ПОЕЗДКА В ЧУГУЧАК

(Путевые заметки)

I.

Был конец августа, когда я на паре почтовых лошадей выехал из Семипалатинска, невыносимо пыльного и душного в летнее время. После почти часового ожидание повозка моя попала на паром, на котором совершается переправа на левый берег Иртыша. Желающих переправиться всегда масса, и место на пароме добывается чуть ли не с бою. Крики и ругань оглашают реку, стремглав летят телеги, задевая одна другую, и стражник с нагайкой с трудом водворяет на пароме порядок. Бывают поломки экипажей, ушибаются люди, но ко всему этому, не говоря о потере времени, семипалатинцы как будто привыкли. Чтобы понять все безобразие такой переправы, надо заметить, что против Семипалатинска расположена большая торговая Семипалатинская Заречная Слободка, и через Иртыш идут бойкие дороги на Верный, Чугучак, Каркаралинск, Куянды, где бывает известная Ботовская ярмарка, и в разные киргизские волости.. Одно время среди семипалатинских коммерсантов шли переговоры об образовании компании для устройства через Иртыш плавучего моста, но если не мост, то устроить два-три парома город и слободка, конечно, давно бы могли.
Но вот, наконец, переправа кончена, и мы миновали Заречную Слободку, населенную главным образом киргизами. Дорога на Чугучак идет сначала почтовым трактом на Верный до Сергиополя (271 3/4 вер.), все время прямо к югу от Семипалатинска. Ровная, как зеркало, степь, за слободкой казалась настоящей пустыней: редкая и мелкая трава была выжжена солнцем, на глинистой же дороге при движении повозки подымались столбы пыли, проникавшей решительно всюду. Более тоскливый ландшафт подыскать трудно. Лишь через несколько десятков верст местность, по которой идет тракт, начинает терять свой однообразный равнинный характер. Появляются цепи невысоких гор: Аркалык, Аркат, Альджан, все идущие с востока к западу. Горы без леса, но местами с хорошей травой в долинах.
На всем протяжении от Семипалатинска до Сергиополя нет ни одного селения. Почтовыми станциями служат так наз. пикеты (всего 10). Это небольшие домики с комнатой для проезжающих и помещением для завязывающих пикетами „старост" и ямщиков, исключительно киргиз. Около каждого пикета разбросано в беспорядке по нескольку глинобитных киргизских зимовок, а летом еще и юрт. Тут живут джатаки — некочующие киргизы, служащие частью ямщиками, частью промышляющие тем, что дают зимой приют многочисленным возчикам клади и т. п. На пикетах всегда можно достать самовар, летом иногда молоко и яйца, зимой же на дорогу надо запасаться решительно всем. Тракт от Семипалатинска до Сергиополя и отсюда до пограничного местечка Бахты содержит семипалатинский купец Березницкий. По контракту с казной, на первом тракте он обязан держать лишь три пары лошадей, на втором только две. При массе проезжающих, если бы Березницкий захотел строго придерживаться этого контракта, передвижение, в особенности простых смертных, а не чиновников (последним лошади отпускаются вне очереди) совершалось бы со скоростью черепахи. К счастью, Березницкий находит для себя выгодным держать лошадей значительно больше уловленного числа, хотя без задержек дорога обходится все-таки редко. Летом лошади пасутся в степи, и ночью часто приходится ждать на пикете час, два и больше, пока перепрягут лошадей. Жалобы бесполезны, потому что „староста" без труда вам докажет, что лошади, которых обязан содержать Березницкий, все в разгоне. Сидите и покорно ждите: время ведь у нас, как говорит пословица, не волк, в лес не убежит... А между тем плата за проезд на паре берется сравнительно очень высокая: от Семипалатинска до Сергиополя — 19 р. 96 к. и от Сергиополя до Бахтов (278 1/4 вер.) — 20 р. 22 к. В результате, если проедете от Семипалатинска до Бахтов четверо суток — приходится только радоваться...
От Сергиополя на Бахты дорога идет к юго-востоку. Сергиополь, раньше называвшийся Аягузом, расположен у речки того же имени, около отрогов Чингизских гор. Основанный в 1831 г., Аягуз был главным пунктом Аягузского внешнего округа; теперь Сергиополь — казачья станица, входящая в состав Лепсинского уезда Семиреченской области. Почти все постройки в станице — глинобитные или из сырцового кирпича, обмазанные белой глиной. Вблизи станицы ютится еще более убогая татарская слободка. Речка Аягуз, бурливая весной, к осени очень пересыхает, и переправа через нее в брод совершается без всякого труда.
За Сергиополем дорога становится значительно живописнее. Путь сначала лежит среди невысоких холмов, а затем вдоль южных склонов Тарбагатайского хребта, на расстоянии от них в 20 — 50 вер. В начале сентября, когда я ехал обратно в Семипалатинск, синяя гряда Тарбагатая сверху была уже покрыта снегом, отчего горы казались еще прекраснее. Высота Тарбагатайского хребта определяется в 6 — 7 т. ф.; главные вершины находятся в средней части хребта (Тас-тау), достигая 9 — 10 т. ф. и сохраняя вечный снег. В горах берет начало множество речек, быстрых и многоводных весной, благодаря чему дорога тогда становится не безопасной. Из речек проведены арыки (канавы) для орошения пашен, которые тут имели киргизы еще задолго до завоевание края русскими. Лессовая почва, даже при самой примитивной киргизской обработке, дает при поливке очень хорошие урожаи. Степная растительность здесь тоже гораздо лучше, чем к северу от Сергиополя.
Между Сергиополем и Бахтами по дороге расположены 9 пикетов, одна казачья станица — Урджар в 176 верст. от Сергиополя и большое крестьянское селение Ивановское, в 46 вер. от Урджара (недалеко от пикета Катын-су).
Как невзрачен вид Сергиопольской станицы, так, напротив, красив Урджар. Вдоль таких же белых домиков по обеим сторонам улицы растут высокие ивы, карагач, тополи, так что станица вся утопает в зелени. Небольшая церковь стоит в саду со старыми высокими деревьями. А в 15 — 20 вер. синеет могучий Тарбагатай с своими отрогами, доходящими до самой станицы. В Урджаре, кроме казачьих властей, живет мировой судья, врач, есть больница, почтово-телеграфное отделение, школа. Базар с лавками немного меньше, чем в Сергиополе. Точного числа жителей в станице я не знаю; мне определили его в 2—3 тыс. Половина жителей не казаки: торговцы и переселенцы-крестьяне из России, почти все малороссы. Переселенцев манит сюда плодородие и дешевизна. земли. Одной пахотной земли у казаков приходится по 20 дес. на м. душу, много прекрасных покосов и обширный выгон. Сами казаки земледелием занимаются мало и охотно сдают свою землю в аренду. Обычная арендная плата — 50 к. за десятину пахотной земли в год. По словам казаков, поливная пашня эксплуатируется 6 — 8 после чего отдыхает 2 — 3 года. Сеется преимущественно пшеница и овес; есть бахчи с дынями и арбузами, разводится низкосортный табак. В долинах Тарбагатая недалеко от Урджара растут дикие яблоки, малина, смородина, прекрасная клубника и проч., почему, надо думать, в станице возможно было бы развитие садоводства, но об этом никто не думает. Ничегонеделанье казаков и здесь, как везде, поразительно. Говорят и пишут о некультурном хозяйстве русских крестьян, но здесь, в сравнении с казачьими порядками, это хозяйство является своего рода совершенством... Переселенцы с нескрываемым удивлением говорят о жизни казаков, которые палец о палец не хотят ударить, чтобы улучшить свое положение. Правда, расширению хлебопашества много вредит отдаленность крупных рынков сбыта, но за то в станице могло бы процветать, во всяком случае, скотоводство и птицеводство. Для продуктов последнего Чугучак представляет прекрасный рынок, и некоторые из переселенцев уже начали возить туда яйца и проч.
Грусть и досада охватывают вас, когда вы стараетесь узнать, как же живут в этой станице, где все, кажется, создано для того, чтобы люди жили в довольстве. Разумеется, никакой общественной библиотеки в станице нет, и на книги и газеты спроса почти не существует; разумеется, не бывает ни публичных лекций, ни каких бы то ни было „разумных" развлечений; разумеется, опять таки, местные „интеллигенты" никакого влияние на окружающую жизнь не оказывают, частью по „независящим обстоятельствам", а еще больше, пожалуй, по собственной к тому неподготовленности. Мне пришлось долго беседовать с одним из таких интеллигентов: это очень симпатичный человек, его интересуют разные отвлеченные вопросы, немножко он даже „толстовец», но для Урджара, для подъема местной жизни он сделать ничего не может...
Зато водку, в особенности зимой, станичники пьют на славу. Убогая серая жизнь скрашивается пьяным разгулом, лучше которого станичники ничего перед собой не видят...
Большое крестьянское селение Ивановское лежит в стороне от почтовой дороги. По общим отзывам, хозяйство здесь поставлено лучше, чем в Урджаре, и крестьяне живут в большом довольстве. К сожалению, мимо Ивановского я ехал ночью и потому остановиться там для расспросов не счел удобным. Виднелось с дороги большое местечко с глинобитными домиками и массой деревьев. Урджарцы передавали мне, что такой белой пшеницы, какая родится в Ивановском, у них никогда не бывает. Вообще, переселенцы здесь осели прочно и сумели уже приспособиться к культуре земли с поливкою, чего обыкновенно боятся выходцы из России.
По долине вдоль Тарбагатая переселенческим управлением, как я слышал в Урджаре, намечено несколько участков под переселенческие поселки. Но кроме переселенцев, водворяющихся в крае на постоянное жительство, не мало их перебирается с места на место, арендуя землю то у казаков, то у киргиз, а то и просто занимая ее без всяких условий с владельцами. Есть своего рода „пенкосниматели", которые снимут на целине урожая два и передвигаются дальше на новую целину. Осесть прочно многим из переселенцев немало мешает, между прочим, крайне неудобная форма арендование киргизской земли. По действующему закону, сдача такой земли в аренду допускается лишь по приговорам аульных и волостных сходов, по утверждении таких приговоров областным правлением на срок не свыше 30 лет. Не говоря об обычной в таких случаях волоките и необходимости сговориться с волостными заправилами, самый срок аренды для устройства культурного хозяйства, разумеется, слишком недостаточен. Переселенцы закон обходят, заключая словесные сделки с отдельными киргизами или их группами, но очевидно, что в случае споров их арендаторские права никакой защиты в суде не найдут. Возникают часто споры; земля заведомо истощается, а в результате не выигрывают ни переселенцы, ни киргизы. По рассказам, главное, чего опасаются новоселы от киргиз — это обычного в степи угона лошадей. Суд в таких случаях фактически помочь не может, и лепсинские переселенцы (как, впрочем, и в других местностях) в случаях пропажи лошадей сами прибегают к суровой расираве, нападая на любой соседний киргизский аул, где производят настоящий погром. Вместо похищенных отбираются киргизские лошади, может быть, и с излишком... Возникают уголовные дела в суде, но нередко ссоры улаживаются при посредстве волостных киргизских управителей, и похищенные лошади обеими сторонами друг другу возвращаются...
Почтовая дорога оканчивается в местечке Бахтах, около которого расположено большое крестьянское селение Захарьевское. В местечке устроен таможенный „пункт» и казармы для стоящего здесь казачьего отряда; есть базар с лавками, почтово-телеграфное отделение. Население местечка состоит, главным образом, из татар, в с. Захарьевском — из малороссов. Постройки, зелень — все как в Урджаре. В Захарьевском, кроме старожилов, живет еще много неустроившихся нигде новоселов. Старожилы жаловались мне на крайний, будто бы, недостаток у них надельной пахотной земли, почему они ежегодно вынуждены арендовать у киргиз по нескольку сот десятин за плату по 30 к. с десятины. Хлеб имеет постоянный сбыт в Чугучаке, где цена пшеницы в зерне колеблется между 35 — 80 к. и в муке 45 к. — 1 р. за пуд. Кроме хлеба, крестьяне возят в Чугучак свиней, птицу и разные овощи, в особенности капусту и арбузы. Последние в Бахтах прекрасного вкуса и больших размеров. Цена их в Чугучаке от 4 до 10 р. за сотню.

II.

От Бахтов до Чугучака считается около 21 вер. Почтовая дорога в Бахтах кончается, и для поездки в Чугучак нанимают лошадей у местных татар или в с. Захарьевском у крестьян. Обычная плата за пару в некрытой тележке 3 р. Дорога идет совершенно ровной степью и отличается в сухую погоду поразительной пылью. Через несколько минут езды вы делаетесь весь серо-желтым и с трудом дышите. Недалеко за границей китайцы устраивают небольшой таможенный пункт, в настоящее же время граница переезжается без всяких опросов и осмотров со стороны китайских властей.
В Чугучаке я был несколько раз и в первую поездку потратил немало времени, чтобы найти, где остановиться. Возница, вопреки своим уверениям, оказалось, не знал, куда меня приютить, и лишь по указанию какого-то киргиза мне удалось найти дом одного русского, где за рубль в сутки мне отвели небольшую комнату с прихожей в глинобитном флигеле. Как я потом узнал, принимают проезжих за ту же плату и некоторые татары, обыкновенно же путники останавливаются у знакомых. Гостиниц, меблированных комнат и т. п. в Чугучаке нет.
Чугучак лежит в Тарбагатайском округе, который в административном отношении входит в состав китайской провинции Джунгарии. В округе живут кочевые киргизы и калмыки, в Чугучаке же, кроме них, живут китайцы, дунганы, сарты из Туркестана и Кашгара, татары, русские и пр. Всего в городе свыше 20 т. жителей. Заведывание военной частью в округе и кочевым населением принадлежит военному губернатору (хэбей-амбань), гражданская часть и управление оседлым населением (кроме русских подданных) сосредоточены в руках уездного начальника (ти-фанъ-гуань).
Кто не был в китайских городах, на того Чугучак производит в первый раз поразительное впечатление как своей оригинальной внешностью, так и своеобразной сутолокой уличной жизни. Город, кроме предместий с заимками, состоит из крепостей, китайской части и русской фактории. Попробую описать их отдельно.
Главных крепостей две: маньчжурская, где живет военный губернатор с подчиненными ему чиновниками, и китайская, где имеет пребывание уездная администрация. Крепости окружены высокими и очень толстыми глинобитными стенами с башнями в китайском стиле. Разумеется, современная артиллерия могла бы очень скоро разрушить эти стены, но на случай мятежа туземцев крепости представляют хорошую опору для сопротивления. Кроме этих двух главных крепостей, есть еще такие же, но небольшие, где живут солдаты. В каждой крепости железные ворота, которые на ночь запираются. Около ворот находятся особые здание для стражи, с развешенным оружием на стене: в манчжурской крепости — с маньчжурским и в китайской — с китайским. Чего тут только нет: копья, какие-то палки т зубцами и т. п. Из ворот через каждую крепость идет улица, вдоль которой и расположены дома для чиновников и их канцелярий. Дома чиновников стоят внутри дворов, куда можно пройти через выходящие на улицу большие каменные ворота. Напротив таких ворот, на другой стороне улицы, везде стоит каменная стена, большей или меньшей величины, с раскрашенными изображениями каких-то чудовищ. В крепостях же находятся тюрьмы, порядки в которых чугучакские русские мне описывали в самых мрачных красках. Есть, будто бы, ямы, куда сажают преступников, клетки, где они могут или только лежать или стоять и т. п. Около одной тюрьмы, а потом и на улице вне крепости я встретил одного арестанта киргиза, который едва передвигался, поддерживая обеими руками большой железный шест. Оказалось, что человек этот был прикован к шесту двумя коротенькими цепями: из них верхняя была припаяна к железному ошейнику, плотно облегавшему шею несчастного, а нижняя — к кольцу на ноге. Арестант на ночь должен был являться в тюрьму, а днем „свободно" гулял по городу, собирая милостыню. По моей просьбе, чугучакский консул С. В. Соков просил уездного начальника разрешить мне осмотреть тюрьму, на что последовал любезный ответ, что тюрьма будет мне показана, как только освободится от каких-то экстренных занятий заведующий ею чиновник. Прошло два дня, просьба была повторена, и тотчас же последовал новый не менее любезный ответ, что чиновник все еще не освободился от своих занятий. Так я и уехал из Чугучака, не дождавшись конца этих занятий...
В крепостях сравнительно чисто, но где поразительная грязь и вонь — это в китайской части города, вне крепостей. По обеим сторонам узеньких улиц (иногда только в семь шагов ширины) тянутся лавочки и магазины с раздвинутыми дверьми, так что торговля производится как бы на самой улице. Больших, в нашем смысле, магазинов вовсе нет. В каждой из лавочек торгуют самыми разнообразными товарами: напр., я был в таких, где продавались разные китайские материи, чай, сласти и даже овощи. Какого либо порядка в размещении торговых заведений совсем нет: галантерейные лавки, аптеки, харчевни, цирюльни, даже лавки, где продается мясо, чередуются как попало. Мелкий скот (свиньи, бараны) преспокойно колется около лавок, и тут же хозяева приготовляют мясные туши. Отбросы живо подъедаются собаками, которых в Чугучаке неимоверное количество. Собаки здесь исполняют функции санитаров. Днем они очень покойны, но ночью для непривычного человека встреча на улицах, среди непроглядной тьмы, с целыми стаями лающих собак, сознаюсь, не особенно приятна... В харчевнях обеды стряпаются также у всех на виду. Все, начиная от печенья до жареного мяса, приготовляется на кунжутном масле, которое имеет отвратительнейший запах. Кунжутный чад носится повсюду и местами, где больше харчевен, делает пребывание на улице невыносимым. Не менее скверный запах имеет китайская водка (джун-джун): она продается „распивочно и на вынос» во многих лавочках. Китайцы пьют ее подогретой.
Из торговых заведений стоит описать особо баню и опийную лавочку.
Баня (торговая) состоит из двух помещений: раздевальной комнаты и бассейна с водой, в котором моются все вместе. Раздевальня, с ящиками на стене для платья, имеет, сравнительно, приличный вид, в бассейной же комнате отвратительная вонь от грязной воды.
Тяжелое впечатление произвела на меня лавочка, где продают и курят опий. Вдоль длинного и узенького глинобитного домика шли нары, на которых лежали курильщики. Кто еще приготовлял опий для куренья, кто жадно тянул дым из трубок; некоторые, уже накурились. Лица почти у всех были испитые, землистого цвета. Среди курильщиков я заметил несколько сартов, большинство же состояло из китайцев. Одному из них, по крайней мере на вид, было лет 16 — 17. Я попробовал курить, но никаких последствий от моего куренья, кроме сильной головной боли, не было. Кроме опия, в той же лавочке желающим подаются трубки с табаком, годные всего для одной затяжки.
Дома, где живут китайцы, торгующие в лавочках, находятся внутри дворов. Удивительный консерватизм китайцев поразительно проглядывает в устройстве этих домов, совершенно, кажется, неприспособленных к суровому, сравнительно, климату Чугучака. Все, от системы отопление до окон с бумагой вместо стекол — чисто китайское.
В китайской части на улицах необычайная сутолока; везде снуют китайцы в своих оригинальных костюмах и с длинными черными косами, тихо идут или едут верхами киргизы; всюду гам и шум. Что меня поразило, это изнуренный вид китайцев, которые около цветущих здоровьем киргиз и сартов положительно казались какими-то больными людьми. Говорят, здоровье здешних китайцев расстраивает опий и водка. Китайские солдаты в Чугучаке, пожалуй, еще хуже: все люди пожилые, худощавые — кажется, один киргиз или русский казак без труда справится с десятком таких „воинов», очень напоминающих, благодаря костюму и косам, немолодых женщин. Последние на улицах попадаются очень редко. Сартянки сидят по своим домам, у китайцев же в Чугучаке крайний недостаток женщин. Богатые китайские торговцы часто содержат сартянок из Кашгара. Мне удалось видеть двух таких девушек, которые жили около одной из лавок и, разгуливая по двору, то и дело выглядывали на улицу. Это были девочки лет 14—15, небольшого роста, смуглые, с приятными лицами и очень длинными черными волосами. Одеты они были по-китайски. В Чугучаке мне передавали, что бедняки в Кашгаре часто продают своих дочерей за бесценок.
В Чугучаке есть несколько китайских храмов. Все они устроены одинаково. На улицу выходят большие каменные ворота, от которых к храму, находящемуся в противоположном конце двора, ведет вымощенная дорожка. По сторонам последней стоят небольшие здание не то для служителей, не то для привратников. Храмы кирпичные, с площадками впереди, очень небольшого размера. Все храмы наполнены разодетыми идолами в рост человека и больше. Есть храм, где идолы исключительно женского пола. Особой заботы о храмах не видно: всюду пыль, на папертях масса голубиного помета, по двору бродят собаки. В одном из храмов на жертвенном столе стояла с курительными свечками жестянка из под конфет, с наклеенным на ней портретом Пушкина.
Во время моего пребывание в Чугучаке, на большом дворе храма, стоящего вблизи лавок, был устроен помост, на котором китайские актеры давали какие то представления. Посетители толпились около помоста, любуясь зрелищем (на мой взгляд, довольно-таки отвратительным) без всякой платы. На дворе храма расположились продавцы разной снеди, а один из них тут же приготовлял из теста завитушки в роде нашего „хвороста" и пек их на кунжутном масле. Запах и от него, и от китайской толпы был ужасный.
Большим, сравнительно, благоустройством отличается русская фактория. Начало ей было положено в 1851 года, когда между Россией и Китаем был заключен кульджинский трактат, в силу которого русскому правительству было предоставлено право открыть консульства и устроить фактории в Кульдже и Чугучаке. Фактории не раз приходилось переживать тяжелые времена. Так, в 1855 году китайская чернь разграбила и сожгла факторию, за что китайское правительство уплатило русскому 300 т. р. Еще тяжелее было положение фактории в 60-х годах, когда в Западном Китае вспыхнуло дунганское восстание. Самое консульство было перенесено в 1865 г. в Урджар, где оно было закрыто в 1875 г. и восстановлено в Чугучаке лишь в 80-х годах.
В русской фактории большинство население составляют сарты, имеющие целые ряды лавок около китайского базара. Кроме сартов, есть татары, киргизы и русские. Как и в китайской части, в фактории все постройки глинобитные или из сырцового кирпича. Улицы узенькие, с арыками, около которых растут ивы и пирамидальные тополи. Сартовские домики строятся внутри дворов, так что на некоторых улицах ничего, кроме высоких сырцовых заборов, не видно. Что еще бросается в глаза — это обычай класть сено на плоские крыши, а не в сараи. Жизнь в Чугучаке дешевой назвать нельзя. Особенно дороги квартиры, топливо (карагачник и тезек) и прислуга. Наехавшие в Чугучак русские ремесленники и чернорабочие могли-бы иметь очень хороший заработок, если бы не китайская водка. Дешевизна её (15 — 20 к. бутылка) некоторых положительно губит...
Фактория и её жители состоят под управлением русского консула, который тут и губернатор, и судья, и все, что хотите. Теперешний консул С. В. Соков пользуется в Чугучаке необычайной популярностью. Приятно и как то странно было, слыша резкие отзывы о китайской администрации, слышать, наоборот, рассказы о гуманности и крайней доступности этого представителя русской власти. Зато, с какими только просьбами к нему не обращаются? При мне заезжие турки знать не хотели китайских властей и никак не могли понять, что консул их споров разбирать не в праве. Одна татарка жаловалась даже на мужа, обвиняя его в излишней страстности и т. п. Небольшая канцелярия консула всегда битком набита просителями.
Кроме консульства, в Чугучаке из русских учреждений есть почтово-телеграфное отделение, русско-туземная школа и отделение русско-китайского банка. По данным консула, обороты русской торговли в Чугучаке доходят до нескольких миллионов рублей в год. Как и прежде, торговля сосредоточена в руках, главным образом, туркестанских сартов и татар. Наиболее крупные торговцы: Габдулжапаровы, Ботвин, Абдрашитов, Чанышев, Абдуллин, Измаилбаев и др. Как эти фирмы, так и разные сарты, из которых каждый чем-нибудь торгует, продают русские мануфактурные, металлические и др. изделия, в Россию же сбывают разное местное сырье (шерсть, кожи) и скот. Вся торговля основана на кредите и мене. Крупные торговцы получают свой товар, обыкновенно, от московских коммерсантов, выдавая векселя с платежом в Ирбитской и Нижегородской ярмарках. Затем товар или перепродается, опять-таки в кредит, более мелким торговцам, или с приказчиками отправляется в степь к киргизам и калмыкам для обмена (часто тоже в кредит) на их сырье. Последнее надо получить, продать и только тогда является возможность расплатиться в срок с москвичами и получить в кредит новый товар. Из сказанного видно, с какой медленностью совершаются торговые обороты, в особенности при отсутствии пароходов и железных дорог. Передаю общие отзывы, не отвечая за их основательность, что если б от Семипалатинска была проведена через Сергиополь железная дорога, она оживила бы богатый лепсинский край и, удешевив провоз товаров, во много раз увеличила бы размер нашей торговли с Чугучаком и тяготеющим к нему громадным районом с несколькими большими китайскими городами. Очевидно также, что при существующем характере товарообмена всякая заминка в операциях с киргизами и калмыками должна влечь за собой остановку в целом ряде платежей. Две, три неудачи — и сарты не выдерживают, предлагая москвичам, вместо отсрочек, по полтиннику и меньше за рубль. Начинаются переговоры и нередко проходит несколько лет, пока они кончаются к общему удовольствию.
В настоящее время торговля в Западном Китае особых опасностей не представляет, но не то было даже лет 20 тому назад, не говоря уж о более давнем времени. И какие зато типы вырабатывались тогда в приграничной Сибири! В Чугучаке я встретил, между прочим, некоего С., человека лет 50 — 60, но еще бодрого и энергичного, как юноша. Где и кем он только ни был: приказчиком, доверенным разных фирм в Китае, служил на приисках, вел сам торговлю, которой занимается и теперь в верховьях Иртыша, где, в конце концов, думает заняться сельским хозяйством. Рассказы С. о его жизни и похождениях в разных китайских городах — это целый фантастический роман с подчас очень рискованными приключениями. Вообще, жизнь многих русских в Чугучаке — из каких только мест нет на границе людей — могла бы дать много материала для характеристики бродячей Руси. Недалеко от Бахтов я встретил, напр., одного человека родом из южной России: он жил в Семиречье, проехал всю Сибирь вплоть до Манчжурии и наконец очутился около китайской границы под Чугучаком и т. п.
В Чугучак я слышал много рассказов о рудных богатствах края, о каменном угле и даже нефти в Монасе. Добычей нефти теперь будет заведовать китайская администрация, для чего ею приглашены на службу несколько русских.
Скажу еще два слова о многочисленных сартовских заимках около самого Чугучака. Заимки небольшие — в 5 —10 дес.; земля арендуется обязательно на имя китайских подданных. Все постройки, ограды и проч. из глины. Всюду проведены арыки, обсаженные деревьями, среди которых расположены и строения. На полях разводят арбузы, великолепные дыни и разные овощи; сеется также в большом количестве клевер. Последний сеется один раз в 5 — 10 лет и дает три сбора в лето. У некоторых богатых сартов и татар есть фруктовые сады. Я осматривал сад у Габдулжапарова, который выписывал отсадки деревьев из Ташкента, Верного и даже Воронежа. В садах у него растут яблони разных сортов, вишни, виноград, малина и пр. Охраны на зиму требует только виноград. Деревья на лессовой почве при поливке растут необычайно быстро: сады Габдулжапарова засажены громадными тополями, карагачами и пр., которые разведены, по его словам, очень недавно. Сады эти устраиваются пока исключительно из любви к делу, без всяких промышленных целей. Как передал мне Габдулжапаров, отправленные им в Семипалатинск вишня не говоря об яблоках, дошли без всякой порчи.
Хлеб сеется дальше за Чугучаком, на обширной долине вдоль Тарбагатая, которая известна под именем Эмельской, от название горной реки Эмель, текущей до этой долине. Все пашни поливные. Там же находятся и китайские заимки, отличающиеся поразительной грязью. Около каждой из них неизбежно бродят черные свиньи какой-то китайской породы. На заимках почти везде рабочими служат киргизы.

III.

В нескольких верстах от Бахтов находится урочище Чубар-агач, известное тем, что на нем устраиваются периодически, по соглашению туркестанского и степного генерал-губернаторов с китайскими властями, так наз. „международные съезды" русских и китайских киргиз для разбора по обычаям взаимных претензий. Такой съезд был в августе 1908 года и в сентябре 1906 г., оба раза в бытность мою в Чугучаке. Съезд настоящего года, продолжавшийся около месяца, закончился очень мирно. Всех исков было предъявлено на 1400000 р., из них решено мировыми сделками на 1300000 р. Да не смущается читатель этими цифрами: у киргиз каждая сторона любит устрашить другую, увеличивая исковые требование во много раз больше против действительной потери. Кроме киргизских исков, на том же съезде рассматривались иски к киргизам чугучакских торговцев, даже по документам. Совсем иным характером отличался съезд 1906 года. Незадолго до его открытие несколько сот кибиток китайских киргиз рода Кызай откочевало в русские пределы, частью в Зайсанский уезд Семипалатинской области, главным же образом в Семиречье. Бывшие на съезде китайские делегаты встревожились и открыто заявили, что виновник этой откочевки — один из русских делегатов, будто бы подстрекавший киргиз к переселению из Китая в Россию. Правда, от этого обвинение китайцы потом отказались, принеся официальное извинение, тем не менее на требование русских делегатов о необходимости открыть съезд все время указывали, что раньше должны быть возвращены в Китай бежавшие киргизы. Началась чисто китайская волокита и когда наконец, было решено открыть съезд, разъехались почти все киргизы.
Русские киргизы, находясь в родовых связях с бежавшими, не только не противодействовали их переходу через границу, а наоборот, оказывали им помощь. Бежавшие киргизы подали телеграмму на имя Государя с просьбой об оставлении их в России, а если это окажется невозможным, то о заступничестве за них перед китайским императором. Дело, в конце концов, было улажено так, что бежавшие согласились вернуться в свои кочевья, а китайское правительство обязалось| не подвергать их за откочевку никаким преследованиям.
Причиной бегства этих киргиз из Китая в русские пределы послужили страшные поборы китайских чиновников. Некоторые из них, во главе с военным губернатором, были вскоре после этого уволены от службы, но настоящим „козлом отпущения" явился волостной управитель (укурдай) бежавших киргиз Дамеджан. Он действительно нажил поборами большое состояние, хотя большая часть таких поборов передавалась им китайским чиновникам. Дамеджан был схвачен и посажен в Чугучаке в тюрьму. Родственники арестованного тотчас сделали попытку подкупить китайскую администрацию, что им, казалось, и удалось. По рассказам старшей жены Дамеджана, на такой подкуп было истрачено свыше 20 т. р. Дамеджана, обещали спасти, даже устроили ему побег, но едва он оставил тюрьму, как был снова схвачен, после чего к нему было предъявлено обвинение в намерении возмутить киргиз против китайского императора. Эпилогом этой гнусной истории была казнь Дамеджана 3 апреля 1908 года.
Распоряжение о казни было получено в Чугучаке начальником штаба военного губернатора (сам он был в отлучке) вечером 2 апреля и держалось им в таком секрете, что стало известно прочим китайским властям лишь за три часа до казни. Из под руки тогда же узнал о ней и русский консул. Зная действительные причины гибели Дамеджана, консул тотчас попросил начальника штаба приостановить казнь, чтобы дать ему время снестись по поводу ея с тарбагатайским губернатором. Консул указал, что со стороны русских торговцев к Дамеджану предъявлено исков на 2000 р., удовлетворение которых, в случае смерти Дамеджана и в виду конфискации его имущества китайскими властями, станет невозможно. На это заступничество начальник штаба ответил, что преднисание о казни получено им в такой категорической форме, что отсрочить ее он не имеет права.
Казнь была назначена через удавление. От очевидцев из русских я слышал о ней следующие подробности.
Дамеджана вывезли из маньчжурской крепости в телеге с пешими солдатами впереди и конными сзади. Все время шла трескотня от взрыва в разных местах нарочно устроенных пороховых зарядов. Дамеджан стоял в телеге на коленях, со связанными сзади руками, причем его держал за плечи сидевший в той же телеге китаец. Во время переезда Дамеджан проклинал китайские власти, и его никто не останавливал. Недалеко от крепости заранее был вбит столб высотой в 4 аршина с какой-то перекладиной наверху и веревкой внизу, связанной кругом. Когда телега подъехала к месту казни, Дамеджана стащили с неё и поставили на коленях около столба так, что веревка окружила его шею и столб. Дамеджан ужасно кричал... Затем два палача стали по бокам Дамеджана и начали скручивать веревку с двух сторон при помощи палок. Лицо Дамеджана синело, глаза расширялись, но кричать он не мог. Тогда веревку раскручивали, давали казнимому очнуться, чтобы через несколько минут приняться за ту же пытку. Ноги у Дамеджана вытянулись, третий палач раздвигал их палкой и бил ногой Дамеджана по животу, так что у него оказались разбитыми мочевой пузырь и проч. Наконец, несчастному забили рот глиной и новое скручивание веревки положило конец его мукам. Казнь продолжалась около часа...
Сами китайские чиновники нашли потом, что при совершении казни было допущено много излишней жестокости. Так, по закону, бить Дамеджана было нельзя, и самое скручивание веревки могло производиться лишь три раза, после чего преступник, если подает признаки жизни, отдается желающим его взять, причем он объявляется в таких случаях стоящим вне покровительства законов. Во время казни протестов среди сбежавшейся толпы не было, но, в общем, она вызвала глубокое негодование против китайцев среди мусульман. Через день тело казненного было передано его семейству и при громадном стечении народа похоронено на магометанском кладбище в русской фактории.
Жестокость китайцев казнью Дамеджана не закончилась. Вечером в день его похорон в консульство прибежали три жены покойного и умоляли дать им убежище, так как до них дошли слухи, что китайские власти стали их разыскивать, чтобы перебить. Действительно, у китайских чиновников много было оснований к тому, чтобы погубить жен Дамеджана, в особенности старшую, которая подкупала чиновников, когда муж сидел в тюрьме, и лично передавала им деньги. У той же жены были припрятаны доставленные потом тайно в факторию разные компрометирующие чиновников документы. Как только стало известно, что жены Дамеджана скрываются в фактории, китайские власти на самом деле потребовали, чтобы консул их выдал. К счастью, этого не случилось. Консул ответил, что жен Дамеджана лично ОН не держит в фактории, но что для насильственной выдачи их китайцам нет оснований: ни в каком преступлении они не обвиняются и как бывшие до замужества в русском подданстве желают возвратиться к своим родичам в русские пределы. Дальнейших настояний о выдаче не было.

Н—н.

Текст воспроизведен по изданию: „Сибирские Вопросы" NN41-42, 1908