№ 5

Отчет секретаря Российского политического агентства в Бухаре А. Черкасова о командировке в Припамирские бекства Бухарского ханства в 1904 г.

I.

Во исполнение предписания Российского императорского политического агента в Бухаре от 15-го июня >1904 г. за № 206, я 24-го того же июня выехал из Новой Бухары на Памир путем через Новый Маргелан и Ош. С целью приобретения необходимых для далекого и продолжительного путешествия предметов и подарочных вещей, а также для свидания с некоторыми лицами, могущими снабдить меня компетентными указаниями по предмету возложенных на меня поручений, я, с разрешения г-на политического агента, заехал на несколько дней в Ташкент, где встретил сочувственное отношение к своей миссии со стороны всех тех лиц, к которым обратился с просьбой оказать мне содействие в том или ином смысле. Любезности исполнявшего обязанности туркестанского генерал-губернатора генерал-лейтенанта Мациевского, начальника окружного штаба генерал-лейтенанта Сахарова, генерал-квартирмейстера штаба округа генерал-майора Евреинова, заведывающего справочным отделом штаба подполковника генерального штаба Готшалка и [99] помощника окружного интенданта генерал-майора Браккера я обязан получением нужных мне предписаний на имя военного губернатора Ферганской области, получением конвоя и военных консервов. Посетивший Памирские бекства в 1903 году, по поводу беспорядков в Вахане, дипломатический чиновник при туркестанском генерал-губернаторе, коллежский советник Половцов и личный секретарь его М. С. Андреев, дважды совершивший путешествие на Памиры, дали мне много ценных, основанных на опыте и личном знакомстве с положением дел в Припамирских бекствах, указаний. Весьма полезные советы... я получил от высококомпетентного в этом вопросе проживающего ныне в Ташкенте бывшего генерального консула нашего в Кашгаре, действительного статского советника Петровского.

28 июня я приехал в Новый Маргелан, где от действительного статского советника Наливкина, исполнявшего обязанности военного губернатора Ферганской области за отсутствием последнего по болезни, получил любезное разрешение ознакомиться с делами канцелярии по делам Памиров и пограничным и ценные сведения по вопросу о религии горных таджиков. При помощи заведывающего канцелярией по делам Памиров, штабс-капитана Гермута, я в течение нескольких дней успел основательно ознакомиться с делами означенной канцелярии, имеющими отношение к возложенному на меня поручению...

В переписке канцелярии по делам Памиров, касающейся внутренних дел Припамирских бекств и бухарского управления ими, деятельность бухарской администрации рисуется в самом неблагоприятном свете. В результате девятилетнего хозяйничанья бухарских чиновников в Памирских бекствах получилось разорение и крайнее озлобление населения. К этим выводам не мог не прийти, хотя и в более мягкой форме, чем его предшественники, даже теперешний начальник отряда подполковник Арсеньев, которого и в Ташкенте, и в Новом Маргелане упрекают в излишней угодливости беку Шугнана, Вахана и Роушана.

Знакомство с делами канцелярии по делам Памиров привело меня к убеждению в необходимости тщательного изучения экономического положения населения Памирских бекств, системы бухарского управления ими и роли религиозных воззрений таджиков, так как, насколько я мог вывести из теоретического знакомства с делом, Памирские бекства могут быть вполне утилизированы, как великолепный наблюдательный пункт, только при умелом пользовании своеобразной организацией местной религиозной общины и привлечении на нашу сторону всех симпатий населения путем облегчения трудного его материального положения и обеспечения основных прав каждой отдельной личности.

5-го июля я выехал из Нового Маргелана в город Ош, где подобрал необходимый штат прислуги и составил караван, с которым 10-го июля выступил на Гульчу и далее. В Оше мне дал многие ценные указания по памирскому вопросу и оказывал крайне любезное во всем содействие начальник Ошского уезда полковник Зайцев, бывший в свое время начальником Памирского отряда.

20-го июля я благополучно прибыл на пост Памирский, в урочище Шаджан на р. Мургабе, где в это время, по случаю смены части нижних чинов отряда, находились начальник его, подполковник Арсеньев и сменявшиеся офицеры — хорунжий Голявинский (бывший начальником Лянгарского поста) и подпоручик Скобин [100] (служивший в Ишкашиме). Офицеры эти предупредили меня о том, что бек Шугнана, Вахана и Роушана, Мурза Юлдаш-бек-бий Дадха, осведомившись о предстоящем моем приезде, крайне встревожился; по всем вероятиям, учредит тщательный надзор за всеми моими действиями и будет в особенности стараться о том, чтобы я не вошел в прямые сношения с населением. Как подпоручик Скобин, так и в особенности хорунжий Голявинский сообщили мне много очень важных для меня сведений о хорошо знакомых им делах Ишкашима и Вахана. Подполковник Арсеньев, беседуя со мной о внутренних делах Памирских бекств, несмотря на большую свою осторожность, высказал, однако, что коренные реформы управления означенными бекствами крайне желательны, ибо улучшится материальное положение населения, отряд будет лучше обеспечен съестными припасами и фуражем, на Памирах разовьется кое-какая торговля...

На Памирском же посту я нашел 106 человек таджиков Шугнана и Вахана, бежавших с родины в наши владения вслед за шах-даринским минбаши (волостным управителем) Азиз-ханом, о высылке которого, как опасного агитатора, из Шугнана весной 1904 года хлопотало бухарское правительство. Азиз-хан не дождался моего приезда на Памирскнй пост и уехал на Шах-Дару с путешественником Федченко для того, чтобы вывезти свою семью из бухарских владений. Ввиду того, что бухарцы желали бы выселить из Шугнана только Азиз-хана и другое, неугодное беку Мирза Юлдаш-бек бию Дадха, лицо поршнифского ишана Сеид-Юсуф-Али-Ша, успевшего бежать в Афганистан, об остальных же добровольных изгнанниках никаких вопросов возбуждено не было, подполковник Арсеньев просил меня взять их под свое покровительство и убедить вернуться по домам. После переговоров с представителями беженцев мне удалось уговорить их возвратиться на родину, при условии, что я огражу их от каких-либо репрессалий со стороны бухарских властей.

1-го августа в урочище Дузех-Дара, на бухарской границе, я был встречен командированным из Бухары состоять при мне бухарским чиновником Мирза Абдулла-Караулбеги и на другой день, 2-го августа, прибыл в штаб-квартиру Памирского отряда, пост Хорог на реке Гунте. По пути всюду население обращалось ко мне с жалобами, устными и письменными, на всякие беззакония и жестокости бухарских властей, хотя присланные ко мне на встречу ноукеры (местные уроженцы, состоящие на службе бека) всячески старались запугивать народ и не допускать до меня жалобщиков, а также распространяли про меня разные злостные сплетни. Встретивший меня близ Хорога местный амлякдар, Бурхан-бек-дживачи, доложил мне, что он предупредил о моем приезде бека Шугнана, Вахана и Роушана, Мирза Юлдаш-бека-бий Дадха (проживающего в Калаи-Вамаре, в Роушане), который и предполагал приехать в Хорог через 2 дня. Я предложил Бурхан-беку-дживачи немедленно донести беку о том, что со мною и под покровительством политического агентства вернулись таджики, бежавшие на Памирскнй пост, и передать мою просьбу о том, чтобы люди эти не подвергались ни с чьей стороны каким-либо преследованиям и насилиям. Бурхан-бек обещал исполнить мое приказание, но, как впоследствии уверял меня Мирза Юлдаш-бек-бий Дадха, ничего будто бы ему не сообщил, ибо «боялся». [101]

Прибывшие со мной таджики, с разрешения моего, поселились, до приезда бека и переговоров моих с ним о их деле, в Хороге и соседних кишлаках. Из числа беженцев 7 человек поехали в кишлак Поршниф в 12 верстах от Хорога. В день приезда бека, 4 августа, утром, местные ноукеры окружили дом, в котором остановились приезжие, а когда жители, взволнованные образом действий ноукеров и подозревая недоброе, потребовали объяснить, зачем они окарауливают беженцев, ноукеры с ругательствами предложили последним убираться куда хотят. Перепуганные таджики поспешно направились в Хорог, но, не доезжая кишлака Тым (в 5 верстах от Поршнифа), были настигнуты ноукерами, которые пятерых схватили и потащили обратно в Поршниф. Шестой успел броситься в Пяндж, а седьмой вырвался и прискакал в Хорог, где и доложил мне о происшедшем. Я немедленно командировал в Поршниф 6 казаков с приказанием отбить захваченных таджиков из рук ноукеров. К сожалению, казаки опоздали и не успели помешать учиненной беком жестокой расправе: по приказанию его четверо из пяти захваченных таджиков были жестоко избиты нагайками, а затем повешены за связанные на спине руки на деревья, на которых и висели все время, пока бек обедал в тени этих же деревьев. Ноукеры в это время растащили все платье истязуемых, деньги и мелкие вещи. Бек, пришедший в великое негодование от того, что казаки отбили у его ноукеров избитых таджиков, явился на пост немедленно, вместе со своею челядью и охраняемыми казаками таджиками. Я не счел возможным подать ему руки и в весьма резкой форме осудил его поведение, особенно поставив ему на вид вину его, выразившуюся в наглом поругании покровительства, дарованного политическим агентством. Бек ответил мне многословно, дерзко, но мотивировать своего поступка не мог. Я выгнал его с поста и немедленно донес о происшедшем г-ну политическому агенту, ходатайствуя об увольнении Мирза Юлдаш-бека, который при своем образе действия и является единственной причиной всяческих непорядков и волнения в Памирских бекствах.

Случай 4-го августа страшно взволновал население Шугнана, и мне не мало трудов стоило успокоить таджиков уверениями, что русское правительство сумеет на будущее время оградить их от подобных варварских выходок бухарских администраторов. О происшествии этом Мирза Юлдаш-бек донес эмиру, причем, по обыкновению своему, не мог удержаться от лжи и нелепицы. Я лично убежден, что поступок Мирза Юлдаш-бека по отношению к принятым под покровительство политического агентства людям был совершен с заранее и при том хорошо обдуманным намерением: бек решился на свою дерзкую выходку, рассчитывая, что если я, растерявшись от неожиданности, отнесусь к его проступку мягко, буду вести с ним долгие переговоры в любезной форме, то этим самым лишу себя доверия населения и потеряю всякую возможность ознакомиться с действительным положением дел в бекствах.

Бек пробыл в Хороге до 26 августа, никуда не выходя из дома местного амлякдара. По возвращении в Хорог начальника отряда я в присутствии последнего принял Мирза Юлдаш-бека бия Дадха, указал ему на его вопиющие злоупотребления, на ложность его донесений эмиру, на нежелание доложить своему государю о необходимости разрешения многих местных весьма важных вопросов правового характера и проч. и объявил ему, что я всемерно буду [102] стараться о замене его, Мирза Юлдаш-бия, более разумным и добросовестным правителем. Характерно то, что, проживая в Хороге, бек усердно распространял через своих ноукеров разные гнусные вымыслы на мой счет, стараясь хоть этим отдалить от меня население. По счастью, вымыслам этим никто не поверил, ибо я жил открыто, постоянно на глазах у населения, которое скоро ко мне привыкло и с полным доверием и без стеснения обращалось ко мне го самым разнообразным своим мелким и крупным делам, никогда не находя отказа в посильной ему помощи советом или делом...

Вскоре по приезде моем в Хорог со мною вступил в сношения бежавший в Афганистан поршнифский ишан Сеид-Юсуф-Али-Ша, осужденный как и Азиз-хан минбаши, по извету Мирза Юлдаш-бека бий Дадха, на изгнание из Шугнана. Ишан сообщил мне, что хотя афганские власти, по приказанию из Кабула, приняли его с почетом, но он желал бы вернуться в Шугнан, так как афганцы поставили ему условием поселиться в Файзабаде, вдали от его муридов, на что он не согласен. Я позволил себе передать ишану, что, по-моему, ему следует возвратиться на этот берег, чтобы затем ехать в Ташкент вместе с Азиз-ханом и лично сделать все возможное для своей реабилитации. Ишан внял моему совету, 8-го августа, к восторгу своих муридов, переправился на этот берег, а 18-го того же месяца под покровительством путешественника Б. А. Фед-ченко выехал в наши пределы...

При возвращении из Вахана в Хорог я нашел трех бухарских чиновников, присланных гиссарским кушбеги с поручением «примирить меня с беком Шугнана, Вахана и Роушана», как будто я поссорился с последним вследствие каких-либо личных счетов и затем состоять при мне. -Весьма возмущенный этой бестактной выходкой гиссарского кушбеги, я решительно отклонил посредничество его чиновников в моих сношениях с беком и предложил им ехать обратно в Гиссар с письмом от меня к кушбеги, где объяснил, что как частный человек Мирза Юлдаш-бек для меня не существует, а примириться с ним, как с бухарским администратором, провинившимся перед политическим агентством, т. е. признать правильность его образа действий, я не могу по долгу службы и присяги. Проводив неудачных посредников, я, чтобы фактически опровергнуть распущенные ими слухи о предстоящем примирении моем с беком, отложил нз неопределенное время предположенную мною поездку в Роушан и 29-го сентября поехал на р. Шах-Дара для ознакомления с бытом населения кишлаков, расположенных в долине этой реки. Оттуда я вернулся ранее, чем предполагал, ибо 2-го октября, в кишлаке Барвоз, неудачно упал на камни и повредил себе кисть правой руки с разрывом и растяжением связок. Это обстоятельство лишило меня всякой возможности писать в течение трех недель. Получив вновь эту возможность, я исполнил срочные донесения г-ну политическому агенту и выехал 31 октября в Роушан для ознакомления с положением дел в этой области и принятия некоторых мер к тому, чтобы спокойствие, царившее в Памирских бекствах во время трехмесячного моего там пребывания, не нарушалось и по отъезде моем. По возвращении из Роушана, 6-го ноября, я пробыл в Хороге еще 15 дней и .21 ноября выступил в обратный путь через Вахан на Сассык-Куль, Памирскнй пост и далее до Оша. куда благополучно прибыл 13 декабря, совершив во время вышеуказанных поездок до 2700 верст верхом а также во время разъездов по [103] Памирским бекствам, Так и в промежутки между ними, в Хороге, я всемерно занимался изучением вопросов, намеченных в предписании г-на политического агента от 15 июня сего года № 206, указанных мне в изустной инструкции моего начальника, а также возникших у меня на месте при ближайшем знакомстве с делами Памирских бекств и бытом их населения. Результаты своих наблюдений имекэ честь представить в нижеследующих главах...

III

...В полученной мною от г-на политического агента в Бухаре инструкции мне предложено было также, при непосредственных сношениях с населением, выяснить вопрос о сношениях жителей Шугнана, Роушана и Вахана с проживающими в Бомбее и Читрале старейшинами исмаилитов, собрать сведения о том, насколько пользуются эти религиозные главари своим влиянием на массы населения в нежелательном для нас и даже, быть может, враждебном нам смысле и представить свои соображения относительно тех средств, которыми можно было бы парализовать упомянутые происки.

Имея уже понятие о силе влияния на таджиков их ишанов или пиров, я всемерно постарался приобрести, с первых же дней по приезде в Шугнан, расположение и доверие этих религиозных наставников. Внешние знаки внимания, которые я оказывал ишанам, весьма расположили ко мне их муридов, а возможность беседовать с ишанами без помощи переводчика и обнаруженное мною некоторое знание сути их религии помогли вызвать нужную откровенность и получить немало ценных сведений по интересующим меня вопросам.

Признавая главнейшими святыми Мухаммеда, дочь его Фатьму зятя Али и внуков Хасана и Хусейна, свою религию таджики между собою называют «дини-пэндж-тэн» (религия пяти особ), а себя, адептов этой религии, — «пэндж-тэни». Символическим знаком принадлежности к «пэндж-тэн» служит рука с расставленными пятью пальцами, изображения которой часто встречаются высеченными на скалах и камнях в Шугнане и Вахане,

Учение это, несомненно, народилось из исмаилизма, но отошло от него так далеко, что я положительно считаю «пэндж-тэн» совершенно особой религией, имеющей с мусульманством столько же общего, сколько персидский бабизм, т. е. почти ничего. Основатель религии, Шах Насири Хосров, живший в XIII веке нашей эры, как сказано в его жизнеописании, приложенном к книге «Ишар», изучал в Бухаре не только мусульманское богословие, но основательно ознакомился также с Новым и Ветхим Заветом. Затем он жил при дворе халифа Аль-Мустансир-Билла (во второй половине XIII века) в Египте, где, как известно, исмаилизм достиг в X веке при халифе-фатимиде Аль-Хаким-би-амрилла крайних, уродливых форм развития. В учении Шах Насири Хосрова перемешаны доктрины чистого ислама, учения Христа, секты исмаилитов и даже браманизма. К этому народ от себя прибавил остатки древнего огнепоклонничества и фетишизма, и в результате получился странный конгломерат, каким ныне представляется по внешности религия «пэндж-тэн».

Из обязанностей, возложенных на мусульман их пророком, пятикратная ежедневная молитва, паломничество к святым местам, [104] пост и омовение являются для массы пэндж-тэни необязательными, а потому никем и не исполняются. Обрезание и многоженство — вот то, что осталось в религии «пэндж-тэн» от ислама. Подоходный налог в пользу бедных — зякет в исламе — выражается в форме пожертвования одной десятой части со всего, полученного пэндж-тэни, своему бомбейскому пиру. Эта предписываемая религией обязанность выполняется с необычайной добросовестностью. Не только каждая десятая мерка хлеба, каждый десятый кусок вытканного сукна, каждый десятый ягненок или теленок, но и каждое десятое дитя передаются муридом своему местному ишану для направления по принадлежности. Посвященный ребенок, впрочем, воспитывается в доме родителей, а по достижении совершеннолетия обязан только исполнить назначенную ишаном работу или дать ему корову, лошадь и т. под. Вторая обязанность пэндж-тэни — благоговейное почитание каждым муридом своего ишана и безусловное, слепое ему повиновение. Для мурида ишан его — все на свете: он признанный при жизни святой, представитель перед богом всех своих муридов, молитвенник за хвою общину и исполнитель за членов ее всех тех религиозных обязанностей, которые ему заблагорассудится исполнять. Внешних форм богопочитання масса пэндж-тэнн не знает: у них нет ни храмов, ни священнослужителей. Всякий грамотный человек может, если умеет, совершить обрезание, бракосочетание или погребение, прочитав при этом несколько арабских и персидских молитв, помещенных в особом сборнике. Почитание камней, нескольких могил будто бы потомков Али, привычка носить «тумары» (талисман, состоящий из зашитого в мешочек клочка бумажки с написанным на нем заклинанием на тот или иной случай) и уважение к огню — вот з чем выражается видимым образом религия пэндж-тэнн. Священных камней, больших и малых, в Шугнане и Вахане множество. Лежат они, большей частью, при дорогах и тропинках, и всякий прохожий и проезжий считает долгом остановиться у такого камня и положить на него или возле него маленький камешек. Такие же камешки кладут поклонники на мазары — могилы имамов Мухаммеда Багира на Гунте, близ урочища Вам-Кала, и Зейнуль Абдина близ кишлака Тын на Пяндже, а в Вахане близ кишлака Намадгут, — самого Али, зятя пророка. Иногда священным камням делают жертвоприношения, обливая их растопленным маслом и зажигая перед ними светильники. В таджикских жилищах часто можно видеть положенные на почетном месте один или несколько камней, почерневших от обильных возлияний масла — это домашние святыни. В ряду последних особым почетом пользуются камни, имеющие форму phallus'a, один из которых мне удалось получить в собственность. Таковы верования таджиков Шугнана и Вахана. Роушанцы более приближаются к чистым шиитам, камням не поклоняются, но почитают так же горячо, как и остальные таджики, своего местного пира Сеида-Шахзаде-Хасана.

Религиозные главари таджиков, их ишаны, все считаются сеидами, потомками Алия. Не сеид ишаном быть не может. Таким образом, звание ишапа остается в одних и тех же семьях, переходя преимущественно, хотя и не всегда от отца к старшему сыну, если последний окажется, по мнению общины муридов, достойным стать их фетишем и получить, утверждение от главы религии Ага-Хана. Готовящиеся в ишаны сеиды изучают Коран и священные книги свoeй религии, из которых главных четыре: «Ваджхуд-дин» (Наставление в вере), иначе «Калами-пир» (Слово наставника), «Ум-муль-кнтаб» (Мать книг), «Хефт-баб» (Семь глав) и «Ишар» — краткое изложение в стихах книги «Калами-пир» (Рукописные экземпляры книг «Уммуль-китаб» и «Ваджхуд-дин», не имеющихся, насколько мне известно, ни в одном европейском книгохранилище, и литографированное бомбейское издание книги «Ишар» мне удалось приобрести в собственность). Есть и другие сочинения, ознакомление с которыми для ишаков необязательно, — «Рушнаи-наме», «Казнуль-хакаик» и диван совершенно, кажется, неизвестного европейским ориенталистам персидского поэта-суфи и вольнодумца Шамсуд-дина-Тебризи. Все означенные сочинения проникнуты духом персидского суфизма: они опровергают схоластические суннитские толкования о свойствах божества, доказывают, что религия an und fuer sich одна, но различно изложена Моисеем, Христом и Мухаммедом, что различие религиозных воззрений при наличности веры в божество не должно служить причиной к разъединению людей, и восстают против формалистики суннизма, фигурально толкуя обязанности, налагаемые исламом на своих адептов. Так, молитва должна выражаться в доброжелательстве к ближнему, пост — в воздержании от дурных поступков и проч. Учение об имамате изложено в перечисленных книгах не одинаково — в некоторых более в духе исмаилизма, признающего имамат бесконечно существующим в роде Ага-Хана, в других — в духе секты «асна ашара», ограничивающей число имамов двенадцатью. В части этической все книги пэндж-тэни носят сильные следы учения Христа. Первое правило, рекомендуемое пэндж-тэни к сведению и руководству, — «не делай другому того, чего ты не желаешь, чтобы другие_ делали тебе». Другое правило — о том, что нельзя отвечать злом на зло, — даже изложено в той форме, которую мы встречаем в Евангелии: «Если кто-нибудь ударит тебя по щеке, то подставь ему и другую».

Проникновенность духом вышеназванных книг не остается без сильного и заметного влияния на самих пиров: спокойствие, благожелательное отношение к окружающим муридам, простая, но полная чувства собственного достоинства манера держать себя, любовь к разговорам на отвлеченные темы — одинаково свойственны всем ишанам, с которыми я познакомился в Памирских бекствах.

Избранный муридамн и получивший инвеституру из Бомбея, от главы религии, Ага Хана, ишан называется «мукхи». По своему выбору он назначает себе несколько помощников, «халифе», для которых необязательно быть сеидами. Халифе живут среди более отдаленных от местопребывания ишана муридов и служат связующим звеном между ними и пиром: получают с муридов и доставляют пиру зякет, пишут за неграмотных письма ишану, помогают по его приказанию и за его счет неимущим и т. под. В Вахане проживает некто Сеид-Абдуррахман, «халифе» Сарыкольского ишана Сеида-Шахзаде-Макинна, но так сказать привилегированный — не только назначенный своим пиром, -но и "получивший утверждение из Бомбея, почему проживающие в Пригиндукушских владениях и в Вахане мурнлы названного ишана считают Сеид-Абдуррахмана равным ему по власти, а себя — одновременно муридами Сеид-Абдуррахмана и Сеид-Шахзаде-Макинна. Такой привилегированный [106] «халифе» (он, кажется, единственный в своем роде) называется «камръяи».

Обязанности ишанов слагаются из двух данных — по отношению к муридам и к «пир-хане» — верховному бомбейскому пиру. По отношению к муридам ишаны являются наставниками и руководителями во всех случаях жизни. Иногда ишаны собирают у себя наиболее почтенных и развитых муридов и устраивают собеседования на религиозные темы. В частную жизнь и частные дела своих муридов пиры вторгаться избегают. Редко бывает, чтобы ишан, узнав о каких-либо неблаговидных действиях мурида, по собственной инициативе позвал его, сделал ему выговор и дал наставление. Это происходит только в случае соответствующей просьбы других муридов. Зато ишан никогда не откажет муриду, который сам пришел за советом или наставлением.

Свое громадное влияние на муридов ишаны вполне сознают, но пользуются им очень осмотрительно. В деле доставления муридам зякета ишаны оказывают им большое доверие — никакого контроля над тем, доставил ли мурид одну десятую своего дохода или меньше, не существует, но, как говорят, случаев обмана не бывает никогда. Кроме зякета для пир-хане муриды делают дары своему ишану: приходя на поклон, по случаю семейных торжеств, по случаю виденного дурного сна и т. п. Размеры этих приношений неопределенны и соответствуют достатку приносителя, ишан же все принимает с благодарностью. Получая известный доход от усердия муридов и пользуясь их добровольным содействием при обработке своих полей, все почти ишаны имеют известный достаток, благодаря которому могут-исполнять свою вторую обязанность по отношению к муридам — помогать материально неимущим, вдовам и сиротам из их числа. Эту обязанность ишаны исполняют неодинаково усердно. Поршнифский ишан Сеид-Юсуф-Али-Ша, напр., хотя и помогает, когда нужно, своим муридам, но и себя не забывает, живет очень хорошо; таков же и сучанский ишан Сеид-Мурсаль. Зато достойнейший шахдаринскйй пир Сеид-Ахмед-Ша, имеющий до 5000 домов муридов на Шах-Даре, в Афганском Вахане, Ишкашиме и Читрале, получающий громадный по здешним местам доход, живет почти бедно, ибо все, что принимает от зажиточных муридов, отдает неимущим.

Накопив внесенного муридами зякета на более или менее значительную сумму, превратив в деньги или ценные вещи те предметы, везти которые в Бомбей натурой было бы неудобно, как-то зерновой хлеб и скот, присоединив к этому зякет со своего собственного имущества, ишан объявляет муридам, что собирается отправить зякет к пир-хане, после чего муриды жертвуют средства на поездку в Бомбей лица, везущего зякет. Сами ишаны редко ездят в Бомбей, по большей же части отправляют своих доверенных людей. Посланному вручается письмо на имя Ага-хана с просьбой принять ничтожный добровольный дар его муридов и прислать свое благословение им. Через несколько месяцев посланные возвращаются и привозят послание Ага-Хана к той общине муридов и ее ишану, от которой был послан зякет. Такие отправления зякета производятся каждым ишаном раз в 2-3 года. В иной год идет в Бомбей зякет от 2 или 3 ишанов, в другой — не идет ни от одного.

Верховным пиром для всех ишанов и всех их муридов является [107] лицо, носящее титул Ага-Хана. Достоинство это наследственно в семье сеидов, происходящих из местности Махаллат в Хорасане, по религиозным воззрениям считающих себя (вероятно из притворной скромности) «асна-ашара». Один из этих сеидов, Шах-Халиль-улла, в царствование Мухаммед-Шаха (1834-1848 гг.) достиг звания правителя Иезда, где и был убит во время какого-то мятежа.

Сын его, Мухаммед-Хасан, был за заслуги отца обласкан шахом, который женил его на своей дочери и назначил командовать войсками, посланными усмирять мятеж в Белуджистане. Положение Мухаммед-Хасана, впрочем, скоро поколебалось и он, опасаясь грозившей ему немилости шаха, бежал в Кабул, затем, по приглашению англичан, переселился в 1840 году сначала в Калькутту, а по смерти Мухаммед-Шаха, в Бомбей, где и скончался в 1881 году, после чего Ага-Ханом сделался нынешний глава религии пэндж-тэн Султан-Мухаммед-Шах, родившийся в Карачи 2 ноября 1877 года.

По словам памирских ишанов, Ага-Хан является духовным главою всех людей, желающих руководствоваться в жизни известными этико-философскими положениями, безотносительно к официально исповедуемой ими религии. Поэтому в числе муридов Ага-Хана имеются будто бы не только мусульмане всех сект, но и язычники, браманисты и даже христиане. Число всех муридов Ага-Хана достигает до 800 тыс. человек, которые все обязаны беспрекословно подчиняться своему главе и пирам и вносить зякет. Все ишаны, с которыми я беседовал, твердо уверяют, что Ага-Хан на службе у англо-индийского правительства не состоит и никакой субсидии от него не получает. Таковую весьма недолго принимал дед настоящего Ага-Хана, Ага-Мухаммед-Хасан, но затем сам от нее отказался, так как зякет от муридов стал поступать в размерах, далеко превосходящих самые широкие требования. Признав Ага-Мухам-мед-Хасана и его преемников главами самостоятельной религии и дав им титул высочества (Highness) англичане теперь ограничиваются по отношению к Султан-Мухаммед-Шаху оказанием ему из-; вестного внешнего почета и подношением при удобных случаях: ценных подарков, стоимость которых, однако, не может играть для Ага-Хана, при его громадном богатстве и таких же доходах, никакой роли.

Нет ни малейшего сомнения в том, что англичанам необходимо ухаживать за Ага-Ханом, ибо по одному слову этого человека в Индии и сопредельных местностях может явиться несколько сот тысяч человек, недовольных английским режимом. Вопрос же о том, захочет ли Ага-Хан, в угоду англичанам, внушить тем из своих муридов, которые не состоят в их подданстве, ненависть к их правительствам и расположение к англичанам — для меня лично является совершенно открытым. Читральского восстания 1895 г. Ага-Хан не только не предотвратил, но даже не предупредил англичан о планах своих муридов, которые едва ли были ему неизвестны.

Сам Ага-Хан и все его муриды — поклонники Алия, а потому питают отвращение к суннитам. Несколько раз мне довелось слышать, что Ага-Хан в посланиях к афганским и памирским муридам советует тем и другим уповать на милость божию и надеяться первым — на помощь англичан, а вторым — на помощь русских в деле освобождения от суннитского ига. Я слышал также, что когда в конце 1903 года ишан Сеид-Юсуф-Али-Ша и его муриды попросили у Ага-Хана благословения на переселение в Афганистан,  [108] Султан-Мухаммед-Шах написал им, что бесполезно уходить из-под власти одних суннитов под власть других, и приказал ждать помощи от русских.

Я лично видел только одно подлинное послание Ага-Хана — адресованное сучанскому ишану Сеид-Мурсалю и его муридам, датированное месяцем шаабаном 1322 г. (март 1904 г.). К сожалению, ни сфотографировать этот любопытный документ, ни даже снять с него копию ишан, несмотря на усиленные мои просьбы, не разрешил. Послание это служит ответом на письмо вышеназванного ишана, при котором в конце 1903 г. был послан в Бомбей зякет. Написано оно на листе лощенной бумаги большого формата, крупным почерком, и помещается все на одной странице. В начале Ага-Хан посылает свое благословение ишану Сеид-Мурсалю и его муридам, затем, обращаясь к последним, убеждает их жить в мире и любви между собою, наконец уведомляет о получении присланного зякета. Внизу печать «Султан-Мухаммед-Шах».

С двух других посланий Ага-Хана, к бадахшанским муридам, я видел копию, с которой был сделан список для меня. Документ этот крайне интересен для уразумения сущности религии пэндж тэн, но политического в себе также ничего не заключает.

Таким образом, в настоящее, по крайней мере, время не представляется никаких причин подозревать, что население Памирских бекств побуждается к волнениям извне. Поводы к этим волнениям возникают из неудовлетворительности внутреннего строя названных бекств, как я буду иметь честь доложить ниже. Ничем нельзя, конечно, поручиться за то, что Ага-Хан не сочтет нужным давать когда-либо своим памирским муридам указания в политическом духе, вследствие чего, по моему мнению, нам необходимо постоянно тщательно следить за настроением ишанов по отношению к русским и всемерно стараться уяснять себе причины всякой перемены этого настроения в ту или иную сторону...

IV

Напутствуя меня при отъезде моем на Памиры, г-н политический агент указал мне на необходимость, вместе с неуклонным преследованием целей, указанных в письменной инструкции, попутно ознакомиться с экономическим положением и бытом населения При-памирских бекств и выяснить истинные причины волнений горцев, причинивших за последние годы немало тревог императорскому правительству и е. в. эмиру бухарскому.

Как я имел честь докладывать выше, мне, еще не достигши Западного Памира, пришлось встретить целую толпу таджиков с Гунта, Шах-Дары и из Вахана, которые, потеряв всякое терпение, бежали из бухарских пределов на наш Памирский пост, в надежде, что русское правительство разрешит им поселиться в Ферганской области. Вдали от бухарских чиновников и ноукеров, имея возможность беседовать со мною на персидском языке без посредства каких-либо переводчиков и видя доброжелательное к себе отношение с моей стороны, таджики, вначале раболепные и с каждым моим словом соглашающиеся, весьма скоро освоились со мною и откровенно высказали мне причины, побудившие их покинуть семьи, дома и поля свои и искать приюта в России. Обвинения, предъявленные беженцами к бухарским властям, были тяжки, и я откровенно [109] сказал моим собеседникам, что не могу им верить до тех пор, пока не ознакомлюсь с положением дел на месте. Таджики высказали уверенность в том, что действительность превзойдет худшие мои ожидания. И они оказались правы.

При вступлении в пределы населенной оседлыми горцами области, крайняя бедность населения сказывается, прежде всего, видом его полей. Между обломками гранитных скал, пересыпанными крупными и мелкими булыжниками, появляются клочки тщательно обработанной земли, засеянной ячменем. Почва тощая, песчаная, перемешанная с камнями. Много их лежит грядами на межах, но очистить свою ниву совершенно таджику, очевидно, не под силу. Есть обработанные участки поразительные по величине — в 4 — 5 кв. саженей. Сразу видно, как дорог и нужен здешнему земледельцу каждый, годный под посев, клочек земли... Вот и жилище таджиков. Низенькие, с плоскими крышами, построенные из тех же булыжников, связанных глиной, без окон, с крошечными дверями — они являют вид крайнего убожества снаружи и едва ли не большего внутри. Две таких хижины вместе, через 80-100 сажен еще группы жилищ, опять промежуток, снова кучка хижин — и так на версту, а иной раз и больше, тянется шугнанский кишлак.

Между группами домов разбросаны обработанные участки. За 70 верст от берега Пянджа сеют только ячмень — другие хлебные злаки здесь не вызревают. По мере спуска ниже по р. Гунту появляются постепенно посевы ржи, далее пшеницы, гороха и бобов, льна и, наконец, в Риваке (30 верст выше Хорога) — проса. По мере увеличения количества сортов хлебных растений, становятся разнообразнее и древесные породы. За ивняком, березой, шиповником и облепихой появляются фруктовые деревья — яблони, орешники, тут и абрикосы. Но земля остается та же — песчаная и смешанная с камнями, всюду встречаются микроскопические нивки, всюду одинаково жалки жилища таджиков. И картина полей и селений, мною набросанная, не изменяется существенно ни в одной из частей При-памирских бекств — одно и то же представляется взгляду и в Шугнане, и в Вахане, и в Роушане, и только с некоторой натяжкой можно сказать, что шугнанцы все-таки немного более зажиточны и владеют более плодородной землей, чем их соседи.

Речные долины Западного Памира занимают площадь около 300 квадратных верст, из которых не более 10% могут обрабатываться. На этом пространстве живет до 14 500 душ горцев, которые сами себя называют таджиками, хотя с таджиками наших среднеазиатских областей, потомками некогда здесь господствовавших персов, ничего общего не имеют ни по религии, ни по языку, ни по обычаям. О религии пэндж-тэн я имел честь докладывать выше. Что касается языков Западного Памира, то предмет этот мог бы дать обширный материал для специального научного исследования. Здесь я упомяну лишь, что в Припамирских бекствах, несмотря на малочисленность их населения, существует три языка, друг на дру-. га не похожих: шугнанский — в Роушане и Шугнане, ишкашимский и ваханский. Общим языком (и родным для населения Горана) служит бадахшанский диалект персидского языка, которым свободно владеет девять десятых населения бекства, не исключая женщин и подростков. Тот же язык служит для письменных сношений; на нем изложены священные книги таджиков, и все грамотные люди в Шугнане, Вахане и Роушане знакомы более или менее с [110] классической персидской литературой. Местные языки собственной письменности не имеют, но фольклор их интересен не менее, чем сами они. Легенды, сказки и песни таджиков, а также своеобразные их обычаи ждут еще своих собирателей и исследователей.

С физической стороны таджики носят явные признаки принадлежности своей к арийцам, и в них почти незаметно примеси чужой, тюркской крови, как напр., в современных персианах. Между таджиками очень много блондинов и шатенов с голубыми глазами. Роста они, по большей части, среднего, худощавы, ловки в движениях, отличаются эластичной, быстрой походкой. Вследствие плохого питания и дурного устройства жилищ, смертность среди детей на Западном Памире очень велика, и зрелого возраста достигают только самые крепкие от природы. В общей массе таджики отличаются красивыми, правильными чертами лица, с живыми выразительными глазами. Среди женщин часто встречаются настоящие красавицы.

В характере таджиков необходимо отличать черты, присущие этому народу по природе, от черт, создавшихся вследствие неблагоприятно сложившихся исторических условий. Таджик сам по себе добродушен, весел, честен, крайне любознателен и сообразителен; необходимость скрывать свою настоящую религию, вынужденное подчинение жестоким и алчным чужеземцам, вечная тревога за свою участь, при раздорах между мелкими наследственными владетелями бекств, сделали таджика хитрым, недоверчивым, осторожным, неискренним и льстивым. Эти несимпатичные черты бросаются в глаза ярко, ибо таджики их именно и обнаруживают при первой встрече с новым для них человеком. Но, при дальнейшем знакомстве с народом, неблагоприятное впечатление скоро изглаживается.

Таджики живут тесными, дружными семьями. Отличаясь не меньшей любовью к маленьким детям, чем все другие восточные народы, таджики их далеко опередили в отношении своем к женщинам, которые играют в семье и общине их совсем иную роль, чем у мусульман. Таджички ходят с открытыми лицами, не исполняют тяжелых работ и не позволяют мужьям себя бить. Если жена идет с мужем, то идет рядом с ним, или впереди его, а не бежит сзади, как собачонка, подобно сартянкам и персиянкам. При более далеких переездах жена сидит на лошади, которую ведет муж, а не наоборот. Почитание детьми родителей и младшими старших, безотносительно к полу тех и других, предписывается религией и выполняется строго.

Внешний быт таджика носит все характерные признаки крайней бедности. В домах всякая обстановка заменяется подобием глинобитных нар, вышиною в аршин от пола, идущих вдоль трех стен жилища. Нары эти устроены в два уступа с той стороны, где помещается отверстие для очага. Дым очага и дневной свет проходят через четырехугольное окно в потолке, прикрываемое на ночь ставней. Утварь самая жалкая — деревянные чашки своего изделия, такие же ложки, да металлический котелок читральской, по большей части, работы — вот и вся посуда среднего по зажиточности таджикского семейства. С наступлением темноты таджикское жилище освещается свечей, сделанной из стебля особого растения и обмазанного массой из давленного льняного семени. К неуютности таджикских хижин присоединяется крупное неудобство в виде множества насекомых, скрывающихся в трещинах стен и потолка.

Одевается огромное большинство таджиков-мужчин только в [111] недлинный зипун из домотканного сукна с шароварами из привозной маты (бумажный холст). Зимою зипунов надевается два или три, один на другой, а на ноги — шерстяные, дома связанные чулки и «пэхи» — гамаши с калошами из кожи горного козла «кийка». Рубашка — вещь, не часто встречающаяся в Припамирских бекствах. Женщины носят шаровары, сверху — длинную, ниже колен рубаху и четырехугольный кусок материи в виде платка на голове, — все это у большинства из этой же маты, а у тех, кто побогаче — из цветного ситца. Зимой к этому прибавляется суконный зипун, ничем не отличающийся от мужского.

В числе 986 таджикских хозяйств, которые даже бухарские беки признавали «бедными», есть такие, где на десяток мужчин и женщин имеется всего по два комплекта и мужского и женского платья... Совершенно голых детишек в таджикских кишлаках видно сколько угодно. При всей своей бедности таджики гораздо чистоплотнее прочих мусульман, хотя не признают предписанных последним религией омовений. Даже самые жалкие таджикские хозяйства варят для домашнего обихода мыло, конечно, плохое, но вполне удовлетворяющее своему назначению.

Пища таджиков — почти исключительно состоит из хлеба в виде лепешек или мучной похлебки. Яйца, молоко и молочные продукты доступны далеко не каждому семейству, а мясо — вообще редкое лакомство. В Шугнане и Роушане немаловажным подспорьем таджикам служат фрукты — абрикосы, дыни, арбузы, огурцы и тут (шелковица). Тутовые ягоды сушатся и размалываются в муку, из которой, с примесью муки пшеничной или гороховой, печется хлеб, очень невкусный, но, как говорят, питательный. В Вахане, где тут уже не растет и где скота, сравнительно больше, чем в Шугнане и Роушане, употребляется в пищу «крут» — сухой творожный сыр из молока коров и кутазов (яков).

Несмотря на наличность тута и крута, хлеба хватает от урожая до урожая далеко не каждый год. Для Вахана и Роушана нужно считать исключением те годы, когда таджикам не приходится в течение двух летних месяцев питаться травой, той самой травой, которую ест их скот, делая из нее отвратительную похлебку, похожую на коровий помет... Такие голодовки бывают и в других частях Припамирских бекств, но несколько реже.

Техника земледелия поставлена, разумеется, не высоко. Пашут примитивными плугами, запряженными парой волов. Есть хозяйства, не имеющие ни плугов, ни волов собственных. Такие берут и то и другое взаймы у более состоятельных соседей и разрабатывают свои клочки под посев не тогда, когда это нужно, а когда можно. Земля в Припамирских бекствах, как я упоминал выше, довольно тощая, требующая непременно удобрения, но, на беду, у таджиков скота немного, да и тот с апреля по октябрь, за неимением пастбищ в речных долинах, приходится угонять на летовки, в горы. Таким образом, не менее одной трети навоза пропадает без всякой пользы для земледельцев. Сеют таджики в чистом виде ячмень и пшеницу, лен (исключительно для семени), в смеси между собою — рожь, горох и бобы, и, как кормовые травы, в небольшом количестве, люцерну и овес. В годы, благоприятные по атмосферным условиям, как, напр., минувший 1904 г., хлеба по качеству бывают очень хороши.

Жнут хлеб серпами обыкновенного восточного образца и когда [112] он достаточно высохнет в копнах, переносят на токи. Никаких телег на Западном Памире не имеется, при навьючивании на лошадей из снопов высыпалось бы много зерна, а потому таджики осторожно переправляют снопы с нив на токи на собственных плечах. Эти «живые возы», медленно двигающиеся в начале сентября около каждого таджикского кишлака, достигают иногда невероятно больших размеров.

Молотят хлеб азиатским способом: пуская несколько волов топтать разложенные по кругу снопы. Волам при этом, обвязывают морду веревкой, чтобы они как-нибудь не съели горсти колосьев. Высшая урожайность хлебов в Припамирских бекствах не превосходит сам-9, но в обыкновенные благополучные годы бывает сам-6, сам-7.

Скотоводство на Западном Памире тоже не стоит на высокой степени развития. Лошадей в общем недостаточно и хороших из них совсем мало. Овцы и козы мелки, рогатый скот плох; волы слабосильны, а коровы мало молочны. В Вахане и на верховьях Шах-Дары имеются яки (кутазы), но в небольшом количестве. Еще того меньше у таджиков верблюдов. Хозяйств, не имеющих вовсе ни лошадей, ни коров, очень много. Без овец, однако, не обходится ни одно семейство, ибо шерсть их нужна таджичкам, как материал для тканья сукна, в которое одеваются горцы, и вязанья чулок.

Обрабатывающей промышленности и торговли, строго говоря, в Шугнане, Вахане и Роушане не существует. Кустарным способом таджики выделывают свое сукно, тесемки, деревянные чашки и ложки, в Вахане также некрашенные грубые паласы, пэхи (национальная обувь), но все это не на продажу, а для собственного употребления. Количество денежных знаков, обращающихся в стране, ничтожно. Небольшие деньги, получаемые таджиками от нашего отряда за доставленные ему продукты, частью остаются в отрядных лавочках, по недешевой цене снабжающих таджиков разною пестрою дрянью, частью же уходят в соседние страны, в Яркенд, Читрал и Бадахшан, в уплату за нужные таджикам мату, металлическую посуду, седла и соль. С Восточным, киргизским, Памиром таджики ведут торговлю меновую, снабжая киргиз хлебом и получая от них кошмы, кожи, недостающее количество овечьей шерсти и т. под.

Таковы в крупных чертах и жизненные условия горцев Западного Памира.

В заключение этой главы я позволяю себе привести некоторые цифровые данные, которые мне удалось добыть путем расспросов. Данные эти не могут, разумеется, претендовать на полную точность, но, во всяком случае, они не далеки от действительности.

1.  Шугнан (долины рек Гунта и Шах-Дары и по берегу Пянд-жа от впадения Гунта до кишл. Сахчарв). Дворов — 468, населения 5650 душ; пахотной земли 1350 десятин (среднее на душу — 0,239 дес.).

2. Горан и Ишкаишм: дворов 93, населения 1050 душ, пахотной земли — 340 дес. (на душу 0,323 дес).

3. Вахан: дворов 113, населения 1600 душ, пахотной земли 478 дес. (на душу 0,298 дес).

4. Роушан: дворов 629, населения 5890 душ, пахотной земли 903 дес. (на душу 0,153 дес). [113]

Всего 1303 хозяйства, 14 190 душ населения, 3071 десятина пахотной земли или в среднем 0,216 десятины на душу.

Скота во всех Припамирских бекствах имеется: рогатого около 8500 голов, овец до 33 тыс., лошадей около 800, верблюдов менее 100.

Из 1303 хозяйств в Припамирских бекствах по 8 десятин земли и более имеют всего 37 хозяйств. В Роушане нет ни одного таджика, имеющего такой земельный надел. От 4 до 8 десятин имеют 280 домохозяев, а все остальные, в числе 986, имеют земли менее 4 десятин каждый.

V.

В первые месяцы по фактическом занятии нами Западного Памира (в 1895 году) население его было убеждено, что и впредь оно останется под русской властью, только что его избавившею от сурового двенадцатилетнего гнета суннитов-афганцев. Наши офицеры поддерживали в населении мысль о том, что оно принадлежит к русскому подданству, и известие о присоединении, согласно договору 1895 г., Шугнана, Роушана и Вахана к владениям эмира бухарского привело в ужас таджиков, хорошо знавших порядки, царящие в соседнем бухарском Дарвазе, а вместе с тем вселило в них горькое чувство против русских, обманувших их несбывшимися обещаниями.

Опасения таджиков относительно того, что бухарское господство окажется для них не менее тяжелым, чем афганское, к сожалению оправдались в полной мере. Первое время назначенные бухарским правительством беки и несколько мелких чиновников держали себя довольно осторожно, но затем мало-помалу увеличивали гнет и давали все более и более простора проявлениям своего произвола, влияние же на течение местных дел начальников Памирского отряда, вследствие многообразных причин, год от году уменьшалось.

Первый предлог, изобретенный бухарскими беками Шугнана, Вахана и Роушана для того, чтобы начать давить население, была религия последнего. Сунниты-бухарцы считают таджиков еретиками, кафирами, не принадлежащими ни к одной из религий, имеющих боговдохновленные книги (христиане, евреи и сами мусульмане), равными язычникам, а потому лишенными, согласно Корану, всяких человеческих прав. Было много случаев, когда обиженные неправым решением бека ссылались на шариат, и тогда бек объявлял, что для протестующего, как кафира, шариат не существует: «Сделайся истинным правоверным, сунни, и тогда мы применим к тебе шариат».

Как я упомянул выше, религия пэндж-тэн не признает мусульманского поста в месяце рамазане и общественной молитвы. Бухарцы начали требовать от таджиков соблюдения поста и явки, по зову муэззина, на молитву в приспособленное под мечеть помещение в месте пребывания бека. Не желающих подчиняться этим требованиям штрафуют, а не имеющих возможности уплатить требуемый штраф — беспощадно бьют. Бек Ишанкул в 1901 году выписал было из Бухары мулл для того, чтобы во всех более значительных кишлаках завести мусульманские школы и заставлять население пятикратно в день молиться и соблюдать рамазан. По счастью, тогдашний начальник отряда имел смелость решительно воспретить [114] беку произвести этот эксперимент, который несомненно многих таджиков побудил бы выселиться в Афганистан.

В кишлаке Вамар в Роушане, близ которого живет бек, никто не решается теперь не соблюдать поста или, находясь близ жилища бека, во время призыва на молитву, не пойти в мечеть. В Хороге, где живет амлякдар, очень немногие рискуют не соблюдать поста. В мечеть, во время приезда в Хорог бека, местные жители не ходили, веря обещаниям наших офицеров, что за это им ничего не будет. Но в предпоследний приезд свой в Хорог, в июне 1904 г., бек Мирза Юлдаш-бек без препятствий с чьей-либо стороны оштрафовал нескольких хорогцев под предлогом, что они не ходят в мечеть, чем вызвал сильную тревогу в населении и слухи о том, что русские позволили бухарцам насильно обращать таджиков в суннитов.

Усмотрев влияние, которое имеют на таджиков их ишаны, бухарские беки, в первые годы по присоединении Припамирских бекств к Бухаре, считали нужным привлечь религиозных наставников народа на свою сторону, для чего оказывали им внешние знаки уважения, включили всех их в списки лиц, числящихся на службе эмира и ежегодно получающих от него почетные подарки (ноукеров), а двум — роушанскому ишану Сеиду-Шахзаде-Хасану и поршниф-скому Сеиду-Юсуф-Али-Ша — выхлопотали бухарский духовный чин «урака». Видя, однако, что этими средствами не удалось побудить ишанов дружелюбно относиться к суннизму, беки оставили мало-помалу свои старания в указанном направлении, а в 1903 г. бек Мирза-Юлдаш-бек уже открыто стал во враждебные отношения с ишаном Сеид-Юсуф-Али-Ша и возбудил вопрос о высылке этого влиятельного человека из пределов своего бекства, нисколько не считаясь с тем, что у Сеид-Юсуф-Али-Ша имеется в Шугнане до 2 тыс. душ муридов, для которых их пир — самое драгоценное, что только есть на свете.

Под конец моего пребывания в Шугнане мне пришлось слышать предположения о том, что Мирза Юлдаш-бек поссорился с ишаном умышленно с целью напугать последнего и заставить его искать примирения за более или менее крупную «благодарность». Бек не принял во внимание того, что ишан не мог сознательно подрывать свой авторитет в глазах муридов, идя на унизительную сделку с суннитом.

Возбуждая против себя ненависть населения своим отношением к его религии, бухарские чиновники внушают в то же время таджикам отвращение к себе своею склонностью к разврату и противоестественным порокам. Бухарцы нисколько не желали считаться с нравами горцев и очень скоро по своем водворении в Шугнане, Роушане и Вахане начали силою отнимать у таджиков приглянувшихся им девушек, женщин и мальчиков.

Впоследствии, когда среди самих таджиков создался класс бухарских ноукеров, случаи насильственного и безнаказанного захвата замужних женщин участились до невероятной степени. Жаловаться нашим офицерам бесполезно, ибо они не имеют права вмешиваться в подобные дела, относящиеся всецело к судебной компетенции бухарцев, а обращаться к беку — еще того бесполезнее, раз всем и каждому известно, что беки сами первые отнимают женщин и занимаются педерастией. Мирза Юлдаш-бек вскоре по приезде своем в Калаи-Вамар отнял у трех жителей сел. Барзуд в Роушане их жен, насильно держал их у себя почти 2 года, а затем, в сентябре [115] 1904 г., за несколько дней до приезда в Кала-и-Вамар его семьи, прогнал от себя несчастных опозоренных таджичек в одних рубахах. В то же время бек не расставался с бачей — также насильно отобранным у родителей мальчиком с Бартанга. Этого бачу Мирза-Юлдаш-бек привез с собой в Хорог, когда приехал ко мне с своим неудачным визитом.

Бача первые дни ходил гулять по кишлаку в ярком костюме, но хорогцы смотрели на него с таким нескрываемым омерзением, что несчастный вскоре прекратил эти прогулки.

Чиновники Мирза-Юлдаш-бека не упускают следовать примеру своего начальника, и, как известно, каплей, переполнившей чашу терпения ваханцев в 1903 году, было то обстоятельство, что приехавшие в Вахан за получением зякета бухарские чиновники потребовали, чтобы к ним был прислан для известной цели сын зунгского аксакала.

По трудно объяснимым соображениям бухарские власти всегда и во всем старались действовать вразрез с обычаями и склонностями населения. У таджиков испокон веков существовало выборное начало и общинное самоуправление, и даже афганцы предоставляли населению Шугнана, Роушана и Вахана право выбирать своих волостных (минбаши), их помощников (аксакалов), сельских старост (арбобов) и народных судей (казиев). Бухарцы заменили этот веками установленный порядок ни чем иным, как продажей этих должностей: назначаемый, по распоряжению бека, на должность по сельской администрации, платил последнему весьма крупную по состоянию таджиков сумму — от 400 до 500 рупий (160 — 200 руб.). Под первым представившимся предлогом назначенного увольняют от должности и назначают на его место другого, с которого опять берется налог в пользу бека. Частая смена волостных, аксакалов, арбобов и казиев является очень выгодной для бека, но крайне неудобной для населения, так как в состав сельской администрации, при описанной системе, попадают не способные и пользующиеся доверием населения люди, а только могущие уплатить беку требуемую им сумму. Не желающих принять добровольно назначение на должность и внести за это деньги, бухарцы принуждают к тому силою.

Весьма тягостным для населения Западного Памира является изобретенный бухарскими беками, для увеличения своих доходов, институт «ноукеров». Этим именем называются, собственно говоря, люди, числящиеся на службе у бухарского правительства. Таковыми несомненно надо считать ишанов и чинов сельской администрации. Первым бухарцы предоставили звание ноукеров ради оказания им почета, а вторые несут действительную службу.

По обычаю, ноукерам в Бухаре предоставляются некоторые привилегии: они освобождены от уплаты податей, от исполнения натуральных повинностей, и раз в год получают от имени эмира халат и чалму (серупа). На общих основаниях ноукеров в Припамирских бекствах должно было бы быть самое большое человек шестьдесят, но их имеется 184 домохозяина, которые сами получают «серупа» и члены семейств, которые также освобождены беками от налогов, повинностей и от обязанности поставлять припасы нашему отряду и бухарским чиновникам.

Таким образом, ноукерскими правами пользуется в тех бекствах не менее 900 человек, т. е. до 20% взрослого мужского населения, [116] и эта многочисленность ноукеров объясняется весьма просто: любой располагающий деньгами таджик может быть зачисленным в ноукеры, уплатив беку по соглашению более или менее значительную сумму. Ноукеры, не занимающие должностей, внушают прочему населению ненависть и страх: пользуясь купленным благоволением бухарцев, они безнаказанно позволяют себе всякие своеволия и насилия по отношению к односельчанам и являются причиной неудовольствия и зависти бедной части населения, на которую падает вся тягость повинностей. За особую плату ноукерам продаются беками даже низшие бухарские чины (дживачи и караулбеги) без уведомления о том эмира и исходатайствования у него фирмана на чин.

Из упомянутых мною выше 184 ноукеров, носят это звание законно 63, из остальных, купивших себе ноукерство, имеют бухарские чины 36 человек. Так как в Припамирских бекствах считается всего-навсего 37 хозяйств богатых и 280 средних и так как купить привилегии ноукерского звания стоит не дешево, то оказывается, что вся тягость повинностей и налогов падает на 133 наименее обеспеченных средних хозяйства и на все бедные.

Несправедливость такого порядка отлично сознается населением и всецело им приписывается своекорыстию бухарских беков.

Из судебных дел бухарцы тоже сделали доходную для себя статью. Несмотря на наличность поставленных бухарцами казиев, народ, следуя старому обычаю, по всем делам своим судебного характера обращается к третейскому суду ишана, решения которого тяжущимися исполняются беспрекословно. Однако, есть и такие дела, в которых без казня обойтись невозможно — именно, когда нужно получить документ — купчую, акт о разводе и т. п. В каждое такое дело бухарские чиновники непременно вмешиваются и взыскивают затем с заинтересованных лиц возможно большую взятку под названием «хизметане» — за оказание содействия. Беки стараются всеми силами разведывать о происходящих между таджиками тяжбах и требовать тяжущихся к себе. Решение дела в ту или другую сторону продается беком самым беззастенчивым образом, а со стороны, признанной неправой, все-таки берется «хизметане». Уголовные преступления среди таджиков почти неизвестны; но если такой редкий случай представится, то алчность бухарских властей не имеет границ. Как пример, приведу следующий факт, имевший . место весною 1904 г. Солдаты Хорогского поста украли казенные вещи — 3 кошмы, 4 молотка, 4 лома, 1 лопату и 10 ф. соли — и распродали их таджикам, едва ли подозревавшим, что покупают краденное. Хорогский амлякдар Бурхан-бек, при помощи ноукеров узнал, кто купил у солдат названные предметы, отобрал их и взял штраф в 137 руб., хотя перечисленные вещи все вместе стоили самое большее 23 рубля.

Ничем не регламентированное право бухарских чиновников налагать на таджиков штрафы в свою пользу давно обращало на себя внимание русских офицеров, и начальник Памирского отряда генерального штаба кап. Аносов счел необходимым в составленный при его участии проект податного обложения жителей Шугнана, Вахана и Роушана включить особый пункт, гласящий, что «права шугнан-ского бека в наложении на преступников денежных штрафов и размеры последних по каждому роду возможных преступлений должны быть точно определены и регламентированы е. в. эмиром». [117]

В сопроводительном к проекту рапорте своем от 4 июля 1900 г. за № 1011 кап. Аносов по поводу цитированного пункта говорит: «Одним из существенных вопросов, оказывающих немаловажное влияние на материальное благополучие здешних жителей, является вопрос о правах шугнанского бека в наложении штрафов на бу-харско-подданных жителей управляемых им бекств. Штрафные деньги, поступая обыкновенно в собственность бека, служат одним из главнейших средств к увеличению личного его благосостояния, почему бухарские беки пользуются этим правом в самой широкой мере, налагая за ничтожные даже проступки штрафы, приводящие иногда провинившегося к полному разорению».

На это представление кап. Аносова не было обращено внимание, и бухарские чиновники и до сего дня продолжают беспощадно разорять таджиков штрафами.

Содержание бека, его челяди и бухарских чиновников также ложится тяжелым бременем на население и дает повод к проявлению произвола. Бек и чиновники берут все им необходимое у населения по невероятно дешевой цене и притом в долг: баран таксируется бухарцами в 40 коп. (справочная цена отряда 1 рубл.), фунт топленого масла 5 коп. (в отряде 20 коп.) и т. д. Взятое записывается как бог на душу положит, а затем деньги не уплачиваются по году и более.

В момент отъезда моего из Шугнана бек Мирза-бек был должен в одном Роушане 12 тыс. тенег, от уплаты которых уклонялся под предлогом, что ему не высылают его содержания из Бухары. Амлякдар Бурхан-бек, будучи отозван из Хорога, объявил жителям этого кишлака (44 двора), что должные им 2500 тенег пришлет из Калаи-Вамара, но обещания своего не исполнил. Ноукеры зачастую силой отнимают у таджиков съестные припасы и фураж, прикрываясь именем бека: Жаловаться на такие грабежи некому — бек не примет жалобы на ноукера, а последний, узнав об этом, еще изобьет жалобщика, конечно, совершенно безнаказанно.

Не упуская ни одного случая для того, чтобы тем или иным способом вымогать у таджиков деньги, бухарцы вдобавок беспощадно бьют их, нисколько не руководясь и в этом случае, по отношению к «кафирам», постановлениями шариата, который, напр., даже мусульманскому государю позволяет дать своему подданному не более 75 ударов. Бухарские же чиновники в Шугнане и Роушане бьют таджиков до полусмерти, присоединяя к этому еще всякие глумления и утонченные пытки, вроде подвешивания за связанные за спину руки на деревья. Тюремное заключение и заковывание в колодки также широко применяются бухарцами, особенно, когда есть надежда на то, что сам арестованный или его родственники дадут выкуп.

Противодействовать перечисленным актам произвола и насилия бухарских властей наши офицеры на Памирах не имеют права, ибо все это относится к «делам по управлению» бекствами. В некоторых же случаях, не грозящих интересам бухарских чиновников, а потому не могущих повлечь за собой столкновений с ними, предписание о невмешательстве в дела управления бекствами фактически не исполняется. Как начальник отряда, так и постовые офицеры, когда им это нужно, совершенно самостоятельно отдают приказания волостным, аксакалам и прочим сельским чинам, а начальник [118] делает даже распоряжения судебно-администратнвно-полицейского характера.

За неисполнение или неудовлетворительное исполнение приказаний наши офицеры сажают провинившихся под арест, а иногда и поколачивают их, совершенно не спрашиваясь бухарских властей. Нужно ехать куда-нибудь начальнику отряда или офицеру — он приказывает попутным волостным сопровождать его, приготовлять вьючных лошадей, помещения для ночлега, съестные при них припасы и фураж; велит населению такой-то волости доставить для отряда столько-то пудов муки или вьюков дров и проч. — все это без всякого участия бухарских властей.

Из сферы административно-полицейской распорядительности наших офицеров я был свидетелем такого случая: раз на постовым огород забрели три таджикских быка; начальник отряда велел их загнать и одного немедленно зарезать на пищу гарнизону. Когда хозяйка погибшего животного прибежала на пост и со слезами стала умолять возвратить его, ей было объявлено, что она получит стоимость быка по справочной цене (т. е. по такой, за которую рабочего быка приобрести невозможно). Таджичка не получила ответа на вопрос о том, как же ее муж будет обрабатывать весной свою ниву?

Вышеизложенным достаточно объясняются причины постоянных волнений среди населения Шугнана, Вахана и Роушана и протестов его против бухарского управления. При существующем положении вещей таджики испытывают гнет двух властей, каждая из которых только налагает на них обязанности, но не признает никаких прав их, даже и та власть, к которой они чувствуют инстинктивное влечение — власть русская... Припамирские бекства в тот момент, когда я увидал их, были страною дикого произвола правящих, ужасающей бедности и полного бесправия управляемых. Нужно все колоссальное добродушие таджика, органическое отвращение его ко всяким насильственным действиям и горячую его привязанность к убогой своей родине, чтобы в течение 9 лет переносить столь варварский режим.

В настоящий момент на участке афганской границы, важность которого в смысле наблюдательного за противными нашим интересам действиями англичан пункта, признана императорским министерством иностранных дел, мы имеем слабый, но стоивший нашей казне за время своего существования более миллиона рублей отряд, да близкое к отчаянию туземное население, нищее и бесправное. Нищета и бесправие эти, продолжаясь, в недалеком будущем могут окончательно деморализовать таджиков. Полезна будет нашим недругам и поголовная эмиграция населения Вахана, Шугнана и Роушана, ибо она дает в руки оружие для подрыва нашего престижа в Средней Азии и лишит нас возможности содержать отряд на Па-мирах, а еще того полезнее — будет помощь населения тому, кто явится, чтобы одержать дешевую победу над горстью русских людей, заброшенных в горные трущобы Западного Памира, — победу, эффектом которой вековые соперники наши, без сомнения, сумеют воспользоваться.

Текст воспроизведен по изданию: Россия и Бухарский эмират на западном Памире (конец XIX - начало XX в.). М. Наука. 1975