Деятельность барона Тотта в качества консула в Крыму в 1767 году

Барон Тотт родился в 1733 году во Франции, но по происхождению был венгерец. С 1755 по 1768 год он находился при французском посольстве в Константинополе. Возвратившись потом во Францию, Тотт в 1767 г. назначен был Шуазелем, тогдашним первым министром Франции, консулом в Крым. В этой должности он находился до смерти хана Крим-Герея, а затем опять отправился в Турцию. Находясь при султане Мустафе III, он оказал туркам громадные услуги, производя реформы в их артиллерии. Тотт защищал даже Дарданеллы против флота графа Орлова, указал средства для прикрытия турецких границ со стороны Очакова и Крыма. Но, встретив среди турок полнейшее равнодушие, даже антипатию к своим улучшениям, он оставил Турцию и возвратился во Францию. До революции Тотт занимал должность главного инспектора над всеми французскими консульствами в провинциях Леванта и Варварийских владений. В 1790 он эмигрировал и умер в Венгрии в 1793 г. В 1784 году в Амстердаме Тотт издал свои “Записки о Турках и Татарах”. Книга эта заключает в себе 4 части. В 1, 3 и 4 частях Тотт передает рассказ о своей жизни и деятельности в Турции, а во 2 — в Крыму. Мы займемся только этой последней, и постараемся представить в извлечении все то, что может, по нашему мнению, характеризовать страну, чрез которую проезжал или в которой жил Тотт.

I.

10 июля 1767 года Тотт выехал из Парижа в Крым. Он заезжал в Вену и Варшаву, в последней пробыл 1 1/2 месяца. О своем пребывании в Варшаве он не передает ничего. Из Варшавы Тотт направился к Польско-турецкой границе — к, Каменцу (Kaminiek). Вообще Польша произвела на Тотта неблагоприятное впечатление. Недостаток припасов, лошадей, замечает он, нерасположенность жителей, все эти затруднения, испытанные мною в Польше, приучили меня терпеливо сносить и те, еще большие трудности, которые мне пришлось потом преодолевать, прежде, чем я достиг до места своего назначения. На границе Тотт должен был заехать в турецкую таможню, находившуюся на берегу Днестра против Жванца (Swanitz). Там ему дали проводников, которые обязаны были довести Тотта до Хотина (Kotchin), небольшой турецкой крепости, где жил паша, управлявший округом. Проводники мои, рассказывает Тотт, хотя и норовили при малейшей оплошности обокрасть меня, но были очень любезны к предупредительны; особенно тот, который заведывал доставкою провианта. Зная хорошо притеснения, с которыми обыкновенно собирается провиант от жителей, я думал было избежать этого, сказавши своему провиантмейстеру, что у меня есть вдоволь всего; а между тем я поручил одному еврею, бывшему в числе моих провожатых, купить секретно нужные припасы у жителей. Провиантмейстер, однако, как-то узнал об этом. Еврей был жестоко наказан; от него отобраны были все деньги, данные ему мною, хотя не возвращены и мне. Купцы, которые продавали припасы были также схвачены, принуждены отдать деньги, полученные за припасы и предварительно избиты и преданы суду. Подобные сцены заставляли меня сильно желать сколько возможно ускорить свой приезд в Крым. Но это вполне зависело от паши, к которому я ехал теперь в Хотин. Моею первою заботою, по этому, по приезде в Хотин было: как можно скорее увидеться с пашею. Турки ленивы, и обыкновенная любезность, которую они оказывают иностранцу, это приглашение отдохнуть. Но я действовал так настойчиво, что на следующий же день добился у паши аудиенции. Результат ее был тот, что на другой день уже я пустился в путь, сопровождаемый целым отрядом турок, во главе котораго был офицер — Али-ага, обязанный проводить [3] меня до татарской границы и смотреть за доставкой провианта. В этот первый день мы однако ушли не далеко. Не доезжая Прута, Али-ага остановил нас, а сам уехал вперед, чтобы приготовить все необходимое для нашей переправы чрез реку. Мы поместились в одной деревушке, жители которой тотчас должны были доставить нам все нужные для нашего продовольствия припасы. Им за это не заплатили ничего, исключая нескольких ударов. На ночь я расположился в экипаже и уснул так крепко, что проснулся уже утром другого дня, когда мы подъезжали к Пруту. Прут отделяет пашалык Хотинский от Молдавии. Первое, что я увидел, подъехавши ближе к Пруту, это был Али-ага, на берегу реки, среди группы крестьян, которых он щедро наделял ударами своей нагайки. Он накануне вплавь переправился на другую сторону Прута, и, собравши там в окружных селениях, при помощи палки, до 300 молдаван, заставил их за ночь сделать из древесных стволов что-то похожее на плот. Прочность этого плота была, впрочем, очень сомнительна. Я однако решился рискнуть своим экипажем и всем что в нем находилось, удержавши при себе только портфель с деньгами и бумагами. Я сам со своими людьми решился переправляться только в таком случае, если первая переправа будет удачна. Али-ага, гордый тем, что все устроил так скоро, подошел ко мне и стал упрашивать сесть без боязни в экипаж, который стоял уже на плоту.

— Как, вы хотите, чтобы я сел в экипаж, когда этот плот и так едва не тонет под тяжестью его! Хотите ли вы наверно потопить меня?

— Не бойтесь, отвечал Али-ага, с этими двумя орудиями, — при этом он показал мне свою нагайку и указал на сотню молдаван, стоявших на берегу, — я во всем уверен. Весь мир я могу заставить их вытащить на своих плечах; эти шельмы отлично плавают, и если вы потеряете хоть малейшую булавку, то я их всех перевешаю.

Но я настоял таки на своем и переправился только тогда, когда действительно увидел, что мой экипаж, — цел и невред им, стоит уже на противоположном берегу реки.

Остановившись вечером того же дня, в который они переправлялись чрез Прут, на ночлег, Тотт завел с Али-агою опять очень интересный разговор. [4]

— Все отлично, — мой милый Али, сказал Тотт, — если бы только вы поменьше били этих несчастных молдаван, или, по крайней мере, били бы их только тогда, когда они вас действительно не слушают.

— Как, отвечал Али, — вы говорите по турецки, вы жили в Константинополе, вы знаете молдаван, неужели вы не уверены, что они ничего не сделают; если их прежде не прибить! Неужели вы думаете, что мы переправились бы чрез Прут, если бы не моя нагайка?

— Да, я именно думаю так. Но нужды нет; нам больше не придется переправляться чрез реку; лошадьми нас будет снабжать почта; остаются только съестные припасы, и вот они то интересуют меня в настоящую минуту; потому что, признаюсь вам, мой милый Али, пища, которою вы снабжаете меня при посредстве палочных ударов, не идет в глотку. Позвольте мне лучше покупать ее. Вот все, чего я желаю.

— Но ведь это вернейшее средство остаться голодным, потому что вы за свои деньги не достанете здесь даже хлеба.

— Будьте покойны, я буду платить так хорошо, что достану все припасы самого лучшего качества и гораздо скорее чем вы.

— Клянусь вам, что мы помрем с голоду.

— Пусть так, но дайте же хоть попытаться.

— Ну, уж если вы так хотите, пожалуй; — я согласен: только если ваши средства останутся безуспешны, то позвольте и мне тогда опять приняться за свой метод, так как я вовсе не желаю оставаться без ужина.

Тотт попытался. Но опыт вышел вполне неудачен. Молдаванин, к которому он обратился, желая купить припасы, представился не умеющим говорить ни по татарски, ни по гречески, и только знаками старался объяснить, что он, да и все жители в его деревне ничего не имеют. А потом, отколоченный Али-агою, заговорил и по турецки и в полчаса доставил им даром отличный ужин.

Перейдя Прут, Тотт вступил в Молдавию. Природа ее своим богатством, своим плодородием и разнообразием живо напоминала ему родную его Францию. Но при всем богатстве природы, Тотт находит жителей Молдавии в страшно бедственном положении. Встречаемые им деревушки полуразрушены; поля запущены, необработанны; население везде ужасно бедно; — да как же ему и быть богатым [5] говорит Тотт, когда оно живет в постоянном страхе не сегодня так завтра быть ограбленным. Его грабят, при первой возможности, турки, его грабят и собственные молдавские князья, заплатившие по большей части огромную сумму Порте за право быть молдавским господарем, нужно же им возвратить затраченные деньги, и вот они, не находя других средств, регулярно почти грабят своих подданных. Прибывши в Яссы, Тотт остановился в католическом монастыре, бывшем под покровительством Франции. Местоположение города, который расположен был на глубоком песчаном грунте, он находит крайне неудобным. В городе он заметил такую же бедность как и вообще в Молдавии. За исключением сравнительно очень немногих жилищ высшего богатого класса бояр и греков, покровительствуемых князем и приехавших с ним вместе, — город состоял из таких же лачуг, какие Тотт встречал и по дороге к Яссам. Бояре, говорит Тотт, составляют здесь нечто в роде аристократии, но аристократии не родовой, а чисто денежной. Состояния их почти всегда результата грабежа жителей. Они вечно во вражде с князем и с помощью своих денег интригуют против, него в Константинополе. В случае неудачи или в случае какой-нибудь серьезной опасности со стороны князя, они всегда имеют возможность бежать в Бессарабию в наместнику Хана, который всегда готов обеспечить им, — конечно не даром, безопасность, а не то и помочь им своими военными силами.

Посетивши князя, с которым Тотт познакомился еще в Турции и который, поэтому, был с ним чрезвычайно любезен, он выехал из города. Князь дал Тотту в проводники двух турок и одного грека. Метод снабжения себя всем необходимым и у этих проводников был такой же, как и у прежних. Проезжая мимо одной деревни, рассказывает Тотт, я заметил небольшое стадо овец, при которых было несколько пастухов, и обратился к одному из проводников — турку — с вопросом: хороша ли здесь шерсть и вообще на сколько прибыльно овцеводство? В ответ на это он пришпорил лошадь, поскакал к стаду, набросил аркан на лучшего из баранов и притащил его ко мне со словами: можете взглянуть сами. Потом, не смотря на мой протест, на все мои усилия возвратить барана пастухам, он был зарезан и приготовлен к ужину.

Часть Молдавии, которую мы проезжали, оставивши Яссы, [6] говорит Тотт, казалась мне по природе еще прекраснее. По мере того, как мы приближались к Кишиневу, страна становилась все более и более гористою. Еще не достигли мы границ Бессарабии, как нам стали встречаться стада верблюдов, принадлежащих татарам, и чем ближе к границе, тем их становилось больше и больше.

На границе Тотт был встречен людьми, высланными проводить его до Кишелы (Kichela). Город этот был тогда столицею Бессарабии. В нем жил управлявший Бессарабией старший сын царствующего Хана с титулом Сераскера, что в переводе с турецкого означает: генералиссимус.

На другой день по приезде в Кишелу, говорит Тотт, я посетил этого татарского принца. Он был еще очень молод, не более 19 или 20 лет. Во дворце его мы вовсе не заметили той восточной роскоши, какую встретили у молдавского князя.

Одежда князя была очень не богата; мебель только самая необходимая; даже стекла в окнах были только в комнатах князя и то не во всех; остальные на зиму заклеивались бумагою пропитанною жиром; летом эта бумага вынималась для того, чтобы чистый воздух легче проникал в комнаты и для того, чтобы было возможно любоваться картиною Черного моря, которое едва заметно виднеется вдали. Князь был на столько любезен, что приглашал меня на охоту, которая была его любимым занятием. Эта охота продолжалась иногда несколько дней и часто служила только благовидным предлогом серьезной военной экспедиции.

На другой день после визита князю, Тотт отправился дальше. Его сопровождал отряд татар в 40 человек, вооруженных луками и саблями под начальством мурзы Переправившись через Днестр, который отделяет Бессарабию от Едесана, мурза поставил отряд в боевой порядок, на случай возможной в этих местах опасности. Степь, которую мы проходили, рассказывает Тотт, была так ровна, что горизонт со всех сторон казался нам не дальше ста шагов. Ни малейшей неровности, ни малейшего кустарника; — ничто не разнообразию этой картины. Все, что мы за весь день увидели, это были несколько ногайцев верхом, головы которых различил на горизонте зоркий глаз моих проводников, тогда как остальная часть тела их еще была скрыта выпуклостью земли. Каждый из встречаемых ногайцев ехал не спеша верхом и постоянно в одиночку. [7]

Меня очень интересовала причина, заставлявшая их прогуливаться таким образом. Обратившись с расспросами к своим проводникам, я узнал, что эти номады имеют постоянные жилища к небольших долинах, прорезывающих стен с севера на юг.

Вдоль этих долин течет обыкновенно мутный ручеек, — который к югу оканчивается небольшими озерами, сообщающимися с Черным морем. На берегу-то этих ручейков ногайцы располагают свои палатки и устраивают нечто в роде сараев, которые служат зимою защитою для стад этих пастушеских народов. Каждый собственник имеет свое клеймо, которое отличает животных одного из них от другого. Стада овец обыкновенно пасутся вблизи долины, и их вообще стараются не терять из виду; но весь остальной скот выгоняется хозяином весною в степь, и там, без всякого присмотра, остается до зимы. С приближением же зимы, ногайцы разыскивают свой скот и пригоняют его домой. Вот эти то розыски и были целью тех ногайцев, которых мы замечали на своем пути. Отыскать, однако, скот в таких обширных степях — труд далеко не легкий, но привычный для ногайца. Запасается он провизией дней на 30, — а 6 фунтов просяной муки и немного мяса достаточно ему для этого, — садится на лошадь и едет. Замечает он клейма попадающихся ему стад, — расспрашивает встречных ногайцев, занятых тем же, — передает им в свою очередь сведения о тех стадах, которые встречал сам и почти всегда скоро находит свои стада. Однообразие равнины нарушалось только могилами, совершенно сходными с теми, какие часто встречаются во Фландрии, а особенно, в Брабанте. Некоторые думают, что эти курганы насыпаны были воинами над телами предводителей разных древних народов. Но, основываясь на том, что 1) могилы эти всегда почти стоят не в одиночку а группами и 2) что они держатся, по большей части, какого-нибудь одного направления и всегда стоят в этом направлении одна в виду другой, — трудно согласиться с вышеприведенным мнением. Скорее можно думать, что это военные дороги, тем более, что турки еще и теперь в походах имеют обыкновение делать насыпи в местах привалов своих войск и для того, чтобы лучше обозначить дорогу, стараются насыпи эти поставить одна в виду другой. Кости, находимые часто под этими курганами, можно считать останками умерших в походе солдат. [8]

К ночи мы приехали в одну из долин, о которых я говорил, где стояли палатки ногайцев. Палатки эти состояли из деревянного решетчатого остова, основание которого было кругло. Они возвышались куполом и имели вверху отверстие для выхода дыма. Внутри палатка обвешивалась войлоками из верблюжьей шерсти; верхнее отверстие также закрывалось войлоком прикрепленным к палке. Палатки эти очень прочны. Мы ночевали в одной из лучших палаток, хозяином которой был молодой человек недавно женившийся, и палатка эта была приданным его жены. Пищу ногайцы варят обыкновенно в казанке, привешенном в треножнику. При проезде чрез степи мы нигде по дороге не встречали обработанных полей. Ногайцы, как мне передавали, никогда не сеют вблизи часто посещаемых мест а потому и вблизи дорог; но они не пренебрегают земледелием. Посевы проса у них довольно значительны. Большим только препятствием к земледелию служит здесь, часто налетающая громадными массами, саранча. Она по преимуществу садится на возделанные поля, после же ее прохода ничего не остается.

Еще до восхода солнца Тотт выехал из долины, в которой ночевал и, благодаря быстроте ногайских лошадей, к вечеру прибыл в Очаков. Очаковская крепость, говорит Тотт, расположена в виде параллелограмма и снабжена довольно сильною артиллерией. Переправившись чрез устье Днепра, (Borysthene) которое в этом месте имеет до 13 верст ширины, мы пристали в Кильбурну, где также устроено несколько довольно сильных батарей, стоящих против очаковских, но, по моему, совершенно бесполезных. Цель обеих крепостей держать под выстрелами устье Днепра, но орудия как в Очакове так и в Кильбурне таковы, что выстрелы их не могут достичь до средины устья, и следовательно неприятельские суда свободно могут проходить дальше. Переночевавши в Кильбурне, мы еще до рассвета отправились дальше и на другой день утром достигли Перекопа (Orcapi). На этом проходе также устроена крепость. Неособенно сильная сама по себе, она почти неприступна, благодаря местным условиям, а особенно невозможности достать здесь воды и провиант для армии, которая захотела бы осаждать ее. Так и случилось в 1736 и 1737 годах, когда Миних попытался было взять эту крепость и проникнуть в Крым. Правда в последнюю войну русские чрез Стрелку проникли в Крым, но это было [9] следствием беспечности татар, так как малейшее оказанное сопротивление сделало бы для русских дорогу непроходимой.

На другой день Тотт отправился из Перекопа в Бахчисарай. По дороге я заметил, говорит он, беловатый порошок, который оказался, когда мы ближе рассмотрели его, солью. Крым ведет торговлю солью по преимуществу с русскими; транспорты ее идут этою дорогою и оставляют по себе подобные следы. Торговля эта в руках евреев и армян, и неумение вести ее разумно прежде всего бросается в глаза. Никаких зданий для собранной уже соли здесь не строится; она просто сваливается в кучу и потом часто совершенно пропадает от дождя. Покупщик обыкновенно платит за подводу и потом старается набрать на свою подводу столько, сколько в состоянии потянуть его верблюды или быки, — от этого то и рассыпается по дороге столько соли, которая, конечно, не приносит пользы ни покупщику, ни продавцу. К ночи мы прибыли в одну долину, где было построено несколько татарских хижин. Сжала, которую мы увидели в этой долине, доказывала изменение в строении почвы. Действительно, выехавши на другой день из долины, мы вдали заметили уже гористую местность, которую нам скоро пришлось и проезжать. До захода солнца мы были уже в Бахчисарае — столице Крымского ханства. О моем приезде тотчас дали знать визирю, который прислал удостоверить меня в расположении ко мне Максуд-Гирея, бывшего тогда ханом. На другой день ко мне явился церемониймейстер ханского двора с отрядом гвардии, для того чтобы проводить меня в хану. На лестнице дворца я был встречен визирем. Он ввел меня в приемную залу, где на софе, в ожидании моего прихода, сидел хан. Аудиенция продолжалась не долго. После обыкновенных с моей стороны приветствий и вручения ему верительной грамоты, хан, выразивши желание видеть меня почаще, отпустил меня.

Первые дни я посвятил на визиты другим высоко-поставленным лицам. Мне хотелось сблизиться с этим обществом, чтобы лучше изучить управление, нравы и обычаи татар. Из лиц, с которыми я познакомился, мне особенно понравился муфтий, человек очень разумный и, по своему, высоко обрадованный. Я скоро сошелся с ним и, благодаря ему, многое узнал.

Чрез несколько дней Максуд-Гирей пригласил меня к себе [10] на вечер. Вечер начался после захода солнца и продолжался до полуночи. У хана я встретил нескольких мурз — его любимцев. Сам Мансуд-Гирей показался мне несколько скрытным, недоверчивым вспыльчивым, хотя эта вспыльчивость быстро проходила.

Хан был довольно образован, любил литературу и охотно толковал о ней. Султан Нурадин, (султаном в Татарии называется вообще всякий член ханской семьи, т. е., принц крови), воспитывавшийся у черкесов, говорил мало, а если и говорил, то только о черкесах. Кади Лескер напротив говорил много и обо всем; очень недалекий, но веселый и живой, он воодушевлял наше общество. Кайя — мурза, из фамилии Ширип, любил сообщать все известные ему новости и конечно новости востока, а я принял на себя обязанность сообщать новости Европы. Этикет этого двора позволял очень немногим лицам сидеть в присутствии хана. Султаны, или принцы крови, пользовались этим правом в силу рождения, но дети самого хана не могли сидеть в присутствии отца. Право это также давалось министрам — членам дивана и иностранным посланникам. Ужин был сервирован на двух круглых столиках. За одним ужинала ее величество — супруга хана, и никто другой, за исключением самого хана, не имел права сесть за этим столом. За другим — ужинали все приглашенные. Почти в полночь хан отпустил нас.

Ханский дворец находятся в одной из оконечностей города и окружен высокими скалами и роскошным садом. Однако, благодаря тому, что дворец стоит сравнительно низко, вида хорошего из него нет, и для того чтобы полюбоваться окрестностями, необходимо взойти на одну из близлежащих скал, что Максуд-Гирей часто и делает. Природа же в этой части Крыма такова, что ею действительно стоит полюбоваться. Она во многом напоминает Италию. То же чистое, темно-голубое небо; такая же полутропическая, роскошная растительность, а часто даже одни и те же виды деревьев. Последнему можно бы было удивляться, если бы не было известным, что генуэзцы некогда владели Крымом. Дворец охраняется небольшими отрядом стражи, но в городе нет никакого войска и почти никакой полиции. Это зависит от того, что преступления здесь чрезвычайно редки, вероятно потому, что преступнику трудно скрыться в этом небольшом и почти совершенно замкнутом полуострове. Максуд-Гирей [11] отличается своим правосудием и строго наказывает преступников, не обращая никакого внимания на вероисповедание, т. е., не извиняя преступления, если потерпевший от него был не магометанин, — как это обыкновенно бывает в Турции. Единственный крупный недостаток, в котором можно упрекнуть хана, это непомерная жадность его к деньгам. Якуб паша, начальник таможни в Балте, о богатстве которого узнал Максуд-Гирей, был при мне жертвою этой жадности. Хан под каким-то предлогом лишил его должности и конфисковал имущество, и хотя потом, по ходатайству друзей паши, должность и была возвращена ему, но имущество так и осталось в руках хана.

Здесь рассказ Тотта обрывается. Он дальше оставляет в стороне свои личные впечатления как путешественника, и передает в общих чертах политическое устройство ханства.

II.

В состав земель Малой Татарии или Крымского ханства, говорит он, входят: Крымский полуостров, Кубань, часть земель населенных черкесами и все земли, которые отделяют Россию от Черного моря. Пояс этих земель продолжается от Молдавии до Таганрога. Он имеет от 120 до 160 (от 30 до 40 миль) верст ширины и до 800 верст длины и заключает в себе с востока на запад: Етичекуле, Джамбулук, Едесан и Бсссарабию. Крымский полуостров точно также как и Бессарабия, называемая иначе Буджак, населены оседлыми татарами. Обитатели остальных провинций живут в войлочных палатках, которые они уносят с собою при своих перекочевьях. Однако обитателей этих, известных под именем ногайцев, нельзя считать вполне кочевым народом. В долинах, которые с севера на юг перерезывают равнину, обитаемую ими, они ставят свои палатки и в редких случаях переносят их на другое место.

Цифра народонаселения, за неимением переписи, точно неизвестна; если же обратить внимание на то, что хан единовременно может выставить до 200 тысяч войска, а в случае крайности может даже это число удвоить, не останавливая этим обыкновенных хозяйственных работа, то по количеству земли и народонаселения Крымское ханство [12] можно сравнить с Францией (Рассказывая далее о приготовлениях к походу Крим-Гирея, Тотт замечает, что для составления армии в 200 т. всадников, Крим-Гирей потребовал по одному всаднику с каждых четырех семейств. Если принять, как обыкновенно считается, численность каждой семьи в четыре души, то население Крымского ханства составляло три миллиона 200 тысяч). Нельзя не заметить, что народонаселение в областях, где оно вполне оседло, — в Крымском полуострове и в Буджаке, — гораздо незначительнее чем в остальных. Управление Крымским ханством вполне основано на феодальных началах. У них можно найти те же законы, которыми управляется и Франция, те же предрассудки, которые господствуют и у нас. Если вспомнить при этом переселения народов из Азии на север Европы а оттуда к нам, то, быть может, этим путем мы в состоянии будет объяснить себе происхождение многих самых древних наших обычаев.

Члены ханской семьи считают себя прямыми потомками Чингис-Хана Пять других семейств считают себя потомками других пяти ханов, добровольно когда-то подчинившихся Чингис-Хану. Фамилии эти следующие: Ширинь, Мансур, Седжуд, Аргин и Барун. Члены фамилии Чингис-Хана всегда занимают престол Хана-сюверена, остальные пять представляют великих вассалов этого государства (Тотт передает предание, существовавшее между татарами, о происхождении имени Гиреев, прибавляемого к имени хана. Когда-то один из великих вассалов, ханства, имя которого не сохранилось, задумал овладеть ханским престолом. Подготовивши заговор, он велел умертвить царствовавшего хана, всю его сенью и всех принцев — потомков Чингис-Хана. Но один верный слуга, воспользовавшись суматохой, произведенной при этом, спас от убийц одного из сыновей хана, маленького принца, бывшего еще в колыбели, и доверил дитя и секрет его происхождения одному пастуху, известному своей честностью, по имени Гирею. Молодой потомок Чингис-Хана был воспитан под именем сына этого Гирея, пас с ним вместе стада и не знал, что наследие его предков находится во власти тирана, убившего его отца, мать и всю семью. Но старик Гирей зорко следил за положением дел и ожидал только минуты, когда народная ненависть против узурпатора позволит ему открыть свою тайну. Время это наступило когда молодому принцу исполнилось 20 лет. Тогда последовала вспышка народной ненависти, Гирей открыл свою тайну и так воодушевил этим народ, что он сверг тирана, убил его и возвел на престол законного наследника. Призванный в трону, для того чтобы получить награду за такую услугу, старик Гирей отказался от всех почестей, которые были ему предлагаемы и пожелал только, чтобы все ханы прибавляли к своему имени его имя — Гирей, для того, чтобы увековечить память о своем деле, — сам же возвратился к своим стадам. С того времени все лица, занимавшие ханский престол, к своему имени присоединяли прозвание Гирея). Каждая фамилия этих вассалов имеет своего [13] представителя в лице старейшего из рода, носящего титул бея. Эти-то мурзы-беи и составляют высшую аристократию страны. С ней не следует смешивать фамилий, получивших права великих вассалов уже гораздо позже. Подобные фамилии все соединены под одним общим названием Капикули, т. е. рабов Хана и всех их представляет один бей, пользующийся, впрочем, всеми правами присвоенными и 5-ти первым беям. Эти шесть беев под председательством хана и составляют сенат, самое высшее правительственное учреждение Крымского ханства. Беи сбываются ханом только в самых важных случаях. Но если бы, с умыслом расширить свою власть, Хан не захотел сзывать беев, то главный из них — бей фамилии Ширинь — имеет право заступить место хана и созвать сенат. Это право вассалов составляет важный противовес могуществу хана — сюзерена.

Политическим основанием равновесию между властью сюзерена и вассалов служить распределение между ними земель. Все земли Крымского полуострова и Буджака разделены на лены, принадлежащие аристократии, и вотчины, принадлежащие короне. Эти лены и вотчины в свою очередь разделяются на мелкие участки, которыми пользуется простой парод, обрабатывающий их. Лены всегда наследственны в фамилиях высшей аристократии — вассалов, вотчины короны частью принадлежат известным должностям, и доход с них считается чем-то в роде жалованья, частью же раздаются Ханом просто по его личному усмотрению. Лены, остающиеся по смерти вассалов без прямого наследника до 7 го колена, переходят опять в личную собственность хана. Точно также и всякий мелкий участок, при таких же условиях, переходить в мурзе — владельцу лена. Все, как крупные, аристократические ленники, так и мелкие, обязаны за пользование землею нести в случае надобности военную службу. Последние кроме [14] того обязаны еще барщиной (В чем состоит эта барщина Тотт не говорит. Рассказывая дальше о ногайцах, он упоминает только, что у них неизвестна барщина, которую обязаны нести жители Крымского полуострова и Буджака). Только христиане и евреи, имеющие лены, не обязаны нести ни военной службы, ни барщины; они обложены исключительно прямою податью.

Ногайцы, обитатели остальных провинций Крымского ханства, не знают подобного разделения территории. Они свободно ходят с своими стадами по равнинам, держась только приблизительных границ своей орды. Но если мурзы ногайские разделяют с своими мелкими вассалами — простыми ногайцами — общность почвы и не считают даже унизительным для себя заниматься земледелием, то все-таки они не менее могущественны чем и мурзы оседлых татар. Находясь зимою в долине, где имеет постоянное местопребывание их орда, они собирают нечто в роде подати с ногайцев скотом и зерновым хлебом. Когда приходить весна, часть орды, с своим мурзою во главе, отправляется в удобные для земледелия места; там мурза распределяет между ногайцами землю; они засевают ее, а когда хлеб созрел, сжат и обмолочен, возвращаются назад в долину и снабжают таким образом на зиму свою орду продовольствием. Меняя часто места своих посевов, ногайцы достигают того, что имеют и отличные пастбища и отличные жатвы. Барщина, которая установлена в Крымском полуострове и Буджаке, неизвестна ногайцам. Они платят только десятину начальнику провинции.

Первая должность в Крымском ханстве есть должность калги. На эту должность хан обыкновенно назначает наследника своего или того из своей фамилии, кому он больше всего доверяет. Калга управляет страною в случае смерти хана до восшествия на престол другого. Он главный начальник армии, если хан лично не отправляется на войну. Он, как сюзерен, наследует имения всех мурз, умерших без наследников. Его резиденция в Ахмечете (Acmet-Chid), городе находящемся в четырех лье (16 вер.) от Бахчисарая. Там он пользуется всеми атрибутами верховной власти. У него есть свои министры, которые исполняют его приказания. Под его непосредственным управлением находится местность до самой Кафы. [15]

Вторая по значение должность — нурадина, обыкновенно также занимаемая членом ханской семьи. Как и калга, нурадин пользуется правом иметь своих министров; но как министры так и сам нурадин получают только тогда действительную власть, когда хан вверяет ему начальство над войском.

Третья должность — начальника или князя Перекопского. Должность эту занимает также или член фамилии хана, или член фамилии Ширин, женатый на особе ханской крови.

В пограничных областях: Буджаке, Едесапе и Кубани начальниками, находящихся там постоянно отрядов войска назначаются обыкновенно младшие сыновья или племянники хана с титулом "султан Сераскер". В Джамбулуке начальником подобных же отрядов был каймакан или лейтенант хана. Он отправлял должность сераскера других провинций и приводил, если это было необходимо, отряды войск в армию, но тотчас должен был сдавать начальство над ними главному начальнику армии, а сам возвращался в Джамбулук для охранения равнины, находящейся пред входом в Крым.

Кроме этих должностей были еще две женских должности: алабей и улукани, которые принадлежали обыкновенно матери, сестрам или дочерям хана. Им принадлежало в силу этого несколько сел, в которых они чрез своих управителей творили суд и расправу и доходом с которых пользовались (Какие были обязанности, соединенны с этими женскими должностями, Тотт не говорит).

Должности муфтия, визиря и других министров совершенно аналогичны с теми же должностями в Турции.

Доход хана простирается до 150 т. руб. (600 тыс. ливров). Доход этот нельзя не назвать очень умеренным, особенно потому, что многие мурзы живут, по обычаю, на счет хана, пока какое-нибудь выморочное имение, которым хан наделяет подобных мурз, не дает ему возможности освободиться от них.

Содержание войск не стоит хану ничего. Все ленники обязаны содержать войско на свой счет.

Не несет также хан никаких расходов и на правосудие. [16]

Хан имеет право суда во всем своем государстве, точно также как и каждый ленник имеет это право в своем лене.

Воспитание у татар даже в высших классах общества ограничивается обучением чтению в письму. Мурзы, однако, отличаются утонченною вежливостью и деликатностью, что, я думаю, говорит Тотт, составляет следствие совместной жизни мужчин и женщин в семье. Не смотря однако на такой низкий уровень образованности, в Бахчисарае нашлась семья, предки которой положили начало ведению исторических записок. Автор начал их — сбором древнейших преданий, и потом записки эти были в этой семье продолжаемы из рода в род до последнего времени. Несмотря на все мои старания, несмотря на предложение 15 т. руб. (10 т. экю), я не мог приобрести этот драгоценный манускрипт, а обстоятельства не дали даже мне времени сделать из него извлечений.

Жители Крымского полуострова занимаются отчасти скотоводством по больше земледелием, которое, при плодородии почвы и сравнительно теплом климате Крыма, требует от земледельцев очень небольшого труда. Избороздивши кое-как сохою свою ниву, он бросает на. нее зерна хлеба или смесь из зерен дынь и арбузов с горохом и бобами и, не потрудившись даже прикрыть их землею, оставляет ниву на произвол судьбы до жатвы. В садах татары возделывают многие виды фруктовых деревьев, между которыми особенно многочисленны орехи. Разводится в Крыму также и виноград, но способ его обработки таков, что при нем трудно надеяться на большое развитие виноделия. Выкапывается обыкновенно небольшая яма и в ней садится виноградная лоза. Наклонные бока ямы служат опорою лозе, которая, наполнивши всю ее своими листьями, защищает таким образом виноградные кисти от солнца и дозволяет долее удерживаться влажности. Частые дожди наполняют яму водою и земля под виноградом почти никогда, поэтому, не высыхает. За месяц до сбора винограда, листья с лозы обрезываются, а при сборе срезывается почти при корне и лоза.

Как ни велико изобилие воды в Крыму, однако, вследствие близости гор к морскому берегу, здесь нет ни одной порядочной реки. Источников же, не пересыхающих даже летом, бесчисленное множество. Близ этих источников. обыкновенно растут итальянские тополи, занесенные сюда генуэзцами. [17]

Генуэзцы, распространявши свою торговлю и завоевания до Херсонеса Таврического, подчинили себе и знаменитых потомков Чингис-Хана. Магомет II освободил наконец Крым от генуэзцев, но, впрочем, для того только, чтобы подчинить его Турции. Еще и теперь можно видеть остатки тех цепей, которыми генуэзцы держали в повиновении себе Крым. Остатки эти свидетельствуют вместе с тем о страхе и беспокойстве, в котором находились завоеватели. Они состоят из развалин больших замков, построенных на неприступных утесах. Внутри этих скаль пробито множество ходов, которые соединяются между собою и выходят то в замок, то в конюшни и скотные дворы, высеченные также в скалах. Из этого можно заключить, что генуэзцы боялись даже оставлять свои стада в равнинах, где они паслись днем, и должны были на ночь загонять их в эти неприступные конюшни. Иные замки сохранились еще настолько, что можно различить расположение комнат. В одном из таких замков в центре большой комнаты, бывшей вероятно залой, я нашел квадратное углубление, футов 10 ширины и ф. 7 глубины, наполненное человеческими костями (Не желая впасть в грубую ошибку, Тотт отказывается объяснить свою находку, но из предыдущего легко догадаться, как бы он объяснил ее).

Гораздо более искусные, чем татары, а особенно гораздо более жадные, генуэзцы разрабатывали золотоносные руды, которыми довольно богаты Крымские горы. Конечно, и хан не отказался бы от приобретения этих богатств, если бы он не боялся открытием их возбудить жадность Турции, и не чувствовал необходимости вызвать знающих монетное дело иноземцев не магометан. Причины эти не позволяют воспользоваться этим минеральным богатством.

Как внутренняя так и внешняя торговля Крымского полуострова незначительны. Последняя исключительно находится в руках армян в евреев и главный предмета ее — соль. Город Кафа составляет теперь, как и при генуэзцах, центр крымской торговля. Порт Балаклава, судя по древним развалинам, которые наполняют его, был, вероятно, также большим торговым рынком во времена владычества генуэзцев, во теперь он один из самых незначительных городков. Кроме этих городов можно еще упомянуть об [18] Евпатории (Geuzleve), порте на западной стороне Крымского полуострова и об Ахмечете — резиденции калги. Этим Тотт заканчивает общий очерк Крымского ханства и дальше опять продолжает прерванный рассказ, но между этим рассказом и предыдущим находится целый 2 летний промежуток.

III.

Газеты, говорит он, извещали о смутах в Польше и несогласиях между Портою и Россией. Максуд-Гирей, принужденный играть при этом значительную роль, боялся последствий этих несогласий. Действительно, опасения его были не напрасны. Вследствие дела при Балте, Крим-Гирей был признан Портою Ханом и призван в Константинополь для того, чтобы условиться относительно ведения войны с Россией. Чрез того же самого курьера, который привез весть о низложении Максуда, новый хан прислал распоряжение, чтобы все должностные лица ханства явились для торжественной встречи его в Каушаны (Kaouchan), в Бессарабии. Я, конечно, поспешил туда же. После торжественного въезда в Каушаны, Крим-Гирей в своем дворце, в зале дивана, на троне принимал изъявление верноподданнических чувств от высших сановников Крымского ханства. Новый хан ко мне отнесся в высшей степени благосклонно, так, что после церемонии посетил меня и даже остался ужинать.

Крим-Гирей имеет около 60 лет. Фигура его очень представительна, даже величественна. Приемы благородны и, смотря по желанию, он может казаться и ласковым и строгим, Натура его очень подвижная, живая. Он любитель всевозможных удовольствий: — держит, например, при себе многочисленный оркестр музыкантов и труппу комедиантов, игра которых дает ему возможность отдохнуть по вечерам от политических дел и приготовлений к войне, которыми занят Крим-Гирей целый день. Деятельный сам, он того же требует и от других, а при своей горячности часто даже слишком строго наказывает не исполнивших его приказаний.

Вследствие личной привязанности ко мне хана, придворные часто в подобных случаях обращались ко мне с просьбою ходатайствовать [19] пред ним, и мне действительно не раз удавалось спасать кого-либо от беды, а один раз даже и от смерти.

Во время пребывания в Каушанах к хану явился посол от польской конфедерации для того, чтобы условиться относительно открытия кампании, которую Крим-Гирей расчитывал начать набегом на Новую Сербию. Однако то обстоятельство, что при этом могли пострадать интересы пограничной польской Украины, требовало предварительного соглашения с Польшей. Посол ее не был снабжен на этот счет никакими инструкциями и хан, поэтому обратился с просьбою ко мне поехать в Данковцу (Dankowtza), близ Хотина, где были начальники польской конфедерации. Я согласился и, взявши одного из придворных татар, в качестве товарища, тотчас отправился. Проезжая чрез Молдавию, я был поражен страшным опустошением, которое было произведено набегами отрядов турецких войск, особенно сипаев. Набеги эти навели на жителей панический ужас. Все работы были брошены. Жители не только деревень но и городов разбежались. В городе Ботушане (Botouchan), чрез который нам пришлось ехать, все дома были пусты, и жители столпились в тамошнем монастыре. Переговоривши в Данковце с графами Красинским и Потоцким, я поспешил возвратиться к хану. Поход в Новую Сербию, одобренный собранием великих вассалов, был решен. Из Каушана были посланы Крим-Гиреем приказы в провинции выслать войска. Для того чтобы образовать армию в 200 т. человек, необходимо было потребовать по 2 всадника из каждых 8 семейств живущих в Крымском ханстве. Это число людей Крим-Гирей считал достаточным для того, чтобы атаковать неприятеля единовременно с 3-х сторон. Нурадин с 40 т. войска должен был отправиться к Малому Дону, калга с 60 т. по левому берегу Днепра к Орели. Под начальством самого Хана оставалась армия в 100 т. и 10-ти тысячный отряд турецких сипаев. С этой армией он должен был проникнуть в Новую Сербию. Кроме этих войск, отдельно, находились еще армии провинций Едесана и Буджака. Они также должны были идти в Новую Сербию и пунктом соединения их с армией хана назначен был Тамбахар (Tombachar). Сборы, наконец, были окончены; 7 января 1769 г. мы выступили в поход. Первые два дня употреблены были только на то, чтобы переправить войско чрез Днестр. Едва только [20] оно переправлено было, как в хану явился посол от лезгинцев (Lesguis), предлагавших для предстоящей войны свою армию в 80 т. челов. Предложение это, впрочем, не было принято.

Прием этого посла происходил в моем присутствии. Хан вообще так привык и так полюбил меня, что в этом походе я постоянно был его собеседником. В его походной палатке мы проводили вместе день и ночь. Крим-Гирей любил поговорить. Часто мы толковали о преимуществах свободы, о государственном устройстве и его понятия о законах, о принципах управления государством, о чести, о влиянии предрассудков были таковы, что сделали бы даже честь самому Монтескье.

Соединившись в войсками Едесана и Буджака, мы скоро достигли Балты. Пограничный этот город представлял вид полного опустошения. Сипаи не только докончили разорение Балты, но сожгли также и все соседние деревни. Эта избалованная, не привыкшая в дисциплине, кавалерия была положительно вредным бременем для татарской армии.

Войска были уже в полном сборе и Крим-Гирей, дождавшись только известия, что калга и нурадин вышли с своими армиями к месту назначения, двинулся из Балты в Новой Сербии.

Достигши верховьев Ингула — границы Новой Сербии, — хан созвал военный совет, на котором, было решено, что 1/3 всей армии, в полночь, переправится через Ингул, разделится затем на множество мелких отрядов и займется опустошением страны. Она должна была зажечь все деревни и хлебные запасы, забрать в плен народонаселение и угнать стада. Каждый солдат этой трети должен был выбрать себе двух товарищей из остающихся, чтобы после, возвратившись, поделиться с ними добычею. Остальные 2/3 должны были на другой день с рассветом также переправиться через Ингул и осадить крепость св. Елисаветы, для того, чтобы дать возможность благополучно возвратиться с добычею тому войску, которое пошло опустошать страну. На другой день решение это было приведено в исполнение. Все шло хорошо и только страшный холод был не малою помехою походу. Через день после нашего перехода через Ингул он был так силен, что больше 3 тысяч солдат почти буквально замерзло, и более 30 т. лошадей пало. Все войско было в очень [21] незавидном положении, особенно жалки были сипаи, — холод душил их как мух.

Крим-Гирей, ехавший в закрытом экипаже, должен был для воодушевления армии выйти из него и ехать верхом среди солдат.

Приближаясь в крепости, мы на горизонте стали уже замечать многочисленные зарева пожаров, произведенных нашим, ушедшим вперед, войском, а многие солдаты этого войска стали уже возвращаться к нам с добычею. Мы скоро заняли небольшой город Аджемку (Adiemka) вблизи крепости; он еще не был разорен, но жителей в нем мы нашла очень немного; — все почти ушли под защиту крепостных пушек св. Елисаветы.

Положение войска, однако, было до такой степени скверно, благодаря холоду, недостатку провианта и корма для лошадей, что Крим-Гирей серьезно опасался быть разбитым даже самым немногочисленным неприятелем. Для предупреждения подобной возможности, он выбрал из армии 300 лучших всадников и послал их беспокоить крепость, пока армия несколько оправится в Аджемке, где мы нашли множество припасов. Много также провианта притащено было и солдатами, опустошавшими Новую Сербию. Почти каждый из них возвращался с несколькими пленниками и богатою добычей. Иной приводил душ 5 — 6 пленных всевозможных возрастов и при этом штук 60 овец и десятка два быков. Более 150 деревень было разорено ими. За 3 дня, проведенные в Аджемке, армия оправилась и мы, зажегши почти моментально весь город, отправились дальше — в границе польской Украины. На границе мы взяли, после геройского сопротивления жителей, которые все погибли, большую деревню Красников (Crasnikow).

В этом деле высказалась вся негодность турецких сипаев, разбежавшихся после первого же выстрела Красниковцев, и напротив вся храбрость и стойкость казаков, бывших в армии хана. Казаки эти, говорит Тотт, живут в Кубанской области. Один из русских, по имени Игнатий, не желая исполнять приказания Петра первого — брить бороду, поддался, со своими довольно многочисленными последователями, Крымскому хану. Он заботился, конечно, больше о неприкосновенности своей бороды, чем своей свободы, и татары нашли, поэтому, такое тесное отношение между своим словом инатъ==упрямый и Игнатий, что название Инатов так и осталось за казаками. [22]

Инаты мало заботятся о сохранении в чистоте своей религии, но ревниво охраняют свои права — есть свинину и иметь на войне свое христианское знамя. Турки, находящиеся в войске хана, сильно недовольны этим. Они считают оскорблением своих магометанских знамен соседство с ними христианских, и мне часто приходилось слышать, как они бормотали проклятия на это осквернение святыни. У татар же здравый смысл развит на столько, что они считают это очень простым и естественным. На другой день после взятия Красникова, хан предполагал захватить маленький город Цибулев (Sibiloff), но артиллерия, которая находилась в этом городке, не позволила сделать этого, и мы успели только сжечь его предместье и увели жителей этого предместья в плен. Отсюда, по польской границе, мы направились обратно в Бессарабию к Бендерам.

Татары, а особенно турки, не обращали внимания на границу и покушались грабить и жечь польские пограничные деревни, которые встречались нам по дороге, и, благодаря только невероятным усилиям и беспощадной строгости Крим-Гирея, эти села дружественной земли были спасены от опустошения.

Не доходя до Бендер, Крим-Гирей велел разделить военную добычу. Одних пленников оказалось тысяч до 20. Хан и мне предлагал часть их, но я, конечно, отказался. После раздела добычи, мы прямо уже отправились к Бендерам и скоро, при громе пушечных выстрелов, торжественно вступили в этот город. Крим-Гирей остановился у визиря, начальника города, и занялся распущением войска, пока его двор, бывший в Каушанах, готовился встретить его. Чрез несколько дней все мы были уже в Каушанах, в высшей степени довольные возможностью отдохнуть после всех трудов этой утомительной зимней кампании. Однако отдых наш не был слишком продолжителен. Из Константинополя получено было известие, что новая турецкая армия уже направилась к Дунаю для нового похода и Крим-Гирей, среди удовольствий отдыха, должен был приготовляться в походу и позаботиться сбором своего войска. От этих усиленных занятий Крим-Гирей стал очень часто испытывать припадки ипохондрии, которой он был и прежде, — правда изредка, — подвержен. При таких припадках я обыкновенно один находился при хане, стараясь чем-нибудь занять его, рассеять. Но как-то раз к нам явился Сирополо. Это был грек, уроженец [23] Корфу, знаменитый химик, доктор валахского князя и его агент в Татарии. Он явился по каким то своим делам, но воспользовался этим случаем, чтобы предложить хану лекарство, которое, как он говорил, приятно на вкус и в тоже время немедленно и навсегда вылечит его от ипохондрии. Хан согласился принять, и Сирополо тотчас вышел, чтобы приготовить ему это лекарство. Во мне зародилось подозрение, на которое невольно наводило положение Сирополо при ханском дворе. Я сообщил хану свои подозрения; я долго убеждал его не принимать лекарства, приготовленного этим человеком, — но всё было напрасно. Сирополо подозрительно быстро возвратился с своим лекарством, и Крим-Гирей тотчас его принял. На другой день мои подозрения и опасения еще больше усилились. После приема лекарства хан сделался так слаб, что едва в состоянии был выйти из дому. Сирополо объяснял это кризисом, которого он и ожидал, и за которым, как он говорил, непременно последует полное выздоровление. Однако Крим-Гирей чувствовал себя все хуже и хуже. Он больше уже не показывался из гарема. Двор, министры, — все пришло в страшное волнение; но мои старания предать Сирополо суду остались безуспешны. Все были заняты уже только тем, кто будет наследником Крим-Гирея. Я совсем было отчаялся видеть хана, как он сам передал мне свое желание видеть меня. Я немедленно отправился. Войдя в комнату где лежал хан, я застал его за последними распоряжениями, которые он на постели делал чрез своего Диван-Эфенди. Вот, сказал мне Крим-Гирей, показывая на бумаги окружавшие его, мои последние, предсмертные занятия. Я их окончил, и желаю вам посвятить мои последние минуты.

В разговоре со мною он старался развеселить меня, но заметивши, что глубокая печаль, которой я не в силах был скрыть, не оставляла меня, сказал: полно, бросьте вашу чувствительность; она, пожалуй, и меня растрогает, а мне хотелось бы умереть в веселом настроении духа, и, сказавши это, он подал знак музыкантам, находившимся в глубине комнаты, начать концерт и при звуках этого концерта скончался.

Тело хана было набальзамировано и перевезено в Крым. Не смотря на то, что при бальзамировке трупа очевидны были следы отравы, Сирополо беспрепятственно получил билет и отправился в [24] Валахию. Интересы двора подавили всякую мысль о мщении и наказании виновного. Утомление, которое было следствием похода и неизвестность относительно моего положения, вследствие смерти Крим-Гирея, заставили меня отправиться в Константинополь и там дожидаться дальнейших распоряжений моего правительства.

И Тотт, оставивши при ханском дворе, у посольских дел, своего секретаря Руфина, чрез Балканский полуостров отправился в столицу Турции.

Студент Алексей Татарчевский.

Текст воспроизведен по изданию: Деятельность барона Тотта в качества консула в Крыму в 1767 году // Киевские университетские известия, № 10. 1873