ЮВАЧЕВ И.

кара-киргизская царица Алая.

I.

Путешествие в Туркестан. — Остановка в Ходженте. — Уличный рассказчик. — Еврейский Коканд. — Возвращение мусульманских паломников. — Святые места Ферганы. — Местные сказания о Соломоне. Енохе и Иове. — Странная природа в марте месяце. — Город Ош. — Скобелевская площадка.

В тот самый день, 1 февраля 1907 г., когда я, выехав из Оренбурга, вступил в Азию, умерла так называемая “царица Алая”, Курбан-Джан-датха. Тогда я не имел о ней никакого понятия и сообщение в Ташкенте о ее смерти я пропустил мимо ушей.

Алай входил в программу моей поездки по Туркестану, но поинтересоваться судьбою старой киргизки тогда мне и в голову не приходило. Если есть в Туркестане царственная особа, которая может еще возбудить интерес всякого путешественника, то это, конечно, бухарский эмир. Я и повернул прежде всего в Бухару и уже оттуда, в конце февраля, стал подвигаться по линии железной дороги на восток, к подножью величественного Памира, Посетив попутные города Катта-Курган, Самарканда Джизак, в Черняеве я нанял лошадей и поднялся до Ура-Тюбе, этого яблока раздора между враждовавшими двумя ханствами, Бухарским и Кокандским. [955]

Поинтересовался и Ходжентом, куда я приехал в ночь на пятницу, 22 февраля. Правоверные еще не спали. Тесными группами вокруг сандалов — ящиков с горящими углями — они сидели на кошмах, пряча свои ноги и руки под общим ватным одеялом, и пили свой зеленый кок-чай или потягивали через воду табачный дым чилима. Вся эта картина, залитая фантастическим светом многочисленных фонарей, особенно врезалась в моей памяти. Нигде я, кажется, не наблюдал столько своеобразных восточных обычаев, как здесь, в Ходженте. Между прочим, мне случилось слышать уличного рассказчика-маддаха. С одной стороны базарной площади примыкал ряд чай-хане, где на широких кроватях, покрытых кошмами, важно восседали сарты с большими белыми чалмами на головах и попивали из широких чашек без ручек горячий чай. Часть площади была застлана паласами. На них одиноко стоял уличный оратор и, энергично жестикулируя руками, горячо рассказывал или проповедовал что-то огромной аудитории. В стороне сидел его агент, молодой сарт, и апатично на каждую фразу проповедника выкрикивал: “да!.. так!.. верно!.. дальше!... хорошо!..” Такие поощрительные восклицания, как я потом узнал, считаются в Туркестане необходимыми для публичных ораторов.

Через три дня здесь праздновался сеиль, “праздник весны”, сопровождаемый музыкою, скачками, представлениями в приезжающих на этот случай из России цирках и балаганах. Но главная забава туркестанских туземцев — скачки с козлом, или “улак”. Удальцы-джигиты верхами на отличных скакунах бросались к зарезанному черному козлу, и каждый из них старался захватить его, вырывая от других. Нужны особенная ловкость, сила и отчаянная отвага, чтобы доставить козла на указанное место. Победитель награждался халатом, а мясо козла раздавалось почетным гостям. В ханские времена давали наездникам живого козла, но русская администрация запретила это.

Ходжент особенно хранит древние обычаи. В следующем городе, в Коканде, бывшей столице ханства, русская половина и европейский характер ее жизни давит восточную. Здесь за коммерческой суетой не видно той патриархальной жизни, которую мы воображаем в стране халатников. Даже в роскошном дворце (урда) ханов, среди поэтических садов, устроены квартиры офицеров, прозаические склады, церковь. Все дворцовое место, окруженное стенами и бойницами, занято русскими солдатами. Коканд, как это часто слышишь в Туркестане, стал теперь еврейским городом. Торговля хлопком и шелком притянула сюда множество предприимчивых евреев. Проснулись и древние, собственно кокандские, евреи. Раньше они здесь были в жалком положении. Ограничение гражданских прав [956] простиралось и до внешнего их вида: они не имели права носить чалмы, пестрые халаты, цветные кушаки, ездить верхом на лошади и др. При русском правлении евреи получили здесь полную свободу, а с приходом из Бухары своих единоплеменников они быстро разбогатели и всю главную торговлю забрали в свои руки.

Из следующих городов — Чуст, Наманган, два Маргелана — наиболее характер азиатского города сохранил Старый Маргелан со своим огромным базаром.

Случилось так, что в одном поезде со мною находились мусульманские паломники, возвращавшиеся из Мекки. На каждой станции встречали их толпы правоверных. Лишь только остановится поезд, как вся эта масса народу бросается к вагонам и с криком приветствует своих земляков-паломников. Им не дают сойти на землю, подхватывают прямо из вагона на руки и несут до лошади или до арбы. По дороге каждый правоверный домогается прикоснуться хоть к краю одежды хаджи-паломника. Которые поближе, те целуют руки, халат, выражая им свое благоговение, как святым.

В придворной жизни у ханов, известно, как развиты были лесть и лицемерие; но здесь, казалось мне, это было искреннее почтение к счастливому мусульманину, побывавшему в Мекке и дышавшему там воздухом святынь.

Фергана тоже не может пожаловаться на скудость святых мест. Вам могут здесь рассказать про Еноха, Ноя, Иова, Давида, Соломона и других библейских лиц и указать в разных местах Ферганы, кто где молился, кто где погребен, как будто здесь-то и есть арена главных священных событий. Например, покажут здесь гору Соломона — Сулейман-таг. Это небольшая гора, обрывающаяся у самого города Оша. По туземному сказанию, царь Соломон, которого считают пророком, равновеликим Адаму, Ною и Аврааму, вел свое войско, а впереди его гнал пару волов с плугом. Когда он дошел до этой горы, то сказал: хошь! то есть “довольно”. Отсюда будто бы и произошло название города. К Соломоновой горе стекаются правоверные не только с кишлаков Ферганы, но и со всего Туркестана, для поклонения святыне и излечения от недугов. Одни вкладывают свои головы во впадины на вершине холма, другие скатываются с него на спине, третьи омывают свои глаза каплями воды из пещеры, чтобы только получить исцеление от болезней.

Около Уч-Кургана находится могила Дауд-Мазара (Давидова могила), очень почитаемая окрестными киргизами.

В Калам-сарыке покажут место, куда ходил молиться Енох, а в Идрис-пей-гембар — его могилу, хотя еврейские предания говорят о взятии его на небо. [958]

На горе Аюб-тау, где теперь устроена санитарная станция, благодаря целебным минеральным источникам, жил многострадальный Иов. Местное предание говорит, что когда прошло время испытания Иова, Господь велел ему ударить о камень правой ногою, — и забил ключ горячей воды. Потом он ударил левою ногою, — вышла холодная вода. В горячей Иов выкупался, а холодной напился и совершенно выздоровел от ужасной проказы.

Приведенные здесь и многие другие сказания показывают, как правоверные из благоговения к священным преданиям желают перенести библейскую историю на свою почву.

В Новом Маргелане повидался с военным губернатором Ферганской области. От него снова слышу известие о смерти киргизской датхи — алайской царицы.

— Да чем же она так замечательна?

— Когда приедете в город Ош, повидайтесь с уездным начальником. Он созовет сыновей покойной датхи, и вы, так сказать, из первого источника узнаете о ней.

Вечером 15 марта из города Андижана, еще не приведшего себя в порядок после страшного землетрясения в 1902 году, я выехал на лошадях в город Ош (46 верст). Странное впечатление производит природа в это время года. Средина марта под сорокаградусной параллелью — ведь это весна! Солнце подымается до такой высоты, какая в С.-Петербурге бывает только в июне месяце; широта одна и та же с Тифлисом и с Константинополем. И что же мы видим здесь? Снегу, правда, давно нет; но и зелени не видно. На земле желтый выжженный покров. Деревья голые, даже почки не распустились. В воздухе не видно ни мух, ни пчел, ни какой-либо мошки. Мертвая страна! А солнце жарит в полдень во всю силу. Если бы не было этой желтой прошлогодней травы, не было этих стройных тополей, то такая мертвечина в голой пустыне была бы понятна. Но ведь кругом по аллеям стоят свидетели роскошной растительности, о которой в Фергане говорят с таким восторгом. Эта безжизненность под горячим солнцем жутко действует на нервы северного человека, привыкшего видеть цветы и зелень сейчас же из-под снега.

Дорога в Ош разнообразится холмами. Изредка встречаются кишлаки. Спереди и с боков подымаются покрытые снегом отроги небесных гор Тянь-Шаня. Вот целый горный кряж лег поперек дороги. Не объезжать ли его придется? Нет! Ямщик-киргиз сделал несколько поворотов между холмами, и я сразу очутился по ту сторону кряжа.

Наступили сумерки. Взошла полная красивая луна. Повеяло прохладой. В кишлаках потухли огни. Горы как-то ближе [960] придвинулись к дороге. Упоенный тишиною и свежим воздухом, я стал дремать в тарантасе. В Ош прибыл среди ночи и остановился в единственной гостинице на главной улице города. Номера сравнительно чистые.

Рано утром я уже гулял по городу. За собором расстилается большая площадь. Кругом казенные здания. Далее — военные. Вдоль горной реки Ак-Буры тянется большой сад, но такой же немой и безжизненный в это время года, как и андижанские сады.

На быстрой Ак-Буре стоит деревянный мост с искусственными насыпями на берегах. Плотина и дамбы показывают, какая борьба здесь идет с рекою в большие разливы. Редкий год, чтобы “силевая” (от таяния снегов на горах) вода не снесла Акбуринского моста. Теперь надумали строить мост кессонный.

Меня направили на ту сторону каменистой реки, в обширный парк уездного начальника. Его поместительный дом расположен на горе среди красивой рощи деревьев. Место это, очень живописное и здоровое, принадлежало когда-то кокандским ханам. Отсюда открывается прелестный вид на всю долину верховьев реки Сыр-Дарьи. Прямо на север, на границе с Семиреченской областью, отроги Тянь-Шаня. Они заворачивают на восток к китайскому Кашгару. На юге величественный снежный Алайский хребет. На западе темнеет Араванская гора. За рекой растянулся город.

На лужайке около дома уездного начальника показалась зеленая травка. Кое-где мелькают в ней желтые, голубые и розовые цветочки.

Мы прошлись по парку до “Скобелевской площадки” — расчищенного места над обрывом холма, где стояла палатка Михаила Дмитриевича, первого губернатора Ферганской области. Отсюда еще лучше вид на долину горной реки Ак-Буры. Бирюзовое небо почти со всех сторон подпирается ярко-снежными вершинами высоких хребтов. Воображаю себе, как красиво расцветет здешняя панорама, когда покажется зелень в долине и по склонам гор!

II.

У капитана Аврова. — Махмуд-бек. — Курбан-Джан. — Кара-киргизы. — Мусульманская женщина. — Алим-бек. — Поход в Кашгар. — Смерть Алим-бека. — Курбан-Джан получает титул датхи. — Движение русских в Туркестан.

— Ну, а что вы мне скажете про Курбан-Джан-датху? — О ней вам лучше расскажет капитан Авров да сыновья самой датхи.

Пошли к капитану, изъездившему Ошский уезд вдоль и поперек много раз. Будучи страстным охотником, он [962] забирался с киргизами на самые опасные места снежных гор, до сих пор еще богатых дикими козами и баранами. Все комнаты капитана украшены рогами, клыками и чучелами представителей местной фауны. Все эти киики, архары, илики и кабаны свидетельствуют о его знакомстве с горными высями Алая.

Вечером к нему были приглашены местные власти. Среди гостей мое внимание было сосредоточено на киргизе Махмуд-беке, сыне покойной Курбан-Джан-датхи. Он приехал из соседнего кишлака Мады (13 верст от Оша) вместе с переводчиком Джамшит-беком, учителем русско-туземной школы.

Махмуд-бек, плотный, здоровый мужчина, кажется еще толще от ватных халатов. На голове цветная вышитая тюбитейка. Вероятно, он не ожидал, что придется ему провести вечер у капитана в качестве почетного гостя, и одел верхний халат простой ситцевый. Сам он знает немного слов по-русски, а потому, при общем оживленном разговоре, он сидел неподвижно, безучастно, как мумия. На вопросы чрез переводчика (Джамшит — сын недавно умершего Кара-бека, родственника Махмуда) он быстро давал ответы громким бесстрастным голосом. Ему 59 лет, но на вид он гораздо моложе. Судьба самого Махмуд-бека тоже интересна. Вот он сейчас живет как простой кочевник-киргиз, но при прежних порядках, когда Алай был в слабой зависимости от Кокандского ханства, Махмуд-бек сам играл бы видную роль датхи, т. е. правителя всех кара-киргизов.

Прежде, чем рассказывать что-либо о жизни Махмуд-бека, передам сперва, что я узнал от него и от капитана Аврова о жизни его матери.

Курбан-Джан (жертвоприношение-душа) родилась в 1811 г. среди гульчинских кара-киргизов к востоку от Оша. Ея отец, по имени Маматбай, был заурядным киргизом из рода Мунгыш и не выделялся от своих сородичей ни положением, ни особенным богатством. На восемнадцатом году Курбан-Джан биби Маматбаева, как звалась девицею, была выдана замуж за Кулы-Сад-Ярова, киргиза из рода Юваш.

Надо сказать несколько слов о кара-киргизах. Кроме того, что киргизы делятся на три орды — большую, среднюю и малую, — они еще разделяются на киргиз-кайсаков, или просто “казаков” и кара-киргизов. “Казаки” гордятся, что среди них есть родовитая аристократия. Их ханы и беки составляют людей “белой кости”, в отличие от простых смертных “черной кости”. Кара-киргизы же не имели привилегированного сословия. За их демократизм, за то, что они не признавали разделения на белую и черную кость, “казаки” прозвали их обидным словом кара, т. е. “черные”, “чернь”, и говорили, что они происходят от калмыков. [963]

К истории первого замужества Курбан-Джан примешивают некоторые подробности, которые плохо вяжутся с нашим представлением вообще о мусульманской женщине. Курбан-Джан была просватана еще ребенком, как это в обычае в Азии у разных народов, но познакомилась она со своим женихом лишь в день свадьбы и осталась очень недовольна выбором своих родителей. Курбан-Джан считалась три года [964] номинальной женой Ярова, оставаясь все это время в кибитке отца. Мы привыкли в мусульманской женщине видеть безгласную рабу мужа, в лице же молодой девушки Курбан-Джан представляется самостоятельная личность; она не только не подчиняется своему мужу, но и домогается с ним развода. Все это понятно станет, если познакомимся поближе с бытом киргизской женщины. Обычно в Туркестане мусульманская женщина не пользуется правами. На нее смотрят, как на принадлежность, собственность мужа, приобретенную за деньги. Ее он прячет от постороннего глаза. Если она выходит на улицу, то лицо закрывает черною волосяною сеткою (чимбат) и покрывает себя с головы до пят накидкою в виде халата (фаренджи). Длинные рукава сзади халата спущены до подола и прикреплены один к другому. Получается что-то ужасно безобразное, связанное, закутанное. Киргизка же, напротив, очень самостоятельна и дома и на улице. Она никогда не закрывает лица своего, даже в присутствии посторонних мужчин. Костюм ее очень похож на мужской: тот же пестрый халат на плечах, тот же белый тюрбан на голове, только он повязан несколько иначе, со спуском под подбородком. Киргизка — прекрасная наездница, отличная работница и разбитная женщина в кругу гостей. Случалось, что киргизки выступали и на общественную деятельность.

Во время разложения Кокандского ханства, от которого зависели кара-киргизы, выделяется среди них Алим-бек, назначенный ханом датхою, или правителем Алая. Алиму понравилась умная, энергичная Курбан-Джан. Устроив развод ее с первым мужем, в 1832 г. он женился на ней. Курбан-Джан жила с ним 29 лет, до его насильственной смерти, и во все это время была ему энергичной помощницей. В 1845 г. среди гульчинских и алайских кара-киргизов произошли беспорядки. Кокандский мингбаши Мусульман-Кул отправился с отрядом войск в город Ош и захватил в плен много киргизов. Только благодаря находчивости и распорядительности Курбан-Джан, Алим-беку удалось спастись от тогдашнего временщика Кокандского ханства.

Кара-киргизы, вольные кочевники диких гор Алая, хорошо помнят свое прежнее независимое положение и, понятно, при первой же возможности спешат стряхнуть с себя вассальное подчинение кокандскому деспоту-хану. Когда в 1847 г. Ходжа-Турё, объявивший себя претендентом на кашгарский престол, собрал в Фергане толпу искателей приключений и легкой наживы и двинулся с ними за Гульчу, к нему присоединился и Алим-бек со своими киргизами. Кашгар был скоро отнят у китайцев, но Ходжа-Турё в нем не удержался и бежал. Ушли и киргизы с Алим-беком в свой родной Алай. За ними [965] потянулись кашгарцы, боясь мести со стороны китайцев. При пере-ходе через перевал Терек-Даван в январе месяце эмигранты были застигнуты холодной снежной бурей. Много детей и женщин замерзло, иные погибли от голода. Имущество было брошено или разграблено. Уцелевшие кашгарцы продавали своих дочерей в городе Оше за 2 рубля, чтобы купить пищи.

В истории ханства В. П. Наливкина упоминается, что Алим-бий (или Алим-бек) был андижанским хакимом, т. е. правителем андижанского вилайета. В это время с севера подвигались русские войска, захватывая один город за другим. Осенью 1860 г. Малля-хан отдал приказ своим сартам выступить в поход против русских. С ними отправился отряд кара-киргизов с Алим-беком во главе. Наступили зимние холода. Сарты мерзли и гибли от голода. Тогда Алим-бек ушел со своими киргизами в Андижан. На следующий год Малля-хан стал опять собираться на русских, и киргизы наотрез отказались от нового похода. Хан послал арестовать Алим-бека, но удалось только конфисковать его имущество. Сам же Алим-бек бежал в горы за Гульчу.

Алим-бек, по сказанию его сына, был убит во время дворцового заговора в Коканде в 1861 году. По другим сказаниям, он умер от отравы, поднесенной ему в 1863 году (Рассматривая литературу об алайских киргизах и в частности о Курбан-Джан-датхе, поражаешься разногласием свидетельств писателей. Кроме того, что мною приведено выше с проверкой по самым последним сведениям (“Туркестанские Ведомости”, 16 февраля 1907 г., “Голос Правды”, 27 февр. 1907 г. и “Ферганские Обл. Ведомости”, 9 июня 1907 г.), рассказывают, например, как первый муж Курбан-Джан был убит памиро-алайскими кочевниками во время сбора податей, и юная киргизка стала правительницею Алая, как она избрала другого мужа, но и второй муж был скоро убит в стычке с китайцами, оставив трех сыновей. Не стоит повторять всего того, что навязали на “царицу Алая”. Очевидно, история Алим-бека и его жены требует более тщательного рассмотрения и проверки фактов на месте. Интересующиеся литературой о Курбан-Джан-датхе см. К. К. Казанского “Вблизи Памиров”, Б. Л. Тагеева “Памирский поход”, Ю. Д. Головкиной “На Памирах” и А. С. “По Туркестану”.).

Пятидесятилетняя Курбан-Джан осталась вдовою. Опасаясь возмущения кара-киргизов, кокандские власти утаили от нее, что Алим-бек погиб насильственною смертью. Об этом горестном событии она узнала лишь некоторое время спустя.

Чтобы поддержать кокандского хана Худояра, бухарский эмир Саид-Музаффар-Эддин прошел со своим войском до Оша. Тут ему представилась Курбан-Джан. Эмир, узнав о ее влиянии на кара-киргизов, вопреки мусульманскому обычаю, дал ей почетное звание датхи, снабдив ее надлежащим ярлыком и одарив подарками. Пасынок ее, Джаркинбай, старший сын [966] убитого Алим-бека, непосредственный наследник титула датхи, в угоду своей мачехе, отказался от него. Его назначили в 1864 г. ошским хакимом.

Между тем, русские войска упорно все подвигались вперед и вперед. Разные представители ислама, населяющие обширное ханство по всему течению Сыр-Дарьи, были двинуты навстречу генералу Черняеву, но противостоять русскому оружию, несмотря на свою безумную храбрость, они не могли. В одной из стычек с русскими убит был и Джаркинбай.

Кокандскому Худояр-хану снова удалось овладеть престолом в это сумбурное для Туркестана время. Курбан-Джан поспешила явиться к нему в Коканд. Хан подтвердил ее права на звание датхи, а старшего сына ее, Абдулла-бека, назначил ошским хакимом вместо убитого Джаркинбая.

III.

Завоевание Кокандского ханства. — Восстание кара-киргизов. — Укрепление Янги-Арыка. — Бегство Абдулла-бека. — Майор Ионов отыскивает Курбан-Джан. — Свидание Скобелева с датхою. — Окончание войны. — Датха и барон Вревский. — Занятие контрабандой. — Арест сыновей датхи. — Казнь Камчи-бека.

Кара-киргизы и все их соседи славили умную, энергичную Датху и охотно приезжали к ее юрте для разрешения спорных вопросов. Нужен был большой такт и уменье править в это смутное время свободолюбивыми кочевниками, когда Кокандское ханство разваливалось. Русские взяли Ташкент, Ходжент и Ура-Тюбе. В самом Коканде постоянная смена ханов. Муллы, ишаны и дуваны яро проповедуют священную войну (газават) с неверными кяфирами. Поднялся бухарский эмир, но и он оказался бессильным против русских пушек, потеряв Джизак, Самарканд и Катта-Курган.

Наконец, в 1875 г. пало Кокандское ханство, и вся область Сыр-Дарьи перешла во власть русских. Последних претендентов на кокандский престол, Наср-Эддина и Пулат-бека, повесили; одного в Коканде, другого — в Маргелане. Захватили в плен и храброго предводителя кипчаков Автобачи; другой же командующий кочевниками, старший сын Курбан-Джан-датхи, Абдулла-бек, действовавший в интересах Пулат-бека, отступил к Алаю. Кара-киргизы крепко надеялись на свои скалистые горы, с снежными бурями на высоких перевалах. Пойдут ли туда русские, где едва пробирается и природный житель Алая и Памира?! На всякий случай алайские и гульчинские киргизы откочевали со своими юртами-кибитками в горы, а сама Курбан-Джан уехала в Кок-су, на границу с Кашгаром. [967]

Ее сыновья-батыри решились отстаивать свой родной Алай от вторжения русских. Они собрали кочевников и заняли все главные перевалы и горные ущелья.

Весною 1876 г. появляется в Оше M. Д. Скобелев, тогда еще только восходящая звезда русской армии. Киргизы сосредоточились около урочища Янги-арыка и укрылись в неприступной позиции. К тому же, их охраняла большая вода в горной реке. 25 апреля они оказали отряду Скобелева серьезное сопротивление, несмотря на то, что северные богатыри знали, как брать “орлиные гнезда”.

Предводитель киргизов, старший сын Датхи, отважный Абдулла-бек считал себя недоступным в горном ущелье. Еще и теперь можно видеть полуразрушенное укрепление, эти массивные каменные завалы, устроенные с оборонительными целями. Но и у кара-киргизов нашелся свой Эфиалт — Иман-Кул, который указал русским обходный путь. Скобелев распорядился послать справа от киргизского укрепления отряд майора Ионова.

Окруженные кочевники бросили укрепление и устремились к Заалайскому хребту, растеряв по дороге свои стада. [968] Абдулла-бек направился к перевалу Кизыл-арт и скрылся в горах Памира. За ним погнался было князь Витгенштейн, но сам чуть не погиб около озера Кара-Куль.

Зная влияние датхи на кара-киргизов, Скобелев поручил майору Ионову разыскать Курбан-Джан и вступить с нею в переговоры. После разных приключений Ионов нашел ее в юрте ее брата Исмадиарбая. Датха попросила его дать ей возможность лично переговорить с самим генералом Скобелевым, но соглашалась ехать к нему только при условии, что ее не арестуют и не подвергнут каким-либо унижениям. Ионов гарантировал ей полную безопасность, закрепив свое обещание честным словом. Датха поверила и в сопровождении большой свиты из киргизов отправилась к ставке “главного генерала русского царя”.

Все описания встречи Скобелева с датхою единогласно свидетельствуют о его любезном приеме “алайской царицы”, как прозвали Курбан-Джан русские офицеры. Она пришла к генералу в сопровождении сына Камчи-бека и внука Мирза-Паяса. Скобелев через переводчика выразил свое удовольствие ее видеть, отметил ее огромное влияние на киргизов Алая и просил ее убедить их склониться на требования России. Похвалив храбрость ее сыновей, он обещал им полную безопасность, если они вернутся в Алай к мирной деятельности.

Правительнице побежденных киргизов ничего не оставалось, как согласиться на все предложения русских.

Соблюдая восточные обычаи, Скобелев угостил датху достарханом (поднос с горою разных сластей) и собственноручно одел на нее парчовый халат.

Война кара-киргизов за свою независимость с этого момента кончилась. Датха поняла бесполезность дальнейшего кровопролития и разослала возвращенных ей пленных киргизов по всему Алаю с приказанием, чтобы храбрые батыри, взявшиеся за оружие, совершенно спокойно возвращались в свои аулы. Она также упрашивала своих сыновей вернуться на родину к мирной кочевой жизни. Три сына, Махмуд, Хасан и Батырь, послушались своей матери и вернулись в Ошский уезд, где их приехавший к тому времени начальник края, генерал Кауфман, назначил волостными управителями. Наследственный же правитель Алая, старший сын Алим-бека, Абдулла-бек, не захотел подчиниться неверным кяфирам и снизойти до роли волостного старшины, чтобы собирать кибиточный сбор для русской казны. Он из Памира пробрался в Афганистан, а оттуда в том же году предпринял паломничество в Мекку, но по дороге умер. По киргизскому обычаю, тело умершего Абдулла-бека перевезли на Алай и с почетом похоронили в Гульче, рядом с его сородичами. [969]

Первым ошским уездным начальником, или хакимом, был назначен майор Ионов. С ним часто виделась Курбан-Джан-датха, и у них вскоре установились дружеские отношения, которые не прерывались до ее смерти.

У Махмуд-бека до сих пор хранится целая пачка писем, адресованных Курбан-Джан-датхе от разных начальствующих лиц в России. Больше же всего было писем от ее друга, военного губернатора Ионова, из которых можно судить, что датха обменивалась с ним не один раз подарками и фотографиями.

Все без исключения представители русской власти в Турке-стане старались оказать, каждый по-своему, свое внимание “царице Алая”, которую в своих письмах или в беседах они по-прежнему величали датхой. Так, в 1892 г. она представлялась генерал-губернатору барону Вревскому в укреплении Гульче. Восьмидесятилетняя старуха приехала верхом на лошади для свидания с ним из своей летовки, отстоящей верст за восемьдесят. Одетая в парчовую шубейку с меховой оторочкой, она неловко сидела на непривычном для нее стуле в гостях у генерала и постоянно утирала рукавом слезящиеся глаза. Барон по обычаю также подарил ей парчовый халат. Со своей стороны датха каждый раз предлагала генералам в подарок желтоватую лошадь. Все они очень благодарили ее за внимание, но вежливо отказывались от подарка.

В своих длинных красивых речах Курбан-Джан выказывала большой ум и дипломатические способности. Несмотря на старость, глаза ее сохраняли еще живые огоньки, а в чертах лица проглядывала выделяющая ее от других киргизок особенная миловидность.

В следующих, 1893 — 1895 годах престарелой датхе пришлось выдержать жестокое испытание.

Горные орлы-киргизы Алая с давних времен жили хищничеством. Забравшись на “небесные горы” (Алай — отроги Тянь-Шаня) под “крышу неба” (Памир), они зорко следили за добычею в окрестных горах. С востока от них китайский Кашгар, с запада бухарский Дарваз и Каратеген, с севера расстилается плодородная Ферганская долина. Есть где поживиться барантою! Но с приходом русских волей-неволей пришлось им сдерживать себя. Отряды солдат и казаков строго оберегали караванные пути. Тогда удальство киргизских батырей вылилось в другую форму — в занятие контрабандой.

Пылкий Камчи-бек, один из сыновей Датхи, сосредоточил в своих руках всю перевозку контрабандных товаров через границу Кашгара. Давно его подозревала в этом русская администрация, но изловить увертливого киргиза не удавалось. Однажды [970] пропал таможенный объездчик с двумя стражниками. Потом следствие выяснило, что они встретились с партией киргизов-контрабандистов, которые не успели скрыться от них. Чтобы избавиться от ареста и суда, киргизы убили объездчиков и сожгли их трупы. Кроме удалого, горячего Камчи-бека и молодого внука датхи, совсем мальчика, Арслан-бека, как начальников шайки контрабандистов, арестовали еще за укрывательство Махмуд-бека, правителя гульчинской волостью, и Мирза-Паяса, его племянника. Всего арестовано было по этому делу 21 человек.

Престарелая мать беков, Курбан-Джан-датха, сама поехала в Новый Маргелан хлопотать за них пред военным губернатором Повало-Швыйковским. Ее допустили только в областную тюрьму на свидание со своими сыновьями и внуками, но не вняли ее униженным слезным мольбам. Суд состоялся над киргизами, и двое из них — Камчи-бек и Палван, были приговорены к смертной казни, а Махмуд-бек, Мирза-Паяс и Арслан-бек — в ссылку в Сибирь на каторжный работы.

Киргизы, еще так недавно подчинившееся России, не могли допустить, чтобы русские сурово расплатились с их любимыми батырями-беками за убийство объездчиков. Они решили вернуть себе лихих джигитов силою. Но прежде, чем напасть на тюрьму и освободить детей уважаемой Курбан-Джан-датхи, киргизы проникли к заключенным бекам — сговориться о времени и образе действия. Осторожный Махмуд-бек едва мог отговорить их от этого рискованного предприятия.

2 марта 1895 г. приговоренных киргизов повесили на площади туземной части города Оша. Состояние несчастной матери-старухи было ужасно. Она удалилась на летовку в небольшой аул Алая и там оплакивала горькую судьбу своих детей.

Сосланный Махмуд-бек и его товарищи провели в дороге два года. Они заболели и потому задержались в Иркутске. Между тем влиятельные друзья датхи и главным образом генерал Ионов неустанно хлопотали за сосланных детей ее. И не без успеха: в 1897 г. Махмуд-бек вместе с Мирзой-Паясом и Арслан-беком были возвращены из Сибири на Алай, в свои родные аулы.

Жестокую расправу с кара-киргизами некоторые представители администрации оправдывают избитым мнением, что азиаты признают только грубую силу; а потому, для поддержания престижа власти на Алае, необходимо было произвести сильное впечатление на киргизов строгой карой преступников. Другие же объясняли тем, что дети датхи, опираясь на покровительство высших русских властей, очень зазнались, делали в своих волостях, что хотели, налагали непомерные подати и безнаказанно грабили народ. Нужно было посбить немного спеси с беков и указать им [971] надлежащее место. Как бы то ни было, но с тех пор прошло десять лет, и ни один из них не получил еще прежней должности волостного управителя.

Здесь кстати помянуть о судьбе других сыновей датхи. Второй ее сын, Батырь-бек, после безуспешного сопротивления киргизов Скобелеву, бежал в Кашгар, где и находился до 1877 года. Потом, по просьбе матери, вернулся в Ошский уезд и получил должность волостного управителя. Он умер в 1895 г.

Четвертый сын датхи, Хасан-бек, также скрывался до 1877 г. в Афганистане, вместе со старшим братом Абдулла-беком. Потом его тоже назначили волостным управителем в Ошском уезде. В настоящее время Хасан-бек состоит мутевалием медресе Алим-бекова, то есть, управляющим доходами с имущества (вакуфа), завещанного его отцом для духовного училища. Хасан женат на дочери Худай-кулы (Бель-бакчи-хан), который когда-то занимал ханский престол (14 дней), а теперь торгует красным товаром на ошском базаре. [972]

IV.

Волнения кара-киргизов. — Дукчи-ишан. — Его проповедь и чудеса. — Последователи-мюриды. — Авантюрист Абдул-Джалид. — Андижанская резня. — Возмездие. — Свидание Духовскаго с датхой. — Смерть Курбан-Джан. — Похороны. — Прощание с Махмуд-беком. — Отъезд.

Кто-то заметил, что народы, живущие в горных странах, подверженных частым землетрясениям, сами находятся в постоянной тревоге. Указывают, например, на Дагестан, где народ и земля ежегодно проявляют себя более или менее сильными волнениями. Ошский уезд тоже не отступает от этого правила. Землетрясения в этом крае очень часты. Еще так недавно соседний город Андижан (46 верст) покрылся, развалинами разрушенных зданий. Народы этого края тоже неспокойны. Надо принять во внимание, что Алай лежит между прежним Кокандским ханством и китайским Кашгаром. Та и другая страна были полны политических смут и междоусобных войн. Беспокойные авантюристы, недовольные беглецы-начальники из Коканда или Кашгара, преследуемые преступники и вообще разные отбросы соседних стран постоянно укрывались в горах Алая. Понятно, что при таких условиях киргизы поневоле будут вовлечены в борьбу окружающих народов. Это мы и видим на самом деле. Чтобы избавиться от китайского владычества в Кашгаре, не один раз объявлялся там мусульманами газават, то есть священная война с неверными (напр., в 1862 г.). В ней всегда принимали участие и кара-киргизы. С владычеством русских Ошский уезд как будто немного успокоился, но время от времени он все-таки давал себя знать разными беспорядками. Так, в 1885 г. здесь образовалось несколько шаек, которые вошли в связь с афганским эмиром и провозгласили своего предводителя, Дервиш-хан-Тюря, кокандским ханом. В 1891 г. беспорядки повторились, хотя в меньшей степени. В урочище Ходжа-Калян появился Имам-Магди, выходец из Каратегена, к которому стали стекаться тысячи киргизов. Благодаря указаниям четвертого сына Курбан-Джан-датхи, Хасан-бека, и распорядительности уездного начальника Ионова, виновник волнения был задержан и сослан в каторжные работы. В 1898 г. подготовлено было новое большое восстание и объявлен газават против русских. Мне придется остановиться на этом восстании несколько дольше, ввиду ложного ходячего мнения, что военная администрация Туркестана, боясь потерять насиженные места, с предполагаемым переходом края в распоряжение министерства внутренних дел, будто бы умышленно вызвала андижанскую резню, чтобы [971] показать необходимость еще здесь военной власти. На самом же деле объявление газавата можно объяснить только религиозным фанатизмом населения страны.

Мусульманские духовные лица, если они хотят остаться верными учению Корана, должны проповедовать непрестанную войну с кяфирами. Если не победить, то умереть в борьбе с неверными считается высоким религиозным подвигом, за который в загробной жизни мусульманин награждается всякими райскими благами. Как легко, следовательно, на этой почве разным имамам и муллам, ишанам и дуванам проповедовать священную войну!

К югу от Андижана, в кишлаке Минь-Тюбе появился новый проповедник из таджиков. Звали его Магомет-Али-Халифа, или просто — Дукчи-ишан. Сорокалетний проповедник, хотя неграмотный, знал Коран наизусть. Своими страстными речами он умел собирать около себя толпы слушателей, жадно внимавших учению “святого”. Ишан привлекал к себе народ еще обильными угощениями и ложными чудесами. В его доме постоянно кипел гигантских размеров самовар для чая с тремя кранами. Всегда был готов плов из баранины, приготовленный будто бы чудесным образом без огня. Впоследствии нашли в стенах дома заделанные трубы для нагревания котлов. Простодушный народ верил чудотворцу и нес ему обильные подарки. Ишан принимал все, начиная от кусков холста и кончая верблюдами. Взамен подарков он раздавал своим посетителям собственноручно выточенные веретена, придавая им особое символическое значение. За это и прозвали его Дукчи, что значит “веретено”.

Мюриды — последователи ишана — всячески поддерживали его славу, рассказывали народу о его предсказаниях и чудесах и вообще обманывали простодушных мусульман. Объясняют теперь, что мюриды носили названия приносимых подарков. Не успеет еще приходящий в сопровождении мюрида, носившего название его подарка, войти к шпану, как тот уже благодарит гостя за подарок, называя его как бы по дару прозорливости. Кроме того, по переговорным трубкам, скрытым в стенах дома, ему сообщали со стороны все нужные сведения о приходящем лице.

Благодаря щедрым приношениям и многочисленным помощникам, Дукчи-ишан вел образцовое хозяйство и ежедневно кормил множество народу. Киргизки благоговели пред ним. Они приводили к нему своих дочерей-невест, чтобы он освятил их перед выходом замуж. За таких невест родители брали больший калым.

Необходимо заметить, что некоторые туркестанцы расположены видеть в минь-тюбинском ишане искренно увлекающегося, [975] глубоко верующего человека. Все вышеупомянутые проделки совершались не столько им, сколько окружающей его кликой, во главе которой стоял известный интриган при ханском дворе в Коканде, мулла Зияутдин Магзум, занимавший там должность письмоводителя, или мирзы. Ему главным образом приписывают дальнейшее развитие заговора.

Вдруг приезжает из Турции какой-то неизвестный авантюрист Абдул-Джалил. Он визирует свой паспорт в Маргелане и Оше и едет к Дукчи-ишану в качестве посланника с письмом от турецкого султана. Абдул-Джалил, передав ишану халат от владыки правоверных, зеленое знамя и волос пророка Магомета, убеждал его объявить газават. Дукчи долго сомневался в подлинности грамоты от султана и скромно замечал: “как это я, ничтожный человек, мог быть известен султану?” Только со вторым приездом Абдул-Джалила он, наконец, поддался обману и стал проповедовать войну с неверными. Восстание было рассчитано на легкомыслие фанатичного народа. Вместо оружия были розданы чудесные веретена, которые должны были превратить неприятельские пули и ядра в воду.

О готовящемся газавате знал чуть ли не весь мусульманский Туркестан. В Самарканде, в ночь с 17 на 18 мая, правоверные собрались в мечеть молиться за успех дела. В Ташкенте на базаре разные мусульманские мульдеки открыто разжигали ненависть к неверным. Да и вообще во всем крае заметна была перемена отношений мусульман к своим завоевателям. Предупреждали и представителей русской администрации. Но наши властители, хорошо помня, как легко они разбивали небольшими отрядами громадные толпы халатников, были совершенно спокойны и не предпринимали никаких мер к предупреждению восстания.

В ночь на 18 мая 1898 года фанатизированная толпа правоверных, среди которых особенно выделялись своим возбуждением местные тюрки, под предводительством сельского старшины Мулла-Касыма, двинулась из Минь-Тюбе в гор. Андижан. С ними был и Дукчи-ишан. Один из мюридов, одетый во все белое, то есть обрекший себя на смерть, ехал верхом на лошади впереди, с раскрытым Кораном и с зеленым знаменем в руках, окропленным кровью первого убитого русского.

Между тем в Андижане, ничего не подозревая, среди ночи разбудили молодых солдат и отправили их на стрельбище с холостыми патронами. В двух бараках остались старые солдаты и крепко спали. Только в соседнем офицерском бараке бодрствовал дежурный офицер и читал книгу. Вдруг он слышит на рассвете страшный шум, крики, топот лошадей. Это [976] фанатизированная толпа мусульман стремительно ринулась на один из солдатских бараков и стала колоть и рубить спящих кяфиров. Некоторые горячие джигиты ворвались на лошадях в самый барак, другие кололи снаружи чрез плетенку. Шум и крики разбудили солдат соседнего барака. Они схватили ружья и быстро выскочили на площадь, но... патронов с ними не было. В это время выбежал из барака неспавший офицер с револьвером в руке. В полутьме по белому костюму мусульмане приняли его за мюрида и дали ему возможность пробраться к солдатам, которые сбились в одну небольшую кучку и ощетинились штыками. С другой стороны выскакивает фельдфебель и докладывает офицеру, что у него есть ящик с караульными патронами.

— Давай скорей!

В одну минуту разбили прикладами ящик, патроны разобрали и дали залп по толпе мусульман. Все сборище ишана моментально обратилось в бегство, кроме небольшой кучки фанатиков. Главное, что обескуражило мусульман, это бездействие чудесных вещей, розданных ишаном. Мюриды уверяли, что лишь стоит данным им веретеном только прикоснуться к неверному, как тот упадет мертвым. А если неверные будут стрелять, то из их ружей полетят не пули, а польется вода.

— А что, если бы сарты по дороге на нас напали, — соображали потом молодые солдаты, ходившие на стрельбу в полночь, — а мы бы их хватили холостыми патронами? Тогда бы они были вполне уверены, что ишан заговорил наши ружья. И досталось бы нам! Всех могли легко перерезать.

Киргизы Наукатской волости тоже приняли участие в общем восстании. Омар-бек датха мулла Алимов, бывший их управитель во времена ханов, собрал своих киргизов на возвышенностях Атамерека, чтобы оттуда внезапно напасть на город Ош. Место сборища царило над окрестной страной. Отсюда зоркие глаза киргиза могли отлично наблюдать, что делается в Минь-Тюбе и в Оше. Конечно, и сыновья Курбан-Джан-датхи знали о восстании и, может быть, получили какое-либо назначение. Но в самую последнюю минуту осторожный их родственник, Кара-бек, дал знать уездному начальнику в Оше о готовящемся нападении мусульман.

Ошский уездный начальник, 17 мая, с небольшою свитою тотчас же поскакал на Атамерек, не зная размеров задуманного восстания. Киргизы не могли допустить, чтобы начальник так легко сам отдавался в их руки и предположили, что за ним скачет сотня казаков. Этот слух быстро распространился среди восставших киргизов, и они скоро рассеялись. Уездный начальник в тот же день дал знать губернатору [977] телеграммой в Маргелан о готовящемся восстании; но, как говорят, телеграмма была прочитана только на другой день утром, когда андижанская резня уже совершилась.

Восстание было быстро подавлено. Дукчи-ишана казнили. Абдул-Джалил бесследно скрылся, а мулла Зияутдин убежал в Кашгар.

Расплата была строгая. За 22 человека, зарезанных мусульманами в Андижане, русский военный суд приговорил к повешению 22 туземца, принимавших участие в миньтюбинском походе. Предводители киргизов — Омар-бек датха мулла Алимов и Саттыбай Ракибиев, бывший пансат при хане, — были захвачены в Оше и сосланы в каторжные работы, где Омар-бек вскоре и умер. Миньтюбинскому предводителю Мулле-Касыму удалось убежать, но и он чрез два года был задержан. По восточному обычаю кишлак Минь-Тюбе совершенно разрушили, срыли и вычеркнули из списка селений. Богатые выселились в другие места, а бедную голытьбу, которая за неимением собственности служила в наемниках у богачей, поселили по соседству, дав каждому по одной десятине орошаемой земли. Голытьба была рада дарованному наделу и назвала свой новый кишлак Мархамат, что значит милость. Место бывшего кишлака Минь-Тюбе отдали русским переселенцам, которые и образовали здесь так называемое “Русское Село” в 200 дворов.

На этот раз детей датхи миновала гроза, а Кара-бека, предупредившего ошское начальство, наградили золотою медалью, почетным халатом и пенсией. Кара-бек недавно умер. Но киргизы и после его смерти не могут простить ему измены их “священной войне”. Когда были первые выборы в волостные управители, и сын Кара-бека выставил свою кандидатуру, все алайское киргизское население ее отвергло.

Дукчи-ишан признался перед смертью, что он всегда ясно сознавал превосходство силы русских и не верил в успех восстания. Тем не менее он не мог ничего другого придумать, как объявление газавата. Правда, с завоеванием Туркестана русскими стало тише и спокойнее в стране, сарты быстро богатеют, не приходится теперь дрожать за свою жизнь, за жену, детей или за имущество, как это было при ханах; но, с другой стороны, русские, с новыми порядками, вносят в их жизнь столько нечестивого, столько развращающего душу человека, что правоверные становятся неузнаваемыми. Пьянство, разврат, обман, воровство и другие пороки овладели мусульманами. Лучше теперь умереть в священной войне и войти в Ал-Джаннат (рай), чем изменить священному Корану и погибнуть вместе с неверными. [978]

После восстания новый генерал-губернатор С. M. Духовской совершил поездку в Ошский уезд и виделся с Курбан-Джан-датхою. Поддерживаемая под руки сыном и внуком, престарелая киргизка явилась в халате из темно-голубой китайской канфы, с белым тюрбаном на голове. На вопрос генерала — не надо ли ей чего-нибудь, она ответила:

— Нет, слава Богу, мне ничего не надо. Я на старости лет молюсь за благоденствие государя. Благодарю за милости, оказанные моим детям.

— А много ли у вас всего потомства?

— Не знаю. Помню, что пять сыновей, да приемыш, да вот внуки, а сколько у них — не знаю... Много! — добавила она, махнув рукою.

На самом деле ее потомков исчисляют в 183 человека, из них живых до сего дня 98 (два сына, две дочери, 31 внук, 57 правнуков и 6 праправнуков), а умерших — 85.

Упоминание Курбан-Джан-датхи о своих молитвах за русского государя не есть с ее стороны простой акт вежливости. Генерал-губернатор Иванов, чрез ее сына Махмуд-бека, 9 мая 1901 года получил письмо, в котором она извещает, что на мазаре мусульманского святого Хазрет-Асфи-Ибни-Эль-Баркия, при участии всех пришедших к святому на поклонение, она молилась за государя.

Ныне царствующий государь император также не оставлял ее своим высоким вниманием. Один раз он пожаловал Курбан-Джан-датху дорогим перстнем с драгоценным камнем, в другой же раз подарил ей золотые часы, осыпанные брильянтами. Почтенная старушка пережила восемь генерал-губернаторов. Каждый из них, который постарался повидать ее в Ошском уезде, оставил ей какой-либо подарок на память.

Все сказанное здесь, конечно, не дает полной картины жизни Курбан-Джан-датхи. Это, так сказать, только точки соприкосновения ее с русской администрацией. Ее дети мало говорят о ее будничной обыкновенной жизни среди киргизов, как она кочевала, подымаясь летом все выше и выше в Алайские горы, а зимой спускаясь в долины, как она работала, как управляла киргизами. Известно только, что датха никогда не увлекалась городской жизнью, и зиму и лето она проводила в войлочной юрте, кочуя по склонам Алайских гор. До последних дней своей жизни она все свои далекие передвижения делала всегда верхом на лошади.

Зимою текущего года, 1 февраля, Курбан-Джан-датха, окруженная многочисленными родственниками, тихо скончалась на девяносто шестом году жизни в селении Мады. [979]

Махмуд-бек, старший наследник датхи, сейчас же дал знать в Гульчу своему другу капитану Аврову о смерти матери. Капитан не замедлил явиться к юрте покойной “царицы Алая”. С его слов мне известна картина похорон датхи.

Покойницу положили не на полу, как это обыкновенно делают киргизы, а на столе и закрыли ее парчовым покрывалом. Рядом с нею лежали подарки государя и разных начальствующих лиц. Перед входом в юрту стояли в два ряда многочисленные внуки и правнуки покойной датхи. Каждого прибывшего встречает один из сыновей, а все родственники усопшей начинают причитывать с громким плачем. Плач раздавался и в самой юрте, наполненной женщинами ближайших родов. Капитан застал собравшихся около тысячи человек, но киргизы все еще подъезжали из окрестных аулов.

Покойницу из юрты вынесли в сад на площадку. В это время вывели верблюда с подарками для имама, который тут же совершил краткое моление. Затем носилки с покойницею поставили на арбу. Около нее поместился младший ее сын, Хасан-бек, а старший, Махмуд-бек, следовал за нею верхом на лошади в сопровождении большой свиты родных и знакомых. Похоронная процессия медленно направилась к городу Ошу, где на главном кладбище Сары-Мазар приготовлена была могила для датхи, рядом с местом погребения казненного ее сына, любимого ей Камчи-бека. Мады отстоят от Оша на тринадцать верст. С каждым шагом процессия увеличивалась прибывавшими со всех сторон почетными туземцами. Все верхом на лошадях. Впереди арбы ехали внуки и громко причитали.

— Ты была зеркалом нашим! — выделяется голос одного из плачущих родственников.

Тут же ехал мулла и нараспев читал стихи из Корана, относящиеся к погребению.

При входе на кладбище арба остановилась. Носилки с покойной подхватили на руки. Впереди шел один из сыновей и разбрасывал серебряные монеты. Махмуд-бек сам влез в приготовленное место погребения и внимательно осмотрел его. После нового краткого моления покойницу опустили в могилу. Все присутствовавшие бросили по горсти земли, как это делаем и мы в России. Но почетным лицам разносили землю в поле халата. Они брали ее в руки и снова бросали в халат. Затем всю эту землю сразу высыпали в могилу.

По окончании обряда погребения все разъехались. Но еще долго потом приезжали киргизы из дальних аулов в Мады выразить свое соболезнование детям усопшей.

В ноябре 1907 г. назначены торжественные поминки датхи, и опять соберутся в Мады киргизы соседних волостей. [980] Вероятно, среди них найдется свой киргизский бард-импровизатор, который, по обычаю страны, нарисует в своих песнях ряд картин из частной и общественной жизни Курбан-Джан-датхи.

В тот памятный вечер, когда я слушал рассказы Махмуд-бека Алимбека Датхаева, как теперь его величают, меня сильно потянуло в горы Алая посмотреть на дикую природу, на страшные ущелья со стремительными потоками в них, мне захотелось пожить в юрте среди вольных кочевников, которые так гордятся своим образом жизни. Охота и скотоводство — вот главные занятия киргиза в мирное время.

Узнав о моем желании, Махмуд-бек горячо стал упрашивать меня съездить с ним на охоту в горы.

— Но сейчас еще рано: много снегу. Лучше всего в мае месяце.

До мая я не мог ждать. Поблагодарив его за любезное предложение, я подарил ему на прощание компас-брелок. Махмуд-бек с видимым удовольствием принял мой подарок, но он не был для него новинкою. Оказывается, он всегда носит с собою маленький компасик для ориентировки во время охоты в запутанных горных узлах, особенно ночью. Иногда он им пользуется в туманную погоду для определения стороны, в которую правоверный мусульманин должен обращаться во время молитвы.

Утром на рассвете я выехал из Оша в Андижан. Проезжая мимо туземного кладбища, я увидел двух женщин, усердно молящихся около высокого мазара, то есть могильного памятника, сложенного из кирпичей. Далее встретил вереницу паломников, поднимающихся на вершину Соломоновой горы, чтобы совершить благочестивый “саваб”. Еще далее услышал певучий голос азанчи с помоста на вершине дерева, призывающий правоверных на молитву, на утренний намаз баумдат. Чем не библейская страна?! Пожалуй, — как сказал почитаемый мусульманами наш Великий Пророк, — и в Израиле не найдешь такой веры.

Иван Ювачев

Текст воспроизведен по изданию: Курбан-Джа-Датха, кара-киргизская царица Алая // Исторический вестник. № 12, 1907