Род фон-Кауфманов процветал в Нижней Австрии до 1629 г., когда за приверженность учению Лютера вместе с другими поместными дворянскими родами был изгнан из Австрии императором Фердинандом II. По Вестфальскому миру все эти изгнанники были восстановлены в своих правах, но предок К. П., Балтус фон-Кауфман, на родину не вернулся, оставшись в [IV] Бранденбурге, где он проживал по изгнании. Внук Балтуса, Фридрих-Лудвиг, родившийся в 1715 году, поступил на службу к королю польскому Станиславу Августу и был поверенным последнего в 1772 г. в Берлине. Сыновья Фридриха-Лудвига, Август и Федор, состояли на русской службе. Август умер генерал-майором в 1810 году, а Федор, участник походов графа Румянцова-Задунайского, отличился при взятии Тульчи, был ранен при Кара-Су и умер подполковником, командуя в армии князя Потемкина-Таврического легко-гренадерским батальоном. Сын Федора Петр, оставшись девятилетним сиротою после смерти отца, по повелению Императрицы Екатерины II был принят в сухопутный шляхетский корпус, при чем его опекунами были назначены государынею: сенатор Ромер, Чичерин и секретарь императрицы — Храповицкий. Кавалер ордена Св. Георгия 4-й степени, впоследствии генерал-лейтенант, начальник 7-й пехотной дивизии, Петр Федорович начал свою службу в рядах суворовских чудо-богатырей и был участником кампании: 1812 — 1814 гг., турецкой — 1828 г. и венгерской — 1848 г. ¹. За отлично усердную службу ему был высочайше пожалован в Царстве Польском, в Брест-Куявском уезде ², майорат в 5000 злотых годового дохода ³.

Во время перепитий тревожной и безпокойной армейской жизни генерала Кауфмана, именно, после кампании во Франции, где он оставался с оккупационным отрядом до 1818 года, при возвращении его на родину, в деревне Майданах, близ Иван-Города ⁴, 19 февраля [V] 1818 года ⁵ у него родился будущий покоритель и устроитель Туркестанского края — Константин Петрович. Ранние годы детства последнего протекли в тяжелой походной обстановке и беззаботностью дошкольной жизни ему не пришлось много пользоваться. Четырнадцати лет от роду мальчик был определен кондуктором в кондукторскую роту Главного Инженерного Училища (ныне Николаевское Инженерное Училище). Прекрасные успехи и хорошее поведение скоро выдвинули молодого питомца училища, и, имея восемнадцать лет от роду, Кауфман был произведен в первый офицерский чин — полевого инженер-прапорщика, а через год, окончив с выдающимся успехом офицерские классы (ныне Академия) вместе с будущим севастопольским героем Тотлебеном, в чине инженер-поручика был выпущен в армию. В течение пяти последующих лет Кауфман служил в Западном крае: сначала в ново-георгиевской инженерной команде, затем в брест-литовской. В 1843 году К. П. Кауфман получил назначение в грузинский инженерный округ с зачислением при тифлисской инженерной команде. Вскоре по прибытии на Кавказ, бывший тогда ареною упорной, тяжелой борьбы нашей с воинственными горными племенами, произведенный в штабс-капитаны и назначенный старшим адъютантом штаба отдельного Кавказского корпуса, Кауфман очутился в атмосфере безпрерывных стычек, тяжелых походов и геройских штурмов, повисших под облаками горных аулов.

Почти тринадцать лет провел Константин Петрович в рядах кавказской армии, обнаруживая выдающееся мужество и храбрость даже в той суровой боевой школе, каковою тогда по праву считалась кавказская армия. Походы против горцев с 1844 по 1852 гг., штурм аула Гергебиль в 1848 году, чрез год взятие аула Чох, походы 1854 года, сражение под Кюрюк-[IV]Дара и осада, и штурм укрепленного англичанами Карса в 1855 году, — все это были славные этапы боевой и трудовой жизни Кауфмана на Кавказе.

Однако суровые отцы-командиры, железная дисциплина, неприступные скаты диких гор и стремнин, занятых свободолюбивым неприятелем, изнурительные походы, невероятные по трудности штурмы горных укреплений, — все это не вытравило из сердца Кауфмана той природной гуманности и доброты, которые его всегда отличали.

Тяжелые годы службы на Кавказе не прошли безследно для будущей карьеры К. П. Кауфмана: он получил Анну 2-й степени с императорской короной, Владимира 3-й степени с мечами, золотую саблю с надписью: ”за храбрость”. За взятие Гергебиля награжден Георгием 4-й степени и переведен капитаном в гвардию; произведен в полковники и генерал-майоры. Но честь быть молодым 38-ми летним генералом в общем не легко обошлась Кауфману, помимо общих трудностей почти тринадцатилетней службы на Кавказе, Константин Петрович был за это время два раза тяжело ранен в Даргинской экспедиции и под Чохом.

Воинские заслуги Кауфмана оценила и Императорская Военная Академия и его alma mater, Николаевская Инженерная Академия, членом совета которых он был назначен в 1856 году.

Через год К. П. Кауфман, в должности начальника штаба генерал-инспектора по инженерной части ⁶, участвует в комитете, учрежденном для составления предположений о преобразовании заведений военных кантонистов в училища военного ведомства и за отличное исполнение обязанности, возложенной на комитет, ему объявляется Монаршее благоволение. Еще через год мы его видим уже в Государевой свите пользующимся вниманием и расположением Императора Александра II. [VII]

1861 год, положивший начало достопамятной эпохе великих реформ, застает свиты Его Величества генерал-майора Кауфмана в должности директора канцелярии военного министерства, при чем, в течение почти четырех последующих лет, пока он занимал эту должность, горячее время начавшегося государственного строительства захватило и его. Кауфман по Высочайшему повелению назначается членом и управляющим делами комитета, учрежденного под председательством генерал-от-инфантерии Даненберга I-го, для обсуждения предположений об изменении организации войск; назначается постоянным членом специального комитета по устройству и образованию войск; по Высочайшему повелению ему предоставляется право голоса в заседаниях Военного Совета наравне с прочими членами; также по Высочайшему повелению он назначается членом учрежденного под председательством генерал-лейтенанта Непокойчицкого комитета для рассмотрения основных положений преобразования арестантских рот инженерного ведомства и устройства военных тюрем и председателем учрежденного по распоряжению тогдашнего военного министра, Д. А. Милютина, комитета для пересмотра и составления постановлений относительно прав и преимуществ унтер-офицеров нестроевых частей ⁷.

Чин генерал-лейтенанта и звание генерал-адъютанта были наградами Константину Петровичу за этот период его службы.

За четыре почти года, проведенные в должности директора канцелярии военного министерства, Кауфман пользовался искренними симпатиями подчиненных ⁸.

В 1865 году К. П. фон-Кауфман был назначен виленским генерал-губернатором на место ушедшего [VIII] в отставку, с возведением в графское достоинство, М. Н. Муравьева.

”...Приношу Вам глубокую, от всей души моей благодарность за те четыре года, которые мы прослужили вместе; за деятельное, смею сказать, дружеское содействие, которое я нашел в Вас в продолжение этих многотрудных годов. Поверьте, что я во всю жизнь не забуду этой помощи, Вами оказанной...”, писал бывший военный министр, Д. А. Милютин, Константину Петровичу, узнав о состоявшемся его назначении в Вильну ⁹.

Однако править Северо-Западным краем К. П. пришлось недолго: в следующем году, осенью, он был вызван в Петербург по делам службы и обратно не вернулся, завоевав, однако, в Вильне, по видимому, общия симпатии населения ¹⁰.

Высочайшим приказом от 9 октября 1866 г. фон-Кауфман был уволен в одиннадцатимесячный отпуск ”с отчислением от занимаемых должностей, с оставлением в звании генерал-адъютанта” ¹¹. [IX]

Однако весь ”отпуск” Константину Петровичу не пришлось использовать, ибо в следующем году, 14 июля, состоялся высочайший приказ о его назначении туркестанским генерал-губернатором и командующим войсками туркестанского военного округа.

Снабженный широкими полномочиями по устроению края, с правом вести войны и заключать мирные договоры, Кауфман в октябре 1867 года отправился из Петербурга к месту своего нового служения, избрав маршрут на Ташкент не прямо через Оренбург, а кружным путем, через Семипалатинск, Сергиополь и Верный.

Делалось это в целях более ближайшего ознакомления с краем и тогдашним составом административных лиц. Медленное передвижение в экипаже, неизбежные остановки на станциях, более или менее продолжительное пребывание в тех или других городах и значительных поселениях, в большинстве случаев для неизбежного отдыха после утомительной дороги, — [X] все это давало генерал-губернатору неоценимые способы и случаи непосредственного знакомства с подведомственным ему краем и служилым в ней сословием.

7 ноября Кауфман приехал в Ташкент, где пробыл неделю, а затем выехал в Ходжент и на передовую линию для обозрения пограничной с Бухарою полосы. С возвращением К. П. из этой поездки в Ташкент туркестанский военный округ и генерал-губернаторство были фактически открыты.

Едва ли какому-либо генерал-губернатору когда-нибудь приходилось принимать край более расстроенный. Масса злоупотреблений, общее недоверие и злоба местных жителей на русскую администрацию — вот было тогдашнее положение дел в Туркестане.

Не лучше дело обстояло и с политическим горизонтом, где далеко не все было спокойно. Тогдашнее положение окружавших Туркестан независимых и полунезависимых ханств можно охарактеризовать в следующих немногих словах.

Кокандское ханство сохраняло лишь тень прежнего величия. После славного дела под Ак-Мечетью в 1853 и 1854 годах до 1860 года кокандцы не предпринимали никаких активных действий против нас. В 1860 году они рискнули испытать счастье в войне с русскими, но на этот раз со стороны Сибири. Но эта попытка окончилась для кокандцев полною неудачею; сначала были взяты и срыты укрепления Токмак и Пишпек, потом 20-титысячный отряд кокандцев при 10 орудиях понес тяжкое поражение под Узун-Агачем от начальника Алатаевского округа, подполковника Колпаковского, имевшего в своем распоряжении лишь 3 роты и сотни при 6 орудиях. Затем взятие полковником Веревкиным Аулие-ата, Черняевым — Сузака и Чулак-Кургана смыкают так называемые военные линии оренбургскую и сибирскую. Последним аккордом в этом предприятии было падение одного из [XI] значительнейших городов Средней Азии, богатого и торгового Ташкента. 15-е июня 1865 года, день его штурма, вносило одну из блестящих страниц в историю подвигов наших войск в Средней Азии: город с населением свыше ста тысяч человек, окруженный стеною в 24 версты длиною, с 30 тысячами защитников и 63 орудиями был взят черняевским отрядом, по численности не доходившим даже до двух тысяч человек.

После такого разгрома кокандцы присмирели, выжидая дальнейших событий. Учреждение в Средней Азии особого генерал-губернаторства они поняли как предзнаменование последних дней своего существования. Из Коканда, Андижана и других городов ханства начались переселения в Китайский Туркестан, в Яркенд и Кашгар. Оставшиеся жители начали деятельно укрепляться. Вообще в ханстве произошел такой переполох, что Кауфман счел необходимым отправить почти тотчас же по приезде в Ташкент (10 ноября) к кокандскому хану письмо с купцом Хлудовым. Сущность содержания письма сводилась к тому, что если сам хан начнет враждебные действия, то никакие укрепления его не спасут от русских войск, если же он будет дорожить дружбой с русскими, то может быть вполне спокоен, ибо завоевывать его владения никто не хочет и России в них нет никакой надобности ¹².

Затерянная в невообразимых песках Хива считала себя сильнее, чем когда-либо, ибо разгром очагов ислама — Бухары и Коканда, естественно, заставлял обращать взоры правоверного мира Средней Азии на это небольшое государство, уверенное в особом покровительстве Аллаха, гордое своею недоступностью для России и неудачными походами Бековича-Черкасского и графа Перовского. Успехи русского оружия в войнах с [XII] бухарским и кокандским ханствами только увеличили самонадеянность хивинцев, и нападения на наши караваны, захват наших купцов и т. п. безчинства послужили причиною того, что в конце 1867 г. для обезпечения наших киргиз от грабежей и набегов хивинцев были постоянно высылаемы наши отряды из Казалинска и Перовска к Иринбаю и далее.

Тем не менее Кауфман почти тотчас же по приезде в Ташкент написал хивинскому хану Мухаммед-Рахиму, дружественное письмо, в котором он извещал его о своем прибытии в Ташкент, о высочайшем полномочии на ведение пограничных дел и о движении наших отрядов за Сыр-Дарью для наказания хивинских разбойников. Однако хан не удостоил это письмо своим ответом и поручил ведение переписки с генерал-губернатором своим приближенным; те в свою очередь так мало спешили с ответом, что последний был получен только в феврале 1868 года ¹³.

Сложнее дела обстояли с Бухарою. После взятия у кокандцев Ташкента бухарцы предъявили нам требование очистить Ташкент и Чимкент, в противном случае грозили ”священной войной”. Этот ультиматум был послан эмиром с особым послом в Петербург. В ответ на это покоритель Ташкента, генерал Черняев, арестовал бухарских купцов, проживавших в занятых нами городах, прося распространить эту меру на сыр-дарьинскую линию и на оренбургский округ. Бухарский посланник по распоряжению оренбургского генерал-губернатора Крыжановского был задержан в Казалинске. Не желая входить в какие бы то ни было переговоры ни с Крыжановским, ни с подчиненным ему Черняевым, бухарское правительство настаивало на непосредственных сношениях с Петербургом, на что генерал-адъютант Крыжановский, [XIII] снабженный весьма широкими полномочиями на ведение приграничных дел, согласиться не мог. Чтобы добиться своего, бухарский эмир Музаффар-Эддин прибег к следующей уловке: он стал просить Черняева, которого Крыжановский при отъезде своем из Ташкента в Оренбург уполномочил вести с бухарцами переговоры, прислать к нему посольство для переговоров, при чем упоминал, что в Бухару прибыли какие-то европейцы со стороны Афганистана.

Черняев, вероятно, полагая, что бухарцы более не претендуют на непосредственные сношения с Петербургом и хотят вести переговоры непосредственно с ним, отправил к Музаффару письмо с изложением условий, на которых могут быть восстановлены прежния дружеские отношения к Бухаре и снято запрещение с бухарской торговли. Письмо повезли к эмиру чиновник министерства иностранных дел Струве, гвардии штабс-ротмистр Глуховской, корпуса топографов Колесников и горный инженер Татаринов.

Заполучив посольство, Музаффар заговорил другим языком: он потребовал пропуска своего посла в Петербург и обещал отпустить посольство только тогда, когда его посол благополучно возвратится из Петербурга. Таким образом наше посольство обратилось в заложников. Черняев для выручки его предпринял зимнюю экспедицию к Джизаку, однако на штурм не рискнул из опасения ухудшить положение миссии и 11 февраля 1866 года отступил из под Джизака, не зная ничего о том, что 10-го февраля из Петербурга выехал ему на смену редактор ”Русского Инвалида”, генерального штаба генерал-майор Романовский.

Дальнейшие события быстро следовали одно за другим: Ир-Джарский бой, штурм Ходжента, Ура-Тюбе и Джизака, — все это совершилось в промежуток от 8 мая по 18-е сентября 1866 года и вписало одну из блестящих страниц в историю наших завоеваний в Средней Азии. [XIV]

В октябре бухарский поход окончился. Генералы Крыжановский и Романовский выехали в Ташкент. Но от Бухарского эмира не было ни известия, ни посольства, хотя мы овладели его территорией в несколько тысяч квадратных верст.

Наконец, уже весною следующего года эмир Музаффар прислал в Оренбург посла для переговоров о мире. Генерал-адъютант Крыжановский предложил трактат, который в общих чертах был одобрен Императором Александром II. Но так как переговоры затянулись и к тому времени подоспел законопроект об учреждении туркестанского генерал-губернаторства и высочайшие полномочия на право ведения войны и заключения мира были переданы главному начальнику нового края, генералу Кауфману, то мирный договор с Бухарою было предоставлено подписать генералу Крыжановскому вместе с Кауфманом по совместном обсуждении.

На пути в Ташкент Кауфман прибыл в Оренбург и там состоялось подписание мирного трактата обоими генерал-губернаторам ¹⁴. Копия с него была вручена бухарскому послу вместе с письмом Кауфмана эмиру, в котором он уведомлял эмира о своем назначении и желании поддерживать мирные отношения с соседями. Кауфман рассчитывал по прибытии в Ташкент застать ответ на это письмо от эмира. Но прошел весь ноябрь 1867 года, а посла из Бухары с письмом все не было, шайки бухарских разбойников не переставали появляться на нашей границе. Объяснялось это тем обстоятельством, что эмир Музаффар вел в это время переговоры с главами других мусульманских государств, в частности с [XV] турецким султаном, рассчитывая с их помощью дать России реванш за понесенные перед тем поражения. Переговоры эти ни к чему не повели, и посол эмира в Константинополе, некто Мухаммед-Парса, должен был вернуться ни с чем. Музаффару приходилось таким образом выбирать одно из двух: или смириться перед новым могущественным соседом, или рискнуть еще раз попытать счастья в борьбе с ним своими силами.

В пору такого колебания со стороны эмира в декабре 1867 г. от него прибыл, наконец, в Ташкент к новому генерал-губернатору посол, мирахур ¹⁵ Муса-Бек. Он привез с собою письмо к Кауфману от Музаффара, в котором последний уведомлял, что получил письмо Кауфмана, а равно и условия, с своей стороны посылает посла, с ним и свои условия. Но условий никаких у Муса-Бека не оказалось. Из объяснений же с послом ничего не выяснилось: Муса-Бек с истинно восточною безстрастностью ни на что не возражал, но на все соглашался. Приписывая это какому-нибудь недоразумению, Кауфман в декабре же написал эмиру, прося ратификовать отправленные ему мирные условия.

Несмотря однако на незначительное, сравнительно, расстояние от Ташкента до резиденции эмира, последний не торопился с ответом.

Мирахур Муса-Бек все жил в Ташкенте. На глазах бухарца прошли ташкентские святки и новогоднее празднество; немногочисленная русская колония веселилась, как умела; приветливый, обходительный и гостеприимный генерал-губернатор был душою этого занесенного на далекую окраину русского кружка. По видимому, никто не предвидел возможности дальнейших событий, до глубин народных всколыхнувших мусульманский мир Средней Азии и тягостным ударом [XVI] обрушившихся на нашу вечную соперницу в этой стране Англию.

В полном собрании именитых людей города Ташкента, собравшихся поздравить главного начальника края с новым годом, К. П. Кауфман произнес большую речь, которая отличалась программным характером, предусматривая направление той политики, которую будет преследовать облеченный широкими полномочиями новый генерал-губернатор ¹⁶. [XVII]

Прошел январь и февраль, а от эмира не было никаких вестей; наконец, в начале марта на имя генерал-губернатора было прислано письмо от куш-беги ¹⁷, — эмир сам не отвечал, — в котором содержался крайне неопределенный и туманный ответ по поводу поставленных эмиру генерал-губернатором условий. [XVIII]

Миролюбивый, корректный Кауфман, желая во чтобы то ни стало поддерживать добрые отношения к соседям, написал эмиру подробное письмо, в котором разъяснял порядок и значение обмена мирных условий, скрепленных подлежащими подписями и печатями. Мирахур Муса-Бек выехал с этим письмом в [XIX] Бухару. С его отъездом положение на бухарской границе стало еще тревожнее: разбойничьи шайки увеличились, грабежи и убийства наших подданных повторялись едва ли не ежедневно. Генерал-губернатор распорядился выслать на границу отряд в 600 казаков; в [XX] Ухумском ущелье отряд был встречен соединенными войсками катта-курганских и чилекского беков. Бухарцы были разбиты, но не были преследуемы, и отряд таким образом не перешел границу. Несмотря на такого рода явно воинственные замыслы Бухары, Кауфман тем не менее считал вполне возможным так или иначе уладить мирным путем неприязненные к нам отношения бухарцев и предполагал было 9 апреля выехать в Петербург за семейством.

Но вскоре в Ташкенте было получено известие, что эмир Музаффар в Кермине провозгласил ”джехад”, священную войну, против русских и что военные действия предполагает начать после отъезда генерал-губернатора из края. В виду таких событий о поездке в Петербург нечего было и думать.

В половине апреля Кауфман выступил с действующим отрядом численностью около 8.300 человек при 16 орудиях на Самарканд. 1-го мая Константин Петрович был под Самаркандом, где и принял бой с неприятелем во много раз превышавшим численностью его войска и занявшим выгодные позиции на Зарафшанских высотах. 2-го мая в великолепный солнечный день победитель и его войска торжественно вступили в первопрестольную столицу бухарского ханства и в древнейший город Средней Азии, чтимый во всем мусульманском мире.

Должностные, почетные и влиятельные лица города встретили Кауфмана у древних стен великолепной мечети Шахи-Зинда и поднесли ему хлеб-соль и повторили свою просьбу о принятии города в подданство русского Государя.

“Имею счастье поздравить Ваше Императорское Величество с новым торжеством: древнейший и знаменитейший город Средней Азии, центр мусульманства Самарканд, гордый своею историческою славой, без выстрела пал к стопам Вашего Величества, отворив ворота храбрым и честным войскам Вашим...” [XXI] Доносил Кауфман телеграммой Императору Александру II от 2 мая ¹⁸.

По докладе Государю подробного донесения о деле, бывшем 1 мая под Самаркандом на Зарафшанских высотах, и о занятии без выстрела Самарканда, К. П. Кауфману была выражена высочайшая признательность и был пожалован орден Георгия 3-й степени ¹⁹.

Выждав прибытия небольших подкреплений из Ташкента, Кауфман написал бухарскому эмиру письмо, в котором предлагал ему мир почти на прежних условиях. Но это письмо осталось без ответа и одному из посланных, доставивших это письмо, была отрублена голова, другой был брошен в клоповник. Вскоре пришлось воочию убедиться, что пропаганда против истребления пришельцев не утихает и эмир мечтает о дальнейшей с ними борьбе. Фанатичные муллы, проповедники ”священной войны”, наводнили густо населенную зарафшанскую долину; вооруженные скопища бухарцев сосредоточились у Катта-Кургана и Кара-Тюбе. Кауфман решил в виду этого двинуться дальше. 16 мая под начальством генерала Головачева, так геройски ведшего себя в битве под Самаркандом, к Катта-Кургану выступил отряд из 13 1/2 рот, 3 сотен и при 12 орудиях. 18-го числа на рассвете Катта-Курган был безпрепятственно занят. Получив известие о занятии города Кауфман отправился туда вместе с провиантом и фуражем. В Катта-Кургане Кауфмана уже ждали бухарские послы, привезшие на этот раз оренбургский мирный договор 1867 г., ратификованный эмиром. Конечно, после тех событий, которые произошли со дня подписания этого трактата Крыжановским и Кауфманом, условия, заключавшиеся в этом договоре, были недостаточны, и генерал-адъютант Кауфман предложил послам следующую дилемму: или [XXII] уплатить России в течение восьми лет 4 1/2 мил. руб. контрибуции с тем, что после этого срока эмир получит обратно все завоеванные у него земли от Катта-Кургана до Яны-Кургана включительно, или же уплатить до 120 тыс. руб. военных издержек и признать за Россией все сделанные ею завоевания.

Послы выбрали последнее, попросили дать им десять дней срока, необходимого на проезд и для сбора контрибуции. Но не успели бухарцы прибыть к эмиру, как перемирие было нарушено неожиданным нападением бухарско-подданных киргиз на наши войска. Вслед затем было получено известие, что со стороны Шахрисябза к Кара-Тюбе подходят многочисленные вооруженные толпы шахрисябзцев. Отдав соответственные распоряжения Головачеву, Кауфман, взяв две сотни казаков, 25 мая вернулся в Самарканд.

Там было также неспокойно. В глубине базаров, с виду казавшихся такими мирными, в недрах полутемных туземных ”хона” (жилищ) все подготовлялось к усиленной борьбе с русскими. Низкие поклоны и сладкие речи туземных должностных лиц действовали усыпляющим образом на бдительность победителей, и юркие ”яхуди” и ”ирани” (евреи и персиане) то и дело в тревоге прибегавшие к русским и передававшие, что самаркандцы готовятся к нападению на них, служили предметом почти всеобщих насмешек уверенных в свой безопасности победителей.

Получая тревожные сведения о сосредоточении бухарцев у Кара-Тюбе, Кауфман послал туда полковника Абрамова разбить неприятеля и возвратиться в Самарканд. В Самарканде, за выступлением отряда Абрамова, осталось лишь 555 человек войска во главе с Константином Петровичем, справедливо полагавшим, что достаточно его личного присутствия для удержания города в повиновении ²⁰. [XXIII]

И это было среди десятков тысяч фанатически настроенных обитателей Самарканда, где горячая проповедь безпощадного ”джихада” неудержимо лилась под сводами темных медресе и мечетей и на залитом солнцем Ригистан, где забитые и трусливые евреи опять спешили надеть свои символы рабства, грубые веревочные пояса, и вместе с малочисленной колонией персиан с страхом ожидали за свою преданность к русским поголовного истребления.

Но движение Абрамова к Кара-Тюбе было неудачно и Абрамов должен был возвратиться в Самарканд, при чем под самым городом был встречен вооруженными массами горожан; последние вступили в бой с русскими, но вскоре бежали в город, где почти на каждом шагу были построены баррикады. Обо всем этом, однако, горсть гарнизона с генерал-губернатором и командующим войсками ничего не знала до самого вступления Абрамова в Самарканд. Только тогда поняли, какая опасность угрожала немногочисленным русским войскам, забравшимся в глубь враждебно настроенной страны, отрезанным от Ташкента. Приходилось поэтому заботиться об укреплении должным образом самаркандской цитадели и об ориентировке среди создававашихся почти ежедневно различных затруднений. Но обстоятельства настолько осложнялись с каждым днем, что Кауфман не успел и половины своих планов привести в исполнение. 29-го мая от генерала Головачева было получено известие о скоплении больших бухарских сил на Зерабулакских высотах и что наш незначительный там отряд вот уже четыре дня как сильно стеснен.

Оставив в самаркандской цитадели около 600 человек и два орудия, Кауфман с остальными войсками и артиллерией поспешно двинулся к Катта-Кургану.

Происшедший затем 2-го июня бой, — бой на Зерабулакских высотах, — слишком хорошо известен, чтобы рассказывать его здесь. Достаточно сказать, что 1.700 [XXIV] русских штыков и 320 шашек обратили в дикое и нестройное бегство десятки тысяч неприятеля.

После Зерабулакской победы многие начальники войсковых частей советовали командующему войсками идти дальше в глубь страны, чтобы разом покончить с сопротивлением эмира, но Кауфмана безпокоили необезпеченность тыла и судьба Самарканда. Предчувствие не обмануло победителя под Зерабулаком. Медленно подвигался русский отряд из Катта-Кургана назад к Самарканду, повсюду встречая очень мало жителей и совершенно ничего не зная о том, что ничтожная горсть русских, засевших в цитадели, осаждается скопищами найманов, кара-калпаков, китай-кипчаков и разных других племен. Они собрались к Самарканду в числе нескольких десятков тысяч (до 65-ти) при появлении шахрисябзских войск Джура-Бия; жители же Самарканда побуждаемые страхом, а более всего фанатизмом, отворили ворота полчищам Джура-Бия и вместе с ними штурмовали цидатель Самарканда ²¹.

Горсть защитников самаркандской цитадели во главе с доблестными полковником Назаровым и майором Штемпелем тщетно посылали за помощью к Кауфману: посланцы или попадали в руки неприятеля, или просто перебегали к нему. И лишь 7 июня, когда отряд Кауфмана был в 18 верстах от Самарканда, было получено донесение майора Штемпеля о критическом положении самаркандского гарнизона.

На другой день победитель под Зерабулаком с своим отрядом вступил в Самарканд; Джура-Бий с своими войсками поспешно отступил, едва узнал о приближении Кауфмана к Самарканду; лишь горожане да жители окрестных кишлаков продолжали штурмовать цидатель. И под грохот орудий, среди ужасающей [XXV] обстановки, изможденные, измученные 7-мидневною осадою, храбрые защитники Самарканда встречали своего желанного освободителя; встретили далеко не все, ибо одной четверти гарнизона не суждено было увидаться с возвратившимися из-под Катта-Кургана товарищами.

”Страшную, потрясающую картину, — говорит очевидец ²², — представляла самаркандская цитадель возвратившемуся из Катта-Кургана отряду. Дымящияся груды рухнувших саклей, которые мы поджигали на вылазках, обгорелые, обезображенные трупы, разбросанные между развалинами и издававшие нестерпимый смрад, заражавший воздух, исхудалые и закоптелые лица защитников, державшихся на ногах только вследствие нравственного напряжения, — вот что представилось отряду 8-го июня. Свежие следы борьбы были красноречивым доказательством ее упорности”.

”Ордена храбрых” были наградами доблестным защитникам Самарканда, в том числе и прапорщику запаса, знаменитому впоследствии В. В. Верещагину, беззаветно сражавшемуся на самаркандских стенах наряду с прочими защитниками и совершенно не думавшему о смерти.

”Храбрые войска гарнизона самаркандской цитадели, — гласил отданный Кауфманом 19-го июня приказ по войскам, — по выступлении моем из Самарканда в Катта-Курган для поражения там эмировых войск, собравшихся для враждебных против нас действий, вы были осаждены. Шахрисябзские войска и массы вооруженных городских и окрестных жителей, увлеченных возмутителями, возымели дерзкую мысль уничтожить вас. Они ошиблись и наказаны. Вас руководили долг, присяга и честное русское имя. Больные и раненые, могущие отделять и колоть, все были в строю, на стенах и в вылазках. Распорядительный, храбрый комендант и все господа штаб- и обер-[XXVI] офицеры были с вами всегда, руководили вами и разделяли ваши опасности. Их распорядительность, а ваша храбрость и стойкость, сделали ничтожными все попытки неприятеля. Вы не уступали ему ничего. Вы бились семь дней и когда на восьмой я пришел к вам, все были так бодры и веселы, что нельзя было мне не любоваться, не гордиться вами.

”Помяните доброй и вечной памятью павших во время славной семидневной обороны цитадели. А вам, молодцам, спасибо за службу!..” ²³

Ряд горестных неудач, народные волнения и всеобщее неудовольствие правоверного населения смирили гордость эмира Музаффара, и он 12 июня прислал к Кауфману посла с письмом, в котором звучало неподдельное отчаяние. Еще не так давно — гордый духовный глава мусульман Средней Азии, теперь эмир униженно просил принять его капитуляцию со всею армией и оружием и допустить его до личного свидания с Государем, чтобы испросить у него позволения удалиться в Мекку.

Но имея в своем распоряжении всего около 2 1/2 тысяч войска, изнуренного боями и тяжелыми переходами и сообразуясь с возможностью всеобщего восстания враждебно настроенного населения ханства, Кауфман не рискнул занять Бухару, и мир с Музаффаром был заключен на тех условиях, которые диктовались покорителем Самарканда и победителем под Зерабулаком. К России присоединялись округа Самаркандский и Катта-Курганский; владения русского императора и эмира разграничивались; эмир обязывался уплатить в течение года 125 т. тиллей (500 т. рублей золотом) и наблюдать, чтобы его приграничные беки не производили разбойничьих набегов на русско-подданных.

Из отвоеванной у Бухары территории был образован Зарафшанский округ; начальником его был [XXVII] назначен генерал-майор Абрамов, с правами губернатора в отношении подчинения ему военно-народного управления и с правами командира корпуса по отношению к отряду войск, оставленному в его распоряжении.

7 июля форсированным маршем Кауфман вернулся в Ташкент, где ложные слухи о неудачах русских возбудили крайнее брожение умов, и немногочисленная русская колония уже готовилась ко всем кровавым тягостям осады со стороны враждебно настроенных туземцев. Доносились слухи о таком же враждебном настроении и со стороны Коканда, но вступление в Ташкент победоносного русского отряда, известия о полном разгроме могущества бухарского эмира все и всех успокоили, и жизнь быстро пришла в мирную колею ²⁴.

Неудачная война с русскими и неурядица в собственной семье повели к тому, что в ханстве эмира Музаффара то здесь, то там вспыхивали бунты и волнения. Старший сын эмира, Абдул-Малик, более известный под именем Катта-Тюри ²⁵, пользуясь громадною популярностью среди населения за свою непримиримую ненависть к русским, поднял знамя восстания против своего отца и, опираясь на помощь непокорных беков Шахрисябза, был во многих местах провозглашен эмиром. Музаффар был объявлен свергнутым с престола. Восточная часть ханства почти целиком ускользала из-под власти Музаффара. Тысячи зажигательных прокламаций распространялись в народе, приглашая свергнуть иго тирана, опозорившего правоверный народ в неудачной войне с неверными ”урусами”. В это-то тяжелое для эмира Музаффара время его колеблющийся трон был снова поставлен незыблемо тем, кого он так еще недавно считал своим заклятым врагом: по распоряжению Кауфмана [XXVIII] начальник Зарафшанского округа, генерал Абрамов, выступил в октябре 1868 г. с отрядом против Катта-Тюри и разбил его под городом Карши. Непокорный сын Музаффара бежал в Шахрисябз, но тамошние беки его не приняли, боясь мести со стороны русских. Тогда Катта-Тюря обратился к генералу Абрамову с просьбою примирить его с отцом. Эмир Музаффар согласился, но Абдул-Малик, не доверяя искренности отца, испросил позволение прибыть в Самарканд. Но по дороге, не устоял против искушения занять бухарский город Хатырчи, ознаменовав вступление в него казнями своих противников. Разбитый своим отцом, Абдул-Малик некоторое время скитался в Хиве, был в кочевьях закаспийских туркмен, затем в течение полугода проживал в Меймене, оттуда перебрался в Кабул и, наконец, нашел убежище в англо-индийских владениях ²⁶.

Пока происходили все эти неурядицы, К. П. Кауфман с разрешения государя находился в Петербурге по делам службы (с 8 августа 1868 года по 19 июля 1869 года).

За время его столь продолжительного отсутствия в крае не произошло никаких особенных событий, если не считать работ русско-бухарской пограничной комиссии, установившей границу, да победоносные походы бухарского эмира на восток ханства, когда полунезависимые горные ханства: Гисар, Каратегин, Денау, Куляб и Кабадиан были присоединены к Бухаре. Подавив восстание мятежного сына, взамен утраты взятой русскими территории расширив границы своего ханства приобретением других обширных и богатых областей, эмир Музаффар тем не менее все еще питал надежду на возвращение ему русскими хотя бы Самарканда. Но ни просьбы эмира к генерал-губернатору, ни личное обращение посла Музаффара к [XXIX] Императору Александру II в Петербурге в 1870 году о возврате завоеванных нами бухарских городов вообще и Самарканда в частности остались безрезультатными. Мало того, победители постарались прочнее закрепить за собою захваченные земли путем присоединения к ним обширного района, занятого Зарафшанскими горами, обильного минеральными богатствами, но с суровою и дикою природою и слабо населенного свободолюбивыми и полудикими таджиками, известными у равнинных обитателей под именем ”гальчей”.

По возвращении своем из Петербурга Кауфман весною 1870 года распорядился двинуть в зарафшанские горные области два отряда: один из Самарканда под начальством генерал-майора Абрамова, другой из Ура-Тюбе во главе, с полковником Деннетом. Трудно проходимые горные тропы, головокружительные подъемы и спуски, заоблачные выси потонувших во мгле горных хребтов и мрачные пропасти с глухо шумящими на дне их потоками, — все было преодолено и пройдено славными войсками. Полунезависимые мелкие владетели, как, например, матчинский, кштутский и другие беки, засевшие в своих повисших над стремнинами ”курганах” ²⁷, один за другим сдавались после короткого сопротивления. В какие-нибудь два месяца горный зарафшанский район был завоеван, и его свободолюбивое иранское население, считавшее себя недоступным в своих естественных твердынях, отныне стало считаться русско-подданым. В административном отношении присоединенная страна образовала так называемые ”Зарафшанские горные Тюмени”, управлявшиеся особым начальником из офицеров ²⁸. [XXX]

В то время, когда велась эта кампания, на границах Шахрисябза стали появляться разбойничьи шайки, из которых одна даже произвела нападение на казачью команду. Когда у шахрисябзких беков потребовали выдачи разбойников, то Джура-Бий и Баба-Бий отказались исполнить это.

Экспедиция генерал-майора Абрамова и полковника Деннета в Зарафшанские горные тюмени повлекла за собою, до известной степени, занятие враждебно настроенных к нам полунезависимых беков Шаара и Китаба. Их правители Джура-Бий и Баба-Бий давно уже пользовались у Кауфмана дурной репутацией. В 1868 году, как было упомянуто выше, они подступили к Самарканду и, возмутив его жителей, вместе с ними штурмовали цитадель, где засела горсть русских войск.

Когда был заключен мирный договор с Бухарою, Кауфман, не желая продолжения войны вообще и желая так или иначе обезвредить безпокойных шахрисябзцев, признал шахрисябзские владения подвластными бухарскому эмиру, который в свою очередь обещался подчинить себе Джура-Бия и Баба-Бия ²⁹. Но Музаффар не успел в этом, и беки безпрестанно возмущали подданных эмира против своего повелителя, помогали его непокорному сыну Катта-Тюре и довели Музаффара до того, что в бытность Кауфмана осенью 1869 году в Самарканде эмир прислал к генерал-губернатору доверенное лицо с просьбою помочь наказать ему шахрисябзцев за непокорность и выгнать Джура-Бия и Баба-Бия, ибо эмир справедливо видел в них корень тех интриг и происков, которые порождали среди жителей смуты и безпорядки и всяческое уклонение от повиновения эмиру. Однако по [XXXI] отношению к русским беки в это время держали себя так безукоризненно, что немедленно исполняли все предъявляемые к ним требования по тем или иным недоразумениям в торговых делах, пропускали караваны, выдавали беглых и скрывавшихся у них преступников и вообще выказывали желание находиться с русскими в самых дружественных сношениях. В виду этого Кауфман отклонил просьбу эмира, хотя в душе склонен был думать, ”что замена независимых шахрисябзских беков другими, поставляемыми от эмира во всякое время, могла только улучшить наше положение, укрепить мирные отношения к эмиру и возвысить его к нам доверие” ³⁰.

Так продолжалось до экспидиции генерал-майора Абрамова в Зарафшанские горы. В это время на границах Шахрисябза стали появляться мелкие разбойничьи шайки, грабившие и убивавшие наших подданных. Одна из них под начальством беглого преступника из Самарканда, Айдар-Ходжи, напала из засады на казачью команду, посланную к собиравшему на границе подати князю Урусову. Двое казаков были убиты, трое ранены. На требование выдать Айдар-Ходжу беки отвечали, что шайкою руководил не он, а другое лицо, и что Айдар-Ходжи в их владениях нет. На дальнейшие письма и требования Абрамова от имени Кауфмана Джура-Бий и Баба-Бий ничего не отвечали. Дерзость пограничных шаек в то же время увеличивалась. Шахрисябзцы не довольствовались уже сбором податей с наших пограничных кишлаков и угоном их стад, предводители шаек стали требовать возвращения Шахрисябзу пограничных кишлаков; грабежи и убийства все чаще повторялись в среде жителей Зарафшанского округа; волнения среди пограничного сельского населения стали общим явлением. Не видя обезпечения своей безопасности, жители громко [XXXII] указывали на шахрисябзцев, как на виновников их бедствий; взнос податей остановился, пограничные кишлаки опустели ³¹. Все это до известной степени наводило на мысль, что шахрисябзцы рассчитывают на поддержку и материальную помощь извне. И главному начальнику края вспоминались слова эмира Музаффара, переданные через посла в Самарканде, что между беками Шахрисябза и афганским эмиром Шир-Али существует особое соглашение, о котором было недавно заявлено эмиру кабульским посланником ³². Тогда на это заявление Кауфман не обратил особого внимания.

Ввиду всего этого Кауфман решил наказать шахрисябзцев быстрым и неожиданным движением в глубь их страны, овладеть Шааром и Китабом, изгнать оттуда Джура-Бия и Баба-Бия и пригласить эмира принять страну в свои владения. Для похода было выбрано такое время, когда местные жители занимаются уборкою хлеба и потому бекам невозможно в это время собрать значительные силы для защиты страны. До самого момента выступления в поход приготовления к нему держались в строжайшем секрете. 7-го августа 1870 года по приказанию Кауфмана главный отряд численностью до 1300 человек при 6 орудиях выступил в Шахрисябз из Самарканда под начальством начальника Зарафшанского округа, генерал-майора Абрамова; через три дня выступил туда же второй вспомогательный отряд во главе с полковником Соковниным (до 600 человек) ³³. Все произошло так, как предполагалось. Занятое полевыми работами, совершенно неожидавшее прихода русских, население могло только выставить против русских около восьми тысяч солдат. 11 августа наши войска подступили к [XXXIII] Шаару и Китабу, двум укрепленным городам Шахрисябза, смежно расположенным и заключенным в одну общую стену. После упорного боя и штурмов в течение 12, 13 и 14 августа Китаб и Шаар сдались на милость победителей и Абрамов, приняв депутации с изъявлением покорности, объявил шахрисябзские земли принадлежащими бухарскому эмиру. Джура-Бий и Баба-Бий с кучкою родственников и приближенных бежали по направлению в Коканд.

Характерно, что в то время, когда под стенами Шаара и Китаба гремели орудийные выстрелы, лилась кровь нападающих и защитников и решалась судьба свободолюбивого Шахрисябза, генерал Кауфман посылал в Петербург свои донесения военному министру и директору Азиатского департамента о своем намерении предпринять поход в Шахрисябз...

Спустя три недели после занятия нами Шахрисябза, когда результаты экспедиции Абрамова стали известны в Ташкенте во всех деталях, Кауфман закрепил акт передачи Шахрисябза эмиру Музаффару особым письмом от 28 августа.

Занятие бухарцами Шахрисябза обошлось без обычных в таких случаях на Востоке жестоких расправ с населением, вероятно, вследствие упомянутого письма Кауфмана эмиру. И разбежавшиеся жители городов и пригородных кишлаков стали возвращаться на свои места, скоро во всем Шахрисябзе воцарилось спокойствие ³⁴.

Сдав города бухарским ставленникам, генерал Абрамов, по приказанию Кауфмана, с небольшим отрядом двинулся вторично в Зарафшанские горы, где оставались еще независимыми Магианское и Фарабское бекства. Фараб и Магиан были присоединены к [XXXIV] прочим тюменям Зарафшанского округа, а бежавшие было при приближении русских их правители добровольно явились потом с повинною в Самарканд.

Вся экспедиция по занятию Шахрисябза обошлась в 8.913 руб. 24 1/2 коп.; сумма эта была употреблена из доходов Зарафшанского округа, которые Кауфману высочайшею властью было разрешено употреблять в течение нескольких лет, без отчета, на благоустройство края. В число этих денег была зачтена военная добыча в виде 1.408 бухарских батманов ³⁵ риса, принадлежавшего Джура-Бию и проданного за 6.463 рубля ³⁶.

Джура-Бий и Баба-Бий чрез дикую горную страну, разделяющую верховья Кашка-Дарьи от Ферганской долины, пробирались в Кашгар, но кокандский хан Худояр послал войско, чтобы задержать их. Беки были схвачены около Махрама и Худояр-хан, чтобы доказать свою дружбу к русскому правительству, приказал их отправить пленниками в Ходжент.

...”Действительно, шахрисябзские беки и народ их постоянно волновались и безпокоили ваши владения, посылая людей для грабежа; вы же долгое время терпели все это. Но, наконец, они получили надлежащее наказание за их безчинства и проступки. Всякий замышляющий дурное получит, наконец, достойное возмездие за свои поступки”. Писал по поводу шахрисябзских беков Худояр-хан ”высокостепенному другу своему, туркестанскому генерал-губернатору, генерал-адъютанту Константину Петровичу фон-Кауфману” ³⁷.

Некоторое время Джура-Бий и Баба-Бий проживали в Той-Тюбе, откуда подавали Кауфману чрез дипломатического чиновника разные прошения, подчеркивая, [XXXV] что они находятся ”под покровительством генерал-губернатора и в его великой милости. Это для нас великое счастье; до гроба жизни мы не можем отблагодарить его за это” ³⁸.

Поистине достойные последователи старинной турецкой поговорки: ”руку, которую ты не можешь отрезать, целуй!”

Одаренные, особенно Джура-Бий, умом восприимчивым и острым, они быстро впоследствии сблизились с русским обществом Ташкента и возымели желание войти в него равноправными и полезными членами. Когда началась война с Кокандским ханством, беки просили Кауфмана разрешить им принять участие в походе. В отряде Скобелева они успели отличиться и по ходатайству генерал-губернатора в 1876 году Александр II приказал зачислить Джура-Бия подполковником русской военной службы, а Баба-Бия майором ³⁹.

Беки потом долго жили в Ташкенте, получая пенсию от русского правительства и бухарского эмира. Первое давало им ее за службу в рядах русской армии, второй уплачивал субсидию за то, что принадлежавшая когда-то бекам их родовая Шахрисябзская провинция без пролития капли бухарской крови стала достоянием Бухары. Их своеобразные фигуры долго еще после героического периода края выделялись на общем фоне серой захолустной ташкентской жизни. Атлетическая, массивная фигура Джура-Бия вполне гармонировала с его недюжинным природным умом, изощренным сложными перипетиями жизни и силой характера; его справедливость и необыкновенное самообладание снискали ему общее уважение русских и туземцев. Полный же брюнет, росту выше среднего, Баба-Бий слыл в среде [XXXVI] местных туземцев и русского населения за честнейшего, отзывчивого и безконечно доброго человека. В чине полковника он умер в 1898 году. Джура-Бий пережил его на восемь лет: в начале 1906 года он трагически погиб, убитый у себя в доме при загадочных обстоятельствах ⁴⁰.

Смерть этих беков была заключительным актом в старинной вражде знатного шахрисябзского турецкого рода Кинагаз с бухарской династией Мангыт и отныне безмятежный покой бухарских эмиров уже не тревожит призрак мятежных феодалов ⁴¹.

В следующем 1871 году состоялось занятие Кульджи при следующих, предшествующих этому событию, обстоятельствах.

В 50-х годах прошлого столетия, когда внимание китайского правительства было отвлечено восстанием тайпингов, в западных провинциях Китая, предоставленных собственной участи, деспотизм и произвол манчжурских чиновников, поборы и притеснения дошли до крайней степени. Глухой ропот и недовольство сдерживалось до 1863 года, когда, наконец, общее раздражение переполнило чашу терпения угнетенных и разразилось открытым возмущением. В течение двух лет весь край к западу от провинции Гань-су фактически перешел из-под власти китайского правительства под власть инсургентов. При этом мятеж, начавшись в округе Урумци и других землях провинции Гань-су, быстро охватил Илийскую область и Восточный или Китайский Туркестан, получив [XXXVII] в каждой из этих стран свой особый местный характер.

Первыми зачинщиками восстания являлись так наз. дунгане или дунгени, мусульманское население провинции Гань-су; к ним впоследствии присоединился всякий сброд ссыльных, поселенных вдоль военной дороги, ведущей из Гань-су в область Или. В Илийской области дунгане нашли союзников в единоверных им таранчах, когда-то насильственно переселенных из Алтышаара и занимавших до последних событий полурабское положение в крае. Общая ненависть к китайцам и стремление облегчить свою участь соединили дунган и таранчей; но вскоре между ними началась борьба за преобладание, кончившаяся тем, что дунгане принуждены были уступить, и с 1867 г. в Илийской области стали господствовать таранчи.

Как в Джунгарии, так и в Или, революция шла снизу вверх, поднятая забитым, отверженным классом общества; совсем при иных условиях она проявилась и организовалась в Китайском Туркестане.

Китайское правительство, несмотря на свое всегдашнее уменье постепенно, посредством самых разнообразных мер, подчинить своему деспотическому влиянию отдаленные земли, никогда не могло окончательно укрепиться в Туркестане. В нем безпрерывно вспыхивали возмущения, во главе которых обыкновенно стояли ”ходжи”, потомки прежних владетелей из рода Мухаммеда, разжигавшие в населении религиозный фанатизм и национальную ненависть к китайцам. Подобные возмущения, затевавшиеся большею частью не вовремя и без определенного плана, до сего времени легко подавлялись; такая участь, например, постигла в 1825 г. восстание Джангира, потомка кашгарских ходжей, и следовавшие затем восстания 1829, 1847 и 1857 годов. Наконец, восстание дунганей в 1863 году послужило сигналом общего движения в Китайском Туркестане.

В то время, когда северная часть этого Туркестана [XXXVIII] подпала под власть дунганей, в Кашгаре и других западных провинциях утвердился талантливый и энергичный выходец из Коканда, Якуб-бек. Появление его здесь произошло вследствие того, что кокандский Худояр-хан задумал отнять у китайцев Алтышаар, воспользовавшись смутами в Китайском Туркестане; с этою целью он послал в Кашгарию бывшего коменданта Ак-Мечети, Якуб-бека, с отрядом войска, под предлогом восстановления там власти ходжей в лице некоего Бузрук-хана. По прибытии в Кашгар, Якуб-бек, действуя именем Бузрук-хана, скоро достиг быстрых и решительных успехов, а затем, заключив хана в тюрьму, сделался полновластным обладателем Кашгарии, почти независимым от Китая и Коканда. С замечательным постоянством и настойчивостью Якуб-бек стремился к осуществлению раз намеченной цели, — сделаться независимым государем Западного Китая; упрочивши свое положение в этой стране, организовав сравнительно хорошо дисциплинированную вооруженную силу, заручившись на первое время добрыми отношениями к таранчам, Якуб-бек вытесняет дунганей из северной части Китайского Туркестана, последовательно берет один за другим города: Учь, Аксу, Бай, Сайрам, Куча, Карашаар и, наконец, перенеся свое оружие в самый центр дунганского восстания, занимает Турфан и Хаши (Кумюль). Так что к 1871 году Якуб-бек являлся владетелем не только всего Китайского Туркестана, но и обширных земель к востоку, вплоть до провинции Гань-су.

С самого начала восстания тогдашнее наше правительство решило придерживаться принципа полного невмешательства в дела Западного Китая и эта воздержанность в первое время доходила до того, что нашим пограничным отрядам, выставленным местами на самой границе, было строжайше воспрещено переходить эту границу по какой бы то ни было причине, так что отряды [XXXIX] не имели права даже преследовать разбойничьи шайки, являвшиеся для угона стад и грабежа наших подданных и дерзавшие даже нападать на самые отряды. И, например, боруходзирский отряд должен был в январе 1867 г. спокойно смотреть, не смея подать помощи, на поголовное истребление таранчами населения пограничных китайских городов, из которых ближайший — Тургень, отстоял всего на три версты от отряда. И такое пассивное отношение к кровавым событиям в западном Китае продолжалось с нашей стороны в течение восьми лет!

Результатами подобного невмешательства были: 1) образование в восточном Туркестане сильного и неприязненного нам мусульманского государства под главенством Якуб-бека; 2) полное падение нашего престижа в восточном Туркестане, где русские чиновники и агенты бежали из мест, занятых дунганами ⁴², где русских людей безнаказанно умерщвляли, а имущество русско-подданных грабили и расхищали те же инсургенты, где, наконец, на глазах русских отрядов истреблялись мятежом целые поселения дружественной державы, Китая, и 3) обострение отношений с Китаем, так как при начале восстания китайское правительство рассчитывало на известное содействие к усмирению этого восстания, но, несмотря на самые настоятельные, самые униженные просьбы китайских генералов, мы отказали им в помощи, запретив при этом продавать хлеб в Кульджу населению, умирающему от голода, и допустив сверх того в Верном продажу пленных; вместе с тем мы не могли остановить перекочевок наших подданных в Китай, где они вместе с мятежниками принимали участие в разграблении китайских городов и селений.

Подобная наша политика ”непротивления злу” в [XL] отношении упомянутых событий в Западном Китае повела также к тому, что наша до того весьма оживленная торговля с западным Китаем почти прекратилась, и мы, приобретя пекинским договором 1862 г., право иметь торговые фактории в Кашгаре, этим правом не могли воспользоваться вследствие смут и неурядиц в этой стране. И Якуб-бек скоро присвоил себе исключительное право торговать заграничными товарами, насильно заставляя наших купцов продавать их в большой убыток себе, по цене, назначенной им, а их товары из Коканда в Кашгар Якуб-бек совершенно запретил пропускать из вражды к Худояр-хану ⁴³.

Все эти обстоятельства в связи с настойчивыми указаниями военных губернаторов Семипалатинской и Семирченской областей, энергично поддерживаемых Кауфманом, на невозможность дальнейшего безучастного отношения к событиям в Восточном Туркестане; повели к тому, что в Петербурге 20 апреля 1871 года было созвано особое совещание, под председательством военного министра Милютина, при участии представителей от туркестанского генерал-губернатора и генерал-губернатора Западной Сибири. На этом совещании было решено не оставаться ”безучастными к совершающимся в соседней стране событиям и что, напротив, весь вред, причиняемый ими в течение семи лет нашему политическому значению и торговле делает вмешательство наше в дело Западного Китая в самом близком времени неизбежным”. Исходя из этого, совещание постановило ”прибегнуть к вооруженному движению в центр Дунганского района”, заняв на первое время два главных пункта этого района: Кульджу и Урумци. С этою целью было предположено двинуть в этом [XLI] направлении два отряда: один со стороны Зайсана, а другой — из Семиречья. Вместе с этим совещание проектировало не устанавливать своей администрации в занятых нами пунктах, но передать их тотчас же китайским сановникам, которые будут сопровождать военные отряды. По восстановлении в стране китайского владычества войска наши должны были быть выведены из пределов Китая. Эти соображения совещания были 27 апреля 1871 года утверждены императором Александром II-м ⁴⁴.

Это было тем более вовремя, что грабежи на границах Кульджи и Семиречья киргиз достигли апогея и все мирные усилия генерал-лейтенанта Колпаковского, военного губернатора Семирченской области, воздействовать на правительство таранчей в целях прекращения кульджинскими киргизами ежедневных грабежей и убийств наших подданных не повели ни к чему. Кульджинский правитель, Султан-Хан-Аля-Хан, или на язык официальных документов того времени — Абиль-огля ⁴⁵, был глух ко всяким просьбам и даже совершенно воспретил в Кульджу доступ русскому купечеству ⁴⁶.

Благодаря всем этим обстоятельствам еще прежде, чем в Ташкенте было получено решение нашего правительства занять Кульджу, на границах Семирченской области уже начались оживленные схватки наших пограничных отрядов с таранчами; однако общее и [XLII] решительное наступление всех наших сил к Кульдже Кауфман предписал начать Колпаковскому 12 июня. Последовавшие затем довольно упорные бои таранчей кончились их разгромом, и 21 июня кульджинский султан Абиль-Огля, встретив генерала Колпаковского в 12 верстах от своей столицы, сдался на милость победителя. А на следующий день состоялся торжественный въезд Колпаковского вместе с Абиль-Огля в город Кульджу.

Комментарии

41. О причинах возникновения этой вражды см. интересную статью В. В. ”Ражжаб-Хан” (Раджаб-хан был также один из правителей Шахрисябза, правивший Якка-Багом во времена Джура-Бия и Баба-Бия.) в ”Туркестанских ведомостях” за 1903 г., № 35.