Д'АСКОЛИ

ОПИСАНИЕ ЧЁРНОГО МОРЯ И ТАТАРИИ

СОСТАВИЛ ДОМИНИКАНЕЦ ЭМИДДИО ДОТТЕЛЛИ Д'АСКОЛИ,

ПРЕФЕКТ КАФФЫ, ТАТАРИИ И ПРОЧ. 1634 Г.

DESCRITTIONE DEL MAR NEGRO & DELLA TARTARIA PER IL D. EMIDDIO DORTELLI D'ASKOLI, ZETT. DOM.: PREFETTO DEL CAFFA, TARTARIA & C. 1634

Любопытство и жажда знания присущи человеку, как всякому известно. Аристотель сказал в начале своей метафизики: “omis homo natura scire desiderat”, — ибо человек знающий говорит, а говоря — сам совершенствуется, других же поучает и услаждает. Всякий, по естественной склонности, если только он не завистлив, направляет свои мысли к тому, чтобы предъявлять другим собственные познания — о чем учит мудрый Соломон в главе 7-ой своей “Книги Премудрости”: “quam sine fictione didisi, et sine invidia communico” ¹. Все это для ясного понимания вопросов, касающихся ума, так как человек именуется животным интеллектуальным и разумным, или же относящихся к предметам, чем-либо приносящим существенную пользу, как например, вопросы о медицине, человеческого здравия ради.

Но также бывает, иногда, одинаково желательно узнать о свойствах и обычаях местностей и людей, и тем сильнее, чем оные менее известны и более отдалены от нас. Ныне я состою в префектуре города Каффы в Татарии уже десять лет и потому имел неоднократно случаи совершать плавания по Черному морю ². Хотя моему званию несвойственно заниматься историческими изысканиями и описаниями местностей, тем не менее, я, — уже составив пространный словарь со всякими именами, глаголами, наречиями, изречениями, описаниями обрядов, вопросами и необходимыми [96] ответами касательно души и святой церкви на четырех языках: итальянском, греческом, турецком и армянском, для восточных миссионеров; написав краткий свод всех тех догматов, которые были противны учению св. римско-католической церкви, с их основами и опровержением оных, знание которых необходимо для тех же миссионеров, — счёл не лишним удовлетворить любознательность желающих иметь сведенья о вышеупомянутых странах и потому написал эту книгу. Сначала поговорим о Чёрном море, а затем, морским путём, переправимся в Татарию.

ОПИСАНИЕ ЧЁРНОГО МОРЯ.

Это море имеет ту особенность, что носит три названия. Оно именуется Чёрным (negro), Главным (maggiore) и Понтийским (Pontico), так как (по словам философа): “Primum, quod de unaquaq re sciendum est, est illud quod per nomen importatur”. Поэтому следует знать, что оно зовётся Понтийским, по имени одной из рек, впадающих в него, а именно нынешней Трабизонды (Trabisonda), некогда называвшейся Понтом (Ponto), самое известное и знаменитое место в тех краях; посему море издревле и называлось Понтийским ³. Об этом имени так упоминается в житии св. папы Климента: “Clemens, trans Mare Ponticum, in solitudinem Urbis Persona relegatus est”, и тамошние люди сообщают мне, что те края поныне хранят название Понта от которого, как сказано, море именуется Понтийским ⁴.

Главным (maggiore) оно зовется потому, что является как бы отцом, т.е. источником и снабдителем вод для всех прочих морей, в него же не вливается ни одно море. Оно имеет один выход в виде канала длиною в 18 миль, через который, миновав Константинополь, вливается в Архипелаг, а затем в самый океан. Замечательно то, что в него впадают величайшие реки Европы (Europa), как-то: Даннубий (Dannubio), по-турецки Тура (Tura) ⁵, Нипро (Nipro), по-турецки Озу (Osu), столь широкий, что снаряды артиллерийских орудий не долетают с одного берега на другой; по нём спускаются польские козаки на своих чайках (Saiche) для опустошения Черного моря; Танай (Tanai), вытекающей из Московии (Moscovia); по нём пробираются в это море тамошние казаки с тою же целью, о чём дальше будет сказано более подробно. Есть еще много других рек, текущих из Ромелии (Romelia), Татарии (Tataria), Чиркасии (Circasia), Менгрелии (Mengrelia) и Азии (Asia), а между тем Чёрноё море имеет лишь один выход, а именно Константинопольский пролив, который по ширине и глубине не превышает Даннубий (Dannubio) или Нипро (Nipro) ⁶. [97]

Мы не желаем быть убежденными в том, что это великое море порождает, сквозь скрытые подземные каналы, большие реки, текущие в другие далекие края, хотя в св. писании и сказано: “flumina de Mari exeunt” ⁷; быть может здесь лучше видеть исполнение приказания, данного Вечною Премудростью всем морям в псалме 103: “Terminum posuisti, quem non transgredientur nec convertentur aperire terram” ⁸. Но, как глаголет им тот же Бог Всемогущий устами Иова в 38-ой главе: “usque hus venies, et non procedes amplius, et hic confringes tumentes fluctostuos” ⁹.

Это море может называться Главным также по высоте своего местоположения; по своему уровню оно выше всякого другого моря. Но оно зовётся Чёрным и это название самое употребительное, не потому, что в нём, как иные быть могут полагают, чёрный песок, яко бы дающий воде чёрную окраску; так же ошибочно пишут и о Красном море. Песок в обоих морях одинаковый, сам по себе белый. На самом же деле воды Чёрного моря как бы темнее других по причине глубины оного. Эта глубина такова, что волны не разбиваются, но поднимаются кверху, на подобие гор. Чёрное море кажется таковым потому, что плавающим по нём редко приходится видеть небо ясным, а лишь всегда облачным; оно постоянно как бы задёрнуто “чёрным плащом”, почему его скорее следовало бы называть “морем чернокнижников”, чем морем торговцев или путешественников ¹⁰.

Но, говоря по правде, оно весьма справедливо, прибегая к метономии, именуется черным по своим черным действиям. Местоположение этого моря высокое, вследствие чего на нем нет недостатка в ветрах и бурях ¹¹; к тому же оно узкое, со многими, но малонадежными стоянками, да и те неудобно расположены. Вот почему ежедневно слышишь о том или другом судне, разбившемся о какую-либо скалу; так что от этого моря впрямь помрачаются сердца плавающих по нём и весьма часто помрачаются сердца и чернеют одеяния их родственников ¹². Но, если Чёрное море было всегда сердитым, с древних времен, то теперь оно несравненно чернее и страшнее, по причине многочисленных чаек (saiche), всё лето опустошающих море и сушу. На крайних пределах Руссии (Russia), провинции подвластной Полонии (Polonia), есть скалы и леса, образующие как бы остров на реке Нипро (Nipro) по-турецки Оза (Osa), как сказано выше ¹³. Эти Россы (Rossi), называемые иначе казаками (Cosacchi), дабы мстить татарам, ежегодно набегавшим на них с целью грабежа, стали в последние 30 лет спускаться, на выдолбленных челнах (legni concavi) и хорошо вооруженные, по этой самой великой реке Оза, от которой и получили прозвище “Оза козак” (Оsa Cosach), в Чёрное море, причиняя немало вреда прибрежным местам Татарии и проливу Чёрного моря. На море они завладевали сначала маленькими [98] судами и, поощряемые удачей в своих предприятиях, с каждым годом стали собирать все большие суда и в большем количестве и, наконец, дошли до того, что 10-ть лет тому назад 300 с лишком челнов вышли в море и сразились с целым флотом падишаха (Gran Signore). По словам всех очевидцев, если бы в день битвы была тихая погода, то ни одна галера не вернулась бы обратно, так как казаки уже было завладели кормовою частью адмиральской галеры; но, при поднявшейся сильной буре, галеры могли двинутся против неприятеля на всех парусах и тем потопить нескольких ¹⁴. Однако, c тех пор и по сие время, до 30, 40 и 50-ти челнов спускаются ежегодно в море и в битвах причиняют столь жестокий вред, что берега всего Чёрного моря стали совсем необитаемы, за исключением некоторых местностей, защищенных хорошими крепостями. Казаки разрушают, грабят, жгут, уводят в рабство, умерщвляют; часто осаждают укрепленные города, берут их приступом, опустошают и выжигают, подобно тому как в прошлом году они сделали в Юзлеве (Jusleve) ¹⁵ — единственный укреплённый ханский город, из которого казаки похитили все, что нашли, а затем подожгли и самый город, четверть которого, сама торговая часть, сгорела. Иногда они идут днём и ночью, углубляясь внутрь страны, чтобы разграбить какое-нибудь богатое место; таким образом четыре года тому назад в Каразио (Carasio) ¹⁶), т.е. в самом центре Татарии, казаки разграбили и сожгли множество лавок, убивая всех им попадавшихся; такая участь постигла даже некоего армянского священника; с ними бежало более 150 рабов. Но на суше они еще не причиняют столько бед; на море же ни один корабль, как бы он ни был велик и хорошо вооружен, не находится в безопасности, если, к несчастью, встретится с ними, особенно в тихую погоду. Казаки стали так отважны, что не только при равных силах, но и 20 чаек не побоятся 30-ти галер падишаха, как это видно ежегодно на деле; действительно, 3 года тому назад казаки забрали 2 галеры и преследовали остальные ¹⁷.

Эти чайки длинноваты, на подобие фрегатов (fragate) ¹⁸, вмещают 50 человек, идут на вёслах и под парусами. Дабы они могли выдерживать жестокие бури, их обвязывают вокруг бортов соломой, поддерживающей их на воде ¹⁹. Казаки избирают из своей среды начальника, называемого атаман (Atman), которому они оказывают невероятное послушание и покидают или смещают его, смотря по его поведению. Если ему счастье поможет в предприятиях, если таковые окажутся блестящими и достойными похвалы, то их записывают для напечатания. Между казаками есть много поляков, которые по причине вражды удаляются к ним, живя и разделяя с ними счастье и несчастье. Одним [99] словом, казаки наводят такой страх не только в Татарии и всём Чёрном море, но и в Константинополе, что из за них там вооружают ежегодно флот, частью или весь. Также по их поводу, ставши падишахом, султан Осман (Osman), 13 лет тому назад, затеял войну с поляками и лично повел бесчисленное войско. Но светлейший Вуладислао (Serenissimo Vuladislao), при помощи тех же казаков, одолел и разбил его на голову ²⁰. В этом году султан Мурат (Murat), теперешний падишах, попытался воевать по той же причине и двинул было два сильных войска, думая лично стать во главе их; но потом, по милости Божией, последовал желанный мир, причём условием договора было впредь не допускать казаков на их чайках к морю ²¹. Но трудно будет соблюсти подобное условие, так как сами поляки, в виду мало доступности местопребывания казаков, окажутся не в силах укротить их, если только казаки добровольно не прекратят свои набеги, чему я не верю, ибо они бедны и доказали, что “aquae furtivae sunt dulciores”; если бы светлейший король польский назначил им хорошую плату, но — “hos opus, hic labor" — их много. Есть еще другие казаки, московские, сходные с польскими, которые спускаются по Танаи (Tanai); на море и на суше они поступают, как прочие.

Те и другие козаки очень дружны между собою, хотя их государи ожесточённо воюют друг с другом. Утверждают даже, что среди московских казаков есть много польских, и это правдоподобно, так как московы (Moscovi) по природе трусливы и весьма робки (codardi et timidissimi), малоопытны в военном искусстве, а казакам необходимо иметь большой навык и львиное сердце (cuor di leone) ²².

Прибавим еще, что в Чёрном море, имеющем лишь один настоящий выход или устье, есть 2 ложных прохода, недалеко от настоящего, по обеим сторонам его. Зачастую судам, направляющимся во тьме ночной к настоящему устью, приходится оставлять груз и путников между двух скал ²³. Весьма нередко также случается, что бывающие на высотах пастухи разводят в тёмные ночи огонь, по необходимости или из хитрости, а моряки, принимая этот огонь за маяк, правят прямо на него, но оказываются вскоре обманутыми; тогда пастухи спускаются и грабят. Итак, по причине дурных портов, казацких чаек, ложных выходов, заключают, что это море весьма справедливо должно называться Черным; опасаюсь даже, как бы по этому не пришлось в скором времени совсем прекратить плавание по нём, Не взирая на богатства и блага, доставляемые этим морем.

Произведения Чёрного моря, привозимые в Константинополь многочисленны, а именно: пшеница из Варны (Varna), Киели (Chieli) ²⁴, Балчика (Balcich) и других мест и морских стоянок придунайской Ромелии, [100] добываемая в таком количестве, что её хватает на все Черное море и на сам Константинополь.

Рыба, особенно морона (Morone) ²⁵, подобная осетру; ловится на Дону, в Азаке (Asach) или Тане (Tana) ²⁶, но всего больше в Воспро (Vospro) и у берегов Каффы, так что для одной Венеции солят ежегодно более 200 бочек этой рыбы, под названием пастария (Pastaria); сверх того изготовляют копченые части, называемые мидие (Midie), состоящие из верхней мякоти той же рыбы с лучшею частью — спинною сердцевиной (Medolo), более вкусной, чем брюшная часть (Tarantello) ²⁷.

Соль, обильно нагружаемая в Татарии для Константинополя и всего Чёрного моря. Масло, по большей части нагружаемое в Тамани (Taman) или Матриги (Matriga), — главном порту Чиркасии (Circasia), подвластной турецкому падишаху и управляемый кафским пашой. Это масло привозится из скифской Татарии (Tartari Schithi), граничащей с Азаком и с Чиркасией и находящейся по ту сторону этой Татарии ²⁸. Икра (Caviale), изготовляемая в Тумнехе (Tumnech), в дне пути от Тамани, внутри Чиркасии ²⁹; но в Азаке или Тане икра гораздо вкуснее. Этого продукта хватает не только на все места Татарии и Чёрного моря, но также на Константинополь и на острова Архипелага Хиосцы (Sciotli) приезжают ее закупать. Во всех морских стоянках Татарии нагружают много судов воловьими и буйволовыми кожами, доставляемыми оттуда также в Италию (Italia), Фландрию (Fiandra), Англию (Inghilterra) и Францию (Francia).

Из Татарии, Чиркасии и Менгрелии (Mengrelia) доставляют в Константинополь много рабов. Но со всем тем торговцы Чёрного моря богатели и богатеют в двух главных морских стоянках, более чем в других. Одна из них Аббаза (Abbasa), приморский город Чиркасии, стоит на самой границе Менгрелии, так что под именем Абазы посещают и мингрельские стоянки ³⁰. Туда приезжают в июле или в августе торговцы из Константинополя, Татарии и других мест Чёрного моря, ибо в это время там бывает как бы ярмарка, на которую привозят домашнюю утварь ручной работы, дешевые материи для одежды и много копченой рыбы из Татарии, так как в их море нет рыбы. Купцы же вывозят оттуда отличный мед, прекрасные нитки для выделки полотна, но довольно простого, рабов, воск и получают такую прибыль, что затративший 100 реалов выручает 300. Торговля происходит на судах и каждый купец на них же сбывает свой товар: на берегу он подвергся бы грабежу, ибо местные люди — одна шайка воров. Если же кому из крупных купцов приходится идти по торговым делам в город, то он предварительно требует на судно одного из жителей в качестве заложника, дабы ему самому не подвергнутся оскорблению. В эту морскую стоянку ездят не ежегодно, вследствие [101] запрещения падишаха, ибо тамошние князья не желают ему платить дань (caraggio) ³¹, а он не может подчинить их своей власти, потому что стоянки морского прибрежья опасны. В случае нужды эти князья снаряжают послов и тогда разрешается туда ехать.

Другой порт Тана, по-турецки Азак, в книгах и на картах пишут Ассаув (Assauv), подвластен падишаху ³². Он гораздо важнее Аббазы ибо там закупают в большом количестве превосходную икру (caviale), белугу (morone) и иную копченую рыбу по такой дешевой цене, что невозможно поверить; иной, затратив 100 реалов, наживает 300, даже 400; в прошлом году некий Николай Капо (Capo Nicolo), из Коджи (Chiozza), по матери именующий себя также из Кандии (Candia), судно которого разбилось во время бури, продал товара на 20 цехинов; с этими деньгами снова отправился в Тану и выручил до 300 реалов, отсчитав издержки на прожитие ³³.

Однако путешествие в Тану весьма затруднительно по причине находящихся там многочисленных мелей, не пропускающих большие суда и того менее галеры; к тому же море очень узко и при всякой небольшой даже буре суда выбрасываются на берег или садятся на мель. Кроме того московские казаки наблюдают за судами, сторожат проходы и, хотя хозяева старательно разузнают, когда именно казаки проплыли в Чёрное море, тем не менее очень часто бывает, что суда неволею попадают им в руки, подвергаясь разграблению и рабству; турок (Tourchi) убивают, христианам предоставляется выкупится, если только они сами не покупали рабов; в таком случае их убивают беспощадно, как и было в прошлом году со многими армянами. Нет сомнения, что Тана выиграла бы бесконечно, если бы оттуда прорыли углубление для перехода к Волге (Volga); в таком случае можно было бы выручать большие деньги ³⁴.

Едущие в Тану на зимовку зарабатывают гораздо больше, потому что тогда добывается много рыбы, купцов нет, народ беден и за кусок хлеба зимующие могут иметь, что захотят.

Чёрное море длинно и узко ³⁵. Ширина его между главными морскими стоянками Европы и Азии т. е. от Каффы (Caffa) до Синопа (Sinopi), 200 миль ^35,b, а в других местах от Европы до Азии или, как говорят турки, от Ромелии до Анатолии (Anatolia), не более 300 миль. Длина моря, по общему мнению знающих моряков, равняется 1500 милям, а окружность его 3000. Однако, считая расстояние от стоянки до стоянки. как со стороны Азии так и со стороны Европы, море оказывается не столь длинным; хотя мы и не желаем сказать, что не следует начинать измерение его длины от Константинопольского пролива, но, так как Чёрное море со стороны Ромелии сворачивает влево, сильно выдаваясь [102] наружу, как ясно видно на картах, то, если измерять длину от этого дальнейшего берега до противоположного, т. е. наискось к Менгрелии, длина моря может легко достигнуть вышеупомянутых размеров ^35,c. Для большей ясности мы опишем все морские стоянки одну за другой, указывая расстояния между ними.

Начнём с Азии, которая у турок называется Анатолией (Anatolia), вернее Анадолией (Anadolia), что значит мать отягчённая (gravida) или наполненная (ріеnа), по причине плодородия и богатства всей этой страны ³⁶. От Константинополя до Киэрпе (Chierp.) — 100 м. ^35,e. Это незначительное местечко, где нагружают дрова для Константинополя. От Киэрпе до Регли (Regli) — 100 миль. Это древний, уже разрушенный город, с греческой надписью на очень высокой стене. При входе в одни из ворот стоит прекрасная мраморная гробница, очень искусно обделанная со всех сторон и поддерживаемая двумя столбами, также мраморными. На нижней стороне гробницы, сбоку от изголовья, видно не искусством человека сделанное отверстие. Рассказывают, что у некоего царя была единственная возлюбленная дочь, у которой, по решению оракула, после её смерти, змея должна была съесть сердце. Так как девушка преждевременно скончалась в ту пору, когда отец собирался выдать ее замуж, то огорченный родитель, во избежание роковой судьбы, заказал вышеупомянутую гробницу. Темь не менее змея, поднимаясь еженощно по одному из столбов, просверлила своими острыми зубами отверстие, способное ее пропустить, и съела нежное сердце царственной девы. От Регли до Мастры (Mastra) или, как пишут карты, Фамастры (Famastra), разрушенного города генуэзцев, о чем ясно свидетельствуют надпись и имена на прибрежных воротах — еще 100 миль ³⁷. В этом город видны остатки великолепнейших дворцов; один из них, судя по величине и полировке камней, видимо был построен без извести. Ест также мраморная колонна, весьма толстая и высокая, засыпанная землей и как бы искусственно рассеченная по средине. Проезжающие турки камнями и молотками откалывают от неё осколки и собирают даже пыль, рассказывая, что эта колонна была, будто бы, затронута и рассечена мечем Хазрета-Хали (Hasret-Hali), ставшего главным после Магомета а ему Бог даровал очень острый двухконечный меч (spada con due punte) ³⁸; у турок и поныне есть обычай возлагать деревянные двухконечные мечи на погибших в бою от рук христиан. Мраморную пыль они уносят домой и употребляют ее, как средство против лихорадки. Однако, мне вовсе не верится, что араб Хазрет-Хали был в этих краях; достаточно было кому-нибудь распустить первый слух об этом; ведь турок легко верит сказкам.

От Мастры до Кедроса (Chedros) — 50 м. От К. до Инаполи (Inapoli) — [103] еще 50 миль; здесь нет ничего хорошего. От Инап. до Синопи (Sinopi) — 200 миль. Здесь прекрасная гавань, точно канал, и тут строят ежегодно множество судов, а также галеры; но они выходят слишком тяжелые. Материк образует мыс, к которому можно свободно причалить во всякую бурю. Синоп очень важная стоянка для всех идущих из этой части Азии и из Персии на противоположный берег Татарии в Каффу, совершая переход в 200 миль ^35,d.

От Синопа море уклоняется вправо, идя до Бавры (Baura) — 50 миль, от Б. до Сампсона (Sampson) — 50 миль, от Сампсона до Унии (Unia) — 80 миль, от У. до Вуоны (Vuona) — 70 миль, от В. до Киерессонды (Chieressonda) — 70 миль, от Киер. до Триполи (Tripoli) — 35 миль. Здесь производят весьма тонкие вина, с мускусным (muschio) запахом ³⁹. От Трип. до Каролы (Carola) — 20 миль, от К. до Диополя (Diopoli) — 10 миль, от Д. до Фероса (Feros) — столько же, от Фер. до Трабизонды (Trabisonda) — 45 миль. Эта местность изобилует винами, фруктами и апельсинами, От Траб. до Сурмы (Surma) — 20 миль, от С. до Ризе (Rise) — 40 миль, от Р. до Гонии (Gonia) — 100 миль. В этой стране виноградные и фруктовые рощи, но люди злы и придирчивы; эта страна зовется также Азо (Aso), а обитатели и в самом деле ослы (Asini) ⁴⁰. От Гонии до Фашии (Fascia) — 80 миль. Все вышеупомянутые стоянки подвластны Турции; но от Фашии начинаются владения христиан, а именно Джиорджиан (Giorgiani) с узкой береговой полосой и воинственными жителями, несущими на знаменах изображение св. Георгия. От Фашии до Скаври (Scauri) — еще 80 миль. Страна именуется Менгрелией (Mengrelia). Между этими двумя стоянками море закругляется и поворачивает к Каффе. Князь Менгрелии пребывает в Тадиане (Tadian) и сам называется Тадианом (Tadian) ⁴¹. Её берега сильно защищены густыми лесами, в коих растения, пока еще молоды, сплетаются и образуют как-бы крепчайшую стену. От Скавры до Скуртии (Scurtia) — 10 миль ^35,f, от С. до Эски-Согуна (Eschi-Sogun) — 20 миль ^35,g, от Эски-С. до Дервена (Derven) — 40 миль ^35,h, от Д. до Аббазы (Abbasa) — 50 миль ^35,i, от Аббазы до Маматалы — 50 миль ^35,j, от М. до Киеленчика (Chielencich) — 150 миль, отсюда 6 миль до Буюк-Лимана (Buiuch-liman) ^35,k. От Буюк-Лимана до Варды (Varda) — 30 миль ^35,l, от В. до Тамани (Taman) или, как пишут карты, Матриги (Matriga) — 100 миль. Тамань или Мадрика (Madrica) составляет крайний предел с той стороны Азии. Построенная генуэзцами, она состоит теперь под управлением кафского паши, помещается на острове и называется островом в начале Чиркасии, обойти который можно в один день, по морю и двум рекам. Внутри города находятся два замка, взаимно защищающиеся со стороны материка, стоящие недалеко, даже близко один от другого, но построены и расположены они так искусно, что не могут стрелять [104] друг в друга, так как один смотрит прямо, а другой в сторону. Два года тому назад в этом городе по случаю дождей сделался обвал; под землей найдено несколько исполинских тел. Это зрелище было показано султану, единоутробному брату нынешнего хана, возвращавшемуся из Чиркасии Султан пожелал в знак памяти отвезти в Татарию плечевую кость, от локтя до плеча, длиной в 4 пальмы, которую нельзя было обхватить двумя большими руками, и весившую 18 ок, — около 2,5 наших фунтов; значит вес этой кости равнялся 54 ф. ⁴². Хан приказал повесить ее на толстой веревке над дверью своего сераля; я сам с большим трудом поверил бы этому, если бы не видел собственными глазами. Но, — пора продолжать начатое нами путешествие, так как нам еще остается обозреть ту часть Европы, которую турки и греки называют Ромелией — может быть по имени города Константина Великого, т. е. Константинополя, прозванного Новым Римом, почему и смежные страны зовутся Ромелией, на подобие того, как окрестности старого Рима, зовутся Романеей (Romagna) ⁴³. Итак, плавая вдоль берегов Ромелии и начиная от Константинополя ⁴⁴, мы находим в 50 милях Омидию (Omidia), от Ом. до Гнады (Gnada) — столько же, от Г. до Афанаты (Athanata) — 45 миль, от А. до Кристоса (Christos) — 15 миль ^35,m, от К. до Сизополя (Sisopoliі) — 10 миль, от С. до Пороса (Poros) — 10 миль, от П. до Миссеуврии (Misseuvrio) — 18 миль, от М. до Эмоны (Emona) — 18 миль, от Эм. до Варны (Varna) — 60 миль, от В, до Бальчика (Balcich) — 18 миль, от Б. до Каурны (Caurna) — 10 миль, от К. до Киелеврии (Chielevria) — столько-же, от К. до Банкалии (Bancalia) — 50 миль, от Б. до Киосте (Chioste) — 36 миль, от К. до Кара-Армана (Cara-Arman) — 36 миль, от К. до Бортиции (Bortitia) — 18 миль, от Б. до Кетестеса (Chetestes) — 18 миль ^35,n, от К. до Селины (Selina) — 40 миль, от Сел. до Киели (Chieli) — 50 миль, от Е. до Акримана — 50 миль, от Акримана, т. е. против крымской Татарии, как будет сказано в описании оной, прямым путем до Юзлеве (Juslew), первой стоянки Татарии — 250 миль. От Юзлеве до Балут-лавы (Baluch-laua) — 100 миль, от Б. до Узруфа (Usruf) — 100 миль, от V. до Каффы (Caffa) — 100 миль, от К. до Воспро (Vospro) — 100 миль; это крайняя грань пути со стороны Ромелии. От Воспро до Тамани (Taman) в Азии — 18 миль. Есть ещё мыс св. Иоанна в Татарии, от него до Тамани не более 6 миль, Таково круговое плавание; прямым же путем от залива Константинополя до Юзлеве — 550 миль, а от Константинополя до Каффы — 700 миль ^35,d. Но, при виде такого количества морских стоянок всякий скажет с удивлением: почему же плавание по этому морю так затруднительно? Ответ готов: все вышеупомянутые стоянки, хотя и многочисленны, но в бурю они вообще малодоступны и расположены среди крутых скал, не выдаваясь [105] в море; удобных же очень мало. По азиатскому пути только и есть, что Синоп и Трабизонда, да один Биюк-лиман со стороны Менгрелии. По ромелийскому пути имеется лишь Кара-Арман ⁴⁵. В Татарии — одна Балаклава представляет вполне хороший порт, единственный во всем Черном море, но во время бури трудно доступный; в него можно войти лишь попутным ветром, так как он находится между двух высоких скал, а проход настолько узок, что галере не пройти с выброшенными веслами ⁴⁶. Приходится входить извилисто (serpendo); за то в ней, как в ванне, могут удобно поместится и 300 галер. Об этой самой Балук-лаве мы будем говорить подробно в нижеследующем описании Татарии.

Течение моря направляется к Константинополю и Ромелии. Масса воды значительна, а устье единственного пролива узко и не может ее пропустить, поэтому вода, достигши устья Константинопольского пролива, частью проникает в него, частью же, отражаясь, поворачивает обратно к Азии. Таким образом, можно держать путь по течению, от Ромелии или Европы до Константинополя и оттуда, вдоль Анатолии или Азии, на протяжении 500 миль, до Синопа ⁴⁷.

Наконец, вокруг Черного моря говорят на восьми языках, а именно: греческом (Greco), турецком (Tureo), татарском (Tartaro), чиркасском (Circasso), аббазском (Abbasa), менгрельском (Mengrelo) и арменском (Armeno) ⁴⁸. Хотя татарский язык имеет сходство с турецким, а аббазский с чиркасским, тем не менее, они таковы, что различные племена, говоря каждое на родном языке, друг друга не понимают.

ОПИСАНИЕ ТАТАРИИ И СКАЗАНИЕ О НЕЙ ТОГО ЖЕ Д. ЭМИДДИО ДИ АСКОЛИ.

В этом кратком обзоре я не намерен говорить о великой азиатской Татарии находящейся в Скифии (Scithia), где восседает Агдер-Кан (Agder-Kan), что значит царь Дракон (Dragone) ⁴⁹, откуда вышли Тамбурлан (Tamburlano) и другой, величавший себя бичом Божиим, — подразумеваю великого Аттилу, пришедшего опустошить Европу. Здесь речь идет о сарматской (Sarmata) Татарии где пребываю уже 10 лет. Это полуостров, находящийся на крайних пределах Европы, со стороны севера и под звездой Т. Эта Татария зовется Крымской (Crimea) и Перекопской (Praecopensis). Крымской Татария называется от древнего города Крым (Crim), ныне разрушенного. Приблизительно в 20 милях от Каффы стоят почти в целости стены этого города, имевшего значительную окружность. Так до сих пор стоят большие красивые ворота искусной работы из мрамора, совершенно уцелевшие. Внутри [106] стен видно еще учебное здание, называемое метрезе (Metrese), с персидской надписью на воротах, потому что они владели этим городом и их купцы находились там еще до основания генуэзцами Каффы и других городов Татарии. Благодаря торговым сношениям и взаимным выгодам, они сначала дружили с генуэзцами, но со временем повздорили с ними, может быть потому, что видели, как генуэзцы слишком быстро богатели и тем отнимали у них заработок; от этого усилилась их зависть, и они возненавидели соперников; но генуэзцы, обладавшие всегда большими денежными средствами, войдя в соглашение с татарами и сделав вместе с ними жестокое нападение, уничтожили их ⁵⁰. Город красиво расположен на небольшом возвышении, пользуется прекрасным воздухом и обильно снабжен чистейшею водой. По близости находится могила татарина, слывущего святым. Ханы или цари Татарии, желающие под старость отпустить себе бороду, — ранее они носят одни усы, с большим торжеством и с многочисленной свитой направляются к этой святыни и тут режут великое множество овец и быков в жертвоприношение, называемое Курбан (Curban), при чем молят Бога о ниспослании им здравия и долговечности. Всякий приветствует хана с “Бомбареки” (Bombarechi), что означает с благополучием ⁵¹. Затем, его главные приближенные дарят ему красивого коня или драгоценный сосуд; он отвечает тем же и дарует свободу многим рабам. В этой местности есть много ханских могил, ибо в былое время ханов хоронили в городе Крым; но теперь их погребают в Бакчиа-Сарай (Bacchia-Sarai), обычном местопребывании ханов.

В окрестностях этого города произрастают душистые цветы и целебные травы. Ежегодно, от весны и до июля, бывает большой съезд со всех концов Татарии для пользования ваннами из горячей воды с цветами и травами, исцеляющими человека от многих недугов ⁵². Окрестности богаты фруктами и овощами. Вблизи Крыма, в двух милях от города, на лесистой возвышенности, находится армянская церковь во имя Животворящего Креста или, как они говорят, сурп-кач (Surp Cac), привлекающая многочисленные толпы богомольцев ⁵³; тут же вкуснейшая родниковая вода. Этот храм, достойный Рима, и много высоких каменных жилищ широких размеров построены были братьями-армянами, которые и погребены в церкви.

Татария называется также Прекопской (Precopense) от замка Прекопе (Precope), по-турецки Ор (Or), служащего ей как-бы дверью или ключом ⁵⁴; поэтому Татария, собственно говоря, не остров, как ее вообще называют, ибо в нее можно проникнуть сухим путем.

Окружность. Татарии — 700 миль. Из четырех её сторон три, начиная от вышеупомянутого Прекопа, омываются морем, а четвертая [107] сторона примыкает к Меотийским болотам, край которых находится в 15 милях от того же замка. Эти 15 миль составляют сушу, и в старину там были очень большие рвы, вплоть до Прекопа, так что, входя в Татарию или выходя из неё, нельзя было миновать этот город ⁵⁵. Ныне же татары, живя бесстрашно и слывя грозными, дали засыпаться этим рвам; всякому стало возможным входить или выходить, не опасаясь замка. Так и было 7 лет тому назад, когда Кандемир (Candemirro), знатный татарин-ногаец, ушел со своими людьми этим самым путем от султана Шяингирая (Sciangirai), брата Махметгирай-хана хотевшего лишить его жизни. Почти год спустя, сам Махметгирай воспользовался этим проходом, когда на него пошел новый хан Замбекгирай (Zambechgirai), присланный падишахом по наущению того же Кандемира; выход Махмет гирая с 12 приближенными через перекопский перешеек состоялся 20 дней спустя после воцарения хана Замбек гирая.

Известно также, что купцы и другие люди, идущие сухим путем в Константинополь, Богданию (Boghdania), Полонию (Polonia), проходят через город и пригород Ор или Перекоп и там снабжаются одеждой и съестными припасами на шесть дней степного (alpestre) пути, где сильно ощущается недостаток в воде и очень часто встречаются разбойники, татары и казаки, почему и принято пускаться в этот путь многочисленным и хорошо вооруженным сборищем. Этот замок очень сильно укреплен и хорошо снабжен орудиями и рвами. Ест еще другой путь для выхода из Татарии, называемый Араббатта (Arabbatta), напротив города Крыма и на расстоянии одного дня пути от Каффы. Через Меотийские болота есть тропа, которой могут пользоваться знающие дорогу. Но этот пут избегают по причине болот и пустынных безлюдных стран, лежащих по ту сторону, опасных от чиркасских и ногайских разбойников ⁵⁶.

По арабатскому пути вышел, 6 лет тому назад, султан Шяингирай с 4.000 казаков в то время, когда брату его, хану Махмет гираю, изменил татарский отряд, пошедший целовать полу теперешнему новому хану Замбеку, тогда высадившемуся в Каффе. Я уже изложил подробно историю свержения с престола Махмет гирая, его насильственной смерти, невзгод его брата Шяингирая и переворот в Татарии но так как вышеупомянутое событие отчасти касается её судеб, то я опишу его вкратце ⁵⁷.

Двенадцать лет тому назад, некий знатный чиркас, зять хана Махмет гирая, по вымышленному предлогу, умертвил одного из братьев Кандемира который, за невозможностью тотчас отомстить убийце, выжидал время и случай, наступивший 7 лет тому назад, когда Махмет-гирай [108] отправился в Чиркасию покупать рабов; туда же собрался и брат Кандемира — Салмаша (Salmascia) ⁵⁸. Пройдя на шесть дней внутрь страны, хан ненадолго остановился вместе с вышеупомянутыми чиркасами на отдых; тем временем подоспел и его зять — чиркас. К великому удовольствию хана, они пробыли вместе восемь дней, обменявшись подарками. После этого ханский зять простился, чтобы вернутся домой, а Салмаша воспользовался этим случаем, собрал нескольких своих приверженцев заступил ему дорогу и отомстил пролив его кровь. Узнав об этом, хан сильно опечалился и прогневался, отчасти потому, что он всем сердцем любил родственника, а также потому, что убийство случилось именно в то время, когда он пришел навестить хана, но более всего — вследствие неуважения оказанного его особе и его зятю, пострадавшему за любовь к хану. Видя, что Салмаша бежал, хан немедленно отправил гонца в Татарию, к Шяингираю, с приказанием схватить Кандемира и содержать его под верной стражей, ибо это убийство могло быть совершено Салмашой лишь по совету старшего брата. Шяингирай, вместе со многими приближенными, неотложно принялся за дело, но ничего не достиг, так как Кандемир, заблаговременно узнав от Салмаши об успехе, ушел из Татарии через Ор или Прекопе. Сильно озлобленный неудачей, Шяингирай захватил всех жен обоих братьев, с их имуществом, рабами и скотом, обращаясь с ними крайне жестоко ⁵⁹. Кандемир, в свою очередь возмущенный таким поступком, обратился к падишаху в Константинополь с доносом, указывая предательство Шяингирая, его сношения с козаками, их совместные орудования, направленные против падишаха, дурное управление Махмет гирая, преувеличивая подробности и т.д., при чем он вызвался доставить их обоих в руки падишаха, если только ему дадут на то поручение.

Падишах помнил прием, полученный от них 4 года до того, когда на основании разных зловещих донесений против их обоих, а особенно Шяингирая, решил сместить их, снарядив в Татарию нового хана, теперешнего Замбек гирая, со всеми морскими силами. Тогда Шяингирай, во время у осведомленный, призвал 4000 казаков, которые подоспели к нему несколькими днями ранее прибытия флота. Таким образом, когда Замбек гирай высадился, по обыкновению в Каффе, то завязался бой, при чем Шяингирай сумел себя показать так, что из неприятельского флота перебил много воинов, а также много беев и командиров галер; устрашенные остальные вынуждены были вернуться в Константинополь, вместе с ханом, а город Каффу заставил поднести себе ключи, но немедленно же возвратил их ⁶⁰. Итак, падишах, вспоминая все вышеописанное, убедившись по опыту в доблести Кандемира, охотно воспользовался случаем и дал ему соответствующее [109] приказание и поручение, с прибавлением письменного повеления всем и каждому оказывать ему надлежащую помощь и поддержку. Кандемир немедленно приступил к исполнению приказа, на пути пополнил толпу своих приверженцев и направился в Татарию. Шяингирай был извещен о походе Кандемира, но ничего не знал о его соглашении с падишахом и поэтому думал, что у Кандемира лишь небольшие силы. Выступив из Татарии на встречу Кандемиру со многими храбрецами, он оставил половину их по сю сторону ближайшей к Татарии реки, т.е. Озу или Нипро, а с остальными переправился на другой берег. После короткого перехода он увидел шедшего на встречу с немногими людьми Кандемира, который приблизился и, как бы приписывая подобную встречу случайности, повернул назад бросившись бежать. Шяингирай подумал, что тот бежит со страху, и помчался за ним во весь опор, но, доскакав до некоего леса, наткнулся на засаду, устроенную Кандемиром, и тут подвергся нападению. Видя себя в самом очаге измены, Шяингирай ускакал обратно с 3-мя своими всадниками. С пути он отправил к казакам верного гонца с письменною просьбой, прислать ему в Татарию 4 или 5 тысяч человек, хорошо вооруженных, с несколькими небольшими орудиями, за что обещал им еще большее количество денег и подарков, чем прежде. Сам же поехал в Бахчисарай (Bacchciasarai) к хану, где и старался по возможности укрепится, будучи уверен, что Кандемир последует за ним. Действительно Кандемир, 12 дней спустя после его прибытия в Бахчисарай, перебив в лесу многих его воинов, тоже подошел к Бахчисараю, вместе со всеми своими ногайцами, находившимися при нем, и теми, которые были внутри Татарии; с ним был также Салмаша со своими людьми. Кандемир осадил этот город и еще другой замок ⁶¹, для защиты которых Шяингирай располагал лишь двумя орудиями, поставленными на бахчисарайских холмах. Ногайцы сильно недолюбливают орудийный огонь; они боятся даже простого пищального выстрела, а потому никогда не решились бы ворваться в эти укрепления, хотя им было бы весьма легко завладеть ими. Не рассчитывая на помощь казаков, ногайцы решили продлить осаду до тех пор, пока осажденные сдадутся сами. Но вот, после 28-ми дневной осады, пришли в Татарию казаки, с 4-мя малыми орудиями. Узнав, что они находятся на расстоянии одного дня пути от Бахчисарая, Кандемир снял осаду и двинулся против казаков с целью победить их и взять в рабство, но казаки, сражаясь отважно и защищаясь, все шли вперед, а в 5-ти милях от Бахчисарая стали стрелять из орудий. Услышав залпы, Шяингирай отвечал тем же и все радостно вышли из города встречать казаков, а Кандемир и его ногайцы рассеялись в смятении. [110]

Казаки были приняты очень радушно Шяингираем и ханом. Им было позволено водрузить казацкое знамя, с изображением креста, на стене ханского дворца, как находящегося под их охраной, потому что в Бахчисарае все еще боялись ногайцев, тем более что при них находился другой султан, враг Шяингирая, который впоследствии был умерщвлен нынешним ханом Замбек. Но Кандемир вскоре прибыл в Каффу и изложил паше намерение падишаха, причем уверял его, что Шяингирай хотел взять Каффу, дабы отдать ее казакам, которым, кроме того, было обещано много рабов, почему и было бы необходимо пустить в город всех ногайцев для его защиты. Паша, одобрив это предположение, призвал ногайцев в Каффу; их оказалось великое множество и вступление в город людей с сотнями и тысячами телег и скота длилось 3 дня, к большому неудовольствию я страху жителей, помнивших, что случилось с ними в прошлый раз ⁶². Еще до окончательного вступления ногайцев, казаки, которые, тотчас как прибыли, разбили и рассеяли их, настоятельно уговаривали Шяингирая идти по пятам ногайцев и не дать им вновь соединиться. Шяингираю-же, живо помнившему прошлое, никак не верилось, чтобы Кандемир и его люди могли быть допущены в Каффу; кроме того он полагался на свои добрые сношения с пашой, пользовался его уважением и всегда в письмах к нему называл его отцом, старости ради, — паше минуло 75 лет. По этим причинам Шяингирай, не послушав казаков, захотел, чтобы они отдохнули и освежились несколько дней в Бахчисарае, считая невозможным для ногайцев ускользнуть из его рук. Между тем паша поспешил послал морем извещение к падишаху о прибытии в Татарию стольких тысяч казаков по приглашению Шяингирая, и об их присоединении к нему, для взятия совместными силами Каффы и передачи этого города казакам, причем единственною защитою города оставался Кандемир со своими людьми. В виду этого паша просил прислать скорее войска на помощь и позаботится об избрании нового хана, так как теперешний оказался мятежником. Удостоверившись в действительном вступлении Кандемира и Салмаши со многими ногайцами в Каффу, Шяингирай сильно рассердился и 18 дней спустя, вместе с братом-ханом, казаками, крымскими татарами и несколькими орудиями, явился перед Каффою и тотчас дал знать паше, что ему не следовало принимать чужих мятежных подданных, почему и требовал выдачи своих врагов, угрожая, в противном случае, отобрать их силой. Паша отвечал, что он впустил ногайцев в город для того, чтобы те не ушли, и что они неизбежно очутятся в руках Шяингирая, но сам город принадлежит падишаху, почему паша и счел необходимым его уведомить обо всем, иначе город мог бы быть разгромлен, а что ему, [111] Шяингираю стоит лишь немного подождать и он непременно получит свое. Хан и Шяингирай легко поверили этим словам, тем более что паша, при их силах, не мог бы не исполнить сказанное. Казаки возражали, советуя не верить, а ворваться в город, рассчитывая на добычу; Шяингирай сам был склонен к тому же. но хан все еще затруднялся, говоря, что он не помышляет о захвате владений падишаха. Таким образом они выставляли изо дня на день войска, на показ, по высотам вокруг Каффы, стреляя иногда из орудий на воздух, для устрашения. Видя как дело затягивается, Шяингирай стал подозревать, что войско падишаха пожалуй не прибудет, о чем он не заботился и даже ожидал этого, дабы пуститься в новое предприятие. Он разделил войско на три отряда: один под начальством хана Махметгирая с его знатными вождями и обычною солдатчиной; другой, под предводительством самого Шяингирая, с казаками, а третий под начальством Мемети-Аги (Memet-Aga), знатного крымского татарина, с остальными татарами. Этот самый отряд стоял около морского берега, ближе других к городу, куда постоянно посылал требовать выдачи своих врагов, на что оттуда отвечали просьбой потерпеть еще немного, а тем временем осажденные держались на стороже днем и ночью, для чего в город были введены с судов морские команды с пушкарями. С другой стороны Кандемир также видя, что войско падишаха не показывается и что хан медлит, стал очень бояться и подозревать христиан, находившихся в городе. Поэтому он уверил пашу в том, что будто бы получил некое уведомление о посылке христианскими священниками (Papassi) письма Шяингираю с просьбой войти в город и с обещанием содействовать ему, прибавив еще, что Шяингирай уже сделался христианином. Паша легко поверил Кандемиру и тотчас велел заключить в тюрьму всех отцов-священников, греческих и армянских, в числе 30-ти человек. Я один остался на свободе, отчасти как иностранец, а больше потому, что был любим пашой, природным калабрийцем из Поликарпо (Policarpo), звавшимся Махмет-пашой и женатым на султанше ⁶³. Итак, он велел заковать всех этих бедных отцов в тяжелые цепи, к тюремным дверям приставили стражу, не допускавшую никого из христиан переговариваться с заключенными. Так они провели 5 дней. 28-го июня паша издал приговор, по которому все отцы должны были быть повешены на следующее же утро. Целую ночь приготовляли виселицы, которые им и показывали. Но справедливый и милосердный Бог не оставляет невинных: на следующее утро, в день св. апостолов Петра и Павла, появились в Каффе две галеры с известием о предстоящем и непременном прибытии до ночи флота и нового хана; что действительно и сбылось. Священники получили [112] свободу за 800 реалов пени, без малейшего с их стороны признака виновности. Новый хан Замбекгирай приехал вечером (nell'hora di Compieta) ⁶⁴, т. е. в 22-м часу ⁶⁵, и тотчас был препровожден в обычное жилище, находящееся в предместье, вне Каффы, потому что ханам или царям Татарии ни в каком случае, не разрешается ночевать в Каффе — Замбекгирай провел ночь очень тревожно, хотя и под сильной охраной; никто не думал, что он будет так долго царствовать, а Шяингирай даже осмеивал его. Когда наступило утро, все ожидали кровопролитной битвы, как вдруг на заре Мемет-Ага, который, быть может, среди ночи был тайком подкуплен, пошел целовать полу нового хана, вместе с знатнейшими татарами, и тем признал его своим законным государем и повелителем; теперь Мамет-Ага состоит визирем и на все руки (factotum) в Татарии. Затем, тотчас же возник ропот в станах и в полках (squadroni) или, как говорят турки, в таборах (Taburri) хана Махмета и Шяина так что озадаченный Махметгирай опасаясь худшего, немедленно покинул свой табор ⁶⁶, со всем военным снаряжением и снабжением, и на добром коне, сопровождаемый 12-ю приверженцами, направился к лесу и горам, где за все 20 дней, проведенных им еще в Татарии его не могли найти, Шяингирай, видя, что одному ему ничего не сделать, ушел со всеми казаками и несколькими орудиями, под прикрытием надежных укреплений ⁶⁷, по арабатской дороге, где ему предстоял однодневный переход; если бы он хотел уйти через Ор или Прекопе, то ему пришлось бы идти целых длинных пять дней, подвергаясь какой-нибудь опасной встрече. Перешедши на ту сторону, он набрал себе много чиркасов Его брат Махметгирай, вышедший потом через Прекопе, соединился с ним, а за тем, изо дня в день усиливаемый многими друзьями из Татарии снова собрал большое войско, твердо решив силою вернуться в свои владения. Они подошли к Прекопу и там образовали два стана: один под начальством Махметг., с татарами, чиркасами и несколькими сотнями казаков; другой под начальством Шяитг., с казаками и небольшим числом чиркасов С другой стороны, новый хан и Кандемир, с ногайцами, были также вполне наготове; однако все простояли несколько дней, не вступая в бой. Махметг. надеялся, что многие из крымских татар перебегут к нему, о чем он давал им знать много раз; но хитрый Кандемир, отгадав его замыслы, держал этих татар позади, чтобы не могли уйти. Затем он направил к таборам Махметг. многих храбрых всадников из своих ногайцев. Они поспели туда к ночи, а Махметг., заметив их, сказал, что это татары перебежчики, и потому хотел открыть им вход; но козаки, подозревая измену, на то не соглашались; особенно в такой поздний час. Но наконец власть [113] хана одержала верх и их впустили. Тогда хан сразу увидел, что это не друзья патраки (Patracchi), пришедшие на помощь ¹²¹, а враги ногайцы, хотевшие предать его. Действительно, ногайцы бросились в рукопашную, а тут подоспел и табор Кандемира. Казаки сильно вознегодовали на Махметг., виновника стольких бед, решили лишить его жизни и умертвили его, прежде чем сами были перебиты. Шяинг. же, теснимый со всех сторон и видя, что по истине — varii sunt eventus belli, et non debemus canere victoriam ante pugnam, отпустил козаков, удовлетворив и наградив их по мере возможности, а сам ушел с немногими приверженцами в Персию, где ранее того прожил 12 лет и громко прославился, разбив 20 лет тому назад татарское стотысячное войско, проникшее в Персию через Чиркасию, по повелению падишаха Вернувшись в эту страну, Шяингирай был хорошо принят тамошним повелителем, который назначил его правителем одной из провинций. Пробыв три года на этом месте, он умертвил, в его собственном местопребывании, правителя другой провинции, обобрал у него все имущество и ушел в Кумрук (Cumruch), самую отдаленную часть Чиркасии, к своему тестю, тамошнему князю. Два года тому назад, он самовольно явился в Константинополь, отдав себя в руки падишаха, но под крылышком янычаров, коих янычар-ага лично принял его с судна, пригласил в свои покои и проводил к падишаху, заручившись обещанием, что его не обидят. Падишах принял Шяингирая с невероятным восторгом и почетом, удержал его при себе много дней, деля с ним трапезу и беседу, а затем, со многими обещаниями и подарками, отправил на двух галерах на Родос, где он находится и поныне ⁶⁸. Шяинг. также поднес падишаху великолепные подарки, которые повелителю были очень любезны, в особенности несколько молодых чиркасов и чиркашенок, бесподобной красоты, прося прощения, при сем случае, за свои прежние вины, говоря, что перенес столько невзгод из за сношений с гяурами (т.е. христианами), и обещая впредь жить и умереть добрым мусульманином (т.е. турком), врагом христиан и персов ⁶⁹. Но, если Шяингирай удалился на Родос, то нам пора вернутся в Татарию.

Итак, Татария подвластна татарину и турку, которому принадлежит Каффа и почти все побережье до Юзлеве, достояние хана, т.е. бывшая генуэзские владения. Ими управляет паша, пребывающий в Каффе; он назначает в каждый из тамошних городов по одному чиновнику, называемому субаши (Subbassi). Главнейшие города, которыми правит паша, следующие: Каффа, Балуклава, Манкопа (Mancopa), Воспро, Тамань или Матрига — в Чиркасии и далее на расстоянии одного дня пути, Тумрук (Tumruch); ему подчиняется также Азак или Тана, но там особое [114] управление и Порта назначает туда бея, ничего общего немеющего с пашой; теперешний бей, мой приятель, генуэзец. В управлении паши состоят более или менее крупные селения и все его подвластные — греки, по большей части вероотступники, по собственному беспутству ⁷⁰.

Местопребывание хана в Бахчисарае, коего описание следует ниже.

Татарией правят четверо главных начальников, т.е. хан со своими главнейшими султанами, и трое других татарских князей, а именно: Ширин-бей, Крым-бей и Манкоп-бей, коих владения и подданные назначаются ханом ⁷¹. Эти все беи требуют с подданных подать и десятину; судопроизводство всецело в их руках, звание бея у них наследственное, но они считаются вассалами хана, который поэтому может на законном основании лишить их жизни и владений, передав последние кому захочет.

Как среди крымских, так и среди ногайских татар есть много знатных (Baroni), владеющих деревнями и называемых мурзами (Murusa); они все дворяне и пользуются потомственными правами.

Эти князья и главнейшие мурзы выезжают верхом с почетной свитой, где все вооружены луками и стрелами, с борзыми собаками и соколами, так как татарское дворянство очень любит охотиться; к седельной луке одного из начальников всегда бывает привязан тулумбас (tamborrino), на случай надобности во время охоты углубится в лес. В Татарии много разнородной дичи; там изобилие куропаток, обыкновенных и серых, фазанов и т.п. ⁷².

Дворянство татарское вступает в родство лишь с дворянами; всякий ищет равных себе. Татарин никогда не женится на рабыне, как это делают турки, а если он и проживает с нею детей, то таких называют туман (Tuman) и их можно продать, когда захотят, потому что они не считаются детьми ⁷³.

Хан имеет двух сановников, непременно из султанов, сыновей, братьев или же из их потомков. Первый, зовется галгой (Galga), что значит первый долженствующий идти на войну; второй именуется нурадином (Nuradino) или мурадином (Muradino), что значит благодатный ⁷⁴. Эти сановники назначаются ханом, по старшинству и по порядку наследия, так что если умирает галга то его заменяет нурадин; в случае смерти хана на его место станет галга, хотя ныне повелитель турок предоставил себе назначать или смещать ханов, кого и как захочет.

Царь и султаны Татарии — все из древнего рода Коркиз (Corchis). Сказывают, будто некая кёз (по-турецки и по-татарски значит — дева) зачала от солнечного блеска и родила сына, от которого все они и происходят ⁷⁵. Потомки их, — будь они от ханов, от султанов, от [115] их жен или рабынь, — все князья с именем Гираев. Махметгирай, Замбекгирай, Шяингирай, и все одинаково могут получить ханство.

С оттоманским домом или турецким императором у них есть условие, по которому хан Татарии, в случае если оттоманский дом угаснет, наследует империю турка ⁷⁶.

Доходы хана, от портовых городов, соли и податей, могут доходить до ста тысяч реалов. Хан получает еще очень много десятины с ржи и пшеницы и с невольников, приводимых татарами с войны, невольниками же или с их стоимости ⁷⁷. Кроме того, он чеканит монету, аспры, полумедные полусеребряные. Ханы не желают, чтобы аспры падишаха ходили в Татарии даже в Каффе и в других местах, ему подвластных, потому что у этих ханов имеется избыток своих. Ещё менее желательно хану, чтобы ценность реала превышала 80 аспров, потому что его аспры не ходят вне Татарии. Купцы, приезжающие из Константинополя, Азии или Персии, либо едущие туда, постепенно изменяют ценность реала, повышая ее до 90, 100, 120 аспров и доводя до 160 аспров, т.е. двойной цены, как именно видим в настоящее время. Товары становятся очень дорогими, а всего хуже то, что при переплавке этих 160-ти аспров не получается стоимость реала. В подобном случае хан, видя падение своей монеты, чеканит новые аспры, с иным изображением, а затем рассылает их, куда 20 тысяч, куда 30 тысяч, куда больше, куда меньше, во все главные города, по цене 80 аспров за гросс (grosso), а взамен требует столько же реалов. При мне, за последнее десятилетие, аспры менялись пять раз, к великой выгоде хана, но в ущерб его подданным ⁷⁸.

Падишах отпускает хану ежегодного жалования шесть тысяч реалов, получаемых им из портовых доходов.

Князь Богдании обязан доставлять хану 12 бочек меду в год, для приготовления напитка, принимая на себя расходы по отправке их на волах внутрь Татарии ⁷⁹.

Великий князь Московский (I Gran duka di Moscovia) ежегодно отправляет хану 8 тысяч реалов своей монеты, называемой нократ (Nocrat), по 60 реалов ⁸⁰, и кроме того множество тюков собольих шкур, называемых самур (Samur), и других дорогих мехов, для самого хана, султанов, султанш, ханских жен и главных сановников, стоимостью доходящих до 25 тысяч реалов ⁸¹. Это посылается для того, чтобы татары не делали набегов, но они, получив дань, все-таки вторгаются туда. Так, за последние десять лет, татары, с согласия хана и даже по его приказанию, ходили шесть раз, а Москов (Moscovo), во избежание худшего зла, не может не посылать.

Поляк (Polacco) тоже имел обычай посылать хану, с той же [116] целью, 30.000 реалов, деньгами и тканями, но, видя, что не взирая на это татары являлись грабить, уже 30 лет как прекратил посылку. То защищаясь от татар, то попадаясь к ним в плен, то давая свободу мщению казаков, но наконец поляки построили по всей татарской границе крепостцы, называемые паланками (palanche). Как только жители окрестных селений узнают о наступлении татар, а они всегда бывают о том уведомлены, даже когда те просто идут мимо, то со своими пожитками уходят в эти крепостцы, так что татары не только не могут полонить их, но сами оставляют на месте многих своих же. Таким образом за последние 10 лет было 5 набегов и татары всегда лишались доброй трети своего состава убитыми и пленными, так что они утратили всякую надежду, говоря, что Corel Saffi attese, т.е. поляк весь огонь ⁸². Однако в нынешнем 1634 году к хану приехал польский посол, г-н Стефан Наряоши (Stefano Nariaoschi) ⁸³, и привез ему 30.000 реалов и даже более, но не в силу прежнего договора и не для войн, которые поляк вел с московом. Не из боязни, ибо падишах собирался идти на Польшу, но из благодарности за оказанную услугу, а именно, в прошлом году великий князь московский отправил к хану посла с богатыми подарками и с просьбою послать свои отряды в Польшу, тем более что сам падишах готовился снарядить туда крупнейшее войско и через многих гонцов посылал хану на то настоятельное предписание. Но хан по истине не мог это исполнить, ибо не мало боялся за свою голову, в случае выхода из Татарии, потому что прошел слух, будто Шяингирай должен прибыть морем с войском, а также по причине многих жалоб, поданных на него за несправедливое убиение султана Галги, красивейшего и храбрейшего князя, имевшего четверых родных братьев, тех же отца и матери, не менее его великодушных и очень любимых. Чтобы упрочить за собою царствование, хан, за одно со своим единственным сыном и с единоутробным братом, внезапно велел умертвить вышеупомянутого султана в своем собственном дворце, после того как они вместе пообедали. За сим хан послал убить и других братьев, но они, узнав тотчас о случившемся, ускакали на добрых конях в Константинополь искать правосудия у падишаха ⁸⁴. По всем вышеизложенным причинам, хан немедленно отправил посла к светлейшему польскому, для объявления своей дружбы. Поляк, не зная скрытых побуждений хана, задержал его посла, а через своих передал ему, что желает иметь явные доказательства его дружбы, каковыми будет посылка ханом войск в Московию, и тогда король не преминет ответить ему взаимностью. Хан, которому всегда было легко в Московии, еще более надеялся на то же в предстоящую войну. Он вскоре вывел в поле слишком пятьдесят тысяч [117] татар, под начальством своего единственного сына Салмаши и брата Кандемира, тотчас отправил это войско в Московию и снарядил послов к Поляку, дабы уведомить его обо всем сделанном, из дружбы к нему. Успех соглашения вышел такой, что в Московии было взято 20.000 пленных, а Поляк прислал хану 30 тысяч реалов ⁸⁵. Ханы также имеют обыкновение предлагать свои услуги другим государям, суля им золотые горы, лишь бы самим получить от них какой-нибудь подарок. Хан так поступил 4 года тому назад со светлейшим Густавом, королем шведским, который прислал ему через собственных послов великолепные вазы из золоченного серебра, тончайшей выделки; а за год до того светлейший трансильванский тоже доставил хану подобные вазы. В прошлом году хан снарядил к кесарскому императорскому величеству своих послов. Татары были им приняты с большим почетом и богато одарены, так что неустанно восхваляли его щедроты и ласку, тем более что в Татарии ничего подобного не увидишь; им обещали послать подарок и хану, в знак благодарности ⁸⁶.

Расходы хана следующие: содержание двора, жалованье тысячи наемников пищальников ⁸⁷, которых он содержит, подарки многим высокопоставленным лицам оттоманской порты, многим чиаушам (Chiaussi) ⁸⁸, ежегодно прибывающим от падишаха, и многим знатным чиркасам, посещающим хана; таких бывает всегда много, от близкого соседства, и они постоянно ищут наживы ⁸⁹; за всеми этими расходами не остается ничего или очень мало; но, в конце концов, ханы-государи и потому ни в чем не терпят недостатка.

Главнейшие населенные места Татарии — Каффа, Юзлеве, Бахчасарай, Карасу, Балук-лава, Манкупа, Воспро и Прекопе.

Каффа, вместе с крупнейшим предместьем, называемым Топракала (Topracala) ⁹⁰, имеет пять мил в окружности. Здесь как бы один город внутри другого, потому что генуэзцы построили сначала один, имевший 2 мили в окружности, с хорошими стенами и бастионами, а затем, когда вокруг этого жилища населения умножились, они обвили город новыми стенами, как это видно теперь. Истории говорят, что Каффа прежде называлась Феодосией, будучи построена императором Феодосием; но от неё не осталось и следа, ибо как в первом городе, так и во втором видны лишь генуэзские гербы и имена. Со стороны суши город окружен очень большими рвами, но без воды, так как здесь местность то подымается, то опускается. Стены, стоящие за рвами, двойные, засыпаны землею с многочисленными куртинами и бастионами. Возвышающиеся близко над городом холмы, густо уставленные ветряными мельницами, не усиливают его, но были введены в оборону [118] рассчитывая защищаться только от татар, употребляющих луки и стрелы, а не осадные орудия ⁹¹. Зато там есть два крепких замка, оба на одной и той же стороне города: один над воротами в Татарию, построенный генуэзцами, снабженный рвами и многими крупными орудиями; он защищает город с моря; другой вне предместья, на небольшом холме, построен турками. Он не очень велик, круглого очертания, сложен из сырцовых кирпичей и одновременно обороняет город с суши и с моря. Город расположен полумесяцем; на левой оконечности его стоит замок, обращенный к порту, хотя и открытому северо-восточным и восточным ветрам, но вполне надежному, благодаря илистому дну, крепко задерживающему якоря, так что ни один корабль в нем не погибает ⁹². Каффа изобилует мясом, винами, птицей, рыбой, молочными скопами и плодами, а зимой углем и дровами. В город через ворота Татарии ежедневно въезжают 500, 600, 900 и до тысячи телег, а под вечер ни на одной из них не остается ничего для продажи; таким образом, если Татария ад, то Каффа несомненно врата его. Но главный источник богатства Каффы — море, снабжающее ее всеми. какие можно пожелать, Божьими щедротами; поэтому Каффа очень бойкий торговый город, куда съезжаются купцы из Константинополя, Азии и Персии. Город населен турками, греками, армянами и евреями. Турки имеют там до 70-ти мечетей; греки до 15 церквей и митрополита ⁹³; у армян до 28 церквей и епископ; у евреев — 2 синагоги, по одной на каждую народность (per Natione) ⁹⁴. Что касается латинян, то в настоящее время в Каффе нет таковых среди уроженцев города, там проживающих; здесь так долго не было франкского священника, что, если в Каффе раньше и оставались несколько католиков, то они, женившись на гречанках, сами перешли в греческий обряд; таких теперь не мало, и они, не веря в долгую настойчивость латинян, не решаются снова возвратится к латинскому обряду из боязни быть презираемыми. Тем не менее, по милости Господней, в Каффе сохранилась церковь, во имя св. Петра итальянцев (San Pietro d'Italiani), по местному названию френк-экклизиа (Ecclisia), обширнейшая и великолепнейшая из всех церквей, находящихся в руках христиан, прекрасной каменной работы, вся покрытая сводами. Эта церковь сохранилась по милости и на средства армянского населения; находясь среди армянских церквей и будучи лишена латинского священнослужителя, как было сказано выше, она стала достоянием турецкой казны. которая задумала уничтожить ее и уже повытаскали много камней из смежных с нею помещений, а равно и из самого здания церкви; поснимали и крышу, так что по сию пору, за отсутствием средств к её исправлению, она стоит в таком виде. Видя это, армяне, движимые похвальным рвением, выкупили [119] ее за восемьсот гроссов (grossi), а 10 лет тому назад, когда мы приехали сюда, весьма ласково и предупредительно ввели нас во владение оной. Теперь каждый из нас, в свое время и без препятствия, совершает в ней богослужение ⁹⁵. Наша паства состоит из нескольких поляков-невольников, или галерных рабов, когда таковые бывают при паше, а иногда из купцов, венецианцев или хиосцев, приезжающих для закупки белуги, либо икры. Теперь достаточно сказано о Каффе.

2-ой город, Юзлеве, возведен прежними ханами, По его остаткам можно видеть, что раньше здесь был город, построенный квадратным очертанием и обведенный стеной. Юзлеве стоит на равнине, близ моря, слабо защищен невысокой стеной без рвов. Казаки неоднократно грабили его, особенно в прошлом году; после грабежа они подожгли лучшую часть города и таким образом сгорела четверть его. Но затем Мехмет-Ага, нынешний визирь хана, начал строить и в этом году окончил великолепный хан или харвасариа (Can[o] Harvassaria), как убежище для купцов и горожан. Этот хан имеет очень высокие стены из дикого камня и по четырем сторонам двора сводчатые помещения в два яруса; стены с бойницами и охраняются часовыми, так что поверху стен можно расхаживать вполне безопасно. Подобное здание должно бы называться не ханом или караван-сараем, т.е. обыкновенным заезжим двором, а сильным и надежным замком, более обращенным к морю, чем к суше ⁹⁶. Юзлеве город торговый, куда съезжаются купцы из разных стран, но он не таков, как Каффа.

3-ий город, Бахчисарай, столица хана. Он расположен в лощине, между двух гряд скалистых гор одинаковой, хотя и не особенной вышины, так что с обеих сторон легко спускаться вниз. На верху пастбища и проезжие дороги. Этот город не окружен стеной и не имеет замка, лишь во дворце стоят несколько малых орудий. С одной стороны этой лощины можно свободно войти в город обыкновенной дорогой, с другой же стороны лощина выходит к замку крепкому не стенами, а своим местоположением; он находится в двух милях от города и населен евреями, которые днем спускаются к лавкам в Бахчисарай, а вечером возвращаются домой. Место называется Топракала (Topracala) ⁹⁷. Далее замка следуют крутизны, рощи и леса.

На половине дороги или пути к этому замку, на расстоянии почти одной мили от Бахчисарая, стоит с правой стороны высочайшая скала, гладкая как стена, на половине высоты которой находится старинная церковь, во имя пресвятой Богородицы, целиком высеченная внутри скалы, равно как и ступени, ведущие к ней; подымаясь по ним, порядком вспотеешь. Церковь вмещает до пятисот человек; она пользуется величайшим уважением у бесчисленного множества христиан, [120] стекающихся, туда из разных местностей Татарии, главным образом к празднику Успения, в августе месяце. В скале высечено также много иных помещений. В церкви служат греческие священники. Город Бахчасарай от моря по направлению к Балук-лаве всего на малый день пути; в нем вкуснейшая и обильнейшая родниковая вода, вытекающая из скал, так что нет надобности ни в водопроводах, ни в каналах.

4-ый город, Карасу, находится в середине Татарии. Это большой город, но без стен. Он построен и вырос в наше время, благодаря своему удобному расположению и торговому значению: сюда как бы на ярмарку прибывает с разных концов Татарии много народа, по средам и четвергам. Султан галга живет доходами с этого города. Посреди него течет река, называемая Карасу (Carasu), давшая название городу, а на нашем языке это значит — чёрная вода; и действительно три года тому назад река породила бедствие ⁹⁸, так как, после чрезмерных дождей в горах, она до того вздулась, что выступила из берегов и, наводнив Карасу, сорвала и снесла более 300 домов со всем содержимым, причем утонуло более 150 человек, ибо бедствие случилось ночью и неожиданным образом. Эта местность была, годом раньше разграблена казаками, которые шли сюда сухим путем один день и одну ночь. Они также сожгли много лавок и убили многих, попавшихся им на встречу, а в том числе и армянского священника, шедшего с фонарем в церковь. С ними бежали более 200 невольников ⁹⁹.

Это место весьма подвержено разным бедствиям. Саранча, о которой будет сказано своевременно, нигде не причинила столько убытка, как в его окрестностях. Падишах неоднократно посылал хану приказание уничтожить этот город Карасу, так как его подданные, а в особенности иноземцы, проживающие в Каффе, постоянно уходят с семьями на жительство в Карасу и таким образом пропадает подать, viva Karag, как они говорят ¹⁰⁰. На все эти приказания хан ответил, что паше следует управлять помягче, не подвергая подданных дурному обращению, и тогда в Каффу возвратятся не только подданные падишаха, но и многие из подданных хана перейдут туда же, так как Каффа богатый приморский город, и не останутся в Карасу, т.е. в месте более бесплодном, чем всякое другое: vere sic est digna Regis responsio. Совершенно верно, что под татарином живешь несравненно спокойнее и платишь меньше дани, чем под турком.

5-ый город, Балук-лава, славится своим портом, о котором мы уже говорили в описании Черного моря, и обширностью окрестных лесов, представляющих такое разнообразие строевого леса, что при виде их впрямь изумляешься. Там строятся ежегодно крупнейшие галеоны [121] (Galioni) для доставки толстых бревен в Александрию ¹⁰¹; в последние годы там стали также строить галеры; в прошлом году спущено было пять галер, и я слышал, будто в нынешнем году сделан заказ на б галер, но выполнить его невозможно, по недостатку умелых мастеров. В этой местности находят род земли мыльного цвета, так называемый кил (Kil). Будучи разведен в воде, он лучше всякого мыла омывает руки, запачканные маслом или салом, а также очищает саму воду от грязи и жира. Кил вывозится во многие места и даже в Константинополь ¹⁰². При генуэзцах этот город был густо населен, о чем свидетельствуют поныне сохранившиеся следы, но теперь он опустел; в нем живут лишь корабельные рабочие и то по случаю по стройки вышеупомянутых галер; так как им приходится работать во всём бейлыке, то они по мере надобности уходят на жительство в другие города. По своему местоположению это наименее холодный угол во всей Татарии ¹⁰³.

6-й город, Манкопа, замок между Балуклавой и Бахчисараем, сильнейший по неприступному положению на горе, края которой — высокие скалы в виде стен без уступов; на них можно взобраться только с одной стороны, по извилистому пути, недоступному телегам. Над городом нет ни одной возвышенности, с коей его можно было бы обстреливать; одним словом, это последняя крепость сдавшаяся Турку. Это большой и значительный город на ровном месте, но всего чудеснее то, что в нем и над ним не простые источники, громадные родники, словно бочки, дающие чистейшую и вкуснейшую воду; удивляешься, думая, откуда она исходит, так как кругом одни глубокие ущелья ¹⁰⁴. Итак, здесь проявляется ad litteram всемогущество Создателя, который рек в Пс. 103 — Super montes stabunt acque ¹⁰⁵.

Здесь пребывает кади, т.е. судья, назначаемый из Константинополя. Город почти разрушен и мало населен; его жители — греки, турки и евреи, но более всего евреев, выделывающих большое количество кож. В этом замке, боясь казаков, хан и иные знатные татары тех краев хранят свои самые драгоценные вещи; но все-таки 4 года тому назад польские казаки, пройдя лесом 4 мили, появились на рассвете к самому открытию ворот и, забравшись в город, захватили богатейшую добычу; но, так как окрест города, не очень далеко от ханских ворот, местность густо населена, то всюду разнеслась быстрая молва о происходящем; тогда поселяне большой толпой напали на казаков и отняли у них не мало добра. Многие казаки, по примеру предусмотрительных охотников на тигров, бросая добычу, почему многие из преследовавших разбогатели, сами прятались в лесах, где их не настигли; иные же были убиты или попали в рабство. [122]

7-ой город — Воспро, по-турецки Киейст (Chieist) ¹⁰⁶; о нем было упомянуто в предыдущем описании морских стоянок. Это не очень большая, но сильная крепость, со стенами и рвами, хорошо содержимая, так как стоит на пути московских казаков, которые не раз пытались забраться в нее, но напрасно — их всегда отражали; разумеется, это заставляет быть все лето на стороже, днем и ночью. Внутри крепости находится не очень большая церковь, во имя св. Георгия, принадлежащая грекам, в которой есть алтарь с куполом, поддерживаемым 4-мя великолепными колоннами из мрамора. На верху этого купола виднеется очень много раковин, устричных и иных морских (frutti di mare), так вросших в камен, что они кажутся как бы находящимися на месте своего происхождения; местные жители говорят, по наследственному преданию, что эта часовня найдена в море ¹⁰⁷.

В житии св. Климента папы, сосланного на этот самый остров Татарии имеется сказание о подобной часовне, воздвигнутой руками Ангелов и хранящей тело св. Климента, в 3-х милях от берега, в морской глубине: In modum Templi marmorei Angelicis manibus prepara. Но история гласит, что это было в Херсоне (Chersona): Clemens transmare Ponticum in solitudinem Vrbis Chersona relegatus est; а этот город отстоит от Воспро более, чем на 250 миль. Хотя мощи св. Климента были перевезены в Рим, по повелению папы Николая I-го, но вышеупомянутая часовня не была доставлена туда, как в более надежное место.

Вокруг Воспро, в порте и море, ловится самое большее количество белуг.

8-й город — Прекопе или Ор; о нем сказано в начале этого описания. От него Татария прозвалась Прекопской (precopensis).

Других значительных городов в Татарии нет. Попадаются большие остатки разрушенных городов вроде Крыма, о котором мы уже говорили, давшего Татарии название Крымской. Судак, на расстоянии одного дня пути, стоит на морском берегу, где, как уверяют, были другие деревни и одна церковь, в настоящее время видны уцелевшие стены многих. Окрест города обильно производятся превкусные и крепкие вина, а также произрастают прекрасные и нежные плоды, как-то: яблоки, груши, айва, черешни, вишни, сливы, мушмула и др. подобные, хорошо выдерживающие холод; хотя в этой местности, обращенной к югу и защищенной с севера горами, он бывает очень умеренный. Одним словом, это самое прелестное место Татарии; но в настоящее время там нельзя сбирать виноград, потому что казаки ходят туда грабить десятину.

Херсона (Chersona) близ Балуклавы, ныне совсем разрушена и покинута. [123]

Инкриман (Incriman) был очень большим городом напротив Акримана (Acriman) в Ромелии. Прежде из Акримана держали пут не на Юзлеве, а прямо на Инкриман, но этот город был разрушен казаками, для которых он был первым препятствием, встречаемым с моря. Затем, по всей Татарии есть такое множество селений и деревень (Ville), незначительных, но зато частых, что в списках хана записано их более 60-ти тысяч ¹⁰⁸; и если бы каждая из них снаряжала на войну лишь по два всадника, то всякому легко представить себе, каково могущество хана, какими силами он располагает и почему он одновременно страшен Европе и Азии. Но с Божией помощью в будущем никто не будет бояться татар: их численность и положение далеко уже не те, как мы увидим в конце этого описания.

Властители Татарии имели обыкновение идти воевать дважды в год или по крайней мере хоть один раз, но подобные предприятия следовало бы скорее называть разбоем, чем войной. Шли на войну летом, когда кони отелись на вешних травах, и зимою, но непременно в ту или другую пору; выступали до 100 тысяч человек приблизительно, направляясь либо в Польшу, либо в Московию иди же в Чиркасию, несколько раз ходили даже в Венгрию. Идя на войну, татары придерживаются следующего обычая: Каждый всадник берет с собою по крайней мере двух коней, одного ведет в поводу для поклажи и пленных, на другом едет сам. Если он чувствует что лошадь под ним устала, то садится на другую, ведя первую в поводу, чтобы дать ей отдохнуть. Их лошади не кованы; в Татарии придерживаются подобного обычая для того, чтобы лошадям не было больно и они не хромали, если дорогой потеряют подкову. Седло у них очень легкое и весит менее 6-ти итальянских фунтов; под него подстилают небольшой войлок, который, будучи развернут, не превышает в длину роста человека, Кожа, покрывающая седло, держится на ремнях и отделяется от седла, так что для спания всаднику раскрытый войлок заменяет тюфяк, кожа служит ему простыней, седло подушкой, а одежда одеялом; так он почивает сладким сном. Повода тоже очень легки, с тонкой железкой в виде удил. Их лошади весьма смирны; не найдешь такой, которая кусалась бы или лягалась, к тому же они удивительно выносливы и могут пробежать, как бы рысью, сто миль в день; так они идут 3 или 4 месяца, не утомляясь. Они также способны долго переносить голод; зимой, когда нет подножного корма, лошади роют копытом землю, даже при глубоком снеге до тех пор, пока не докопаются до корней травы, чем и питаются, так как татары не запасаются в дорогу овсом для коней, довольствуясь сами 6-ю или 8-ю фунтами теста из гороховой, ячменной или хлебной муки и из кислого творога, называемого [124] тогурт (togurt) ¹⁰⁹. Татары имеют при себе объемистую деревянную чашку и большую ложку, а когда чувствуют голод, то разводят немного теста в воде, съедают 8 или 10 ложек этой смеси и тотчас же продолжают путь безостановочно.

Добравшись до неприятельских границ, все знатнейшие татары собираются на совещание касательно дальнейшего образа действия; затем, увы, сколько горя и печали. Хан или другой князь, стоящий во главе войска, остается на своей земле, с 2-мя или 3.000 всадников, в качестве телохранителей. Остальное войско делится на несколько частей: 4 или 6 тысяч человек идут на право, столько же на лево, а прочие прямо переступают границу и там, расходясь по сторонам, в разных местах и одновременно забирают кто отца, кто мат, кто сыновей, кто дочерей, кто дядю, кто племянника — , одни хватают мужа, другие молодую жену; одного отрывают от сохи, другого от жилища; так что ничего не слышно, кроме криков, плача и жалоб. Пленных, связанных веревками, закованных в цепи и кандалы, подвергают жестокому обращению и даже заставляют их усиленно идти пешком, погоняя палочными ударами; если только татарам попадутся пригодные вещи, они их не оставляют, а навьючивают на лошадей. Таким образом, нагруженные добычей, они возвращаются восвояси. И в самом деле, к ним вполне подходит название татар, так как оно происходит от греческого глагола “таратто” (Taratto), т.е. я тревожу ¹¹⁰; говоря по правде, никто, скажем мы, так не тревожит людей, как татары. По возвращении в Татарию, на долю пленных выпадает новое горе: победители делят их между собою и тогда печаль еще усугубляется тем, что иному достается мать, иному — сын, кому — муж, кому жена; затем их ведут в разные города Татарии на продажу. Там невольников выставляют на показ, как невинных овечек, предоставляя их на выбор любого покупателя, который ничуть не стесняясь рассматривает и ощупывает их, дабы узнать, нет ли у них какого-нибудь скрытого порока, существенного изъяна. Среди пленниц бывают иногда красивые и благородные девицы, которым румянец стыда придает еще больше красы; таковых развозят в Константинополь, в Азию, в Европу, на восток и на запад.

Но уповаю на Господа, что Indicium Dei pervenit ad illos, ибо за последние 10 лет, по Божией милости, татары забыли дорогу, особенно в Польшу. Мы уже упомянули о том, как в течении 10 лет они ходили туда 5 раз и всегда с уроном 3-ей части убитыми или попавшими в рабство, из самых храбрых воинов; татары до того напуганы, что многие из них вернувшись поклялись забыть дорогу в Польшу, говоря “corel saffi, attese”, что значит: Поляк весь огонь ¹¹¹. [125]

Они также воздерживаются ходить в Чиркасию, потому что там очень воинственный народ. Хан отправляется туда лишь в том случае, когда какой-нибудь знатный черкас позовет его на помощь, дабы мстить врагу своему, другому могучему князю. Надеюсь тоже, что московы, которые в настоящее время не воюют ни с кем, примут меры против татар, ибо московский государь весьма могуществен.

Чиркасия разделена между многими владельцами (Baronaggij), ими называемых — бей (Bei). Они более склонны к междоусобицам, чем христианские властители, и постоянно воюют из за краж, так что иной отец не всегда безопасен от сына своего или брата; враждуя по поводу судебных приговоров или убийств, что у них случается ежедневно, а иногда из за вопросов чести, они дерутся без пощады. Всякий, кому не хватает сил собственных подданных (Vassali), обращается за помощью к дружественному властителю; дело доходит до того, что один из противников одерживает верх над другим. Этот последний, чувствуя себя оскорбленным, призывает на помощь хана, обещая ему 200 или 300 рабов. Хан более чем охотно пользуется случаем и тотчас собирает 40 или 50 тысяч воинов, с которыми идет к позвавшему владельцу. Тогда другой противник, видя, что ему приходится плохо, начинает обдумывать свои обстоятельства и для лучшего исхода решает сойтись с ханом на стольких-то невольниках; затем, при посредстве того же хана, обе стороны заключают мир. Правда говорят, что Inter duos litigontes, иначе татарину было бы мало выгоды от чиркасов, хотя он и следит за ними, особенно если бы между ними царило согласие, тем более, что они очень воинственны и у них густейшие леса и крутые горы. Но теперь чиркасы тоже огляделись, прошло уже много лет, как они перестали звать хана.

Чиркасы гордятся благородством крови, а турок оказывает им великое уважение, называя их черкес спага (Cerches Spaha), значащим благородный, конный воин. Действительно, чиркасская знать, даже когда ради забавы посещает близких соседей, появляется всегда верхом, в кольчугах и шишаках, с украшениями в виде розеток из золоченого серебра. Их кони очень красивы и легки, крупных размеров, но притом стройны, равно как и сами всадники стройны, изящны и тонки в поясе; у них кровь алая, благородная, глаза черные, брови дугой, особенно у женщин, которым, я думаю, можно отдать предпочтение перед всеми другими женщинами в мире.

Замужние прикрепляют к задней части головы как бы другую, набитую материями, так что они ходят словно с двумя головами. Девицы носят шапочки и распускают, волосы. Одежда всех мужчин красного цвета, другого они не знают ¹¹². Носят они верхнее платье [126] до колен, рукава его сверху широки, снизу обтянуты и разрезаны или открыты вдоль, как у испанцев или французов. Чулки носят в обтяжку; башмаки узкие с одним швом спереди, без всяких украшений, и никоим образом не могут ни растягиваться, ни распускаться : они точно приклеены к ногам и придают изящество походки. Плащ из отдельного куска материи, узкий около ворота, а внизу широкий, так что едва обрисовывает стан; им запахиваются со стороны ветра или дождя, но вообще носят на левом плече, освобождая правую руку, чтобы можно было сражаться; их шапки черные, без полей, с длинными волосами, как у наззарен (Nazzareni) ¹¹³.

Чиркасы очень вежливы в обращении. Беседуя с особами высокого звания, всегда держат шапку в руке; входя и выходя шаркают правой ногой подобно придворным. Они любят принимать приезжих в своих домах, так что, если случится гость, будь то знатный или купец, то хозяин оказывает ему всякую ласку и почет. Его дочери, будь они самые благородные и красивые девушки, не только не прячутся от гостя, но целуют ему руку и заботятся о чистке его платья, а если оно где-нибудь прорвано, то починяют его как можно лучше; они мастерицы по части шитья и по всем хозяйственным делам. Пока гость ест, хозяин дома прислуживает за его столом и притом с непокрытой головой, если гость из почетных, а сам садится лишь по просьбе гостя. Все пьют за здоровье приезжего, начиная с хозяина; за ним жена, сыновья и дочери, причем все становятся на колени с непокрытыми головами, а женщины пьют прикладывая левую руку к голове, в знак доброго пожелания. Вина у них нет, потому что там виноград не произрастает, но есть дикая лоза, указывающая на возможность его добывание; за то пьют мольцо (molzo), приготовленный из меда, которого очень много делают также водку (acqua vita) из зерна и другой напиток, называемый боза (boza), отвар обдирного проса, разбавленный водою ¹¹⁴. Пока гость находится в доме хозяина, его вещи, даже не запертые, тщательно охраняются; но лишь только он пустится в путь по Чиркасии, не будучи сопровождаем лицами известными, то может быть уверен, что не только его пожитки перейдут в чужие руки, но и ему самому будет угрожать опасность попасться в рабство, быть отвезенным в дальние страны и там проданным. Обыкновенно же хозяин дает гостю охрану.

В Чиркасии зерновой хлеб не употребляется, хотя зерно и сеется; но взамен хлеба едят густо сваренное в котле просо, без соли, и называют его паста (pasta) ¹¹⁵. Оно делится на куски, которые подаются к трапезе. В Тумруке (Tumruch), на расстоянии доброго дня пути внутри Чиркасии, мне пришлось питаться им целых восемь дней и оно мне показалось очень безвкусным. [127]

В случае возвращения в тот город, где уже был прежде, путник избегает останавливаться у нового хозяина, хотя бы и был раньше к тому приглашен, так как прежний хозяин счел бы себя обиженным, тем, что ему показывают, будто он дурно принимал гостя; и так, приезжий обязан вернутся в прежний дом, но ему дозволено принимать приглашения на трапезу и в другие дома.

Благородный чиркас роднится лишь с благородным и равным себе лицом, тщательно избегая уронить свое звание; касательно чести чиркасы щепетильнее итальянцев. Отцам и братьям намеченных девушек молодые чиркасы дают в приданое некоторое количество коней, кольчуг, красивых мечей, платьев, серебряных чаш, смотря по тому, сколько они потребуют того или другого. Деньги давать не принято, даже среди купцов, но существует обмен вещей; в Чиркасии много прекрасных мехов и за них отцы и братья уступают дочь или сестру, с тою лишь одеждою, которую она имеет на себе. До замужества девушки бывают на обедах, на празднествах, где играют, поют и пляшут. Чиркасы очень веселый народ; они пляшут всегда на носках, что весьма трудно, но зато красиво. По выходе замуж женщины долгое время, иногда годами, не показываются ни теще, ни зятьям, ни близким родственникам, живя отдельно от них, хотя бы в одном и том же доме, а при случайной встрече они отворачиваются и склоняют лицо, дабы не видеть их. По истечении этого времени молодую женщину угощают обедом и дарят ей хорошее платье или шубу, или же что другое, по её вкусу, предварительно узнав, чем бы ей угодить. Затем ее принимают в дом с поцелуями и добрыми пожеланиями; тогда у неё, быть может, уже двое или трое детей. Начиная с этого дня, молодая супруга имеет право ходить туда в любое время и есть вместе со всеми, но в присутствии тестя ей не разрешено говорить или отвечать другим, даже мужу; она может объясняться лишь знаками. Это продолжается один год.

После чего тесть дает ей 2-ой обед и делает 2-ой меньший подарок, а она приобретает право говорить по мере надобности.

Все эти обрядности существуют поныне у наших латинских христиан в Феччиале (fecciala), именующих себя черкесами-франками (Cerchessi franchi). Когда турки отобрали у генуэзцев Каффу, около 180 лет тому назад ¹¹⁶, многие из знатных были увезены в Константинополь, где им отвели улицу для житья, по близости дворца императора Константина Великого, которая ныне называется “Кеффе-магалази” (chieffe Mahalasi); там проживают теперь только две семьи ¹¹⁷. Другие ушли в Чиркасию из-за своих жен, ибо многие женились на чиркашенках, так что в настоящее время получили от чиркасов название франк [128] кардаш (french Cardasc), что на их языке значит — франки наши братья. Иные остались в Каффе, но, за отсутствием латинского богослужения и такового же священника, они, следуя за своими женами — гречанками, перешли в греческое вероисповедание. Иные же остались при дворе хана, даровавшего им селение, называемое Сивурташ (Sivurtasc), т.е. остроконечный камень, которое до сих пор существует и заметно издали ¹¹⁸. Хан дал им также бея той же национальности, называвшегося Сивурташ-беем. Хан очень дорожил ими и отправлял их в качестве послов в Польшу и к другим христианским государям; сделал их всех спагами (spaha), т.е. придворными дворянами; избавил их от уплаты податей, десятины и прочих налогов, обязав только сопровождать хана на войну. Со временем бей перешел в магометанство, многие последовали его примеру. Сивурташ находится на близком расстоянии от ханского дворца, потому приезжавшие к хану знакомые или родственники чиркасы уходили затем к немногим христианам, оставшимся в Сивурташе, и сильно стесняли тех, а потому они, 30 лет тому назад, со всеми семьями, переселились в Феччиалу, на полдня пути далее, но в стороне, в прелестной местности, орошенной рекой, с источниками вкуснейшей воды и изобилием плодов ¹¹⁹. Они пользуются льготами наравне с чиркасами и имеют одинаковые с ними обычаи и обряды, но, из боязни хана, вместо мечей, им служат языки для злословия; единодушны они бывают только когда пьют вместе. Выделывают вино и едят обыкновенный хлеб. Их всего 12 домов всегда бывших латинского вероисповедания, заимствованного из Польши или Италии, но говорят они не по-итальянски, а по-турецки, по-татарски и по-чиркасски. Они хорошо знают “Отче наш” и “Богородицу” по латыни. Мы же исповедуем их и говорим проповеди на материнском языке страны, т.е. по-турецки. Мужчины, сопровождающие хана на войну, по уходе от него, пускаются грабить вместе с татарами, а пленных и их детей ставят ниже рабов, отнимая у них на веки надежду на освобождение, если только они не выкупятся за деньги, и заставляя обрабатывать свои земли, на которые сами даже и не заглядывают. Они не хотят терпеть ни наставлений, ни осуждений, ни постановлений; таких мы укрощаем не отпущением грехов, до тех пор, пока они не сократят надлежащим образом срок неволи пленным. У них было принято долголетнее сожительство с женщинами, от которых имели детей, а потом призывали священника, хотя бы греческого, и венчались с этими женщинам; но мы и это исправили. Подобно чиркашенкам, тамошние женщины, выйдя замуж, не показываются и, даже еще хуже, за все время такой жизни не хотят посещать церковь, из боязни встречи с родственникам, и в этом нас не следует упрекать, ибо мне не мало [129] стоило уговорить одну из них, после 4-х лет стараний, придти в церковь. Полагаю, что таким образом и хуже того поступали бы женщины в Чиркасии, в силу философского правила: Propter quod unum quodque tale, et illud magis, ибо, если наши женщины, всегда имевшие духовных отцов для обучения, придерживаются, по примеру чиркашенок, столь диких обычаев, то чиркашенки еще продолжительнее воздерживались бы от посещения церкви, так как у чиркасов нет ни храмов, ни священников, а имеются лишь так называемые шугуены (sciuguen), заменяющие духовных лиц. Эти шугуены умеют читать немного по-гречески, чему их духовные отцы или сами они научились в Татарии; они же освящают и благославляют курбаны или жертвоприношения, отпевают покойников и т.п.; впрочем, некому служить обедню или совершать иное таинство. У них не существуют ни буквы, ни письма, почему турок и дает им оскорбительное прозвище “чиркас киетабзис”, что значит черкес без букв и без книг ¹²⁰, Право не знаю, отчего священники из других стран не могли удержатся среди них; потому ли, что подвергались ежечасным кражам, так как эти чиркасы не щадят никого, или же по причине их убогого и как бы шипящего языка, труднее которого нет другого в мире. Но мы все-таки призваны быть виноградарями сих краев, если только Господу будет угодно открыть нам пути. Несколько лет тому назад я уже отправлял туда моего товарища, отца Джованни да-Лукка (Gio. da Lucca), чтобы узнать о положении христианской церкви; местная знать оказала ему почетный и радушный прием и выразила полную готовность принять нашу миссию; духовные труженики уже находятся на пути, — да приведет их Господь к спасению.

У них сохранились некоторые добрые христианские обычаи; напр. по вторникам, средам и пятницам они не едят мяса круглый год; соблюдают посты перед праздниками св. Апостолов в июне и Успения пресв. Богородицы в августе; постятся несколько дней перед Рождеством Христовым, а также весь великий пост, все по уставу греческого вероисповедания. Но теперь пора вернутся к описанию Татарии хотя сказанное о чиркасах не чуждо нашей задачи, так как они входят в пределы Татарии многочисленны и имеют много поселений Татария населена: татарами, турками, чиркасами, греками, армянами и евреями. Татары двух видов или ветвей: крымские татары местные (del Paese), старожилы и татары-ногайцы, пришедшие сюда, около 200 лет тому назад, из Скифии (Scithia), под предводительством 12-ти мурз (Murusa) и под верховным начальством хана Крымские татары называются патрак (Patrach), по имени реки, протекающей в Татарии, оба берега которой покрыты множеством селений, ими обитаемых, откуда они потом [130] расселялись по всей Татарии ¹²¹. В настоящее время татары-ногайцы считаются главнейшими, не по численности, а по богатству и знатности рода. Трое властителей Татарии находятся всецело в руках ногайцев; ханы выдают своих дочерей за их сыновей, а старший из их князей, называемый Ширин-беем (Scirin-Bei), один имеет право коснуться ханской крови, если того потребует правосудие ¹²².

Между этими двумя племенами татар, есть разница в обычаях. Крымские татары или татары патраки по наружности походят на прочих людей, белого цвета кожи или пшеничного; они не отличаются и нравами. Ногайцы же как бы оливкового цвета, впадающего в черноватый (color olivastro, et tirano al negro). Лицо у них короткое, виски большие и широкие, глаза маленькие, круглые и впалые, так что едва заметны. Но их зрение очень остро: ночью, среди густейшей тьмы, они различают дорогу, по которой должны идти. После рождения они целых 8 дней не открывают глаз, а лишь слегка мигают, за что турок их и прозвал собакой, татар копек (Tartar chioppech) ¹²³; но это прирожденное свойство слабеет по мере того, как ногайцы роднятся с крымскими татарами Носы у них сплюснутые и короткие подбородки; спят съежившись и не любят видеть свет от огня. Имеют длинное туловище и короткие ноги, почему, сидя верхом, кажутся великанами, а, стоя на земле, оказываются ниже обыкновенных людей. Но ногайские князья одинаково красивы верхом и пешком, потому что родятся от прекрасных чиркашенок. Крымские татары пашут и сеют; едят обыкновенный пшеничный хлеб; ногайцы же не сеют и не жнут, но питаются полусырым мясом, преимущественно кониной, и пьют кобылье молоко или простую воду, а иногда бузу. Хотя многие из находящихся в Татарии ногайцев живут привольно, тем не менее, среди простонародья не мало таких, которые никогда не едят хлеба, а ногайцы, живущие в Скифии, не знают даже, что такое хлеб. Они прекрасно переносят голод, будучи в состоянии провести 10 и даже 12 дней без еды; за то, когда находят пищу, то сколько ни едят, никак не могут насытиться; был пример одного ногайца, который съел, в присутствии теперешнего хана, крупного, жирного барана в один присест. Крымские татары живут в поселениях и в обыкновенных домах; ногайцы же не имеют постоянных жилищ в деревнях, а живут в степи, на повозках, на коих устраивают как бы комнаты, прикрепляя к повозкам крыши из тонких прутьев, Формой напоминающие церковные купола, покрытые войлоком. Там они варят пищу, сделав наверху отверстие для дыма, а также едят и спят. Таких помещений они устраивают сколько им понадобится, и на этих повозках, запряженных волами, переезжают с места на место, в поисках за пастбищем для скота; иногда [131] телеги съезжаются в таком количестве, что представляют вид очень большого города. Не следует, однако, отрицать, что у князей и у других знатных ногайцев есть селения и дворцы. Татария почти сплошная равнина; горы тянутся лишь вдоль морского побережья. Почва черноземная и крайне плодородная, с сотнями тысяч разного скота, преимущественно лошадей, овец и волов, для которых там видны обширнейшие луга и пастбища. Пшеница и прочие хлеба произрастают в изобилии, равно как и лён, из которого татары ткут тончайшее полотно. В двух местностях выделывают очень много вина; одна называется Судак, о котором говорилось в перечислении главных городов Татарии; другая называется Бельбек (Belbech) и находится недалеко от Бахчасарая. Первая местность под турецким владычеством, вторая принадлежит хану. Вина Бельбека не столь приятны и крепки, как судакские. Там мясо, птица, рыба, молочные скопы и плоды в изобилии.

Там есть два обширных соляных озера: первое на одной оконечности Татарии, т.е. в Воспро, а другое на противоположной стороне, в Юзлеве; они обильно снабжают столовой и поваренной солью все прибрежье Черного моря и сам Константинополь; принадлежат хану.

Утверждают за верное, будто в горах близ города Крыма находится жила серебряной руды. но здесь опасаются верховной власти. Путешествовать по Татарии бывает отчасти удобно, так как употребляются тележки, сделанные из ветвей и тонких древесных прутьев, покрытые сверху циновками и войлоком; в них можно расстилать и ковры. Внутри свободно помещается небольшой тюфяк на двоих, но по турецки (alla Turcheska) могут усесться 3-е и даже 4-ро. Эти повозки весьма удобны и для здоровых и для больных; купцы кладут туда свои товары и удобные тюки, на которые садятся сами. В повозки запрягают лошадей или верблюдов, коих в Татарии очень много; но у них на спине не один горб, как у азиатских и прочих верблюдов, а два горба, представляющие как бы седельный арчак, так что на них часто и садятся, как на удобное седло. Многих верблюдов уводят в Азию для разведения их породы. Путешествовать по Татарии бывает затруднительно тем именно, что приходится останавливаться для привала под открытым небом, а часто и под дождем ¹²⁴; по дороге поселений нет или ничтожно-малые; они все сосредоточены в долинах или вдоль рек, которых всего сем, хотя и не очень больших. Так как за отсутствием гостиниц или конаков, по выражению татар, некому заботиться о нуждах путников, то всякий запасается на дорогу съестными припасами, для себя и упряжи. Если же иногда встречается татарский поселок, то путника, с полной любовью и гостеприимством, снабжают безвозмездно, чем только могут, и ему крайне редко приходится терпеть [132] обиду; действительно, татары, которые вне Татарии, как истинные дьяволы губят столько душ, на родине кажутся ангелами. Тем не менее Татария остается сущим адом, как по вышеупомянутым проклятым набегам, так и по многочисленным ворожбам, заклинаниям и колдовством. На улицах главных городов стоят фальджи (falgi) и бахчи (bachcci), как их называют, видят и предсказывают вопрошающим будущее, pecunia mediante, хорошее или дурное, гадая на книгах, на бардаках (bardacche) или крытых сосудах с водой, на костях, на стрелах. Но больше всего они прибегают к сглазу (l'affascinar con gl'occhi), называемому у них наззарлик (Nazzarlich) ¹²⁵; я был свидетелем изумительного действия оного особенно на женщин. Так, например, достаточно сказать женщине: “о! какие чудные глаза”! — и тотчас глаза у неё начинают слезиться и болеть, а затем она слепнет; или же, намекая на работу девушки, произнести: “как она хорошо работает” и немедленно руки девушки начинают дрожать, или же её палец повреждается и т.п.

Но за все учиняемые проступки и беззакония Господь Бог в течение сих последних лет стал являть великие знамения. Мы сказали выше, что татар осталось очень мало, так как многие погибли на войне. Пять лет тому назад жесточайшая чума смела сотни тысяч людей. Четыре года сряду появлялась саранча, каждый раз в большем количестве и ранее прежнего, причиняя невероятные убытки не только людям, в виде сильной дороговизны, но, кроме того, в зимнее время погибло великое множество скота по недостатку подножного корма и запасов сена; наконец, выпадали часто великие снега при сильнейших морозах.

Эта саранча или коккиркие (Cocchirchie) ¹²⁶, как называют татары и турки, в 4-ый год появилась необыкновенным и чудесным образом, т.е. не беспорядочно, как в другие годы, но виднелась в разных местах, расположенная густыми и сомкнутыми рядами, так что казалась не саранчой или просто смышленою тварью, а правильно выстроенными станами ратников, не отстающих один от другого. При передвижении каждый ряд шел за вождем, причем следующий ряд стоял неподвижно, до тех пор пока его вождь не трогался с места; в таком же порядке шли все последующие ряды, в чем я дорогою убедился лично, бросив в них несколько камней. Последствием вышеупомянутых знамений было то, что Салмаша покинул зимой Татарию, забрав семью, и, в сопровождении многих отрядов ногайцев, удалился в Ромелию к брату своему Кандемиру.Нынешним летом, по причине голода, около 30.000 татар переселились с семьями, кто морем, кто сухим путем, в туже Ромелию, причем из каждого поселения уходило то более, то менее одной или двух тысяч человек, смотря по числу жителей. [133]

По причине войн, чумы, голода и выселения, в Татарии осталось менее 20.000 поселков (Ville) и то мало населенных ¹⁰⁸. Много было замечено небесных знамений, о которых долго рассказывать; но не могу умолчать об одном из них, которое я наблюдал очень внимательно. В августе месяце, прошлого 1633 года, было два лунных затмения: одно вечером, в первую четверть луны, около двух часов ночи, длившееся более часа; другое в полнолуние, часа за полтора до рассвета. Наблюдал затмение, находясь на пути к поселению (Ville) наших христиан, но с наступлением утренней зари я его более не видел, гора заслонила от меня ход затмения. На тринадцатый день того же месяца солнце померкло около часа с половиной дня. Происходившие изменения были изумительны; я опишу их вкратце и сообразно наблюдениям, сделанным мною, с большим любопытством, в открытом поле, на обратном пути из вышеупомянутой поездки. Итак, сначала солнце появилось в виде четырехугольника, что продолжалось достаточно времени, чтобы пропеть Верую; затем оно снова приняло круглое очертание на такой же промежуток времени; после того солнце показалось опоясанным по середине черной полосой, шириной в 4 пальца, это явление длилось столько же; потом потемнела верхняя часть солнца, снизу же оно осталось освещенным; спустя еще столько же времени, солнце осветилось сверху до половины, а снизу потемнело; таковым оно осталось еще такой же промежуток времени и, наконец, стало затмеваться, как бы облекаясь со всех сторон в тонкое покрывало, так что солнце не только скрылось, но в течение полутора часа ходьбы я даже не видел и следа его местонахождения. Я сильно желал прибыть в Каффу достаточно заблаговременно, чтобы показать сие великое знамение некоторым друзьям. Богу было угодно дозволить и другим быть свидетелями явления; действительно, встретив образованных армян и евреев, я подозвал их к морскому берегу, обращенному к востоку, и спросил, могут ли они проследить, где находится солнце; они долго думали, высчитывая, который мог быть час, но напрасно; оказалось невозможным определить место его нахождения, а между прочим, даже при облачном небе, подобные вычисления не нужны, потому что всегда заметен след солнца и можно наблюдать за ходом светила ¹²⁷. Во все время затмения, т.е. добрых два часа, солнце давало земле лишь тусклое и печальное освещение. Последствием такового знамения было то, что в следующую зиму, в январе месяце, единственный сын нынешнего царя или хана Замбекгирая отправился со своим войском в Чиркасию и, пройдя в Воспро, крайний предел Татарии, лег спать во втором часу ночи с головною болью, а к полуночи неприметным образом перешел, так сказать, скоропостижно в другую жизнь. Итак, солнце затмилось навсегда, ибо [134] род Конкиз (Casa Conchis) более не испустит лучей с этой стороны, потому что сын хана умер бездетным, единственный брат хана также скончался 3 года тому назад без наследников и сам хан на то утратил всякую надежду ¹²⁸. В Татарии, прославленной столь многими султанами, остался лишь единоутробный брат хана. Да будет угодно Господу, чтобы взошло новое солнце, и загорелся новый свет et in bonum monstra convertantur.

Amen. 1634.

Николай Пименов

Ялта, 1-го августа, 1901 года.

Комментарии

1. Кн. Прем. Сол., 7, 13. “Нелестне научихся, без зависти преподаю и богатства её не сокрываю”. А. Б. Д.

2. Следовательно наш автор находился в Крыму с 1624 года, что видно и из дальнейших определенных и точных указаний на стр. 105, 116 и в самом конце.А. Б. Д.

1. Понт — (***) — пучина, море по преимуществу, величайший внутренний океан для далекой древности, сам давал свое имя странам, к нему прилегавшим, а не от них заимствовался. Никакой реки Трабизонды, именовавшейся Понтом, не существовало. Вообще в своих книжных соображениях автор не особенно счастлив. А. Б. Д.

4. Издатель с некоторым сомнением поправляет имя города Persona на Chersona, но сомневаться тут не в чем и написание имени Херсона через Persona не ошибка, а только описка; далее, стр. 122, автор называя город и приводя точно тоже изречение из жития св. Климента и сам дважды пишет — Chersona. А. Б. Д.

5. Здесь тоже скорее пропуск, чем ошибка. Дунай и по-турецки также называется Доно. Но автор пропустил между Дунаем и Днепром упомянуть отдельно Днестр, обозначив его турецкое имя Тура, точнее Турла, — переделка древней Тиры, но приписав это название тому же Дунаю. А. Б. Д.

6. Указывать приурочивание всех этих имен к современным нет надобности, они и так вполне понятны; замечу только, что и здесь и далее у нашего автора звучат южнорусские наименования, очевидно вследствие его близкого знакомства с пленными и с казаками; так он говорит Нипро, Ассов, а у его товарища, да-Лукка, находим Козлу (Козлов — вместо Гезлеве)и даже Malibasi, неузнанную переводчиком Малую-Абазу (Опис. Перекопск. татар; Зап. Од. Общ. Ист. и Др., XI, 470, 475 и голландск. перевод — De landsse der Percop. Tarters, Leyd., 1707, 8 и 3). А. Б. Д.

7. Вероятно, свободная передача пс. 92, 4-5: “Возьмут реки сотрения своя от гласов вод многих. Дивны высоты морские: дивен в высоких Господь”. А. Б. Д.

8. Пс. 103, 9, “Предел положил еси, его же не прейдут, ниже обратятся покрыть землю”. Автор указывает 103 псалом, как и в нашей библии; но в нынешней латинской это Пс. 104. Н. П.

9. Кн. Иова, 38, 11. “До сего дойдеши и не прейдеши, но в тебе сокрушатся волны твоя”. А. Б. Д.

10. Игра слов автора: negromanto — черный плащь, и negromanti — чернокнижники. Н. II.

11. Совершенно правильно рассуждая о течениях в Черном море, как увидим далее (стр. 105, прим. 47), а также о вытекании из него избытка вод, автор не представлял себе этого иначе, как происходящим под влиянием большого превышения Черного моря над соседним Средиземным, и такой высоте приписывал, как бы вершине большой горы, неспокойное состояние атмосферы над нашим морем. Почти также рассуждает Ламберти, миссионер в Колхиде, о высоте, цвете моря и особенно о раковинах церкви в Керчи (см. далее стр. 122, прим. 107); можно думать, что Ламберти, писавший после 1654 г., знал описание д'Асколи и пользовался им (Опис. Колхиды, Зап. Од. Общ. Ист. и Др., X, 217). А. Б. Д.

12. Annegrire — чернеть, помрачатся. Н. П.

13. Здесь пропуск у самого автора, в котором он должен был сказать, что указанный им остров на Днепре был местопребыванием страшных Росси, казаки тож. Где была запорожская сеч в его время, точно неизвестно: на Базавлуке, а может быть и на Хортице или Чертомлыке (Яворницкий, Истор. Запор. Казаков, I, 82 и далее; Скальковский. Ист. Новой Сечи, II, 9; Костомаров, Богд. Хмельницкий, I, 14). А. Б. Д.

14. Это описание морского боя казаков с турками хорошо показывает, как сомнительно понимается старая речь, особенно когда дело идет о вещах мало знакомых. Г. Дашкевич в дословном переводе этого места (ор. с., предисл. VII) так выражается: “если бы посчастливилось казакам, то в день битвы не воротилась бы назад ни одна галера, так как казаки пробрались до Тимона della Reale”. Но, по точному смыслу текста д'Асколи дело разве что косвенно в казачьем счастье, а в прямом смысле: в наступившей буре (и то и другое по-итальянски — fortuna); да и казаки пробрались не до какого-то неведомого и совершенно невероятного, между турок, но важного господина Тимона della Reale, а, переводя буквально, просто на просто до “руля реалы”. Слова Timon и Reala писаны с большой буквы, как и все имена существительные у д'Асколи (значение этих слов см. у Jal, Glaussaire Nautique, 748, 1438, 1453-1454). Такой буквально верный перевод еще не будет, однако, вразумителен, так как д'Асколи здесь выражается фигурально, а потому в тексте и дан, хотя и не буквальный перевод, но несколько ближе выражающий основную мысль автора. Более подробные объяснения следуют ниже, ибо этот беспримерный бой вполне того заслуживает.

На галерах рули делались весьма простого устройства: большого размера, конечно, но по существу такие же точно, как на современных морских шлюпках; таким образом, сам руль, дерево наложенное на его вершину, которым руль вращают (румпель), и рулевые (Боголюбов, Истор. корабля, I, 146; Jal, ор. с. 748; Jal, Archeologie navale; заглавная виньетка прекрасно изображает корму галеры) находились на корме. Частью поэтому, а частью и по многим иным, еще более важным причинам, на корме же, великолепно убранной резьбой, роскошными тентами, коврами и флагами, помещался на трон (буквально) сам капитан, окруженный своими главнейшими подначальными благородными и свободными рыцарями и лучшими воинами, которые составляли главную оборону галеры; тут же на корме был склад провизии, стояли крупнейшие орудия для боя и мелкие для удержания в повиновении прикованных к галерным скамьям невольников или наемников и тут же, наконец, поднимался флаг (знамя) галеры (В музее арсенала в Венеции есть превосходная большая модель галеры XVII века, с картечницами в 20 стволов, обращенными против гребцов; там же хранятся и сами картечницы от XVI века). Таким образом, на корме сосредотачивалось, оттуда исходило все управление и вся защита галеры (Jal, Gl. N. 751; Боголюбов, ор. c. I. 149-151; Елагин, Ист. Русск. Флота, примеч. 17). Из сказанного можно видеть, что корма галеры по своему значению была, отчасти, тем же, что капитанский мостик и рубка на теперешних кораблях, но еще важнее и существеннее для жизни и действия галеры, — это была её голова и сердце, её святое место. Теперь будет понятно фигуральное выражение д'Асколи — овладели рулем, — что значит, в сущности, овладели жизненным узлом галеры, её кормою, без чего нельзя овладеть рулем. Следует прибавит, что турки, особенно под влиянием всяческих ренегатов, служивших им на море, которое они сами не особенно долюбливали, заимствовали все морское устройство и все порядки на флоте, изменив лишь немногое, а это устройство было одинаково у всех народов, особенно вокруг Средиземного моря, и к тому же долгие века оставалось без существенных изменений. У турок старшая галера начальника флота, главного адмирала, называлась капитана (тоже и у венециан), отсюда и титул начальника турецких морских сил — капудан-паша (Jal, Gl. Naut. 406, 409, 410, 1241; Hammer Hist. de l'Emp. Ottom XV, 172; Hammer, Des Osmanisch. Reichs Staatsverfas. und Staats verwalt. II, 285 и далее 295). Великолепное изображение турецкого капитана, с тремя кормовыми роскошными фонарями, на картине боя при Лепанте, во дворце дожей, в Венеции в зале della Serutino. Галера второго адмирала (вице-адмирала) называлась патрона, а её командир патрона-бег (Jal, ор. с. 1345, 1545; Hammer, Des Osm. R. Staats. II, 295). Галера третьего адмирала (контр-адмирала), младшего, звалась риала, а её командир риала-бег (Hammer, Hist. X, 171,172; Jal, ор. с. , 510, 1266). У французов реала (la Reale) — галера самого короля или старшего начальника флота.

Таким образом, наиболее близкий перевод, не по букве, а по смыслу выражения д'Асколи — havendo levati sino al Timone della Reale — применяясь к порядкам современного морского дела был бы: “овладели капитанской рубкой контр-адмиральского корабля”.

Сам морской бой, о котором идет здесь речь, известен историкам весьма мало и плохо. По отчаянному мужеству, безграничной отваге и вероятной гибели большей части участников боя — казаков, он не имеет не только равного, но и сколько-нибудь подобного себе, во всей истории русских морских сражений, с нашими днями включительно. Казаки сделали неслыханное усилие, собрали более 15.000 товарищей на 300-350 челнах, такой посуде, на которой современные герои-моряки пожалуй не решились бы и Днепр переплыть; а казаки вышли на этих челнах в открытое море и там ударили на целую эскадру военных каторг падишаха, бывшую под начальством самого капудана-паши; отчаянно сражались целый день и, почти вырвав победу у турок, погибли от стихийной силы. Подвиги безвестных героев в этом изумительном бою, истинных рыцарей без страха, если и не без упрека, заслуживают не то что возможно подробного описания, но и увековечения. Второе мне недоступно, а первому я желал бы положить начало, так как все писанное доселе об этом бое очень мало точно и неопределенно. Поэтому, да позволено мне будет рассмотреть, хотя здесь это и не очень уместно, известное нам об основательно забытом, но великом бое русских людей на море.

Об этом сражении говорит довольно подробно Гаммер (Hammer, Hist. de l'Emp., IX, 63-65, — у меня нет под руками немецкого, впрочем, менее полного текста), по турецким или идущим через турок источникам. Костомаров повторил Гаммера (Богд. Хмельницкий, изд. 1884 г. I, 72-73), местами произвольно изменив его, просто по соображению, и значительно пополнив цветами красноречия, а всем этим не мало ухудшив, и кроме того соображался с выпискою турецкого источника переведенного Сенковским (Collectanea z Dziejopisow Tureckich, I, 177-181, Wazschawa, 1824). Г. Яворницкий повторил Костомарова (История Запорожск. Коз., II, 206-207). Из этого можно заключить, что о великом бое и гибели казаков в наших источниках

ничего не найдено, так как пришлось довольствоваться только турецкими. Рассказ Гаммера видимо писан со слов людей, имевших слабое представление о морском деле, почему и обстоятельства боя изложены в таком невероятном освещении, что и он сам может казаться недостоверным и даже едва ли статочным. Понятно, что несколько слов об этом бое д'Асколи, умного человека. хорошо знакомого с морем, бывшего в Крыму в те именно времена и, вероятно, слышавшего, как было дело от самих участников, значат очень много, тем более, что сказанное им имеет вид совершенной точности и достоверности, ибо по существу повторяет вполне турецкие рассказы, но только с тем оттенком, который выдумку обращает в достоверность; жаль, что он недостаточно подробен. Таким образом, слова д'Асколи дают возможность удостоверить, что этот славный бой происходил действительно, доставив не мало почестей капудану-паше и оставшись надолго памятным туркам; не даром о нем дважды упоминает, хотя и в общих чертах, Эвлия-ефенди в своем путешествии (Evliya efendi, Narrative of travel, London. 1850, I, 128 и 142).

По Гаммеру, капудан-паша с флотом, усмирив мятеж в Варне своих же янычар и матросов, тронулся на розыски казаков после 13-го сентября 1625 года (10 сильхидже 1034); в Киль-Буруне, против Очакова ему сказали, что видели казаков под берегами в числе 300 челнов, будто бы идущих в Трапезунт; капудан-паша хотел пойти за ними в след, но жители Очакова упросили его не удалятся и стать на якорь в нескольких милях, в открытом море. После шести недель такого бездельного стояния, капудан-паша решился идти к Константинополю, а на пути туда на него бросились казаки, начав описываемый бой.

Надо думать, так все и изложено в турецких источниках, хотя у Сенковского тоже турецкий источник излагает дело иначе и гораздо вероятнее: но не могу не удивиться, как могли наши историки во всем этом не заметить совершенно невероятного сплетения небылиц и молча проглотить все это баснословие.

Если поверить этому рассказу, то окажется, что казаки пробыли в море около двух месяцев, с начала сентября по конец октября; но все, что нам известно о морских казачьих походах, прямо противоречит такому невозможному показанию.

Боплан, имевший возможность хорошо знать казачьи повадки, к тому же писавший о времени весьма близком к нашему, подробно описывавший технику морских походов казаков, говорит прямо и решительно, в особо подчеркнутой и на нарочито приметном месте сделанной выноске: “заметьте, что они (казаки) отправляются (в море) только

после дня св. Иоанна (т.е. 24-го июня), чтобы возвратится самое позднее в начале августа” (Beauplan, Descr. de l'Ukranie, Rouen 1668, 58: Notez qu'ils ne partent qu'apres la S. Jean pour estre de retour an plus tard au commencement de Aoust). — Такое казачье правило неслучайно и даже не казаками выдумано или кем либо единолично, оно является последствием глубокого и исконного знания свойств Черного моря, — знания, наследованного преемственно от времен греков и римлян, дополненного опытом походов варваров и Руси, переданного казакам прибрежным населением я в особенности самими же турецкими капитанами (рейсами), по преимуществу ренегатами или христианами, как на то указывали туркам польские послы в 1602 году (Костомаров, Богд. Хм.., 56), во время споров из за усиления казачьих набегов. Знаменитый флотоводец Андрей д'Ориа говаривал, что наилучшие порты Средиземного моря июнь, июль (и порт Магон); козаки этого изречения не слышали, конечно, но свое море понимали очень хорошо, твердо зная, что и в нем надежны только те же месяцы и что с челнами, сколоченными на живую нитку, пускаться в море в иную пору года, а особенно в осенние равноденственные бури, уже не отвага, а простое безумие. Как же после этого возможно поверить турецкому рассказу, по которому казаки будто бы вышли в море только в начале сентября и пробыли там, вместо обычного одного месяца, почти два самых бурных осенних — Правда, у г. Яворницкого (ор. с, I, 456, II, 203) говорится, будто казаки для морских походов выбирали осеннее время (без источника), чему указаны и примеры: в 1621 году в августе Богдан Хмельницкий ходил под Константинополь и будто бы еще позже, в том же году, делались казачьи походы, во время которых взятые в плен казаки были приведены к падишаху под Исакчу. Но все это простое недоразумение, очевидное из того, что пленные казаки были уже в Исакче около середины июня нашего стиля (Hammer, ор. с. VIII, 275-276), а стало быть и эти походы были, как и следует, еще раньше, а Хмельницкий едва ли мог быть в этом году в походе, находясь в плену после поражения под Цецорой в 1620 г. (Костомаров, ор. с, I, 70). У того же автора о походе 1625 года говорится (ор. с. 205), повторяя Костомарова (ор. с, I, 71), что даже и в октябре казаки появились вторично под Константинополем; но это тоже ошибка, с ссылками на Смирнова, ничего такого не говорящего; здесь спутаны события 1624 года, с неверными описаниями, которые г. Яворницкий повторил, как новые, на стр. 206 под 1625 годом, а поход в октябре указал и вовсе без источников. У Гаммера тоже есть указание на взятие Синопа казаками в конце октября, но великий визирь долго скрывал это от падишаха и, наконец, когда все узналось в удобную минуту, был казнен — 17-го октября; очевидно, что первое показание неверно.

В разбираемом походе дело не только в необычайном времени: оказывается, что казаки, будучи в исключительно больших силах, вдвое, второе превышавших обыкновенные (80-100 чаек, см. Beauplan, ор. с. 57), выйдя в море и пробыв там более двух месяцев, за это время нигде и не в чем себя не проявили, так что об этом никто и ничего не говорит, по отношению к 1625 году, хотя всегда где-нибудь да отмечены казацкие набеги, даже и небольшие. Конечно, истребление турок, опустошение их берегов было у казаков не последним делом; но все же нельзя не признать, что главным казачьим двигателем была нажива, добыча. Как же могло случится, что в течение двух месяцев такое огромное воинство ничего не разграбило и даже неизвестно где пребывало? А не должно забывать, что казаки с собою брали всяких припасов весьма мало, по неимению для того места, и если они никуда не показывались, то чем же два месяца кормились 15.000 человек, да и где они могли так бесследно прятаться, чтобы их никто не заметил в течение такого долгого времени? Если только допустить, что у этих храбрецов явилась мысль, неизвестно для чего скрываться. Турецкий рассказчик обо всем этом молчит, хотя знает даже и такое, чего, казалось бы, никак не увидишь из Очакова, а именно, куда пошли чайки — будто бы к Трапезунту.

Вообще все морские казачьи походы были делом высокоотважным; но они не были безумною нелепостью, что доказывается и их частыми, даже чрезвычайными успехами, возможными только при вполне благоприятном состоянии моря и чрезвычайной быстроте и неожиданности походов: в три, четыре дня чайки уже достигали дальнего края Анатолии (Beauplan, ор. с. 58), разносили, что было возможно, и с такою же быстротою спешили назад, чтобы не дать много времени туркам приготовить им встречу на обратном пути. Натиск и быстрота сказаны Суворовым, но не им выдуманы; они-то и лежали в основе всех казачьих морских походов, давая казакам главное орудие победы — неожиданность нападения.

Не менее сомнительно утверждение турецких источников о том, что капудан-паша, по просьбе жителей, ничем не объяснимой, простоял в бездействии шесть недель; и не только необъяснимо, но уже и просто невозможно, чтобы он все это время простоял в открытом море; в осеннее время никто этого не сможет сделать. Капудан-паша остался под Очаковом именно потому, что решил ждать возвращения казаков, так как гоняться за ними было тоже, что искать ветра в поле; так именно и рассказывает источник Сенковского.

Всем этим действиям Гаммер дает время их исполнения не только в годах, но даже и в числах месяца; но насколько можно доверять

такой мелочной точности, можно судить по следующему примеру в нашем же случае. На стр. 63-65 (т. IX) он замечает, что капудан-паша 13-го сентября пошел из Варны к Очакову, заходя по пути во все порты; в Очаков он пробыл шесть недель, потом, идя обратно, вступил в бой с казаками, после которого, значит никак не ранее начала ноября, возвращаясь в Константинополь, был застигнут бурей и потерял четыре судна. На следующей 66 странице он же указывает, что эта самая буря была 2-го сентября (12-го нов, стиля), а следовательно предшествовавший ей бой с казаками был не позже конца августа, В Черном море выработалось искони общее правило, которого держались все и всегда — быть в море только летнюю часть года; турки, заимствовав у греков, это выражали говоря: от Хедерлеза (св. Георгия 23-го апреля) до Хасима (св. Дмитрия 26-го октября). Об этом правиле говорит близкий по времени Шарден (Voyage en Perse, ed. 1811, I, 121). Но и оно касалось только больших судов, а не казачьих челнов. И поныне матросы в Турции нанимаются, на Черном море, от Хедерлеза до Кассима.

Мало того, что время года сомнительно, но и самый год битвы не более точен. Указав, на 63 стр., что он был в 1625 году, Гаммер на стр. 65 и 66 говорит, что на следующий год, значит, в 1626, была жестокая чума, Египет прислал только половину дани, назначались общественные молитвы об избавлении от чумы и об успешности осады Багдада; но все это, по донесениям того же Роэ и венецианским реляциям, произошло не в 1626, а в 1625 году, и следовательно сражение было в 1624 г.

По словам Евлия-ефенди (Travels, 1,142), в 1625 г. (1035) капитан-пашой был уже Гасан-паша, строивший замки на Днепре, а не Реджеб; значит, и по этому показанию сражение было в 1624 году.

Спутанность и малая точность турецких источников мне кажется достаточно установленной; но она видна еще и из других соображений, по которым также числа, месяцы, и сам год битвы оказываются иными; д'Асколи достаточно точный в своих хронологических показаниях, как увидим далее, говорит, что это сражение было “десять лет тому назад”, т.е. в 1624, а не в 1625 году. Конечно, он мог обмолвиться или ошибиться, но видимости все в его пользу и не только вышеуказанные недоразумения турецких источников, но и сами казачьи дела на Украине в особенности.

В Малороссии 1625 год был вовсе не таков, чтобы там в то время нашлось около 15.000 лучших, храбрейших, свободных казаков, готовых и могших идти позднею осенью искать добычи и славы в отважном заморском походе. С июля 1625 года тридцати тысячное польское войско тронулось на Украину для усмирения и наказания казаков. Частью в переговорах, а частью в мелких стычках прошло все лето; сам гетман казачий, Жмайло, был все время в Запорогах, а в октябре стоял перед польскими войсками с самыми видными казачьими полковниками (Дорошенко, Олифер), когда казаки были разбиты у Курюкова озера. Едва ли в такой год впору было думать о морских походах, из за которых по преимуществу шла польская гроза, а казаки признавались своевольными бунтовщиками; эти походы Польша обязалась прекратить еще по Хотинскому миру 1621 года, для чего и принимала всяческие меры, побуждаемая настояниями турок (Яворницкий, ор. с, ІІ, 210 и далее). Вероятность такого соображения подтверждается документально, как мне кажется: посланный киевским митрополитом луцкий епископ говорил в Москве, в начале февраля 1625 года, что весною запорожцы собираются идти морем на турок (Соловьев, Ист. Р. 3-е изд., X, 88), а воевода из Путивля доносил, что на Запорожье собралось было до 30.000 казаков около какого-то темного проходимца, будто бы турецкого царька Александра Ахии (Ягя, будто бы брат падишаха Ахмета, сравн. Hammer VIII, 235), но узнав, что гетман Конецпольский с польским войском идет к Киеву, разошлось, чтобы собираться по городам для сопротивления полякам, а 1-го сентября оттуда уехал и Ахия, объявившийся потом через Киев в том же Путивле (Соловьев, ор. с, X, 94; Яворницкий, ор. с. II, 208-209). Кажется, отсюда ясно, что в 1625 году никакого казачьего похода в море с Днепра не предпринималось, именно вследствие нашествия поляков на Украину. За такое объяснение, а не против него (Яворницкий ор. с. II, 206-207) говорит и рассказ казачьего полковника Алексея Шафрана, который ходил с донскими и запорожскими казаками, будучи их старшиной, к Трапезунту в этом самом 1625 году. Г. Яворницкий видит в его словах как бы указание на тот же поход, который закончился нашим боем; но поход ІІІафрана, без сомнения, был совсем иной, маленький, вышедший вовсе не с Днепра, как наш, а с Дона, где “старшиной” (одно это название говорит за себя) и мог быть неизвестный Шафран; и, конечно, это не была та армада, о которой мы говорим, иначе тот же Шафран не преминул-бы на то указать, на её поражение в особенности, да и никак не мог бы Шафран, если он спасся после боя, успеть до конца того же года проделать все свои похождения от устьев Дуная на Дон, к Киеву и, наконец, взятый за стражу к Москве на допрос, если бы он участвовал в самом конце октября или начале ноября в нашем бое у устьев Дуная. Набег Шафрана был просто обычный донских казаков, проделываемый ими ежегодно на 20-30 стругах, имея около 1.000 человек; именно донцы особенно излюбили места под Трапезунтом и Синопом (Соловьев, ор. с, IX, 249, 252, 255, 257, 258, 261, 268, считая набеги только с 1622 по 1634 год; даже как нечто особенно редкое отмечено, что в 1632 году в море не ходили). В Анатолии донцы бывали так часто, что местное население хорошо умело отличать их от запорожцев”.

Вообще сведенья о происшествиях этих лет в Крыму и на Черном море очень сбивчивы и ошибочны, а известия д'Асколи значительно, как увидим еще и далее, их исправляют и дополняют; полагая, что и в вопросе о битве казаков с турецким флотом его показание верно, мне кажется возможным такое соглашение противоречий, впредь до нахождения каких-либо новых источников. В основу этих соображений можно положить, что сражение было в 1624, а не в 1625 году, как говорит Гаммер, и к тому же происходило в конце лета, а не позднею осенью. Если так, то в 1624 году, как точно известно, казаки сделали успешный и крайне дерзкий набег в самый Босфор, простояв в нем, на виду у Царьграда, целые сутки (Hammer, ор. с, IX, 54: Смирнов, Крымск. ханство, 493; Яворницкий, ор. с, II, 205). Этот отважный набег, однако, удался только потому, что вся турецкая эскадра, вместе с кануданом-пашою, была в Каффе, занимаясь неудачной попыткой смены одного хана другим, о чем без сомнения знали казаки от своих многочисленных языков и всякого рода перебежчиков, а потому и решились предпринять поход именно к Царьграду; в тоже время другой отряд казаков весьма успешно действовал против турок в самом Крыму, призванный туда сменяемым ханом. Точное время назначения нового хана неизвестно (Смирнов, ор. с, 482, говоря именно об этом назначении, называет конец мая 1628 года; но тут очевидная описка, и эти число и год скорее относятся к третьему назначению Джаны-бек-Герая, да и то едва ли, о чем еще будет случай сказать далее); но дела его с самого начала пошли плохо и на помощь ему турки вынуждены были послать капудана-пашу Реджеба (был капуданом-пашою по Гамееру с 1623 по 1627 г. или по 1625 по Евлию — он был женат на сестре Мурада IV, Hammer, ор. с, IX, 41, 81, 83), со всею эскадрой галер, отплывший из Константинополя 6-го мая (Hammer, ор. с., IX, 41). Сколько времени пробыла эскадра в Каффе, точно неизвестно; г. Смирнов считает, что около двух месяцев (ор. с, 485), также и Гаммер (ор. с. 51); но это время, вероятно, относится вообще к войне с татарами, а не к одному пребыванию капудана-паши в Каффе (Hammer, ор. с, IX, 51), потому что уже 10-го июля (20 нов. ст.) венецианское донесение говорит о крымских делах, как о конченных (Hammer, ор. с, IX, 54, прим. I); следовательно можно думать, что уже ранее того на две-три недели флот был свободен и отправился в Константинополь, но не получил разрешения войти в пролив и проплавал еще полтора месяца в Черном море (Смирнов, ор. с, 490). Что именно и где он делал в это время, неизвестно; но всего вероятнее, что флот послали следить за ожидаемым, по времени года, выходом казаков в море, о больших сборах которых не могли не знать турки столь-де хорошо, как о них самих знали казаки (см. Beauplan, ор. с. 58, о сведениях турок). С указанною целью флот пошел к Очакову, где и узнал о проходе казаков, распустивших ложный слух о том, что идут к Трапезунту, а на самом деле, как мы теперь знаем, они пошли в Босфор, где и были 11-го июля (21 нового ст. — Hammer, ор. с. IX, 54), вероятно в то самое время, когда флот подходил к Очакову. В проливе появилось всего 150 чаек в первый раз, но через несколько дней они вновь показались, и в гораздо большем числе (Hammer, ор. с. IX, 56). Насколько спутаны турецкие источники, видно из того, что даже такое резко заметное и едва вероятное событие по переводу Сенковского (Collect. I, 177) произошло 7-го октября 1624 года; будто бы возвращаясь из пролива Царьградского, со славой и большой добычей, казаки, конечно, уже знали, что турецкий флот стережет их у Очакова, а потому и зашли на время скрыться в дунайских плавнях и камышах, — места столь им знакомы и любезны. Отсюда они следили за флотом, здесь же, вероятно, были усилены отдельными партиями, в особенности тех казаков, которые были в Крыму. Выжидая в плавнях, казаки опозднились значительно, быть может до половины августа, но, сберегая добычу и себя самих, сидели смирно, никому не показываясь на глаза, в самых глухих протоках Дуная, пока наконец не приметили эскадру возвращающуюся мимо них в беспорядочном и расстроенном виде, как увидим далее; тогда казаки не стерпели и неожиданно ударили на турок. Вот возможное и логическое объяснение противоречий, но само собою разумеется, что приведенных выше доказательств еще недостаточно.

Теперь можно описать и сам ход морского сражения. Оно произошло против Кара-Ирмана (Кара-Хирман, Hammer, ор. е., IX, 65; Кара-арман в перипле моря у д'Асколи; Senkowsk. Collect., I, 178-181) в 7-8 лье от берега; Гаммер несколькими строками выше ведет счет милями>; вероятно, и тут надо понимать те же турецкие мили, и тогда это будет около 10 верст от берега ; галерам не было никакого повода идти далеко от берега, верстах в 30-40, как выходит, если считать здесь меру в французских лье или морских милях. По источн. Сенковского, турецкий флот шел близ самого берега, не теряя его из вида, что и должно быть верно, так как он занимался поисками казаков. Кара-Ирман находится у самой южной оконечности дунайской дельты и представляет прекраснейшее место для нечаянного нападения челнами, спрятавшимися в камышах дельты; сам по себе это высокий берег, ограничивающий дельту с юга; на нем, вдали от моря, есть довольно большое селение, Подходя к этому месту, флот, вероятно, шел очень медленно, к тому же растянулся и расстроился, по безветрию и усталости гребцов, так что из 43 галер, бывших у Реджеба-паши, только 21 оказались в решительную минуту под руками. Казаки все это видели и, по своему обыкновению, подошли как можно ближе, чтобы не будучи примеченными начать бой неожиданно; но это не совсем удалось и флот встретил их в готовности. Казаки, пользуясь совершенной тишиной моря, бросились на рассыпанные галеры, так что на каждую пришлось по десяти и даже по двадцати и более челнов, из которых казаки лезли на абордаж с отчаянным мужеством. Можно думать, что все три адмиральские галеры: капитана, патрона и риала были в этом деле. Самый ожесточенный бой велся на капитане, которую казаки узнали по трем кормовым фонарям, где они достигли до большой мачты, как говорит Гаммер (ор. с. 64 или его источник); но в военно-морском смысле это ничего не поясняет и добраться до большой мачты не особенно много значит; можно бы думать, что именно здесь произошло сказанное об этом деле у д'Асколи, но им названа реала; всего точнее рассказ источника Сенковского, по которому капитана была вооружена пушками только с кормы, а казаки бросились на нее с носу, завалив своими трупами все пространство до средней мачты. От капитаны казаков удалось отразить с большим трудом, действуя кормовыми орудиями, выстрелы которых топили челны, а в особенности очищая палубу своей же галеры, не различая гребцов-невольников от казаков. Галера арсенального киайи Меми-бега тоже едва не была взята. Киайя — ближайший помощник капудана-паши, нечто в роде генерал-лейтенанта, вице-адмирала, см. Hammer, ор. с. IX, 40; из чего я и заключаю, что его галера была патрона; впрочем, Гаммер в другом своем сочинении, Des Osman. Reichs Staatsverfas., 286, 287 и 295, говорит, что Киайя, следующее лицо за капудан-пашою, ведает арсеналом, а вице-адмирал называется иначе, капудан-бег; но если так, то зачем Киайя был в море, командуя частью флота в нашем сражении и упоминаемый всеми источниками вслед за капуданом-пашою. Наконец, и риала, галера третьего адмирала, Пиале, должна была выдержать жестокий бой, вероятно, именно к ней и относится показание д'Асколи о том, что казаки пробрались до её руля, т.е. захватили корму реалы. Костомаров (ор. с, I, 72) адмиральскую галеру называет баштарда, основываясь на общих указаниях того же Гаммера (Des osm. Reihs 284); но это название едва ли верно для всех времен; этим именем (bastarda, batarde, batardella) называлась всякая галера, но особой конструкции, с широкой впалой посредине кормой; такие галеры лучше держались в море и ходили под парусами, чем узкие (Senziles, Subtiles), а потому и вошли в общее употребление с XVI века (Jal, Gl, Naut., 263, 268, 735, 752, 755). Роэ замечает, что бой был кровавый, и в нем погибло очень много янычар; янычары и джебеджи, неизвестно в каком, но вероятно в большом количестве, были на эскадре, как боевая сила против казаков; их было настолько много, что в Варне они произвели бунт, с трудом подавленный, перед самым отплытием в Очаков. По источнику Сенковского только 9 галер были с янычарами. Обыкновенно на галере бывало около: гребцов-невольников 150-200; свободных матросов 30-40; янычар и пушкарей 40-60. Об этом бое попалась мне еще заметка, очень короткая и неизвестно по каким источникам составленная, но не по одному Гаммеру (Du Sein, Hist. de la marine, II, 35). Сражение будто бы происходило 14 июня, 1626 г., что явно невозможно, и кончилось победой, после ожесточенного шести часового боя; половина флотилии была захвачена турками. Больших подробностей о ходе боя неизвестно; можно лишь заметить для ясности дела, что мужество казаков и нечаянность их нападения имели огромное значение, но не меньше имело также и то обстоятельство, что невольники, большею частью те же казаки, как только начинался абордаж галеры, бросали весла, переставали грести и тем лишали галеры возможности управляться и двигаться; так и было на капитане, да вероятно и на других, по словам источн. Сенковского. Отсюда будет понятно пояснение всех, что, не поднимись свежий ветер, победа досталась бы казакам. На веслах галеры двигаться не могли, а ветер давал им возможность поставить паруса, от чего у них получалась такая скорость хода, при которой они не только могли уходить от казаков, но и топить их челны просто своим ходом. Г. Яворницкий говорит, что победе помешал “противный ветер, подувший казакам в глаза” (ор. с, 206); но дело совсем не в том, откуда подул ветер, да и казачьи глаза отвыкли бояться чего либо, не то что ветра. Костомаров правильно понял источники и рассказал значение этого обстоятельства. По-видимому, этот свежий ветер перешел к вечеру или ночью в настоящую бурю, как говорит д'Асколи и говорит верно, потому что и по турецким источникам в течение целого боя едва удалось истребить 70 челнов, а на другой день насчитывали взятых 172. Когда же и как их взяли? Наиболее вероятно предположить, что флот в следующий день или дни подобрал, как трофеи, брошенные челны: те, на которых было перебито много казаков или поврежденные выстрелами, были покидаемы самими казаками, пересаживавшимися на более целые; выбравшиеся на берег бросали там челны; многие переворачивались в бурю, что не мешало им плавать пустыми и тоже быть выброшенными на берег; все это было подобрано галерами на другой день по берегам. Отсюда же можно заключить, что буря продолжалась недолго и была не особенно сильна, но имела направление в берег, а не в открытое море. Такое объяснение необходимо допустить, судя по числу пленных, которых оказалось всего 786 человек, а это далеко меньше, чем можно было бы ожидать по счету взятых челнов — 172. Всего было в бою 300-350 челнов, по турецким источникам; более 300 — по д'Асколи; а по заметке английского посла в Турции, Роэ (Th. Roe) тоже 350 (Hammer, op. с, IX, 64 и примеч.). Полагают, что на челнах было около 15.000 казаков; но эта цифра определяется только соображением, считая, что на каждой чайке обыкновенно бывало около 50 человек; прямого показания о числа казаков не имеется. Из расчета уничтоженных и взятых челнов, если ему верить, видно, что так или иначе могло уцелеть не более: 300-(70+172)=58. Источник Сенковского (ор. с. I, 181) говорит, что уцелело едва 30 чаек и что они пристали к берегу, а казаки спаслись бегством; но это мало вероятные числа и соображения самого автора. Вообще список казачьих потерь одно из многих сомнительных мест всей этой реляции, написанной турками, у которых обычны самые нелепые преувеличения, как только дело доходит до русских проклятников. Тот же Гаммер об этом деле приводит, как сказано, заметку английского посла, который указывает, что было потоплено только 30 чаек и взято то же самое число пленных, которые и были сняты с потопленных челнов, и этим дает возможность думать, что остальные спаслись; д'Асколи тоже говорит: потопили несколько (ne soffondarno aleune), а едва ли он мог не знать, если бы погибли все или почти все. Сколько бы ни ушло челнов из под выстрелов, но вполне возможно, что и на оставшихся немногие добрались до берега; да и то легко могли погибнуть в дунайских плавнях или, еще более, в степях Буджака и Дикого поля, когда тщились сухим путем пробраться в Сеч. Неневозможно, однако, что спаслось немало, и выждав несколько, на уцелевших челнах пробралось домой. Как бы то ни было, потери были громадны и может именно потому и не находим сведений об этом деле в южнорусских источниках.

Уцелевший клочок казачьей думы:

По синьому морю хвиля грає,

Козацький корабличек разбиває,

Гей, козацький корабличек разбиває,

Сорок тисяч війска витопляє;

Гей, сорок тисяч війска щей чотире.

быть может след этого страшного, беспримерного боя (Антонович и Драгоманов. Историч. песни малорусск. нар., I, 269). А. Б. Д.

15. Юзлеве или Гезлеве, турецкое название теперешней Евпатории;значение этого слова неясно и толкуется многообразно (см. Кондараки, Универс, опис. Кр., XIV, 25). Из турецкого названия города издавна сделана совершенно русская форма Кизлов, и даже Козлов. А. Б. Д.

16. Каразио-Карасу-базар. Четыре года тому назад — значит в 1630 году, но надо думать, что это не столько ошибка, как описка, и кажется дело скорее относится к 1629 году, когда взятие и разграбление Карасу-базара (и Мангупа,о чем далее) известно из других источников. Впрочем, это был набег донских, а не запорожских казаков (Смирнов, ор. с., 496; Джаны-бек-Гирай жалуется на разорение одного Карасу в Москву в грамоте от августа 1629 года; Соловьев, ор. с., IX, 255-256, но год не ясен). Едва-ли вероятно, чтобы в следующем году набег был повторен, хотя бы и запорожцами, на те же города — добыча слишком мала в разоренном месте; да и д'Асколи не преминул бы указать на двойной набег. А. Б. Д.

17. Эта казачья победа, очень определенно описанная, приходится, по словам д'Асколи, на 1631 год, а в этом году, кажется, нет указаний у наших историков на что-либо подобное, кроме совершенно общего замечания (Соловьев, ор. с, X, 97), может быть даже и не к этому году относящегося. Значит, надо прибавить этот морской поход к списку удачных; невидно только, откуда были казаки, с Дона или Днепра. А. Б. Д.

18. Фрагаты — Fragate — д'Асколи совсем не то значили, что превосходные трехмачтовые большие суда в близких и современных нам военных флотах Тогдашний фрегат (Jal, Archeologie navale, I, 10, 318, особенно 458-460) — маленькое суденко, не палубное (отсюда и его название от aphracta), с одним латинским парусом, 8-10 веслами, быстроходное и поворотливое, несколько большое, но довольно схожее с теперешними турецкими кочермами; во всяком случае, это судно морское и высокой морской техники в очертаниях и способах постройки. Казачьи челны разве только величиной могут сравниваться с фрегатами, да и то были длиннее; это грубо-топорная посуда, речной техники, строенная на авось, еще более технически невежественными, чем мужественными, серыми мужиками-топорниками: прямой скверный парусишко, почти никогда не подымавшийся, 20-30 весел, вместо руля потеси, в основе дуплянка без киля, совершенно неспособная под парусом идти близко к ветру, державшаяся на воде при волнении только с помощью камыша, — вот чем были челны, на которых могли выходить в море отчаянные люди, да и то лишь в тихие летние месяцы. Само название чайки производят от турецкого “каик, чаик”, будто бы круглая лодка (см. напр. Яворницкий, ор. с. I, 454), но это по-видимому недоразумение; к тому же эти два слова определяли два крайне различных судна; скорее название челна заимствовано от чайки-птицы, имя которой не турецкое. Но, если и в самом деле было заимствовано слово, то самая вещ не имела никакого подобия. Турецкое “Саик-Saek” было тяжелое, довольно значительное и во всяком случае морское судно, с палубами и каютами, даже с двумя мачтами (см. Chardin, I, 111-117 и особенно Jal, Archeol. navale, I, 461) и 4-мя парусами, не имевшее весел, главным образом служившее для перевозки купеческих грузов. Его изображение легко видеть на многих картах Черного моря XVII и XVIII веков. Каик совсем иное дело — это маленькая лодка, исключительно весельная, валкая, узкая и быстроходная. Ни то, ни другое никакого, даже и отдаленного подобия не имеют с круглой лодкой. Крюйс уподобляет казачьи челны фелюгам или баркалонгам, и это верно, но понимаемое в самом общем смысле, конечно, и с указанным выше отличием морского от невежественного речного строения (относительно фелюги и баркалонги см. Jal, Arch. nav. I, 460). А. Б Д.

19. Перевод буквально верен, но сам д'Асколи ошибается. От соломы проку было бы немного и казаки подвязывали к бокам челнов, во всю их длину, толстые, с бочонок, пучки камыша. Боплан (ор. с, 55-57) дает большие подробности построения челнов и даже с рисунком.

Приспособление камыша для придания лодке плавучести не казачье изобретение; оно, без сомнения, существовало на заре человеческого плавания и, во всяком случае, искони употреблялось по берегам Черного моря. Эвлия-ефенди плыл из Гонии на грубых лодках с таким приспособлением, имевших большое сходство с казачьими челнами (Travels, III, 52; в примечании к переводу, помещенному в 3. О. Общ., IX, 167, даны Бруном хорошие подробности о давности подобных судов на Черном море). А. Б. Д.

20. Считая от 1634 года, все эти показания д'Асколи совершенно верны. Осман II (1618-1622) в 1621 году лично находился с войсками, осаждавшими польско-казацкие станы под Хотыном. Турки потерпели там неудачу всего похода, главным образом благодаря распоряжениям гетмана Ходкевича и помощи казаков. Владислав тоже там находился, но принимал самое малое участие, будучи молодым, 26 лет, королевичем; все время войны он пролежал больным. А. Б. Д.

20. В этом году, т.е. в 1634, действительно при Мурате IV (1634-1640) заключен мир с Польшей в октябре; по этому миру Польша вновь обязывалась прекратить казачьи набеги (Hammer, ор. с, IX, 355-356); но неисполнимость этого обязательства прекрасно понималась тогда же, чему даже д'Асколи указывает и причины, как нельзя более основательные, обнаруживая большое понимание взаимных отношений заинтересованных сторон. А. Б. Д.

22. В общем, все то немногое, что сказано д'Асколи о походах казаков и будет им приведено еще далее, есть блестящий панегирик мужественному проявлению казацкой силы в те тяжелые времена рабства. Панегирик тем более ценный, что он идет от образованного и умного человека, по своему положению вовсе несклонного поблажать варварам-схизматикам. А. Б. Д.

23. Ложные выходы из Черного моря и в наших лоциях известны под именем “фальшивых”; один из них на анатолийском берегу, у мыса и местечка Шили или Кили, другой на румелийской стороне у озера Деркос и мыса Кара-бурну (Лоц. Черн. моря, изд. 1892 г., 36). Эти места таковы, что действительно дают представление с моря очень похожее на настоящий пролив. Теперь это все хорошо обставлено огнями и знаками, но во дни д'Асколи грозило морякам очень большими опасностями. А. Б. Д.

24. Киели-Килия в северном устье Дуная, видимо бывшая тогда большим отпускным портом для Буджака. А. Б. Д.

25. Греческое название белуги (а не осетра)(***) до сих пор употребительно и известно по всем берегам Черного моря. Да-Лукка пользуется тем же названием (Опис. Пер. татар, 3. 0. Общ., XI, 477, а гол. пер. стр. 3). Ламберти то же название, очевидно по ошибке, прилагает к кускам вяленой рыбы — балыку. Лов белуги, часто очень обильный, производится теперь не только в Воспро (Керчи) и Каффе (Феодосии), но и гораздо западнее, по всем берегам Крыма. Замечательно, что по южному берегу Крыма эту рыбу стали ловить только после Крымской войны, а ранее совсем не знали, вероятно потому что не умели взяться за её лов. А. Б. Д.

26. В тексте — nel Danubio in Asach o Tana, но нет сомнения, что это описка или опечатка, а потому прочтено и переведено — nel Tanai, т.е. на Дону. Н. П.

27. Очевидно, что у д'Асколи дело идет о приготовлении балыка, который он и называет мидиэ — Midie; но подобное название теперь неизвестно ни в итальянском, ни в местных языках, греческом и татарском. Pastaria (***), греческое наименование всего солимого и заготовляемого в прок. Medola — сердцевина; автор, конечно, имеет в виду нашу вязигу. Tarantello — брюшная часть всякой рыбы, — то что мы теперь зовем тёшкой я что приготовлялось также и тогда. А. Б. Д.

28. Здесь под именем скифской Татарии д'4сколи понимает, надо думать, все пространство, прилегающее к восточному берегу Азовского моря, между Кубанью и Доном. А. Б. Д.

29. Тумнех — Tumnech есть, конечно, наш Темрюк, что хорошо определяется изобилием приготовляемой там икры, особенно в соседнем с ним Ачуеве. На стр. 24 автор говорит, по-видимому, о том же городе и называет его ближе к теперешнему имени Кумрук — Cumruch, а на стр. 25 еще ближе — Тумрук — Tumruch. Я думаю, о нем же говорят Интериано (Della vita di Zychi, в Del. Nav. et Viag., 1608, II, 196), называя Cromuc, и Барбаро (Viaggi, 1543, 16-17), называя Chremuch. Брун однако, сомневался и не знал, куда отнести это место (Черноморье, Восточн. бер. II, 234). Возможно, что здесь смешаны два названия — Темрюк и Кумыки, жившие тогда по Тереку. А. Б. Д.

30. Трудно поддающийся приурочению город, о котором будет сказано подробнее в объяснении к его названию в 35 примечании к периплу д'Асколи вообще. А. Б. Д.

31. Carraggio — харач, дань, подушный оклад христиан в мусульманских странах. А. Б. Д.

32. Assauv — Ассаув, просто русская форма — Азов турецкого Азак. А.Б. Д.

33. Стоимость разных предметов, которую часто находим в показаниях старых авторов, имеет очень большое значение, служа для определения, хотя и довольно поверхностного, но часто достаточного, экономического положения страны в данное время. В подобных случаях немалую трудность составляет определение значения денежной единицы; а в особенности мудрено сколько-нибудь близко указать истинную стоимость таких денежных единиц по сравнению с привычным нам современным денежным счетом. У д'Асколи, не только здесь, но и далее (стр. 115), есть указания стоимости разных предметов; его товарищ да-Лука тоже дал кое что. Поэтому мне кажется небесполезным выяснить отношение этих стоимостей к нашим.

Если взяться за определение бесчисленного разнообразия тогдашних денег с безусловною точностью, принимая в соображения вес, пробу металлов, законные и незаконные подделки, бесчисленные и разнообразные чеканы, курсы, торговые и народные привычки, то придется забраться в такие нумизматические и исторические дебри, из которых не удастся выбраться даже с помощью нескольких томов, столь же неудобоваримых, как и мало доказательных. Решение того же вопроса с приближением, но достаточным для практических соображений, сделать не трудно, и пределы возможных ошибок будут очень незначительны, по сравнению с условностью и гадательностью главной части подобных вопросов — покупной силой монеты сравнительно с настоящим временем; эта важнейшая сторона дела, при навыке к событиям рассматриваемого времени, тоже познается с достаточным приближением, но едва ли чем может доказываться.

В Крыму, около времени нашего автора, была в обращении всяческая монета, впрочем, в весьма ограниченном количестве, что, вместе с бедностью страны и скверностью своей монеты, давая ход всякой иностранной, ценившейся чрезвычайно высоко, делало необычайную дороговизну денег. Золотая монета попадалась преимущественно венецианская, ее и до сих пор сравнительно часто находят в кладах и раскопках; частью встречалась голландская и венгерская; серебряная крупная, всех стран и названий; мелкая разменная, преимущественно русская и своя, серебро медная. Главною единицей была крупная серебряная, по которой и велись все крупные счеты; практически всех её представителей можно считать равноценными, так как жизнь не делала и не могла делать тонкой разницы, доступной пониманию лиц, очень искусившихся в монетном деле. Пиастры, реалы, талеры (ефимки — по-русски), экю, гроссы — все это имело одно значение и цену, которую тогда у нас в Москве определяли около 50 тогдашних копеек или 2 ефимки на рубль (Соловьев, ор. с, IX, 170, 223; около 1618-35 годов в Москве ефимок покупали по 16, а золотой по 30 алтын). Позже, к 1654 году, ефимок уже стоил 64 копейки (Савваитов, Русск. денежн. счет XVI-XVII век., 3. Арх. Общ. XI, 613; Schubert, Mon. Russes, 17, 29; Chodoir, Apercu sur les mon. R. I, 77, 78, 83; Заблоцкий, О ценност. в древн. Руси, 63, 67).

Золотые дукат, цехин или червонец можно также практически считать близко одинаковыми и равными полутора — двум ефимкам, реалам (Hammer, ор. с, IX, 83 примеч.).

Как видно будет далее, крымских аспров (хороших) или турецких (ахчэ — тоже), д'Асколи считает по 80 на реал (ср. Hammer, IX, 83, 28, VIII, 48); наших копеек (новгородок) на тот же реал по 60; надо думать, столько же польских грошей, копа которых будет тот же ефимок.

Из всего этого с достаточной приблизительностью можно сказать, что:

1 золотой (цехин, дукат, червонец) ценился в 1,33-2,5 реала, в 120-160 аспров, в 75-120 копеек.

1 серебряный (реал, пиастр, ефимок, гросс) — в 80 аспров, в 50-64 копейки.

1 аспр — в 0,75 копейки, в 0,5 стивера голландского, в 0,5 су французского.

Аспр, как и турецкое ахчэ, употреблялись также в значении денег вообще, как слова производные от белого; в этом смысле аспр употреблялся еще и во время завоевания Крыма русскими и известен у приазовских греков. Хартахай, Ист. судьбы кр. татар. Вестн. Евр. 1866, июнь, 223).

Из этих соображений и показаний миссионеров получаем, что около половины XVII века в Крыму были такие цены:

Попытки сколько-нибудь строго установить тогдашнюю покупную силу денежных единиц, по сравнению с настоящим временем, едва ли могут привести к решительным и окончательным выводам, тем более, что это значение денег даже на наших глазах изменяется чрезвычайно (Ключевский, Русский рубль, Чт. Общ. Ист. и Др. 1884 г., февр. — март). Но, имея много примеров в роде указанных выше, мне кажется возможным на глаз определить это отношение ближе, чем-то позволяют данные научного метода, в основе которого, однако, лежат неведомые силы и предположения. По таким приблизительным соображениям мне кажется, что тогда деньги в Крыму были раз в 30 дороже, чем теперь. А. Б. Д.

34. Без сомнения, наш автор слышал о попытке Селима II (1566-1574) прорыть канал между Волгой и Доном в 1569 году. Потери в людях и деньгах от этой нелепой затеи были громадны и особенно памятны в Каффе, беглер-бей которой, Касим-паша, начинатель и глава всего предприятия, во время его был и сераскиром (Подробности: 3. Общ. Ист. и Др., VIII, 479; Смирнов, ор. с. I, 432 и далее; Hammer, ор. с. VI, 337; Charmoy, Sur l'unite des langues or. 40-42). А. Б. Д.

35. На страницах 9 — 14, д'Асколи дает очень подробный перипл Черного моря, но все его данные требуют некоторого общего пояснения. Кроме того заметки, касающиеся особых мест и обстоятельств этого перипла, будут сделаны далее.

Все круговое плавание д'Асколи по Черному морю, со всеми расстояниями, для наглядности, мне кажется, всего лучше изобразить в виде таблицы, в которой первый столбец дает названия местностей по д'Асколи, второй те, под которыми эти местности известны теперь, третий расстояния между местами даваемые д'Асколи, четвертый те же расстояния, но приведенные к нашей мере — морским милям, пятый расстояние наших карт, тоже в морских милях.

Здесь необходимо остановится несколько на самом существенном, а именно на определении единицы меры, употребленной д'Асколи, иначе сравнения не будут возможны. Наш автор везде говорит — мили, и, судя по национальности автора, можно предположит, что это мили морские, итальянские, и до сих пор употребляемые на наших морских картах, те самые, в которых даны все современные расстояния пятого столбца. Однако, уже и поверхностное сравнение покажет, что это не так — говоря вообще; все расстояния д'Асколи гораздо больше настоящих, а так как односторонние ошибки в счислениях невероятны, то необходимо должно допустить, что им принята какая-то другая единица меры, значительно меньшая итальянской мили, но также называемая — миля. Все свои расстояния д'Асколи дает, конечно, не по лично своим измерениям, а со слов моряков Черного моря; но какую милю употребляли эти последние, не так легко определить. Не буду подробно описывать все свои розыски в этом направлении; главным образом они состояли в подробном обследовании карты XVII — XVIII веков, из которых можно было добиться, что существовали особые мили, называемые греческими или турецкими, гораздо меньшие итальянских. Точная мера этих миль показывается не всеми одинаково; на некоторых картах их дано 87,5 или 90 в градусе, тогда как итальянских 60; иные карты Черного моря, напр. Беллена 1772 года, или армяно-турецкая 1820 года, показывают в градусе только 75 греческих; этой разнице я не нашел объяснения, но принимаю первое показание, как дающее расстояния, более близкие к действительным. Нельзя не заметить, что на некоторых картах XVIII века показаны версты Петровские, также по 90 на градус, а это может указывать, что картографы времен Петра I узнали такую меру во время южных походов, и вместе с тем подтверждает, что и в нашем случае следует принять именно эту меру. Не указываю подлинных карт, их весьма много и нахождение их так трудно, что указание ни к чему не послужит; желающим могу их предъявить.

Из всего сказанного следует, что если д'Асколи давал свои измерения в этих милях, как то выходит со всяческой вероятностью, то все его цифры надо убавить в отношении 90 к 60, т.е. на 33%; тогда только его меры будут выражены также в современных морских милях и следовательно их можно будет сравнивать с данными наших карт. После такого приведения к одной единице оказывается, что меры д'Асколи в среднем, близки к нашим, хотя все же превосходят их, вообще говоря; но это уже должно отнести частью к неумению рейсов (капитанов), а частью к тому, что они плавали больше придерживаясь изгибов берегов, хотя вовсе не держались непременно берега (см. Chardin, ор. с. I, 119), тогда как я прокладывал возможно прямые и кратчайшие курсы, прорезывая выступающие мысы в одной миле расстояния. В некоторых случаях слишком большой разницы возможна опечатка или описка; наконец, не надо забывать, что рейсы судили о расстояниях только самым грубым образом, по времени хода. В среднем, Румелийский перипл ближе к истине, чем Анатолийский, что объясняется скорее всего случайностью.

a). Расстояния исчислены по русской карте Черного моря, описи Манганари предполагая ход по кратчайшему пути, но идя не ближе мили к берегу, и от якорной до якорной стоянки каждого места у самого берега.

b). Кратчайшее расстояние от Анатолии до Крыма находится почти между мысами Керемпе и Сарыч, всего 142 мили; оно весьма близко к показанному д'Асколи, только не между Каффой и Синопом.

c). Трудно понять, что подразумевает д'Асколи под длиною моря; как будто наибольшее расстояние вкось, примерно от Одессы до Поти; но это расстояние, если его проложить по кратчайшему пути, будет только 550 миль морск. или 850 миль д'Асколи. Допуская, что он считал по своим данным, от Анкермана прямо на Евпаторию и затем по всему побережью Крыма и Кавказа, из порта в порт, то и тогда сумма его показаний составит только 1204 мили (805 морских), а в действительности тут оказывается 731 морск. миль. Видимо, и сам д'Асколи чувствовал здесь какую-то неверность и старался объяснить ее, как умел.

d). Шардену (Voyage en Perse, I, 124) это же расстояние определили рейсы (турецкие шкипера-капитаны) в 750 миль и он тогда же заметил его преувеличенность, думая, что тут не более 200 льё, потому что турецкие саики проходят его не редко в двое суток. Предполагая, что Шарден, как не моряк, считает льё сухопутное (а с морскою лигой будет еще хуже для него), по 25 на градус, его мера будет 720 турецких миль, т.е. почти точно тоже, что ему говорили и рейсы. Мне кажется, его просто испугала большая цифра, и он не вспомнил, что мили могут быт и малые. Однако, и по нашему счету, как видно из таблицы, показания турок значительно превосходят действительные и это, мне кажется, объясняется обычаем рейсов идти из Константинополя в Каффу не кратчайшим путем, вдали от берегов, а держась анатолийского берега и, только придя на вид Синопа, они ложились на Каффу (примеров этому можно указать очень много); тогда расстояние будет, без захода в анатолийские порты, около 460 морских миль или 690 турецких, т.е. почти точно то самое, которое показывает д'Асколи.

Также объясняется и преувеличенность расстояния от Констант. пролива до Евпатории — придерживались берегов Румелии.

e). Современные названия местностей несколько отличаются от показанных у д'Асколи, но все же они так близко похожи, что в большинстве не требуют никаких объяснений; я остановлюсь только на некоторых, где приурочение представляется сомнительным или не очевидным. Несходство расстояний, местами даже значительное, надо объяснять грубостью и ненадежностью приемов для его определения, применявшихся рейсами, а в особенности их невежеством в понимании морского дела, изумительные рассказы о котором можно видеть у всех авторов, напр. у того же Шардена (ор. с., 1, 119-121).

f). Скавры и Скуртиа — современные Скурджа и Искурия, воспоминания и переделки названия все той же древней Диоскурии, точное местоположение которой и до сих пор неопределенно; всего естественнее, по местным условиям, было бы полагать ее в теперешнем Сухуми, но упорное сохранение имени города значительно южнее не может не иметь большого значения. Сводка разных мнений об этом вопросе у Бруна (Черном., Восточн. берег, II, 246-247).

g). Эски согун — Старый Сухум, находится в устье Гумусты, верст шесть севернее нового; но расстояния даны у последнего, так как мало вероятия, чтобы суда останавливались на совершенно открытом берегу, имея превосходный залив нового Сухума.

h). Дервен списка д'Асколи — современные Гагры — Cacary средневековых компасных карт, с разными вариантами этого слова. Название Дервен, т.е. Дервент стали прилагать к этому месту поздно, — едва ли д'Асколи не первый тому литературный источник, за подобие условий местности с теми каспийского побережья, где находится, на востоке Кавказа, г. Дербент — преграда, ущелье по персидски. Вероятно, заграждение полосы берега в обоих Дербентах дало повод, уже в I в. нашей эры — народному вымыслу утверждать, что стена идет непрерывно через весь кавказский перешеек, от моря до моря, а что такую чрезвычайную работу мог исполнить только могущественнейший человек — т.е. Александр Великий (или Нуширван) — то это, так сказать, само собою разумеется (d'Ohsson, Des peuples du Caucase, 277). На картах название Дербент (с вариантами Derbent, Dervent, Darouna, Jerben), вместо Гагр — Cacary, появляется поздно, сколько знаю, не ранее картографа Делиля, начала XVIII века; но оно удерживается еще и на армяно-турецкой карте 1820 года, которую приложил к своему описанию Черного моря ученый мехитарист Минас Медичи (Бжешкианц), лично посещавший эти места; у него-же повторено предание о баснословной стене, которое рассказывал еще Абул-Кассим в X веке (D'Ohsson, Voyage d'Abouel-Cassim, 8-10, прим. VII).

Выборки из этого любопытнейшего описания, кажется, возможно будет представить в переводе на русский язык. А. Б. Д.

i). и j). Аббаза и Маматала, два места, о которых приходится говорить нераздельно. Приурочение Маматала не затруднительно; это несомненно легкий вариант произношения Мамай-кале, остатки укреплений которого еще недавно были видны и показываются до сих пор на картах и в лоциях в устье речки Псахе, несколько севернее Сочи. Карты XVIII века, но не ранее, показывают это название в виде особо приметного укрепления с вариантами в имени Mamai, Mamas, Mamak, Mamascar.

Иное дело Аббаза (Abbasa); приурочить эту стоянку не так просто. Прежде всего, можно бы думать, что это название дано случайно, по ошибке, какому-либо порту и должно обозначать всю страну вообще. Тоже название, Авогасиа ( Avogassia — с вариантами) компасных карт, справедливо относится именно ко всей стране, а не к отдельному какому-либо месту (Desimoni et Belgrano, Atlante idrogr. d. Tamar. Luxor., 130; Desimoni, Nuovi studi, 261; Thomas, Der Peripl. d. Pont. Euxin., 26, 46); но у д'Асколи дело несомненно идет о каком то городе, который он уже выше (стр. 100, прим. 30) определял большим и стоящим на самой границе Мингрелии. Значительно позже, но и Витсен называет и указывает на своей карте 1607 г. Аббазу большим городом (Witzen, Noord en Oost Tart. 551). Граница Мингрелии во время д'Асколи определялась рекой Кодором (Ламберти, Опис. Колх., 3. 0. Общ. IX, 150 и карта; Chardin, ор. с., I, 150), а следовательно большим портом, стоящим на самой границе Абхазии и Мингрелии, можно счесть Сухуми, но этот порт уже показан у д'Асколи, как и следует, южнее Гагр, а свой порт Аббаза он поставил в 60 морск. милях к северу. Современники д'Асколи и близкие к нему, писавшие об Абхазии (да-Лукка, Ламберти, Шарден), ни слова не говорят о таком порте или городе и первый из них называет портом Абхазии Сухум (ор. с. XI, 492; 20 гол. пер.). Ко всему этому недоумению надо прибавить, что стоянка Аббаза показана между точно находимыми Гаграми и Мамай-кале, действительное расстояние между которыми всего 31 миля, тогда как д'Асколи показывает здесь дважды по 33, т.е. более чем вдвое больше. Обращаясь к старым картам, мы увидим, что весь восточный берег Черного моря изображается до крайности неверно, названия на нем весьма трудно узнаются, а очертания берега не имеют почти никакого подобия с действительностью; однако, с конца XVII века на картах появляется, вместе с Мамай-кале, но несколько севернее, большой город с крепостью. Этот город и порт, под разными вариантами, носит имя, подходящее к искомому: Abassike, Batan-Abasse, Wetan-Abasa, просто Batan; наконец позже на том же месте, Vardan, Vardon, Wardam, а на карте Шардена. наносившего только то, что сам видел, все это приводится к одному и несомненно тому-же знаменателю; на ней значится: Forum Turcis Abcassa Bender i. e. portus Abcassorum (ор. с., I, pl. I, 146-148). Знакомые с изумительными превращениями картографической номенклатуры не удивятся, если я скажу, что все эти названия обозначают одно и тоже. Не может быть сомнения, что именно об этом городе говорит и д'Асколи, а c другой стороны не менее очевидно, что он совершенно отвечает теперешнему урочищу Вардане, где еще находятся развалины; тут же и мыс Учь-дере, прежде называвшийся Жообже, который нельзя не узнать и на тех же старых картах рядом с Вардане стоящим названием Zupu. Вардане, однако, лежит выше, а не ниже Мамай-кале, от последнего в расстоянии всего 8 миль, а не 33, как говорит д'Асколи. Это последнее недоразумение можно объяснить таким образом: в действительности стоянки Мамай-кале и Аббаза (Вардане) так близки, что составляют почти одно и тоже; возможно, что д'Асколи дали расстояние от Гагр до них обоих вместе 50 миль он же записал, по стольку до каждой из них, упомянув Аббазу раньше Мамай-кале. Прибавлю, что далее расстояние от Мамай-кале до Геленджика показано весьма близко к действительному. Отсутствие особо удобной стоянки в Вардане не имеет никакого значения. Дело в том, что весь этот берег, от Сухуми до Геленджика, на большом протяжении, почти 170 миль, не имеет никакого подобия порта, место которого здесь всегда исполняли и исполняют совершенно удовлетворительно для бывающих там судов устья рек и пологие пляжи берегов, на которые вытаскиваются суда. На таком береговом протяжении, где нет в некоторых точках определенных особых удобств, данных природой, всем и во все времена видимых и понятных, все места одинаково негодны; точнее сказать, стоянки, порты образовываются под влиянием неприродных удобств, а совсем особых причин. Какое-нибудь горское племя или князек-владелец приобрели почему либо особое засилье; к его именно берегу, к его речке направится наиболее и торговля, потому что там всего больше явится главного товара — рабов; ослабевали значения чисто личные — исчезал или изменялся и порт, также просто и быстро, как и образовывался, оставляя после себя лишь пустой звук в имени, не всегда приурочиваемом. В начале XIX века Вардане было еще очень заселено и считалось одним из главных мест у Шапеугов (Dubois, op. e., I, 196-199). А. Б. Д.

k). Буюк-лиман — Большая бухта по-русски, есть не только по смыслу теперешний Новороссийск; но и на картах всего XVIII и начала XIX века она называется этим именем. А. Б. Д.

l). Анапа никогда не называлась Варада; этим именем зовется хребет гор к востоку от Новороссийской бухты, он же Мархотк; но на картах XVIII века у самой Анапы показана гора, называемая Варада; вероятно, этим именем тогда называли всю крайнюю западную часть гор Кавказа, последний отрог которых обрывается на мысе Анапы; так называет эти горы и да-Лукка (ор. с. XI, 489). Невероятно, чтобы д'Асколи пропустил столь значительное место, как Анапа; но непонятно, почему он ему не дал настоящего названия, которое и тогда было в общем употреблении; напр. его современник Эвлия-ефенди, много говоря о значении Анапы, иначе её не называет (ор. с, II, 59), Значительно меньше действительного расстояние, показанное у д'Асколи, от Новороссийска до Анапы, не имеет особого значения, тем более, что и разница не будет столь велика, если считать только от входа в Буюк-лиман, как мог сделать д'Асколи, а не от самой глубины бухты, как я считал. А. Б. Д.

m). Называется также Караки; это просто несколько укрытое от севера место, совершенно пустынное, но с хорошим пляжем, на который и выскакивали мелкие суда, почему его и назвал д'Асколи. А. Б. Д.

n). Кетестес, есть просто описка; следовало написать Кедврлез — Хедрлез, турецкое имя дня св. Георгия, по Тетбу; значащее — зеленеющий Илия (Taitbou de M., hydr. de la M. Noire, 46); но кажется это не так; крымские татары говорят Катирлес. А. Б. Д.

36. Gravida — беременная. Такому удивительному происхождению названия Анатолия, неизвестному в турецком языке, дала повод нашему автору, вероятно, первая часть этого слова — ана, значащая по-турецки — мать. Анатолия идет без сомнения от (***) — восходить (солнцу). С тем же значением все франкские языки заменяли Анатолию словом — Левант. А. Б. Д.

37. У генуэзцев — Samastro; этот город им принадлежал с 1398 года по 1459, когда сдался туркам без боя; подчиненный то Каффе, то Пере, большого значения он никогда не имел (Heyd. Hist. du Com. du Levant, II, 358, 368, 391). А. Б. Д.

38. Перевод совершенно точен, но трудно понять, что такое меч о двух концах. Можно бы подумать, что это обоюдоострый меч (значит, прямой), но такие не были в ходу на Востоке, да и это понятие не отвечает выражению подлинника. Всего вероятнее, что это было оружие в роде тех, что называли косарем (tauchart), или совкою (vonge), или гвизармой (guisarme) — на недлинной ручке род кривого клинка, у которого с конца вперед выступало одно острие, а с тылья было еще и другое, поперечное; таким родом оружия рубили, кололи и стаскивали всадников; из него развилось, но на длинных древках, то оружие, которое итальянцы называют falcione и corsesca (много в музее-арсенале Венеции) и общеизвестные алебарды (Meindron, Les armes, 121-192, ф. Винклер, Оружие, 131, 133; Demmain, Encycl. des beaux arts, plast. II 1664, fig. 4, 5, 6). А. Б. Д.

39. Переведено точно, но автор, вероятно, хотел сказать: с мускатным запахом, так как о существовании вин с мускусным запахом не слыхивал. А. Б. Д.

40. Игра слов, Aso — название страны и asini — ослы. Н. П Автор говорит о народе и стране Лазов, которую вероятно счел как бы написанной в виде l'Aso, а потому и приложил свое не хитрое остроумие.А. Б. Д.

41. Владетели Мингрелии носили титул дадиана с XIV века, от звания первого из них. Само слово происходит от дад — глава суда, по персидски (Chardin, op. c I, 352), или с грузинского; значащего виночерпий, как полагает Дюбуа (ор. е., III, 6). Подробно об этом титуле у Броссе (Hist. de la Georgie, I, 386), который считает самым вероятным объяснение Шардена но сам предлагает и еще догадку: от имени маленькой речонки и забытой крепости в Мингрелии; что едва ли вероятно. Города с таким именем не существовало в Мингрелии; столицей в ней, если можно искать в такой стране столицу, были Зугдиди (Dubois ор. с., III, 36). А. Б. Д.

42. Описка или опечатка; должно быть не 54, а 45 фунтов. Н. П.

43. Рум-эли, по-турецки страна ромеев или римлян, каковыми называли себя официально византийцы. А. Б. Д.

44. Счет ведется не от Константинополя, а от входа в Босфор. А. Б. Д.

45. Кара-Ирман не представляет никакого укрытия судам и автор, надо полагать, имел в виду возможность для мелких судов войти близ Кара-Ирмана в оз. Разино, куда, вероятно, тогда шел проток, теперь уже не существующий; такое соображение объясняет, где прятались и откуда нападали казаки в выше рассказанном сражении у Кара-Ирмана, да и после, в 1640 г., в бое под Монастырем. А. Б. Д.

46. Впечатление узости входа в Балаклаву так велико, что многие сводят этот вход на совершенное ничтожество; в действительности он нигде не уже 60 сажень, а галера с выброшенными веслами имела не более 15 сажень и, следовательно, могла входить совершенно свободно, разумеется, не в бурную погоду. А. Б. Д.

47. Замечательно точное изображение течений Черного моря; почти дословно тоже можно прочесть и в наших лоциях. А. Б. Д.

48. Однако, автор, назвав восемь языков, перечисляет только сем; можно, я думаю, безошибочно сказать, что он, так многоговорящий о казаках, имел в виду назвать восьмым русский и забыл его случайно. А. Б. Д.

49. Агдерз-хан — вероятно, Акбар, Великий Монгол устроитель империи в Индии; он хотя и умер в 1605 г., но слава о нем гремела так далеко и долго, что, надо думать, именно его вспоминает д'Асколи. Не знаю, почему его имя напомнило д'Асколи дракона; теперь татары дракон называют — ждрага. А. Б. Д.

50. Надпись, конечно, арабская и, вероятно, та самая, что и поныне сохранилась над входом в мечеть Узбека, 1314 года (3. Од. Общ. Ист. и Др., II, 529 ; Смирнов, Арх. экск. в Крым, 3. Вост. Отд. Р. Арх. Общ., I, 280-282); сзади этой мечети развалины большого медресе (училища). Излишне прибавлять, что персияне никогда не владели Крымом и бывали в нем только единичными купцами и весь этот рассказ о прошлых временах совершенно перепутан и ни к чему не относится. А. Б. Д.

51. Бомбареки — татарское “мубарек”, значащее — благословенный, благодатный; говорят так и о баранах, приносимых в жертву. А. Б. Д.

52. Целебные ванны из душистых цветов и до сих пор привлекают больных в Старый Крым весною. А. Б. Д.

53. Сурп-Хач — по-армянски св. Крест. Храм монастыря построен в 1338 году. Две надгробные, без надписи, плиты в храме и поныне считаются могилами двух братьев, его основавших — Иоаннеса и Георгия (Мин. Бжешкианц, Путеш. по Крыму, § 489, рукопис. перев.; также кратко, З. О. Общ. X, 447-448). А. Б. Д.

54. Ор — по ногайски ров, почти то же, что и наше Перекоп (Смирнов, ор. с., 334). Укрепление на перешейке называлось также и Ферхкерман. А. Б. Д.

55. Полагая, что и тут счет ведется теми же турецкими милями, все таки 15 миль, равные почти 20 верстам, слишком большое протяжение перешейка в Перекопе; его ширина не превосходит 7 верст. Надо прибавить, что при сильных ветрах воду сгоняет совсем, на большое протяжение, в особенности в Сиваше, и тогда этот перешеек, конечно, гораздо шире, а искусственно вырытый ров легко обходится, как и делали наши войска при проходе в Крым, во время войн XVIII века. Возможно также, что здесь у автора описка или опечатка: пятнадцать вместо пяти; его товарищ да-Лука дает ширину перешейка всего только пол мили, хотя окружность Крыма дается около 700 миль обоими авторами и эта цифра почти совершенно точна: около 470 морск. миль, разумеется, измеряя по главным линиям. А. Б. Д.

56. Меотийские болота автора — наш Сиваш. Тропа, которою можно пользоваться знающим, надо думать, Чонгарская переправа через Сиваш. А. Б. Д.

57. Из этих слов автора можно думать, что им была написана историческая записка, гораздо более подробная; нахождение её было бы крупным вкладом в историю Крыма. А. Б. Д.

58. Все эти собственные имена легко читаются по-современному: Махмет-гирай — Мухаммед-Герай; Замбекгирай — Джаны-бек-Герай; Шяин-гирай — Шагин-Герай; Кандемир — Кан-Темир; Салмаша — Салман-Шах-мурза. Последний, по Гаммеру, не родной брат Кан-Темира, а двоюродный (Hammer, ор. с, IX, 109, 161). А. Б. Д.

50. Разорил именье, предал смерти прислугу и детей, а беременную жену Кан-Темира насадил на вертел и поджаривал ее, пока не лопнуло чрево и не выпал плод его, тут же погибший (Hammer, IX, 54; Hammer, Gesch. d. Ch. d. Krim, III; Смирнов, ор. с. 491). Помимо старинного соперничества и вражды даже между татарами и ногайцами, особенно с Мансурским племенем их, к которому принадлежали и были его начальниками Кан-Темир и Селман-Шах-мурза, ближайший повод к событиям нескольких лет, залившим кровью чуть не все пространство от Дуная до Каффы выясняется в достаточной степени нашим автором и к тому же вполне правдоподобно. Турецкие историки эту вражду объясняли завистью за отличия, полученные Кан-Темиром в походе под Хотин (Hammer, ор. с. IX, 47); а г. Смирнов полагает, что Кан-Темир просто не принадлежал к сторонникам Мухаммед-Герая, что в сущности ничего не объясняет (Смирнов, ор. с, 491 примеч.). А. Б. Д.

60. Автор совершенно верно рассказывает весь ход событий неудавшейся туркам первой смены Мухаммед-Герая и замены его Джаны-бек-Гераем в 1624 году; только, по турецким источникам, козаков приходило на помощь всего около 800-1000 человек, а не 4000, как говорит д'Асколи, который заслуживает большего доверия. Он сам все это видел, а не писал вдали и с чужих слов (Смирнов, ор, с, 483-485). А. Б. Д.

61. Этот другой замок есть, без сомнения, нынешний Чуфут-кале, соседний с Бахчисараем, о чем сказано обстоятельнее далее, на стр. 119, при описании Бахчисарая. А. Б. Д.

62. Взяв Каффу в 1624 году, Мухаммед-Герай приказал всем городским жителям выбраться из города на суда, где они претерпели всяческие бедствия, едва не погибнув от жажды; а город был разграблен. А. Б. Д.

63. Поликарпо — описка или опечатка; должно быть Поликастро — Policastro, маленький городок в Калабрии, верст 30 к северу от Катанцаро, в древности назывался Петилия. На какой именно султанше был женат этот ренегат, не знаю, вероятно, на дочери какого-нибудь падишаха турецкого, что было делом обыкновенным. А. Б. Д.

64. Nell Hora di compieta — Compieta называется последний из канонических часов в католическом богослужении. Н. П.

65. 22-ой час, т.е. 10 часов вечера, начиная счет суточных часов с полуночи. что сохранилось в значительной мер и до сих пор в Италии и все более и более вновь входит в употребление, напр. на железных дорогах. А. Б. Д.

66. Автор безразлично употребляет слово табор и в смысле войсковой единицы — полка и в значении стана, лагеря . А. Б. Д.

67. Triencerati — собственно окопы, траншеи; однако, очевидно, что невозможно идти под прикрытием окопов или траншей и д'Асколи, без сомнения, имел в виду казацкий способ передвижения во вражьей стране — табором, т.е. защищаясь на ходу особым расположением и движением обоза вокруг отряда; об этом понятно и подробно рассказано у Боплана (ор. с., 47), который прибавляет, что таборы “у нас” назывались караваном (См. также Chevalier, Hist de la guerre des cosaques, 1663, р. 25 и Яворницкий, ор. с. I, 443). А. Б Д.

68. Возвращение Шагин-Герая наш автор показывает в 1632 году, а по турецким источникам это было в 1633 (Смирнов, ор. с, 506) или даже в 1634 г. (Hammer, ор. с, IX, 236). Г. Смирнов тут же говорят неопределенно, что Шагин-Герай скитался пять лет между черкесами, казаками и проч., не упоминая о Персии, но д'Асколи совершенно точно указывает, что он бежал вторично в Персию и что именно там делал, и это показание носит характер совершенной достоверности, как и все рассказанное нашим автором вокруг событий этих лет. Шагин-Герай, в конце всего, был удавлен на о. Родосе в 1641 году (Смирнов ор. с, 525; Hammer, ор. с, X. 20). А. Б. Д.

69. События, рассказанные так живо и подробно д'Асколи бывшим их самовидцем и даже, отчасти, участником, обращали на себя не малое внимание, потому что, как справедливо замечает г. Смирнов, в них отразились “весь склад и дух внутренней и внешней жизни ханства”. Ногайцы и татары, казаки и турки, мусульмане и христиане — все приведено в движение нашим автором и обо всем рассказано так живо и правдиво, что почти не требуется никаких пояснений и даже все сведения, даваемые д'Асколи в значительной мере исправляют и дополняют рассказы восточных писателей и по сравнению с уже известным нам представляются безукоризненно точными; не напрасно наш автор указывает не только года событий, но даже дни и часы. Значительная разница между его сведениями и тем, что мы встречаем у Гаммера, Костомарова, г. Яворницкого и даже наиболее подробного г. Смирнова, всяким внимательным читателям будет замечена; но все же я полагаю не лишним указать главные несходства, при чем выяснятся и некоторые сомнения. Выше, в примеч. 59, я уже приводил указания нашего автора на истинные причины вражды и кровомщения между буйными братьями Гераями и Мансурскими ногаями. Само смещение хана Мухаммед-Герая и вторичная замена его Джаны-бек-Гераем относятся к 1627 году (напр. Смирнов, ор. с, 494), а причиной выставляется столкновение с Кан-Темиром но оказывается, что все это неверно и смена произошла в 1628 году, да и то собственно потому, что пришлось туркам вторично выручать Каффу, осажденную Мухаммед-Гераем с казаками, разбившими Кан-Темира и ногайцев под Бахчисараем. Иного спасения туркам, как смена хана, и не было; оставалось только надеяться, что эта мера не окончится такой неудачей, как в 1624 году. Новый хан прибыл в Каффу 29 июня 1628 года. Что в этом случае совершенно прав наш автор, говорит не только весь, по дням и часам точный его рассказ, но и сторонние указания. Козаки, освободив Мухаммед-Герая и вернувшись из-под Каффы домой, с некоторыми прикрасами и умолчаниями в виде извинения сообщили о том региментарю Стефану Хмелецкому, 14-го июля 1628 года; все их донесения и дальнейшая переписка по этому делу, можно сказать, дословно повторяют сказанное нашим автором, подтверждая его наблюдательность и большую осведомленность (Мельник, Свед. о пох. Мих. Дорошенка в Крым, в Мем. отн. к ист. Южн. Руси, вып. II, 160-167). Но и у самого г. Смирнова нетрудно найти указание на то, что все это приходило именно в 1628 году. Известительную грамоту Михаилу Федоровичу, о своем вступлении на ханство, Джаны-бек-Герай посылает в конце июля 1628 года, и нельзя думать, чтобы он отложил столь важное дело на целый год, ибо русские поминки, которых он тут же требовал с угрозой, были для хана не только делом весьма важным, но и просто необходимым, после погрома претерпленного Крымом (Смирнов, ор. с. 496). Кантемир, осаждавший братьев в Бахчисарае, по восточным источникам снял осаду будто бы по недостатку провианта; но теперь мы видим, что это приличная, но явно нелепая выдумка крымских историков, желавших прикрыть неудачу и поражение, нанесенное Кан-Темиру казаками; да оно и так видно, что за провиантом ногаям нечего было ходить к Каффе и садится там в осаду.

Всеми нашими историками повторяется, по-видимому с легкой руки Гаммера и татарских писателей, как в этом походе погиб гетман Михайло Дорошенко и как его голову воткнули на стены Каффы (Костомаров, Богдан Хмельницкий I, 84; Яворницкий, ор. с, II, 214). Что Дорошенко был убит во время прорыва казаков сквозь весь Крым, в том нет сомнения; это подтверждается и казачьим донесением; но совершенно невероятно, чтобы его голова могла достаться татарам из казачьего табора; а если бы это случилось, о чем умалчивают казаки, то д'Асколи наверно не преминул бы сказать о том. Гаммер, вероятный родоначальник всего этого рассказа (ор. с., IX, 109-110), не только голову Дорошенко воткнул в Каффе, но уверяет, что вместе с ним в том же бою погиб и хан Мухаммед-Герай, чего явно быть не могло, так как тогда и Каффу некому было бы осаждать. Надо, впрочем, заметить, что месяц и год назначения Джаны-бек-Герая у Гаммера показаны совершенно верно — 3-го июня 1628 года. (Также и в Gesch. d. Chan.. d. Krim, 114). Участь и хана и его брата рассказана очень подробно г. Смирновым, по восточным источникам (ор. с , 497, 506), и несомненно неверно. Наш автор прямо говорит, что Мухаммед-Герай подошел с новым войском к Перекопу и был там убит казаками, что можно читать между строк и в казачьем донесении (ор. с, І64). Неясно только одно, когда именно это случилось, в том же 1628 году или в следующем, 1629; по-видимому, можно допустить второе, по большему согласию с прочими источниками. Судьба Шагин-Герая рассказана выше обстоятельно и нашим автором сделано это с видимым знанием подробностей. А. Б. Д.

70. Все это сказание о вероотступниках греках несколько запутано, но общий смысл таков, как сохранен переводом; тем и объясняется, как сильно и долго было омусульманено христианское население Крыма. Через полтора века после д'Асколи из Крыма выходило, так называемых греков-христиан всего 18.792 души обоего пола. А. Б. Д.

71. Все это автором совершенно перепутано и даже трудно понять, о каких именно беях он хочет сказать. По-видимому, о четырех карачах; но давать здесь подробные разъяснения, к тому же очень известного дела, нет надобности. А. Б. Д.

72. Перевод верен, но в Крыму известна только одна порода серых куропаток — Perdrix cinerea (Браунер, Зам. о птицах Крыма; Никольский, Позвоночн. животн. Крыма, 314-316), Фазанов также нет вовсе. Возможно, что автор имеет в виду и не один Крым, а также и Чиркасию, где фазаны в изобилии. А. Б Д.

73.Собственно не туманы, а тумы. Этим именем звали детей татар и христианских невольниц; положение их ничем не отличалось от невольничьего вообще и отцы их продавали, как рабов (Да-Лукка, ор. с, 3. 0. 0., 479). Отношение к ним русских видно из известного поступка кошевого Сирка. Выводя из похода на Крым в 1675 году огромный полон, он предложил желающим христианам вернутся в Крым; таковых нашлось около 3.000, а когда они действительно пошли обратно, то Сирко приказал их догнать и изрубить всех беспощадно. А. Б. Д.

74. Происхождение и значение этих титулов — калги и нур-ед-дина — подробно у г. Смирнова (ор. с., 350-362, 439). В общем, указания нашего автора довольно близки. Нур-ед-дин буквально значит — свет веры. А. Б. Д.

75. Corchis — по описке, а Conchis, как вернее сказано на 134 стр., значит, конечно, — Чингиз. Тут же приводится известное сказание о происхождении рода Чингиза от Алан-куа-Хатун, зачавшей от человека, нисшедшего в солнечном луче (Aboul-Ghazi Beh Hist. des Mag., trad. р. Desmaison, II, 65). А. Б. Д.

76. На существование веры в такое условие, которая, как видим по нашему автору, известна очень давно, указывает и Пейссонель в конце XVIII столетия, доказывающий его невероятность (Peyssonel, Traite S. le com. dela M. Noire, II, 230-233. Сам хан отрицал это в разговоре с де-Тоттом (Mem. sur les Tures, I, 60, ed. 1785). Против возможности такого условия говорит подробно г. Смирнов (ор. с, 295-297). А. Б. Д.

77. Ханский доход с невольников, по-видимому, бывал и больше арифметической десятины; он назывался “сауга”, что, по словам Гезар-Фена, значило пятая часть (писал в половину ХVІІ в.; см. Смирнов, ор. с, 322 и 536). В последнем татарском набеге, 1769 года, хану давали десятую (de Tott, Mem. 1785, I, 446, 458). А. Б Д.

78. Порча денег самим правительством составляла в то время общераспространенный способ увеличивать доходы казны, считавшийся почти легальным; у татар он, быть может, проделывался несколько чаще, откровеннее и грубее. А. Б. Д.

79. Это недоразумение, в которое автор был введен названием подати; но сама подать вовсе не ограничивалась несколькими бочками меду, а составляла в половине XVIII века крупную сумму в 12.000 пиастров, с Молдавии 8.000 и с Валахии 4.000; эта дань взималась под названием “бал ахчеси”, т.е. медовых денег (Peyssonel, ор. с, II, 241). А. Б. Д.

80. Нократ, и по ценности и по созвучию, есть, без сомнения, наша “новгородка”, по сто штук на рубль. А. Б. Д.

81. Самур, по-татарски соболий мех; очень любимый и ценимый на Востоке; большая часть выхода из России, поминок татарам, шла этими мехами. Ценность всех поминок д'Асколи определяет в 330.000 реалов или около 17.000 рублей, что по-теперешнему составит весьма большую сумму, около полумиллиона рублей. А. Б. Д.

82. Буквально — король чистый огонь. А. Б. Д.

83. Вероятно — Нарушевич. А. Б. Д.

84. Это рассказано, хотя и не особенно подробно, у г. Смирнова (ор. с, 5251 Указание года и событий войны с турками, закончившейся миром в 1634 году, а также все взаимные натравливания Россией и Польшей татар и турок рассказаны совершенно верно, и русский посол был именно в указанное время в Константинополе. Только, по турецким источникам, поляки по миру все таки обязывались платить дань татарам (Hammer, ор. с, XI, 228, 232, 233, 236). А. Б. Д.

85. Весь этот рассказ превосходно рисует взаимные отношения соседей и показывает, почему так долго могло держаться в Крыму это нищее, гнусное разбойничье гнездо, существовавшее только нещадным грабежом России и Польши, взаимно их ссорившее, и с той и другой стороны вымогавшее, за мнимый мир, поминки, очень большие, если перевести на современную ценность, — по полумиллиону и более рублей на год. Автору совестно прямо признаться и он замысловато объясняет, за что именно в 1633 г. платили татарам поляки, но все таки, не может скрыть сущности, что было дарено за разорение России. Но он вероятно и не знал, что тот же хан, разоряя Россию и клянясь во всяческой приязни полякам, посылал и Польшу разорять в том же году (Hammer, ор. с, IX, 229). Это тот самый набег на Россию, вполне точно по времени показанный автором, имевший такое влияние на осаду Смоленска, о котором лит. канцл. Радзивил говорит, “что не спорит, как это по-богословски, напускать поганцев на христиан, но по земной политике вышло очень хорошо” (Соловьев, ор. с. 202). А. Б. Д.

86. Совершенно точно; послом татарским в Вене в 1633 г. был Карагез, (Hammer, ор. с , IX, 303). А. Б. Д.

87. Эти пищальники назывались — сеймены и были учреждены, кажется, Сахыб-Гераем еще в половине XVI века, но тогда им жалованье шло из турецкой казны (Смирнов ор. с, 414). В половине XVIII века было тоже самое (Peyssonel, ор. е., II, 283). Из этого можно думать, что наш автор ошибается. А. Б. Д.

88. Чауши — гонцы Порты; с какою бы вестью они не приходили, злою или доброй, должны были быть осыпаемы щедрыми дарами, как носители воли падишаха. А. Б. Д.

89. В печатном тексте (стр. 27), сокращенное начертание “pro” принимается за “prode”.Мне кажется, что слово “pro” проставлено правильно и означает выгоду, наживу; оно происходит от лат. prodesse, prodest;. Н. П.

90. Топра-кала — земляная крепость; этим именем называлось предместье Каффы, потому что, как и весь город, оно состояло из земляных мазанок, а может быть и потому, что подле него было земляное укрепление турок, о котором сказано далее. А. Б. Д.

91. Это место очень запутано автором, но переведено верно. Смысл его состоит в том, что стены Каффы окружены господствующими над ними высотами, что, разумеется, крайне вредно в смысле обороны, и наш автор поясняет, что это было терпимо только с таким неприятелем, как татары. А. Б. Д.

92. Замок, стоящий на левой оконечности (автор говорит, глядя на город с моря), есть собственно цитадель. Порт Каффы действительно обладает теми качествами, которые в нем подмечены автором; в нем и в наши времена никогда не бывало крушений, не смотря на его значительную открытость ветрам, и это не только потому, что якоря хорошо держат, но также и потому, что по его особым условиям он защищен от южных и юго-западных ветров; а именно эти ветры и несут крымским берегам самые страшные бури. А. Б. Д.

93. Греческим митрополитом был в то время, когда д'Асколи писал свое описание, Парфений, с 1631 по 1642 ((***) I, 568, 576). А. Б. Д.

94. Автор, очевидно, разумеет под двумя нациями евреев и караимов. А. Б. Д.

95. Такая церковь ни по описанию, ни по имени теперь неизвестна. Сумма, заплаченная туркам за нее, весьма велика. Боплан, дававший почти одновременно сведения, также упоминает в Каффе одну католич. церковь св. Петра. В конце XVII века (но по Боплану) католическая церковь упоминается без имени (Descr. novis. imp. Turc., Turkisch. Reichs, 1687, III, 3). В половине ХVIII в. Пейссонель предполагал пустить в ход целую серию уловок, чтобы добыть в Каффе какую-нибудь, хотя бы разваленную церковь для католиков, но без успеха; значит, о нашей уже не стало памяти (Peys., ор с, 331 и дал.). Тунман упоминает об этой церкви, но просто повторяя Боплана (Busching's. Erdbeschr., IV., 348). А. Б. Д.

96. Юзлеве — нынешняя Евпатория сохранила небольшие остатки старых стен, но от большого караван-сарая не видно и следов. А. Б. Д.

97. Автор, без сомнения, говорит о Чуфут-кале, Жидовской крепости; но совершенно непонятно, почему он к ней применяет название Топра-кала, — земляная крепость. В Чуфут-кале имеются только каменные стены; одна в середине города, очень старая, прочной и красивой греческой техники, времени не позже ХІV и даже XIII века; затем, когда город разросся и впереди этой стены заселился караимами, то для их защиты в конце XV века, насколько можно судить по стилю укреплений и в особенности по орудийным амбразурам, была построена другая стена уже татарами, та самая, что теперь видна на входе. А. Б. Д.

98. Непереводимая игра слов — “partori un negro fete”, т.е. буквально, — родила черного зародыша. Н. П.

99. Автор повторяет, с маленьким вариантом, сказанное им на 98-ой странице о взятии Карасу-Базара казаками (примеч. 16), но в годе остается тверд, так что пожалуй ему и следует более доверять, чем нашим источникам. А. Б. Д.

100. Карадж значит подать, но что такое Viva, не могу отгадать; на татарском языке такого выражения не существует. А. Б. Д.

101. Галионы — большие, иногда даже очень большие суда, круглые (т.е. относительно очень широкие), с двумя или тремя мачтами и обширной парусностью, ходившие только под парусами, имевшие две-три палубы (Jal, Archeol. navall, II, 207). А. Б. Д.

102. Кил, род особой глины, заменяющей отчасти мыло, находился еще при занятии Крыма, неподалеку от Балаклавы, в местности, называемой Бей-керман, верстах в шести от Инкермана; тогда это ценилось и. потому описывалось всеми старыми писателями, напр. Габлицем (Физич. опис. Таврич. Области, 19-20). А. Б. Д.

103.Такое утверждение справедливо, если не принимать в соображение южный берег Крыма которого наш автор, видимо, совсем не знал. А. Б. Д,

104. В общем, описание Мангуп-кале верно; но надо заметить, что дорога для въезда телегами в него всегда была (ездил еще недавно) и только в самые последние годы ее местами размыло дождями; она начинается с юга, со стороны деревни Адым-чокрак; пешеходные тропы с северной стороны. На верху уединенной скалистой вершины, занятой Мангупом, действительно имеются два довольно обильные родника, существование которых у многих, не привыкших наблюдать местность, возбуждало не малое удивление; в действительности дело гораздо проще, чем-то кажется по первому взгляду: плоская вершина горы, значительного размера, имеет две маленькие и, по сравнению с общим видом скалы, едва приметные лощины, но именно в них-то внизу и находятся родники, бассейн которых, т.е. питающая их местность, над ними лежащая вполне достаточен. А. Б. Д.

105. Пс., 103, 6. “Бездна яко риза одеяние её, на горах станут воды”. А. Б. Д.

106. Т.е. Керч. А. Б. Д.

107. Автор ошибается; вблизи Керчи был монастырь св. Георгия (Кетерлес); но д'Асколи говорит о церкви во имя св. Иоанна Предтечи, а не св. Георгия; она существует и до сих пор и пользуется издавна большой известностью, так что даже сам Керченский пролив или Еникольский. мыс по ней называли, на средневековых картах, проливом или мысом св. Иоанна. Надгробная надпись на одной из колонн (подробности см. Латышев, Сборн. греч. надписей христ. вр., 93-94) 757 года; но нет никакого основания относить и церковь к тому же времени, по архитектурным особенностям она едва ли ранее ХІІ века. Разумеется, только полное отсутствие геологических представлений в то время могло сделать возможным по раковинам купола предполагать о подводном пребывании церкви; она просто построена из раковистого известняка, в котором мелкие и мягкие части скорее выветриваются, а крупные раковины торчат на виду, давая повод к наивным предположениям. От крепости, в которой находилась эта церковь, никаких следов не осталось; но её планы были сняты при занятии Крыма и находятся в архиве Главного штаба; крепость существовала до двадцатых годов XIX века. А. Б. Д.

108. Судя по перечисляемым городам и тому, что автор говорит на 132-133 страницах об уменьшении населения, видно, что под именем Татарии он понимает только один Крым; но в таком случае 60.000 поселений совершенно невероятное дело. Как бы ни была мала деревня, а мы знаем, что были и очень большие, по несколько тысяч душ, но все же душ сто на каждую в среднем надо считать, не менее, а тогда население Крыма выйдет более шести миллионов. На стр. 133 автор указывает огромное уменьшение населения до одной трети, 20.000 деревень; но даже и такое количество невозможно, не говоря уже о едва ли мыслимой гибели в это время нескольких миллионов населения, Надо думать, что под общим именем поселения (Ville), д'Асколи считает не только оседлое население, настоящие деревни, но и отдельные кибитки в деревнях кочевников, почти исключительно населявших весь север Крыма кроме горной части его. Что это всего скорее, видно из того, что его товарищ да-Лукка показывает даже 80.000 поселений, но называет их татарским именем “кой”, которое, по его разъяснению, можно понимать и как деревню и как колодезь, потому что каждая деревня имела свой (ор. с., 2 гол. перев.; 3. О. Общ., XI, 475); число это еще более невероятно и так разнится от показываемого д'Асколи, что никакою приблизительностью не может быть объясняемо. Только кочевое население, со счетом кибиток, может меняться десятками тысяч и в столь короткое время (См. далее у самого д'Асколи стр. 130). Боплан, почти одновременно писавший, называет все это “передвижными деревнями, на двухколесных повозках” и говорит, что их много (ор. с., 33). Несколько позже, лет на 30-40, — но едва ли к тому времени произошли большие изменения, турецкий, весьма осведомленный историк, Гезар-Фен показывает в Крыму всего “1300 деревень, больших и малых” (Смирнов, ор. с., 334), и это показание можно считать за достоверное. Можно бы представить гораздо более соображений о населении Крыма в те времена, но этому здесь не место. А. Б. Д.

109. Теперь произносится “югурт” и столь же любимо татарским населением. А. Б. Д.

110. Образчик остроумия автора; он имеет в виду греческое (***) волновать, тревожить, устрашать. А. Б. Д.

111. Повторяется уже сказанное ранее, на стр. 116, примеч. 82. А. Б. Д.

112. Color berrettino, от латинскаго birrum, pyrros — красная материя. Н П.

113. Плащ — это бурка, а головной убор горская папаха. Наззарени автора — библейские назореи, или назиреи, о которых он вспомнил потому, что одною из их обрядностей было не брить и не стричь волос, а носить их длинно (Кн. Числ, 6, 5; Судей, 13, 5; Царств, 1, II). А. Б. Д.

114. Мольцо (molzo) вероятно нечто в роде нашего меда; буза — напиток, приготовляемый из бродившего проса, и до сих пор в большом ходу в Крыму. А. Б. Д.

115. Pasta — по итальянски тесто; но здесь автор дает то название, под которым описываемая еда была известна в Чиркасии; то же название для неё у турок приводит Шарден (ор с , 161 — 162), а у чиркасов — да-Лукка (ор. с. гол. пер, 19, 3. О. О, 491). Это тесто тоже самое, что итальянская полента или молдаванская мамалыга, но только приготовляется не из кукурузы, а из особого рода проса (Panicum italicum); в Мингрелии и Абхазии оно известно под именем гоми. А. Б. Д.

116. В 1475 году, а следовательно 159 лет перед тем, как пишет автор, а не 180. Обычай молодой женщине не сметь говорить первые годы с свекром до сих пор сохраняется у христиан, вышедших из Крыма (Серафимов, Крымские христиане, изд. 2-е, 40). А. Б. Д.

117. Кеффе-Магалази — кафинская часть, квартал. А. Б. Д.

118. Сиври-таш или Сююр-таш, теперь довольно большая деревня в 8-10 верстах к югу от Бахчисарая; исключительно татарская; название её переведено верно д'Асколи. Лет шестьдесят до нашего автора польский посол Броневский указывал уже, что в этой деревне, которую он называл Сортассус, жили потомки благородных генуэзцев (Tartariae descriptio, ed. 1595, р. 9), была и католическая церковь. Тунман к этому сведению прибавил даже самые громкие фамилии будто бы живущих там потомков Дориа, Спинола, Гримальди и проч. (Busching's Erdbesehreib., ІV, 347); наш автор, конечно, не пропустил бы заметить, если бы хотя что-либо подобное выдумке Тунмана было в действительности. В этой деревне, по словам Броневского, часто останавливались послы литовские и русские; это, вероятно, еще более побуждало жителей выбраться из такого беспокойного места, чем наезды родственных черкесов, как говорит далее д'Асколи. А. Б. Д.

119. Fecciala, Foczola по Боплану, Eoczola старых карт, очевидно по опечатке Витсена (Noord en Oost Tart. 573), вcе это одна и таже деревня, называющаяся Фоц-сала, Фот-сала, Фоти-сала в наши времена. Это поселение лежит, как верно указывает д'Асколи, в 8-10 верстах прямо к югу от Сююрташа в истинно прекрасной и богатой местности. Боплан (ор. с. 31) говорит: Алма или Фочола, но это очевидная ошибка и река Алма совсем иное дело; её имени не могла носить наша деревня, лежащая на течении среднего Бельбека (Кабарты — тоже), выше дер. Албата; эта явная ошибка побудила переводчиков Боплана искать нашу деревню в Алма-кермен, что ни с какой точки зрения не подходит (Мельник, Мемуары отн. к ист. Южн. Руси, 326; Ляскоронский, Г. Лев. де-Боплан, 18). Тот же Боплан насчитывает в этой деревне около 50 домов; тогда как наш автор, не могший не знать своих пасомых до точности, называет только 12 семей; это разногласие может объясниться тем, что христиане не одни занимали деревню, в которую перебрались, застав уже там коренное население, бывшее, судя потому, что католики венчались у греческих священников, вероятно, греческое, хотя бы только по вероисповеданию; последние потомки генуэзцев теперь, может быть, в степях вокруг Мариуполя, если только там есть какая либо о том память. Однако уже во время вывода христиан, в 1778 г., наша деревня не показана ни в списках, ни на картах в числе даже частью христианских, и теперь там не знают никаких его следов. Боплан все же имел довольно точные сведения и об этой деревне, потому что дает даже название католической церкви, св. Иоанна, что забыл сказать наш автор.

Осмыслить название этой деревни мне до сих пор не удалось.

120. Сала — приставка, имеющаяся у очень многих деревень, разбросанных по всему горному Крыму; по-татарски или по-гречески это слово не имеет значения. Преосв. Гермоген полагает, что это слово армянское и значит “дубняк” (Таврич. епархия, 396); но армяно-католический декан в Феодосии о. Сапаров с этим не согласен и думает, что оно может значить плитняк, плиточный пол. И то и другое объяснение приложимо к горным деревням Крыма, да и армян не мало было в восточном Крыму; но мы их не знаем в западном, где всего больше “сал”, именно в местности вокруг Мангуп-кале. Возможно, что это слово из какого-нибудь теперь, совершенно затерянного языка. А. Б. Д. [120] Киэт абзис — без букв и без письма, безграмотный. А. Б. Д.

121. Название — патрак, применяемое к крымским татарам, впервые слышу; но автор повторяет его весьма настойчиво, три раза. К сожалению, разъяснить это название мне не удалось. Д'Асколи говорит, что оно дано народу по имени реки, протекающей в Татарии, берега которой заняты многочисленными селениями; но во всем Крыму нет реки, сколько-нибудь отвечающей именем и свойством такому положению дела. Есть маленькая речонка — Бодрак, впадающая в Алму севернее Бахчисарая; но в ней только и есть, что некоторое сходство названия; это ничтожный ручей, почти всегда пересохший, на коротком протяжении которого лежат одна татарская деревушка и маленький русский выселок, всего около 90 дворов; конечно, не этот ручей мог быть рекою описания д'Асколи. Нет ли похожего названия в “Скифии” автора? Но по смыслу его слов эту большую и многоводную речку надо искать в самом Крыму.

Теперь между татарами название “патрак”, в смысле нарицательном для народа, совершенно неизвестно; но что оно не выдумано автором, видно из употребления этого слова татарами; оно значит негодность, малоспособность, ненужность человека или вещи; некоторые татары имеют его в придачу к своей фамилии. Крымские армяне тоже, по словам г.Сапарова, употребляют это выражение, и также в том же самом презрительном и несколько бранном смысле — негодности человека. Наше слово — “батрак” происхождение которого указывается (словарь Брокгауза) от татарского холостой, которое в горном Крыму звучит совсем иначе (ёрген), и только несколько подобно у ногайцев (бойдах), вероятно, ведет свое начало отсюда же. Не могу не вспомнить, что и у французов есть точно такое же слово — patraque, и к тому же значащее также негодность, испорченность; происхождение этого слова французам неизвестно; неужели и оно идет отсюда же? Разъяснения по настоящему вопросу наших ориенталистов были бы весьма желательны. А. Б. Д.

122. Три властителя Татарии — хан, калга и нуред-дин, конечно, во время составления автором своего описания находились под влиянием и в руках ногайских мурз, после всех вышеуказанных событий, где ногайцы оказались победителями; но род Ширин, первый в Крыму, не только не ногайский, но и находился во вражде с ними (см. напр. Смирнов, ор. с., 510, 522, 715 и далее). А. Б. Д.

123. Tartar chioppech — татарин собака, буквально. Тоже самое почти говорит о татарах вообще (но описание дает чистых ногайцев) и Боплан (ор. с, 34), даже уверяющий, что они родятся слепыми, как собаки. Да-Лукка тоже уверяет, что ногайские дети слеп долго после рождения (ор. с. 14, 3. О. О. XI, 487). По нашему автору, тоже говорили и турки, и видеть в этом насмешку или выдумку нет основания; само замечание, вероятно, произошло из действительного наблюдения, по которому новорожденные дети очень узкоглазых ногайцев (глаза, как щелки) казались как бы слепы. А. Б. Д.

124. Allogiare all'hosteria della serena hosteria — постоялый двор, а serena чистое небо; буквально непереводимая игра слов — остановиться в гостинице чистого неба. Dal Piovano — под дождем и вместе с тем у благочинного. Piovano — благочинный; acqua piovano — дождевая вода. Игра слов на созвучии piovano (от латинского plebs) и piovano (от латинского pluvia). Итальянцы и поныне в шутку называют дождь — il signor Piovano. Н. П.

125. Фальча — колдун или ворожея; бахча значит сад, но здесь это слово употреблено тоже в значении гадальщика; назырлик — амулет, ладанка с молитвой или особый род камешков, носимый от сглаза. А. Б. Д.

126. Точнее саранча по-татарски будет — чекиркэ. А. Б. Д.

127. Астрономические сведения нашего автора были весьма невелики, если он нашел возможным увидеть затмение луны в её первой четверти. По мнению известного астронома, описываемые д'Асколи не были настоящие затмения, и за таковые автор счел явления, находящиеся в зависимости от состояния нашей атмосферы. По справке у Опольцера (Canon der Finsternisse, Wien.. 1887) в 1633 г. лунных затмений вовсе не было, а солнечные были в апреле и в октябре, но не в августе; в 1632 и 1634 тоже не было в августе ни тех, ни других. А. Б. Д.

128. Отсюда видно, что сын хана скончался в январе 1634 года; о нем говорит и да-Лука, называя его Девлет-Гераем, но говорит, как о живом; он же о наводнении, бывшем в Карасубазаре в 1631 г., говорит, как о прошлом, случившемся несколько лет назад (ор. с, гол. пер. 2, З. О. О. XI, 475, 477); отсюда можно определить, в чем сомневался его переводчик, что да-Лукка писал ранее 1634 года и позже 1631; таким образом, выставленный на его голландском переводе 1633 год должен быть верен. Выше д'Асколи говорит, что да-Лукка ездил в Чиркасию несколько лет тому назад, а писал о ней, конечно, возвратившись. Чтобы придать большее значение солнечному затмению, автор говорит, будто род Конкиз не испустит лучей с этой стороны; это касалось только самого хана Джаны-бек-Герая, а других ханычей-чингизидов, султанов-Гераев, было в Турции сколько угодно. А. Б. Д.

Текст воспроизведен по изданию: Описание Чёрного моря и Татарии, составил доминиканец Эмиддио Дортелли Д'Асколи, префект Каффы, Татарии и проч. 1634 // Записки Одесского общества истории и древностей, Том XXIV. 1902