Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ЛЭЙН, ЭДВАРД УИЛЬЯМ

НРАВЫ И ОБЫЧАИ СОВРЕМЕННЫХ ЕГИПТЯН

Глава 24

ЕЖЕГОДНЫЕ ПРАЗДНИКИ

Самые интересные обычаи современных египтян можно наблюдать в Каире во время ежегодных праздников. Я опишу наиболее примечательные из них. Большинство праздников и памятных дат отмечается в определенные дни лунного (мусульманского) года.

Первые десять дней месяца мухаррам (первого в мусульманском году) считаются благословенными, и проводить их принято в радости. Особенно почитается день десятый. В народе эти дни называют ашр, позже мы объясним происхождение этого термина. В главе 11 я уже упоминал об обычае продавать в эти дни так называемый мейа мубарака, долженствующий предохранять от разного рода опасностей и сглаза на протяжении всего года. Я также упоминал, что египтяне считают месяц мухаррам неблагоприятным для брачных союзов.

В месяц мухаррам, особенно в первые десять дней, а более всего именно на десятый день 1, у египетских мусульман принято раздавать посильную милостыню. Многие притворяются, будто подают в эти дни закят — предписанную законом милостыню, но в действительности это делают далеко не все. Подают они кому хотят и что хотят. В эти дни, особенно на десятый день, многие каирские матери, в том числе и из обеспеченных семей, проносят маленьких детей по улицам города на плечах или же нанимают женщину, которая несет за ними ребенка, а сами просят милостыню у всех хорошо одетых встречных. Иногда мать или несущая ребенка женщина, а порой и сам ребенок обращается к прохожему с такими словами: «Мой господин, подаяние ашра». Слово ашр в народе понимают как «десять ночей», хотя мне объясняли, что это искажение от ушр — термина, неточно обозначающего руб аль-ушр (четверть десятой, или одна сороковая), [335] т.е. ту долю денег или имущества, которую мусульманин согласно закону должен раздавать в виде милостыни. Обычно ребенку дают монету достоинством в пять фидда. Иногда собранные таким образом деньги тратят на сладости и пр., но чаще их зашивают в шапочку ребенка, которую он потом носит вплоть до следующего мухаррама, когда, если возраст ребенка позволяет, повторяется та же процедура. Полученные таким образом монеты считаются магическими.

Среди египтянок, особенно жительниц Каира, распространено странное представление о первых десяти днях месяца мухаррам. Они верят, что в эти дни к некоторым людям по ночам приходит джинн (или джинни), и утверждают, будто является он то в обличье сакка, то в виде мула. В первом случае таинственного посетителя называют сакка аль-ашр («водонос ашра»), во втором — баглят аль-ашр («мул ашра»). По их представлению, джинн, явившийся в обличье сакка, стучит в дверь спальни и на вопрос: «Кто там?» — отвечает: «Это я, сакка, куда мне вылить содержимое (мехов)?» Поскольку известно, что сакка по ночам не ходят, человек, находящийся в спальне, понимает, кто такой этот ночной посетитель, и говорит ему: «Вылей его в кувшин для воды», а потом выходит из комнаты и видит, что его кувшин наполнен золотом. Еще удивительнее представление о джинне, приходящем в обличье мула. Считается, что он везет полный золотом седельный вьюк, на спине у него — голова мертвеца, а вокруг шеи висит шнурок с круглыми колокольчиками, которыми он звенит, подходя к двери того, кого собирается одарить. Услышав звон колокольчиков, хозяин дома выходит к мулу, снимает с его спины голову мертвеца, вынимает из вьюков привезенное джинном богатство, после чего наполняет их соломой, отрубями или еще чем-либо в этом роде, кладет обратно и вьюки и голову и говорит мулу: «Иди, о благословенный!» Таким образом добрые джинны раздают свой закят. На протяжении всей первой декады мухаррама многие невежественные женщины твердят такую молитву: «О Аллах, пошли мне водоноса ашра!» или: «Пошли мне мула ашра!». Мужчины же, как правило, смеются над этими суевериями.

Некоторые жители Каира утверждают, будто в первые десять ночей мухаррама джинны имели обыкновение принимать обличье смертных и устраивать свои рынки. Для этого они якобы избрали улицу ас-Салиба, в южной части города, где располагались перед древней усыпальницей аль-Худ аль-марсуд (Заколдованный ров). Эта усыпальница помещалась в проходе под лестничным пролетом, ведущим к дверям мечети, примыкающей к древнему дворцу Кал’ат аль-Кебш, который французы вывезли в период своего владычества в Египте и который ныне находится в Британском музее. Считается, что после исчезновения дворца джинны перестали устраивать там свои рынки. Мне говорили, что эти обычаи джиннов были известны лишь немногим, но всякий, кому [336] случалось пройти по улице, на которой они собрались, и купить у них какого-нибудь товару — фиников или каких-либо других фруктов, лепешек, хлеба и т.д., потом обнаруживал, что его покупка обратилась в золото.

Десятый день мухаррама называется йом ашура. Его считают священным по многим причинам: прежде всего потому, что в этот день Адам и Ева впервые встретились после изгнания из рая, а также потому, что в этот же день Ной вышел из ковчега и произошло еще множество других великий событий. Кроме того, древние арабы, жившие до пророка, соблюдали в этот день пост. Но, по мнению большинства современных мусульман, особенно персов, йом ашура свят прежде всего потому, что именно в этот день в битве при Кербеле был убит внук пророка аль-Хусайн. Многие мусульмане соблюдают в этот день пост, а некоторые постятся и накануне.

Говоря о йом ашура, я хочу упомянуть о связанном с этим днем обычае, который я имел возможность наблюдать. Прежде чем выйти на улицу, я обзавелся монетами в пять фидда, чтобы раздавать милостыню ашра. На улицах города я видел множество маленьких детей, в возрасте от трех до шести-семи лет, в основном девочек, которые шли в одиночку, по двое или по трое (иногда их несли матери), и все они просили милостыню. Утром к моему дому подошла небольшая группа слепых факиров, причем один из них нес полусвернутое красное знамя, на котором белыми буквами были выведены имя аль-Хусайна и имена других почитаемых мусульман. Они остановились у моих дверей и пропели просьбу о подаянии. Один из них начал так: «О ты, который имеешь что подать в священный день ашура!» Другие подхватили хором: «Пару зерен пшеницы! Пару зерен риса! О Хасан! О Хусайн!» Эти слова они повторили несколько раз, а получив небольшую монету, пошли дальше, чтобы пропеть ту же просьбу у дверей других домов, но лишь там, где, как им представлялось, можно было ожидать подаяния. В этот день по различным кварталам города ходит множество групп факиров, просящих таким образом милостыню.

Однажды перед полуднем в йом ашура, когда я находился в гостях у моего друга, мне подали блюдо, которое в Каире принято готовить в этот день. Это блюдо называется хубуб, а готовят его из пшеницы, которую предварительно вымачивают в воде в течение двух-трех дней, потом очищают, кипятят и заправляют на огне медом или патокой. Иногда вместо пшеницы берут рис и к нему добавляют миндаль, орехи, изюм и т.д. Обычай готовить это блюдо или другие разнообразные сласти и цукаты связан с одним из хадисов о пророке, в котором говорится, что «того, кто сделает день ашура в своем доме днем изобилия, Аллах будет одарять до самого конца года».

После того как прозвучал призыв к полуденной молитве, я отправился в знаменитую мечеть аль-Хасанейн, где, по преданию, [337] покоится голова мученика аль-Хусайна и где поэтому можно увидеть самую замечательную из церемоний дня ашура. Все ведущие к мечети улицы были заполнены прохожими, среди которых я заметил несколько групп девушек-танцовщиц (гавази). Некоторые из этих девушек танцевали, другие сидели в кружок на главной улице и ели свой обед, приглашая каждого проходящего (восклицая при этом бисмилля 2) присоединиться к их трапезе. Одна из них преградила мне дорогу и не давала пройти, пока я не одарил ее и ее товарок. Вид этих девушек без покрывала, а среди них попадались и весьма привлекательные, одетых с таким расчетом, чтобы платье как можно выигрышнее подчеркивало их формы, едва ли способствовал созданию у проходивших мимо мужчин подходящего для участия в религиозной церемонии настроения. Однако эти воительницы против скромности (должен признать, не всегда соблазнительные) неизменно появляются на улицах Каира и многих других городов Египта в дни всех больших религиозных праздников. По пути в мечеть я уже успел раздать часть заготовленных для детей мелких монет. Остальные мне понадобились у входа в мечеть, где меня окружили водоносы из числа тех, которые снабжают водой прохожих на улицах. Я дал двум таким водоносам двадцать фидда, за что каждый из них должен был наделить содержимым глиняного сосуда, который он нес на спине, бедных прохожих во имя «нашего господина аль-Хусайна». Об этом обычае я говорил в главе о ремесле.

Войдя в мечеть, я был поражен тем, что происходило в ее главном помещении, заполненном посетителями, в основном женщинами из средних и низших слоев общества и детьми, которые создавали такой беспорядок и поднимали такой шум, словно находились не в мечети, а в большой школьной комнате, где играет несколько сот ребят. Дети плакали и голосили, мужчины и женщины громко переговаривались, и посреди всей этой сумятицы женщины и дети приставали к каждому мужчине сколько-нибудь благопристойного вида, требуя подаяния ашра. Редко доводилось мне наблюдать сцены, более непохожие на то, что обычно происходит в мечети. Я был тем более удивлен, что мечеть аль-Хасанейн считается самой священной из всех мечетей Каира. Обычно устилающие пол циновки были убраны, вместо них были разложены остатки старых половиков, между которыми виднелись ничем не покрытые участки пола. От множества босых ног всюду было пыльно и грязно, поскольку в этот день невозможно молиться в мечети, как обычно, и люди входят туда, не совершив омовения и не подходя к бассейну с водой, хотя и снимают, как всегда, обувь, причем в большинстве своем посетители, в том числе и я, оставляли ее у привратника. Во многих местах мечети пол был мокрый (потому что там были малые дети, еще не сознающие святости места). И хотя я старался обходить эти лужи, уже через несколько минут мои ноги почернели, потому что и сам я ходил по грязи, и другие наступали мне на ноги грязными ступнями. [338] Было к тому же ужасно жарко, как в парилке, но еще тяжелее, несмотря на большое квадратное отверстие в потолке со столь же широким малькафом 3, предназначенным для проникновения в помещение северного ветра. Ведущие на кафедру лестницы и галерея мубаллигов были забиты женщинами, и внизу женщин также было гораздо больше, чем мужчин. Чем это объясняется, я не знаю, разве что женщины более суеверны, больше почитают день ашура и больше стремятся почтить аль-Хусайна, посетив в этот день его гробницу.

Обычно в Каире говорят, что мужчины приходят в мечеть аль-Хасанейн в день ашура только ради женщин, т.е. чтобы потолкаться среди них, и что это занятие доставляет им особое удовольствие. Я сам это почувствовал, пробираясь вперед, чтобы увидеть главные церемонии, которыми отмечается этот священный день и которые привлекают такое огромное количество народа. У задней стены, направо от кафедры, в два ряда лицом к лицу, сидело около пятидесяти дервишей из различных орденов. Они еще не приступили к зикру, только старый дервиш, стоя между рядами, исполнял зикр один, повторяя имя Аллаха и каждый раз наклоняя олову то направо, то налево. Проталкиваясь вперед, чтобы увидеть дервишей, я попал в положение, довольно странное для страны, где считается недопустимым, чтобы мужчина даже прикоснулся к женщине, не являющейся его женой, рабыней или близкой родственницей. Я был так стиснут между четырьмя женщинами, что на какое-то мгновение вовсе не мог двинуться и оказался лицом к лицу с одной молодой особой, к которой был настолько плотно прижат, что, если бы не ее покрывало, я мог бы коснуться щекой ее щеки. Ее дыхание выдавало неловкость, которую она испытывала в этой ситуации, однако улыбка, блеснувшая в больших черных глазах, свидетельствовала о том, что ее все это забавляет. Но долго выносить такое она все же не могла, ибо вскоре воскликнула: «Дорогой! 4 Не жмите меня так сильно!» Другая женщина крикнула мне: «О эфенди! Клянусь головой! Протолкнитесь вперед и сделайте так, чтобы я могла продвинуться вслед за вами!» С большим трудом я добрался туда, куда хотел, чуть не потеряв по дороге свой меч и концы своих рукавов. Меч зацепился за чье-то платье и, прежде чем мне удалось ухватиться за рукоятку, едва не выпал из ножен. Как и все вокруг, я обливался потом.

Выяснилось, что это дервиши различных национальностей, принадлежавшие к различным сектам. На некоторых из них были обычные для Египта тюрбаны и платье, на других — турецкие кауки — стеганые шапки, а кое-кто был одет в высокие шапки тартуры, большей частью имевшие форму сахарной головы. На одном из дервишей была белая шапка именно такой формы с выведенными на ней черными буквами обращениями к четырем первым халифам, к аль-Хасану, аль-Хусайну и к другим прославленным святым, основателям различных дервишских сект. [339] Большинство дервишей составляли египтяне, но было также много турок и персов. Через несколько минут они начали свои действа. Перед этим несколько дервишей при помощи палок отодвинули окружавшую их толпу, но, поскольку на меня никто не замахнулся палкой, я не отошел так далеко, как требовалось, и не успел оглянуться, как сорок дервишей, взявшись за руки, образовали большой крут, внутри которого я и очутился. Сначала мне было пришла в голову мысль остаться на месте и принять участие в зикре, т.е. кланяться и повторять имя Аллаха, но, подумав мгновение, я осознал, сколь абсурдно и рискованно было бы такое поведение, потому что во мне легко могли опознать не дервиша, и, отказавшись от этой затеи, разнял руки двух дервишей и вышел из круга. Потом дервиши, составившие большой круг (охватывавший четыре мраморные колонны), начали свой зикр, вновь и вновь восклицая: «Аллах!»—и при каждом таком восклицании склоняясь головой и всем телом и делая шаг вправо, таким образом весь круг быстро поворачивался. Как только они начали это движение, другой дервиш — турок из ордена маулавийа — стал вертеться в середине круга, быстро перебирая ногами и широко раскинув руки, чтобы усилить вращение. Он кружился все быстрее и быстрее, пока его одежда не развернулась наподобие зонтика (рис. 89). Так продолжалось минут десять, после чего дервиш отдал поклон старшему по ордену, стоявшему внутри большого круга, а затем, не обнаруживая ни малейших признаков усталости или головокружения, присоединился к основной группе дервишей, которые теперь выкрикивали имя Аллаха с еще большим пылом и двигались вправо прыжками, а не шагами. После этого шесть других дервишей образовали внутри большого круга другой, маленький; каждый положил руки на плечи своих соседей справа и слева, и они закружились еще быстрее, чем в большом кругу, все время восклицая: «Аллах!», но делая это соответственно значительно чаще. Они двигались так примерно столько же времени, сколько перед этим кружился дервиш, после чего все сели немного передохнуть. Примерно через четверть часа они снова поднялись и повторили все то же самое. Кроме этого я не наблюдал в тот день в мечети ничего примечательного, если не считать танца двух факиров (которые, как сказал мне стоявший рядом со мной человек, были магазиб — «ненормальные»), повторявших имя Аллаха и бивших в тамбурин. Мне очень хотелось посетить усыпальницу аль-Хусайна в годовщину его смерти и посмотреть, совершаются ли там [340] какие-нибудь особые церемонии по этому случаю. С огромным трудом пробился я сквозь толпу к двери, ведущей в то помещение, где находится его гробница, но там оказалось сравнительно мало народу. Когда я вошел, один из служителей мечети отвел меня к свободному углу бронзовой ограды, окружающей монумент, воздвигнутый на том месте, где, согласно преданию, захоронена голова святого, чтобы я мог прочитать там Фатиху. Когда я проделал это, он продиктовал мне следующую молитву: «О Аллах, прими мое посещение, исполни мое желание и сделай так, чтобы я достиг того, чего хочу, ибо я пришел, движимый стремлением и побуждаемый желанием, и заклинаю Тебя сейидой Зейнаб, имамом аш-Шафии и султаном Абу Саудом 5». При этом, произнеся два-три слова, он каждый раз останавливался, чтобы я мог повторить их, что я и делал весьма прилежно, а другой служитель, стоявший справа от меня, по окончании каждой паузы говорил: «Аминь». Потом те же слова говорились по-турецки, на случай, если бы я был турком и не понимал этих слов по-арабски. Эту короткую молитву мне не раз диктовали в Каире у гробниц святых в дни праздников. Прежде чем совершить обход вокруг могилы, я дал мелкую монету тому, кто диктовал мне молитву, а он в ответ вручил мне четыре маленьких хлебных шарика, каждый величиной с лесной орех. Это священный хлеб, выпекаемый из муки очень мелкого помола у могилы сейида Ахмада аль-Бадави и доставляемый сюда, так же как и к другим расположенным в Каире могилам святых, в те дни, когда их принято посещать, чтобы его раздавали наиболее почтенным из посетителей. Называют этот хлеб айш ас-сейид аль-Бадави. Многие египтяне постоянно хранят кусочек этого хлеба (один из шариков) в кармане своей одежды как талисман, другие едят его как снадобье, излечивающее от всех недомоганий или уберегающее от болезней.

Обычно к концу сафара (второго месяца мусульманского года) в Каир прибывает караван египетских паломников, возвращающихся из Мекки, поэтому этот месяц в народе называют назлат аль-хаджж («прибытие паломников»). Многие из них возвращаются Красным морем и приезжают раньше караванов. Караваи паломников-купцов приходит позже основного потока возвращающихся.

Должностное, лицо, шавиш аль-хаджж, прибывает на четыре-пять дней раньше каравана. Он вместе с еще двумя арабами опережает караван на быстроходных верблюдах, чтобы оповестить о приближении хаджжа 6 и о предполагаемом дне его прибытия в столицу, а также доставить письма паломников их друзьям. Проезжая по городу, он и двое его спутников восклицают, обращаясь к прохожим: «Да будет благословен пророк!» или: «Благословите пророка!» Услышав это, каждый мусульманин должен ответить: «О Аллах, благослови его!» Они едут прямо в крепость, чтобы передать новости паше или его представителям. Шавиш [341] раскладывает привезенные им письма по пакетам (оставив лишь те, которые адресованы высокопоставленным или богатым горожанам) и продает их людям, занимающимся доставкой писем за вознаграждение. Однако для этих посредников такие сделки иногда оказываются убыточными. Сам шавиш вручает письма высокопоставленным и богатым адресатам, которые дарят ему за это деньги, шаль и пр.

Некоторые египтяне выезжают на расстояние двух-трех дней пути, чтобы встретить своих друзей, возвращающихся после паломничества. Они везут для утомленных пилигримов свежее продовольствие, фрукты и пр., а также одежду. Бедняки редко выезжают дальше Биркат аль-хаджж (Озеро паломников), где караваны проходят за две ночи до вступления в столицу, а иногда встречающие просто выезжают к месту последней остановки. Помимо гостинцев и чистой одежды они обычно берут с собой осла, который вполне может заменить паломнику его утомленного верблюда. Чтобы оказать почет своим друзьям, многие берут с собой музыкантов. Многочисленные отряды всадников, которые движутся навстречу каравану с барабанами и трубами, чтобы встретить прибывших из святых мест друзей и сопровождать их при возвращении в столицу, образуют зрелище весьма волнующее. Но часто люди, выехавшие с надеждой, возвращаются не с музыкой и весельем, а со стенаниями, ибо тяжкое путешествие по пустыне оказывается роковым для множества из тех пилигримов, которые не в состоянии обеспечить себя всем необходимым для такого путешествия. Подчас женщины, ожидающие мужей или сыновей, узнают печальную новость о том, что их близкие пали жертвой усталости и лишений. Пронзительные крики, которыми эти несчастные оглашают воздух, возвращаясь в город, часто перекрывают и бой барабана, и резкие звуки гобоя, возвещающие всеобщее ликование. Прохожие часто обращаются к паломнику с просьбой: «Помолись за меня о прощении!»—и восклицают: «Да простит тебя Аллах!» или: «О Аллах! Прости его!» Этот обычай восходит к изречению пророка: «Аллах прощает паломника и тех, за кого паломник просит о прощении».

Я описываю назлат аль-хаджж сразу после того, как присутствовал на нем в год хиджры 1250 (1834 г.). Караван прибыл на свою последнюю стоянку, хасву, на покрытый галькой участок пустыни, недалеко от северных окраин Каира, вчера вечером, в канун 4 рабиа аль-авваль. Некоторые паломники покинули караван после захода солнца и вошли в столицу, а весь караван вошел сегодня утром, в четвертый день месяца. Я вышел за стены города вскоре после восхода солнца, еще до того, как караван приблизился, но мне навстречу уже ехали на ослах два или три нетерпеливых паломника, впереди которых двигались музыканты или знаменосцы, а позади — поющие женщины. Я также повстречал несколько групп женщин, которые уже успели разузнать о своих близких и возвращались с воплями и рыданиями. Их [342] жалобы звучали более естественно и проникновенно, нежели обычные погребальные плачи. В этом году в добавление к большому числу смертей предстояло оплакать еще тысячу человек, взятых в армию, возможно, поэтому было больше стенаний и слез, чем обычно. Спустя примерно два с половиной часа после восхода солнца караван, разделившись на три потока, начал приближаться к воротам столицы. Один поток двинулся к воротам Баб ан-Наср, другой — прямо к Баб аль-Футух, а третий, отделившийся от второго, — к Баб аль-Адави. В этом году караван был более многолюдным, чем обычно (несмотря на то что многие паломники возвращались морем), и, поскольку так много людей забрали в армию, в процессии было относительно больше женщин, чем всегда. Каждый из трех потоков представлял собой непрерывную цепь двигавшихся друг за другом верблюдов, иногда они шли по двое рядом, в нескольких местах цепочка прерывалась. Многие паломники сошли с верблюдов и ехали рядом с ними на ослах, чтобы облегчить себе последнюю часть пути, одних сопровождали музыканты, других — знаменосцы.

Чаще всего паломники ездят в паланкинах, называемых мусатта или хамль мусатта. Они напоминают маленькую квадратную палатку и обычно состоят из двух длинных ящиков-сидений с высокой спинкой. Их ставят на верблюда точно так же, как пару корзин, по одному с каждой стороны, они же поддерживают полотнище, образующее нечто вроде палатки; к находящимся с наружной стороны высоким спинкам прикреплена палка, лежащая на вьючном седле верблюда. Это устройство вмещает двоих. Обычно оно открыто спереди, но может быть также открыто и сзади. Хотя оно и кажется удобным, находиться в нем в пути не так-то легко, особенно когда его везет привыкший к тяжелым грузам верблюд, мерно покачивающийся под своей ношей. Но для перевозки мусатты и других паланкинов обычно выбирают верблюдов с легкой поступью. Существует тип паланкина, называемый шибрийа: небольшая квадратная площадка с ниспадающим на нее в виде купола покрывалом. Такой паланкин вмещает только одного человека, ставят его верблюду на спину, а две саххары (квадратные ящики-сиденья) по бокам образуют для него надежную основу.

Наиболее удобный тип паланкина носит название тахтраван, его обычно несут два верблюда — один впереди, другой позади, причем идущему сзади верблюду приходится держать голову неудобно согнутой под его ношей. Иногда такой паланкин везут четыре мула, в этом случае он движется более плавно. В тахтраване могут путешествовать два человека. Обычно в таком паланкине спереди и сзади имеется по небольшому выступающему окошку с деревянной решеткой, в котором можно поместить одну или две столь распространенные в Египте пористые глиняные бутыли.

Я отправился дальше, к тому месту, где караван проходил [343] прошедшей ночью. Пока я медленно ехал туда от предместий Каира (это заняло у меня немногим более получаса), мимо меня проследовала примерно половина каравана, а еще полчаса спустя почти весь караван покинул место стоянки 7. Мне очень интересно было наблюдать, как жены, братья, сестры и дети встречались с родными, но один паломник меня возмутил: он был одет в рваное платье и сидел на небольшом куске ковра, когда к нему подошла жена или сестра, вся в поту под тяжестью большого узла с одеждой, и горячо расцеловала его, а он не поднялся ей навстречу и только холодно задал несколько вопросов.

 

Эмир аль-хаджж (глава каравана), его подчиненные, солдаты и пр. находились в стороне от всего остального каравана. Около палатки эмира было воткнуто длинное копье, а рядом с ним стоял махмаль (который я вскоре опишу и нарисую), прикрытый холстом, украшенным несколькими надписями.

Многие паломники привозят со святой земли в подарок воду из колодца Земзем (в фарфоровых бутылках или же в алюминиевых или медных фляжках), кусочки кисвы (покрывала) Каабы (которое обновляют в период паломничества), прах с гробницы пророка (в форме твердых лепешек), либан (ладан), лиф (волокна пальмового дерева, которыми мусульмане пользуются при умывании, как мы губкой), гребни из древесины Aquilaria agallocha, сабха (четки) из такого же или еще какого-нибудь материала, мисваки (палочки для чистки зубов, которые обычно окунают в воду из Земзема, чтобы сделать их более приятными), кухль (черную пудру для глаз), шали и другие предметы хиджазского производства, а также различные товары из Индии.

Вход в дом паломника принято украшать еще за день или за два до его приезда. Для этого красят дверь, покрывают камни кладки вокруг нее красной охрой и белилами или, если дом сложен из кирпича, его окрашивают в те же цвета широкими горизонтальными полосами красного и белого цветов. Часто также весьма грубым образом раскрашивают деревья, верблюдов и пр. в зеленый, черный, красный и другие цвета. Паломники иногда специально просят об этом в своих письмах. По возвращении домой они устраивают пиршество, которое называют «пир назла» (возвращения). Многочисленные гости приходят в дом паломника, чтобы приветствовать его и сказать: «Помолись о прощении для меня». По возвращении паломник обычно проводит неделю дома, а на седьмой день устраивает для друзей еще одно пиршество (или «пир субуа»), продолжающееся весь день и всю ночь, а утром обычно совершается хатма или зикр.

Утром следующего дня, когда основная партия паломников уже въехала в столицу, можно наблюдать еще одно зрелище: возвращение махмаля, который проносят в процессии через весь город — от хасвы к крепости. Эта процессия на всегда строится одинаково, я расскажу о том, что видел сегодня, после возвращения каравана. [344]

Прежде всего надо описать, как устроен сам махмаль. Это квадратная деревянная рама, над которой возвышается пирамида, покрытая черной парчой, богато расшитой золотом, надписи и орнаменты наносятся иногда на фоне из зеленого или красного шелка; покрывало окаймлено шелковой бахромой с подвешенными на серебряных шариках кистями. Эти полотнища бывают украшены по-разному, но на всех махмалях, которые я видел, спереди на верхней части было золотое изображение мекканского храма, а над ним — монограмма (вензель) султана. Внутри махмаля нет ничего, кроме двух мусхафов (экземпляров Корана): один — в виде маленького свитка, другой — обычная книга, тоже маленького формата. Они помещены в ящик из позолоченного серебра, прикрепленный снаружи к верху махмаля. Пять шаров с полумесяцем, украшающие углы и верх махмаля, сделаны из серебра. Везет махмаль высокий, красивый верблюд, которого обычно после этой процессии навсегда освобождают от какой бы то ни было работы (см. рис. 90).

Рассказывают, будто мамлюкский султан Египта аз-Захир Бейбарс первым послал махмаль с караваном паломников в Мекку в 670/1272 г. или в 675 г. х. Но говорят и другое, будто обычай этот возник еще за несколько лет до воцарения Бейбарса. Шаджар ад-Дурр (или Шаджарат ад-Дурр), красивая рабыня-турчанка, любимая жена аййубидского султана аль-Малика ас-Салиха Наджм ад-Дина, по смерти его сына (последнего из династии Аййубидов) заставила своих подданных признать себя правительницей Египта. Она-то и совершила паломничество в великолепном худаге (крытом паланкине). После этого в течение нескольких лет ее пустой худаг отправляли с караванами как бы от имени государства, преемники Шаджар ад-Дурр стали ежегодно посылать с караванами нечто вроде худага (получившего наименование махмаль или махмиль) в качестве символа царской власти, а цари других стран последовали их примеру 8. Ваххабиты запрещают [345] махмаль, как предмет суетной роскоши, и пользуются этим как предлогом для захвата караванов.

В год, о котором идет речь, процессия с возвращающимся махмалем вошла в город около Баб ан-Наср примерно через час после восхода солнца. Ее возглавлял большой отряд низам (регулярной пехоты). Затем двигался махмаль, за которым верхом на верблюде следовал совершенно особый персонаж — смуглый, длинноволосый, дюжий парень, голый до пояса (шейх аль-гамаль — «шейх верблюда»), который непрерывно вертел головой. Этот шейх вот уже много лет подряд сопровождает махмаль в Мекку и обратно, и все, видевшие его, утверждают, что он вертит головой на протяжении всего пути. Правительство обеспечивает его двумя верблюдами и провизией на дорогу. Несколько лет назад махмаль сопровождала еще и старуха, одетая в одну рубаху, с непокрытой головой. Ее называли Умм аль-Кутат (Мать Котов), поскольку около нее на верблюде всегда сидело пять или шесть котов. Вслед за шейхом верблюда в процессии, которую я описываю, ехала группа турецких всадников, а за ними двигалось около двадцати верблюдов с мягкими и разукрашенными седлами, покрытыми тканью чаще всего красного или зеленого цвета. Все седла впереди были украшены несколькими флажками и небольшим плюмажем из страусовых перьев на верхушке палки, закрепленной там же в вертикальном положении. На некоторых седлах висело по колокольчику с каждой стороны, а орнаменты на покрывалах были сделаны в основном из маленьких раковин каури. Мне кажется, что шерсть этих верблюдов была чуть-чуть подкрашена красной хной, как это делается и в других аналогичных случаях. За ними, замыкая процессию, следовала большая группа бедуинов на конях.

У меня были неправильные сведения о времени въезда махмаля в город, поэтому, попав на главную улицу, я оказался внутри процессии, а махмаль к этому моменту уже провезли. Я сел на осла, которого нанял для этого случая, и попытался перегнать процессию, но продвигаться было очень трудно, поэтому, не теряя больше времени, я совершил объезд по одному из переулков и снова присоединился к процессии в другом месте, но, как оказалось, выиграл лишь небольшое расстояние. Поэтому я сошел с осла и двинулся пешком. В течение получаса я то шел, то бежал, то пролезал под лошадьми и наконец увидел вдали махмаль, после чего, приложив к тому много усилий, все же протолкался и нагнал его за четверть часа до выезда на большую площадь перед крепостью, именуемую Румайла. Трижды прикоснувшись к махмалю и поцеловав после этого свою руку, я ухватился за бахрому и пошел рядом с ним. Мусульманин, который шел позади него и охранял святыню, смотрел на меня очень внимательно, что побудило меня произнести какое-то благочестивое восклицание. Возможно, поэтому он не решился меня отогнать, а может быть, на него произвела впечатление моя [346] одежда, всех остальных он отгонял после того, как они по очереди подходили к махмалю и прикасались к нему рукой. Я же прошел рядом с ним, держась за бахрому, почти до самого выхода на Румайлу. Когда я сегодня рассказал об этом моему другу, мусульманину, он очень удивился и сказал, что никогда прежде не слышал ничего подобного и что, несомненно, пророк проникся ко мне любовью, иначе он не допустил бы этого. Он добавил, что я тем самым снискал величайшее благословение и что мудрее всего для меня было бы молчать и не рассказывать никому из моих друзей мусульман о том, что со мной произошло, потому что это может вызвать в них зависть и даже неприязнь. Я не могу понять, почему махмаль считается таким священным предметом. Многие рвались прикоснуться к нему, и я слышал, как один солдат воскликнул, когда мимо него провозили махмаль: «О мой господин, ты отверг мое паломничество!» Улицы, по которым следовала процессия, были забиты людьми, лавки закрыты, а на мастабах толпились зрители. Процессия прибыла на Румайлу примерно через полтора часа после того, как вошла в столицу, махмаль провезли к входу на площадь Карамайдан и по самой площади под гром двенадцати пушек, салютовавших в крепости, а затем процессия вернулась на Румайлу и двинулась к северным воротам крепости Баб аль-Вазир.

Любопытен обычай, связанный с процессиями, в которых проносят махмаль и кисву (еще более торжественную процедуру отправления махмаля в Мекку я опишу несколько ниже). По улицам столицы бродят группы мальчишек, вооруженных короткой палкой из толстой части пальмовой ветви (макраа), расщепленной в двух или трех местах примерно до середины. Встречая христианина или иудея, они обращаются к нему с требованием: «Хат аль-ада» («Подай по обычаю»). Если встречный отказывается подать им пять или десять фидда, мальчишки, принимаются бить его палками. Так, в прошлом году мальчишки побили одного европейца, а когда он укрылся в большой вакале, несколько мальчиков вошли вслед за ним и там избили его снова. Европеец пожаловался паше, который распорядился подвергнуть жестокому наказанию шейха вакали за то, что тот не защитил искавшего у него убежища человека.

В начале месяца рабиа аль-авваль (третьего в году) мусульмане приступают к подготовке празднования дня рождения пророка, который называют мулид ан-наби. Это празднество происходит, как правило, на площади Биркат аль-Азбакийа (в ее юго-восточной части), которая во время разлива Нила почти полностью заполняется водой, превращаясь в озеро. Это бывает несколько лет подряд, тогда празднования дня рождения пророка проводятся на окаймляющей озеро полоске суши. Но в этом году высохшее дно озера стало основной сценой, на которой проводилось празднование. Здесь разбивают несколько больших палаток (сиван), в основном для дервишей, которые на протяжении всего [347] празднества каждую ночь собираются в них и совершают зикры. В центре воздвигают высокий, надежно закрепленный веревками столб (сари) и вешают на него дюжину или более ламп. Вокруг сари множество дервишей — обычно пятьдесят или шестьдесят — становятся в круг и повторяют зикры. Рядом воздвигают так называемый каим, состоящий из четырех столбов, выстроенных в ряд на расстоянии нескольких ярдов друг от друга. На них натягивают множество веревок, от одного столба к другому и вниз к земле, на которые навешивают многочисленные лампочки, иногда размещая их так, чтобы получилось изображение цветов, львов и т.д., а иной раз и слова, например «Аллах», «Мухаммад», символ веры. Иногда из них просто складывается причудливый орнамент. Приготовления к празднеству обычно завершаются на второй день месяца, а на третий день начинаются торжественные церемонии, которые продолжаются день и ночь до двенадцатого дня месяца, после чего, собственно, и наступает ночь мулида 9. В течение этих девяти дней и ночей в Азбакийу стекаются многие жители столицы. Сейчас время мулида, и я описываю празднества этого года (1250/1834 г.), обращая внимание на некоторые особенности, отличающие нынешнее празднество от мулидов предшествующих лет.

В течение дня собравшиеся на месте празднества люди развлекались, слушая шаиров (чтецов романа об Абу Зайде), глядя на фокусников и клоунов. Всех гавази недавно принудили раскаяться и оставить профессию танцовщиц, поэтому их на празднестве не было. А обычно представление, которое давали эти девушки, было одним из наиболее привлекательных развлечений этого праздника. На соседних улицах установили качели и карусели, а также многочисленные лотки для продажи сладостей. Иногда на таком празднике выступают цыгане-канатоходцы, но в этом году их не было. По ночам улицы вокруг Азбакийи освещены множеством ламп, которые в основном подвешены в деревянных фонарях 10. Почти всю ночь открыто множество лавок и лотков, полных всякого съестного, в основном сладостей, а также кофейни, причем в некоторых из них шаиры и мухаддисы развлекают тех, кто пожелает остановиться и послушать их декламацию. Еженощно, спустя час или более после полуночи, по этому кварталу проходит процессия дервишей. Вместо знамен, которые они носят днем, в это время у них в руках длинные палки, к верхней части которых прикреплен так называемый манвар, состоящий из множества лампочек. Такие проходы дервишей, как дневные со знаменами, так и ночные с манварами, называются «процессией ишары (знамени) секты», вернее, этим термином обозначают саму процессию. Эти дервиши в основном выходцы из простонародья, и у них нет особой отличительной одежды. В большинстве своем они носят обыкновенные тюрбаны, а некоторые просто тарбуш или же стеганые или войлочные шапочки и рубашки из льняной или [348] хлопчатобумажной ткани синего цвета или коричневые шерстяные рубашки, т.е. свое повседневное платье.

Последние две ночи праздника особенно богаты развлечениями, на которые стекается больше народа, чем в предыдущие ночи. Я опишу то, чему я только что был свидетелем в предпоследнюю праздничную ночь.

Это была одиннадцатая ночь лунного месяца, луна стояла высоко, и ее свет придавал всему происходящему особую окраску. Я прошел на улицу Сук аль-Бакри, к югу от Биркат аль-Азбакийа, чтобы посмотреть на то действо, о котором мне заранее говорили как о лучшем зикре мулида. Улицы, по которым я проходил, были полны народа, причем по случаю праздника разрешалось ходить без фонарей. Как обычно бывает по ночам, женщин в толпе почти не было. Особенно много народу было на Сук аль-Бакри, где должен был совершаться зикр. Там висела очень большая нагафа (светильник, вернее, светильники, в основном стеклянные, подвешенные друг под другом так, что все вместе они выглядят как один) из нескольких сот кандилей (маленьких стеклянных лампочек) 11. Вокруг нагафы было подвешено много деревянных светильников, в каждом по нескольку свисающих кандилей. Эти огни развешаны не только в честь пророка. Здесь же, на Сук аль-Бакри, в маленькой мечети (завийи), похоронен шейх Дервиш 12 аль-Ашмави, как раз в эту ночь отмечался его мулид. Здесь каждую ночь на пятницу совершается зикр, но не так торжественно, как в данном случае. Я заметил в толпе много черных тюрбанов христиан, которых в эту ночь едва ли встречал где-нибудь еще. Тут я услышал часто повторявшийся возглас: «Соль в глаз тому, кто не благословляет пророка» — так кричали продавцы сластей и прочего товара. По-видимому, эти слова свидетельствовали о том, что для христиан и иудеев существует по меньшей мере опасность быть оскорбленными в момент, когда мусульмане горят особым рвением. Я спросил, почему посмотреть зикр собралось так много коптов. На это мне ответили, что обратившийся в ислам копт добровольно оплачивал все расходы по мулиду шейха Дервиша. Имя этого шейха окружено особым почитанием, он был юродивый или притворялся таковым, топтал ногами или бросал в грязь хлеб или другие продукты и делал множество других, запрещенных его религией вещей. Тем не менее его почитали как знаменитого святого, ибо считается, что подобного рода действия свидетельствуют об особенно глубокой погруженности души в служение божеству. Умер он около восьмидесяти лет назад.

Человек тридцать зиккиров (исполнителей зикра) сели, скрестив ноги, на подстилку, разложенную на одной стороне улицы около домов, образовав овал. Посередине в низком подсвечнике стояли три очень больших восковых свечи, каждая высотой примерно в четыре фута. Большинство зиккиров были дервиши из ордена ахмадиев — выходцы из низов, одеты они были убого, на [349] многих были тюрбаны зеленого цвета. На одном конце круга расположились четыре муншида (исполнители стихов), с ними рядом сидел музыкант, игравший на чем-то вроде флейты — инструменте, носящем название нэй. Я раздобыл в соседней кофейне небольшой стульчик из пальмовых прутьев и, протолкавшись с помощью моего слуги, устроился рядом с муншидами, чтобы прослушать все радение (маглис), которое и опишу по возможности подробно, чтобы читатель мог получить представление о наиболее распространенном и почитаемом в Каире типе зикра. Начался он примерно в три часа ночи (спустя три часа после захода солнца) и продолжался в течение двух часов.

Сначала шейх (глава) дервишей воскликнул: «Аль-Фатиха!», и они все вместе прочитали Фатиху. Затем они пропели: «О Аллах, благослови нашего господина Мухаммада в прошедших поколениях, благослови нашего господина Мухаммада во все времена, благослови нашего господина Мухаммада среди самых достохвалимых царей 13 в день Страшного суда, благослови всех пророков и посланников среди обитателей неба и земли, да будет Аллах (благословенно и хвалимо имя Его) доволен нашими господами и повелителями, достойными хвалы Абу Бакром, Омаром, Османом, Али и всеми остальными избранниками божьими. Нам достаточно Аллаха, Он наш лучший покровитель. Нет силы и власти, кроме как у Аллаха, Высокого, Великого. О Аллах, о наш Господь, о Ты, Всепрощающий, о Ты, Наищедрейший из щедрых! О Аллах! Аминь». После трех-четырехминутной паузы они снова прочитали Фатиху, но про себя. Такое вступление в зикр принято почти во всех дервишских орденах Египта 14.

После этого вступления начался сам зикр. Сидя так, как было описано выше, дервиши пели: «Ля иляха илля-лла» («Нет божества, кроме Аллаха») (см. ноты и текст на рис. 91). Всякий раз, произнося эту формулу, они дважды наклонялись вперед. Так продолжалось около четверти часа, а потом примерно столько же времени они повторяли те же самые слова на тот же самый мотив, но в ускоренном темпе, соответственно ускоряя движения. Время от времени муншиды принимались петь на тот же мотив или на его вариации отрывки из касыд или из мувашшахов — песен, подобных Песни Песней, в которых обычно подразумевается, что объектом любви и восхваления является пророк. [350]

Я приведу для примера перевод одного из многочисленных мувашшахов такого рода, собранных в книжке, которую я купил во время этого мулида у одного дервиша, часто ведущего зикры. Он указал мне именно на это стихотворение, сказав, что оно чаще всего исполняется во время зикра. И действительно, его пропели в тот день, который я описываю. Я перевожу его строку за строкой:

Мое сердце взволновано любовью,
Сон бежит моих век,
Моя душа рвется на части,
Когда я рыдаю, проливая потоки слез.
Соединение с моей любовью кажется далеким,
Узрят ли ее мои глаза?
Увы! Если бы разлука
Не заставляла меня плакать, я бы не вздыхал.

Ночи проходят для меня бесплодно,
Разлука глушит мою надежду,
Мои слезы падают, подобно жемчугу,
А мое сердце охвачено огнем.
Кому еще выпадает на долю такое?
Едва ли можно найти средство излечения.
Увы! Если бы разлука
Не заставляла меня плакать, я бы не вздыхал.

О горлица! Поведай мне
О чем твои жалобы.
Ты ужалена разлукой?
Лишена крыльев и заточена?
Она говорит: «Мы равны в печали.
Я лежу, изможденная любовью».
Увы! Если бы разлука
Не заставляла меня плакать, я бы не вздыхал.

О Предвечный и Единственный!
Яви мне свою милость.
У Твоего раба, Ахмада аль-Бакри
15,
Нет Господина, кроме Тебя.
Клянусь великим пророком Та ха!
Ему ты не отказываешь в исполнении желаний.
Увы! Если бы разлука
Не заставляла меня плакать, я бы не вздыхал.

Я должен привести здесь перевод еще нескольких строчек, чтобы подчеркнуть сходство этих стихов с Песнью Песней. Дабы у читателя не создалось впечатления, будто я переиначил текст, я не стану подгонять его под ритм и рифму.

В этом же сборнике стихов, которые исполняются во время зикров, есть одно, начинающееся такими словами:

О газель из газелей Йемена!
Я твой раб, доставшийся тебе без платы.
О ты, кому мало лет и у кого свежа кожа!
О ты, едва миновавшая тот возраст, когда пьют молоко!

Сравнение в первой строчке этого стихотворения точно соответствует уподоблению возлюбленной газели в заключительном [351] стихе Песни Песней, а горам Йемена в поэме Соломона соответствуют «горы бальзамические». Заканчивается это стихотворение так:

Призрак твой посетил меня во сне.
Я сказал: «О призрак из моего сна! Кто прислал тебя?»
Он сказал: «Он послал меня, тот, кого ты знаешь.
                                Тот, чьей любовью ты полон».
Возлюбленный моего сердца посетил меня во мраке ночи;
Чтобы почтить его, я стоял, пока он не сел.
Я сказал: «О ты, моя мольба и все мое желание!
Ты пришел в полночь и не убоялся стражника?»
Он сказал мне: «Я боялся, но любовь, однако,
Отняла у меня душу и дыхание».

Сравните эти строки со строчками 2-7 из пятой части Песни Песней Соломона. Когда я обнаружил, что такие стихи существуют во множестве и что во время зикров почти всегда поют только такие песни, которые для того и сочиняются и в которые вкладывается только мистическое содержание (хотя основная масса простонародья, конечно, этого не понимает 16), у меня не осталось никаких сомнений относительно смысла Песни Песней. Я выбрал этот образец религиозной любовной песни мусульман не из-за его сходства с поэмой Соломона, а лишь потому, что она часто исполняется. А первый образец я привел потому, что его пели во время зикра, который я описываю.

Но вернемся к зикру. Один из муншидов в быстром темпе (как это принято и в других зикрах) повторял нараспев слово мадад, отчетливо произнося каждый слог. Этим словом в таком употреблении обозначают духовную и сверхъестественную помощь и выражают мольбу о такой помощи.

Совершив ту часть зикра, которая была описана выше, зиккиры напевают те же слова на другой мотив примерно в течение такого же промежутка времени, сначала очень медленно, а потом быстрее (см. ноты и текст на рис. 92).

Затем они повторяют эти же слова на другой мотив (см. ноты и текст на рис. 93).

Потом дервиши поднялись и, стоя также в кругу, повторили те же слова на другой мотив. На этой стадии зикра к ним присоединился высокий, хорошо одетый черный раб. Его вид побудил меня осведомиться о том, кто он такой. Мне объяснили, что это евнух, принадлежащий паше. Потом зиккиры, все еще стоя, повторили те же слова очень низкими и хриплыми голосами, выделяя слово ля и предпоследний слог следующих слов и произнося всю фразу как бы с усилием: ее звучание очень напоминало тот звук, который издает тамбурин, когда бьют по его краю. При каждом повторении слов «Ля иляха илля-лла» все зиккиры поворачивали голову поочередно то вправо, то влево. Во время этой части зикра евнух вел себя словно одержимый (мальбус). Раскинув руки и глядя вверх диким взглядом, он страстно и [352] быстро восклицал на самой высокой ноте: «Аллах! Аллах! Аллах! Аллах! Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-лах! Йа амми 17, йа амми, йа амми, Ашмави! Йа Ашмави! Йа Ашмави! Йа Ашмави!» Постепенно голос евнуха ослабевал, и, несмотря на то что стоявший рядом дервиш держал его, он упал на землю с закрытыми глазами, с пеной на губах и забился в конвульсиях, зажав большие пальцы в кулаках. Это был настоящий эпилептический припадок, и, глядя на него, невозможно было предположить, чтобы он нарочно довел себя до такого состояния; его припадок, несомненно, был вызван высокой степенью религиозной экзальтации. Казалось, это никого не удивляло, поскольку во время такого зикра подобного рода происшествия не редкость. После этого все участники радения в большом возбуждении повторяли свои восклицания чаще прежнего, дико вращая головами и одновременно склоняясь всем телом, некоторые из них рычали. Евнух еще несколько раз доходил до состояния одержимости, и я заметил, что припадок у него начинался всякий раз после того, как один из муншидов пел строчку или две, стараясь особенно воздействовать на своих слушателей; это пение мне казалось и в самом деле очень приятным. К концу зикра один принимавший в нем участие солдат, тоже несколько раз впадавший в состояние одержимости, страшно рычал и дико тряс головой из стороны в сторону. Вообще в конце зикра отчаянное и мучительное рвение его участников поразительным образом контрастировало с их спокойствием и торжественной серьезностью в начале. Для муншидов во время зикра собирали деньги 18. Зиккиры не получали ничего.

Во время описанного мной зикра проследовала ишара. Зикр длится всю ночь, вплоть до утреннего призыва к молитве, его участники отдыхают только между маглисами, обычно они в это время пьют кофе, некоторые курят. [353]

Было уже за полночь, когда я покинул место, где совершался зикр, и направился к Биркат аль-Азбакийа. Площадь была освещена луной и лампами, и это сочетание производило ни с чем не сравнимое впечатление. Однако некоторые лампы из кайма, сари и в палатках погасли, и многие люди спали прямо на земле. Зикр дервишей вокруг сари кончился, поэтому я опишу его позднее по моим впечатлениям от следующей ночи. Посмотрев на несколько зикров в палатках, я вернулся домой и лег спать.

На следующий день (непосредственно предшествовавший ночи, именуемой мулид), примерно за час до полудня, я снова отправился в Азбакийу, но в это время там было мало народу, равным образом мало было и развлечений. Я увидел лишь двух-трех фокусников, клоунов и шаиров, окруженных небольшим числом зрителей и слушателей. Однако постепенно людей становилось все больше и больше, поскольку ожидалось зрелище особо примечательное, ежегодно в этот день привлекающее сюда большое количество любопытных. Называется это зрелище дуса («попирание»). Сейчас я опишу его.

Шейх саадийских дервишей (сейид Мухаммад аль-Манзаляви), кятиб (проповедник) мечети аль-Хасанейн, провел, как говорили, часть предыдущей ночи в уединении, повторяя определенные молитвы, заклинания и тексты из Корана, и появился в этот день (пятницу) в мечети, чтобы исполнять там свои обязанности. Завершив полуденную молитву и проповедь, он отправился к дому шейха аль-Бакри, возглавляющему все дервишские ордены Египта. Этот дом расположен к югу от Биркат аль-Азбакийа. На пути следования из мечети к нему присоединялись саадийские дервиши, пришедшие из разных частей столицы, при этом дервиши из каждого района имели по два знамени. Шейх этот — старый, седобородый человек, с умным и приятным лицом и красивым цветом кожи. В этот день на нем был белый бениш, белый каук (стеганая шапочка, обшитая тканью) и тюрбан из муслина темно-оливкового, почти черного цвета, спереди наискось перевязанный полосой белого муслина. Он ехал на небольшой лошади (ниже станет ясно, почему я об этом упоминаю). Въезду шейха в Биркат аль-Азбакийу предшествовала весьма многолюдная процессия дервишей возглавляемого им ордена. Процессия остановилась неподалеку от дома шейха аль-Бакри. Здесь я увидел множество дервишей и других мусульман (их наверняка было более шестидесяти, но сосчитать их я не мог), распростертых на земле вниз лицом. Они лежали, вытянув ноги, подложив руки под голову и очень тесно придвинувшись друг к другу, и непрерывно бормотали: «Аллах!» Потом человек двенадцать из них побежали по спинам своих распростертых на земле единоверцев, некоторые били в базы (маленькие барабаны в форме полушария), которые они держали в левой руке, и восклицали: «Аллах!» Тут подъехал шейх. Его лошадь некоторое время не решалась ступить на спину первого из простертых на земле людей, [354] но когда ее потянули за уздечку и подтолкнули сзади, она все же ступила на этого человека, а потом прошла иноходью, высоко поднимая ноги, по всем лежащим (см. рис. 94). Два человека, которые вели лошадь, бежали по простертым на земле дервишам: один — по ногам, а второй — мо головам. Зрители немедленно принялись кричать: «Аллах-ла-ла-ла-ла-лах Казалось, никто из лежавших на земле не пострадал, каждый вскакивал, как только
по нему прошла лошадь, и следовал за шейхом. Все участники этой церемонии получили по два волоска с лошади: по одному — с одной из ее передних ног и по одному — с задних. Говорят, что эти люди, также как и шейх, готовятся к дусе, повторяя накануне определенные молитвы и заклинания, которые дают им силы выдержать эти испытания и не пострадать, и что люди, ложившиеся под копыта лошади без этой подготовки, погибали или получали тяжелые увечья. Вся эта церемония считается чудом, которое совершается при участии сверхъестественной силы, ею якобы обладает всякий мусульманин, ставший шейхом ордена саадийа 19. Некоторые утверждают, будто лошадь шейха специально для этого не подковывают, но я успел заметить, что это не соответствует действительности. Говорят также, что ее специально для этого тренируют, но этим можно объяснить лишь наименее удивительную сторону происходящего, т.е. тот факт, что лошадь можно научить ходить по человеческим телам, к чему, как известно, она испытывает отвращение. Теперешний шейх саадиев в течение нескольких лет отказывался совершать дусу. С большим трудом его удалось убедить передоверить эту миссию другому дервишу. Это был слепой человек, он успешно совершил этот обряд, но вскоре умер, и тогда шейх ордена уступил просьбам дервишей и с тех пор всегда совершает дусу сам.

По окончании этого удивительного обряда, прошедшего без малейшего намека на какой-либо несчастный случай, шейх въехал в сад, а затем в дом шейха аль-Бакри в сопровождении только [355] нескольких дервишей. Когда я подошел к двери, слуга впустил меня, и я присоединился к собравшемуся в доме обществу. Шейх сошел с лошади и сел на саггаду, разостланную на мощеном полу, у задней стены тахтабуша (широкой ниши) во внутреннем дворе дома. Он сидел согбенный, с печальным выражением лица, со слезами на глазах и почти непрерывно что-то бормотал. Я стоял почти рядом. Около него сидело восемь человек. Вошедшие вместе с шейхом дервиши, человек двадцать, стояли перед ним полукругом на разложенной специально для них циновке, а вокруг них собралось еще пятьдесят-шестьдесят человек. Шесть дервишей из полукруга приблизились к шейху примерно на два ярда и начали зикр, одновременно восклицая: «Аллаху хайй!» («Аллах жив!») и при каждом восклицании ударяя чем-то вроде маленькой, короткой полоски кожи по базу, который они держали в левой руке. Это продолжалось несколько минут. Потом черный раб снова стал мальбусом и кинулся в середину полукруга, вскидывая руками и восклицая: «Аллах-ла-ла-ла-ла-лах!» Какой-то человек держал его, и он, очевидно, скоро пришел в себя. Тогда все образующие полукруг дервиши совершили второй зикр, во время которого все зиккиры по очереди выкрикивали: «Аллаху хайй («Аллах жив!»), а остальные вторили им: «Йа хайй!» («О Ты, Живой!»), и все они при каждом восклицании склонялись то вправо, то влево. Так продолжалось минут десять. Потом они столь же долго, в том же порядке и с теми же движениями восклицали: «Даим!» («Предвечный!») и «Йа даим!» («О Предвечный!») Ощутив непреодолимое желание попробовать, удастся ли мне сделать то же самое так, чтобы во мне не опознали чужака, я присоединился к полукругу и включился в зикр. Это получилось настолько хорошо, что никто не обратил на меня внимания, но мне стало нестерпимо жарко. После этого зикра кто-то начал петь коранический текст, но зикр вскоре возобновился и продолжался примерно с четверть часа. Потом почти все дервиши, находившиеся во дворе, поцеловали руку шейха, и он удалился в верхние покои.

Согласно обычаю в этот день после дусы в доме шейха аль-Бакри несколько саадийских дервишей показывали избранным зрителям свой знаменитый номер с поеданием живых змей, но недавно теперешний шейх ордена запретил проделывать это в столице, заявив, что это отвратительное занятие противоречит исламу, который числит змей среди не подлежащих поеданию существ. Когда я был в Египте в первый раз, саадийские дервиши довольно часто поедали змей и скорпионов, при этом либо змею предварительно обезвреживали, вырвав ядовитые зубы, либо прокалывали змее пасть и связывали ее шелковым шнурком или скрепляли двумя серебряными кольцами. Всякий раз, когда такой дервиш поедал живую змею, он совершал это, движимый охватившим его безумием, или имитировал такое состояние. Держа змею примерно в двух дюймах от головы, дервиш поедал в два или три приема голову и часть туловища до этого места, а остальное выбрасывал. [356] Однако эти фокусы со змеями не всегда проходят безнаказанно даже для саадийских дервишей. Несколько лет назад один такой дервиш, которого за большое и мускулистое тело и за великую силу прозвали аль-Филь (Слон) и который был самым знаменитым поедателем змей своего времени, а то и всех времен, решил проделать этот фокус с особо ядовитой змеей, которую его сынишка подобрал в пустыне. Дервиш положил змею в корзину и держал там несколько дней без пищи, чтобы она ослабела, а когда он попытался извлечь ее оттуда, чтобы удалить зубы, пресмыкающееся тут же укусило его в большой палец. Он позвал на помощь, но в доме в этот момент оказались только женщины, которые побоялись подойти к нему, и к тому времени, когда помощь ему была оказана, рука уже распухла и почернела, а через несколько часов он умер.

В день дусы не происходило больше ничего, достойного упоминания. Из-за отсутствия гавази этот праздник прошел менее весело, чем обычно.

На следующую ночь, ту, которую как раз и называют ночью мулида, я снова отправился туда, где происходило празднество. Здесь я наблюдал зикр, в котором участвовало человек шестьдесят дервишей, образовавших круг, центром которого был сари. Лунный свет достаточно хорошо освещал место зикра, так что в лампах не было нужды. Дервиши принадлежали к различным орденам, но зикр, который они совершали, принят только в ордене байюмийа. Они восклицали: «Йа Аллах («О боже!») и при каждом таком восклицании наклоняли головы, одновременно скрещивая руки на груди, а затем поднимали головы и ударяли в ладоши перед собой. На земле внутри круга сидело множество людей. Зиккиры продолжали проделывать то же самое в течение получаса. Затем они, не выходя за пределы большого круга, разбились на группы по пять, шесть или более человек. Внутри этих групп они держались вместе, положив левую руку за спину соседа слева, а ладонь — на его левое плечо (так делали все, за исключением первого). Лица их были обращены к находящимся внутри круга зрителям. Удивительно низкими и хриплыми голосами они восклицали: «Аллах20, каждый раз делая шаг вперед и немного влево, а затем снова отступали назад, так что весь круг медленно вращался. Каждый зиккир вытягивал вперед правую руку, приветствуя находившихся внутри круга зрителей, многие из которых каждый раз хватали, а иногда и целовали ту руку, которая оказывалась перед ними. Всякий раз, когда вокруг сари совершается зикр, в палатках они прекращаются. В эту ночь я видел еще один зикр, такой же, как накануне в Сук аль-Бакри. Больше ничего заслуживающего внимания зрителя или слушателя не происходило, если не считать декламации романов. Праздник закончился с утренним призывом к молитве, а все зикры, кроме того, который совершался в Сук аль-Бакри, прекратились примерно около трех часов ночи. На следующий день все каймы, сари, палатки и т.д. были убраны.


Комментарии

1. По-видимому, этот обычай был воспринят у иудеев, у которых принято в течение десяти дней, отделяющих Новый год от Дня всепрощения, раздавать больше милостыни и совершать больше добрых дел, чем на протяжении всего остального года (см.: М’Кол. Старые пути, с. 125, 129).

2. «Во имя Аллаха». — Примеч. пер.

3. См.: Введение, с. 67.

4. Букв. «О мой глаз!» — обычное выражение волнения, означающее «ты, кто дорог мне, как мой глаз».

5. Абу Сауд был прославленным святым, и, поскольку он считался самым праведным человеком своего времени, ему присвоили звание «султана», так же как и нескольким другим выдающимся вали. В этом случае слово «султан» означает «повелитель святых». Гробница Абу Сауда находится среди свалок мусора на юге Каира.

6. Термин хаджж (хагг) применяется как к отдельным паломникам, так и к целому каравану.

7. Если бы я не двигался с места, весь караван прошел бы мимо меня более чем за два часа.

8. Почти все путешественники описывали махмаль неверно: один утверждали, будто его покрытие должно быть возложено на гробницу пророка, другие считали, что в нем находится покрытие, которое должно быть повешено вокруг Каабы. Буркхардт со свойственной ему точностью увидел в махмале только эмблему царской власти.

9. Двенадцатый день рабиа аль-авваль является также годовщиной смерти Мухаммеда. Примечательно, что его рождение и смерть отнесены к одному и тому же дню одного и того же месяца и одному и тому же дню недели — понедельнику.

10. Как это показано в главе 6.

11. Показаны в конце главы 5.

12. Это его имя, а не звание.

13. Небесных ангелов.

14. Это называется истифтах аз-зикр.

15. Имя автора стихотворения. Иногда исполнитель вставляет вместо него свое имя.

16. Уже после того как эти строки были написаны, я обнаружил последние шесть строчек из переведенного здесь отрывка в калькуттском издании «Тысячи и одной ночи», где они были приведены в качестве простой любовной песни (т. 1, с. 425).

17. «О мой дядя!»

18. Мало кто из зрителей или слушателей давал более десяти фидда, а бедняки не давали ничего, и у них, разумеется, не просили.

19. Говорят, второй шейх этого ордена (непосредственный восприемник его основателя) проезжал по кучам стеклянных бутылок, не разбив ни одной из них!

20. Некоторые путешественники называют исполнителей этого зикра «лающими, рычащими дервишами».

(пер. В. В. Наумкина)
Текст воспроизведен по изданию: Э. У. Лэйн. Нравы и обычаи египтян первой половины XIX века. М. Восточная литература. 1982

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.