(МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ БИОГРАФИЧЕСКОГО ОЧЕРКА).

Кауфман получил об этом известие 2 июля 1871 года и на следующий день отправил по поводу сего письменные сообщения: начальнику Зарафшанского округа, генералу Абрамову, эмиру бухарскому и хану кокандскому. Последния письма были одного и того же содержания, в них, между прочим, говорилось:

”... До тех пор, пока таранчи, ближайшие наши соседи по Семиреченской области, жили мирно и не безпокоили нашей границы, я терпел их существование, не желая затевать войны. Но когда в настоящее время султан кульджинский стал явно действовать недружелюбно к нам, принимая у себя бежавших от нас воров и изменников и покровительствуя безпорядкам между пограничными киргизами, то я был вынужден послать против него войска для усмирения и наказания безпокойного соседа” ⁴⁷.

Характерный и знаменательный стиль для почти всемогущего ярым-падшаха (полуцаря) Средней Азии, каковым считался Кауфман!

Вся кульджинская экспедиция обошлась в 65 тыс. рублей, и Кауфман для пополнения этого расхода, впредь до утверждения государя, наложил на мятежных таранчей и киргиз контрибуцию по 3 рубля со двора оседлых и с кибитки кочевых ⁴⁸. [XLIII]

Ближайшее знакомство с занятою нами провинцией показало Кауфману, посетившему Кульджу вскоре по ее покорении в целях ознакомления с нею и с обстоятельствами кампании, что для сохранения в ней спокойствия тамошняя власть должна обладать внушительной силой. Между тем у китайского правительства, которому предполагалось передать сейчас же Кульджу, этой силы и не было. И илийский цзянь-цзюнь-жунь, ведший по уполномочия своего правительства переговоры с генералом Колпаковским (представителем со стороны туркестанского генерал-губернатора) и полковником Богуславским (представителем министерства иностранных дел) не мог дать никаких гарантий за сохранение спокойствия населения, так как у китайцев совершенно не было войск, чтобы держать край в повиновении и переговоры пришлось прекратить.

Вынесенные в свое время Кауфманом личные впечатления из обозрения Кульджи, что возвращение этого края китайцам может повлечь за собою новую, быть может более страшную резню, нашли себе подтверждение и в впечатлениях генерал-майора Богуславского, проехавшего всю Илийскую долину. В своих донесениях князю-канцлеру, военному министру и туркестанскому генерал-губернатору ⁴⁹ он подчеркивал ту страшную ненависть дунган и таранчей к манчжурскому правительству, при которой не может быть и речи о возвращении Кульджи Китаю.

В результате китайцам было обещано возвратить Кульджу тогда, когда они окажутся достаточно сильными, чтобы справиться с положением дел в мятежной провинции. И передача Кульджи китайцам, как известно, состоялась через десять лет.

С падением Кульджи Якуб-бек, устрашенный наступательным движением русских и встревоженный положением дел в провинциях Гань-Су и Шань-Си, [XLIV] стал заботиться об упрочении своего положения. Укрепление города Ак-Су и снаряженное им посольство в Англо-Индийские владения были первыми шагами в этом роде.

Образование из Кашгара независимого мусульманского государства давно уже тревожило Ташкент и Кауфман предложил Худояр-хану, опираясь на русскую силу, занять Кашгар, но кокандский хан, справедливо опасаясь успехов ”счастливого авантюриста”, не рискнул на борьбу с своим бывшим подданным. В виду этого Кауфман отказался от дальнейшего воздействия на Худояр-хана в упомянутом смысле и решил вступить с Якуб-беком в непосредственные сношения мирного характера, тем более, что делая шаг к сближению с Якуб-беком, К. П. Кауфман высказал только снисходительность, свойственную силе.

Во главе миссии, отправленной Кауфманом к ”бадаулету” кашгарскому ⁵⁰ стоял капитан генерального штаба Каульбарс, зарекомендовавший себя исполнением до того важных поручений, остальные члены были — геодезист капитан Шаригорст и купец Колесников. Инструкции, данные Каульбарсу Кауфманом, сводились к тому, чтобы склонить Якуб-бека подписать условия, тождественные с заключенными договорами с Кокандом и Бухарою, собрать сведения о торговле Кашгара и т. и.

Несомненно, что предшествующий разгром Коканда, Бухары и недавнее взятие Кульджи, протекшее в глазах Якуб-бека, повлияли на последнего и заставили его принять предложенные ему посольством условия о свободной торговле. Миролюбивое сближение с владетелем Кашгара удостоилось в 1872 г. высочайшего одобрения. И генерал Кауфман в своем всеподданнейшем докладе от 14-го ноября 1872 г. о [XLV] политике, которой мы должны следовать по отношению к Китаю и сопредельным с Туркестаном ханствам ⁵¹, справедливо высказывал соображения, что если Якуб-бек будет свято исполнять заключенные с ним условия и не предпринимать никаких вызывающих действий по отношению к нам, ”то нам нечего пока безпокоиться из-за успехов его по направлению к Урумци”.

Однако исконная соперница России — Англия — не дремала, и в следующем году, именно 11-го декабря 1873 г., Якуб-бек торжественно принимал у себя большую экспедицию Форсайта, привезшую много подарков и обещаний ”бадаулету”. В числе первых было несколько тысяч ружей, в которых так нуждался властитель Кашгара. Богатство англичан, их представительство, дорогие подарки и обещания сделали свое дело и Якуб-бек вскоре наложил на русскую торговлю такие же стеснения, которые существовали до заключенного им с Кауфманом договора 1872 года. По-прежнему стали практиковаться захват товаров, арест наших купцов и т. и. В следующем 1874 г. Якуб-бек заключил с Форсайтом формальный договор, при чем, почти одновременно с этим, Якуб-бек завязал также дружественные сношения с турецким султаном, который дал Якуб-беку титул ”эмира” и прислал даже особое посольство, [XLVI] результатом чего явился протекторат Турции над Кашгаром. Вскоре появились в обращении кашгарские монеты, где наряду с именем Якуб-бека стояло имя турецкого султана Абдул-Азиза, как суверена Кашгара.

В то время, когда туркестанский генерал-губернатор принимал столь активное участие в делах Западного Китая, назревали важные события и на западе наших владений в Средней Азии.

Не смотря на то, что почти тотчас по приезде в Ташкент, Кауфман написал хивинскому хану Сейид-Мухаммед-Рахиму письмо, в котором извещал хана о своем назначении и прибытии в туркестанский край, о высочайшем полномочии, о движении нашего отряда к р. Сыр-Дарье для наказания хивинских разбойников и т. п. Но письмо это, как выше было упомянуто, осталось без ответа и лишь в следующем году (в феврале 1868 г.) хивинский куш-беги ответил генерал-адъютанту Кауфману письмом (сам хан не счел нужным этого сделать), по тону весьма не деликатным. В этом письме указывалось туркестанскому генерал-губернатору, какую политику должна преследовать Россия по отношению к Хиве. С весны же 1869 г., когда вводилось новое положение среди оренбургских киргизов, с злым умыслом по-своему перетолкованное киргизам их султанами и уфимскими муллами, возникли известные безпорядки в Тургайской и Уральской областях. Ими воспользовалась и Хива, на которую не произвели, по видимому, ни малейшего впечатления ни разгром Бухары, ни поражения кокандцев. Среди киргизов стали распространяться прокламации хана; по степи разъезжали хивинские эмиссары, подстрекавшие киргизов к активным действиям против русских; появились даже небольшие хивинские отряды. Все это привело наконец к кровавой развязке: степь заволновалась и в марте 1870 г. киргизы-адаевцы открыто восстали против русских. К ним затем примкнули и другие роды. [XLVII]

Отовсюду стали получаться известия о разграблении почтовых станций, об угоне конских табунов из-под самых наших укреплений; торговые караваны грабились, наши купцы убивались или брались в плен. Оренбургскому генерал-губернатору киргизы ставили совершенно неприемлемые условия: дать им особого муфтия, назначить для них уездных начальников из мусульман, освободить их от новых податей, предоставить право, совершенно свободных и ничем не стесняемых перекочевок и т. и. Все это не замедлило найти живой отклик и на границах Туркестана и Хивы. Начались и здесь нападения на почтовые станции, угон верблюдов; грабежи и разбои, похищения людей и отвод их в Хиву в качестве пленников.

Не желая сразу прибегать к крутым мерам, генерал Кауфман пытался было вразумить хивинского хана письмами, из коих одно (от 20-го сентября 1869 г.) заключало весьма недвусмысленную фразу: ”если ваше высокостепенство не пожелаете исполнить мои справедливые требования, то, в случае разрыва дружбы между нами, тяжело будет честным людям расплачиваться за разбойников”.

Письма остались без ответа, а нарочный, возивший их, был задержан в Хиве и посажен под арест ⁵².

Понимая, что в конце-концов без войны с Хивою нельзя будет обойтись, Кауфман обратил свои взоры к восточным берегам Каспийского моря, и его проницательный ум остановился на необходимости скорейшего создания на этих берегах такого русского пункта, который бы по своему выгодному положению послужил, во-первых, к развитию и установлению прочных торговых сношений между Россией и полудикими и воинственными туркменскими племенами, а во-[XLVIII] вторых, — к облегчению военных действий против Хивы, оказавшейся бы, благодаря этому, окруженною почти со всех сторон русскими владениями. Высадку русского отряда и возведение города-укрепления Кауфман приурочивал к Красноводскому заливу. Взгляд свой на стратегическое и торговое значение этого предприятия, а равно и на тогдашния неурядицы в оренбургских степях, Кауфман подробно развил в замечательном письме от 10-го июня 1869 г. на имя военного министра, графа Д. А. Милютина. Письмо это было написано и проредактировано самим Кауфманом и отправлено в Петербург с полковником Столетовым.

Как смотрели в Петербурге на проект Кауфмана, высадку в Красноводский залив, и поскольку понимали тогдашнее положение вещей в Средней Азии, лучше всего показывают следующия строки из письма директора азиатского департамента, тайного советника Стремоухова, к генерал-адъютанту фон-Кауфману от 12 февраля 1870 г. ”Из вашего письма я вижу, что вы смотрите на Красноводск, как на средство, облегчающее военную экспедицию в Хиву. Наше министерство и вообще правительство смотрит на него иначе, а именно, как на новые ворота для нашей торговли, и, в крайнем случае, как на благотворную угрозу или внушение Хиве. Нам было бы желательно, чтобы посредством этого пункта широко развилась торговля, которая своею выгодностью докажет Хиве пользу добрых к нам отношений, а в то же время глупый хан поймет, что и до него добраться теперь уже сравнительно легко. Не дай Бог, чтобы нам пришлось идти войною и занимать Хиву; занять легко, а каково будет ее очистить и неужели же и эту страну присоединить к империи? Мне кажется, что нет никакой настоятельной надобности идти воевать с Хивою. Все слухи и оренбургские вести о хивинских армиях оказались совершенным пуфом: они были первоначально распущены старым [XLIX] разбойником Исетом, чтобы пугать нас и придать себе более значения, и охотно подхвачены и изукрашены Оренбургом в видах, которые нам известны. Теперь, когда Усть-Урт окончательно отделит Оренбургский край от хивинских владений, вероятно, эта искусственная агитация затихнет. Если же новый торговый путь на Красноводск начнет успешно развиваться и торговля приобретет новое обширное значение для Хивы, то можно основательно надеться, что при всей своей глупости хивинцы поймут необходимость мирных к нам отношений. С другой стороны, частые разбои, неизбежные от поры до времени, могут быть прекращены и караемы малыми отрядами, по примеру превосходно сделанной экспедиции из Катта-Кургана. По всем этим соображениям, я полагал бы вооружиться терпением и дать обстоятельствам более обрисоваться, но ни в каком случае не думать о ”походе на Хиву и покуда не начинать с нею дипломатических сношений. Я убежден, что неминуемо, рано или поздно, хан пришлет к вам посольство для объяснений” ⁵³.

Как бы то ни было, но Кауфман добился своего, и в 1869 году полковник Столетов высадился с небольшим отрядом на восточный берег Каспийского моря, у Красноводского залива, в местности ”Кадд-и-Шах” (Царская Стопа), и основал укрепление Красноводск. Этим было положено начало прочному умиротворению нами безпокойной Хивы и дальнейшему затем движению русских в глубь вольной Туркмении, до афганских пределов.

Услышав о высадке русских в Красноводском заливе, хивинцы обезпокоились, хотя Кауфман сделал попытку уверить хана (письмом от 18 января 1870 г.), что Красноводск предназначается для устройства складочных мест для товаров, а возведение укрепления вызывается необходимостью обезпечить наши караваны [L] от нападения туркмен. В апреле 1870 г. от хивинского куш-беги было получено письмо, в котором заключался протест против занятия берегов Красноводского залива и весьма прозрачный намек, что Хива не боится даже вступить в борьбу с Россией. ...”С основания мира и до сих пор не было такого примера, чтобы один государь для спокойствия другого государя и для благоденствия жителей его государства на границе закладывал крепость и посылал войска свои, — писал кушбеги. Наш государь желает того, чтобы Белый царь, подобно своим предкам не увлекался обширностью своей империи, ему Господом Богом дарованной, и не заботился о приобретении чужих земель, так как это не в обычае у великих государей. Если же, рассчитывая на силу своих войск, он пожелает идти войною, то пред Создателем неба и земли, Великим Судиею всех земных судей, и сильный, и слабый — равны: Он кому захочет, тому и даст победу” ⁵⁴. В виду этого последовало представление Кауфмана военному министру соображений о необходимости изменить характер наших отношений к Хиве и вооруженною рукою привести его к подчинению к справедливым требованиям нашего правительства. Подобные соображения туркестанского генерал-губернатора удостоились Высочайшего одобрения, о чем Кауфман был поставлен в известность графом Милютиным письмом от 13 марта 1870 года.

Но в это время вопрос о Хиве пришлось отодвинуть на второй план, вследствие вышеназванных событий в Западном Китае, вызвавших занятие нами Кульджи.

Правда, эмир бухарский предложил Кауфману и хивинскому хану свое посредничество к мирному улажению помянутых отношений между Россией и Хивой, [LI] но из этого ничего не вышло и посол Музаффар-Эддина возвратился в Бухару, весьма неделикатно принятый в Хиве.

Однако, видя себя оцепленным русскими отрядами со стороны Оренбурга, Туркестана, Красноводска, Чикишляра и других мест, хивинский хан тем не менее попытался войти в сношения с русскими, но не чрез Кауфмана, ибо, по видимому, сознавал свою пред ним невежливость.

В 1872 г. хан послал посольства: одно к наместнику Кавказа, другое — в Петербург, но первое посольство было задержано в Темир-Хан-Шуре ⁵⁵, второе — в Оренбурге. Тщетно Мухаммед-Рахим обращался за помощью и к вице-королю Индии; последний советовал смириться пред Россией и не давать в будущем никаких поводов к ее неудовольствию.

Весною 1873 г. было наконец предположено покончить с этим разбойничьим гнездом, доставлявшим столько забот и безпокойств Оренбургу и Ташкенту. Одновременное наступление отрядов со стороны недавно возникшего Красноводска, Оренбурга и Туркестана, происходило под главным руководством туркестанского генерал-губернатора и командующего войсками туркестанского военного округа, генерал-адъютанта фон-Кауфмана. Не место здесь, в этом кратком очерке, повторять описание этого многотрудного похода, так блестяще выполненного. 28 мая генерал Веревкин бомбардировал Хиву, а 29 мая русские войска вступили в город, и на следующий день, 30 мая, в день годовщины рождения Петра Великого, был отслужен молебен о здравии государя и панихида за упокой Императора Петра Первого и участников в экспедиции при нем в Хиву, отряда Бековича-Черкасского. Хан бежал в степь к туркменам-иомудам и победитель из опустевшего [LII] дворца Мухаммед-Рахима в качестве трофеев взял ханскую библиотеку (хранящуюся ныне в императорской Публичной Библиотеке) и ханский трон (ныне находящийся в Московской Оружейной Палате ⁵⁶). 2 июня, по приглашению Кауфмана, хан явился к тому, кто первый положил конец недоступности затерянной в песках Хивы. Кауфман принял его с почетом, оказал знаки внимания и восстановил в своих правах ⁵⁷. По настоянию Кауфмана все рабы в Хиве были освобождены и отныне должны были считаться на одинаковых правах с прочими подданными хана; таких освобожденных рабов-персиян в ханстве находилось свыше 30 тысяч человек. Большинство из них предпочло вернуться на родину и лишь немногие остались в Хиве.

12 августа Кауфман и хан заключили мирный договор, который состоял из восемнадцати пунктов. Сущность его сводилась к тому, что все хивинские земли правого берега Аму-Дарьи отходят к России, русским предоставляется право свободного проживания и торговли в ханстве, безданно-безпошлинно и хан уплачивает 2.200.000 рублей военной контрибуции. Последняя была рассрочена на 20 лет. Бухарскому эмиру, безплатно поставлявшему провиант для наших войск и вообще оказывавшему большое внимание к нам во время хивинского похода, были отданы хивинские земли по правому берегу Аму от урочища Кукертли до Мешенкли.

Из отошедших от Хивы земель был образован так называемый Аму-Дарьинский отдел в составе двух приставств: Нукусского и Чимбайского, в [LIII] административном отношении подчиненный Сыр-Дарьинскому областному начальству.

Вслед за покорением Хивинского ханства стали назревать и события в Коканде. Кокандский хан Худояр с самого прибытия в край генерал-адъютанта Кауфмана хотя и держался в высшей степени корректно по отношению к туркестанскому генерал-губернатору ⁵⁸, даже оказывал не мало дружественных услуг, но в среде своих подданных был весьма непопулярен. Сначала неудачные войны Худояр-хана с Бухарою и с Россией, потом, с водворением русских в Средней Азии, пробудившаяся у хана любовь к стяжательности, породившая безчисленное количество всевозможных налогов и тяжелые поборы, — все это послужило причиною к возникновению в народе глубокого недовольства ханом. В 1875 году недовольство Худояр-ханом проникло и в его семью: в последней составился заговор, к которому примкнул и наследник кокандского престола Сейид-Мухаммед-Наср-Эддин. Заговорщики вступили в тесные сношения с самозванцем-мятежником некиим Пулад-ханом, выдававшим себя за сына первого кокандского хана, Алим-хана, сына Нарбут-бия. Пулад-хан имел значительное число приверженцев и вооруженные силы. Худояр-хан ничего не подозревал о заговоре.

В июле 1875 года дипломатический чиновник при туркестанском генерал-губернаторе, коллежский советник Вейнберг, с полковником генерального штаба, флигель-адъютантом Скобелевым, по поручению Кауфмана, отправились в Кашгар для съемки пути; при них находились два топографа и двадцать два казака. Путь лежал чрез Коканд. Приезд русских в [LIV] столицу ханства ускорил развязку: в прибывшем казачьем конвое народ увидел поддержку, оказываемую ”неверными” ненавистному хану. Базары, многолюдные площади и узкие улицы заволновались; из конца в конец города полилась страстная проповедь мулл и разных юродивых о необходимости всеобщего восстания против русских и хана. Ничего не знавший о народном настроении, Худояр-хан отправил в это время двух своих наиболее доверенных офицеров против мятежного самозванца Пулад-хана. Но эти офицеры со всеми своими силами перешли на сторону мятежников, вслед за ними к Пулад-хану передался и наследник кокандского престола Сейид-Мухаммед-Наср-Эддин с андиджанским гарнизоном; одновременно с этими событиями, развертывавшимися с поразительною быстротою, стали переходить на сторону мятежников города: Ош, Наманган, Маргелан и Ассаке. Худояр-хан, видя себя покинутым самыми, казалось, верными и близкими людьми, собрал свою казну и имущество и под прикрытием 8000 человек при 68 орудиях выехал из Коканда в Ходжент в сопровождении Вейнберга и Скобелева. Последние вынуждены были отказаться от своей поездки в Кашгар, потому что вся дорога туда была усеяна многочисленными шайками кокандцев, грабивших и опустошавших окрестности. Однако мятежники не оставили в покое и уходившего из своего ханства Худояра: значительные силы их бросились за ним и когда Худояр-хан хотел было дать им отпор, то сопровождавший его отряд передался на сторону инсургентов вместе с пушками. Значительная часть ханской казны была взята. Вейнбергу и Скобелеву с их незначительным конвоем пришлось пережить не мало неприятных минут, однако своевременно поданная помощь от ходжентского уездного начальника не допустила совершиться катастрофе, и Худояр-хан с своим семейством, свитой и имуществом, в сопровождении [LV] нашего посольства, прибыл в Ходжент, а затем оттуда в Ташкент (8-го августа).

На престол кокандский вступил сын Худояр-хана вышеназванный Сейид-Мухаммед-Наср-Эддин, который и известил Кауфмана о совершившемся перевороте следующим письмом от 6-го Реджеба 1292 года.

”Высокостепенному генерал-адъютанту фон-Кауфману. После достижения добрых слов да будет известно, что так как всякие новшества, противные Шариату, день ото дня увеличивались Средоточием Вселенной ⁵⁹, то весь народ этой страны, не будучи в состоянии переносить сего тяжкого бремени, сразу вышел из повиновения и потому Величие Народа, подозревая подданных (в дурных замыслах), бежал. После того все духовенство, сановники, князья, старейшины и прочие знатные люди ханства, считая нашу милость достойною занять ханский престол, в счастливые часы пятницы, 6-го Реджеба, возвели нас на достохвальный престол царства и власти. Так как по установлениям и обычаям прежних владык добрые вести передавались близким и дальним, то и мы посылаем, наконец, доброжелателя своего, муллу Абдул-Керима, который принесет (вам) эти известия о великих милостях, ниспосланных нам”. Печать ”Сейид-Мухаммед-Наср-Эддин-хан” ⁶⁰.

Это письмо было получено Кауфманом 31 июля 1875 года и одновременно же с ним пришло на имя генерал-губернатора длинное послание (от 8 Реджеба 1292 г.) Абдуррахмана-афтобачи, муллы-Иса-Аулиа и Халык-Назара-парвоначи, содержащее перечисление прегрешений пред народом низверженного Худояр-хана и причины избрания вместо его Наср-Эддина... ”Народ с трудом переносил тяжкие поборы и наконец не [LVI] выдержал и поднялся отовсюду. Хан однако и тогда не обратил на это внимания и увеличил еще более притеснение (своих подданных). Сколько раз его просили смягчить образ своих действий, но он никогда не соглашался”, писалось, между прочим, в этом письме ⁶¹.

В ответ на названное письмо Наср-Эддина Кауфман уведомил его письмом (от 4 августа № 201), что ”никогда не одобрял образ действия” его ”родителя, хотя и находился с ним в долголетней дружбе”, и что согласен признать его именем Государя Императора ханом при выполнении им следующих четырех условий: 1) признать договор, заключенный с Худояром в 1868 году и восстановить кредит наших купцов, подорванный последними событиями в Коканде; 2) возместить убытки, причиненные отнятием вещей у членов нашего посольства; 3) уплатить ”за кровь” двух убитых кокандцами наших джигитов и 4) назначить пенсию Худояр-хану с оставшимися ему верными сановниками и свитою ⁶².

Вместе с тем, считая законченною политическую роль бывшего кокандского хана Сейид-Мухаммед-Худояр-хана, до самой последней минуты твердо уверенного, что всемогущий генерал-губернатор восстановит его в своих правах, Кауфман предложил Худояр-хану выехать в Оренбург для постоянного жительства ⁶³. [LVII]

Вступление на престол Наср-Эддин-хана однако не положило в Кокандском ханстве конец смутам, грабежам и разбоям, мало того, кокандцы, считая русских виновниками в долголетнем поддержании нелюбимого Худояр-хана, наводнили наши пределы многочисленными шайками вооруженных грабителей и даже отрядами войск, грабивших и убивавших наших подданных, нападавших на наши отряды и даже аттаковавшими Ходжент. Помимо того, во главе недовольных ”неверными” стояли и разные влиятельные сторонники Худояр-хана, (а таких было не мало); они подарками и ласкою склонили искони безпокойных и войнолюбивых кипчаков Ферганы выступить ”бойцами за веру ⁶⁴”. Вместе с тем Наср-Эддин медлил с ответом на поставленные Кауфманом условия; такое положение вещей не могло быть терпимо и Кауфман 1-го августа выступил из Ташкента в поход, мобилизовав все подчиненные ему в округе силы для отражения неприятеля. Действия наших отрядов в разных местах обширного края были настолько успешны, что шайки неприятеля скоро были вытеснены из наших пределов.

Чтобы сильнее воздействовать на кокандцев Кауфман предпринял из Ходжента поход в самое ханство. Происшедшая 20 — 21 августа 1875 года блестящая победа под Махрамом, где героем упорной битвы показал себя начальник кавалерии Кауфмана, полковник Скобелев, произвела на кокандцев отрезвляющее действие. И Наср-Эддин-хан, медливший до того [LVIII] времени отозваться на предложенные генерал-губернатором условия в письме от 4 августа, поспешил прислать длинное извинительное письмо, в котором оправдывался разными неурядицами в ханстве, задержавшими ответ его Кауфману. Но последний, очевидно, считал себя обиженным поведением Наср-Эддина и потому в последующих письмах к нему уже не называл его ”светлейшим ханом”, а ”светлейший царевич (хан-заде)” и диктовал свои условия так, как ему хотелось.

...”Завтра, когда я встану с войсками на позицию пред городом, тогда я приглашу вашу светлость к себе для совещания о дальнейшем ходе дела”, писал Кауфман хану 28 августа, из лагеря на урочище Хош-Купрюк ⁶⁵. 29-го августа на урочище Джар-Мечеть состоялось свидание Кауфмана с Наср-Эддин-ханом и затем последовало признание последнего кокандским ханом ⁶⁶; торжественное вступление победителя в столицу ханства, в Коканд, униженная встреча молодым ханом, безсильным сделать что-либо для усмирения своих мятежных подданных во главе с Абдуррахманом-афтобачи и Пулад-ханом, затем занятие Кауфманом без боя Маргелана и молодецкий поиск Скобелева Абдуррахмана и Пулада по направлению к Ошу — все это с калейдоскопичною быстротою совершилось в течение какого-нибудь месяца. И 22 сентября 1875 года Кауфман, пригласив к себе в Маргелан Наср-Эддин-хана, заключил с ним договор, по которому к России отходили ”все земли (Кокандского) ханства, лежащия по правому берегу реки Сыр-Дарьи и по правому берегу Нарына”. Кроме того кокандцы уплачивали 600 т. рублей в возмещение убытков, ”понесенных русскими подданными от внезапного нападения кокандских войск на русские пределы” и сверх того — должны [LIX] были ежегодно вносить в русскую казну 500 т. руб. ⁶⁷. Отошедшим к нам землям было присвоено наименование Наманганского отдела.

Однако, с уходом русских войск из Ферганы волнения, главным образом среди кипчаков, возобновились; опять появились шайки грабителей и разбойников, муллы проповедывали джихад. ”Светлейший хан, — писал Кауфман Наср-Эддин-хану ⁶⁸, после пожелания всего лучшего содержание следующее. До меня дошли, слухи, что некоторые люди и в г. Коканде также позволяют себе высказываться против состоявшегося между нами соглашения. Люди эти, вероятно; другого языка, кроме языка крови, не понимают. Примите немедленно меры, чтобы злоумышленники эти были найдены и строго наказаны. Для вашего спокойствия и блага народа это необходимо”.

Афтобачи и Пулад-хан стояли во главе, недовольных, центром восстания был Андиджан. Кауфман решил наказать андиджанцев и послал из лагеря под Наманганом отряд генерал-майора Троцкого, у которого в подчинении находился полковник Скобелев, к Андиджану; там сосредоточилось 7000 защитников под начальством Абдурахмана-афтобачи, за городом же стоял Пулад-хан с 15.000 киргизов. Поход оказался неудачен и отряд Троцкого потерпел почти поражение. Кокандцы воспрянули духом и восстание все росло; тогда Кауфман распорядился укрепить Наманган и сам выехал 16 октября 1875 г. в Ходжент, на границу Кокандского ханства; почти одновременно с прибытием в Ходжент главного начальника [LX] Туркестанского края туда прибыл и кокандский хан Наср-Эддин, заявивший, что он спасается от своих мятежных подданных под защиту русских. По приезде в Ходжент Кауфман выпустил прокламацию к населению Кокандского ханства, призывая его образумиться и подумать о последствиях бунта ⁶⁹, и вместе с тем немедленно приказал занять Махрам, а Скобелева, незадолго перед тем произведенного в генерал-майоры за Махрамский бой, — оставил с довольно значительным отрядом в Намангане, снабдив его особой инструкцией на предмет дальнейших военных действий в ханстве. Самостоятельные действия Скобелева во враждебной стране на первых же порах были очень удачны: ему удалось нанести кокандцам несколько значительных поражений. И хотя Кауфман, получив об этом донесения, отечески обращал внимание генерала Скобелева, — относившегося с сыновнею преданностью к первому туркестанскому генерал-губернатору, — на некоторые неудачные детали его военных операций, тем не менее он поручил Скобелеву составить подробный план кокандской экспедиции; Скобелев представил этот план Кауфману к началу декабря 1875 г., конечными целями его были: 1) обложение кокандских кипчаков контрибуцией, 2) выдача главарей восстания, 3) взятие заложников и 4) отобрание оружия. За некоторыми небольшими изменениями Кауфман утвердил план Скобелева и сам 6-го декабря 1875 года выехал в Петербург, с высочайшего соизволения, по делам службы.

Ряд победоносных походов Скобелева и его геройских разведок неприятеля повели к тому, что в начале января 1876 г. был взят Андижан, а в конце января сдался на милость победителя и сам [LXI] Абдуррахман-афтобачи. Проживавший в Ходженте кокандский хан Наср-Эддин-хан, расчитывая на поддержку русских и воспользовавшись победами русских, по просьбе прибывшей к нему депутации кокандцев, выехал снова в Коканд и вступил в город, но, будучи разбит кипчаками и киргизами, бежал из Коканда в Махрам, под защиту русского гарнизона. Однако жители Коканда на другой день после бегства хана произвели поголовное избиение кипчаков и киргиз и снова пригласили к себе Наср-Эддина, который 30 января опять занял ханский престол.

2 февраля из Петербурга от Кауфмана была получена генерал-лейтенантом Колпаковским, временным заместителем его в Туркестанском крае, депеша о том, что в виду нескончаемых волнений и безпорядков в Кокандском ханстве, Государь Император повелел присоединить последнее к России.

Послав Скобелеву в Ходжент депешу о предстоящем присоединении Кокандского ханства вр. исправлявший должность туркестанского генерал-губернатора и командующего войсками, генерал-лейтенант Колпаковский стал торопиться сборами в поход на Коканд, рассчитывая 19 февраля, в день восшествия на престол Императора Александра II, занять столицу ханства. Но свиты его величества генерал-майор Скобелев, как известно, предупредил рассчеты Колпаковского и, не дождавшись его, еще 6 февраля форсированным маршем с отрядом из 2 сотен казаков, 2 рот стрелков и 1/2 роты конницы направился к Коканду, 7-го утром внезапно явился под его стенами и без выстрела занял столицу ханства. Донося об этом пораженному таким известием генералу Колпаковскому, Скобелев почтительно просил вр. командующего войсками туркестанского военного округа как можно скоре прибыть в Коканд ”дабы получить указания для введения прочного порядка в Ферганской области” ⁷⁰. [LXII]

При этом занятие столицы ханства не обошлось без инцидента, кокандские шейх-уль-ислам и кази-кален публично оказали Скобелеву недостаточно почтения и потому были им арестованы и препровождены в Ходжент ⁷¹.

...”Строго наказать шейх-уль-ислама и кази-калена кокандских; хорошо бы их удалить вовсе, не назначая никого на их место”, телеграфировал Кауфман Колпаковскому из Петербурга в ответ на донесение последнего ⁷².

15 февраля состоялся торжественный въезд генерала Колпаковского в Коканд и объявление собравшемуся народу высочайшего повеления о присоединении ханства к России под именем Ферганской области. А в ночь на 19-ое февраля был схвачен последний и наиболее опасный из главарей восстания Пулад-хан, который вскоре был, по приказанию Кауфмана казнен в Маргелане, ”как в месте наибольших его зверских подвигов ⁷³”. Последний кокандский хан Наср-Эддин, а также Абдуррахман-афтобачи, шейх-уль-ислам, кази-[LXIII] кален и еще девять знатных лиц были высланы в Европейскую Россию. Каждому из них было положено более или менее приличное содержание ⁷⁴.

Несмотря на присоединение ханства к России, свободолюбивое население Ферганской долины не могло сразу успокоиться и то здесь, то там вспыхивали бунты и восстания и новому начальнику области, свиты Его Величества генерал-майору Скобелеву, пришлось не мало положить труда и забот, прежде чем край был окончательно замирен. Особенно заслуживает внимания поход Скобелева, после занятия Оша, на Гульчу, в Алайские горы, где укрывались скопища киргиз, подстрекаемых сыновьями известной ”Алайской Царицы”, Курбан-Джан-дадхи. По сдаче ее одному из скобелевских отрядов дадха была весьма ласково принята и щедро одарена Скобелевым и изъявила готовность принять русское подданство со всем своим народом. Сыновья ее (за исключением одного) и она потом, как известно, честно служили России в течение многих лет ⁷⁵.

Присоединение Кокандского ханства к нашим владениям в Средней Азии заставило Кауфмана подумать о выяснении нашей границы с Кашгаром. Во времена независимости ханства граница его шла по Алайскому хребту, так что кочевья алайских киргиз входили в [LXIV] состав Кокандского ханства. В последние же годы правления Худояр-хана, когда в Кашгаре укрепился Якуб-бек, последний занял своими сторожевыми постами всю Заалайскую местность, не обращая внимания на протесты Худояра.

Для переговоров с Якуб-беком о восстановлении прежней границы с Кашгаром Кауфман послал в Кашгар капитана генерального штаба Куропаткина. Посольство прибыло в Кашгар 25 октября и в виду войны Якуб-бека с китайцами вернулось в Ташкент на следующий год 6 апреля. После долгих переговоров Якуб-бек, как известно, согласился наконец на исправление границы в желательном для Кауфмана направлении, выговорив при этом право послать свое посольство в Ташкент ⁷⁶. В Ташкенте посольство Якуб-бека добилось одной важной уступки: Кауфман согласился отдать кашгарскому владетелю укрепление Улугчат. Посольство повезло проект договора и карту, но Кауфману не суждено было дождаться ответа по сему предмету: 27 мая 1877 года в г. Курля неожиданно скончался бадаулет кашгарский, Мухаммед-Якуб-бек, при весьма загадочных обстоятельствах ⁷⁷. Тело [LXV] бадаулета было привезено в Кашгар его вторым сыном Хак-Кули-беком и торжественно похоронено в мазаре высокочтимого патрона Кашгара, Хазрети-Апака. Правителем Джитты-Шаара войска избрали сына покойного Якуб-бека, Хаким-хан-тюрю, но находившийся в Кашгаре брат Хаким-хана, Бек-Кули-бек, во время свидания с привезшим тело отца Хак-Кули-беком застрелил из пистолета брата, собрал кашгарские войска и, объявив им о смерти бадаулета, заставил провозгласить себя правителем Кашгара ⁷⁸, заключив в тюрьму своих младших братьев и многих родственников. В результате всего получилось то, что вся сторона от Аксу до Куня-Турфана была во власти Хаким-хан-тюри, местность же по эту [LXVI] сторону Марал-Баши была в руках Бек-Кули-бека ⁷⁹. Возникли кровопролитные междоусобия между братьями, окончившиеся поражением Хаким-хан-тюри и бегством его в русские пределы (Кауфман дал ему приют в Фергане). Но недолго пришлось править Кашгаром новому владетелю его, Бек-Кули-беку, столь часто сносившемуся с Кауфманом и уверявшему последнего, что он постарается, ”насколько хватит жизни, при управлении народом сообразоваться... с милостивыми указаниями” туркестанского генерал-губернатора ⁸⁰. Изгнанный китайцами из Кашгара Бек-Кули-бек бежал в пределы Русского Туркестана и нашел приют и покровительство у того же ”высокочтимого и могущественного генерал-губернатора”, который дал убежище сопернику и брату его, Хаким-хан-тюре ⁸¹. В виду всех этих смут и неурядиц преемники Якуб-бека, разумеется, разговоров о границе уже не поднимали.

Новые господа Кашгара — китайцы — слышать не хотели ни о каких наших договорах с Якуб-беком о границе. И Кауфман вынужден был послать в Иркештам с отрядом войск генерала Абрамова, военного губернатора и командующего войсками Ферганской области, заменившего Скобелева. (Последний, в виду приготовлений к войне с Турцией, выехал из Ферганы в отпуск, чтобы устроиться потом при действующей армии). Абрамов забраковал границу с Кашгаром, намеченную Куропаткиным, о чем и доносил Кауфману.

Давать Абрамову те или другия подробные указания по сему предмету генерал-губернатору не пришлось, [LXVII] потому что на очереди стояло, в виду нашей войны с Турцией и вооруженного нейтралитета Англии, ”устрашение” последней. Слабым местом для этого была Индия, добраться же до нее можно было чрез Бухару и Афганистан. Но так как Бухара находилась уже в известной зависимости от России, то предстояло условиться лишь относительно перехода чрез Афганистан. На афганском престоле находился Шир-Али, весьма недовольный англичанами за занятие Келата и Кветты. Настроением Шир-Али и пожелало воспользоваться тогдашнее наше правительство, склонив афганского эмира, находившегося в дружественных сношениях с туркестанским генерал-губернатором ⁸², в свою пользу.

В виду этого и была решена в Петербурге известная посылка в Афганистан генерального штаба генерал-майора Столетова. Подробные указания Столетову должен был дать туркестанский генерал-губернатор.

Как добрался до Афганистана генерал Столетов с своими спутниками (полковником, впоследствии генерал-майором, Разгоновым, врачем Яворским, чиновниками: Земан-беком и Малевинским, классным топографом Бендерским, подпоручиком Назировым, фельдшером и 22 казаками), что он там делал, как один выехал из Афганистана, в каком положение оказались оставшиеся члены миссии в Кабуле, как Шир-Али, понадеявшись на обещанную Столетовым помощь, объявил войну Англии, как потом, разбитый, рассчитывая найти приют в России, покинул Кабул и направился туда через Мазари-Шериф, в котором и умер, — все это слишком хорошо известно, [LXVIII] чтобы здесь повторять ⁸³. Всегдашний страх пред Англией, свойственный нашей тогдашней дипломатии, быть может, и поведение нашего чрезвычайного посла России в отношении к эмиру Шир-Али и, главное, бездушие к судьбам и престижу отечества со стороны руководителей нашей тогдашней политики, пережившего свою славу князя Горчакова и пресловутого ”друга Англии”, графа Шувалова, разрушили на десятки лет предприятие, которое задумал провести первый туркестанский генерал-губернатор: включить Афганистан, как и Бухару, в сферу русского влияния, вырвав его [LXIX] у англичан. Вместо этого престиж России пал в Афганистане безвозвратно и среди воинственных горных кланов этой страны о русских уже потом не могли слышать без ненависти ⁸⁴.

Последующия события в отношении Афганистана в немногих словах сводятся к следующему.

Кратковременное правление преемника Шир-Али, Якуб-хана, оспаривалось у него его дядею, Эйюб-ханом, сыном Дост-Мухаммеда. Среди возникших неурядиц вспыхнуло восстание афганцев против англичан и английские гарнизоны были почти повсеместно истреблены. Потом произошел поход англичан в отплату за это; Якуб-хан сдался на милость победителей и был отвезен пленником в Индию. Эйюб-хан успел нанести англичанам поражение, но к англичанам подоспели подкрепления, Эйюб был разбит и англичане оккупировали Афганистан ⁸⁵. Во время всех этих злоключений афганцев проживавший на русской пенсии в Самарканде афганский сердарь Абдур-Рахман-хан в 1879 г. был вызван в Ташкент, где ему и указано было поселиться, чтобы из Самарканда, в виду близости Афганистана, сердарь не мог вмешаться в афганские дела. Но из Ташкента Абдур-Рахман ”бежал” при нашей помощи в Афганистан ⁸⁶ и, подчинив в короткое время важнейшие афганские провинции: Бадахшан и Афганский Туркестан, скоро [LXX] упрочился на афганском престоле ⁸⁷, а затем (уже не при Кауфмане), как известно, порвал всякие сношения с Россией, склонившись всецело на сторону богатой Англии, умело ведущей международные дела. Афганистан с тех пор остается запретною для русских страною и ни одна русская нога до сего времени гласно еще не переступала на афганский берег Оксуса.

Почти одновременно с этими событиями в Ташкенте неожиданно поразил 26 марта 1881 года апоплексический удар генерал-адъютанта Кауфмана, на которого, по общему отзыву знавших его старых туркестанцев, произвела потрясающее впечатление весть о мученической кончине Императора Александра II, которого первый туркестанский генерал-губернатор искренно и горячо любил и уважал. Место тяжко больного Кауфмана заступил военный губернатор Семирченской области и командующий в оной войсками генерал Колпаковский. Приезд его в Ташкент и начало временного исправления должности генерал-губернатора совпали с передачею нашим правительством китайцам Кульджи. В Семиречье уже были по распоряжению Кауфмана собраны отряды из разных родов оружий, готовые двинуться в китайские пределы по первому случаю. Приежавшему в Петербург чрезвычайному китайскому послу маркизу Цзенг были предъявлены требования об уплате военных издержек за [LXXI] кульджинский поход, содержания войск, убытков наших подданных, исправление наших границ и признание договора нашего с покойным Якуб-беком об уступке нам части Ферганы (в чем китайцы доселе отказывали и из-за чего, собственно, Россия и угрожала Китаю новым походом). Очевидно, стоявшие в Семиречье наши войска в боевом порядке были одною из причин, что китайское правительство быстро согласилось на предъявленные к нему требования и 12 февраля 1881 года был подписан в Петербурге договор, к сентябрю месяцу того же года ратификованный государем и богдыханом. Распространившиеся в среде кульджинского населения слухи об условиях передачи китайцам Кульджи породили в народе панику, повлекшую за собою прекращение посевов, продажу за безценок всего имущества и стремление массами эмигрировать в наши пределы. В виду этого Колпаковский распорядился немедленно командировать в Кульджу в качестве комиссара (таковой был предусмотрен пятой статьей договора) помощника командующего войсками Сыр-Дарьинской области, генерал-майора Фриде, которому вверил командование нашими войсками в Кульдже и подчинил тамошнюю гражданскую администрацию. ”Дабы, — как доносил Колпаковский министрам: военному и иностранных дел, — чрез сосредоточение властей гражданской и военной в одних руках гарантировать успешную подготовку к передаче и самую передачу” ⁸⁸.

До прибытия же в Кульджу Фриде Колпаковским была послана и. д. военного губернатора в Верном, камергеру Щербинскому, депеша, чтобы он выехал в Кульджу и успокоил население, передав, что жителям не возбраняется переходить в русские пределы, но по уборке хлеба и по приведению в порядок всех [LXXII] своих дел, тем более, что спешить не к чему, ибо передача Кульджи Китаю состоится не раньше осени ⁸⁹. Поездка Щербинского по Кульдже и объявление населению вышеназванного действительно успокоили последнее и оно высказывало нелицеприятный восторг по поводу забот о нем со стороны генерала Колпаковского ⁹⁰. Вскоре по ратификации договора богдыхан объявил полную амнистию кульджинскому населению за все его прежния возмущения против китайского правительства. Эта амнистия, опубликованная в многочисленных прокламациях, усердно расклеивавшихся китайцами по всем кульджинским кентам (селениям), хотя и была встречена с недоверием населением, но тем не менее сыграла достаточно успокоительную роль. ⁹¹. С 13 августа началось выступление наших войск из Кульджи и к концу 1881 года Кульджа была передана китайцам, как это и было обещано 10 лет тому назад.

Наступивший 1882 год был особенно памятен для Туркестана. В ночь на 4 мая скончался ”владыка” Туркестана, его первый генерал-губернатор, покоритель и устроитель, генерал-адъютант фон-Кауфман, почти пятнадцать лет со славой и честью правивший обширнейшей в империи окраиной и высоко державший здесь русское знамя и русский престиж. Почета и внимания, не показного и официального, а искреннего, праху усопшего было оказано не мало; не мало было пролито над гробом его и неподдельных слез окружавших его туркестанцев, его сотрудников по покорению и устроению края. 17 мая многочисленные толпы туземцев и русских шли за гробом почившего покорителя и [LXXIII] устроителя Туркестана от небольшой Иосифо-Георгиевской церкви до свеже вырытой могилы, против мужской гимназии, в так называемом Кауфманском сквере. Достаточно сказано было у праха его речей искренних и теплых; из них первою и наиболее выразительною была речь генерала Колпаковского, забывшего в этот день скорби свои шероховатые при жизни отношения к покойному...

Через пять лет, 4 мая 1889 г., прах покойного К. П. Кауфмана был торжественно перенесен в незадолго перед тем сооруженный ташкентский Спасо-Преображенский собор, где и покоится поныне близ правой стены, за чугунной решеткой. На мраморной черной доске золотыми буквами вырезана следующая надгробная надпись:

”Генерал-адъютант, инженер-генерал Константин Петрович фон-Кауфман I, кавалер св. Георгия 2-й степени, св. Владимира I ст., св. Александра Невского, Белого Орла, св. Анны I ст., св. Станислава I ст. и других российских и иностранных орденов. Первый туркестанский генерал-губернатор и командующий войсками туркестанского военного округа 1867 — 1882 гг.

”Покоритель Самарканда 1868 г., Хивинского ханства 1873 г. и Кокандского ханства 1875 г.

Устроитель Туркестанского края” ⁹².

Окидывая почти пятнадцатилетнее правление Туркестанским краем покойного К. П. Кауфмана, нельзя не придти к заключению, что весь тот внутренний облик края, который существует до сего времени, обязан своим возникновением первому туркестанскому генерал-губернатору. Только крайне напряженная работа столь большого государственного человека, каким был покойный, в течение почти полутора десятка лет могла прочно приобщить к России огромный край с [LXXIV] сплоченным мусульманским населением, в фанатичной среде которого незадолго до прихода русских погибло не мало выходцев из ”неверного Парангистана”, пытавшихся проникнуть в этот косный мир.

Введение в завоеванных странах гражданского управления весьма несложного типа при оставлении в действии многих установлений, существовавших в ханские времена, обезпечило на первых же порах упрочение доверчивого отношения побежденных к победителям и послужило залогом к их дальнейшему, еще более тесному, единению. Зиждилось это на основании Высочайше утвержденного 11 апреля 1867 года проекта временного положения об управлении в областях туркестанского генерал-губернаторства, ”при чем туркестанскому генерал-губернатору было предоставлено право, применяясь к указанным в проекте основаниям, принимать все те меры, какие будут им признаны полезными для устройства края”. Главные из начал, положенных в основание этого проекта в отношении покоренного населения, были: предоставление внутреннего управления туземным населением выборным из среды его по всем делам, не имеющим политического характера, оставление в силе местного шариата, а у кочевников — обычая в той сфере правоотношений, которая не могла быть до времени определена русским законом, и отстранение в туземном управлении, его законах и обычаях всего того, что оказывалось решительно вредным в интересах государства ⁹³. Проникновение этими соображениями, а также вдумчивое отношение к прошлым историческим судьбам средне-азиатских народностей, столь резко отличающихся от населения остальных частей империи, повело к строгой согласованности всех частей гражданского управления края, где верховным, почти полновластным, распорядителем [LXXV] являлся все знавший и все сам делавший генерал-губернатор, олицетворявший власть единую и сильную, входившую во все интересы текущей жизни и потому хорошо понятную туземцам, десятки веков жившим в принципах автократического правления. Неуклонное проведение К. П. Кауфманом принятой системы управления не замедлило дать самые благоприятные последствия, и уже в начале восьмидесятых годов прошлого столетия Туркестан представлял картину мирного труда населения и наилучших отношений между покоренными и завоевателями ⁹⁴.

К сожалению, при издании нового ”Положения об управлении Туркестанского края” в 1886 г. не были приняты во внимание причины, создавшие столь прекрасные условия, а учтены лишь следствия этих причин. Поторопились подвести под обшеимперские нормы все управление краем, представляющим массу особенностей по [LXXVI] этнографическим, географическим, экономическим, бытовым и политическим условиям. Следствием этого было возникновение ряда недоразумений с неизбежными у нас междуведомственными трениями и в области правовых отношений, и в сфере административного управления; авторитет русских правительственных органов, охранителей туземных прав и обычаев, стал падать, но внешний вид благополучия и порядка еще держался довольно долго, так как память о деятельности К. П. Кауфмана, полной достоинства и твердости, до сих пор оказывает влияние на сохранение за местными властями симпатий населения.

Одновременно с упрочением в крае русской гражданственности возник вопрос и колонизационный. Сотни тысяч различных выходцев из Китая, Кашгара, Кызыл-Кумских степей, из Хивы, Бухары, Коканда и отчасти Афганистана ⁹⁵, измученные неурядицами, [LXXVII] поборами и притеснениями у себя на родине, устремились в туркестанское генерал-губернаторство, где, водворившись, нашли покой и полную защиту своих прав; благодаря этому, заселилось много пустовавших земель, которые были разработаны под различные культуры.

На ряду с этим инородческим переселением в край шла и русская колонизация его; так, в Семиреченской области число станиц и поселков казачьего войска с 14, бывших при приезде в край генерала Кауфмана, увеличилось до 27, а крестьянских семей переселилось и прочно осело до 30 тыс. душ, при том без всяких искусственных поощрений, без затрат и правительственных пособий, лишь с небольшими заимообразными выдачами переселенцам на первоначальное домообзаведение (всего в год выдавалось ссуд 3.5000 руб.).

Упорядочение существовавших путей сообщения, устройство новых дорог и учреждение почтовых трактов, соединение телеграфом важнейших городов края с общероссийскою телеграфною сетью и постройка различных капитальных правительственных сооружений — окончательно спаяли до сего времени почти дикий и мало известный край с остальною Россией.

Были зарегистрированы площади культурных и необрабатываемых земель, а равно и установлена более или менее точная градация, что именно и где засевается; вместе с тем были сняты на план удобные для русских поселений местности (в Аулиеатинском уезде) и намечены под русскую колонизацию пространства степных районов, без ущерба кочевому населению.

Открытие залежей каменного угля, медной, марганцевой, свинцовой и т. и. руд и минералов, равно как разнообразные виды до сего времени мало известной туркестанской фауны и флоры с различными ценными продуктами последней (в роде ореховых наплывов, единственных в мире зарослей цытварной полыни, дающей цытварное семя, и проч.), были впервые более или менее подробно описаны и зарегистрированы, благодаря [LXXVIII] трудам и изысканиям Мушкетова ⁹⁶, Северцова ⁹⁷, Миддендорфа ⁹⁸, супругов Федченко ⁹⁹, Регеля ¹⁰⁰, Ошанина ¹⁰¹ и мног. других.

Этнография и искусство народов Средней Азии за время управления Туркестаном Кауфмана едва ли не впервые стали предметом изучения и популяризации со стороны русских и европейских изследователей, писателей и художников: Ujfalvy ¹⁰², Хорошхин ¹⁰³, [LXXIX] Маев ¹⁰⁴, Симаков ¹⁰⁵, Верещагин ¹⁰⁶, Каразин ¹⁰⁷ и проч. принесли посильную дань изображению народов Средней Азии, их быта и предметов материальной культуры как [LXXX] в научных изследованиях, так и в художественных изображениях пера и кисти.

Всем этим работникам на ниве науки и искусства со стороны покойного устроителя Туркестана оказывалось самое широкое содействие, внимание и покровительство, а многим и самый предмет того или другого изследования был внушен Константином Петровичем, который живо сознавал всю важность тех или других научных работ по краеведению. Известная, например, ученая экспедиция Императорского Московского Общества Любителей Естествознания, Антропологии и Этнографии, состоявшая под начальством покойного А. П. Федченко, была задумана генерал-адъютантом Кауфманом ¹⁰⁸; по его же инициативе было издано несколько художественных альбомов, воспроизводящих жизнь нового края в самых разнообразных ее проявлениях, — таковы: выпущенный в 7 экземплярах известный фотографический ”Туркестанский альбом” в четырех частях ¹⁰⁹, ”Виды и типы Хивинского ханства (тридцать три картины, заключающих сорок один фотографический снимок), ”Типы народностей Средней Азии” (восемьдесят пять фотографий в двойном виде каждая — en face и в профиль ¹¹⁰ и другие.

Вообще говоря, самой светлой чертой высокого ума [LXXXI] К. П. Кауфмана, как это верно заметил в своем надгробном слове один из его сослуживцев, было убеждение, что только серьезным изучением природных и бытовых условий края, только при помощи истинно-научных приемов можно достичь твердых ответов на жизненные вопросы и потому поощрявшего возможно широкое и разностороннее научное изследование Туркестанского края ¹¹¹.

Восточные рукописи, и печатные произведения, предметы археологии и искусства среднеазиатских народностей, взятые на правах победителя из покинутых дворцов или других местных городов, в изобилии отсылались Кауфманом в Императорскую Публичную Библиотеку, Азиатский Музей, Оружейную Палату и проч.

Живое сознание просветительных начал в только что завоеванном крае побудило генерала Кауфмана открыть Туркестанскую публичную библиотеку и при ней музей, первую типографию военно-народного управления и основать старейший в крае печатный орган в Туркестане ”Туркестанские Ведомости”, на страницах которого печатались интереснейшие и ценные статьи, касавшиеся различных проявлений местной жизни в ее настоящем и прошлом.

Искреннее желание собрать в местной публичной библиотеке все, что выходило в свет на европейских языках о Туркестане и сопредельных странах, побудило К. П. Кауфмана привлечь к подобной работе известного библиографа, покойного В. И. Межова. Его трудами, на отпущенные генерал-губернатором средства, был создан известный ”Туркестанский сборник сочинений и статей, относящихся до Средней Азии вообще и Туркестанского края в особенности”, в 416 томах которого собрано все, что появлялось в Европе в виде [LXXXII] отдельных изданий или в газетах и журналах за время с 1867 года (и ранее) по 1885 год.

В отношении учебного дела было сделано также не мало: вместо четырнадцати низших училищ, существовавших к приезду Кауфмана в Семирченской и Туркестанской областях, при нем возникло сорок шесть новых начальных училищ, пять средних учебных заведений, с пансионами при некоторых из них, ученические квартиры при училищах и несколько детских приютов. Стараясь о развитии и постановке воспитательного дела в крае на соответственную высоту в интересах государственных, К. П. Кауфман усиленно заботился о возможно большем распространении идеи русской школы среди туземцев, как лучшего средства к сближению их с Россией ¹¹².

Помимо изложенного, многие проекты Кауфмана не получили осуществления или вследствие неожиданно открывавшихся военных операций и связанной с ними неизбежной экономии в средствах на другия мероприятия, или благодаря несочувственному отношению петербургских сфер. Некоторые из этих проектов покойного устроителя Туркестана, однако, до сего времени не потеряли своей жизненности и чрез десятки лет идеи их вновь предлагаются к осуществлению; таковы проекты покойного о создании краевого центрального статистического комитета, местного центрального архива с специально приспособленным для сего зданием, школы для переводчиков туземных языков или местного восточного института, и тому подобное. Все это указывает на широту замыслов покойного генерал-губернатора, далеко опередившего современные ему условия бюрократических начал управления вообще и жившего идеями глубокого проникновения в насущные задачи нашего владычества в Туркестане. [LXXXIII]

Конечно, описать все сделанное покойным генералом Кауфманом для гражданского устройства края, тем более в таком беглом очерке, как настоящий, невозможно: это значило бы писать историю водворения русской гражданственности в Средней Азии за первые 15 лет нашего владения ею. Ташкентские архивы с их десятками тысяч дел, заключающих в себе массу чрезвычайно ценных материалов на русском и туземных языках, относящихся ко временам Кауфмана, ждут своей специальной разработки. Только благодаря подобной разработке и безпристрастному изучению документов эпохи Кауфмана, с его безчисленными резолюциями и заметками на них, и возможно будет составить ясное представление о планомерности всех его административных и военных распоряжений, о широте его государственных замыслов и о честном, идейном отношении к задачам русского управления Средней Азией.

Правда, на этом светлом фоне героической туркестанской легенды были и свои мрачные стороны. Знаменитое дело о расхищении казенных земель в Кураминском уезде, где были замешаны военный губернатор Сыр-Дарьинской области, генерал-лейтенант Головачев, помощник правителя канцелярии генерал-губернатора, камер-юнкер Савинков, и кураминский уездный начальник полковник Гуйюс, или громкий процесс ходжентского уездного начальника, барона Нольде, обвинявшегося в растратах, пытках и прочих преступлениях, и некоторые другие ”подвиги” былых ”господ-ташкентцев”, дополнявшие уголовную хронику края, — нередко приводятся противниками К. П. Кауфмана, как иллюстрация царившего в его время безшабашного разгула страстей и вакханалии взяточничества, казнокрадства и всяких злоупотреблений в административно-военной среде Туркестанского края. На это позволительно заметить, что даже самые ярые противники покойного генерал-губернатора не могут привести ни одного примера, рисующего его личную нечестность и злоупотребление [LXXXIV] высочайше вверенными ему правами и полномочиями, подчеркивая лишь, что Кауфман мягко относился к преступлениям вышеназванных лиц, ходатайствуя об облегчении их участи.

Некоторые из лиц, окружавших Кауфмана и выделявшихся своими весьма невысокими нравственными и служебными качествами, в весьма значительной степени обязаны были своему появлению в крае связям своих высокопоставленных родственников; прибыв в край и чувствуя за собою могучую поддержку в Петербурге, они топтали в грязь здесь и себя, и то русское дело, которое они обязаны были по чувству долга и верности государю всячески оберегать. Поэтому-то здесь и после Кауфмана встречались такие печальной памяти представители титулованных фамилий, которые, будучи посланы в Бухару в качестве чрезвычайных послов от генерал-губернатора, обращались к эмиру с просьбою дать им сейчас же десятки тысяч рублей взаймы или, приехав в Петербург, начинали в придворных сферах распускать про генерал-губернатора всевозможные зловредные небылицы...

Уследить за всем этим и пресечь зло в корне не под силу было Кауфману, постоянно заваленному делами по внешне-политической, административной и военной частям, созидание коих приходилось начинать с самого основания и по планам лично им разрабатывавшимся.

Были, разумеется, ошибки, увлечения и известные слабости, как и у всех людей, но они не могут затемнить светлый образ генерала Кауфмана и его идейное служение в Средней Азии интересам русской культуры и русской гражданственности, ”мудрым вчинателем”, которых был этот ”рыцарь в мире и на войне” ¹¹³.

А. Семенов

Комментарии