№ 3

7 августа 1904 г.

Донесение секретаря Российского политического агентства в Бухаре А. Черкасова

Убежавшие на Памирский пост таджики, склонившиеся на мои убеждения вернуться по домам, по пути от поста просили моего разрешения не дожидаться в уроч. Джиланды окончания переговоров моих по их делу с беком, а теперь же ближайшими с моего пути тропами проехать в Вахан и на Шах-Дара. Жители же долины Гунта, в числе до 30 человек, пожелали ехать со мною в Хорог н там ждать приезда бека и результатов моих переговоров с ним. [91]

Я сказал таджикам, что они вольны поступить, как находят лучше, но что, по-моему, на основании собственных их отзывов о жестокости и вероломстве Мирза Юлдаш-бия Дадха, им безопаснее было бы дождаться в Джиланды извещения моего и бека о том, что они могут явиться в Хорог, попросить прощения, получить оное и затем разойтись по домам. Однако таджики объявили, что в моем присутствии они вполне уверены в своей безопасности, и поехали со мною.

Ваханцы и шахдаринцы покинули меня за озером Сассык-кулем, а гунтцы продолжали путь с моим караваном. 31 августа в уроч. Дузех-Дара меня встретили командированный из Бухары Мирза Абдулла Караулбеги, присланный меня приветствовать от дарвазского бека Мирза-Абдуррахман-Караулбеги, вновь назначенный (после бегства Ша-Назар-бека) гунтский волостной Саиб-Назар и несколько ноукеров Юлдаш-бия Дадха. Мирза Абдулла Караулбеги, которому я представил беженцев и сообщил о моих предположениях, выразил, что придуманный мною план хорош во всех отношениях и что предположенным мною решением вопроса будут довольны и е. в. эмир и бек, которого бегство такого количества почетных и зажиточных людей крайне встревожило, и объявил, что конечно до свидания моего с беком и решения дела беженцев никто не посмеет причинить им ни малейшего вреда. О том, что прибывшие со мною таджики находятся под покровительством Политического агентства, было объявлено Саиб-Назару минбаши и ноукерам. Несмотря на это, как я узнал, к сожалению, слишком поздно, в уроч. Вамкала, где имеются летовки, ноукеры отобрали для себя 2 баранов из стада, принадлежащего приехавшему со мною бывшему волостному Ша-Назар-беку.

Весть о моем приезде, конечно, моментально разнеслась по всему Гунту, и, начиная от Вамкала, ко мне при всех остановках начали обращаться целыми десятками жалобщики. Заявления были самые разнообразные, но все подходили под главные категории, указанные мне старшинами таджиков на Памирском посту 21 июля: ни с чем не сообразные штрафы, отбирание земли с уничтожением крепостных документов, телесные наказания по ничтожным поводам или в виде пыток, похищение девушек, неправильное определение имущественного ценза при сборе податей, поношение религии — на все это плакались мне жалкие на вид, забитые, одетые в лохмотья таджики долины р. Гунта. Всех их я успокаивал насколько мог, говорил, что везу добрые советы беку и надеюсь, что согласно желанию русского правительства и е. в. эмира вскоре удастся водворить в их стране законность и спокойствие. В кишлаке Ривак на мою речь, выслушанную с глубоким вниманием, один молодой таджик вышел вперед и объявил, что все эти успокоительные обещания они уже не раз слышали, но положение их не только ухудшилось, но с каждым днем ухудшается, до эмира не доходят их вопли, и им остается только, оставив надежду на помощь русских, бросить все и бежать на ту сторону Пянджа, где порядки все-таки лучше. Понимая горькие чувства, заставившие молодого таджика произнести его полную отчаяния речь, я тем не менее по долгу принужден был сделать ему за нее строгий выговор.

Обращения таджиков ко мне были крайне неприятны Саиб-Назару минбаши и ноукерам бека. Между тем как Мирза-Абдулла Караубеги своим мягким обращением и приветливостью с таджиками [92] до того привлек к себе их симпатии, что жители начали обращаться со своими заявлениями сначала к нему, а затем уже, с его разрешения, ко мне, Саиб-Назар и ноукеры начали всячески запугивать народ и распускать про меня злостные сплетни. По их словам, всякого, кто будет обращаться ко мне с заявлениями, бек по моем отъезде беспощадно изобьет и казнит, а имущество его отдаст ноуке-рам. Когда это не подействовало, Саиб-Назар объявил, что, как ему хорошо известно, я веду с собою гунтских таджиков для того, чтобы выдать их головы беку в Хорог, где все они немедленно будут казнены. Кроме того, на обратном пути я буду требовать с каждого кишлака 100 руб. в подарок.

Однако до самого Хорога все интриги Саиб-Назара и его приспешников не могли удержать таджиков от обращения ко мне с горькими жалобами на свое бесправное и плачевное материальное положение.

2 августа в кишлаке Сучан, в 15 верстах от Хорога, меня встретил хорогский дживачи Бурхан-бек, доложивший мне, что он дал знать о моем приезде беку, который и намерен прибыть в Хорог через 2 дня. Дживачи также приветствовал предположенное мною разрешение вопроса о беженцах, принял к руководству мое заявле-ние о том, что они находятся под покровительством Политического агентства и обещал немедленно по приезде нашем в Хорог донести беку о.встрече и беседе со мною.

Обращение дживачи с таджиками, после того, как я отпустил его, окончательно убедило этих несчастных в том, что слова, сказанные во имя Российского императорского Политического агентства в Бухаре, для бухарцев закон и что они, беженцы, не рискуют более понести жестокое наказание от бека, сверх того, которое понесли добровольно во время двухмесячного своего пребывания на Памирском посту.

Таким образом я вполне благополучно в 6 час. вечера 2 августа прибыл на пост Хорог, на котором и остановился в палатке, находя во многих отношениях неудобным предложение Бурхан-бека дживачи занять комнаты, приготовленные для меня в бековском доме, в полуверсте от поста.

Прибывшие со мною таджики в тот же вечер просили у меня позволения поселиться у родных и знакомых в окрестных кишлаках, с тем, чтобы утром 5-го августа, в день, когда я предполагал принять торжественный визит бека, собраться у поста для испрошения у бека и выслушания решения, принятого им на совещании со мною.

К сожалению мстительность бека и создавшееся в нем за 2 года презрение к русским властям вконец испортили все предположения и побудили меня, по необходимости, принять исключительные меры.

Как мне известно было, из числа приехавших со мною таджиков 7 человек, а именно Ша-Назар-бек, аксакал Ша-Бульбуль, аксакал Мурад-Хусейн, Курбан-Ша, Себаи, Даурук и Ходжа-Азиз поехали 3 августа в кишлак Поршниф (в 12 вере, от Хорога, на Пяндже), лежащий по дороге от Калаи-Вамара в Хорог. В среду 4-го августа около 2 час. дня в офицерскую столовую, где я беседовал со шт.-кап. Трубчаниновым, вбежал страшно перепуганный, в разорванном платье, таджик Даурук и с (трудом объяснил, что на них, выехавших из Поршнифа в Хорог семерых таджиков из [93] числа приехавших со мною напали по дороге ноукеры и пятерых из них потащили к беку, вероятно, для того чтобы предать смерти.

Тотчас поняв, что распоряжение о захвате Ша-Назар-бека и Ша-Бульбуля, людей зажиточных и влиятельных, было сделано беком и, опасаясь, что Юлдаш-бий Дадха приведет в исполнение свою угрозу казнить этих людей, хотя ему известно было, что они приняты под покровительство Политического агентства, я попросил у шт.-кап. Трубчанинова 6 казаков при уряднике и послал их в Поршниф с приказанием взять таджиков из рук ноукеров и доставить на пост в том виде, как они их найдут.

Менее, чем через 2 часа по отъезде казаков явился ко мне Бурхан-бек цживачи и дерзким тоном потребовал объяснений, по какой причине казаки по моему приказанию арестовали бека и под конвоем ведут на пост. Я не менее дерзко ответил, что для бека достаточно мое приказание явиться, поэтому силой приводить его нет надобности. Казакам же приказано хотя бы силой взять из рук ноукеров захваченных, вопреки моим предупреждениям, таджиков и они, казаки, только это и сделают.

Около 5 час. дня на двор поста вступила странная и ужасная процессия: впереди шел бек, окруженный толпою ноукеров, за ним, охраняемые казаками, пять таджиков в одних изорванных и окровавленных рубахах, с залитыми кровью лицами, скрученными за локти на спине руками, привязанные на одну длинную и толстую веревку. Не было возможности узнать в этих избитых и полунагих людях чисто и исправно одетых Ша-Назар-бека, Ша-Бульбуля, Ша-Себаи, Мурад-Хусейна и Ша-Курбана. С негодованием на лице бек Мирза Юлдаш-бий Дадха шел мне навстречу. Когда он приблизился ко мне и протянул руку, я отступил на шаг от этого палача и спрятал руку за спину. Тотчас же я приказал развязать таджиков. «Дадха, вы приказывали бить этих людей». «Да». «Вы знали, что они приняты под покровительство Российского императорского политического агентства?». «Да». «Довольно».

Таковы были первые фразы привета, которыми мы обменялись с правителем Шугнана, Вахана и Рушана Мирза Юлдаш-бием Дадха... Поняв, какую неосторожность он сделал своим приказанием, бек тотчас принял крайне дерзкий тон и начал говорить о том. что я опозорил его в глазах афганцев, видевших с того берега, как казаки разогнали ноукеров и отобрали у них таджиков. Я должен признаться, что выведенный из себя нахальством этого негодяя, я не менее дерзким тоном приказал ему молчать, убираться в беков-ский дом и там ждать приказаний, которые он получит от своего государя, конечно и не подозревающего, что его бек своею жестокостью и несправедливостью постоянно и упорно идет вопреки приказаниям его высочества об охранении в стране спокойствия и мирных отношений. Я повернулся и пошел в свою палатку, приказав выпроводить со двора бёковскую челядь. К сожалению, приказание мое было исполнено со слишком большой охотой и усердием солдатами и казаками поста и сбежавшимися, толпою к воротам таджиками, в происшедшей давке несколько ноукеров были помяты и неизвестно кем слегка побиты.

Приняв все меры к самоуспокоению, я через час приступил к составлению телеграммы на имя вашего превосходительства. Долгое время спустя, когда я вышел на минуту из палатки, бек все еще [94] сидел на лавочке у входа в офицерский флигель. Поодаль стояли приехавшие к ним из Кала-и-Вамара челядинцы.

Как оказалось из произведенных мною 5 и б августа тщательных опросов жителей Поршнифа и Пашора, отрядных джигитов и самих потерпевших, насилие над принятыми под мое покровительство таджиками совершено было при следующих обстоятельствах.

Дом некоего Шахзаде-Мухаммеда, в котором остановились в Поршнифе 3 августа Ша-Назар-бек, Ша-Бульбуль и их товарищи, в ночь на 4 августа был окружен ноукерами под предводительством Сеид-Махзума (которого бек имел намерение назначить поршнифским минбаши) и Бекина, которые никого из дому не выпускали. Это взволновало жителей, которые начали собираться толпою и требовать у ноукеров Сеид-Махзума и Бекина объяснения их образа действий. Тогда Сеид-Махзум вошел в дом и с ругательствами объявил Ша-Назар-беку и его товарищам, что они могут убираться из Поршнифа, куда хотят. Перепуганные таджики сели на лошадей и поспешно направились в Хорог, но не успели доехать до кишлака Пашор (в 5 верстах от Поршнифа), как увидали за собою скакавших в погоню Сеид-Махзума с его ноукерами, которые их окружили и потребовали, чтобы они ехали с ними к беку. Таджики возразили, что без секретаря Политического агентства они явиться к беку не могут. Тогда ноукеры бросились на них. Один из таджиков, Ходжа-Азиз, вырвался и бросился, как был, в Пяндж, Ша-Назар-бека, Ша-Бульбуля, Мурад-Хусейна, Курбан-Ша и Ша-Себаи схватили и потащили в Поршниф, и лишь один Даурук, у которого была хорошая лошадь, успел прорваться и поскакать во весь опор в Хорог, чтобы донести мне о случившемся.

Захваченных таджиков ноукеры погнали в Поршниф, куда с противоположной стороны въезжал в это время Мирза-Юлдаш-бий со своею свитою. Таджиков привели к беку, который спокойно спросил их, зачем они здесь? Те ответили, что они по приказанию его ноукеров уехали из Поршнифа, но их задержали. Тогда бек приказал ноукерам: «Бейте их».

Ноукеры бросились толпой на несчастных, раздели их, оставив одни рубашки, и начали жестокое истязание нагайками. В это время для бека подали плов. Мирза Юлдаш-бий приказал ноукерам перестать бить и подвесить Ша-Назар-бека и его товарищей за связанные на спине руки на деревья, на которых несчастные и корчились, пока бек медленно и спокойно ел плов, а ноукеры расхватали лошадей, одежду, деньги и мелкие вещи таджиков. Когда бек съел плов, подвешенных сняли, привязали на одну общую веревку и погнали за поездом бека, побуждая нагайками не отставать от быстро идущих лошадей. В таком виде встретили процессию наши казаки верстах в 3-х от Поршнифа и оттеснили ноукеров от истязаемых таджиков. В это именно время бек послал своего дживачи с ложным донесением о том, что казаки остановили его.

Свидетельство о медицинском осмотре избитых беком таджиков при сем имею честь представить на благоусмотрение вашего превосходительства.

Описанное происшествие возбудило страшное волнение в народе. Юлдаш-бия Дадха до того здесь ненавидят, что он, хотя и окруженный, останавливаться- на ночлег между Хорогом и Кала-и-Вамаром боится, опасаясь, что_его утопят в Пяндже. Жестокое насилие над Ша-Назар-беком-х товарищами, которые, как всем было [95] известно, находятся под покровительством русского чиновника, озлобило даже совершенно обезличенных таджиков, которые толпами бежали из кишлаков и стекались к посту в ужасном возбуждении. Убить бека и сейчас же бежать на тот берег — вот была мысль этой толпы, и если бы я мягко обошелся с беком и не придал значения его поступку, то, усмотрев в этом одобрение мое его образу действий, толпа несомненно попыталсь бы привести свое намерение в исполнение. Переданное со двора известие, что я не подал беку руки и строго говорю с ним, посодействовало успокоению таджиков. Нескольких из них, известных мне уже, я просил содействовать успокоению народа и говорил, что они должны уповать на милость эмира, который после того как Политический агент сообщит его высочеству о происшедшем, конечно примет меры к устранению на будущее время подобных беззаконий.

На другой день с раннего утра ко мне стали являться таджики, спрашивая, что же теперь будет? Я всем им сообщил и просил передавать другим, что я доложил о происшедшем вашему превосходительству и что теперь мы с беком ждем решения из Бухары. Таджики прямо заявляли, что если бек оставлен будет в своей должности, то такое снисхождение заставит их потерять последнюю тень уважения к русской власти и что тогда таджикам только и останется, что утопить его и бежать. <¦

Ввиду полученного мною вечером 4 августа сведения о том, что многие из ноукеров и даже сам бек, опасаясь мести народа за истязание Ша-Назар-бека и Ша-Бульбуля, собираются ночью бежать в Афганистан, я просил начальника Хорогского поста шт.-кап. Труб-чанинова, поставить на 2 дня пикеты на дорогах от Хорога к Пянд-жу, чтобы не пропускать ни к Хорогу таджиков Поршнифской гадости, ни от Хорога ноукеров бека. Мера эта очень способствовала успокоению умов. В настоящее время как бек, так и таджики спокойно ждут решения из Бухары.

Смена Юлдаш-бия Дадха, начавшего уже совершенно явно презирать какую бы то ни было русскую власть и потерявшего всякое чувство меры в своем деспотизме, несомненно гарантирует спокойствие в памирских бекствах, на срок, необходимый для разрешения вопроса об управлении бекствами в согласии с желаниями его высочества эмира.

ЦГА УзССР, ф. И-3, on. 2, д. 2660, лл. 47-55.

Текст воспроизведен по изданию: Россия и Бухарский эмират на западном Памире (конец XIX - начало XX в.). М. Наука. 1975