в процессии в мечеть аль-Хасанейн, чтобы там сшить, подбить и подготовить к предстоящему паломничеству. Делается оно из грубой черной парчи с вытканными на ней черным шелком кораническими изречениями ²³; те же надписи вытканы золотом на широких поперечных полосах [375] на всех четырех частях покрывала. Я описываю эту процессию кисвы сразу после того, как наблюдал ее 6 шавваля 1249 / 15 февраля 1834 г.

Вскоре после восхода солнца я устроился в лавке книгопродавцев паши на главной улице города, почти напротив входа на базар, именуемый Хан аль-Халили. Эта лавка, как и почти все другие на улице, была заполнена людьми, привлеченными сюда желанием посмотреть процессию. Среди них были и старые и молодые, ибо все египтяне, независимо от положения в обществе и возраста, очень любят всякие зрелища. Но на улицах было меньше народу, чем обычно во время процессии махмаля. Примерно через два часа после восхода солнца мимо того места, где я сидел, провезли на ослах четыре части кисвы и веревки для их закрепления. В убранстве этих ослов не было ничего необычного — ни нарядной упряжки, ни украшений. Вели их обычные феллахи в повседневных синих рубахах. Затем последовала длившаяся примерно три четверти часа пауза, в которую ничто не вносило оживления, кроме прохода нескольких дервишей и двух шутов, которые, завидев в какой-нибудь лавке хорошо одетого человека, останавливались и, чтобы получить вознаграждение примерно в пять фидда, изображали ссору, выкрикивая оскорбления и изо всех сил ударяя друг друга по лицу.

После этой паузы появилось двадцать дурно одетых людей, несущих на плечах длинную деревянную раму, на которую была натянута четверть хизама (тесьмы). Хизам также состоит из четырех кусков; когда их пришивают к кисве, они образуют один сплошной пояс, которым можно опоясать всю Каабу на уровне примерно двух третей ее высоты. Делается он из такой же черной парчи, что и кисва. Золотые надписи на нем выполнены очень тщательно большими красивыми буквами, каждая четверть окаймлена золотой полоской, в местах соединения хизам с большим вкусом украшен зеленым и красным шелком, нашитым на парчу и расшитым золотом. Время от времени то один, то другой из несших раму людей отступал, чтобы попросить вознаграждения у кого-либо из прилично одетых зрителей. Спустя примерно четверть часа после того, как пронесли первую часть хизама, прошло несколько высоких верблюдов, слегка подкрашенных красной хной и покрытых высокими разукрашенными седлами, подобными тем, которые я описал в связи с возвращением махмаля. На каждом верблюде сидели один-два мальчика или одна-две девочки, а на некоторых — кошки. За ними следовали группа балтагийа (едущих впереди), очень хороший военный оркестр (из музыкантов, игравших на разнообразных инструментах, в основном на европейских трубах) и гвардия паши — отряд пехоты, составленный из молодых людей в темной синевато-коричневой форме, в носках и новых красных туфлях.

Потом пронесли буркуа ²⁴ — завесу перед дверью Каабы, — натянув ее на высокую плоскую деревянную раму, закрепленную [376] на спине прекрасного верблюда. Буркуа делается из черной парчи, расшитой, так же как и хизам, золотыми надписями из Корана, но украшена богаче и пышнее и подбита зеленым шелком. Лицевая сторона буркуа была натянута на правую сторону рамы, а зеленая подкладка — на левую. За ней шли дервиши со знаменами и шалишами. Многие из них несли флаги с символом веры («Нет божества, кроме Аллаха, Мухаммад — посланник Его») или с кораническими изречениями, именами Аллаха, пророка и основателей орденов. Несколько дервишей из ордена кадирийа несли сети разных цветов, натянутые на прикрепленные к шестам крючки, — это были рыбаки. Некоторые дервиши все время повторяли имена и эпитеты Аллаха, как во время обычного зикра. Двое вооруженных мечом и щитом людей вели шуточный бой. Один из них был причудливо одет в овечьи шкуры и высокую шапку из овчины, с забавной фальшивой бородой из коротких кусков веревки или шнурка, по-видимому шерстяных, с усами из двух длинных коричневых перьев. Время от времени он притворялся, будто на клочках бумаги, которые подавали ему зрители, пишет фетвы — судебные решения. Писал он концом палочки, которой подгонял лошадь, делая при этом вид, будто, дотрагиваясь до лошади, покрывает эту палочку чем-то вроде чернил. Но самой примечательной в этой процессии была группа дервишей из секты рифаийа, именуемой ауляд ильван, каждый из которых нес в руке железную пику примерно в фут длиной, с шариком из того же металла на толстом конце и с прикрепленными к ней короткими цепочками. Некоторые из этих дервишей делали вид, будто изо всех сил втыкают эту пику себе в глаза, а потом вынимают, не обнаруживая ни малейших следов увечья. Казалось, что они втыкают эти пики в глаза примерно на глубину дюйма. Проделывали они этот фокус очень ловко. Эти факиры принимали пять фидда или даже просто пригоршню табаку как вполне достаточное вознаграждение за демонстрацию своей мнимой чудесной силы. Казалось, окружавшие меня зрители вовсе не подозревали в этом единственном в своем роде действе никакого обмана, и один сидевший рядом со мной весьма сведущий, человек упрекнул меня за то, что я счел все это весьма ловким жульничеством. Большинство дервишей в процессии были рифаии, за ними на лошади следовал их шейх.

Затем провезли махмаль, описанный мною в связи с его возвращением в Каир. Махмаль включают в процессию кисвы для большей торжественности. Большая процессия махмаля, предшествующая отправлению многочисленного каравана паломников, проводится две-три недели спустя. После махмаля пронесли еще одно черное покрывало продолговатой формы, также с золотым шитьем, предназначенное для макама Ибрахима в мекканском храме. За ним проехал турецкий офицер, державший на расшитом платке маленький мешочек из зеленого шелка, шитого золотом, для хранения ключа от Каабы. Замыкал процессию [377] описанный в связи с возвращением махмаля полуголый шейх, который постоянно следует за этой святыней, сопровождая караваны в Мекку и обратно. Он ехал на верблюде и непрерывно вращал головой ²⁵. Во второй половине шавваля (обычно на 23-й день мебяца) из крепости выходит процессия главных должностных лиц и эскорта большого каравана. Вслед за ними провозят махмаль. Это называется процессией махмаля. Ее участники, большинство которых направляются с караваном в Мекку, собираются на двух больших открытых площадях — Карамайдане и Румайле — около крепости и там выстраиваются в предписанном порядке. Поскольку с каждым годом эта процессия становится все менее и менее торжественной, я опишу ее такой, какой видел впервые, во время моего первого пребывания в Египте. Вдоль улиц, по которым она проходила, находились зрители. Некоторые сидели на мастабе у лавок (все они были закрыты), другие стояли на земле. Я занял удобное место около одной лавки на главной улице, по которой проходила процессия, направляясь к воротам Баб ан-Наср. Сначала, примерно через три часа после восхода солнца, провезли пушку. Это было маленькое полевое орудие, предназначенное для того, чтобы подавать сигналы отправления каравана после стоянок. Затем двигались два отряда нерегулярной турецкой кавалерии (дали и туфекджи), примерно пятьсот человек, одетых самым жалким образом и внешне напоминавших разбойников. Затем, примерно через полчаса, проследовало несколько всадников на верблюдах. Каждый из них бил в большие медные литавры (наккара ²⁶), прикрепленные к передней части седла. Другие верблюды с большими подбитыми седлами такого же типа, как те, которые я описывал в связи с возвращением махмаля, следовали за первыми верблюдами без всадников. Все эти верблюды были слегка подкрашены хной в оранжево-красный цвет. К седлам некоторых из них было прикреплено по нескольку свежих, зеленых пальмовых веток, которые стояли наподобие огромных перьев, другие были украшены флажками или колокольчиками, по одному с каждой стороны, некоторые везли мехи с водой, а один верблюд вез хазну — покрытый красной тканью квадратный ящик, в котором хранятся сокровища, предназначенные для оплаты тех расходов на паломничество, которые берет на себя государство. Затем следовали верблюды с поклажей эмир аль-хаджжа (главы паломников). Здесь же везли и новую кисву. После этого опять наступала пауза.

Следующими в процессии были дервиши, они шли, непрестанно вращая головой и повторяя имя Аллаха. С ними вместе шли многочисленные погонщики верблюдов, сакка и подметальщики. Слышались восклицания: «Арафат ²⁷!», «О Аллах!» и «Аллах! Аллах! [Да будет путешествие] благополучным!» Затем опять шли верблюды: одни — с пальмовыми ветками, другие — с большими колокольчиками. Вслед за ними два верблюда (на первом было украшенное флажками седло) несли покрытый красной тканью [378] тахтраван (паланкин) эмир аль-хаджжа. Несколько арабов-бедуинов, в том числе и далиль аль-хаджж (проводник каравана), верблюды и дервиши замыкали эту часть процессии. Наконец показались люди из дома паши, их было человек пятьдесят, хорошо одетых, верхами, и с ними множество других должностных лиц, с ружьями и палками с серебряными наконечниками, глава далилей с помощниками и другая группа приближенных паши, лиц менее высокопоставленных, также верхами. За ними шли придворные в кафтанах из золототканой парчи и два обнаженных до пояса меченосца с маленькими круглыми щитами в руках. Они часто останавливались и начинали сражаться между собой, время от времени получая вознаграждение от кого-нибудь из зрителей. Эту группу также замыкали дервиши и погонщики верблюдов, повторяя упомянутые выше восклицания.

Спустя некоторое время послышались звуки барабанов и дудок и промаршировал большой отряд низам — регулярной армии. Вслед за ними проследовал вали (глава полиции) с несколькими своими служащими, приближенные эмир аль-хаджжа, сам эмир, три кятиба (писца), отряд магрибинских всадников и трое «мубаллигов горы» в белых с золотой нитью абайах (шерстяных плащах). Их обязанность заключается в том, чтобы повторять определенные слова хатыба (проповедника) на горе Арафат. Затем снова появились большие группы погонщиков верблюдов, подметальщиков, сакка и пр.; многие из них выкрикивали те же слова. Среди них ехали имамы четырех ортодоксальных толков, по одному от каждого.

Дальше двигалось несколько групп дервишей из различных орденов с такими же высокими знаменами и флагами, какие я описал в связи с процессией кисвы. Дервиши ордена кадирийа кроме шестов с разноцветными сетями несли еще длинные пальмовые прутья в виде удочек. Впередиидущие каждой группы били в литавры и играли на гобоях и других инструментах. За ними шли ремесленники различных цехов во главе со своими шейхами. Далее двигалось несколько верблюдов и, наконец, махмаль. Многие из находившихся на улице людей кинулись к нему, чтобы дотронуться до него руками, которые они потом целовали, а многие женщины, наблюдавшие за процессией из-за зарешеченных окошек, спускали свои шали или покрывала, чтобы прикоснуться ими к святыне. Сразу за махмалем ехал на верблюде тот самый полуголый и вращающий головою шейх, который всегда следовал за ним — и при возвращении в Каир, и во время процессии кисвы.

Раньше эта церемония проходила с гораздо большей торжественностью, особенно во времена мамлюков, которые сопровождали махмаль, разодевшись в самые богатые одежды, демонстрируя свое лучшее оружие и обмундирование и всячески соревнуясь друг с другом в роскоши. Тогда перед махмалем двигалась группа дервишей-саадиев, пожиравших живых змей. [379]

Махмаль и поклажа эмира обычно на два-три дня задерживаются в долине Хасва, к северу от столицы, а потом направляются к Биркат аль-хаджж (Озеро паломников), находящемуся примерно в одиннадцати милях от города, и остаются там в течение двух дней. Эта стоянка и служит главным местом встречи пилигримов. Караван обычно отбывает оттуда 27 шавваля. Путешествие в Мекку занимает тридцать семь дней. Путь лежит по каменистым и песчаным пустыням с редкими оазисами. Чтобы смягчить трудности путешествия, караван движется очень медленно, в основном по ночам, отправляясь в путь примерно за два часа до захода солнца и останавливаясь на следующее утро вскоре после восхода. Паланкины, которыми пользуются пилигримы, я уже описал в связи с возвращением каравана. Большинство турецких паломников, да и многие другие, предпочитают путь на аль-Кусайр или ас-Сувайе ²⁸ и Красное море и отправляются из Каира на два-три месяца раньше большого каравана.

10 зу-ль-хигга (последнего месяца года) начинается большой праздник аль-ид аль-кабир ²⁹, который, как и в прошлом, длится три-четыре дня и сопровождается примерно теми же церемониями. Все надевают нарядные или новые одежды, однако новое платье более принято надевать на малый ид. В первый день, вскоре после восхода солнца, в мечети, как и в дни других праздников, совершаются молитвы, большинство мусульман посещают друг друга с поздравлениями и подарками (обычно менее щедрыми) слугам. О жертвоприношении, которое совершают паломники в первый день, говорилось в главе 3. Эту обязанность выполняют почти все, кто имеет такую возможность. В течение нескольких предшествующих этому празднику дней в столицу сгоняют стада овец и множество буйволов, чтобы продавать их для жертвоприношения. В дни большого ида также принято посещать могилы, но этот обычай я уже описал. Во многих отношениях так называемый малый праздник отмечается значительно веселее, чем так называемый большой праздник; в эти дни все, кто располагает достаточными средствами, готовят блюдо, называемое фатта: говядину или другое мясо (мясо жертвы) варят, режут на мелкие кусочки, кладут на разломленную и политую мясным бульоном и небольшим количеством уксуса хлебную лепешку, приправляют обжаренным в небольшом количестве растопленного масла чесноком и слегка посыпают перцем.

Комментарии

1. Иногда в этой мечети кражи случаются и в другие дни, как это недавно произошло с одним моим другом. «Я пошел в мечеть помолиться, — сказал он, — и, поставив рядом туфли, наклонился на краю майдаа, чтобы совершить омовение. На мои слова: “Я собираюсь исполнить божественное повеление, совершая вуду” — кто-то позади меня ответил: “А я собираюсь забрать эту пару прекрасных туфель”. Я оглянулся: рядом стояла пара старых, изношенных туфель. Мои же исчезли».

2. Именем Иса в Коране и в других священных книгах называют Иисуса, оно часто встречается у мусульман, поскольку они признают и глубоко почитают Мессию. Арабоязычные христиане называют нашего господа вернее: Йасуа.

3. Действа Ричардсона, описанные в воспоминаниях Эвелина (изд. 8-е, с. 375-376), по-видимому, превосходили то, что делали эти дервиши.

4. Т. е. «нашего господина».

5. К этому времени в Египет начинают прибывать турецкие паломники на своем пути в Мекку.

6. Эта мечеть была заложена незадолго до вторжения французов, а закончена вскоре после их ухода из страны.

7. Он якобы был переносен из Мекки в Иерусалим, а оттуда вознесся на небеса, где разговаривал с богом, после чего в ту же ночь вернулся в Мекку.

8. Речь идет о халифе аль-Хакиме. Прежде я уже слышал эту историю, но в ином варианте.

9. Вернее, галиш, или джалиш.

10. 1 бушель = 36,368 л. — Примеч. пер.

11. Согласно Тафсир аль-Джалалейн (известный комментарий к Корану, начатый Джалаль ад-Дином аль-Махалли и завершенный Джалаль ад-Дином ас-Суйути в XV в. и поэтому названный комментарием двух Джалалей. — Примеч. ред.), сидрат аль-мунтаха («лотос крайнего предела», Коран LIII, 14) — это «дерево лотоса, за которое не может пройти ни ангел, ни кто-либо другой».

12. Обычно считается, что здесь имеется в виду таблица, на которой, согласно преданию, записаны подлинник Корана и все повеления Аллаха, но мне говорили, что «подлинник» (или буквально «мать») книги — это божественное знание, или предвидение. См.: Коран XIII, 39.

13. Коран XLIV, 3.

14. Мухаммад гордился своей неграмотностью как доказательством того, что он был вдохновлен свыше; на его последователей это производило такое же впечатление, какое произвели слова Спасителя на иудеев, которые говорили: «Как Он знает Писания, не учившись?» (Иоанн VII, 15).

15. Т. е. пророка Мухаммада.

16. Отсюда и происходит название мусаххир.

17. Описанный в главе о музыке.

18. В Египте молодых девушек часто называют «невестами».

19. Коран LXXVI, 5-9.

20. Арабы его также называют ид аль-фитр («праздник разговенья»), а турки — рамазан байрам.

21. Войдя на кладбище и подойдя к могиле, полагается произносить пожелание мира, как это описано в главе 10, где речь идет о посещении гробниц и усыпальниц святых. При входе эти слова обращены ко всем, при приближении к могилам — к тем, кто там похоронен.

22. Кааба — это особо почитаемое мусульманами сооружение в центре мекканского храма. По форме это почти куб. Высота его несколько более тридцати футов, ширина каждой стороны примерно такая же или несколько больше. Это не совсем прямоугольник и не совсем равносторонняя фигура. Черное покрывало лежит на ней почти весь год, потом 25 зу-ль-каада снимается, разрезается на части и продается паломникам, а сооружение это остается не покрытым в течение пятнадцати дней; 10 зу-ль-хигга, в первый день большого праздника, на Каабу кладется новая кисва. Внутри Каабы также вешается покрывало, которое обновляется всякий раз, когда на турецкий трон восходит новый султан. Внешнее покрывало необходимо обновлять ежегодно, потому что оно открыто дождям и пр. Поскольку запрещено употреблять материю из чистого шелка, кисву подбивают хлопчатобумажной тканью.

23. Многие из моих мусульманских друзей, при ком мне случалось об этом упоминать, отрицали наличие этих надписей, но, показав им кусок кисвы, я доказал свою правоту. Я говорю об этом, чтобы показать, что пишущего о подобных вещах человека всегда можно обвинить во лжи, ссылаясь на авторитеты, которые вполне могут казаться неоспоримыми.

24. Простонародье часто называет ее «покрывало сейиды Фатимы», потому что считается, что Фатима Шаджарат ад-Дурр, жена султана ас-Салиха, первая послала такую завесу на дверь Каабы.

25. Через несколько дней я отправился в мечеть аль-Хасанейн, чтобы осмотреть кисву и другие упомянутые выше предметы и придать своему описанию максимальную точность и полноту. Я получил разрешение рассматривать их сколько мне заблагорассудится. За это и за обрезок от кисвы примерно в пядь длиной и шириной я заплатил небольшое вознаграждение,

26. Они описаны в главе о музыке.

27. Арафат — название горы, которая является одним из основных объектов паломничества.

28. Это правильное произношение названия города, который мы обычно называем Суэц.

29. Его также называют ид аль-курбан («праздник жертвоприношения»), а у турок — курбан байрам.

(пер. В. В. Наумкина)
Текст воспроизведен по изданию: Э. У. Лэйн. Нравы и обычаи египтян первой половины XIX века. М. Восточная литература. 1982