Восстание 1916 г. в Средней Азии.

И дневник Куропаткина, и рапорт его же на имя царя о восстании 1916 г. в Средней Азии и его ликвидации, печатаемые ниже, представляют собой первую историческую версию этого важного момента в истории революции в Средней Азии, — версию официальную, написанную под углом зрения интересов российского самодержавия. Вследствие этого, публикуемые документы ценны не только тем, что они содержат значительное количество фактов, еще неизвестных в печати, но также и потому, что, будучи официальной версией, они вскрывают направление колониальной политики царизма в Средней Азии.

К восстанию привели противоречия, вытекавшие из самого факта российского господства в Средней Азии, и это было настолько очевидно, что даже Куропаткин, в объяснении причин восстания, вынужден был исходить из этих противоречий.

На первом плане здесь мы находим чрезвычайно нелестные отзывы об аппарате власти. «Правитель канцелярии Ефремов... очень подозрителен и, кажется, нечисто ведет дела». «Полицеймейстер Игнациус — мошенник». «Низшая администрация берет взятки. Народ в кабале». «Исполнители... сделали наряд рабочих источником наживы...» В результате, во время поездки Куропаткина по краю, поступают бесчисленные жалобы на взяточничество. «...Два пристава в Аулиотинском уезде мошенничают». «Киргизы недовольны самоуправством и поборами своих волостных управителей и своим народным судов биев...» «В Коканде старики плакали, — говорили..., что их грабят их же туземные власти. Нельзя жить. Просят защиты». Словом, сверху донизу, от правителя канцелярии генерал-губернатора до туземной администрации, живой человеческий материал, составлявший аппарат власти, — мошенники и хищники даже в глазах Куропаткина. И народ на это хищничество подает массовые жалобы. Хищничество администрации — одна из основных предпосылок восстания. Такой и никакой другой вывод вытекает из фактов, приводимых самим Куропаткиным, хотя сформулирован он и не совсем ясно, устранение этого хищнического государственного аппарата — очередная задача, вот каков должен бы быть следующий вывод, если рассуждать логически. Но ведь у Куропаткина было большое «но»: — он был генерал-губернатор, сохранение системы русского господства в Средней Азии для него разумелось само собою. Поэтому в вопросе об аппарате существует и другое звено: «Русская администрация малочисленна и часто не на высоте своей роли...» «В общем, члены администрации оказались не осведомлены о том, как отнесется население к призыву рабочих...» Туземная администрация слишком много [40] «забрала в свои руки». Для Куропаткина дело не в устранении аппарата, не в ликвидации одного из основных противоречий, а в увеличении численности администраторов и в улучшении их полицейской работы. И проект нового положения об управлении краем, который был выводом из всех этих характеристик, говорит об «усилении краевой власти», «усилении власти начальств областного и уездного» и т. д. Противоречие было до восстания, противоречие остается и после него, только узел затягивается еще крепче. Когда на сцену выступает логика классовых интересов, тогда обыкновенная человеческая логика бессильна.

За вопросом об аппарате, — так сказать, за анализом причин политических,— следует анализ причин экономических. Куропаткин характеризует экономическое положение туземного населения по районам. Картина получается не менее, если не более, безотрадная.

Вот хлопковый район в том его виде, как он представляется Куропаткину. «За последнее время, с ростом богатства отдельных лиц, есть признаки, что м а с с а не богатеет» (подчеркнуто автором). «У хлопковых королей роскошные дворцы», в то время, как на другом полюсе «за долги у туземцев продавалось во многих случаях все без исключения земельное имущество и инвентарь». Этих случаев продажи, как оказывается, было так много, что «только в Ферганской области, по сведениям судебного ведомства, за 1914 и 1915 гг. предъявлено было ко взысканию исполнительных листов на сумму свыше 16 млн. рублей». Так интенсивен был процесс обезземеливания дехканских масс. И это было не только в Фергане. «Старые друзья-туркмены», у которых хлопководство было развито значительно слабее, обнаруживали также, что процесс дифференциации и здесь развивался чрезвычайно интенсивно. «Мервские туркмены очень разбогатели, но, тоже, одни пошли слишком вверх, а другие остались бедняками...» Быстрый процесс пожирания хозяйства мелкого производителя дехканина ростовщиком и скупщиком — вот основная экономическая подоплека дехканского восстания в районах хлопководства. Она вскрывается Куропаткиным достаточно ярко. Нам остается только напомнить читателю почему-то совершенно забытое в документах обстоятельство, что 1915 и 1916 гг. были также годами нормировочных цен, что эти цены до последней меры переполнили чашу. Дехканину ничего больше не оставалось, как бунтовать. Поняв причину, Куропаткин дает свое указание на выход из противоречия: «Надо много поработать, чтобы... уберечь мелкое землевладение...» «Быстрый рост учреждений мелкого кредита позволяет надеяться, что этот вредный в государственном отношении процесс обращения в пролетариев еще недавно спокойной и работящей части населения приостановится». Но смешно читать эти наивные указания на существующую для утешения утопающего соломинку. Само российское господство, для сохранения которого была «вредна» эта угрожающая пролетаризация, для того собственно и существовало, чтоб эксплоатировать, хищнически пожирать, пролетаризировать... Угроза господству была результатом этого господства. Куропаткин оказывался в незавидном положении человека, желавшего уничтожить следствие с целью сохранить его причину. Ссылка же на «рост учреждений мелкого кредита» как на выход из противоречия делает положение Куропаткина еще более забавным. Попытка широко развернуть сеть крупных [41] учреждений с целью оградить хлопкороба от быстрого разорения уже успела потерпеть свое крушение задолго до приезда Куропаткина — и именно потому, что она вступила в противоречие с развитием и ростом ростовщических операций: само правительство, защищая ростовщика, поставило росту кредитной кооперации непреодолимые преграды.

Противоречие оставалось противоречием. Не было из него другого выхода, кроме революции, разрушающей колониальное господство.

Набор же на тыловые работы еще сильнее ударил по дехканскому хозяйству. И в данном случае причина восстания не была снята, а еще больше увеличена.

Иначе стоял вопрос об основной экономической причине восстания в казакских и киргизских кочевых и полукочевых районах. Здесь колонизация и лесная стража довели скотоводов до отчаяния: «Главная причина беспорядков — деятельность министерства земледелия, обидевшего киргиз отнятием у них земель в арендные, казенные статьи и для переселенцев...» «Много лет подряд для образования «свободных земель» у киргиз отнимались их кочевые и, главное, зимовые стойбища...» «Но и на той земле, которая оставлена киргизскому населению в постоянное пользование, это население стеснено в распоряжении этой землей лесной стражей», которая «является бичом населения» вследствие «притеснений и поборов», «чинимых» ею «даже на землях, оставленных в пользовании кочевого населения». Кочевники лишились таким образом возможности продолжать свое кочевое хозяйство, изъятие же «зимовых стойбищ» препятствовало также и оседанию. Были изъяты миллионы десятин земли. При этом изымали земли не только для крестьянской колонизации, но и в пользу «аферистов, не киргизов», желавших заниматься промысловым скотоводством. «Боюсь, что это будет хуже знаменитых «башкирских земель», — пессимистически замечает Куропаткин. Словом, «последние 40 лет точно безмолвно согласились стереть с лица земли это симпатичное, добродушное, наивное, но и дикое еще по нашей же вине племя...» Ярче сказать о духе колонизационной политики самодержавия в Киргизии и Казакии довольно трудно.

Скотоводческая масса, как и оседлое дехканство, была в тупике, из которого был один выход — подняться с оружием против того, кто сжимал ее со всех сторон, кто «безмолвно согласился стереть» ее «с лица земли»...

Противоречивость в результатах деятельности министерства земледелия видел и сам Куропаткин: «Возник ряд русских селений — это плюс. Но возникла и неприязнь киргиз к русским и русской власти — это минус». Но поиски выхода из этого противоречия у Куропаткина оказываются гораздо более прямолинейными, чем в уже описанных выше случаях.

«Прихожу к заключению, что необходимо на долгий срок разъединить, где представится возможным, эти народности» (киргиз и русских). И это заключение практически выливается в проект изъятия земель у киргиз «за совершенные ими злодейства» в тех районах, где «лилась русская кровь» (Джизакский уезд Самаркандской области и Пишпекский, Джаркентский и Пржевальский уезды Семиречья), и образования на этих местах русских поселений (Джизакский уезд) и целого русского уезда (Семиречье).

Тут непосредственно, без всяких даже попыток убедить себя или кого-либо другого в том, что принимаются или могут быть приняты меры по ликвидации [42] основной причины восстания, старая колонизационная политика воспроизводится в расширенных размерах. Объяснение же этой прямолинейности дает указание на то, какую роль должен сыграть русский уезд, создаваемый около Иссык-Куля. «Там можно развить огромное скотоводческое хозяйство, даже с привлечением иностранного капитала. Там можно широко поставить государственное коннозаводство. Миллионы пудов пшеницы и миллионы пудов мяса в холодильных вагонах пойдут в Европейскую Россию». Между тем, киргизы в будущем — это только «коневоды для производства нуж… для нашей армии лошади».

«Миллионы пудов пшеницы и миллионы пудов мяса» чрезвычайно манили взор русского торгового капитала. Но для этого как раз и нужна была «деятельность министерства земледелия» — колонизация. Она и воспроизводилась в расширенных размерах. Воспроизводилась та же позиция безмолвного соглашения «стереть с лица земли»... Велика ли беда, что при этом и по этой линии в расширенных размерах воспроизводились предпосылки колониальной революции?.. Положение определялось тем, что уничтожение киргизско-казакского хозяйства (в отличие от хозяйства хлопкороба) не затрагивало положительно никаких интересов русских господствующих классов. На это уничтожение шли поэтому с «чистой душой» и со спокойной совестью.

Следующий вопрос, который занимает большое место в документах,— это формы и методы борьбы повстанцев. Нападения на переселенцев, убийства администрации, уничтожение списков забираемых на работы, разрушение казенных зданий, повреждение железных дорог, угон скота, принадлежащего русским, наконец, в той или другой степени правильно организованное сопротивление русским отрядам (Семиречье, Туркмения) — вот те формы борьбы, о которых свидетельствует сам Куропаткин. Необходимо отметить при этом, что сведения рапорта о жертвах со стороны администрации и русского населения вообще во многих случаях расходятся с теми данными, которые можно найти в других материалах по восстанию 1916 г. Нижеследующая таблица сравнивает данные, собранные пишущим эти строки из различных дел по восстанию 1916 г. и данных рапорта ¹. (См. табл. на стр. 43.)

Разница получается довольно большая. При составлении нашей таблицы приходилось пользоваться и «рапортом». Расхождение же данных произошло потому, что при разногласиях в наших источниках по вопросу о жертвах со стороны администрации нами бралась, как правило, максимальная цифра. Вполне проверить тот и другой ряд данных, очевидно, удастся только тогда, когда будут найдены точные списки жертв. Тенденции борьбы, впрочем, от принятия того или другого ряда цифр меняются чрезвычайно мало.

Если мы теперь от методов борьбы повстанцев перейдем к методам подавления восстания, то и здесь мы найдем в документах довольно большое количество очень интересных фактов. Из Джизакского уезда Куропаткин имел «справедливые жалобы на войска за излишнее разорение туземных жилищ, грабеж, лишние убийства». Из Семиречья [43]

поступили сведения об «отбитии», «совершенно без боя», «300 коров, 10 тысяч баранов, 2 000 лошадей»... Словом — грабеж и зверства, как метод подавления, видимо, были распространены чрезвычайно широко. И здесь, с восстанием и после него, противоречия обострились еще больше. Была, однако, здесь и другая сторона — это небывалый подъем шовинизма. «В Пишпеке толпа русских на площади забила камнями одного киргиза, заподозренного в том, что он нападал на русских». «Приходится принимать строгие меры, чтобы охранить безоружных киргиз, уже изъявивших покорность или даже не принимавших участия в восстании, появляющихся среди русских поселенцев. Были случаи, что киргиз, не имеющих охраны, безжалостно убивали уже после усмирения». Если указанное выше обострение противоречий по всем линиям в результате подавления восстания приближало революцию, то подъем шовинизма ее только затруднял, ибо весь ход и результат восстания показывал, как необходима была для победы колониальной революции в Средней Азии смычка с русским пролетариатом и крестьянством. Шовинизм же отдалял, а не сближал эти силы.

Куропаткин из этого однако сделал соответствующий, — с его точки зрения совершенно правильный, — вывод: нужно вернуть переселенцам отнятые, было, винтовки. «Надо мужскому элементу дать небольшую организацию, выправку и вооружение»... даже «дать форму» и сорганизовать в правильные команды. Шовинистически настроенный переселенец и городской мелкий буржуа могли быть великолепной опорой колониального господства.

Этот подъем шовинизма и после Февральской революции Куропаткин попытался, было, использовать в интересах контрреволюции, но конфликт с Советом Рабочих Депутатов и отстранение от должности помешали ему довести до конца задуманный план. [44]

Документы дают возможность судить и о позиции отдельных классов туземного населения в момент восстания. Туркменская ханша Гульджемал, еще до отъезда Куропаткина из Петербурга, прислала телеграмму «от имени всех туркмен» и просила «заступничества». В Самарканде «масса почетных разодетых туземцев» торжественно встретили Куропаткина «с хлебом-солью». В то время, когда трудящаяся масса подымала оружие, «почетные» шли на поклон к Куропаткину.

Остается еще один вопрос — это вопрос о тайных пружинах указа 25 июня 1916 г. о наборе. Тот, кому известна версия, что объявление набора было провокацией с целью вызвать восстание, чтобы иметь предлог очистить земли для русских переселенцев, будет, конечно, искать в документах подтверждения или опровержения этой версии. Документы не дают однако достаточно ясного ответа на этот вопрос. Если же внимательно изучить те места, которые имеют к его решению то или другое отношение, то получается ответ скорее отрицательный, чем положительный. «Штюрмер и Шуваев сделали все возможное, чтобы возбудить население», — вот единственная фраза, которая может толковаться в том смысле, что здесь имела место сознательная провокация. Но когда присмотришься к контексту, в каком употребляется эта фраза, то смысл ее вырисовывается все же в ином свете. Куропаткин просто осуждает бестолковость всех распоряжений по этому вопросу. Откровенный в дневнике вообще, если бы вопрос шел о сознательной провокации, он, безусловно, не преминул бы записать это достаточно точно.

Но если нет подтверждения правильности этой версии, то, спрашивается, нет ли здесь разъяснения того, почему все же набор был так спешно объявлен и так бестолково организован, что иногда поневоле задаешься мыслью — не было ли здесь сознательной провокации?

Документы некоторый свет на это, как нам кажется, проливают. На заседании в ставке по вопросу о призыве льготных «Алексеев заявил, что ему надо 500 000 человек пополнения в месяц, чтобы покрыть потери армии. Шуваев доложил, что у него в запасных баталионах всего 1 175 000 человек. Их хватит на 3 месяца». Такую, между прочим, запись находим у Куропаткина под 3 августа. Время объявления набора на тыловые работы совпадало, как видим, с большими затруднениями по комплектованию армии. Естественнее всего предположить, что именно эти затруднения и были причиной объявления набора. То же обстоятельство, что все это было проведено так неуклюже, объясняется тем развалом, который вообще царил в это время в правительственных сферах. В записи Куропаткина от того же числа это тоже нашло соответствующее отражение.

Что же касается самого восстания, то его не только не вызывали, но даже никак не допускали, что оно возникнет. Уже цитировалось выше место «рапорта», где говорится, что администрация насчет возможности восстания «оказалась неосведомленной». Самому Куропаткину при выезде из Петербурга единственно опасным врагом в Средней Азии казались только панисламисты, которых он называл «эмиссарами Германии». Словом, ни центр, ни места не ожидали, что массы могут подняться. Возможно, что центр, к тому же, недостаточно был информирован о туркестанских «нравах», недостаточно ясно себе представлял, в какие формы может вылиться выполнение на месте такого указа. [45]

Признаком того, что призыв не был сознательной провокацией, является также и то обстоятельство, что мы до сих пор совершенно не имеем фактов, которые бы показывали, что к подавлению могущего быть восстания специально готовились. Даже Куропаткина назначили генерал-губернатором уже после того, как получены были телеграммы о восстании.

Итак содержание публикуемых документов, если попытаться обобщить все сказанное выше, свидетельствует, что русское господство в Средней Азии привело к развитию таких противоречий, которые ко времени восстания 1916 г. и революции 1917 г. настоятельно требовали своего разрешения. Единственно возможным способом этого разрешения была революция. Восстание 1916 г. и являлось этой революцией, — правда, не удавшейся. Но это восстание было только передовой стычкой. Трудящимся массам Средней Азии еще предстояли широкие бои, ибо восстание в силу своей неудачи не разрешило ни одного противоречия. Наоборот, неудача восстания привела к еще большему их обострению. Подоспевшая революция в России ускорила развитие революции в Средней Азии. Сроки сократились. Противоречия были разрешены с помощью русского пролетариата.

П. Галузо.

Комментарии

1. Нашу таблицу см. П. Галузо «Туркестан. колония», 1929 г., стр. 157. Изд. КУТВ.

2. Из них один прапорщик из состава карательных отрядов.

3. Плюс чины лесной стражи и партия статистиков, число которых не указано.

4. Один телеграфный чиновник и два офицера из состава карательных отрядов.

Текст воспроизведен по изданию: Восстание 1916 г. в Средней Азии // Красный архив, № 3 (34). 1929