ЛЭЙН, ЭДВАРД УИЛЬЯМ

НРАВЫ И ОБЫЧАИ СОВРЕМЕННЫХ ЕГИПТЯН

ЕГИПЕТ И ЕГИПТЯНЕ: ВЧЕРА И СЕГОДНЯ

(вместо предисловия)

Нет другой арабской страны, о которой было бы написано так много, как о Египте. Эту страну хорошо знают не только специалисты, но и массовый читатель. К тому же многие советские люди бывали в Египте, работали там, помогая дружественному египетскому народу создавать независимую экономику, развивать новую культуру, и думаю, любой из них, прочитав книгу Э.У. Лэйна, испытает двоякое чувство. Прежде всего он с удивлением обнаружит, как много ему знакомо из того, о чем писал полтора века назад Э.У. Лэйн, словно он сам все это видел или был свидетелем происходившего в XIX в. Не надо этому удивляться: традиции и обычаи стран Востока долговечны и упорны. Но в то же время внимательный читатель этой книги поймет, как же мало мы еще знаем об этой стране, как поверхностно судим об образе жизни ее населения, плохо разбираемся в народных обрядах и обычаях и вообще как трудно видеть, познавать и понимать чужую жизнь.

Однако труд Лэйна предназначен не только для тех, кто знает Египет или читал о нем. Он никого не оставит равнодушным, так как это не просто хорошая книга о далеком и в то же время близком времени, об интересной и своеобразной стране, но, главное, это еще и талантливая книга. Трудно найти другого автора XIX в., который сумел бы так глубоко проникнуть в суть чужой жизни и так скрупулезно и точно описать увиденное.

...ХIХ век — век познания Европой мира, век пристального внимания ученых и путешественников к жизни народов Востока. Многое из того, что было написано о разных странах Востока, кажется сегодня наивным и даже смешным. Египту повезло: у него были англичанин Лэйн, француз Клот-бей, русские путешественники, шейх Тантави... Но не будем забегать вперед и утомлять читателя неизвестными ему именами. Начнем с начала — с того времени, к которому относится труд английского ученого.

Еще в XVIII в. Европа стала проявлять интерес к Египту ¹ — в то время одной из провинций Османской империи, которая в начале XVI в. подчинила себе почти весь арабский мир. Египет явился объектом острого соперничества между Англией и Францией. В конце XVIII в. верх на короткий период взяла Франция, которая еще со времен Людовика XVII (годы правления 1774-1792) намеревалась сделать Египет своей колонией. В 1798 г. в Александрии высадилась армия Наполеона Бонапарта, которая захватила Каир, стремясь подчинить всю страну. Но французы смогли продержаться в Египте лишь несколько лет. Вторжение оккупантов вызвало мощное сопротивление со [4] стороны египетского народа. Жестокое подавление восстания каирских горожан не помогло: по всему Египту распространилось антифранцузское движение, которое наряду с действиями английских и турецких войск вынудило французов в начале XIX в. уйти из страны. Здесь с 1801 г. обосновались войска трех армий: английской, турецкой и мамлюкской ². Сначала англичанам удалось оттеснить своих конкурентов, но по условиям Амьенского мира, заключенного в 1802 г. между Англией и Францией, им пришлось покинуть страну: последние отряды англичан ушли из Египта в марте 1803 г. В ходе разгоревшейся в 1802 г. войны между турками и мамлюками на сторону мамлюков перешел отряд арнаутов (албанских наемников) во главе с Мухаммадом Али. В 1804 г. в Каире вспыхнуло мощное восстание горожан, возглавляемое шейхами аль-Азхара, против мамлюкских феодалов. Дальновидный Мухаммад Али поддержал восставших и был сначала провозглашен каиммакамом — заместителем египетского паши, наместника турецкого султана Селима III, успешно отразил попытку английского флота завоевать Египет, а в 1805 г. в ходе нового восстания египетский народ изгнал и пашу-турка с его янычарами, и Высокой Порте пришлось признать египетским пашой Мухаммада Али ³. Он стал основателем албанской династии правителей Египта, бесславно закончившей свое существование, когда в результате революции 23 июля 1952 г. был свергнут король Фарук. Пребывание Лэйна в Египте, в результате которого была написана публикуемая книга, пришлось на эпоху правления Мухаммада Али.

Как часто бывало в подобных случаях, усиление колониальных притязаний западных держав сопровождалось активизацией научного интереса к этой стране, Наполеон, поощрявший изучение Египта и намеревавшийся завоевать страну не только силой оружия, но и усилиями науки, привез туда вместе со своей армией 175 ученых, сыгравших огромную роль в открытии Египта для мировой науки, и особенно в изучении египетских древностей ⁴. Французские ученые составили подробное описание Египта. Один из них, Фурье, помог молодому французу по имени Жан Франсуа Шампольпн (1790-1832) познакомиться с привезенными из Египта находками. Загоревшись идеей расшифровки древнеегипетских иероглифов, Шампольон в дальнейшем приложил немало усилий к тому, чтобы прочесть надпись на Розеттском камне, который, как говорили, случайно выкопал из земли в Египте наполеоновский солдат. Так завоевание привело к разгадке древнеегипетской письменности.

Французская экспедиция в Египет в какой-то степени стала стимулом к развитию египетской национальной культуры: она содействовала развитию культурных контактов египтян с Западом.

Мухаммад Али стремился превратить Египет в сильное, независимое государство и подчинить ему другие арабские страны, вырвать их из-под власти Порты. В своей деятельности вначале он опирался на купцов, ремесленников, духовенство, стремясь ликвидировать влияние прежней, мамлюкской феодальной знати, а затем создал класс новых помещиков из своих приближенных, интересы которых он и выражал, равно как и интересы зарождавшейся египетской торговой буржуазии. Правитель, обуреваемый безмерным честолюбием и алчностью, сделал личное обогащение главной целью жизни. Однако, будучи умным и дальновидным политиком, он избрал для этого путь обширных реформ, направленных на достижение независимости [5] Египта. Мухаммад Али поощрял развитие сельского хозяйства, провел реформу вакфного землевладения, отобрав земли в казну, расширял систему ирригации, строил новые каналы, ввел государственную монополию в промышленном производстве и внешней торговле. Ведя завоевательные войны, Мухаммад Али строил военные заводы, проводил рекрутские наборы, которые ложились тяжелым бременем на крестьян. Был создан новый, мощный флот. Хотя его правление сопровождалось резким усилением эксплуатации египетского народа и другими негативными явлениями, объективно Мухаммад Али укреплял страну, противостоял как туркам, так и западным державам, стремившимся к колониальному закабалению Египта.

Показательна оценка, которую дал Мухаммеду Али крупнейший советский арабист, специалист по новой истории арабских стран В.Б. Луцкий. Он, в частности, писал: «Подобно петровским преобразованиям, реформы Мухаммада Али носили прогрессивный характер, хотя они и ложились огромной тяжестью на трудящиеся массы Египта, беспощадно эксплуатируемые феодально-крепостническим государством. Подобно Петру I, Мухаммад Али не ломал феодального способа производства, но, уничтожая наиболее реакционные пережитки средневековья, он в то же время укреплял государство помещиков-крепостников и купцов. Он создал сильную армию и флот, крепкий государственный аппарат, провел целый ряд реформ, превративших Египет в прочное, жизнеспособное государство». В.Б. Луцкий подчеркивает, что реформаторскую деятельность Мухаммада Али высоко ценил Карл Маркс, характеризовавший его как «единственного человека», который мог бы «добиться того, чтобы “парадный тюрбан" заменила настоящая голова» ⁵. Одновременно советский историк отмечает и реакционные моменты в деятельности Мухаммада Али, который угнетал не только свой, но и другие народы ⁶.

Хотя в истории не бывает «если бы», все же можно сказать, что, если бы не Мухаммад Али, Египет был бы порабощен колониальными державами раньше, чем в последней четверти XIX в. После смерти Мухаммада Али в 1849 г. англо-французский капитал стал быстро проникать в Египет. В книге Лэйна не содержится объективной оценки правителя Египта, преобладает негативное отношение к его политике, хотя и признаются его выдающиеся способности.

Мухаммад Али охотно привлекал на службу иностранцев, преимущественно французов и итальянцев. Так, широкую известность приобрел служивший в египетской армии француз Сельв, Сулейман-паша, принявший ислам и получивший должность генерала. В молодости он был всего лишь ординарцем маршала Нея во время похода Наполеона в Россию, а в Египте стал знаменитым полководцем, преобразователем египетской армии. Его именем впоследствии была названа центральная улица Каира. По словам русского путешественника А. Норова, посещавшего Сулейман-пашу в Старом Каире, в доме паши нашли пристанище изгнанные из Европы сенсимонисты. Прославился также французский врач, известный под именем Клот-бея, долгие годы проживший в Египте. Он внес свою лепту в изучение Египта, написав весьма ценный труд, давно переведенный на русский язык ⁷. Обширные контакты Европы с Египтом в эпоху Мухаммада Али способствовали развитию европейской арабистики, расширению знаний о Египте. [6]

Необходимо сказать, что а изучении Египта в XIX в. многое было сделано и нашей, отечественной наукой. Уже в первой половине XIX в. Египет посетило несколько русских путешественников, книги которых и сегодня имеют большое значение как источник по истории Египта. Важными и интересными в этом плане являются записки крупного русского востоковеда Осипа Ивановича Сенковского, совершившего в начале 20-х годов XIX в. двухлетнее путешествие по Ближнему Востоку. Сенковский дал интересное описание Египта эпохи Мухаммада Али, он лично встречался с правителем. Из этих описаний можно почерпнуть немало полезных географических, этнографических, археологических и экономических сведений о стране ⁸.

В 1820-1821 гг. в Египте побывал крестьянин графа Шереметева Кир Бронников ⁹.

На рубеже 20-30-х годов список путешественников пополнился именем дипломата и писателя А.Н. Муравьева, описавшего путешествие из Александрии в Каир. Муравьев, дважды принятый Мухаммадом Али, считал, что правитель Египта высоко стоял бы «между владыками Востока, если бы угнетенный трудами, налогами народ не стонал под игом жестокой монополии, обогащающей одну только казну Паши, недостаточную для его исполинских желаний» ¹⁰. Рецензию на книгу Муравьева писал А.С. Пушкин, о ней высоко отзывался Н.Г. Чернышевский. Брат автора, генерал Н.Н. Муравьев, участвовавший во взятии Карса, был у Мухаммада Али с военно-дипломатической миссией ¹¹.

Глубоко узнать Египет довелось А.О. Дюгамелю, служившему в 1834-1837 гг. генеральным консулом Российской империи в этой стране ¹². В Египте еще молодым человеком побывал и П.А. Чихачев, ставший позднее крупным ученым, известным исследователем Малой Азии.

Многие новые, ранее неизвестные страницы в жизни Египта открыл Авраам Сергеевич Норов, участник Отечественной войны 1812 г., государственный деятель, занимавший с 1854 г. пост министра народного просвещения.

Его книга содержит подробнейшие сведения прежде всего по экономике Египта и Нубии, в ней описаны также быт и нравы египтян. Норов предстает в ней внимательным исследователем. Его оценки почти всегда взвешены, хотя на них отрицательно сказываются идейные убеждения автора — русского монархиста и проповедника православия. Вот как, к примеру, автор оценивает Мухаммада Али: «Но это равнодушное угнетение подданных, не внемлющее их воплям; это попрание всех прав человека для одной цели властолюбия и богатства! – вот вечный укор Мегмету-Али. В заключение мы скажем, что Мегмет-Али чрез свои полезные, хотя стеснительные нововведения сделал невольно первый шаг к потрясению исламизма; это самое приведет к важнейшим моральным последствиям, и, может быть, это первый шаг, приуготовляющий Египет к введению Христианства. Мегмет-Али этого сам не чувствует; его цель, во-первых, коммерческая, а во-вторых, славолюбивая; а Провидение обратит это на пользу человечества» ¹³. И как бы ни были сомнительны выводы автора, к работам Норова с вниманием отнесся Н.Г. Чернышевский, сам проявлявший большой интерес к Арабскому Востоку. Любопытно отметить, что в Египте Норов встречался с Клот-беем и упомянул о нем в своей книге. [7]

Интересные описания Египта — как его архитектуры и древностей, так и современной жизни — оставил русский художник Д.Е. Ефимов ¹⁴.

В Египте в составе карантинной комиссии, имевшей цель провести опыты по «очищению зачумленных вещей посредством усиленной теплоты», побывал А. Уманец ¹⁵. В своих записках он сумел существенно дополнить известные в его время сведения о Египте. С большим сочувствием писал Уманец о египетских крестьянах, согнанных на работы по восстановлению Иосифового канала в Верхнем Египте. В этом проявились лучшие качества, отличавшие русских путешественников-демократов и ставшие традиционными для отечественного востоковедения: гуманизм, сочувствие к простому люду, неприязнь к насилию.

Тогда же, в 1842 г., в путешествие по странам Востока, в том числе по Египту, отправились два молодых русских востоковеда, совершенствовавшиеся в своих знаниях восточных языков, — В.Ф. Диттель и И.Н. Березин ¹⁶. В 1846 г. на Ближний Восток поехал русский офицер, будущий генерал-губернатор Финляндии Н.В. Адлерберг. В книгу о его путешествии вошли и египетские записки. Если первое путешествие Адлерберга в Египет пришлось на последние годы правления Мухаммада Али, то второе он предпринял спустя 15 лет, уже после смерти правителя, что позволяет провести интересное сравнение ¹⁷.

Книга русского путешественника и врача Артемия Александровича Рафаловича, объездившего в 40-х годах XIX в. страны Ближнего и Среднего Востока во главе медицинской экспедиции, позволила взглянуть на положение в Египте с совершенно иных позиций ¹⁸. В труде Рафаловича особенно ярко проявилось внимание автора к социальным проблемам, дана резко критическая оценка деспотического режима Мухаммада Али, принесшего неимоверные страдания египетскому народу. В отличие от предыдущих русских исследователей Рафалович дал довольно подробное этнографическое описание Египта.

В 1846 г. горный инженер Е.П. Ковалевский был приставлен к двум египетским инженерам, изучавшим на Урале горное дело, а через год по приглашению Мухаммада Али отправился в Египет для организации добычи золота в Судане ¹⁹. Ковалевского сопровождал магистр Санкт-Петербургского университета Л.С. Ценковский.

В середине XIX в. наблюдалось еще большее оживление русской географической науки. В России выходят в свет все новые книги, написанные учеными, путешественниками, дипломатами, военными и деловыми людьми, побывавшими в Египте. Не вдаваясь в подробности, упомянем лишь таких авторов, как Н.В. Берг, В.Ф. Гиргас, М.Н. Дохтуров, А.В. Елисеев, Г.А. де Воллан, И.Н. Клинген, А.Н. Краснов и др. ²⁰

Нельзя не сказать и о том, что знакомству России и всей Европы с Египтом содействовали русские писатели и поэты. Интерес к Ближнему Востоку проявился в творчестве А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого, И.А. Бунина.

Говоря об изучении Египта в России, нелишне вспомнить и об участии в нем египтян, живших в России. Среди «русских арабов», которые внесли вклад в развитие отечественного востоковедения, большую часть составляли выходцы из сиро-палестинского региона, где существовала сильная православная церковь, поддерживавшая с русской церковью традиционные [8] отношения. Египтян в России было немного. Но среди них такой яркий деятель, как шейх ат-Тантави (1810-1861). Академик И.Ю. Крачковский, посвятивший Тантави специальную работу, писал о нем: «И в истории русской арабистики, и в новой арабской литературе Тантави обрисовывается как единственное в своем роде, не повторявшееся до сих пор явление» ²¹.

Тантави стал профессором Санкт-Петербургского университета. В России он прожил всю оставшуюся жизнь, много сделав для русской арабистики и развития духовных связей между Россией и Египтом. Его перу принадлежали статьи, переводы, работа «Описание России», к сожалению, так и не увидевшая свет в арабских странах. Очень интересный материал содержится в его рукописи о народных праздниках в Египте в первой половине XIX в., что могло бы стать полезным дополнением к материалам книги Лэйна. Это произведение было переведено на русский язык советским востоковедом Д.В. Семеновым, но пока еще не издано и находится в архиве ленинградских востоковедов.

В XX в. тоже были «русские египтяне». В 1924 г. в Москву приехал учиться молодой египетский коммунист Хамди Селям (1904-1966). Сын бедного египетского феллаха, Селям с раннего детства познал тяжелую школу трудовой жизни, работал сначала «мальчиком» в лавке, затем разносчиком телеграмм, корректором в газете. Совсем юным он принял участие в антиколониальном восстании 1919 г. и был приговорен английским военным трибуналом к тюремному заключению. С тех пор Селям встал на трудный путь подпольной революционной борьбы, он явился одним из создателей Коммунистической партии Египта. В Советском Союзе Селям получил высшее медицинское и гуманитарное образование. Будучи человеком удивительно разносторонних интересов и больших способностей, он сумел стать врачом-хирургом и работал в крупных клиниках нашей столицы, ученым-востоковедом, переводчиком и писателем. Селям писал стихи, новеллы о жизни египетского народа, преподавал в московских вузах.

Доктор Селям — под этим именем он был известен в Москве — был моим учителем. Вряд ли можно найти московского арабиста, который не обращался бы к нему за помощью и не получал ее. Научное наследие Селяма не столь велико, но его влияние на развитие советской арабистики трудно переоценить. Селям был великолепным знатоком египетских нравов и обычаев, особенно деревенских, ему было ведомо то, что мог знать только сын египетского крестьянина, при этом еще помнивший события начала века. Когда мне приходилось заниматься переводом на русский язык египетских фильмов (вряд ли существует лучшее пособие по изучению египетского быта, чем фильмы!), возникало множество вопросов, разрешить которые в силах был только доктор Селям. В фильме по роману Юсуфа Идриса под названием «Грех» камера показывает в полумраке ночи руку египетской крестьянки, разбивающую на поле о камень яйцо. Объяснить этот кадр помог доктор Селям: крестьянка тайно, прямо в поле рожала, а таким образом египтянки, лишенные помощи акушерок, обычно помогают себе.

В течение почти всей жизни доктор Селям собирал материал по фразеологии египетского разговорного языка. На тысячах карточек из его архива записаны диалектальные пословицы, поговорки, идиомы, образные выражения, редкие словосочетания. К сожалению, эта работа осталась [9] незавершенной, но автор данной статьи надеется, что еще несколько лот работы над рукописью словаря X. Селяма помогут ему подготовить ее к печати.

Арабистика в нашей стране и за рубежом за полтора века, что отделяют нас от труда Э. У. Лэйна, конечно, проделала большой путь: созданы капитальные труды по истории, экономике, этнографии, географии, культуре и литературе Египта, составлены словари, написаны грамматики арабского языка, но все это ни в коей мере не может перечеркнуть книгу английского ученого, его исследование египетских нравов и обычаев, ибо труд этот — не только материал, собранный в определенную эпоху и отражающий жизнь того времени, но и своеобразная энциклопедия египетских нравов вообще, энциклопедия, написанная талантливым ученым и исследователем, тонким наблюдателем, подметившим, как никто другой, самые специфические стороны народной жизни, в чем легко можно убедиться и сегодня.

Биография Э.У. Лэйна (1801-1876), крупнейшего английского востоковеда-арабиста XIX в., не только имеет непосредственное отношение к самой книге и ко всему описанному в ней, она, можно сказать, поучительна как для специалистов, так и для широкого советского читателя, проявляющего сегодня глубокий и искренний интерес к Востоку ²².

Эдвард Уильям Лэйн родился 17 сентября 1801 г. Он был третьим сыном херефордского пребендария Теофилуса Лэйна и Софии Гардинер, племянницы знаменитого художника Томаса Гейнсборо (1727-1788). В первые годы жизни мальчика отец сам занимался его образованием, но внезапная смерть Т. Лэйна в 1814 г. заставила мать отдать сына в грамматическую школу Бата, затем Херефорда. Там Эдвард особенно преуспел в классических дисциплинах и в математике. Он собирался поступить в Кембридж, а после получения степени посвятить себя духовной деятельности. С. Лэйн-Пул пишет, что юношеское желание Э.У. Лэйна посвятить себя церкви было вызвано, видимо, влиянием матери, «обладавшей силой и красотой характера, которые не только вызывали восхищение у всех, кому выпало счастье знать ее, но и заставляли всех поддаваться ее влиянию». Однако прожектам юноши не было суждено сбыться. Пробыв несколько дней в университете, Лэйн понял, что занятия будут сковывать в нем творческие силы. Чересчур сильный математический уклон в его подготовке не позволял Лэйну думать и об Оксфорде. Молодой человек присоединился к своему старшему брату Ричарду, впоследствии прославившемуся своими литографиями, и в течение нескольких лет изучал в Лондоне искусство художника-графика. Дар художника впоследствии пригодился Лэйну-востоковеду, а его египетские гравюры представляют сегодня не меньший интерес, чем его ученые описания. Специалисты высоко ценили художественное дарование Лэйна, но, по всей вероятности, не оно было истинным его призванием. Будучи от природы человеком увлекающимся, не знающим отдыха, он не щадил себя и, когда заболел тифом, едва сумел оправиться после болезни. Профессия графика стала для него непосильной. С той поры и до самой смерти Лэйн страдал от хронического бронхита и приступов лихорадки. Корпеть над медной доской он больше не мог, надо было искать иной образ жизни. Он нашел выход в востоковедных штудиях, которые привлекли его внимание с 1822 г. Во всяком случае, эта дата стоит в его тетради, где он вел записи разговорного арабского языка. Так началась жизнь востоковеда Лэйна, посвятившего пятьдесят лет арабистике. [10]

Таким образом, растущий интерес к Арабскому Востоку, болезнь, которая делала каждую промозглую английскую зиму опасной для здоровья, и, по утверждению С. Лэйн-Пула, надежда получить хорошую должность на правительственной службе побудили Э.У. Лэйна совершить путешествие в Египет. Вряд ли предполагая, какую роль предстоит сыграть Египту в его жизни, Лэйн отправился во владения Мухаммада Али в 1825 г. Он еще не знал, что пробудет там вплоть до 1828 г., что второе его путешествие продлится с 1833 по 1835 г., а третье — с 1842 по 1849 г.

Два месяца плавания на 212-тонном бриге «Финдлэй» не были безоблачными: немало опасностей встретил молодой путешественник на пути. В дневнике Лэйна сохранилась такая запись: в один из трудных моментов он сумел заменить капитана и проявить свое знание навигации, — видимо, помогли его занятия математикой. В сентябре бриг наконец стал на якорь в александрийской гавани.

Лэйну не терпелось сойти на берег неведомой страны, подобно тому как «восточному жениху не терпится поднять вуаль, скрывающую лицо невесты, которое он никогда не видел», вспоминал он позднее. Надо полагать, что уже тогда Эдвард имел весьма серьезные намерения в отношении своей «невесты»; видимо, таков был характер молодого ученого, его увлеченность и стремление добиваться цели — качество, обычно отличающее настоящего ученого-аналитика от остальных людей, которое в полной мере проявилось у Лэйна позже в поразительной научной доскональности и подвижнической скрупулезности, позволившей ему создать непревзойденный «Арабско-английский словарь» и книгу, перевод которой мы предлагаем советскому читателю. Лэйн имел привычку ко всему относиться только серьезно. Он писал: «Я приехал в Египет вовсе не для развлечения, не для того, чтобы осмотреть его пирамиды, храмы и гроты и, удовлетворив свое любопытство, докинуть их, сменив на другие пейзажи и на другие удовольствия. Я собирался целиком окунуться в среду чужих людей, о которых я слышал самые противоречивые сведения. Я собирался перенять их язык и их обычаи, привыкнуть носить их одежду, и, для того чтобы добиться наибольшего успеха в изучении их литературы, я решил почти всецело связать себя с мусульманским населением страны».

Некоторое время Лэйн оставался в Александрии, которая, «не будучи в достаточной степени восточным городом», разочаровала его, и он с еще большей страстью устремился в Каир. Получив приглашение известного и неутомимого картографа Египта М. Лайнента совершить это путешествие вместе с его группой, Лэйн 28 сентября отплыл в столицу по каналу Махмудийа. По дороге Лэйн пунктуально заносил в записную книжку все, что он видел и слышал, — от скрипа сакийи (колеса, подающего воду на поля) до кваканья лягушек. Путешествие в те времена было долгим: только 2 октября на горизонте показались силуэты пирамид Гизы, и лодка причалила в предместье Каира — Булаке.

Лэйн был очарован Каиром, его узенькими улочками, бесчисленными минаретами, великолепными архитектурными памятниками. После посещения генерального консульства Лэйн решает сразу же приобщаться к местному образу жизни. Он переодевается в турецкое платье и отправляется на поиски жилища. Ему удается снять дом в районе Баб аль-Хадида. [11]

Лэйн совершает многочисленные экскурсии по городу. Его пристальное внимание привлекают пирамиды, но вовсе не как туриста: везде Лэйн делает детальные зарисовки и тщательные измерения. После двух месяцев изучения египтян и арабского языка Лэйн вновь совершает поездку к пирамидам, основательно экипировавшись всем необходимым для работы. Он находит временное пристанище в одном из склепов — шириной восемь футов и длиной шестнадцать. В склепе он обнаруживает обычное скопление тряпок и костей и находит даже несколько целых мумий: в те времена это еще не было редкостью. Перенеся туда свой багаж и раскурив любимую трубку, Лэйн чувствует себя удовлетворенным: здесь он может заняться составлением карт и зарисовками; на влажном полу разложены матрасы, горят свечи. Ему прислуживают двое слуг, привезенных из Каира, — египтянин и нубиец. «В этой гробнице я провел две недели, — вспоминал Лэйн, — самые приятные дни моей жизни, хотя я и был лишен многих предметов роскоши, которые мог достать без особого труда. Моя внешность соответствовала моему образу жизни: учитывая то, что мне предстояло подвергаться значительным перепадам температуры, входя в Большую пирамиду и выходя из нее, я оделся в харам (шерстяную рубашку) бедуина, наиболее удобную одежду в таких обстоятельствах — ее можно запахивать больше или меньше в зависимости от температуры. Я также стал приучать себя часто сбрасывать обувь, чтобы легче было карабкаться по ступеням и пробираться по узким проходам в пирамиде, то же самое я бы посоветовал и всем остальным. Пару раз я слегка поранил ступни, но через два-три дня я уже мог безболезненно ступать на самые острые камни. В соседних деревнях я доставал любую пищу, в которой нуждался: яйца, молоко, масло, птицу и верблюжье мясо. Хлеб можно было купить только в Гизе, правда, я мог нанять человека, чтобы выпекать его. Средний грот занимала семья из трех человек: старика по имени Али, его жены (которая была более чем в два раза моложе его) и их маленькой дочери, они охраняли там несколько антикварных ценностей. Не считая их, ближайшими моими соседями были только обитатели деревушки, находившейся на расстоянии мили». Правда, через два дня одиночество Лэйна было нарушено: его гостеприимства попросил молодой бедуин, дезертировавший из армии паши. Он оставался с англичанином вплоть до отъезда Лэйна в Каир, развлекая его по вечерам многочисленными историями из жизнеописания Абу Зайда (см. с. 309) и вызывая негодование слуги-египтянина своим бедуинским презрением к феллахам. Перед отъездом Лэйн спросил его, на чье покровительство он теперь рассчитывает, и молодой бедуин ответил, проявив характерную для мусульман веру в провидение Аллаха: «А кто тебя привел сюда?»

Вернувшись в Каир, Лэйн занимается изучением города и его обитателей. К этому времени он уже в достаточной степени овладевает арабским языком и стремится быть похожим на египтян одеждой, манерами и образом жизни; сближению с людьми помогают его природное спокойствие, самообладание и терпеливость. Многим он по внешнему виду напоминает скорее араба из Хиджаза, нежели египтянина, но, как бы то ни было, каирцы не видела в нем чужака; ему удавалось улавливать наиболее сложные и яркие идиоматические обороты их диалектальной речи, запоминать малозаметные детали их повседневного общения, понимать их образ мысли. Как образно писал [12] Лэйн-Пул, «дух Востока является закрытой книгой для девяноста девяти из каждых ста ориенталистов. Для Лэйна он был открыт».

Однако не следует видеть в Лэйне ученого, фанатически погруженного в объект своего исследования и забывшего обо всем остальном. Он интенсивно общался с каирскими европейцами, но его общение было направленным: оно должно было содействовать его востоковедному образованию. Много дало Лэйну знакомство с известными египтологами Уилкинсоном и Бэртоном (позднее Хэлибэртоном), уже упоминавшимся Лайнентом, Бономи, путешественниками Хэмфризом, Хэем и Фокс-Стрэнгвэйзом. Другом Лэйна и ценителем его таланта был лорд Прудоу.

Наконец Лэйн решил, что настало время для путешествия по Нилу. 15 марта 1826 г. он отплывает вверх по течению на лодке с экипажем в восемь человек. Во время путешествия Лэйн неустанно работает. Он не теряет ни минуты, осматривает все, что можно увидеть, описать, нарисовать, начертить. Он готов бродить по прибрежным городам и деревням целыми днями. Неутомимый ходок, он не боится раскаленного песка в жаркие дни, когда температура в тени достигает 45°. Исходив берега, он плывет дальше, сидя на палубе с трубкой и наблюдая за всем на расстоянии. Лэйн интересуется в равной степени и современной ему жизнью египтян, и древностями Египта. Он посещает мавзолеи шейхов аль-Хариди и Абдель Кадира аль-Джилани, демонстрируя такое знание обрядов зияры (ритуального посещения мавзолеев), что спутники находят его поведение безошибочным. Ему удается посещать не только деревни, но и становища бедуинов. Весьма плодотворной была поездка по Верхнему Египту. В древней столице египтян — Фивах — он пробыл 73 дня. Вернувшись в Каир, Лэйн опять переключается на изучение и описание нравов и обычаев горожан, а также продолжает описание города. Через несколько месяцев он совершает второе путешествие по Нилу, поднявшись опять до второго порога. В 1828 г. он завершает описание Египта и Нижней Нубии, страны, ее памятников и населения. Пробыв некоторое время в Каире и совершив прощальный визит к пирамидам Гизы и Саккары, он осенью того же года возвращается в Англию.

Так завершилась первая экспедиция Лэйна в Египет, давшая ему основной материал для книги о Египте и египтянах. Три года, которые Лэйн провел в Египте, по его признанию, были потрачены на то, чтобы «зарисовать страну». В результате был собран уникальный материал. Каждая пирамида или гробница, каждый памятник, каждая мечеть или деревня, любое примечательное растение, одежда, утварь — все замечено, описано, зарисовано. Глаз наблюдателя бесстрастен, язык точен и суховат, лишен эмоциональной восторженности благожелательного путешественника или язвительности неприязненно настроенного к стране европейского визитера. Лэйну чуждо fine writing, максимальная достоверность в описании — вот его единственная задача. Из всех своих работ только в примечаниях к переводу «Тысяча и одной ночи» Лэйн отошел от этого принципа. Но то, что в XIX—начале XX в. считалось высшим достижением ученого Лэйна, сегодня забыто, а его описания привлекают тем большее внимание, чем дальше отстоит от нас его эпоха. В результате первой поездки родилось грандиозное исследование Лэйна «Описание Египта». Его можно было бы назвать непревзойденным, если бы не одно «но»: это исследование не увидело света. Дело в том, что его [13] неотъемлемую часть составлял 101 рисунок сепией, сделанный с помощью изобретенного другом ученого д-ром Уолэстоном проекционного аппарата, называемого камера лусида. Воспроизведение этих рисунков типографским способом обошлось бы слишком дорого (и не оправдало бы себя). Но рукопись и рисунки не пропали даром: они послужили ценным материалом для многих и многих европейских исследователей.

Только во время первой поездки в Египет Лэйна можно было назвать «чистым» путешественником. Лишь еще один раз Лэйну предстояло подняться вверх по Нилу до Фив, замечал по этому поводу Лэйн-Пул, и пожить в гробнице, но это было вынужденное бегство от чумы. С тех пор мы уже не увидим отчаянного исследователя, карабкающегося по пирамидам или шагающего под жаркими лучами солнца меж бедуинских палаток. Перед нами предстанет именитый ученый: стол, перо и бумага заменят ему долины Египта, блокнот и карандаш путешественника.

Несколько лет в Англии Лэйн провел за обработкой своих дневников, из которых родилось его «Описание Египта». Переговоры с издателями ни к чему не привели. Тогда Лэйн выбрал из рукописи только ту часть, в которой шла речь о современном ему населении Египта, и показал ее лорду Браугхэму. Браугхэм весьма высоко оценил ее и рекомендовал Обществу распространения полезных знаний, членом которого являлся. Это вселило и Лэйна надежду и побудило его совершить новое путешествие в Египет, чтобы дополнить эту часть и сделать на ее основе новую книгу. В 1833 г. он пересекает Средиземное море и вновь оказывается в Александрии. Ему понадобилось два года (1833-1835), чтобы превратить очерк о нравах и обычаях в фундаментальное и законченное описание быта египтян. Это описание по своему уровню не уступает предыдущему.

Уже к началу первого путешествия Лэйна Египет не являлся для европейцев terra incognita. Однако возможности изучения Египта были далеко не исчерпаны. Страну еще не описали во всех отношениях. Для выполнения этой задачи нужен был талант именно такого ученого, как Лэйн. Об этом таланте лучше всего сказал лорд Браугхэм: «Интересно, знает ли этот человек, в чем состоит его форте? — Это описание». Способность к скрупулезному научному описанию и потрясающая работоспособность — вот то главное, что позволило Лэйну выполнить его задачу — описать Египет.

Обладая талантом ученого-дескриптивиста, Лэйн нашел ему наилучшее применение: всесторонне и полно, с необычайной добросовестностью он изучил Египет и египтян, их нравы и обычаи, их язык и литературу, их города и жилища, их внешность и одежду. Каждое из его описаний сделано на высоком профессиональном уровне, хотя Лэйн и не создал научных обобщающих трудов в какой-либо из областей арабистики, за исключением разве что комментариев к «Тысяче и одной ночи». Его крупные работы не претендуют на это. Правда, тщательный разбор того или иного явления иногда сопровождается ассоциациями, и тогда появляются, например, сопоставления с Библией (которую Лэйн хорошо знал), с обычаями древних народов, однако здесь Лэйн демонстрирует больше свою эрудицию. Но эти недостатки не заслоняют главного, сделанного ученым.

Лэйн прибыл в Александрию на борту торгового судна «Рэпид» водоизмещением 162 тонны, а оттуда по каналу Махмудийа на лодке отправился [14] в Каир. Со времени своего отплытия из Англии Лэйн вел дневник, в который, так же как и во время первого путешествия, скрупулезно заносил все, что видел. Многие страницы этого дневника представляют самостоятельную научную ценность, хотя они и не вошли ни в одну из книг автора. Вот несколько отрывков из дневника.

. . .Сторговались за 80 пиастров плыть до Каира. Дошли до Фувы, но не смогли продолжать плавание из-за резкого встречного ветра. Воздух слишком вязок: трудно было представить себе, что я в Египте. Вода все еще очень мутная. Много лодок перевозили турецких паломников, собиравшихся присоединиться к египетскому каравану в Мекку. Фува, казалось, вся лежала в руинах и была населена самыми несчастными и убогими людьми, каких я когда-либо видел. Мне говорят, что я увижу это во всех деревнях, которые мы будем проплывать. Причина одна: всех самых здоровых на вид молодых людей забрали в армию или во флот, их жены и возлюбленные последовали за ними, но были разлучены с ними по прибытии в столицу и превратились в проституток; сегодня Каир кишит ими...

...Вид на Каир со стороны порта (Булака. — В.Н.) стал значительно лучше со времени моего последнего визита благодаря тому, что горы мусора, возвышавшиеся на этом месте, были убраны, а там, где они находились, выросли сады. Некоторое время назад европейским путешественникам, если они были одеты в турецкое или европейское платье, не разрешалось входить в городские ворота Каира без паспорта (он назывался тизкара), который они должны были показать страже. Теперь с этим правилом покончено. Оно было введено для того, чтобы точно знать количество населения и гарантировать, что ни один из местных жителей не останется неузнанный и не избежит уплаты фирды — подушного налога. В самой столице я обнаружил больше разрушенных домов, нежели в прошлый мой приезд, а в облике низших сословий признаки нищеты стали явственнее. В стиле костюмов местных жителей не произошло изменений, но офицеры и турки на службе паши стали носить одежду низамиев, что только начало распространяться среди них тогда, когда я уезжал из Египта. Головной убор (теперь просто тарбуш, без муслинового или кашемирового платка, обернутого вокруг него) потерял свою былую элегантность. Вся одежда стала менее изящной и красивой по сравнению с костюмом мамлюков, который она сменила, хотя стала более удобной для ходьбы и любой активной деятельности...

11 января, 1-й день рамадана

...Рамадан в этот год падает на зиму, поститься относительно легко: дни короткие, а погода прохладная, поэтому жажда не ощущается столь мучительно. Период от начала воздержания от пищи (имсак) до конца... будет равен 12 часам 47 минутам... К вечеру и в течение некоторого времени после захода солнца нищие на улицах становятся более обычного назойливыми и крикливыми. Я часто слышу крики: “Фатури алек йа рабб!" (“Мой завтрак на тебе, о Господи!") или: “Ана дэйф алла ва-н-наби!" (“Я гость Аллаха и пророка!"), а также следующую поговорку: “Мин фаттар сайим, лю агрун дайим» (“Кто накормит постящегося, тому будет вечное вознаграждение") (в ней особенно наглядно слияние норм литературного языка и [15] народного диалекта, нередкое во фразах подобного рода). Кофейни теперь посещает больше людей из низших сословий, многие из них предпочитают прервать свое воздержание от пищи чашкой кофе и трубкой. Группы собираются в этих кофейнях незадолго до захода солнца и ждут там вечернего призыва на молитву, который означает окончание дневного поста. В ночи рамадана в некоторые кофейни приходят декламаторы сказок или поэм. Среди каирских улемов существует также обычай приглашать факихов для исполнения зикра каждую ночь этого месяца...

...Утомленный вид и усталость — вот итог поста в рамадан. И если люди в это время более обычного заняты бормотанием отрывков из Корана, то, я думаю, делают это только для того, чтобы скоротать время. Говорят, что теперь гораздо больше людей нарушает пост по сравнению с тем временем, когда я в последний раз был здесь. Даже кади несколько дней назад сказал моему знакомому, что теперь принято поститься только первые и последние два дня этого месяца. Бедняки, как правило, все еще строго соблюдают пост, и для них он наиболее чувствителен, так как они редко могут получить облегчение от своего повседневного труда. Сейчас в городе живет старик, который постится все дни в году от восхода до захода солнца, за исключением двух идов, или праздников, когда мусульманину поститься не дозволено законом!..

10 февраля, первый день ида (праздника)

На рассвете все мечети переполнены верующими, произносящими молитвы ида: теперь на улицах можно ежеминутно видеть, как друзья поздравляют друг друга, обнимаются и целуются. Многие люди (которые могут себе это позволить) надевают все совершенно новое, другие новые ири, тарбуш или тюрбан или хотя бы новую пару красных или желтых туфель. Многие лавки закрыты, за исключением тех, где продается съестное. Люди в основном заняты поздравительными визитами или же поездками к могилам своих родственников (это относится в первую очередь к женщинам). Ослы нагружены пальмовыми ветками; посетители гробниц во многих местах загромождают улицы. Пушки цитадели стреляют в полдень и в аср (после полудня) в каждый из трех дней ида...

18 февраля

Вчера был обезглавлен один человек, сегодня — другой. Первый забрался в дом с целью воровства и пытался убить хозяина дома. Он запер его в одной из комнат, а сам продолжал грабить. Выходя, он увидел, что хозяин из окна зовет на помощь, тогда он выстрелил в него из пистолета. Преступление другого, турка, кавваса паши, заключалось в ограблении и убийстве турецкого паломника... Ограбления в последнее время стали здесь весьма частыми: преступлений, как и следует ожидать, становится больше, когда люди подвергаются угнетению и живут в нищете...

27 февраля

Отправился в аль-Хасанейн, чтобы увидеть кисву, буркуа и т.п., перед тем как их упакуют и отправят с караваном в Мекку. Кисва была еще не полностью соткана, несколько женщин и мужчин еще работали над ней у большой стены портика. Я попросил и получил пустячный подарок — кусочек кисвы в пядь длиной и примерно такой же ширины. Сшивая несколько [16] полотен до ширине, ткачи вынуждены отрезать маленькие полоски, их продают или раздают как амулеты людям, которые хотят иметь эти реликвии... Прочитав, согласно обычаю, у усыпальницы аль-Хусайна Фатиху, я прошел в маленькое помещение при мечети, где находились буркуа — покрывало для макама господина нашего Ибрахима, покрывало для махмаля (которое я видел лишь частично) и хегаб (мусхаф) махмаля, а также вышитый мешочек из зеленого шелка, предназначенный для хранения ключа от Каабы...

3 марта {22 шаеваля)

Наблюдал процессию с махмалем. Она отличалась от той, что я видел в прошлый раз, семь лет назад (в 1827 г.), тем, что двигалась с гораздо меньшей помпезностью. Сначала, примерно через два с половиной часа после восхода солнца, вытащили маленькое полевое орудие (для того, чтобы сигналить выстрелами отправление после остановок). Затем появились отряд балтагийа (идущих впереди, или провожатых) и стражники паши с повязками на голове. Вслед за ними вереницей шли верблюды с большими подбитыми седлами, с двумя наклоненными вперед маленькими флажками на каждом седле и плюмажем из страусовых перьев, укрепленным на небольшой палке перед седлом. На верблюдах, подкрашенных хной в рыжий цвет, были попоны, обшитые маленькими раковинами (каури); других украшали пальмовые ветви, прикрепленные к седлам, а по бокам висели колокольчики или большие литавры, в которые ударял человек. Затем на двух верблюдах проследовал тахтраван (паланкин. — В.М.) эмир аль-хаджжа (главы каравана паломников). Далее показалась группа дервишей со знаменами своих орденов (флагами, шестами, сетками и т.п.), одни повторяли имя Аллаха и дергали головами, другие ударяли кожаным ремнем по маленьким литаврам, держа их в левой руке. Два дервиша с мечами имитировали бой, шли два борца, голые до пояса и натертые маслом, и двигалась верхом на лошади фантастическая фигура с фальшивой бородой (описанная в моем рассказе
о процессии с кисвой, помещенном в книге), все одеяние этого человека состояло из овечьих шкур и высокой шапки из овчины. За дервишами несли махмаль, который в этом году имел жалкий вид: покрывало было старым, а шитье потускнело. Махмаль окружала толпа; люди пытались коснуться его руками, краем шали или платка, некоторые даже разворачивали для этого свои тюрбаны, а женщины в окнах снимали свои головные покрывала. Мне было позволено свободно осмотреть махмаль и подержать его, когда он хранился в мечети аль-Хасанейн. За полуголым шейхом, о котором я писал в моем рассказе о процессиях с кисвой и махмалем, последовало, как обычно, священное знамя, водруженное на верблюда и обвевавшее его голову. Несколько солдат, эмир аль-хаджж и офицеры, сопровождавшие караван, замыкали процессию. Менее чем за час процессия миновала место, где я находился».

Эти выдержки из дневника дают представление о той напряженной работе, которую не переставал вести в Египте ученый. Во время второго путешествия Лэйна по Египту прокатилась эпидемия чумы, и ему едва удалось избежать этой болезни. Дневник завершается двумя рассказами о чуме от 1 и 2 августа 1835 г. Вскоре Лэйн вернулся в Англию и привез рукопись детальнейшего описания нравов и обычаев египтян. [17]

Некоторое время ушло на редактирование и оформление рукописи. Лэйн сам вырезал по своим рисункам деревянные доски для гравюр. Первое, самое дорогое издание книги «Нравы и обычаи современных египтян» вышло в декабре 1836 г., а за ним быстро последовали другие издания ²³. Книга вскоре была переведена на немецкий язык. Ее опубликовали в Германии и в Америке. Книга Лэйна завоевала широкую популярность и принесла автору известность. Высоко оценили труд ученого и специалисты. Критик из лондонского «Куотерли ревью» не нашел у Лэйна ошибок, за исключением передачи в латинской графике арабских имен. С хвалебным письмом к Лэйну обратился живший в Каире известный арабист Френель. Немецкий ориенталист д-р Шпренгер, посетив Каир, намеревался проверить Лэйна и найти неточности в его книге, но эта попытка окончилась неудачей.

Восторженно отзываются о книге Лэйна и современные востоковеды. Ее высоко ценят в Египте. В книге «Каир: городу 1000 лет», изданной египетским министерством культуры в 1969 г., давалась следующая оценка этого труда: «Очень верное и подробное описание внешнего облика Каира, уклада его жизни, обычаев населения первой половины XIX в. дал в своей известной книге Э.У. Лэйн. Эта книга явилась как бы логическим завершением монографии “Описание Египта", составленной учеными эпохи французской оккупации» ²⁴.

Когда к Лэйну пришла слава, он стал активно участвовать в общественно-научной жизни Англии. Заседания обществ, научные коллоквиумы, редактирование научных трудов занимают значительную часть его времени. Он становится признанным экспертом по всем проблемам арабской литературы.. Но он ищет новой большой работы, и его внимание привлекает замечательный памятник средневековой арабской литературы — «Тысяча и одна ночь». Лэйн берется за перевод этих сказок, рассматривая памятник как своего рода энциклопедию нравов и обычаев средневековых арабов. К каждой главе он дает обширные примечания, представлявшие большой научный интерес. С 1838 по 1840 г. книга выходила ежемесячно отдельными выпусками, обильно иллюстрированная В. Харвеем. Потом перевод неоднократно публиковался и отдельными изданиями. Хорошо известно издание 1859 г., осуществленное племянником Лэйна Э. Стэнли Пулом (отцом С. Лэйн-Пула), где был в неприкосновенности сохранен оригинальный текст и авторский вариант транскрипции имен. В 1883 г. С. Лэйн-Пул предпринял отдельное издание примечаний Лэйна к его переводу сказок «Тысячи и одной ночи» под названием «Арабское общество в средние века».

Ценность труда Лэйна была признана сразу же, однако английский читатель с недоверием встретил новое, хотя и более правильное, написание имен — Синдибад и Джаафар. Хорошо знакомого им Аладдина они вообще не нашли в переводе Лэйна, даже в его более правильном написании — Аля ад-Дин. Поэтому при подготовке нового издания было решено восстановить старую транскрипцию и вставить в текст неаутентичные, но популярные у читателей сказки. Это вызвало протест со стороны Лэйна, который потребовал изъятия тиража книги из продажи. В издании 1859 г. текст автора был полностью восстановлен.

Лэйн, который не мог жить без работы, тем временем сделал перевод «Извлечений из Корана» с введением, примечаниями и вплетенным в текст [18] комментарием. Эта книга вышла в свет в 1843 г. Однако неутомимая натура Лэйна искала нового серьезного дела, которому он мог бы посвятить долгие годы жизни, чтобы использовать свой талант аналитика-дескриптивиста.

Как писал Лэйн-Пул, Лэйн «почти исчерпал Египет. Он описал страну, нарисовал сиюминутную картину жизни ее народа и перевел его любимые сказки». Теперь перед Лэйном встала гигантская задача — создать новый труд, также связанный своими корнями с Египтом, но на этот раз предназначенный не для широкого читателя, а для узкого круга специалистов. Ученый задумал составить грандиозный арабско-английский словарь. Если по арабской грамматике уже существовали великолепные труды де Саси и Лумсдена, то словари Голиуса и Фрейтага значительно уступали им. Лэйн решил восполнить этот пробел в европейской арабистике путем тщательной обработки рукописи арабского толкового словаря XVIII в. Тадж ал-?арус («Венец невесты»), в который его египетский автор, аз-Забиди, включил все, что счел нужным и полезным у своих предшественников — арабских лексикографов (главным образом аль-Фирузабади, XIV-XV вв.). Такую работу Лэйн мог осуществить, только предприняв очередную, более длительную поездку в Египет. В решении финансовых трудностей, связанных с поездкой, Лэйну помог лорд Прудоу (позднее ставший герцогом Нортумберлендским). На этот раз Лэйн решает отправиться в Египет не один. Он берет с собой жену, гречанку, на которой он женился в 1840 г., и свою сестру, овдовевшую миссис Пул, вместе с ее двумя сыновьями, которым Лэйн заменил отца. С тех пор сестра Лэйна стала его постоянной спутницей.

В июле 1842 г. семья Лэйн отплыла в Египет на пароходе «Тагус». На этот раз Лэйн прожил в Каире семь лет, до 1849 г. Не будем утомлять читателя подробностями каирской жизни Лэйна, теперь уже умудренного востоковеда, отдающего все силы одному огромному труду, главы семьи, общепризнанного знатока Арабского Востока, общаться с которым считали за честь все арабисты, побывавшие в те годы в Каире. Наконец разбор арабской рукописи был завершен, и Лэйн начал составление своего словаря.

В 1849 г. семья Лэйн благополучно вернулась в Англию. Отныне ученый признан одним из «шейхов» европейских арабистов. На него посыпались почетные титулы, звания, награды. Но Лэйн упорно продолжает работу по составлению словаря. После двадцати лет кропотливого труда, в 1863 г., выходит первый том словаря, в 1865 г. — второй том, в 1867 г. — третий, в 1870 г. — четвертый (однако из-за пожара, во время которого сгорел весь тираж, кроме одного экземпляра, приходится заново издавать его в 1872 г.), в 1874 г. — пятый. Шестой том был наполовину готов к 1876 г., когда Лэйн умер. Но оба племянника Лэйна, дети его сестры, а также и их дети стали востоковедами, и сын старшего племянника Стэнли Лэйн-Пул берется за доработку шестого тома, который благодаря его стараниям появился в 1877 г. Седьмой и восьмой тома вышли значительно позже — в 1893 г.

«Арабско-английский словарь» Лэйна вошел в золотой фонд мировой арабистики. Он до сих пор остается непревзойденным трудом подобного типа, и без него и сегодня не может обойтись ни один лингвист или литературовед, занимающийся арабским языком или арабской литературой. [19]

Последние годы жизни ученого были годами подвижничества, Лэйн не позволяет себе отвлечься ни на минуту, понимая, что иначе ему не успеть завершить работу над словарем. Он почти не занимается другими делами. После ранней смерти в 1867 г. старшего из двух воспитанных им племянников он берет в свою семью троих его детей. Один из них, Стэнли, прибавил к своей фамилии фамилию Лэйна.

Но жизнь замечательного ученого клонилась к закату. В последние годы его мучили обострившийся хронический бронхит и участившиеся приступы лихорадки. В августе 1876 г. завершился жизненный путь неутомимого исследователя, путешественника, ученого.

Но после выдающихся людей остаются их труды, с ними не умирают их авторы. Поэтому публикуемая на русском языке книга о нравах и обычаях египтян первой половины XIX в. продолжает быть нужной, интересной, способной значительно обогатить наши познания о Египте и египтянах. Эта книга позволит нам лучше понять жизнь египетского народа и сегодня, ибо прошлое и настоящее тесно переплетаются в жизни современного Египта, в чем мы попытаемся убедить наших читателей.

Лэйн не случайно уделяет особое внимание исламу как образу мысли, на котором строится культура и уклад жизни большинства египтян. Большое научное и познавательное значение имеет в книге описание различных религиозных обрядов мусульманского населения Египта, в первую очередь. обрядов, связанных с «пятью столпами ислама», т.е. с пятью главными требованиями мусульманского культа: исповеданием веры (ташаххуд), состоящим в принятии формулы «Нет божества, кроме Аллаха, и Мухаммад — Его пророк», молитвой (салат), постом (саум), паломничеством (хаджж) и благотворительной милостыней (закят).

Интересные сведения приводятся у Лэйна о хаджже — паломничестве в аравийский город Мекку, которое каждый мусульманин должен совершить, как требует Коран, хотя бы раз в жизни ²⁵. В эпоху Лэйна путешествие паломников было сложным и утомительным — двигались пешком и па верблюдах (сейчас паломников, естественно, перевозят современные воздушные и морские лайнеры). Подробности о пути следования-паломников мы узнаем у египетского историка аль-Джабарти. Он сообщал, что 3 августа 1798 г. (20 сафара по мусульманскому календарю) «были получены письма от паломников, извещавших о своем прибытии в аль-Акабу». Караван с паломниками шел от Каира к Суэцу, огибал Суэцкий залив, двигался по Синайскому полуострову, затем по побережью Акабского залива, проходил порт аль-Акаба и по берегу Красного моря доходил до Мекки. Из сообщения аль-Джабарти следует, что и возвращался караван через аль-Акабу. В то время в Каире уже находился Наполеон Бонапарт. Члены дивана, получив письмо, отправились к Бонапарту и испросили у него согласие на прибытие в Каир эмир аль-хаджжа. Бонапарт разрешил, но «при условии, что с ним прибудет лишь небольшое количество паломников, мамлюков и солдат». В хронике аль-Джабарти есть интересная деталь: эмир аль-хаджжем был Салих-бей — один из мамлюков египетского правителя Мухаммад-бея (1772-1775), занимавший до того должность представителя Порты. Паломники не поехали в Каир, сообщает аль-Джабарти, а из Бильбейса рассеялись по всей стране. Французы же 11 августа «заняли город Бильбейс и застали оставшихся там [20] паломников. Они не причинили им вреда, а, напротив, отправили в Каир с барабанным боем в сопровождении солдат» ²⁶. Тем самым французы оказали паломникам уважение: сопровождение процессии барабанами или оркестром считалось, по турецким понятиям, особой почестью.

Хотя священные города мусульман — Мекка и Медина — находятся в Хиджазе, на территории современной Саудовской Аравии, Египет играл и продолжает играть в организации хаджжа особую роль. Из Египта в Хиджаз отправлялся огромный караван паломников, в числе которых были не только египтяне, но и мусульмане из других стран. Один из своеобразных обычаев, связанных с хаджжем, доживший до нашего времени, — ежегодное изготовление и отправка в Мекку махмаля. Этот обычай, как считают арабские историки, появился в правление Шаджар ад-Дурр — единственной женщины, занимавшей египетский трон. Шаджар ад-Дурр была тюркской невольницей последнего аййубидского султана Египта, Наджм ад-Дина Аййуба, успешно боровшегося с крестоносцами во главе с Людовиком Святым. После смерти Аййуба она в 1250 г. заняла его трон, открыв новую эпоху в истории Египта — эпоху мамлюков, т.е. бывших тюркских и черкесских рабов, которые правили Египтом более 250 лет. Именно этой легендарной женщине и приписывают честь введения обычая с махмалем. Есть, правда, и другие версии. Так, по сообщению египетского историка Макризи (XIV-XV вв.), махмаль был впервые отправлен в Мекку мамлюкским султаном Бепбарсом в 1271-1272 гг.

Что же представляет собой махмаль? Лэйн не дает точного его описания, но оно имеется у других авторов. Как пишет А. Амин ²⁷, это деревянный ящик пирамидальной формы, на который нанесены резные письмена и позолота. Его покрывают накидкой из красного атласа с вышитыми золотом аятами из Корана. Махмаль увенчан четырьмя шпилями из позолоченного серебра. По углам покрывала — серебряные шарики с кистями из тонких серебряных нитей. Внутри махмаля — подвешенные к его вершине два маленьких Корана в переплетах из позолоченного серебра. Со временем у египтян сложился целый ритуал, связанный с махмалем, видимо заменивший беднейшей части населения страны обряд хаджжа. Сам махмаль стал для египтян своеобразной святыней: он символизировал Каабу. Перед отправлением каравана в Мекку махмаль возили на большом верблюде по улицам Каира. Во время этого шествия люди бросались к махмалю, чтобы поцеловать кисти, свешивающиеся с покрывала, считая, что таким образом они могут получить благословение. Как писал А. Амин, если им удавалось поцеловать махмаль, «они были горды так, будто поцеловали руку пророка». Шествие завершалось на площади Каирской цитадели. По сообщению египетского историка, при этом присутствовали представители султана, правительства, высшие духовные лица — улемы и эмир аль-хаджж. Эмир должен был поцеловать повод верблюда, на котором везли махмаль. Во время праздника палили пушки, звучали песнопения, специально предназначенные для этой церемония. Аналогичный праздник устраивался и по возвращении паломников из хаджжа.

Когда Хиджаз завоевали ваххабиты (мусульманская секта, вожди которой основали династию Саудидов), между ними и египетскими правителями разгорелся конфликт, так как ваххабиты не признавали ни махмаля, ни [21] мавзолеев, ни кубб (букв. «купола») святых. О прибытии каравана паломников с махмалем в Мекку в 1806 г. (когда в Египте еще не знали о захвате священного города ваххабитами) аль-Джабарти сообщает: когда эмир аль-хаджж «встретился с ал-Ваххаби, тот его спросил, намекая на махмаль: “Что это у вас за обычай, которому вы следуете?" Мустафа Чауш ответил: “Этот обычай восходит к отдаленным временам. Махмаль является как бы знаменем, под которое собираются паломники для совершения хаджжа". Ал-Ваххаби сказал: “Больше этого не делайте и с махмалем не приезжайте, а если вы в другой раз явитесь с ним, то я его уничтожу”» ²⁸. Таким образом, ваххабиты боролись против обычая с махмалем, считая его новшеством в исламе. В конце концов ваххабиты разрешили египтянам сохранить этот обряд, но с условием, что они не будут ввозить махмаль в Хиджаз ²⁹. Изготовление махмаля было экономически выгодным делом для египетских правительств. В Каире этим занималась специальная мастерская, которой ведал крупный государственный чиновник.

Интересно сопоставить эти рассказы с сообщениями других путешественников. Еще в 1739 г. каирский караван паломников был описан ирландским богословом Ричардом Пококом ³⁰. Он, в частности, сообщал, что ткани, которыми покрывают Каабу и гробницу пророка в Медине, ткались в Каире в течение всего года, а на третий день после начала ид аль-фитр (праздника разговенья после поста) их переносили в мечеть аль-Хасана. В этот праздничный день собирались «все шейхи из мечетей и различные купеческие гильдии, неся впереди свои флаги». Затем следовало красочное описание чувств, испытываемых толпой при виде священных тканей: «Одни были безумны или, казалось, пребывали в состоянии религиозного экстаза, совершая тысячу движений руками и головой; на некоторых не было ничего, кроме обычного нижнего белья, другие падали без чувств, совершенно бездыханные». О верблюдах, несших махмаль, Покок писал, что их «специально выращивают для церемонии и не используют ни на что другое, почитая их священными. Меня уверили также, что в своем религиозном фанатизме турки подбирают слюну, падающую из их рта. Верблюд почти целиком покрыт парчой и богато расшитыми тканями. Следом за ним идут еще три верблюда, упряжь которых не уступает упряжи первого, а затем и еще шесть верблюдов, в седлах которых сидят юноши».

Покок рассказывал, что караван останавливался на три дня в трех-четырех милях от Каира, а затем стоял лагерем на озере. «Нет ничего прекраснее, чем этот лагерь. Все знатные люди раскидывают свои шатры и проводят время в пиршествах. Туда приходят и все городские жители, чтобы принять участие в празднике, и вечер оканчивается иллюминацией и фейерверком».

В конце XVIII в. сборы каравана из Мекки описывал англичанин Джозеф Питтс. Караван «разделяется на многие котторы (а точнее, каттары. — В.Н.), или “содружества", из которых каждое имеет свое имя и включает несколько сотен верблюдов. Каждый коттор идет вслед за другим, как в войске. Во главе коттора находится какой-нибудь важный сеньор или офицер, он восседает на носилках, поддерживаемых двумя верблюдами, одним спереди, другим сзади, носилки же застланы тканью, пропитанной воском, а сверху еще зеленым сукном, положенным очень изящно... Во главе [22] каждого коттора идет также вьючный верблюд, который несет казну. У верблюда с обоих боков подвешено по колокольчику, и звон этих колокольцев слышен издалека. У некоторых верблюдов вокруг шеи, а иногда и вокруг ног тоже подвешены маленькие круглые колокольцы; звук их, смешиваясь с пением погонщиков (они идут пешком за верблюдами), создает весьма приятный шум...» ³¹. О караване, отправившемся в Мекку из Алжира, Питтс сообщал, что его формирование заканчивалось только в Каире. Так что Каир был своего рода сборным пунктом для паломников из Северной Африки.

Вообще все паломники-мусульмане в те времена отправлялись в Хиджаз двумя путями. Путешествие в Хиджаз сушей длилось 40 дней. Паломники, которым такое утомительное путешествие было не под силу, плыли Красным морем в Джидду, а оттуда добирались до Мекки.

Ритуалы, связанные с отъездом каравана, привлекли внимание и Клот-бея. Он, в частности, сообщал: «Махмиль, имущество эмира-эль-хаджи - (начальника над поклонниками), ящик, заключающий в себе сокровище, посылаемое султаном к гробу пророка, кизхве (кисва. – В.Н.), рубашка из черного шелка, вышитая серебром в Каире и назначенная на покров святой Каабы, — все это торжественно несут на равнину Хашуи, на севере от Каира, и оттуда направляют путь к озеру поклонников (Биркет-эль-Хаджи), последнему привалу, где собираются поклонники и оттуда уже окончательно отправляются в путь» ³².

Наряду с паломничеством непременными обязанностями мусульманина (даже более важными, чем хаджж) считаются молитва и пост.

Эти обряды довольно сложны. Например, Коран предписывает совершать молитву пять раз в день. Сама молитва требует определенной подготовки. К ней нельзя приступить, не совершив ритуального омовения. На тот случай, если воды нет, мусульманское вероучение, изложенное в начале VII в. жителям Аравии пророком Мухаммедом, разрешало заменить ее песком. Молитва совершается обязательно на молитвенном коврике или любой заменяющей его подстилке. Мусульманин во время молитвы должен повернуться лицом к «благородной Мекке» — святому городу мусульман. Первая молитва — салат алъ-фаджр, «молитва на заре», — совершается между четырьмя и пятью часами утра. Последняя молитва — салат аль-магриб, «молитва на заходе солнца». Пожалуй, самая значительная молитва — салат аз-зухр, «полуденная молитва». Если в современном арабском мире лишь немногие верующие соблюдают полностью все заповеди ислама, то полуденную молитву совершает большинство. В этот час в Египте, так же как и в других арабских странах, закрываются магазины и лавки. На улицах останавливаются машины, и можно видеть, как водитель, выйдя из машины, раскладывает на мостовой коврик, снимает обувь и, повернувшись в сторону Мекки, замерев, шепчет молитву, а затем совершает положенные коленопреклонения и поклоны — ракаты. В 60-е годы такую картину мне часто приходилось видеть и в Каире. В сегодняшней столице Египта» задыхающейся от выхлопных газов, страдающей от автомобильных пробок, дефицита места и невероятной перенаселенности, в жаркий полдень не до молитвы. Горожан больше занимают земные заботы.

Хотя религиозность населения постоянно снижается с изменением образа жизни, Египет по сравнению с другими арабскими странами остается [23] страной с высоким уровнем религиозности. При современном ритме жизни трудно вставать на «молитву на заре». Однако, когда я учился в Каирском университете и жил в аль-Мадина аль-Гамиийа (университетском городке), меня нередко будили по утрам распевные моления группы египетских студентов (правда, их было немного), которые во главе с одним из них, выступившим в роли «имама», становились в коридоре и выполняли положенный обряд.

...Как-то в рамадан, месяц мусульманского поста, я проснулся еще до зари и отправился бродить по пустынным улицам Каира. В одном из кварталов города мне встретился человек в праздничной галябийе. В левой руке он держал бубен, ритмично бил по нему деревянной палочкой и при этом громко пел. Это мусаххарати, которого можно встретить в Египте только во время рамадана. Этот персонаж египетской народной жизни существует много веков. Его прозвание происходит от слова сухур — так называется предрассветное время, когда мусульмане в последний раз могут принимать пищу. Как известно, в рамадан верующие не имеют права принимать пищу от восхода до захода солнца. Ислам требует даже, чтобы истинно верующий человек не только не ел, но и не пил в течение всего дня. По мнению наиболее рьяных блюстителей мусульманского закона, даже сглатывание слюны является прегрешением против веры. Определить с точностью время восхода и захода солнца всегда было трудно, поэтому со времен средневековья и больших городах мусульманского мира за этим следили специально выделенные люди, а всему населению давал об этом знать выстрел пушки. В Каире пушка была установлена на горе аль-Мукаттам. Традиция эта сохранилась и по сей день, хотя существуют и радио, по которому передают соответствующие сигналы, и календари, точно указывающие время восхода и захода солнца.

Как только появляются первые лучи солнца, наступает время имсака — воздержания от приема пищи. Поэтому мусаххарати незадолго до рассвета будит людей на сухур. С началом сухура стреляет и пушка. Мусаххарати ритмично ударяет в бубен деревянной палочкой или кожаным жгутом. Мусульмане находят особое очарование в песнях, которые он при этом исполняет. Мусаххарати трудится весь рамадан, а во время ид аль-фитр заходит в дома жителей своего квартала, которых он будил в течение месяца, чтобы собрать плату за работу.

В рамадан часы работы учреждений и предприятии сокращены, да и работа, видимо, не больно клеится. Решить какую-нибудь важную проблему во время рамадана — дело безнадежное. С работы все идут чуть живые: только бы добраться до постели. Зато вечером наступает пора веселья. Все с нетерпением ждут пушечного выстрела — сигнала к ифтару, когда разрешается прием пищи. На улицах начинают работать кафе и рестораны, аппетитные запахи разносятся с многочисленных тележек: уже ждут клиентов готовые блюда, и прежде всего фуль медаммес — блюдо из египетской коричневой фасоли.

В рамадан люди питаются лучше, чем обычно. Для бедного человека месяц поста — месяц маленьких радостей. Принято готовить некоторые блюда, которые входят в лявазим рамадан — «обязательное меню рамадана». Среди них сладости, в том числе кунафа. Для Египта (а также для [24] Сирии) кунафа, пожалуй, такое же любимое национальное блюдо, как фуль медаммес. Кунафу готовят следующим образом. Сначала приготовляют негустое тесто. Затем раскаляют сковородку на огне и выливают на нее тесто тонкими струйками из сосуда с дырочками. Так довольно быстро готовится своеобразная лапша. Если хотят, чтобы она была румяной, на сковородку предварительно наливают масла. Затем лапшу обычно смешивают с толчеными грецкими орехами и фундуком, добавляют сахар, поливают розовой водой. Сложив эту смесь на сковородку, ее поливают жиром и греют на медленном огне, в результате чего получается кушанье, напоминающее запеканку. В Каире существуют известные всему городу кафе, которые славятся приготовлением того или иного народного кушанья. Если вы полистаете произведения египетских писателей 20-30-х годов нашего века, наверняка встретите упоминание о том, что самую лучшую кунафу в Каире можно было отведать у сейида Али аль-Канафани около Баб аль-Мутавалли. Это кафе сохранялось там и в наше время. В лявазим рамадан кроме фуль медаммес и кунафы входят также атайиф (или катайиф в литературном варианте) — сладкие пирожки и амар ид-дин (в литературном варианте — камар ад-дин) — сушеные абрикосы, или абрикосовая пастила.

В Египте мне не приходилось видеть, чтобы открыто нарушали пост, хотя, конечно, у себя дома многие нарушают его. Старики жалуются на современную молодежь, которая не прочь тайком перекусить в течение дня. Не соблюдают пост и в семьях египетской элиты. Но что творилось у входа в студенческую столовую университетского городка перед выстрелом пушки, возвещающим ифтар! Мне очень нравилось ходить к началу ифтара в эту столовую, затесавшись среди студентов. Как только счастливый момент наступал и двери столовой открывались, студенты, толкая друг друга, шумно устремлялись к стойке, стуча металлическими подносами, а по другую сторону стойки толстые усатые раздатчики быстро принимались за дело: один набирал черпаком с длинной ручкой похлебку, выливал ее в металлическую мяску и ловко запускал миску по поверхности стойки в руки очередному студенту, второй таким же образом отправлял ему миску с рисом и куском дымящейся буйволятины. Если раздатчик определял во мне иностранца, он сбивал темп, долго щупая пальцами мясо в котле, выбирая кусок получше. На третье — два финика, апельсин или банан.

Рамадан — месяц активного общения людей, хождения в гости. Он создает иллюзию всеобщего равенства, вызывая к жизни демократические идеалы ислама. Бедный чувствует себя равным с богатым: ведь все постятся и все едят лявазим рамадан. Этому чувству способствуют некоторые меры, например организация так называемых народных сеансов в кино поздно ночью. На такие сеансы все билеты продавались по одной, самой дешевой цене. Поэтому простой люд Каира во время рамадана набивался на балконы роскошных кинотеатров (куда билет стоит значительно дороже, чем в партер) и в ложи (самые дорогие места). В течение трех часов можно чувствовать себя «беем». Во время рамадана кипит жизнь в ночных клубах и варьете: программы продолжаются далеко за полночь, состоятельные каирцы позволяют себе веселиться до утра.

В конце рамадана, по окончании поста, наступает ид аль-фитр аль-мубарак — «благословенный праздник разговенья», или аль-ид ас-сагыр — [25] «малый праздник». В это время устраиваются пиршества, в дом приглашают гостей. Для разговенья в Египте принято непременно подавать к столу сушеную рыбу — бакаля (она похожа на треску), а также сладкие пирожные — кахк. Гостей угощают блюдом из теста с молотым мясом и бараньим бульоном, обязательно подают шоколад и конфеты. По правилам религии полагается, чтобы перед праздничной трапезой факих (законовед-богослов) прочитал из Корана.

В своей книге Лэйн справедливо отводит много места египетским праздникам, связанным с культом святых. Они и сегодня играют огромную роль в жизни египтян. Первоначально исламу культ святых был неизвестен. Более того, человек, по мусульманскому вероучению, не способен иметь какие-либо особые качества, которые возвышали бы его, выделяли из общей массы, ибо только Аллах действительно всемогущ. Исключение — пророки, которые являются связующим звеном между Аллахом и людьми и способны творить чудеса — му’гизат, но их конечный творец опять-таки Аллах. Однако под воздействием существовавших до ислама культов, христианских и других верований, а также вследствие эволюции самого ислама уже в VIII в. (второй век ислама) в нем зарождается культ святых. Он связывается с понятием вали — так в Коране обозначается человек, «близкий к Аллаху» (X, 62). На этой основе возникает особая концепция: существуют люди, ставшие святыми (вали, мн. ч. аулия) благодаря тем усилиям, которые они затратили на познание Аллаха, его учения и поклонение ему. Эта концепция была тесно связана с ростом мистического движения в исламе, культ святых наложился на развившиеся в русле ислама суфийские представления о возможности «приближения» к Аллаху и стал, с одной стороны, составной частью суфизма, а с другой — превратился в так называемую народную религию, существовавшую в лоне правоверного ислама. За святыми признавалась возможность совершать чудеса — карамат, но эти чудеса, однако, были рангом нише, чем му’гизат — чудеса пророков. Святыми — аулия — считались духовные главы и проповедники суфийских сект и орденов; была создана своего рода иерархия святых, неизвестная исламу, на вершине которой стояли кутбы и гаусы. В этом плане чрезвычайно интересен материал, собранный Лэйном об иерархии мистиков-сектантов и показывающий, во что превратилась эта система в первой половине XIX в.

Что же касается «народной религии», то здесь, как почти во всех арабских странах, сложился культ местных святых, именуемых обычно сейидами (или сиди, си, ж.р. сейида или ситт). Люди верили, что святому дана возможность одаривать верующих своим благословением {барака), которое способно помочь человеку, вылечить его от болезни, выполнить его желание и т.д. Еще Худжвири, мусульманский мистик VIII в., писал, что святые могут править вселенной. От их благословения выпадает дождь, от их благочестия взрастают посевы, их духовная сила приносит победу в битвах. Культ святых получил чрезвычайно широкое распространение в Египте, процветает там до сих пор и связан прежде всего с местами, где похоронены эти святые, куда совершаются паломничества (зияра), чтобы получить бараку. Египтяне верят в то, что благословение святых наиболее действенно в дни их рождения (мулид), тогда к их могилам стекаются толпы народа. Эти дни давно стали народными праздниками, ежегодно отмечаемыми в Египте. Самой [26] большой популярностью пользуются святые Ахмад аль-Бадави, могила которого находится в г. Танта, и сиди Ибрахим ад-Дасуки, похороненный в Дасуке (Нижний Египет). В Хумайсире (Верхний Египет) находится могила святого сиди аш-Шазили. В Каире почитается могила сейида Марзука аль-Ахмади. Не менее известна святая ситт Нафиса. Бывают даже мулиды безымянных святых. Но, пожалуй, наиболее популярны у каирцев мулиды сейида аль-Хусайна и ситт Зейнаб, празднуемые в соответствующих кварталах Каира: квартале сейида аль-Хусайна, где расположена мечеть аль-Хасанейн, и квартале ситт Зейнаб, где находится мечеть, носящая ее имя. Кстати, культ святых-женщин сам по себе необычен для мусульманского мира, и Египет представляет в этом плане особый интерес (его превзошел в исключительности разве что Южный Йемен, где в одном из глубинных районов я видел мавзолей аль-вали ат-тор — «святого быка»). Поэтому я позволю себе вспомнить здесь посещение мулида — праздника ситт Зейнаб, — которое я совершил, когда жил и учился в столице Египта, более пятнадцати лет назад.

...Пойти на мулид ис-ситт Зейнаб 25 рагаба 1386 г. от хиджры пророка Мухаммеда (10 ноября 1966 г. по нашему летосчислению) я решил в сопровождении Субхи, знакомого парня из глухой египетской деревни, учившегося на первом курсе ветеринарного факультета Каирского университета и озабоченного, как и многие его сверстники, в первую очередь проблемой женитьбы. Необычность этого праздничного дня чувствовалась уже в Гизе (район, в котором я жил и в котором находится Каирский университет), но, по мере того как мы приближались к хайй ис-ситт Зейнаб — «кварталу святой Зейнаб», торжественность нарастала. Квартал этот, точнее, один из южных районов города расположен в старой арабской части Каира, в скоплении узких улочек, лавок, кофеен, мастерских и старых домов. Было видно, как к хайй ис-ситт Зейнаб стекаются толпы народа, люди шли целыми семьями из близлежащих деревень или же издалека, проделав немалый путь до столицы. Мужчины в праздничных галябийах, женщины в цветных платьях, взрослые в праздничной обуви, дети чаще босиком (причина не в боязни дурного глаза — разве на детей напасешься обуви! — да и смотреть на обувь бедные египетские крестьяне привыкли скорее как на украшение, чем как на необходимую принадлежность туалета) ³³. Здесь ветхие старцы, больные и увечные, может быть уже в который раз надеющиеся излечиться с помощью благословения святой. Много слепцов — эти надеются на милостыню, может, удастся досыта поесть, а вдруг и зрение вернется?! Глаза детей светятся озорным лукавством: для них это прежде всего веселый праздник, отвлечение от скудной, голодной, нищей жизни египетского простонародья.

Входим в улицы хайя и попадаем в ад кромешный: вокруг толпы народа. Многолюдные процессии движутся но улочкам квартала, люди поют, размахивая зелеными флагами. В этой толпе чьи-то потные руки отталкивают меня в сторону, к домам; оказавшийся рядом и сплевывающий на меня огрызки семечек толстяк в полосатой галябийе и шапочке не отрываясь глядит на процессию, прижимая меня к деревянному лотку. За лотком, прикрывшись сверху парусиновым навесом, торгует одноглазый человек, которому помогает симпатичный мальчонка. Да, это не роскошные магазины на центральной улице Сулейман-паши и не золотые лавки Хан аль-Халили, где обычно слоняются туристы. Субхи, оказавшийся на противоположной стороне улицы, [27] напрасно пытается пробраться ко мне, неистово размахивая руками: толпа, кажется, вот-вот вдавит его в мокрую стену какого-то домика. Одноглазый весело улыбается мне, обдавая гнилым запахом щербатого рта, и, огрев мальчишку по затылку, кричит ему: «Подай бею сладостей!» Мальчик торопливо сует мне кусок кунафы (египтяне вообще очень любят сладкое). Напирая грудью на ветхий лоток, я кладу одноглазому в ладонь два пиастра. Наконец процессия кончается, и толстяк, сплюнув в нашу сторону последние огрызки семечек, бредет дальше, освобождая проход. Прибегает помятый Субхи, и мы идем дальше по улочке, уставленной по сторонам бесконечными лотками. Гортанные, призывные крики торговцев (крики торговцев, старьевщиков, лудильщиков, бродячих сапожников, водоносов — это особый язык, к нему мы еще вернемся), веселые возгласы детей, женское щебетание, трели захраты (загарит) (переливчатые рулады, которые на высоких нотах издают женщины в знак радости, совершая вибрирующие движения языком, а также рукой, поднесенной ко рту) — все это образует неповторимый звуковой фон нашего путешествия. Ноздри вдыхают ароматы благовоний, специй, жарящегося мяса, жженого сахара, цветов, фруктов. Здесь же на улице жарят любимое детское лакомство — кукурузу. Жадно всматриваюсь, многое я вижу впервые: в ларьках и на лотках — незатейливые женские украшения, безделушки, воздушные шарики, дешевые детские игрушки; все вокруг разукрашено разноцветными, сверкающими огнями. Фанера, из которой сделаны ларьки и лотки, раскрашена во всевозможные цвета. Многие люди в веселых остроконечных карнавальных тарбушах — колпаках из бумаги. Продаются четки (сабха) из гороха, пластмассы, дерева и даже фосфорные — светящиеся в темноте. Подходим к торговцу, продающему дешевые народные духовые музыкальные инструменты, сделанные из тростника и бамбука. Покупаю у него аргуль — двойную флейту с мундштуками — и дудочку — уффату. Кстати, они и сейчас точно такие же, как их описывал в свое время Лэйн. Все органы чувств напрягаются до предела — необычно видеть, странно слышать и тяжело вдыхать. Но быстро привыкаешь, и хочется слиться с веселящейся толпой, в которой все чувствуют себя равными и всем хорошо, и из этой первой улочки квартала я выхожу другим человеком, подготовленным для восприятия праздника.

Мулид — праздник простонародья. На улицах квартала не видно египетских толстосумов — башават и бахават (паши и беи). Эти титулы давно отменены, еще в революцию 1952 г., но они все еще в ходу в народе: иногда они употребляются с юмором, иногда серьезно, чтобы польстить богатому и сановному человеку. Да и вообще в Египте существует особая иерархия обращений, знать которую надлежит и любому иностранцу, говорящему на арабском языке. Долгие века жестокого классового гнета — древнеегипетского, греческого, арабского, мамлюкского, турецкого, европейского — создали здесь систему социальной иерархии, глубоко укоренившуюся в сознании людей, убежденность в извечном социальном неравенстве. Как сказал мне один местный житель: «Не пытайся быть с египтянином наравне, он всегда будет считать тебя или ниже себя — и тогда обходиться с тобой невежливо, или выше — и тогда относиться к тебе с большим почтением, которое следует принимать как должное». Я не считаю это высказывание абсолютно справедливым, речь идет лишь о тех слоях общества, в сознании которых наиболее [28] глубоко сидят подобные пережитки. Однако я вспоминаю виденного мной на строительстве Асуанской плотины египетского крановщика. Этого неграмотного феллаха из близлежащей деревни за несколько месяцев обучили азам специальности. Он стал работать, и как-то мастер сделал ему замечание, что он оставляет кабину грязной. На следующий день крановщик привел с собой на стройку бедного односельчанина, который подрядился за пиастр в день выполнять работу фарраша — уборщика, т.е. в конце рабочего дня подметать кабину. Крановщик считал себя уже устой — мастером, и выполнять грязную работу, по его понятиям, ему было не к лицу. Странно видеть, как в общежитии Каирского университета студенты нанимают фарраша (он занимается уборкой комнат и коридоров) застилать постели. Что ж, обычаи такого глубоко стратифицированного общества, как египетское, живучи, и эпоха, описанная Лэйном, обнажает корни этих обычаев. Кстати, в Каире чрезвычайно много фаррашей, заббалей («подметальщики» и «корзинщики» — категории уборщиков мусора), баввабов («привратники») и разного рода слуг. В ресторане вы увидите великое множество прислуги самых различных рангов.

Однако вернемся к нашему походу на мулид святой Зейнаб. Двигаясь в глубь квартала, мы встречали все больше признаков народного веселья, все больше криков, больше запахов, больше цветов. Мое внимание привлекли водоносы, точнее, продавцы напитков, одетые в традиционную одежду из белого полотна и полосатого атласа (со времен Лэйна она, видимо, не изменилась), навьюченные металлическими кувшинами {балласами) и кубками; они ловко сновали среди толпы, ритмично постукивая трещотками, прикрепленными к ладоням наподобие кастаньет (их называют шахаших или сагат). Продавцы громко кричат: «Ир’сус! Ир’сус!» Этот сделанный из солодкового корня кисло-сладкий напиток коричневого цвета налит в большинство кувшинов. Некоторые водоносы предлагают другие напитки или просто охлажденную воду. Впрочем, водой торгуют в основном мальчишки, которых называют сакка (встречаются еще и сакка с бурдюками, каких описывал Лэйн), бегающие с небольшими глиняными кувшинами, в которые они где-то налили воды из-под крана, и стеклянным стаканом, предлагая воду тем, кто во время праздника вынужден экономить даже на питье. Продавцы ир’суса по сравнению с ними — важные профессионалы. Вообще народная индустрия прохладительных напитков имеет весьма важное значение для египтян. Среди традиционных напитков помимо уже упомянутого ир'суса — зангабиль (или занзабилъ), напиток из имбиря, который улучшает голос, янсун — из аниса, он также помогает при ангине, карауя, ирфа, хильба, широко распространенные в провинциях, где напитки до сих пор разносят в бурдюках. Напиток мугат согревает в холодную зиму, шейх снимает боль в желудке. Это все напитки простонародья. Публика побогаче предпочитает соки, которые с помощью соковыжималок и миксеров делают из апельсинов, молока с бананами, лимонов, сахарного тростника. Цивилизация принесла с. собой и фабричные напитки в бутылках. Иной раз в глухой египетской деревне можно встретить уличного торговца с железным ящиком, в котором среди кусков льда лежат бутылки кока-колы. Для каирской элиты существуют фешенебельные кафе, из них во времена моей жизни в Египте самой большой популярностью пользовался «Гроппи». [29]

Египтяне, особенно женщины, очень любят цветы. И здесь, на празднике, повсюду суетились дети со связками цветочных гирлянд в руках. Они громко выкрикивали: «Фуль-ль\ Ясми-и-ин\ Фуль-ль\ Ясми-и-ин\» Любой человек, побывавший в Каире, видел этих ребятишек. Обычно в течение всего дня, вплоть до поздней ночи, они снуют по проезжей части улицы, предлагая купить остро и пряно пахнущие гирлянды из нанизанных на нитку белых цветов жасмина или фулля (арабского жасмина). Когда машины останавливаются у светофора, они протягивают гирлянду в раскрытое окно автомобиля, надеясь, что в этом случае водитель не устоит. Если машина едет медленно, мальчишка может долго бежать рядом с ней, держа цветы перед лицом водителя. Пиастр, который ребенок может выручить за одну гирлянду, вряд ли окупит тот труд, который он затратил на изготовление этой гирлянды, Но детский труд дешев!

Народ веселится от души. Мы выходим на небольшую площадь и видим бесчисленные деревянные помосты, которые, кажется, чудом не разваливаются, выдерживая натиск обступающей их толпы, и балаганы, сделанные из досок, фанеры и брезента. Зазывала кричит: «Карагоз! Карагоз!», приглашая посетить кукольное представление. Поразительно, но эти представления сохранились еще со времен средневековья в нетронутом виде и продолжают пользоваться той же популярностью. Только теневой театр, который в средневековье был распространен по всей стране, уступил место современным видам искусства. Поднявшись по шатким деревянным ступеням в балаган, мы, напрягая слух, пытаемся понять шутки «арабского Петрушки», но тщетно: смех и восторги набившихся в балаган людей заглушают его слова. Рядом с балаганом на помосте выступает босая танцовщица. Она уже в возрасте, но здесь, видно, ее хорошо знают, и восторженные крики «Йа салям!» («Чудо!») заглушают даже звуки оркестра, состоящего из скрипача, флейтистов и ударников. Еще один зазывала, очень энергичный, буквально за рукава втаскивает нас в другой балаган. Здесь цирковое представление. Сначала перед нами выступает жонглер, затем акробат, который делает стойку, засунув палец в бутылку; потом мужчина грозного вида отпиливает голову своей ассистентке в шелковых шароварах и приставляет ее обратно. Стоящие около меня крестьяне, выпучив глаза, шепчут: «Аузу би-ль-ляхи мин аш-шайтани-р-рагим» («Избави нас Аллах от проклятого шайтана»), а один старик, крикнув нечто вроде «Чур, меня!», даже собирается выбежать вон, но его удерживают. Представление завершается мотоциклетной гонкой по вертикальной стене балагана. Все ходит ходуном, угрожающе раздвигаются щели между досками,, по на этот раз все заканчивается благополучно, мы остаемся живы...

Гулянье — лишь одна сторона праздника. О другой стороне, чисто религиозной, напоминают нам радения дервишей здесь же, на площади, рядом с балаганами. Встав в неровный круг, дервиши подпрыгивают, трясутся, вертятся, приходя в сильный экстаз, негромко произнося молитвы и периодически вскрикивая: «Алла xaйй!» («Аллах жив!») Я как завороженный, не в силах оторваться от пляски дервишей, оказывающей на всех, кому довелось ее видеть, неизгладимое впечатление.

Дервишские радения великолепно описаны в книге Лэйна, который относился к ним с позиций научной объективности. На некоторых же путешественников, особенно тех, кто не может отличить действительные религиозные [30] радения от шарлатанства юродивых, подобные зрелища часто производят неприятное впечатление. Так, А. Норов, например, писал: «...слепой сказочник сидел, окруженный многочисленными слушателями, и сопровождал рассказ свой припевами при звуке теорбы. Возле него дервиш, рожденный без рук, но с приросшими к плечам кистями, кривлялся и провозглашал предсказания вопрошающим его. Далее два фехтовальных мастера, вооруженные палками и кожаными подушками вместо щитов, сыпали друг на друга жестокие удары, к удивлению зрителей; там нагой нищий вертелся до обморока. Такие сцены беспрестанно происходят на площади Румелие — сборище праздных» ³⁴.

Субхи тянет меня дальше: наша цель — стоящая на площади мечеть. Подойдя к ней поближе, начинаешь сомневаться в том, что мулид — прежде всего праздник религиозный.

Мечеть святой Зейнаб не принадлежит к числу самых красивых или старых мечетей Каира. Она построена во второй половине XVIII в., однако входит в число самых почитаемых мечетей города. Около мечети — настоящее столпотворение. Издали кажется, что огромное количество людей лезет на крыльцо, чтобы растоптать нечто лежащее на нем. Все склонив головы выделывают какие-то непонятные движения ногами, одновременно отталкивая руками рядом стоящих, чтобы не быть раздавленными, но сзади на них напирают, и постепенно люди исчезают в дверном проеме, как в пасти хищного животного. Вскоре я донимаю, что все объясняется просто: люди снимают на крыльце обувь.

Испытываешь некоторые колебания, перед тем как присоединиться к толпе. Вспоминаешь, как тебя запугивали знакомые арабисты, утверждавшие, что в дни праздника европейцу появляться в мечети «смерти подобно». Для успокоения вспоминаю и слова моего египетского знакомого: «В мечеть может войти каждый — и мусульманин и христианин, не бойся». Действительно, за время жизни в Каире я убедился, что египтяне — народ крайне терпимый. Они резко отличаются, например, от иранских, иракских и других шиитов, фанатичных до предела. Входить в мечеть аль-Казыма в Багдаде мне было действительно страшновато, здесь же я был спокоен, но на всякий случай повторял про себя известные мне мусульманские молитвы.

Держась за руки, мы с Субхи взобрались на крыльцо, сбросили обувь в кучу пыльных ботинок, сандалий, тапочек, шибшибов (шлепанцев с перепонкой между двумя пальцами) и в колышущейся толпе вошли в мечеть. Она состояла из двух залов: зала для молитвы и зала, где находился саркофаг святой.

У входа в зал для молитвы стояли несколько шейхов в относительно белых одеяниях и шапочках, с аккуратно подстриженными бородами и синяками на лбу, обозначающими, видимо, высшую степень их богомольности (такое пятно, надо полагать, можно набить, если стучать лбом об пол во время молитвы). Они обращались ко всем входящим с призывами: «Саллю ’ан-набби!» {«Молитесь пророку!») — и подталкивали их в первый зал. Я было попытался проскочить во второй зал, но один из шейхов сильно толкнул меня в спину, и мы с Субхи оказались в молитвенном зале. Шепча молитву, влившуюся в общее жужжание, я сделал один ракат, после чего мы с Субхи удачно проскользнули во второй зал, куда, собственно, все и стремились. [31]

Там, у белых мраморных степ высокого, в рост человека, саркофага святой Зейнаб, толпился народ. Возбуждение царило среди людей, пришедших сюда в день праздника, чтобы получить от святой бараку и попросить ее выполнить их заветные желания. Атмосферу возбуждения подогревал свет, струившийся сверху над крытым шелковым покрывалом и украшенным резной деревянной решеткой мраморным саркофагом. На окружающей саркофаг бронзовой ограде висели связки цветочных гирлянд. Все тянулись губами к решетке, пытаясь одновременно прикоснуться к саркофагу руками и бормоча при этом молитвы и просьбы. Прикоснувшись к саркофагу, мы с Субхи благополучно выбрались из зала наружу. С трудом отыскав свою обувь, мы отправились в находящуюся в квартале шашлычную есть кебаб (шашлык), а на губах, казалось, еще стыл холод бараки — благословения каирской святой.

Довелось мне побывать и на мулиде сейида Хусайна. Там я еще раз убедился в подлинном существовании тех странных фигур, с которыми связана египетская «народная религия». Поневоле вспомнилось несколько наивное, но впечатляющее описание А.Б. Клот-бея:

«Те из святых, которых рассудок не поврежден, называются вали, то есть любимцы неба. У каждого из этих святых есть своя мания: иной беспрестанно качает во все стороны головою; другой поминутно повторяет одно и то же слово; иные ничего не говорят и только коверкаются самым странным образом; некоторые поют без умолку и пляшут. Подобно китайским и индийским бонзам, они обрекают себя невероятным истязаниям. Иные едят все, что попадется; другие надевают на себя цепи и ходят в них по нескольку лет кряду; бывают даже такие, которые день и ночь стоят на одном месте и спят, прислонясь спиною к стене. Самая одежда святых поражает своей странностью; одни не носят на голове ничего и оставляют расти волосы свои, которые то висят в беспорядке или торчат кверху, то бывают причесаны гладко. Многие святые ходят почти совершенно нагие или слегка прикрываются козьею, овечьею или антилоповою кожею; некоторые же святые прикидываются стыдливыми: они носят длинную белую рубаху или окутываются плащом, сшитым из разноцветных лоскутьев» ³⁵.

Как ни странно, но картины, подобные той, которую описал Клот-бей, можно увидеть и в современном Египте. На улицах египетских городов можно встретить и придурковатых «святых» в лохмотьях, с посохом, исступленно выкрикивающих что-то, воздев руки к небу, и дервишей с цепями. А у одной деревушки в районе Асьюта меня привели к дереву, на котором жил «святой». Соорудив себе подобие гамака среди ветвей, он, как говорили, уже около года жил в нем, не спускаясь на землю. Общаться со мной он не стал, на вопрос о том, зачем он это делает, не ответил. Впрочем, задавать такой вопрос было, наверное, достаточно глупо. Дети «святого» носили ему в гамак скромную еду — кажется, лепешки с фасолью. Злые деревенские языки язвили, будто бы «святой», как стемнеет, наведывается домой, но за справедливость этих сведений не ручаюсь. Правда, тот факт, что он избрал для своего отшельничества дерево, растущее близ дороги, говорил в пользу того, что мирская суета была ему не чужда.

К области «народной религии» относится и огромное количество различных суеверий, чрезвычайно широко распространенных в стране. По данным [32] египетской печати 1973 г., суевериям подвержено 96% сельских жителей и 62% горожан ³⁶.

Среди суеверий, распространенных у египтян, — вера в талисманы, в заговоры. Талисманом может служить практически любой предмет. А. Амин сообщал, что в аль-Азхаре, религиозном центре Египта, находился талисман, не дающий проникнуть в мечеть воробьям, которые обычно селятся в мечетях. Египтяне верили, что в Александрии есть талисман, заговоренный против коршунов, в результате чего эти птицы не залетали в город. А. Амин описывает, как можно изготовить талисман для охраны дома, денег и имущества: это идол с мечом в руке, сделанный из пемзы. Чтобы талисман начал «действовать», нужно облить его кровью черного петуха, зарезанного в определенный час ночи, когда на небе виден Марс ³⁷. Кстати, черный петух — непременный спутник колдуний, встречающихся в египетских городах и деревнях до сих пор, — их называют кудья. Эти колдуньи совершают зар — действо, которое весьма напоминает заклинания шаманов у многих народов Азии и Африки. Во время зара, целью которого является изгнание беса, кудья делает сложные телодвижения, воскуривает благовония, намазывает тело пациента магическими мазями. В качестве талисмана может использоваться повешенная на шею ладанка, в которой лежит бумажка с аятами (стихами) из Корана. Иногда на шнурке носят когти животных, перья птиц и т.п.

Лэйн совершенно справедливо отмечает, что у египтян чрезвычайно широко распространена вера в злых духов — джиннов, ифритов и т.п. Подобные суеверия и сейчас сильны в египетской деревне. Среди сонма злых существ, которых больше всего боятся египтяне, особенно выделяются мариды — самые страшные ифриты. Считают, что марид может принимать образ как великана, так и чрезвычайно маленького существа. Ночью, одетый в белое, он ложится на дорогу и поджидает путников. Только прочитав над маридом аяты из Корана, его можно заставить сгинуть. По словам А. Амина, когда при Мухаммаде Али в Египет пришли арнауты, они иногда ночью пугали египтян, одевшись в белое и обмотав посох белым бинтом. Не меньший ужас вселяет в суеверных людей одно упоминание музаййиры — ифритки, тоже одетой в белое, абу ригль мамлюха — «хромоногого ифрита», умм аш-шуур — «волосатой». Если вы упомянете кого-либо из них, суеверный египтянин непременно скажет: «Аузу би-ль-ляхи мин аш-шайтани-р-раеим!» («Из6ави нас Аллах от проклятого шайтана!») Египтяне вообще любят всякие заклятия и заговоры, которые, как они считают, помогают и от сглаза и от вреда, который может причинить упоминание чего-либо злого. Впрочем, это характерно не только для египтян, но и для многих народов Ближнего и Среднего Востока.

Интересно народное поверье, будто бы с каждым человеком рождается карина — его двойник-дух. Если человек поскользнулся, в египетской деревне ему скажут: «Исм алла алек у-аля ухтак!» («Имя Аллаха на тебя и на твою сестру!») Ведь в этом случае египтянин наверняка думает, что поскользнулся не случайно: это результат или сглаза, или козней джинна. Клот-бей вспоминал: «Однажды, ехав к Ибрагиму-Паше со многими египетскими сановниками, я похвалил лошадь одного из них. Слова мои были приняты с недоверчивостью. Через несколько минут после того лошадь его споткнулась и упала. Я поспешил на помощь седоку и спросил его: что могло быть [33] причиной этого? “О, я знаю что!" — сказал он, улыбаясь с каким-то полутаинственным видом, обличавшим внутреннюю досаду. Тут я понял наконец, что дал мусульманину новый опыт для укрепления верования его в дурной глаз» ³⁸.

По словам А. Амина, египтянки из простонародья верили, что карина может подменить у них ребенка своим. В этом случае женщина начинает относиться к ребенку враждебно, а в редких случаях даже может оставить его на ночь на кладбище. Если к утру ребенок останется жив, значит, все в порядке, и тогда младенцу повезет, если же он мертв или исчез, значит, его умертвила или унесла карина. Даже мужчины боятся, что их может похитить джинн, и, чтобы обмануть его, иногда переходят ночевать из дома в дом ³⁹.

Встречается множество других поверий, некоторые из них связаны с древнейшими табу, или запретами. Таков запрет на зевоту: как сообщал Лэйн, египтяне считали, что в рот может влететь дьявол (как не вспомнить, что у нас, в Россия, зевая, крестили рот, чтобы туда не залетел бес).

В поверьях египтян видное место занимает числовая символика. В мусульманских верованиях особую роль играют числа «три» и «семь». Множество суеверий связано с ними у древних семитских народов, большое значение имеют эти цифры и для современных египтян. Самая сильная клятва — троекратная именем Аллаха (талята би-ль-ляхи-ль-азым). Иногда просто клянутся «тремя» (би-т-талята). Часто лавочник, чтобы показать, что он назначил вам самую низкую цену и торговаться бессмысленно, говорит: «Талята би-ль-ляхи-ль-азым aнa хасран» («Трижды клянусь именем великого Аллаха, я терплю убыток»). В этом случае будьте уверены, что он вас надувает. Существует обычай по пятницам жечь благовония, а затем, разбросав благовония по полу, пройтись по ним семь раз — тогда неделя будет благополучной. Тройка и семерка присутствуют и в детских играх. Например, есть игра ит-тааляб фат («лисица убежала»), напоминающая нашу игру «третий лишний».

Арабы Египта и других стран Арабского Востока верили в магические свойства числового квадрата, сумма чисел в котором (15) равна во всех направлениях: по горизонтали, по вертикали и по диагонали.

Большинство народных поверий характерны для всех египтян, как мусульман, так и христиан. Но существуют и обычаи, свойственные лишь той или иной религиозной общине. Помимо мусульманской общины, к которой принадлежит подавляющее большинство населения — 95%, в Египте имеется влиятельная и имеющая давние традиции община христиан — коптов. Следует заметить, что Лэйн не уделил достаточного внимания чисто коптским обычаям, праздникам, характерным особенностям образа мышления коптов. О некоторых их праздниках, в частности о свадьбе, писал в эпоху Лэйна русский путешественник А.А. Рафалович. Приведем отрывок из его описания свадебной фантазийи (как называют египтяне любое увеселение) коптов:

«Жениха провожал шафер, молодой человек, подобно ему одетый и постоянно державшийся подле него слева. Родственники и гости, ожидавшие вместе со мною, тотчас окружили жениха, и мы немедленно отправились в дом отца его. Шествие было весьма торжественное: открывало его человек двадцать машаллоносцев (факелоносцев — В. Н.) и пикет солдат с ружьями [34] под приклад; потом шли восемь человек, державшие в руках по восемь толстых восковых свечей, соединенных в виде канделябра и украшенных позолоченными петушками, цветами и т.п. За ними следовали два мальчика с небольшими серебряными жаровнями, на которые часто бросали понемногу ладану; два других несли серебряные фляжки с весьма длинными, узкими горлышками; в этих фляжках была розовая вода, которою беспрестанно опрыскивали лицо и платье жениха и всех нас. Затем оркестр — из двух певцов, нескольких барабанов разного калибра, флейт, кларнетов и кануна, деревянного плоского инструмента с 24 тройными металлическими струнами, на которых играют указательными пальцами обеих рук. Два молодых человека, вооруженные длинными белыми палками, шли задом непосредственно перед женихом и, исправляя должность как бы церемониймейстеров, смотрели за порядком шествия, которое заключали остальные огненосцы и другой отряд солдат. Музыка оркестра была истинно адская и жестоко раздирала уши: в барабаны били немилосердно с обеих сторон; кларнетисты, почти все слепые, как везде в Египте, дули в свои трубы что есть духу. Из следовавшей за ними толпы ежеминутно раздавались выстрелы и взлетали ракеты, лопавшиеся потом на террасах домов или падавшие в густую массу народа...» ⁴⁰.

Влияние доисламских и неисламских верований достаточно сильно чувствуется в современном Египте. Есть праздники, которые имеют немусульманское происхождение, но отмечаются всеми. Среди них первое место занимает всенародный весенний праздник египтян шамм ан-насим («вдыхание свежего весеннего ветра»), который, вероятно, ведет свое происхождение из древнего Египта. Во всяком случае, на это указывает ритуальное употребление во время праздника лука, священного растения древнего Египта (луковицы даже находят в захоронениях — их оставляли мертвым). В праздничную ночь лук принято класть детям под подушку, а в день праздника — потреблять его в больших количествах.

Шамм ан-насим — семейный праздник. В этот день особое внимание уделяется детям. С нетерпением ожидая моего первого шамм ан-насима в Египте, я с наступлением праздника вышел побродить по Каиру ранним утром. Везде царила атмосфера веселья, которую можно было сравнить только с мулидом. По улицам гуляли семьями. В глазах у празднично одетых детей — счастье: сегодня им купят разноцветные надувные шарики, угостят сладостями, поведут в зоопарк, благо в этот день не нужно покупать билеты.

На одной из площадей — деревянные помосты. Над одним натянут канат, на котором пляшет канатоходец — бахляван. На другом показывает свое мастерство хави — фокусник. У него два коронных номера: выдувание огня изо рта и глотание шпаги — искусство древнее, как мир. Собравшиеся у помоста дети в восторге. А рядом ребятишки катаются на ослике. Чуть дальше — бродячий артист с обезьяной ⁴¹. Завидев перспективного зрителя, он кричит на животное и несильно бьет его по спине. Обезьяна неохотно делает сальто. Я пытаюсь пройти мимо, но не тут-то было. Угрюмый павиан берет меня крепкой хваткой за полу пиджака и смотрит прямо в лицо. Когда я даю его хозяину пять пиастров, обезьяна отпускает меня.

Египтяне умеют веселиться, чувствовать себя беззаботными, невзирая на все тяготы жизни. Но их раскованное веселье иногда сменяется унынием и пессимизмом, к чему они имеют явную склонность. [35] У египтян наблюдается некое противоречивое отношение к смерти. С одной стороны, бесшабашность, легкость, с которой иногда относятся к смерти и к разговорам о ней, обращают на себя внимание, так же как и в других мусульманских странах. Иногда кажется, что крестьянская семья не так трагически переживает смерть ребенка, как можно было бы ожидать. Дело не в том, что смерть ребенка нередка в тех условиях, в которых живут египетские крестьяне, а в том, что ребенок после смерти попадает в рай, его «взял к себе бог». С другой стороны, если умирает кто-то из близких родственников, египтяне, во всяком случае из кругов интеллигенции, не любят разговоров об умершем и вообще о смерти в отличие от европейцев. Преподавательница египетских обычаев в Американском университете в Каире, христианка, мадам Мунира, говорила мне: «Мы — пессимисты. Нам и так часто бывает плохо. Если вы пойдете выражать соболезнование человеку, у которого умер близкий родственник, не спрашивайте его ни о чем, не интересуйтесь, чем болел покойный и как умер, вообще молчите». И когда потом мне пришлось навещать Муниру после смерти ее брата, я молчал, так же как и остальные люди, пришедшие засвидетельствовать свое сочувствие.

Египтянки долго носят траурные одежды и горюют по умершим. Интересные сведения о трауре приводит Клот-бей: «Мусульмане носят траур совсем не так, как мы. Некоторые из них красят себе руки синею или черноватою краскою и не моют их до тех пор, пока краска не сойдет сама собою. Вдовы красят себе руки по локоть, равно как платье и покрывала свои, в индиго; долго не расчесывают и не заплетают волос и не носят никаких украшений. По кончине домовладыки все циновки, ковры, чехлы и подушки выворачиваются наизнанку» ⁴².

В Египте существует интересный праздник поминовения усопших (надаб иль-маййитин) в первый день месяца рагаб. В этот день на улицах Каира можно увидеть множество повозок, в которые запряжены ослы (такой типично народный египетский экипаж имеет особое название — иль-’арабийа-ль-карру) или лошади (такая повозка носит название иль-’арабийа-ль-хантор). На них сидят женщины и дети, направляющиеся на кладбища. Женщины одеты в длинные черные миляйи, на головах — черные платки: типичный вид ситтат баляди («деревенских женщин»). Смысл этого праздника — прийти к могилам усопших родственников и друзей, оплакать их, вспомнить добрым словом. Однако, как любые поминки, этот праздник часто завершается застольем. Логика жизни такова, что обряд поминовения обставляется соответствующим ритуалом, который может заслонить собой его суть. Ситтат баляди несут с собой на кладбище фрукты, а также сладкие пирожки и торты собственного приготовления. Там, на кладбище, собирается масса народа. Женщины оживленно беседуют, многие смеются, вокруг бегают дети, люди грызут семечки и едят фрукты и сладости. Праздник поминовения усопших, как мне кажется, помимо своей главной цели еще дает возможность людям пообщаться Друг с другом, свободно поговорить, узнать последние новости. Социальное значение его, как и любого другого праздника, весьма велико.

Мусульмане считают, что душа умершего остается в доме три дня и только на четвертый покидает его. В этот день в дом приходит шейх и читает Коран, чтобы проводить улетающую душу. Четвертый день называют майтам, т.е. поминки, точнее, проводы усопшего. Затем отмечаются талят химсан [36] («три четверга») и, наконец, сороковой день. У коптов отмечают седьмой, пятнадцатый и сороковой день после смерти. Если мусульманин покончил жизнь самоубийством, Коран нужно читать по нему целых сорок дней, иначе больная душа не успокоится.

Похороны мусульмане устраивают обычно скромные. Здесь, пожалуй, ничего не изменилось с той эпохи, которую описывал Лэйн. И сегодня даже в крупных городах Египта можно встретить пешую похоронную процессию: мужчин, несущих на плечах завернутого в саван и лежащего на сетке, натянутой на деревянную раму, покойника; причитающих плакальщиц (наддаба) ⁴³ и толпу, скандирующую: «Ля иля-ха илля-лла» («Нет божества, кроме Аллаха»). Обряды, связанные с захоронением, весьма консервативны. Могилы простого люда предельно скромны, это, как правило, каменная плита с надгробием. Святых, богатых людей, а также религиозных деятелей часто хоронят в больших склепах с куполом. В Верхнем Египте (ас-Саиде), где сохраняется обычай кровной мести, майтам по убитому устраивают только тогда, когда отомстят за него.

Лэйн интересно описывает обычай обрезания мусульманских мальчиков, имеющий давние традиции в Египте, где он был распространен еще задолго до появления мусульманства. В частности, о его существовании в этой стране писал древнегреческий историк Геродот (V в. до н.э.).

За последние десятилетия обычай обрезания несколько видоизменился. Сейчас в египетских городах эту операцию мальчикам в раннем возрасте делает врач в условиях стационара. Но в деревне обрезание, как и раньше, делает цирюльник, когда мальчику исполняется семь лет. На седьмом году жизни, когда мальчик становится мусульманином, в каирских простонародных семьях его обычно водят на все мулиды. После обрезания он начинает молиться, поститься и соблюдать все прочие предписания ислама. В деревне в этот день обычно устраивают празднество и, наверное, исполняют все те же традиционные ритуальные песнопения, о которых писал английский ученый. Клот-бей, будучи врачом (это наложило отпечаток на его интересы, и, кроме того, он имел возможность лично наблюдать некоторые интимные сцены ⁴⁴, чего был лишен Лэйн), подробно описывал эти обряды. Он, в частности, писал:

«Достаточные родители обрезывают детей своих с некоторою торжественностью. Сопровождаемые кортежем, составленным из знакомых и музыкантов, они возят мальчика по соседним улицам. Сажают его на богато убранную лошадь. Сам он одет великолепно: на голове его чалма из красного кашемира; все же прочее из его платья похоже на костюм девочки; на нем надеты ялек, курс и суфех; правою рукою он держит у рта платок, вышитый золотом и шелками. Шествие открывает слуга цирюльника, который должен совершить операцию: он несет в руках хельм, род ящика, в котором лежат инструменты его хозяина и который служит ему вывескою. Потом идут барабанщики и флейтисты; наконец, за мальчиком следуют его родные и знакомые его родителей...

У богатых и знатных людей эта церемония представляет еще более торжественности и великолепия: мальчика сопровождают в мечеть все школьные товарищи и друзья его, неся курильницы, в которых благоухает алой и ладан; вошед в мечеть, проводят там большую часть полудня в мольбах за [37] мутакира (так называется готовящийся к обрезанию) и, возвратясь домой, дают великолепный ужин для всех участвовавших в церемонии» ⁴⁵.

За пределами внимания Лэйна остался, однако, еще один древний обычай египтян, также восходящий, вероятно, к доисламской эпохе. Это обрезание девочек (хитан аль-банат), которое описывал, в частности, Клот-бей:

«Египетских женщин подвергают некоторого рода обрезанию, производя эту операцию над девочками от 7 до 8 лет. Когда девочка достигнет положенного возраста, ее отводят в баню, где сами банщицы, вооруженные плохими ножницами, совершают над ней обрезание. Не знаю, что могло быть причиной подобного обычая. Вероятнее всего, что этим хотели уменьшить в самом раннем возрасте наклонность египетских женщин к сладострастию. Мнение, что обрезание женского пола в Египте есть мера, придуманная для укорочения меньших губ (нимф, nymphes), которые, впрочем, так же велики у египтянок, как и у европеянок, совершенно несправедливо. Религия ничего не говорит об этом обряде. Сказывают, однако ж, что он существовал и у древних египтян» ⁴⁶.

Этот обычай сохранился в египетских деревнях до сих пор. Еще до второй мировой войны передовая египетская общественность выступала за запрещение обрезания девочек, считая его варварством, неоправданным ни религиозными, ни гигиеническими соображениями. Действительно, этот обычай в данном регионе имел место помимо Египта только в соседних странах — Судане и Эфиопии, а в других мусульманских странах он неизвестен ⁴⁷. Прогрессивный египетский журналист и писатель Саляма Муса писал в статье, специально посвященной этому вопросу, что сторонники обычая обрезания девочек считают, будто операция сделает египетскую женщину менее чувственной и, следовательно, более верной, но дело обстоит наоборот: женщина оказывается лишенной полного супружеского счастья и поэтому часто прибегает к наркотикам. Именно этим Саляма Муса объяснял чрезвычайно широкое распространение употребления наркотиков среди египтянок ⁴⁸.

Египтянки по-прежнему рано выходят замуж. В этом они не составляют исключения: ранние браки были характерны для всего ближневосточного региона, во многих странах положение не изменилось и сейчас. Клот-бей образно заметил: «В Египте женщины приходят в совершенный возраст на одиннадцатом или двенадцатом году. В двенадцать лет они становятся нередко матерями, в двадцать четыре года — бабушками, в тридцать шесть лет – прабабушками, в сорок восемь — прапрабабушками; есть даже примеры, когда они доживают до пятого поколения» ⁴⁹.

Французский врач сообщал об одном варварском обычае, жертвами которого становились девушки, выходящие замуж: «В присутствии матерей и нескольких пожилых женщин, принадлежащих к семейству новобрачных, молодой совершает варварскую операцию, долженствующую доказать невинность его супруги. Указательным пальцем правой руки, обернутым в белый кисейный платок, он разрывает девственную плеву... Платок, запятнанный кровию юной жертвы, показывается родственникам, которые поздравляют новобрачную с ея целомудрием и громко изъявляют свою радость...» ⁵⁰. Если невинность новобрачной не была доказана, ее могли бросить в Нил. И сегодня сохранение девственности является главным условием для вступления девушки в брак в подавляющем большинстве египетских семейств [38] (за исключением части буржуазии и интеллигенции). Во время моего пребывания в Египте я читал в разделе судебной хроники одной из египетских газет о случае, происшедшем в какой-то деревне: брат новобрачной, отвергнутой женихом после свадьбы из-за нарушения невинности, зарезал ее ножом.

Свободная связь между молодым человеком и девушкой по-прежнему является чрезвычайно редкой, а для традиционных слоев египетского общества почти невозможной. Во всяком случае, она наносит непоправимый вред репутации молодой женщины. Рано созревающие египетские юноши мечтают о женитьбе, которая стоит больших денег: заплатить выкуп за невесту способен далеко не каждый. Несмотря на официальный запрет, в Египте сохраняется проституция. Лэйн, как мы видим, отмечал определенную «вольность нравов» еще в ту эпоху, чему не мешала высокая степень религиозности населения. С этим согласуется и наблюдение Клот-бея: «Нравы в Египте гораздо испорченнее, нежели в других областях Оттоманской Империи; вот почему, несмотря на то что религией строго запрещены танцы, в Египте всегда дозволялось гауазисам (публичным танцовщицам) (правильно: гавази. — В.Н.) забавлять зрителей разными сладострастными телодвижениями, не только в частных домах, но и публично; недавно полиция запретила им плясать публично на улицах Каира и Александрии» ⁵¹.

Столь же неодобрительно отзывался о гавази А. Норов: «Нельзя без сожаления видеть тот класс несчастных жертв разврата, которые известны под именем гавазе, или танцовщиц. Они большею частию абиссинки. Их не должно смешивать, как то всегда делают, с певицами, называемыми альме и которыя, получая образование, искусно расточают цветы восточной поэзии в своих меланхолических напевах и услаждают праздные часы муселимов (мусульман. — В.Н.), особенно в гаремах. Танцовщицы гавазе, о которых так много было говорено под именем альме, производят себя от знаменитого рода изгнанников из Сирии; они исполнены огненного воображения и обучены с младенчества обольщать чувства; их призывают на все богатые торжества, и в виду возлежащих, при напевах и музыке они совершают столь соблазнительные пляски, что часто доводят до исступления зрителей и исторгают у них богатейшие дары» ⁵².

Впрочем, Клот-бей не делает большого различия между гавази и альме. Он пишет об альме: «Пляска их до того вольна и сладострастна, что я не осмелюсь здесь описывать ее и ограничусь только общими выражениями... Платье алмей чрезвычайно узко, сжимает и резко обозначает все формы их; шея открыта; руки голые». Это якобы позволяло отличать «женщину свободных нравов от женщины порядочной» ⁵³.

В связи с затронутой здесь темой мне вспоминается один случай. Как-то в первый месяц жизни в Каире я шел со своими друзьями поздним вечером по городу, приближаясь к мосту через Нил, ведущему в Гизу, т.е. в центре Каира, недалеко от нового советского посольства. Внизу, на Ниле, на рейде стояли фелюги — высокие деревянные лодки с острым носом — под грязно-белым парусом. На узкой набережной маячило несколько фигур в ослепительно белых длинных одеяниях, в белых тюрбанах, с черными лицами — судя по всему, нубийцы или суданцы. Один из них стал махать нам рукой и кричать: «Фусха ’ан-Ниль! Фусха ’ан-Ниль!» («Прогулка по Нилу! Прогулка по Нилу!») Не сговариваясь, мы свернули под мост: это так увлекательно [39] прокатиться по ночной великой реке Африки на парусной лодке! Кэптэн Сулейман (кэптэнами называют хозяев нильских фелюг) на вопрос о стоимости прогулки величаво кивнул нам на маленькую весельную лодку, у которой стоял наготове мальчишка лет десяти: «Поезжайте, там разберетесь».

Мы сели и мальчик погреб на середину реки, к фелюге, в которой, казалось, никого не было. Мы поднялись на высокий борт, и навстречу нам встал еще один кэптэн в белом. На деревянных скамейках вдоль бортов фелюги были набросаны засаленные подушки. Всего на скамейках могло бы сесть человек пятнадцать. Кэптэн усадил нас на одну сторону и стал расхваливать предстоящую прогулку, сказав, что она обойдется по три фунта с человека. Мы удивились столь дорогой цене за маленькое путешествие. Но кэптэн протестующе поднял руку и обратился ко мне: «Сначала посмотри, эфенди, потом говори». Он быстро подошел к противоположному борту и хлопнул в ладоши. Как по мановению волшебной палочки, в фелюге появилось несколько девушек. Они были одеты довольно бедно — в шаровары и замызганные парчовые платья, головы покрыты платками. Девушки (старшей из них было лет двадцать пять) дрожали от холода. Еще бы! Ведь они, скорчившись, чтобы их не было видно, лежали в весельной лодке, пришвартованной к борту фелюги. «Вот мой товар, — осклабился кэптэн, — разве не заплатишь трех фунтов, эфенди?»

Кэптэн занимался запрещенным ремеслом: фелюга была плавучим борделем для небогатого каирского люда. Мой решительный отказ от подобной прогулки кэптэн понял по-своему. Сделав вид, что обиделся, он подал девицам знак убираться восвояси и, подойдя к борту, пнул во что-то, находящееся за ним, ногой, сердито прикрикнув. «Это специально для тебя, эфенди, хороший товар», — подмигнул мне кэптэн. На борт поднялись две девочки, совсем еще дети, лет восьми-десяти, не больше, у одной было заплаканное лицо, другая улыбалась, глядя мне в глаза. Хотелось ударить кэптэна, но пришлось ограничиться еще одной «нотой протеста». Потеряв к нам интерес, он взял у меня два фунта за всю нашу компанию и велел мальчику покатать нас на весельной лодке, в которой мы приплыли. Мальчик, которого звали Авад, рассказал, что он родом из бедной многодетной крестьянской семьи, живущей в окрестностях Каира, что кэптэн купил его у родителей за деньги, за работу ему ничего не платит, только кормит. Короткая воспитательная беседа вроде подействовала на мальчика. Он сказал, что понимает, что это место плохое, и пообещал уйти к своему односельчанину, который зовет его работать в прачечную. Однако, когда наступило молчание, мальчик долго присматривался ко мне, как бы решаясь что-то спросить. Наконец он сказал: «А может, вас отвезти к кэптэну Махмуду, туда, на другую сторону?» — «А что у Махмуда?» — спросил я. «Там... такие же, как я», — процедил Авад.

Что ж, мальчик привык видеть в основном весьма неприглядную сторону каирской жизни, и мы не удивились. Удивился только Авад: теперь он уж вовсе не мог понять, чего же хотят эти загадочные иностранцы, неужели и впрямь просто помотаться в лодке по реке. Когда мы попрощались с ним на берегу, он спросил меня уныло: «Ну, может быть, хоть травки купишь, вот кусочек на три фунта». И он вытащил из-под рубахи кусок гашиша, завернутый в тряпочку. Кстати, незадолго до этого в Египте вышел закон, [40] по которому торговля наркотиками каралась смертной казнью. Первая прогулка по Нилу оставила у меня тяжелое впечатление.

Особенностью книги Лэйна является то, что он главное внимание уделил жителям Нижнего Египта, и в первую очередь Каира. В то нее время население Саида, т.е. Верхнего Египта, имеет целый ряд специфических обрядов и обычаев, унаследованных от далекого прошлого. Много самобытного можно увидеть в укладе жизни и традициях нубийцев — жителей области, расположенной на юге страны.

В 1967 г. мне удалось проехать по деревням Нубии с известным египетским кинорежиссером Юсуфом Шахином: готовился совместный советско-египетский фильм «Люди на Ниле» (авторы сценария — египетский писатель Абдеррахман аш-Шаркави и советский кинодраматург Н.Н. Фигуровский), и я открыл для себя совершенно новый мир. Но это может быть предметом особого разговора (кстати, нубийская культура до сих пор недостаточно описана).

Однако в книге Лэйна справедливо выявлены общие черты и свойства, составляющие основу национального характера египтян, который Лэйн хорошо понял и почувствовал. В довольно беспристрастном описании он показывает этот характер во всей сложности и неоднозначности, не преувеличивая значения национальных особенностей и не выпячивая их, как делали, да и продолжают делать поныне некоторые западные авторы.

Горячность и долготерпение, злопамятность и отходчивость, энергичность и апатичность, экспансивность и сдержанность, хитрость и простодушие — все эти качества, как и многие другие, прекрасно уживаются в египтянах.

Бурный темперамент египтян я особенно ощущал во время футбольных матчей. В дни, когда встречались два знаменитых клуба «Замалик» и «Ахли» (один из моих знакомых шутил, что все египтяне делятся на две партии: замалькави, т.е. болельщики «Замалика», и ахляви — болельщики «Ахли»), в городе творилось что-то невообразимое. Автобусы, едущие к стадиону, представляют собой невероятное зрелище: они буквально облеплены людьми. Люди висят на подножках, стоят на заднем бампере, лежат на крыше, сидят в проемах окон, свесив ноги наружу. По улицам шагают толпы людей, скандируя лозунги в поддержку любимого клуба, некоторые несут транспаранты.

Не меньше впечатляют ожесточенные споры водителей на улицах больших египетских городов. В толчее каирских улиц немногие водители руководствуются правилами, первым проезжает смелый. На площади Тахрир, где сходится несколько улиц, водители сигналят и отчаянно жестикулируют высунутой из окна автомашины рукой. Самый распространенный шест — покачивание рукой со сложенными щепоткой пальцами, что означает: «Подожди, не торопись!» Когда возникает спорная ситуация, машины останавливаются, слышится громкая и экспансивная перебранка. Иногда в ход пускаются сильные словечки ⁵⁴.

Бурная уличная ссора, во время которой спорщики наседают друг на друга, как петухи, толкают противника в грудь, осыпают страшными угрозами, почти никогда не перерастает в драку. Ссора утихает столь же быстро и неожиданно, как и началась. Создается впечатление, что египтянину трудно ударить человека. Но это не врожденное уважение к человеческому [41] достоинству. Человеку, уличенному или даже подозреваемому в воровстве, грозит самосуд.

Жестокость толпы, движимой звериным инстинктом собственника и готовой растерзать человека, подозреваемого в воровстве, побудила современного египетского писателя Юсуфа Идриса создать некий обобщенный образ, вызывающий отвращение к человеческой жестокости вообще. В рассказе «Аорта» толпа, подозревающая некоего Абдо в краже денег, вешает его на мясницкий крюк, не веря объяснениям несчастного, что он возвращается из больницы, где ему вырезали аорту; Абдо начинают обыскивать: с него срывают галябийу, сдирают бинты, думая, что под ними спрятаны деньги, — и перед толпой предстает голый Абдо с кровоточащей раной на груди и торчащим из сердца обрезком аорты.

Я вспомнил этот рассказ Идриса, когда однажды мне пришлось видеть на египетском базаре, как нещадно били маленького воришку, стащившего у толстяка-булочника невесть что.

Отвратительное впечатление произвели на меня и виденные в египетской армии сцены рукоприкладства. Многие офицеры или унтер-офицеры могли безнаказанно ударить по лицу солдата, несмотря на то что с рукоприкладством в армии велась борьба.

Но не эти случаи определяют характер отношения египтян друг к другу. Они в целом неизменно благожелательны, любезны и вежливы.

Кого из нас, бывавших в Египте, не поражала длительность приветствий! Встретившись, два египтянина не удовольствуются одним приветствием, а будут изощряться в формулах, пока не исчерпают их. «Сабах аль-xиp!» («Доброе утро!») — «Сабах аль-xиp!», «Сабах аль-фулль!» («Жасминное утро!») — «Сабах аль-ишта!» («Сметанное утро!», т.е. светлое, как сметана) — «Сабах аль-вард!» («Розовое утро!») — «Сабах алъ-ясмин!» и т.д. Затем приятели начнут интересоваться здоровьем и делами друг друга и родственников. Самое употребительное египетское выражение — «Иззаййак!» («Как дела?», букв. «Как ты?») — может повторяться в устах встретившихся несметное число раз, перебивая тему разговора. А ведь это лишь обычная, ничего не значащая уличная встреча! Деревенские женщины приветствуют друг друга по-особому. «Иль-авафи, йа ситт Умм Ратиба!» — скажет одна, встретив другую на улице, т.е. «Здоровья тебе, мать Ратибы!». А Умм Ратиба ответит ей: «Йиафик уи-йиафи баданик!» («Да даст он [т.е. Аллах] здоровья тебе и твоему телу!»).

Любое действие у египтян сопровождается определенным речевым ритуалом. Многоступенчатый обмен приветствиями может раздражать иностранца, казаться лицемерным. Обилие формул, заготовленных в египетском разговорном языке для каждого случая жизни, вызывает пессимизм у того, кто надеется в совершенстве овладеть им. Но за любым обменом формулами прослеживается определенный психологический рисунок, все значимо, слова являются сигналами отношения, настроения, иногда выражают совсем не тот смысл, который в них заложен, указывая на то, о чем у египтян говорить не принято или неудобно. Самый простой пример — выражение «Иншалла!» («Если пожелает Аллах!»). Как часто европеец, попавший в арабскую страну, сетует на необязательность местного жителя, не выполнившего данного обещания. Но ведь если лавочник ответил, к примеру, на вопрос [42] о том, привезет ли он завтра товар, «Иншалла!», то это лишь вежливая форма отказа. Неприлично сказать человеку «нет», он может обидеться, ему может быть это неприятно и т.д. Ну а уж если Аллах не пожелает, чтобы я выполнил твою просьбу, то обижаться, сам понимаешь, не на кого. Если ваш знакомый говорит вам: «Иншалла, ханшуфак» («Если пожелает Аллах, мы увидимся»), это значит, что он не только не уверен, что увидит вас, но и не очень этого хочет. Это то же самое, когда хозяин говорит вам, прощаясь: «Зурна, баа» («Ну, заходите к нам»). Будьте уверены, что вас не приглашают.

Однако столь неопределенное приглашение, являющееся, по сути, отказом в гостеприимстве, нетипично для египтянина. Гостеприимство у него в крови, с гостеприимством связано и очень много ритуалов. Приход в гости начинается с бесчисленных приветствий, о которых уже говорилось. Затем вам обязательно будут предлагать как минимум выпить чаю или кофе. Вас будут угощать чашкой напитка не только в доме местного жителя, но и в кабинете учреждения, причем даже в таком, где сидит много служащих и, кажется, нет места для чаепития. Не отказывайтесь! Вы можете обидеть хозяина. Какой деловой разговор может получиться без чашки чаю или кофе! Во всех египетских: учреждениях есть прислуга, которая занимается приготовлением чая и кофе, разносит чашки по кабинетам.

Однако соглашаться тоже надо не сразу. В ответ на сакраментальный вопрос: «Тишраб ахва уалля шай?» («Будете пить кофе или чай?») — для начала неплохо ответить: «Мутшаккир, мафиш люзум» («Спасибо, не нужно»). Вопрос для вас повторят с большей настойчивостью, тогда уж говорите: «Аййи хага» («Все равно что»), чтобы не слишком утруждать хозяина и не заставлять его пить с вами то, что он не любит. Неужели кофейный кризис заставит египтян отказаться от этого чудесного вопроса?!

Вы зашли домой к египтянину и сели пить кофе. Но не забывайтесь: до прощальной благодарности еще есть что сказать. Например: «Дайман!» («Всегда!») — вы тем самым желаете хозяевам, чтобы в их доме никогда не переводилось угощение. Хозяин не останется у вас в долгу, он тут же ответит: «Дамит хайатак!» или «Хайатак ид-дайма!» («Пусть твоя жизнь будет долгой!» или «Да продлится твоя жизнь вечно!») Теперь хозяин как будто специально ждет, чтобы не прозевать, когда вы кончите пить. Он тут же скажет вам, улыбаясь: «Ханийян!» («На здоровье!») Но и вы не зевайте и не говорите: «Спасибо», ведь на каждое пожелание есть свой ответ. В данном случае нужно сказать: «Алла йиханник!» («Пусть даст тебе Аллах здоровье!») Вам могут также сказать: «Анист!» или «Анистина!» («Ты осчастливил нас!») Тут проявите скромность и скажите: «Алла йианиску!» («Да осчастливит вас Аллах!») Вам могут еще сказать: «Haввapтина!» или «Навварт иль-бет куллю!» («Ты осветил нас!» или «Ты осветил весь дом!») И здесь не надо теряться, скажите: «Алла наввар алеку!» («Да осветит вас Аллах!») Но хозяин скорее всего не удовлетворится этим и будет продолжать состязание в славословии. «Шаррафтина!» («Ты оказал нам честь!») — не отстанет он от вас. Не медлите и отвечайте: «Алла йишарраф адрак!» («Да окажет тебе честь Аллах!») — «Зарна-н-наби!» («Нас посетил пророк!») — будет настаивать хозяин. Вы и тут не сдавайтесь, говорите: «Ишт!» или «Алла йихфазак!» («Живи!» или «Да сохранит тебя Аллах!») Египетские христиане-копты по части приветственных и пожелательных формул мало чем отличаются от мусульман. [43] Но есть и своя специфика. Так, хозяин-копт скажет вам не «Зарна-н-наби!», а «Заритна-ль-адра!» («Нас посетила святая дева»), но суть остается прежней: ваш визит рассматривается хозяином как исключительно радостное событие, приравниваемое к посещению пророком Мухаммедом или девой Марией. Если же вы приглашены в дом на обед, хозяева постараются сделать для вас все возможное. Придите за полчасика, но не раньше. Здесь будут все те же взаимные знаки внимания, только еще в большем количестве. За едой вы можете пожелать хозяевам: «Дайман амир!» («Пусть всегда ваш дом будет полон гостей!») Не забывайте хвалить приготовление пищи. Вообще, когда вам что-либо хорошо сделали, будь то хорошо сшитый портным костюм или хорошо приготовленная хозяевами пища, следует сказать: «Алла наввар алеку!» («Аллах осветил вас!») Для выражения благодарности есть хорошая фраза: «Тислям идек!» («Да будут благословенными твои руки!») И это пожелание не останется, без ответа, вам тут же скажут: «Алла йисаллимак!» («Да благословит тебя Аллах!») или: «Ишт!» («Живи!», «Жизни тебе!») Кажется, не только египтяне любят, чтобы их хвалили, но здесь не похвалить просто неприлично. Если вы чувствуете, что переборщили, непременно добавьте, что все, что вы говорите, «муш мугамля» («не для красного словца, не для комплимента»), а чистая правда. Хозяева будут усиленно угощать вас. Сделайте вид, что вы стесняетесь! Это позволит хозяевам еще лучше продемонстрировать свое гостеприимство и наговорить вам кучу приятных вещей: «Ма тихтишиш», «Иль-бет бетак» («Не стесняйся», «Этот дом — твой дом»), «Куль иль-хитта ди альшан хатри» («Съешь этот кусочек ради меня») и т.п. Но все хорошее кончается, и ваш визит подойдет к концу. На вашу первую попытку уйти хозяин, как правило, ответит протестом. Через десять минут попытку можно возобновить, и если хозяин будет уж очень сильно настаивать, чтобы вы остались, то можно посидеть еще.

Хозяин обязательно проводит гостя до двери. Считается неприличным захлопывать дверь, пока гость находится еще в пределах видимости. На прощание хозяин и гости обязательно будут долго желать друг другу здоровья, благодарить, передавать приветы родственникам и приглашать в гости.

Гостеприимство — прекрасная черта египетского народа. В бедной крестьянской семье, а особенно у бедуинов гостю отдадут последнее, могут зарезать в его честь единственную овцу. Египтяне гордятся своим гостеприимством, ценят это качество у других народов. Конечно, здесь сказываются и общеарабские, даже вообще восточные традиции. Гостеприимство воспевается в арабском фольклоре, оно свойственно жителям всех арабских стран. Что касается египтян, то они даже различают провинции страны по степени гостеприимства, восхваляют гостеприимных и щедрых и посмеиваются над скупыми. Обладателями высшей степени гостеприимства {карам) считаются жители дельты Нила, скупцами — жители так называемых прибрежных провинций (ас-савахлийа) — Суэца, Думьята и др. Перечисляя провинции карама, каирцы вам назовут аш-Шаркийу, затем Бени-Суэйф, Кену, Сухаг, Минью. Конечно, может быть, это лишь предубеждение каирцев, пережитки соперничества жителей различных зон Египта, но подобное мнение вы можете услышать и за пределами Каира. Репутацию самых негостеприимных и скупых людей имеют жители Асьюта. Рассказывают, будто житель этой провинции весьма своеобразно интерпретирует формулы угощения, обращаясь к [44] приехавшему к нему гостю. Он сначала спросит его: «Тиги анди уалля фильлюканда аръях?» («Остановитесь у меня или в гостинице вам будет удобнее?»; а затем будет предлагать угощение: «Тишраб шай уалля тсаууад синанак?» («Выпьете чаю или боитесь окрасить зубы?») или: «Tит’aшшa уалля тфаддаль тинам хафиф?» («Поужинаете или предпочитаете лечь спать с легким желудком?») В этом случае гостю остается только ретироваться.

Но, наверное, самым замечательным качеством египтян является их чувство юмора. Египтяне шутят всегда и везде. Неподражаемы их остроты анекдоты. Меня часто удивляла способность египтян шутить в ситуациях грустных или тяжелых, иногда даже совсем в неподходящих случаях. Около общественного туалета на вокзальной площади Баб эль-Люк человек в галябийе зазывает прохожих: «Таалю! Би-таарифа 6ac!» («Заходите! Всего за таарифу!», таарифа — мелкая монета в пол пиастра).

В книге Лэйна большое внимание уделено не только обычаям и обрядам но и народному искусству. Особую ценность в публикуемой книге представляют зафиксированные Лэйном тексты песен, молитв и т.п. Однако читатель, особенно специалист, должен сделать скидку на двойной перевод: во многих случаях автор не приводит оригинального арабского текста, а дает лили, английский подстрочник. Поэтому в русский перевод, несмотря на тщательное редактирование, могли вкрасться определенные неточности.

Египтяне любят пение. Популярные певцы поют на диалекте ⁵⁵, их песня знают наизусть и поют везде. Народная любимица — певица Умм Кульсум давала вечерние сольные концерты, которые продолжались иногда по 4-5 часов. Когда я попал на такой концерт, мне ее пение, вызывавшее бурный восторг зала, показалось утомительным, но для восприятия египетского (и вообще арабского) песенного искусства, мелодические принципы которого сильно отличаются от европейских, требуется определенный навык.

Какой контраст с всенародной популярностью народных певцов современного Египта, к которым их соотечественники относятся с любовью и восхищением, составляет жалкое и униженное положение народных певцов и музыкантов в Египте первой половины XIX в., как его описывал Лэйн! 06 этих певцах, именуемых аляти, Клот-бей писал: «Публичные певцы составляют презренную касту, известную по испорченности нравов. Когда
призывают их петь в частные дома, то хозяин платит им за целую ночь не более трех или четырех франков; но гости обыкновенно умножают эту сумму своими деньгами. Сверх того, их потчуют водкою и ликерами, которыми они напиваются иногда до того, что совершенно лишаются чувств» ⁵⁶.

Специфическим видом народного искусства является поэзия на диалекте, в корне отличная от классической и современной арабской поэзии на литературной языке. На диалекте (хотя и не очень давно) пишут некоторые видные египетские поэты.

С одним яз них, Салахом Жахином, мне довелось встречаться. Этот толстый маленький человек, может быть, и сегодня ходит завтракать в кафе гостиницы «Семирамис» на набережной Нила, где он любил бывать. Трудно назвать вид искусства, в котором бы Жахин не преуспел. Великолепный карикатурист, он в течение многих лет ежедневно помещал свой рисунок в газете «Аль-Ахрам». В 1957 г. он был членом египетской делегации на Фестивале молодежи и студентов в Москве. Долгие годы возглавлял редакцию журнала [45] «Сабах аль-хэйр». Не забуду Жахина — комического артиста, сыгравшего немало ролей в египетских фильмах, знатока народной музыки и народного песенного искусства. Но, по-моему, Жахина нужно ценить прежде всего как самобытного египетского поэта. Жахин пишет преимущественно на диалекте, иногда на литературном арабском, но и в этом случае его поэзия не теряет присущего стихам Жахина колорита. Продолжая традиции так называемых народных египетских поэтов — Бейрама ат-Туниси, Ахмада Рами и др., Жахин внес огромный вклад в создание поистине нового жанра поэтического творчества, метрика, стиль и язык которого почерпнуты не из арабской классической поэзии, традиционно определяющей развитие этого вида искусства в арабских странах, а из египетского фольклора, народных маввалей — песнопений, о которых так хорошо пишет Лэйн.

Жахин особенно высоко ценит Бейрама ат-Туниси — основателя и общепризнанного патриарха египетской поэзии на диалекте (ум. в 1961 г.), который пользовался чрезвычайной популярностью в Египте. Его маввали продолжают перекладывать на музыку, и их исполняют лучшие египетские певцы. Туниси писал на языке народа и для народа, для его доступной и бесхитростной поэзии характерно патриотическое и глубокое социальное содержание. Вот маленький образец мавваля Туниси ⁵⁷:

Лех амши кеда, уэна мунаббит маракибкум?

Лех фурши арьян, уэна мунаггид маратибкум?

Лех бети харбан, уэна наггар давалибкум?

Хийя кеда исмити... алла йихасибкум.

Почему сижу босой, когда я туфли вам тачаю?

Почему постели нет, когда вам платье расшиваю?

Почему развален дом, когда я мебель вам строгаю?

Удел таков... Аллах воздаст вам, заклинаю.

...В домашней библиотеке Салаха собрано много книг, имеющих отношение к египетскому фольклору, на отдельной полке — произведения египетских поэтов, пишущих, в манере, близкой Жахину. Хозяин дома излагает мне свою теорию арабской и египетской поэтической традиции. По его мнению, Египет коренным образом отличается от других арабских стран тем, что сохранил в устном народном творчестве наследие египтян эпохи фараонов. Маввали и заджали, которые египтяне обычно поют за работой (сопровождать свой труд песнями любят и крестьяне и рабочие), а также обрядовые песни — это то, что в корне отличается от арабской традиции, не имеет аналога в других арабских странах. Правда, Жахин оговаривается: единственным примером, который можно сравнить с примером Египта, является фольклор ливанского народа — вот, например, стихи Джибриля Нахле ⁵⁸.

Поэт читает мне несколько своих стихотворений. Действительно, метрика, ритм стиха, система стихосложения — всё необычно. Одно из стихотворений называется «Мамлюки». С каким мастерством Жахин в юмористической стихотворной форме передает существующие среди египтян представления о сказочной средневековой эпохе мамлюков, воспетой в эпических сказаниях о подвигах мамлюкских героев! Чеканный ритм стиха, отсутствие [46] привычной для арабской классической поэзии системы чередования кратких и долгих гласных, игра звуками, плавность, когда каждая фраза слетает с его губ единым словом. Восторженное воспевание мамлюков и вдруг — неожиданный поворот к другой стороне легендарного средневековья: забавляясь с мечом, мамлюк рубит заслушавшегося зрителя, ведь жестокость и коварство были непременными спутниками этой эпохи. Вот как звучит это стихотворение по-арабски ⁵⁹:

Иль-Мамалик

заман иль-мамалик хага романтик

абталь хавадит тахт иш-шабабик

райхин гаййин би-худум кеда шик

би-вушуш хамра лен ’арф ид-дик

ракбин ’аля хель алла йиатык

йи’милю харакят йидрабу мазазик

йиль’абу бис-сейф ляаб йисаллик

йидхаку уаййяк уа-йигиззух фик

гейр иль-хавази' ба’а уаль-машакик

уа ашьяк ан-нар илли тидаффик

хага тхаллик тишкур ахалик

илли ма-уальдук заман иль-мамалйк

Читатель, не владеющий арабским языком, вряд ли может представить всю прелесть подобного стиха. Может быть, русский перевод отчасти компенсирует этот недостаток.

Мамлюки

Эпоха романтики — мамлюков время.

В окон квадратиках — героев племя.

Гарцуют всадники, веселье сея,

Как петуха гребень лица и шеи.

Сыпь дирхемы черни! Выше стремя!

Звенят струнами лютен, от пляски сатанеют

Меч — мяч жонглера. Веселись глазея.

Они с тобой смеются и... острием по шее.

А колы и удавки... А плетей змеи...

А вертелы в пекле, где тебя греют...

Благодари предков — хорошо без злодеев! –

Что тебя родили не в мамлюков время.

Интереснейшим видом устного народного творчества являются пословицы и поговорки. Египетские пословицы и поговорки метки, самобытны и колоритны. В них всегда чувствуется вошедшая в плоть и кровь египтян склонность к юмору. Вот некоторые из них.

Йа дахиль бен иль-басаля уи-ишритха, ма-йинобак илля саннитха — букв. «О тот, кто лезет между луком и его шелухой, тебе ничего не достанется, [47] кроме его вони». Это нечто среднее между нашими пословицами: «Третий — лишний» и «Любопытной Варваре нос оторвали».

Туль мэнта заммар уэна таббаль, йама-тгамма’на ляйали-ль-милях — букв. «Коль скоро ты флейтист, а я барабанщик, нас часто собирают вечера праздников». Смысл этой пословицы в следующем: «Раз мы занимаемся с тобой одним делом, близки друг другу, не будем ссориться, лучше сойдемся, ведь мы часто собираемся вместе».

Басалит иль-мухибб харуф — букв. «Луковица любимого — баран», т.е. от любимого и горькое кажется сладким, вкусным.

Гих йикаххальха ’амаха — «Он пришел подсурьмить ей глаза и ослепил ее». Это говорится о человеке, оказавшем медвежью услугу, хотевшем сделать кому-либо добро, а причинившем вред.

Иль-ги’ан йихкум би-су’ иль-эйш — букв. «Голодный судит по хлебной лавке». Почти точное соответствие нашей: «У кого что болит, тот о том и говорит».

Габ иль-’утт, иль'аб йа фар — «Кота нет — играй, мышка». Смысл этой пословицы понятен без пояснений.

Дафнин иль-хумар сава — «Мы закопали осла вместе». Это значит: «Мы связаны одной веревочкой», или «Мы вместе храним эту тайну, давай же будем верны друг другу», или даже «Мы вместе съели пуд соли», хотя последнему есть почти точное египетское соответствие: Акяльна эйш у-мильх сава («Мы вместе съели хлеб и соль»).

Сикитналю дахаль би-хумару — букв. «Мы смолчали перед ним, и он пришел со своим ослом». Это точное соответствие русской пословице: «Посади свинью за стол, она и ноги на стол».

Заслуга Лэйна в том, что в некоторых случаях ему удается показать социальный ареал того или иного обычая, поверья или вида искусства. Несмотря на общность многих черт египетской национальной культуры, в ней существовало несколько культур. Чванливая египетская аристократия была далека от народа и в большинстве своем отличалась низким культурным уровнем.

Моя преподавательница египетского диалекта в Американском университете в Каире Нихад Салем вспоминала интересный случай из своего детства. Нихад родом из богатой аристократической семьи. Как-то раз заезжая оперная труппа давала в знаменитой каирской Опере (к ее открытию была заказана «Аида» Верди) «Фауста», и Нихад, которая была тогда подростком, впервые повел на спектакль ее дядя, Аббас-паша, человек неимоверно толстый и ленивый. Удобно усевшись в одной из лож, паша просмотрел часть первой сцены, в которой участвуют Фауст и Мефистофель, и... заснул. Он крепко спал, не просыпаясь в течение всего спектакля, не исключая антрактов, а проснувшись лишь к самому концу, завопил на весь зал: «Алла! Иш-шайтан лисса хина!» («О Аллах! Шайтан все еще здесь?!») Этот забавный рассказ как нельзя лучше показывает культурный уровень тогдашней египетской аристократии.

Примером бескультурья и интеллектуальной и моральной деградации был последний египетский монарх — король Фарук. Этот жирный развратник, ленивый, малограмотный и жестокий, проявлял наибольший интерес к порнографическим открыткам, которые он коллекционировал. [48]

Наследники прежних беев и пашей — нынешние «жирные коты», разбогатевшие за последние годы спекулянты, посредники и торговцы.

Носителем специфической культуры является слой космополитической элитарной интеллигенции Египта, происходящей из старых аристократических семейств страны. Мне приходилось встречать подобных людей, разговаривающих в семьях по-французски, читающих американские и английские газеты и проявляющих не очень большой интерес к своей собственной стране. Одна пожилая дама, живущая в Каире и встреченная мной на преподавательской tea-party в Американском университете в Каире, продемонстрировала отличное знание парижских улиц, но призналась, что никогда не видела пирамид. После таких встреч было очень приятно наблюдать представителей новой, молодой египетской интеллигенции — продолжателей лучших народных традиций.

Кстати, вторая половина 60-х годов, когда мне довелось жить в Египте, вообще была периодом культурного подъема, широкого распространения в массах просвещения и культуры.

Студенты Каирского университета и Американского университета в Каире проявляли большой интерес к русской классической и советской литературе (хотя последняя им известна гораздо меньше). Египетская интеллигенция любила читать Достоевского, Чехова, Толстого. Помню курьезы с египетскими почитателями русской классики, вызванные тем, что им, как и другим читателям из стран Востока, было чрезвычайно трудно разобраться в именах героев. Один египтянин жаловался мне, что не скоро понял, что Петр Николаевич и Петя одно и то же лицо, и пришлось пролистать двести страниц назад, чтобы узнать, куда делся Иван Иванович. Оказалось, что он превратился в Ваню, который, к удивлению этого читателя, еще отличается от Вари. Но это, конечно, не мешало египетским студентам понимать и любить наших писателей.

Безусловно, египтян невозможно воспринимать вне уникальных городов страны, сохранивших много замечательных памятников различных исторических эпох, начиная с седой древности (самые древние памятники и произведения искусства относятся к IV тысячелетию до н.э.). Кстати, коль скоро мы говорим об изучении Египта, нельзя не заметить, что русская школа египтологии внесла большой вклад в исследование египетских древностей. В последней четверти XIX в. в Египте побывал русский египтолог В.С. Голенищев, собравший коллекцию, легшую в основу египетского собрания Государственного Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина. Голенищев основал кафедру египтологии в Каирском университете.

Одним из чудес света считались знаменитые египетские пирамиды. Построенные, чтобы подчеркнуть нечеловеческое величие фараонов, они прославились как творение рук их безвестных строителей. Пирамиды всегда производили ошеломляющее впечатление на европейских путешественников. Для Лэйна пирамиды Гизы ⁶⁰ и находившиеся поблизости погребения послужили как объектом описания, так и площадкой для изучения египетских нравов. Уже в XIX в. пирамиды стали излюбленным объектом паломничества туристов. И.А. Бунин так описывал свое путешествие в Гизу: «Впереди тянулась гряда скал, заметенная сверху серым золотом, с пробитыми в ней входами в могильники. Я заглянул в один и увидел в душном полусвете [49] звериный помет, похожий на зерна кофе. Одна стена была закопчена дымом, — верно, пастухи ночевали. Но здесь могли быть и гиены... И я поспешил выбраться на солнце. Гиен не оказалось, зато мои руки и вся одежда мгновенно покрылись живой, жгучей сеткой блох... А когда я достиг наконец Великой пирамиды, то увидел жалкую сцену: бедуины проделывали с европейцами комедию езды на верблюде. Верблюд с глухим внутренним ревом и клокотанием поднимался с колен, и толстая женщина, боком сидевшая на нем, вытаращив глаза и исказив красное, потное лицо ужасом, отчаянно визжала и хваталась за черные руки бедуинов» ⁶¹.

Я вспомнил это описание, сделанное И.А. Буниным более полувека назад, когда впервые побывал на пирамидах. Испытать трепет при созерцании древнейших, грандиозных и удивительнейших творений человека мне помешала неприятная назойливость большого количества людей, промышлявших среди туристов. Наиболее привязчивыми были погонщики верблюдов, предлагавшие покататься на животном тут же, в пустыне, около пирамид. Я увидел группу хихикающих и визжащих старых женщин — туристок из США, с трудом вскарабкавшихся на верблюдов, чтобы их запечатлел фотограф, а может быть, просто в поисках острых ощущений. Особенно мне запомнилась одна, с лицом, покрытым густым слоем косметики, не скрывавшей морщин и подтекавшей на жарком солнце. Когда верблюд начал подгибать передние ноги, чтобы сесть, она громко завизжала, и беззубый погонщик бесцеремонно схватил ее, подмигивая другим туристкам, которые щелкали затворами фотоаппаратов. Позднее я убедился в том, что эти пожилые богатые туристки, которые зачастую забывают, в какой стране они находятся (помню, как одна американка требовала показать ей Парфенон), — самые частые посетители страны древностей.

Может быть, из-за обилия туристов, а также из-за слишком больших ожиданий пирамиды не произвели на меня такого сильного впечатления, как памятники Верхнего Египта — храмы Карнака и Луксора, Абу Симбел и т.п. Там со всей силой чувствуешь гармоничную красоту, неповторимый колорит и грандиозность этих сооружений древних египетских зодчих.

Однажды на пирамидах мне удалось увидеть одно замечательное древнее искусство египтян. Оно стало крайне редким, и показывали его только по случаю приезда видных делегаций. Это искусство быстро взбегать на пирамиду и сбегать с нее. При этом следует заметить, что поверхность самой большой пирамиды Гизы — пирамиды Хеопса (Хуфу) — только издалека кажется гладкой: большая часть поверхности — ребра огромных кубов, из которых она сложена. Ремесло человека, умеющего с поразительной скоростью совершить пробежку до вершины и обратно, как говорят, очень древнее. Для этого человека есть даже специальное название — хафнави. Чтобы стать хафнави, мало иметь великолепную физическую подготовку, надо тщательно изучить пирамиду, найти наиболее рациональный маршрут бега, вернее, подъема и спуска. Виденный мной великолепный мастер своей профессии, сухой и поджарый смуглый египтянин небольшого роста, легкими прыжками, иногда едва касаясь руками следующего камня, как бы взлетал на пирамиду. Он совершил подъем на 146-метровую пирамиду и спустился с нее за несколько минут, а когда сразу же после спуска находившийся внизу врач измерил ему пульс, то он был всего 90 ударов в минуту! [50]

За долгую историю страны в Египте сменялись культуры, каждая из которых оставила свой след в искусстве и архитектуре. Архитектурный облик страны не менее мозаичен, чем облик самих египтян, среди которых можно встретить сильно отличающиеся друг от друга типы людей.

В XIX в. Каир ⁶² еще был городом минаретов, куполов, ворот, виадуков и стен. Позволю себе еще раз обратиться к свидетельству И. А. Бунина:

«И на этом месте зачался “Победоносный", Великий Каир.

Его узкие, длинные и кривые улицы переполнены лавками, цирюльнями, кофейнями, столиками, табуретами, людьми, ослами, собаками и верблюдами. Его сказочники и певцы, повествующие о подвигах Алл, зятя Пророка, известны всему миру. Его шахматисты и курильщики молчаливы и мудры. Его базары равны шумом и богатством базарам Стамбула и Дамаска. Главное же то, что в Каире полтысячи мечетей и сотни тысяч могил в тишине пустынь, окружающих его. Мечети и минареты царят надо всем. Мечети плечисты, полосаты, как абаи, все в огромных и пестрых куполах-тюрбанах. Минареты узорны, высоки и тонки, как пики. Это ли не сарацинская старина? Стары и погосты его, стары и голы. Там, среди усыпальниц халифов, среди усыпальниц мамелюков и вокруг полуразрушенной мечети Амру, похожей на громадную палатку, — вечное безмолвие песков и несметных рогатых бугорков из глины, усыпляемое жалобной песнью пустынного жаворонка или пестрокрылых чекканок...» ⁶³.

Каирские мечети — неисчерпаемое богатство архитектурных стилей, форм, ими можно любоваться всегда, а чтобы обойти их, надо потратить немало времени. Навсегда останутся в памяти поездки по «непарадным», рядовым мечетям Каира, которые мы иногда совершали с египетскими друзьями в сопровождении английского востоковеда, специалиста по мусульманскому искусству Майкла Роджерса. Он рассказывал все, что знал о мечети, в которую мы заходили, а мы вспоминали эпизоды из истории того времени, когда она построена. Роджерс занимался изучением мусульманского искусства Египта, в котором английская школа востоковедов имела давние традиции. Видным представителем этой школы был проживший в Каире около полувека профессор К.А.К. Крэсвел. Однажды меня пригласили в гости к Крэсвелу: я увидел уже очень старого человека, с манерами истинного джентльмена, в белом костюме, тщательно начищенных коричневых ботинках, воскрешающего в памяти образы крупных колониальных чиновников викторианской Англии. Но без таких европейцев — настоящих ученых, много сил отдавших изучению Египта, — нельзя представить себе Каира и египетской культуры.

То, что Египет — страна древних традиций, проявляется во всем. Следы древней традиционной культуры чувствуются иногда в самых обыденных вещах. Перед первым моим приездом в страну я прочитал книгу Лэйна и почему-то запомнил его сообщение о глиняном горшке, в котором вода сохранялась холодной. И вот, поселившись в университетском городке, я увидел на своем подоконнике с наружной стороны горшок (он назывался буртуман) из светлой необожженной глины, закрытый глиняной перегородкой с несколькими маленькими дырками. Благодаря испарению через поры горшка, стоящего под палящими лучами солнца, вода в нем всегда прохладна. [51]

* * *

Пожалуй, в сочетании традиционного и нового, древнего и молодого, грустного и веселого и состоит суть национального уклада жизни, нравов и обычаев египетского народа. Именно поэтому книга Лэйна и сегодня является пособием по египетской жизни, открывая для нас страницу недавнего прошлого, которое сплелось с настоящим.

В заключение следует сказать, что издание русского перевода книги Лэйна удовлетворяет стремлению советского читателя больше знать о прошлом и настоящем египетского народа, к которому советские люди питают чувства искренней дружбы и уважения. Эти чувства окрепли за долгие годы советско-египетского сотрудничества, и их не смогут поколебать те реакционные силы, которые сегодня стремятся перечеркнуть все то, что связывает наши народы. Публикация данной книги — свидетельство этих чувств и нашего интереса к египетскому народу, которому мы желаем преодолеть все выпавшие на его долю испытания, чтобы добиться подлинной свободы и процветания.

Комментарии

1. Именно в XVIII в. в Египет начинают приезжать европейские путешественники, ученые, появляются первые описания страны и ее жителей.

2. Мамлюки — военно-феодальная группировка. До 1250 г. мамлюки были воинами-наемниками, служившими египетским султанам, в 1250 г. установили свою власть над Египтом. Мамлюкские династии правили страной вплоть до турецкого завоевания в 1517 г. При турках мамлюкам удалось сохранить свои экономические позиции, и в рассматриваемую эпоху они составляли значительную прослойку верхушки египетского общества, нещадно эксплуатируя народ, и представляли собой большую военную силу.

3. Мухаммед Али, которого весьма высоко оценивали все современники, лишь в 45 лет, уже будучи полновластным правителем Египта, научился читать. В молодости он занимался торговлей табаком и только в возрасте 30 лет вступил в армию.

4. Французы вывезли из Египта огромное количество исторических памятников и предметов искусства.

5. К. Маркс. Русско-турецкие осложнения. — Уловки и увертки британского кабинета. — Последняя нота Нессельроде. — Ост-индский вопрос. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 9, с. 202.

6. См.: В.Б. Луцкий. Новая история арабских стран. М., 1965, с. 54.

7. См.: А.Б. Клот-бей. Египет в прежнем и нынешнем своем состоянии. Сочинение А.Б. Клота-бея. В 2-х частях. Перевод А.А. Краевского. СПб., 1843.

8. О. И. Сенковский. Собр. соч. Т. 1. СПб., 1858.

9. Кир Бронников. Путешествие к святым местам, находящимся в Европе, Азии и Африке, совершенное в 1820 и 1821 годах села Павлова жителем Киром Бронниковым. М., 1884. О русских путешественниках на Ближний Восток в первой половине XIX в. см.: Б. М. Данциг. Ближний Восток. М., 1976, с. 166-244.

10.. А.Н. Муравьев. Путешествия по святым местам в 1830 г. СПб., 1835, с. 193-194.

11. Н. Н. Муравьев Карсский. Первое взятие русскими войсками Карса (июнь 1828 г.). Из памятных записок Н.Н. Муравьева Карсского. Писано в 1831 г. — «Русский архив». 1877, № 3.

12. А.О. Дюгамель. Автобиография Александра Осиповича Дюгамеля. М., 1885.

13. А. Норов. Путешествие по Египту и Нубии в 1834-1835 гг. Авраама Норова. Ч. 1-2. СПб., 1840, с. 122-123.

14. Д.Е. Ефимов. Маяк современного просвещения и образованности. — «Труды ученых и литераторов, русских и иностранных». Ч.5. СПб., 1840.

15. См.: А. Уманец. Поездка на Синай с приобщением отрывков о Египте и святой земле А. Уманца. Ч. 1-2. СПб., 1850.

16.. В. Диттель. Обзор трехгодичного путешествия по Востоку магистра Виллиама Диттеля. — «Журнал министерства народного просвещения». 1847, ч. 6, отд. 4; И. Березин. Обзор трехлетнего путешествия по Востоку магистра Казанского университета И. Березина. — Там же, 1847, ч. 55.

17. Н. В. Адлерберг. Из Рима в Иерусалим. СПб., 1853; N.V. Adlеrbеrg. En Orient. Impressions et reminiscences. Vol. 1-2. St.-Pbg., 1867.

18. A.A. Pафалович. Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты А. Рафаловича. СПб., 1850.

19. Е. П. Ковалевский. Путешествие во внутреннюю Африку. Ч. 1-2. СПб., 1849.

20. См.: Б. М. Данциг. Ближний Восток, с. 245-295.

21. И.Ю. Крачковский. Шейх Тантави, профессор С.-Петербургского университета (1810-1861). — И.Ю. Крачковский.Избранные сочинения. Т. 5. М.—Л., 1956, с. 299.

22. В этой части статьи использованы труды Лэйна и подробный биографический очерк, написанный его внучатым племянником, известным английским востоковедом Стэнли Лэйн-Пулом (1854-1931). Этот очерк помещен в качестве предисловия к 6-му тому «Арабско-английского словаря» Лэйна, опубликованному уже после его смерти: Madd al-Qamus. An Arabic-English Lexicon, by E. W. Lane. Vol. 6. London—Edinburgh, 1877, с V-XXXIX.

23. Публикуемый перевод сделан по лондонскому изданию 1923 г., которое, в свою очередь, повторяет 5-е издание (1860 г.) с предисловием Э. Стэнли Пула.

24. В ней рассматривалась история Египта и Каира конца XVIII—начала XIX в.

25. От паломничества освобождался лишь мусульманин, не имевший для этого достаточно средств.

26. Абд ар-Рахман аль-Джабарти. Египет в период экспедиции Бонапарта (1798-1801). Пер. И. М. Фильштинского. М., 1962, с. 74-75.

27. См.: Ахмад Амин. Словарь египетских обычаев, традиций и выражений. Каир, 1953 (на араб. яз.).

28. Аль-Джабарти. Египет под властью Мухаммада Али (1806-1821). Пер. X.И. Кильберг. М., 1963, с. 66.

29. А. Амин. Словарь египетских обычаев, традиций и выражений, с. 360. В 1818 г. сын Мухамммада Али, Ибрахим, на время изгнал Саудидов, отвоевав Хиджаз.

30. О его путешествиях рассказывается в книге Жаклин Пирен «Открытие Аравии» (М., 1970, с. 67-69).

31. Ж. Пирен. Открытие Аравии, с. 66.

32. А. Б. Клот-бей. Египет в прежнем и нынешнем своем состоянии, ч. 1, с. 24.

33. Лэйн, пожалуй, слишком большое значение придает боязни дурного глаза у египтян. Действительно, это поверье широко распространено, причем не только у египтян, но и у многих других народов Востока. Но европейцы
иногда все увиденные ими несообразности объясняли этой боязнью сглаза. Характерна в этом плане оценка Клот-бея: «Дети высших классов одеты вообще очень дурно. Матери, выходи с ними из дома, не оставляют на них ничего, что могло бы внушить мысль о богатстве, и думают предохранить их тем самым от дурного глаза. Бедные водят детей своих вовсе нагими. В поле и на улицах нередко видишь женщину, несущую голого ребенка за плечами» (А.Б. Клот-бей. Египет в прежнем и нынешнем своем состоянии, ч. 1, с. 276).

34. А. Норов. Путешествие по Египту и Нубии в 1834-1835 гг., ч. 1, с. 189.

35. А.Б. Клот-бей. Египет в прежнем и нынешнем своем состоянии, ч. 2, с. 43.

36. См.: В.Д. Кудрявцев. Который час в Каире? М., 1976, с. 74.

37. А. Амин. Словарь египетских обычаев, традиций и выражений.

38. А.Б. Клот-бей. Египет в прежнем и нынешнем своем состоянии, ч.2, с. 53.

39. А. Амин. Словарь египетских обычаев, традиций и. выражений.

40. A.A. Pафалович. Путешествпе по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты, с. 85-86.

41. Так же как и акробаты и канатоходцы, эти люди являются наследниками древних профессий египтян. Еще в средние века здесь была распространена дрессировка обезьян, коз, собак и других животных.

42. А.Б. Клот-бей. Египет в прежнем и нынешнем своем состоянии, ч. 2, с. 40-41.

43. Кстати, пророк Мухаммад запрещал оплакивать умерших.

44. Можно, в частности, отметить, что он описывал гарем, даже одежду женщин в гареме (А.Б. Клот-бей. Египет в прежнем и нынешнем своем состоянии, ч. 1, с. 256-257). Он рассказывал о производстве евнухов в Асьюте и Джирдже (там же, ч. 1, с. 265-266).

45. А.Б. Клот-бей. Египет в прежнем и нынешнем своем состоянии, ч. 2, с. 29—30.

46. Там же, ч. 1, с. 253.

47. Мы не говорим о странах Тропической Африки, где этот обычай встречается.

48. Саляма Муса. Обрезание девочек. — Запретные статьи. Бейрут, 1959, с. 119-123 (на араб. яз.).

49. А.Б. Клот-бей. Египет в прежнем и нынешнем своем состоянии, ч. 2, с. 254.

50. Там же, ч. 2, с. 35.

51. А. Б. Клот-бей. Египет в прежнем и нынешнем своем состоянии, ч. 2, с. 72.

52. А. Норов. Путешествие по Египту и Нубии в 1834—1835 г., ч. 1, с. 190-191.

53. А. Б. Клот-бей. Египет в прежнем и нынешнем своем состоянии, ч. 2, с. 73.

54. Одно из наиболее оскорбительных ругательств, адресованное мужчине, — хаваль. Вероятно, во времена Лэйна это слово было вполне пристойным — см. с. 166.

55. В Египте, как и в других арабских странах, существует фактическое двуязычие: употребляются арабский литературный язык и местный разговорный диалект (точнее, несколько диалектов). Здесь вряд ли целесообразно рассматривать этот вопрос, но отметим, что в описаниях Лэйна и особенно в передаче названий латинскими буквами (правда, в его эпоху в востоковедении еще не были разработаны адекватные системы научной транслитерации и практической транскрипции) не отражена разница между литературным языком и диалектов, иногда трудно понять, какой вариант слова — литературный пли диалектальный — имеется в виду, что создавало определенные трудности для переводчиков и редакторов.

56. А. Б. Клот-бей. Египет в прежнем и нынешнем своем состоянии, ч. 2, с. 68.

57. Ахмад Сулейман Xигаб. Окно в народную литературу: искусство мавваля. Каир, [б. г.], с. 22 (на араб. яз.).

58. Мы здесь не оцениваем степень научности теории Жахина, которую специалист вправе считать недостоверной или слишком категоричной и односторонней. Мы также не говорим о генезисе арабской строфической поэзии, первые образцы которой появились в Багдаде в VII—VIII вв. и которая стала самостоятельным жанром в средневековой Андалусии: именно к ней восходит современная арабская диалектальная поэзия.

59. Салах Жахин. Кусочки бумаги. Каир, 1965, с. 129-130 (на араб. яз.).

60. Гизские пирамиды были построены в XXVIII в. до н.э.

61. И.А. Бунин. Зодиакальный свет. — И.А. Бунин. Полное собрание сочинений. Т. 4. Из рассказов 1903-1910 гг. СПб., 1915, с. 163-164.

62. Каир начал строиться в 969 г., с завоеванием Египта Фатимидами.

63. И.А. Бунин. Зодиакальный свет, с. 154.

Текст воспроизведен по изданию: Э. У.Лэйн. Нравы и обычаи египтян первой половины XIX века. М. Восточная литература. 1982