ПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС И ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ УПАДОК В МАЛОЙ ОРДЕ В КОНЦЕ XVIII — НАЧ. XIX в.

I

Материалы настоящего выпуска хронологически охватывают период истории Казахстана, по преимуществу Малой Орды, с 80-х годов XVIII столетия по 20-е годы XIX, — период хозяйственного упадка и обострения политической борьбы в Малой Орде. Материалы, освещающие причины этих событий, войдут в III том настоящего сборника, но поскольку первым из печати выходит IV том, необходимо хотя бы кратко остановиться на основных явлениях, подготовивших упадок Малой Орды в конце XVIII в., и прежде всего — на колониальной политике царизма в Казахстане в XVIII в.

Принятие русского подданства ханом Абулхаиром в 30-х годах XVIII в. облегчало наступление феодально-крепостной России на казахские степи, (Рассмотрение тех явлений, которые побудили хана Абулхаира принять русское подданство, не входит в задачи настоящей статьи. Отметим лишь, что перед Абулхаиром стояла альтернатива: или подчиниться Джунгариц, как это сделали феодалы Средней Орды, или искать протектората царского правительства. Подробнее об этом см. I том настоящего сборника, разд. I) но развернуть это наступление царскому правительству удалось позже, после подавления восстаний в Башкирии (1735-1736 и 1737-1740 гг.).

Наступлением руководил первый оренбургский губ-р И. И. Неплюев. В военном отношении деятельность Неплюева сводилась к концентрации на Яике регулярных войск, затем к составлению так называемого «запасного плана», содержащего проект мобилизации местного как русского, так и нерусского населения для военных «поисков», т. е. нападений на казахов, (Содержание «запасного плана» см. примечание 59) и» наконец, к созданию укрепленных линий, т. е. к построению крепостей и связывающих эти крепости редутов. Такая линия строилась по Яику, укреплена была линия по Иртышу и создана так называемая Уйская линия. Линии укреплений не являлись оборонительными. Эти линии ограничивали районы кочевий казахов: жалобы на стеснения кочевок мы встречаем в документах еще 40-х годов. Чтобы понять значение земельных ограничений, создаваемых проведением укрепленных линий, мы должны представить себе внешнее окружение казахов в XVIII в., когда под давлением Джунгарии (В наших источниках Зенгория) началось движение казахских родов Малой Орды от Сырдарьи к Яику. Там они получили возможность расширить кочевья за счет земель, частично занятых калмыками, там же столкнулись они с башкирами. Создание укрепленных линий фактически отнимало у казахов возможность расширения кочевий на запад от Яика, хотя формально право перекочевывать за Яик у них было отнято лишь в 1766 г. Ограничена была возможность экспансии для казахов в сторону каракалпаков, кочевавших к востоку от Аральского моря, и туркмен. [4]

Укрепленная линия не только сжимала кочевья казахов, но и создавала базу для воинских «поисков» в степь.

Время Неплюева и его преемников, особенно оренбургского губ-ра Давыдова, богато военными нападениями, которым подвергались казахи, но глубоких проникновений в степь Неплюев организовать не мог. Глубокие проникновения в степь для царских вооруженных отрядов были недоступны и значительно позже, даже в 20-х годах XIX в. (Наглядной иллюстрацией этому служит приложенная к настоящему тому карта, где нанесены маршруты карательных экспедиций начала XIX в.)

Единственным средством укрепления политического влияния царской администрации в глубине степи было использование ею правящей казахской знати. Но эта знать была неоднородна и разбивалась на различные группы. Основными группировками в Малой Орде были две феодальные фамилии: одна вела свое происхождение от Осека, а другая — от Жадига. Последняя линия являлась той, из которой выходили казахские ханы; к ней принадлежал во время губернаторства Неплюева султан Ватыр, имевший тесные связи с очень влиятельными группами султанов Средней Орды Барака и Аблая. Абулхаир был первым ханом Малой Орды, происходившим из линии Осека. В глазах феодальной знати он был выскочкой; отсюда трудности его внутреннего положения, которые нельзя игнорировать при учете причин принятия Абулхаиром русского подданства, (Сам Абулхаир писал в 1748 г. Тевкелеву: «И не советывая о том никому, не объявляя своим салтанам и подлым знатным своим биям, предал себя под высочайшую протекцию; его и. в. ко мне милостию над неприятелями своими хотел иметь отмщение». ГАФКЭ. Колл. ин. дел, К 15, № 3, 1748 г., Сношения России с киргиз-кайсаками, л. 29) хотя решающую роль в этом сыграла все же угроза порабощения Джунгарией.

К 40-м годам феодалам группы Абулхаира удалось оттеснить представителей линии Жадига в сторону гор. Туркестана и Джунгарии. Положение существенно не изменилось и после возвращения Аблая из джунгарского плена в 1744 г. Самим характером расположения феодальных кочевий царская администрация была поставлена в необходимость ориентироваться в своей политике на группу Абулхаира. (Решительно изменилось соотношение сил в пользу феодалов линии Жадига только после смерти Абулхаира (подробно история борьбы этих феодальных группировок освещена во II томе настоящего сборника))

После убийства Абулхаира в 1748 г. султаном Бараком Неплюев постарался укрепить связи с фамилией убитого хана: он добился обращения вновь выбранного в ханы Нур-Али, сына Абулхаира, к царскому правительству с просьбой об утверждении его ханом.

Дальнейшей мерой укрепления влияния царизма в степи, оказавшейся очень эффективной, было развитие торговли с казахами. Но торговля служила не только для завязывания экономических связей с Ордой, она являлась в то же время средством колониального грабежа казахов. На ряду с крупными купцами действовали мелкие торговцы, в частности имущие сдои казаков Уральского войска и прочих прилинейных жителей. Деятельность их и приказчиков крупных торговцев не ограничивалась меной при линии они проникали со своими товарами в степь. На таких экспедициях через неэквивалентный обмен наживались огромные барыши. (Вот, для примера, данные, приводимые начальником Петропавловской таможни Чернявским: чугунный котел менялся на меха, причем за каждую азиатскую четверть (5 верш.) в окружности брали 1 лисицу или 4 корсака или 3-5 лучших тулупных мерлушек. При таком обмене котел весом 1 п., имевший в окружности 10-12 четвертей, в переводе на деньги стоил около 50 руб., а покупался он на Ирбитской ярмарке за 2 руб. 70 коп. (УЦГАЛ. Канц. мин-ра коммерции, св. 32. № 1125, дл. 12-12 об.)) По существу той же цели служили и военные набеги под вывеской наказания [5] бармтовавших Казахов. (Т. е. казахов, нападавших на линию. Подробное разъяснение термина «барита» дано в примечании 23) Как правило, казахи, делавшие набег на линию, оказывались вне досягаемости царских отрядов, но дело было совсем не в борьбе с бармтовщиками, а в захвате скота казахов, кочевавших вблизи линии. Часто такие «нападения» выдумывались или крайне преувеличивались прилинейными властями, чтобы создать предлог для набега в степь. (ГАФКЭ. Колл. ин. дел, К 61, № 1, 1790 г., Сношения России с киргиз-кайсаками, л. 103)

Набеги сопровождались бесчисленными захватами, дающими возможность захватчикам составлять целые состояния. Эти набеги наносили огромный материальный ущерб казахам и ослабляли казахские аулы. Но это ослабление совпадало с целями царской колониальной политики.

Другим способом материального ослабления казахов являлось (помимо земельных захватов через постройку линий, военных набегов и торговли) натравливание их на башкир и калмыков. Во время восстания Батырши (1765 г.) массы башкир бежали в Малую и Среднюю Орды. Неплюев письмами на имя хана Нур-Али, султана Ер-Али и других феодалов предложил разграбить бежавших башкир, забрать их имущество, жен и детей, а взрослых мужчин выдать России. План Неплюева был осуществлен наполовину: башкиры были разграблены казахскими феодалами, но беглецы были выданы в ничтожном числе. Однако цель Неплюева была достигнута: не только союз между этими двумя народами, представляющий серьезную угрозу царскому господству, был предотвращен; инцидент послужил причиной глубокой вражды башкир и казахов, вражды, следы которой еще ясно чувствовались в начале XIX в. Неплюев широко использовал и эту вражду для ослабления казахов: он предложил командирам редутов и крепостей не препятствовать башкирам переходить за линию для набегов на казахов, но запретил пропускать казахов для ответной бармты, а на жалобы старшин отговаривался неспособностью пограничных властей помешать башкирам перебираться за линию. Натравливание казахов на калмыков особенно ярко сказалось в 1771 г., во время бегства волжских калмыков из России. Казахов пытались использовать не только в борьбе с движением угнетенных царизмом народов, но и в международных осложнениях: с Китаем и, до 1758 г., с Джунгарией. Одновременно царское правительство стремилось опереться на феодальную верхушку казахского общества, привязать ее к себе задариваньем, жалованьем, раздачей чинов, и в то же время помешать ей усилиться настолько, чтобы для нее отпала заинтересованность в поддержке царизма. Это достигалось путем разжигания внутренней борьбы между феодальными группировками. Хани султаны шли на союз с царизмом: султаны, поддерживавшие фамилию Абулхаира, нуждались в союзе с царизмом, особенно во 2-й половине XVIII в., когда влияние султанов, Потомков Батыра, укрепилось среди казахов поколения Алим- улы, которое признало сына Батыра, Каипа, своим ханом. Но было бы ошибкой думать, что связь царского правительства с феодалами «белой кости» группы Абулхаира объясняется только внутриклассовой феодальной борьбой в Малой Орде. Сотрудничество царского правительства с ханом и султанами складывалось в условиях классового расслоения среди казахов, в условиях развивающихся феодальных отношений.

Союз царских колонизаторов и казахской знати складывался на основе углубления эксплоатации трудящихся казахов. В развитии и углублении эксплоатации трудящихся казахов местными феодалами союз этих феодалов с царскими колонизаторами сыграл огромную роль.

В XVIII в. мы еще наблюдаем в Казахстане ряд патриархально-родовых, общинных институтов. Из этих институтов отметим прежде всего аул — [6] основную хозяйственную ячейку казахского Общества. Кочевали не отдельными семьями, а аулами. Аулы часто объединялись в процессе кочевок, но когда раздроблялись, то не на индивидуальные хозяйства, а опять же на более мелкие аулы. Говоря об аулах, Г. Броневский пишет: «Аулы или, лучше сказать, семейства, бывают, смотря по величине фамилий, от 60 до 70 юрт». (Записки Г. М. Броневского о киргизах. Отечеств, записки, № 121, 1830, стр. 186) Это показание можно было бы подтвердить и рядом других источников. Наличие аула как основной кочевой ячейки, ядро которой составляла группа лиц, связанных кровным родством, и придавало быту казахского общества патриархально-родовой характер. Однако по содержанию, по характеру общественных отношений, аул, как мы увидим далее, совсем не носил характера первобытной большой семьи. Вместе с тем аулы далеко не представляли собою замкнутой общественной единицы. Но и в связях между аулами сохранялись черты родового быта. Отметим прежде всего территориальную определенность районов кочевки каждого «рода» при отсутствии частной собственности на землю: земля считалась в распоряжении всей общины, всего «рода».

«Род» управлялся формально выборными старшинами, хотя фактически общественные должности сохранялись наследственно в руках родовой знати. (Соответствующие данные приведены в статье А. П. Чулошникова «К истории феодализма и феодальных отношений в Казахстане». Изв. Акад. Наук, № 3, 1937)

Следы патриархального родового быта проявлялись и в ответственности «рода» иди отделения за произведенную бармту и за убийство, совершенное членом рода. (УЦГАЛ. Канц. мин-ра коммерции, св. 29, № 1026: «Примирение их в таковых баритах и за убийство удовлетворяется целым отделением...»)

Сохранялись и следы родового быта в политическом строе. Эти следы мы находим в следующем сообщении Оренбургской экспедиции пограничных дел гр. А. Р. Воронцову от 80-х годов XVIII в.:«...и когда оные старшины, ханские дети и прочие султаны, в случае народного какого-либо требования, служат им по желанию их, то за то они, киргиз-кайсаки, их любят и почитают, а в противном случае пренебрегают». Подтверждает это и Георги: «да и такие определения, которые сделали с общего согласия всех аймакских начальников, исполняются народом токмо потолику, поколику они ему угодны. (Георги. Описание всех обитающих в Российском государстве народов, СПб., 1799, стр. 124)

Все это говорит, конечно, о том, что казахи в XVIII в. жили еще в условиях патриархально-родового быта, но все эти данные еще не вскрывают нам общественных производственных отношений казахского общества. Несмотря на скудость данных в наших источниках XVIII в. именно для характеристики общественных производственных отношений, все же эти данные достаточны для того, чтобы показать, что в XVIII в. под оболочкой патриархально-родового быта вызревали феодальные отношения эксплоатации.

Само по себе существование общинной собственности на землю еще не является достаточным основанием для отрицания феодальных отношений. Захват общинных земель создавал материальную базу, на основе которой происходило развитие феодальных отношений как у земледельческих народов, так и у кочевых. Но формы этого захвата у земледельческих и у кочевых народов были неоднородны.

У кочевых народов захват общинных земель был связан с концентрацией скота в частной собственности при сохранении формально общинной собственности на землю. Но при этом концентрация скота в руках феодалов фактически приводила к концентрации и пастбищ. Так было как у казахов, [7] так и у монголов. (См. Б. Я. Владимирцов, Общественный строй монголов. Изд. Акад. Наук, Ленинград, 1934, стр. 164) При отсутствии частной собственности на землю она распространялась на скот, причем в руках биев, султанов и других феодалов концентрировалось огромное количество голов скота. Вместе с тем и фактическое распоряжение кочевьями переходило в руки ханов и султанов.

Приглядываясь к отношениям людей в процессе производства в казахском обществе XVIII в., мы ясно видим, что эти отношения складывались в формах, характерных для феодализирующегося общества. Это — феодальная рента в форме своеобразной барщины. Описание этой барщины мы встречаем у Георги, который наблюдал состояние Малой Орды в конце 60-х и в 70-х годах XVIII в. «Богатые,—пишет он,—наделяют скудных скотом, а они, в знак благодарности, приглядывают за скотиною своих благодетелей. Если табуны чьи-нибудь скоро размножатся, то он почитает сие благодатно и разделяет по бедным знатное число скота. Ежели сей податель пребудет в благосостоянии, то наделенные им люди не бывают ему за то ни чем обязаны; если же он, по причине скотского падежа, расхищения, по иным каким несчастиям, лишится своих стад, то наделенные им прежде приятели дают ему толикое же число или еще с приплодом скота, хотя бы у самих их к весьма мало затем оставалось. И потому богатый человек делает посредством таковых благотворений табуны свои как бы вечными». (Георги, цит. соч., стр. 139.) Это — описание отработочной ренты на основе условного владения скотом, право собственности на который все же оставалось за феодалом.

Интересно отметить, что развитие этой барщины Георги связывает с несовместимостью роста скотоводства и концентрации скота в руках отдельных семей с рабовладельческими отношениями. К описанной форме эксплоатации богачи прибегают потому, что «не всяк может иметь довольное для Табунов своих число невольников». (Там же)

Эта барщина характерна для развивающихся феодальных отношений внутри «рода», в частности она характерна и для внутриаульных отношений. Здесь под формой патриархально-родового быта скрывались классовые отношения. Внутри аула скот принадлежал отдельным семьям. Поэтому здесь существовало значительное имущественное неравенство, перераставшее в классовое расслоение. Имущие слои, представители которых назывались баями, пользовались трудом бедноты. Указания на это мы встречаем в экстракте из журнала муфтия Мухамеджана Хусайнова. (Док. № 11 настоящего сборника) Отношения же эксплоатации султанами, феодальной знатью так называемой «белой Кости», массы трудящихся казахов в XVIII в. развивались по преимуществу в форме оброка. Правда, в источниках мы встречаем указания, говорящие как будто об отсутствии оброка. Так, например, у П. И. Рычкова мы читаем: «Доходов определенных, собираемых с народа, ни ханы, ни салтаны не получают; содержат себя больше от своей собственной экономии добровольными подарками и добычею на войне». (ЛОИИ. Собр. гр. Воронцовых, № 358, л. 55)

Соответствующие указания мы встречаем и у Георги. (Георги, цит. соч., стр. 138) Но приведенные наказания Рычкова говорят только о том, что само по себе звание старшины, султана еще не давало возможности фактически производить поборы; требовалась, кроме того, сила. Показания Рычкова относятся к середине XVIII в., а еще в конце XVII в. хан Тауке вводил обложение казахов. В 1789 г. хан Каин Батыр улы ввел обложение среди казахов поколения Алим-улы. (Архив Гос. совета, т. І, ч. II, стр. 847) [8]

Характер оброка носили обязательные угощения старшин, подношения и пр.

В 1785 г. бар. О. А. Игельстром доносил Екатерине II, что хан «при перегонах во внутрь линии и в степи на удобные для корму места скот киргизской собирал с каждого коша при всяком перегоне по 1 лошади и 1 барану. Сверх сего, дети ево, хана, коих имеет 40, подъезжая к тем же местам, собирали с народа каждой равную же для себя часть». (Док. № 9, II настоящего сборника)

Ряд таких поборов перечисляет и «представление» собрания старшин и народа 1785 г. Екатерине II. (Там же, № 9, I)

Поборы были обычным явлением в жизни казахской знати. Броневский пишет, что право, конечно неписанное, феодалов «брать в виде дани у беззащитных киргизцев лошадей и вещи, какие им нравятся, посредством тюленгутов, часто превращается в грабеж. Посещение солтана с немалою ватагою, коих и кормить должно поневоле». (Записки Г. Броневского о киргизцах. Отечеств, записки, № 119, 1830, стр. 88)

Собственно, и Рычков не отрицает этих платежей, он лишь подчеркивает их своеобразный, «добровольный» характер, может быть потому, что в приведенном отрывке он упоминает о богатых казахах, а не о казахской бедноте. Косвенное указание на развитие оброка в XVIII в. мы встречаем в показаниях бар. Е. К. Мейендорфа, относящихся к началу 20-х годов XIX в. Именно в записке Мейендорфа мы читаем, что султан Арын-Газы задержал 3-х хивинцев, посланных от своего хана «для сбора подати, платимой обыкновенно киргизами своим владетелям» (Док. № 122 настоящего сборника) (подчеркнуто мною. — М. В.).

В той же записке мы находим указание на то, что хивинский хан, признавая ханом Маненбая, сына Шир-Газы Каип-улы, обязал его платить себе (т. е. хивинскому хану Мухамет-Рахиму) «треть доходов, кои он с киргизцев получает и пошлин, которые соберет с проходящих караванов». (Там же)

Таким образом в казахском обществе мы встречаем отношения феодальной эксплоатации в форме отработочной и продуктовой ренты. Насколько далеко зашли эти отношения эксплоатации? Можно ли говорить о закрепощении свободных казахов? Говорить о том, что для значительной части трудящихся казахов отношения феодальной зависимости выросли в крепостничество, — нет оснований.

Говоря о закрепощении казахов в XVIII в., обычно ссылаются на толенгутов, поэтому мы должны присмотреться внимательно к институту толенгутизма. Рычков говорит, что хан употребляет для наказания провинившихся «из находящихся при них особых служителей, коих они называют толенгутами». (ЛОИИ. Собр. гр. Воронцовых, № 247, л. 11 об.) Левшин характеризует толенгутов как «прислужников ханских и султанских» и пишет о них, что они «принадлежат вообще к простому народу и пользуются одинакими с ним правами», (Левшин. Описание Киргиз-Кайсацких Орд и степей, т. III, 1832, стр. 96. Эту характеристику подтверждает одна приписка к документу 1752 г. «...тюленгуты, — кочующие около хана киргизцы, ханские служители». ГАФКЭ. Колл. ин. дел. К 52, № 3, 1752 г., Сношения России с киргиз-кайсаками, л. 3) причем, противопоставляя толенгутов рабам, Левшин прибавляет, что эти последние, т. е. рабы, «не принадлежат к киргизским поколениям». Это дает основание думать, что толенгуты принадлежали к казахским поколениям. Действительно, среди имен толенгутов XVIII в. встречаются имена казахов. Но делать отсюда вывод, что все толенгуты были казахи, было бы неправильно. [9]

В литературе наиболее подробное и обстоятельное исследование о толенгутах мы находим в незаслуженно забытой статье Ф. Зобнина. (Ф. Зобнин. К вопросу о невольниках, рабах и тюленгутах в киргизской степи. Памятная книжка Семипалатинской обл. на 1920 г., вып. VI) Зобнин пользовался материалами опросов старшин, биев и султанов Средней Орды, произведенных окружным стряпчим Скориной по предложению начальника б. Омской области в 1833 г. по вопросу о социальном положении толенгутов. Так, например, 80-летний бий Актюбетевской вол. Уджет Кутенев показал: «Название тюленгут не составляло в прежнее время такого значения, чтобы именующий себя тюлентутом какого-либо султана был оному крепок наравне с кулом (рабом) и стеснялся бы в свободе. Напротив, название сие в прежнее время было еще в уважении, ибо служило как охранением личности от разных утеснений посторонних киргизов, так и в сбережении скота, для чего многие искали сего звания и на скот свой налагали султанскую тамгу. Но впоследствии вновь оставляли султанов по каким-либо обстоятельствам и избирали места для себя по собственному желанию». (Ф. Зобнин, цит. соч., стр. 42)

Бий Чабинтай Сагалов показал: «Тюленгуты приобретаются киргизскими султанами тремя способами. Во-первых, по неимению скотоводства бедные киргизы прибегают к достаточным и остаются у них из-за одного пропитания даже навсегда со своим потомством. Во-вторых, имеющие скотоводство киргизы, желая обезопасить стада и быть под покровительством, остаются при покровителе также потомственно, а иногда отходят и увольняются по доброй воле владельцами, по учинении с ними расчета содержания и приобретения скота. Если же тюленгут оказывал покровителю верность в услугах, то отпускался и без всяких расчетов, даже еще и с наградою. В-третьих, во избежание какого-либо взыскания, правильного или неправильного, киргизы укрываются под покровительством султана или другого влиятельного киргиза. Султан или владетель оказывает тюленгутам все от него зависящие к защите пособия. В случае, если у ответчика тюленгута недостает на расплату с кем-либо скота, то султан и прочие тюленгуты выплачивают из собственного своего имущества. Такие тюленгуты не могут по своей воле отойти от одного владельца к другому. Что же касается слуг или невольников (кулов), то оные приобретаются покупкою, байгою, в приданое и в штраф по делам. Эти невольники на отход от владельца никакого права не имеют. Они составляют часть имущества, и владельцы передают их как свое имущество и в другие руки, а иногда лишаются через баранту». (Ф. Зобнин, цит. соч., стр. 39. В статье Ф. Зобнина приведен еще ряд аналогичных показаний)

Мы привели это длинное показание, чтобы иметь возможность сопоставить положение толенгутов в первой половине XIX в. с тем, свидетелем которого был 80-летний бий Уджет Кутенев. О том, что Уджет Кутенев мог здесь говорить о своих наблюдениях, а не о преданиях, подтверждается и сопоставлением показаний, относящихся к 80-м годам XVIII в., переводчика Векчурина и полковника Лилигрейна. Рассказывая об освобождении захваченного казахами Средней Орды одного купца татарина, Бекчурин пишет: «А как помянутый татарин стал повозку свою запрягать, то, выбежав из кибитки 2 ханские тюленгута (т. е. служителя), Кирги и Кутечь, учинили в том ему препятствие», а Лилигрейн, рассказывая тот же инцидент, называет упомянутых лиц батырами. Сам хан писал оренбургскому губ-ру Давыдову в 1762 г.: «Оных тюленгутов моих я не хуже киргизцев почитаю, ибо они мои не крестьяне, а только я их любя при себе имею и вместе с ними кочую». (ГАФКЭ. Колл. ин. дел, К 61, № 2, 1775-1780 гг., Сношения России) [10]

Это сходится с показанием Уджета Кутенева. Вероятно, толенгутизм первоначально соответствовал институту нукеров у монголов, и толенгутом первоначально могло быть лицо, близкое к феодалам.

Но в 30-х годах XIX в. положение толенгута приближалось к положению крепостного. Однако нельзя утверждать, что в этот период и тем более в XVIII в. процесс закрепощения был завершен. Одной из форм этого процесса являлось снижение общественного положения толенгутов, приближавшее их к крепостным. Любопытно с этим сопоставить показания самих султанов о том, что толенгуты их крепостные, но это отражало не действительное положение толенгутов, а стремление султанов отождествить кулов и толенгутов. Мы можем целиком присоединиться к замечанию Ф. Зобнина: «Султаны, заинтересованные в том чтобы иметь около себя побольше послушных рабов, утверждали, что тюленгуты и кулы — одно и то же. Все они обязаны, что называется, “по гроб жизни” служить султану. Рядовые же киргизцы были других мнений». (Ф. Зобнин, цит. соч., стр. 37)

Притязания султанов находили решительный отпор со стороны толенгутов, которые считали себя свободными людьми. (Ф. Зобнин, цит. соч., стр. 37)

Эго, конечно, не доказывает отсутствия феодального гнета в Казахстане в XVIII в. Мы не должны забывать, что формы и степени внеэкономического принуждения, характерного для феодальных отношений, «могут быть самые различные, начиная от крепостного состояния и кончая сословной неполноправностью крестьянина» (Ленин). (Ленин, соч., т. III, стр. 140) Что в XVIII в. в Малой Орде феодальные отношения не превратились в крепостничество, подтверждает и следующее замечание Я. Гавердовского: «Киргизцы бедные, с малыми семействами, вступают обыкновенно в аул под покровительство старейшины и для снискания себе безопасности должны угождать своим покровителям, перенося иногда насилия. Но если отягощение превзойдет меру, тогда принимают они сторону противных партий и во отмщение, прикрываясь видом баранты, нападают на табуны своих начальников». (Обозрение киргиз-кайсацкой степи, ч. II, рукопись нач. XIX в. из бывш. Рукописного отд. Библ. Акад. Наук, № 34329, п. 71 об. Ныне хранится в ЛОИИ. Гавердовский наблюдал жизнь казахов в начале XIX в. (1803 г.))

Эго замечание применимо и к толенгутам. Так Бекчурин, один из лучших знатоков Малой Орды конца XVIII в., писал: «По приезде ево, Каип хана, к нам, все тюленгуты от нынешнего хана отстанут и к нему, Каипу, присоединятся, да и ныне многие тюленгуты и нагайцы от него отстали». (ГАФКЭ. Колл. ин. дел, К 61, № 2,1775-1780 г., Сношения России с киргиз-кайсаками, л. 139 об. «Журнал» Бекчурина)

Несомненно, что феодальные отношения не находились в застывшем состоянии, они развивались; однако заметно развиться закрепостительные тенденции могли лишь в начале XIX в. после поражения двух крупных движений: движения казахов во время крестьянской войны Пугачева и движения Срыма.

Но сами эти движения были подготовлены усилением феодально-колониального гнета в Малой Орде. Основным условием, определившим усиление феодальных форм эксплоатации, было ослабление казахской общины (аула), вызванное разорением казахов под гнетом своих феодалов и царских колонизаторов, на базе разложения отношений первобытного рабства, широко распространенного в Казахских Ордах, в том числе и в Малой Орде.

Казахи не только продавали невольников в Хиву и Бухару, они там их и приобретали. «Невольников киргиз-кайсаки получают из разных стран, а именно из Хивы, Бухарии, каракалпацкого, туркменского и [11] аральского народа...» (ЛОИИ. Собр. гр. Воронцовых, № 358, л. 17 об.) Они приобретали рабов (кулов) не только путем захвата, но и «покупая их немалыми ценами». (Там же, л. 19 об.)

Георги прямо указывает, что бедные казахи при захватах «невольниками и товарами поступаются своим богачам за скот или продают первых и бухарцам». (Георги, цит. соч., стр. 129)

Невольники были необходимы для ухода за стадами, которые у богачей достигали огромных размеров.

При пастьбе скота один пастух приходился на 60-100 голов скота. (Отечеств. Записки, №122, 1830, стр. 363) Рабы не только пасли скот, но были заняты также стрижкой шерсти, доением, разъединением стад (овец), расчистской снега на пастбищах и пр.

В широких размерах применялся труд рабов и в домашнем хозяйстве. Любопытны в этом отношении записки доктора Большого, сопровождавшего в 1803 г. караван Гавердовского и по разграблении этого каравана попавшего в плен к казахам поколения Алим-улы. «Ежедневная моя работа, — писал С. Большой,—состояла в том, чтобы рубить и собирать дрова, носить воду, топить кибитку, толочь вареное просо, молоть в руках кое-какие полусырые зерна, чистить навоз, которого в течение двух или трех дней накопляется столь много (разумеется, зимою), что целый почти день потребен на одно очищение. Ежели и все сие исполнено будет, то на досуге дадут кучу шерсти, которую сидя теребишь». (Сын отечества, № XIV, 1882, стр. 293)

Нет никаких оснований говорить, что у казахов первобытное рабство развилось в рабовладельческую формацию.

Но здесь для кочевого народа, как и для народов земледельческих, оправдывается указание Ленина о значении первобытного рабства как этапа в развитии общественных отношений: «Этот основной факт — переход общества от первобытных форм рабства к крепостничеству и, наконец, к капитализму — вы всегда должны иметь в виду...» (Ленин, соч., т. XXIV, стр. 367. «О государстве»)

Разложение отношений первобытного рабства у казахов нельзя рассматривать независимо от колониальной деятельности царских властей. Дело заключалось не только в том, что укрепление линии сузило возможность расширенного воспроизводства труда рабов путем захватов. Укрепление линии явилось своеобразной отдушиной, через которую отсеивались рабы из Малой Орды.

Ограничивались возможности захвата рабов и на других границах Орды.

Укажем на захват Китаем территории Джунгарии после ее разгрома в 1758 г., усиление и расширение кокандских владений при хане Алиме, откочевание каракалпаков в сторону Хивы и укрепление могущества Хивы после захвата власти энергичным Мухаммед-Рахимом. Усложнялась и эксплоатация имевшихся рабов.

Мы не встречаем крупных движений рабов в Малой Орде, но борьба между рабами и рабовладельцами, несомненно, существовала. Борьба эта, например, очень ясно проявилась в 1756 г., когда попытка закабалить бежавших в Малую и Среднюю Орду башкир вызвала восстание башкир, разобранных по аулам. Положение создалось настолько напряженное, что казахи опасались в одиночку показываться в степи. Обычной же формой протеста рабов было бегство. Беглецы, перешедшие за укрепленную линию, не выдавались обратно: рабы, принадлежавшие к народностям, находившимся в подданстве России, не выдавались ни при каких условиях; остальные беглецы не выдавались, если соглашались креститься. Из [12] зарегистрированных беглецов за 1742-1754 гг. было выдано обратно лишь немного более од в ого процента. (ГАФКЭ. Колл. ин. дел, № 4, 1754 г., Сношения России с киргиз-кайсаками, лл. 8-9)

Бежавшие из Орды рабы частью использовались как рекруты, частью селились на казенных землях, но главным образом обращались в услужение и закабалялись частными лицами. Жалобы на это и требования возврата бежавших с исключительным упорством повторялись казахской знатью в течение всего XVIII в.

В развитии феодальных отношений в Казахстане деятельность царских властей ускоряла разложение первобытного рабства, но в то же время она придавала феодальной эксплоатации особенно тяжелые острые формы. Указания на это в документах встречаются часто. Мы приведем лишь данные экстракта из донесения ахуна Мухамеджана Хусайнова, который был послан бар. Игельстромом в 1785 г. в Орду с воззванием от ген.-губернатора. В экстракте мы читаем:

«Когда де он, хан, имея на них, киргиз-кайсак, негодование, пограничным командирам сообщает и рекомендует неповинных людей разорять, с г. бригадиром Акутиным имея согласие из своей корысти и взяток, скот их велит захватывать, а при том и людей ловить, которых, со временем выручая, от каждого по несколько лошадей и баранов берет... Во время расположения их, киргиз-кайсак, со скотом их на летние и зимние кочевки, некоторым он, хан, к тому позволения не дает, а ежели которые лошадей и баранов во взяток ему не дадут, да и без позволения ево скот перегонят, о таковых сообщая и называя ворами, делает озлоблении». (Док. № 11 настоящего сборника. Аналогичные указания содержит и ряд других документов)

Здесь мы встречаем явное указание на своеобразные методы эксплоатации простого народа «белой костью». Султаны облагали поборами «свободных» казахов, прибегая к вымогательству путем сговора с царскими пограничными властями, или прибегали к ограничению кочевья казахов, используя это ограничение также в целях вымогательства.

Менее тесными были связи царского правительства с феодалами «черной кости». Процесс феодализации глубоко проникал в общественные отношения казахского общества. На ряду с феодалами «белой кости» вырастали феодалы «черной кости» в лице биев, батыров. Очень любопытно отметить, что Георги не причисляет батыров к составу казахского дворянства. К числу дворян он причисляет лишь султанов, биев и ходжей. (Георги, цит. соч., стр. 124., Очевидно по недоразумению Георги причисляет биев и ходжей к «белой кости»)

Указание Георги интересно не тем, что он дает правильную характеристику класса феодалов у казахов, но оно подтверждает положение, что этот класс по происхождению был неоднороден. Батыры не принадлежали к так называемым «чингизидам», т. е. к знати «белой кости». Это совсем не значит, что батыры в XVIII в. были теми «удальцами», наездниками, которые принадлежали к массе «простого народа». Они, несомненно, составляли часть класса феодалов. Подтверждение этому мы находим у Гавердовского:

«Народ вообще разделяется на 2 класса: на дворян, происходящих от ак-суяк, или тюря-суяк, т. е. белых костей, и на чернь, происходящих от кара-суяк — черных костей. Первое сословие составляло издревле ханские потомства, т. е. султанов, старшин и тарханов, и из них избирались родоправители; они прежде были богатейшие в Орде, пользовались отличными правами. Но ныне происходящие от черных костей столько же усилились; они часто приобретают себе титул биев, батырей, входят в родство с султанами и начальствуют многими аулами». (Я. Гавердовский, цит. рукопись, ч. II, л. 71 об.) [13]

К батырам в ХVIII в. часто принадлежали весьма влиятельные феодалы: назовем батыра Средней Орды Жаныбека, Исета — Малой Орды. Любопытна группировка присягавших в 1743 г. казахов ведомства Жаныбека. В приложении к донесению Неплюева в Колл. ин. дел все казахи разбиты на 3 категории: старшины, средние, рядовые. Батыры как исключения встречаются в последней категории и являются преобладающей группой в первой.

Приведем некоторые данные: (ГАФКЭ. Колл. ин. дел, К 9, № 3,1773 г., Сношения России с киргиз-кайсаками, лл. 56-57 и л. 147)

Эти данные говорят о том, что по преимуществу батыры принадлежали к группе военной знати.

Нередко звание «батыра» присваивали себе владельцы, т. е. феодалы «белой кости», как почетное звание. Ошибочно было бы думать, что феодалы «черной кости» всегда враждебно относились к царскому правительству; они легко шли на соглашение с царскими властями и выполняли их Ответственные поручения. Так, например, Худай-Назар бий Табынского рода усиленно занимался грабежом бежавших в 1755 г. в Орду башкир и выдачей их царскому правительству. (Документы, освещающие деятельность Худай-Назар бия, печатаются в сборнике документов «Башкирские восстания 1755 г.», т. III, изд. Акад. Наук) Придерживался союза с местной администрацией и Жаныбек тархан и др. Но это не отрицает того обстоятельства, что основные связи царского правительства с казахскими феодалами шли по линии феодалов «белой кости» — группы Абулхаира.

На почве этого союза и складывался тот своеобразный синтез феодального и колониального гнета, который двойным прессом давил на казахский народ. (Когда мы говорим о развитии в Казахстане (в Малой и Средней Ордах) не только феодальной, но и колониальной системы эксплоатации, то естественно возникает вопрос о взимании с казахов ясака. При принятии подданства Абулхаир хан обязался платить ясак в 4000 лисиц, зять его, батыр Мухамед султан, —1000 лисиц и 100 корсаков, сын хана, Нур-Али, — 1000 лисиц. Но фактически ясак не платился. Царская администрация, однако, помнила это обязательство и неоднократно делала попытки наложить на казахов ясак. Такая попытка была за интересующий нас период сделана в 1791 г. (ГАФКЭ. Колл. ин. дел, Сношения России с киргиз-кайсаками, К 54, 1791 г. «О взимании ясака с киргизов»). Но поскольку позволяют судить материалы, сохранившиеся в центральных архивах, в XVIII в. царскому правительству удалось обложить ясаком лишь часть казахов Средней Орды, именно тех, которые переселились на русские земли, т. е. за линию) По мере превращения султанов дома Абулхаира в исполнительный аппарат царских колонизаторов эта феодальная группа начинала олицетворять в себе систему двойной эксплоатации. Отсюда понятно, что борьба феодальных группировок могла принять форму борьбы за независимость и, втянув в себя широкие круги казахского народа, принять черты освободительного народного движения. В этом случае она неизбежно должна была направляться против господства царской России и одновременно против феодальных группировок, объединенных ханами из дома Абулхаира, которые являлись внутри Орды агентурой царских колонизаторов. Таковы [14] были условия, которые подготовили хозяйственный упадок Малой Орды в конце XVIII в. и привели к обострению классовой борьбы и борьбы между различными феодальными группировками.

II

Обострение внутренних противоречий в Малой Орде проявилось в широком движении, связанном с именем байулинца — батыра Срыма Дат улы. (Впервые это обострение противоречий проявилось в 70-х годах в участии казахов в движении Пугачева. Мы не можем здесь рассматривать это движение, которое нуждается в самостоятельном исследовании и выходит за хронологические рамки настоящего тома. Этот вопрос будет рассмотрен в III томе настоящего сборника материалов)

Начало выступления Срыма относится к 1783 г. Это движение было сложным по составу участников и неоднородным по целям на различных этапах его развития. Батыр Срым сумел стать главой широкого движения против господства агентуры царских властей — султанов дома Абулхаира и той системы колониально-феодального гнета, о которой мы говорили, прибегая к дипломатическим переговорам и не останавливаясь перед героическими мерами вооруженной борьбы с царскими колонизаторами.

До 1784 г. это движение направлялось исключительно против Уральского войска. В 1783 г. Срым принимал участие в борьбе с возглавлявшимися Чагановым линейными казаками, грабившими аулы хана Нур-Али. Чаганов был взят в плен Срымом и продан в Хиву. Карательной экспедицией в том же году Срым в свою очередь был захвачен в плен, но выкуплен ханом Нур-Али. (См. А. Д. Рязанов, Батырь Сырым Датов. Советская Киргизия, № 10,1924)

После своего освобождения Срым снова развертывает при ближайшем участии старшины Табынского рода Тленши Бокенбай улы вооруженную борьбу против уральцев. Отряды Срыма нападали на воинские команды. Срым концентрировал на Сагизе силы для нападения на линию. Но хан теперь выступал не с Срымом, а против него, призывал губернатора к посылке вооруженных отрядов в степь для борьбы с Срымом.

Причины личного разрыва Срыма с Нур-Али мы не знаем. Но движение Срыма с 1784 г. выступает как широкое общественное движение, направленное против ханской группы, объединившей феодалов «белой кости» дома Абулхаира. Причины этого движения с достаточной ясностью излагает бар. О. А. Игельстром в донесении Екатерине II: «Огорчение оных (старшин. — М. В.) и всего народа против хана столь велико, что не инако его, как вредителем своим и нарушителем покоя их не называют, объявляя, что Абулхаир хан, пришед с народом киргиз-кайсацким в подданство высочайшего престола, 18 лет управлял народом наилучше и содержал в должном повиновении, почему оной всегда был спокоен и не отваживался ни на какие дерзости; по смерти оного сын ево, Нур-Али хан, первые 8 лет правления своего следовал примеру отцовскому. Но назад тому уже 30 лет, отделяя от себя всех лучших старшин, с которыми напредь имел согласие и советы, ни мало не попечается о благе народном, но еще к удовольствованию своего корыстолюбия разные оному притеснения чинит, как-то: при перегонах во внутрь линии и в степи на удобные для корму места скот киргизской, собирал с каждого коша при всяком перегоне по 1 лошаде и по 1 барану. Сверх сего, дети ево, хана, коих имеет 40, подъезжая к тем же местам, собирали с народа каждый равную же для себя часть. Ежели же некоторые сему сбору оказались ослушными и перегоняли скот, не дав объявленной дани, тогда хан, злобствуя на таковых, извещал [15] здешних пограничных начальников и Уральское войско ложно, что киргизцы, перешедшие на внутреннюю сторону, суть воры и имеют намерение к набегам по каковым ево несправедливым доносам оным захват чинился, а потом он же, хан, брав с родственников тех, кои захвачены, по немалому числу лошадей из под задержания их выпрашивал». (Док. № 9, II настоящего сборника)

Наши источники очень часто говорят о «черном» и «подлом» народе, как социальной опоре Срыма. Нужно, конечно, иметь в виду, что эти источники исходили или от казахских феодалов, или от царских колонизаторов в частности, донос Гранкина, в котором особенно подчеркивается эта народ нал сторона движений Срыма, несомненно, тенденциозен. Гранкин, в склоке с ген.-губернатором, естественно, стремился подчеркнуть народный характер движения, поддерживаемого бар. О. А. Игельстромом, — обвинение довольно серьезное для губернатора наместничества, которое недавно являлось очагом крестьянской войны. Но ту же черту движения Срыма подчеркиваю и другие печатаемые нами источники. (Там же, док. № 9, I)

О народной базе этого движения говорит и его массовость и те народные предания, которые сохранились о Срыме.

Нет оснований не доверять этим данным. Мы только что привели выдержку из донесения бар. О. А. Игельстрома, построенного на основании представления старшин. (Там же, док. № 9, II)

Причины, толкнувшие феодалов «черной кости» на борьбу с группировкой Абулхаира, были понятны и близки массе казахов-скотоводов, терпевших прежде и больше всего от насилий посылаемых в степь команд и от султанов группы Абулхаира.

Но если движение Срыма возникало как движение широких масс трудящихся казахов, то руководство им все же находилось в руках знати «черной кости».

Сам Срым принадлежал к этой социальной группе. Он был старшиной рода Байбакты, и под его управлением находилось около 2000 кибиток.

Мы не имеем прямых указаний, насколько Срым выделялся по богатству из массы простых казахов, но косвенные указания у нас есть. У Левшина мы находим сведения о поминках, которые были справлены по Срым у после его смерти. Казахи в годовщину смерти справляли по умершем поминки, которые были тем богаче, чем зажиточнее был умерший, и вот поминки Срыма «стоили наследникам и родным более 2500 овец, до 2000 лошадей, до 6000 ведер кумыса, несколько кибиток, панцырей и множество других вещей, розданных отличнейшим наездникам, стрелкам и борцам». (Левшин. Описание Киргиз-Кайсацких Орд и степей. т. III, 1832, 116) Такие поминки были доступны лишь исключительно богатым людям. О богатстве Срыма говорит и муфтий Мухамеджан Хусаинов, предложивший царским властям просить Срыма возместить купцам их убытки после разгрома караванов в степи. ( Док. № 70 настоящего сборника)

Руководство движением Срым осуществлял через родовых старшин, батыров, всех тех, кто объединялся в группу знати «черной кости».

Об этом ясно говорят наши источники.

Под управлением хана Нур Али находились некоторые отделения рода Шекты, Каракесек, Каракете, Карасакал, принадлежавшие к алимулинцам, и 12 родов поколения Бай-улы.

Алимулинцы подписались под заявлением об устранении хана Нур-Али. Байулинцы являлись центром движения Срыма. Под прошением об [16] устранении Нур-Али от ханства подписались представители 20 родов из 25, перечисленных бар. О. А. Игельстромом.

Все это доказывает, что движение против группировки феодалов, возглавлявшейся ханом, охватило широкие круги знати «черной кости»; ведь выносились решения не народом, а старшинами, они же подписывали тамгами всякого рода прошения.

Влияние Срыма в Орде было велико. Но это влияние в значительной мере основывалось на поддержке старшин и батыров других родов. В этом отношении исключительно интересно заявление Каратау бия, сделанное им муфтию Мухамеджану Хусайнову при свидании с ним около крепости Кулагиной в 1790 г.: «Да сверх того уведомился я, что когда изволили с Сырымом иметь переговор, то говорили, хотя де другие киргизы и не приедут, но довольно де и одного ево, Сырыма, а другие никто не потребны; о чем мы думаем, что те ваши слова в действие итти не могут по причине, что ево, Сырыма, приказания никто исполнять не будет... Когда в обществе нашем имеете надобность, то изволите пожаловать сами к нам в улусы, где и переговор учинить можете; а общества нашего почтенные люди условились для того собраться в деревню мою, коим и положенное время уже наступило». (ГАФКЭ. Колл. ин. дел., 2-я присылка, К 64, № 1, 1790 г., Сношения России с киргиз-кайсаками, л. 77)

Феодальное руководство движением отражает и задачи, которые преследовались Срымом.

Для правильной интерпретации требований, какие выдвигала группа Срыма, мы не должны забывать, что эти требования исходили от казахских феодалов. Насилия царских властей и вымогательства чингизидов разоряли казахов, подвластных этим феодалам, а жалобы их на попытки Нур-Али править самовластно опять-таки были жалобами феодалов. Следовательно, эта программа не ставила задачи борьбы с феодальной системой эксплоатации, она лишь стремилась устранить те формы феодально-колониального гнета со стороны старой знати и царских колонизаторов, которые мешали развитию и укреплению в качестве господствующего класса знати, вышедшей из кругов «черной кости». Этим, как мы думаем, объясняется как непоследовательность тактики Срыма, так и политическая сторона его движения.

Как устанавливает печатаемый нами материал, (Док. № 51 настоящего сборника) Срым поддерживал тесную связь с султаном фамилии Жадига. Сын султана Батыра, Каип, был выдвинут группой Срыма в ханы. Представление бар. О. А. Игельстрома к утверждению ханом султана Каипа было предпринято в связи о выдвижением этой кандидатуры старшинской группировкой.

Вопрос шел не об уничтожении ханской власти, а об ее ограничении. «Через словесные, также и писанные донесения посылаемых в Орду открываю я равномерно, — доносит бар. О. А. Игельстром,—что отложившиеся от хана старшины и народ не все единогласно желают быть совсем без хана, но клонится желание их более к тому, чтоб не иметь только нынешнего, а впредь выбирать такого, который бы в Орде еще менее теперешнего власти имел по особе своей. Достоинство сие, однако же, чтоб продолжалось, и, дабы отделить власть достоинства от особы его, имеют желание учредить при нем из лучших старшин 3-х начальных родов совет». (Там же. № 12)

Следовательно, вопрос шел о том, чтобы сохранить прежнюю, привычную форму политического господства феодалов, но добиться при этом если не гегемонии, то, во всяком случае, значительного усиления политической роли знати «черной кости». При признании этого преобладания Срым легко, шел и на соглашение с феодалами дома Абулхаира. В [17] журнале муфтия Мухамеджана Хусайнова 1785 г. мы читаем, что к Срыму приезжали феодалы дома Абулхаира, именно приезжал Байсары батыр «с Айчувак султана детьми, племянником его и Карабай султана сыном». Срым представил муфтию приехавших к нему «Нур-Али хана детей, Аблая, Букея и Шигая, которые изъяснили желание быть приведенными к присяге на верное подданство ея и. в.», (ГАФКЭ. Колл. ин. дел., К 61, № 2, 1775-1780 гг., Сношения России с киргиз-кайсаками, лл. 198 и 205 об.) т. е. приняли новое устройство степи, а следовательно, и гегемонию группы Срыма. Капитуляция части феодалов ханской группировки свидетельствовала о слабости этой группировки. Хан в 1785-1786 гг. был, как никогда, одинок. В степи господствовал Срым.

Ханская группировка была совершенно не в состоянии помешать развитию движения Срыма. Нарастание освободительного движения в Малой Орде и слабость ханской группы как основы колониального господства царизма представлялись для царского правительства тем более опасными, что еще жива была память об участии казахов в движении Пугачева. (А. П. Чулошников. Киргиз-Кайсацкие кочевые орды и Пугачевщина. Новый Восток, № 25, 1929, стр. 201) В этих условиях старая мысль укрепить влияние в степи путем внедрения царской администрации в управлении Ордами, естественно, должна была вновь возникнуть. Она ясно проглядывала еще в рескрипте 1784 г. на имя ген.-губ-ра А. И. Апухтина об учреждении в Оренбурге Пограничного суда. Этот суд, включавший в себя представителей не только казахов, но и царской администрации, должен был стать верховным апелляционным судилищем для казахов.

Совсем не случайно усиление административного влияния среди казахов предполагалось осуществить через организацию судебного органа. Царским властям было известно, что власть султанов выражалась главным образом в исполнении судебных функций. Об этом писал еще П. И. Рычков в 1774 г.: «Власть как ханская, так и султанская ни в чем больше не состоит, как разбирать обще с салтанами, старшинами и лутчими улусными людьми происходящие между киргизов ссоры, а наипаче те, кои одни старшины не могли окончить или окончили, да судившиеся у них судом их недовольны».

В 1785 г. А. И. Апухтина в качестве ген.-губернатора сменил бар. О. А. Игельстром. Реформа, которую он пытался провести, заключалась в том, что в поколениях Малой Орды — Алим-улы, Вай-улы и Жети-руу — должны были быть учреждены расправы, всего три. Фактически было организовано четыре расправы.

Игельстром рассматривал учреждение расправ как первый шаг в организации управления Малой Ордой по типу «Учреждения о губерниях» 1775 г. Функции расправ были определены не сразу, в конечном счете расправы были организованы как судебные учреждения, выполнявшие в то же время и полицейские функции. Расправы были учреждены в 1787 г. Годом раньше, в 1786 г., был организован и Пограничный суд в Оренбурге. Состав расправ был следующий: председатель «из начальника того рода», 2 заседателя «из знатнейших старшин лучших поколений» и 1 мулла, формально для письмоводства, а фактически — для надзора.

При проведении реформы наиболее влиятельные и сильные старшины отказались войти в состав расправ, но без их поддержки — Игельстром это понимал — новое устройство осуществить было невозможно. Тогда Игельстром ввел для них новое звание «главных старшин». Предполагалось возложить «на них обязанность наблюдать за всеми родами, [18] начальных или главных родов составляющими, и за начальниками оных, чрез что правление всем народом в руках их состоит». (Док. № 26, I настоящего сборника)

Наконец, в качестве низового звена в новом устройстве степи утверждались родовые старшины, которые должны были «употреблять себя на удержание в верном подданство, мире и тишине подчиненные им поколения». (Там же, № 12.)

Такова была схема, которую в конечном счете приняла реформа, Игельстрома. Но ее интерес заключался главным образом не в этой схеме, из которой в конце концов ничего не вышло и от которой к началу XIX в. пришлось отказаться: Пограничный суд был закрыт в 1799 г., расправы — в 1806 г.

Интерес реформы — в ее активной роли в развитии социальной борьбы, происходившей в Малой Орде.

Для правильного понимания значения реформы Игельстрома нужно иметь в виду, что эта реформа не порывала традиционной политики царского правительства в Казахстане: опираться именно на феодальную знать, и лишь ориентировалась на иные феодальные группы казахского общества. Ясно, что царское правительство не собиралось опираться на народ.

Характерно, что адъютант Игельстрома, полк. Гранкин, в доносе на своего шефа от 13 декабря 1788 г., обвинял ген.-губернатора в том, что в родовые расправы были выбраны не знатные, а «простые» казахи. (Там же, № 32) Игельстром прекрасно понял меткость и остроту данного обвинения. В своем оправдательном «объяснении» он стремился отвести от себя это обвинение. Говоря о выборе членов Пограничного суда, он замечает: «Но ежели в самом деле есть кто из них степени низкой, так сие легко могло последовать, ибо киргизцами казался диким предмет сей, и они во время учреждения Пограничного суда не имели о нем ни малейшего понятия и доверенности к нему; и когда выбирали туда судей, то думали, что они ничто другое там будут, как аманаты, которых брали от них прежде и безмерно дурно содержали. Ныне, как они вникли уже несколько в полезность учреждения сего суда и познали, что те люди — судьи, а не аманаты, иначе об нем рассуждают и я уверен, всемилостивейшая государыня, что при будущей перемене нынешних судей, которая последует в октябре месяце настоящего года, действительно лучшие люди охотно пожелают быть в суде сем». (Там же, № 33) Да и два рескрипта на имя бар. О. А. Игельстрома, от 3 июня 1786 г. и 7 декабря 1787 г., ясно указывают те социальные группы, на которые должен был опираться ген.-губернатор. Первый из них, говоря о лицах, назначенных в Пограничный суд, указывает, что «хотя в том поименован один из султанов, по тогдашнему еще начальству Нур-Али хана, но буде старшины и народ выбрать султана не пожелают, место его занять могут другим из начальников почетнейшим». (ПСЗ, т. 22, № 16400) (Разрядка моя. — М. В.)

В данной связи любопытно отметить, что в первоначальном варианте реформы предполагалось, по-видимому, лишь расширить социальную базу господства царизма в степи: привлечь к расправам на ряду с султанами и старшин.

Это видно из рескрипта от 2 мая 1784 г. А. И. Апухтину: «Весьма нужно, чтоб вы имели при себе в Оренбурге или Уфе депутатов от Орд Киргизских, в том числе одного из султанов и некоторое число из старшин разных начальств или поколений, через коих могли бы вы о всем получать от их начальников известия, ваши советы и предписания через них сообщать. О чем вы и согласитесь с ханами и нам дайте знать, какое им [19] содержание назначить пристойно» (ПСЗ, т. 22, № 15991). Но это было в 1784 г. Когда же в 1785 г. Игельстром прибыл в Уфу, он на месте столкнулся с фактом обостренной внутренней борьбы в Орде между группой Нур-Али хана и группой Срыма.

В условиях этой борьбы попытка расширить базу колониального господства удаться не могла. Не могло, конечно, осуществиться и предположение Игельстрома «остаться зрителем» этой борьбы.

Осуществление реформы натолкнулось прежде всего на сопротивление самих султанов, власть которых, несомненно, ущемлялась учреждением расправ. Пришлось пойти на частичное изменение социальной базы реформы. Хана и султанов было решено отстранить от управления Ордой.

Но устраняя султанов от непосредственного управления поколениями или группами родов, правительство не теряло надежды использовать их путем привлечения на русскую службу. Правительство стремилось предотвратить враждебные выступления с их стороны. «В рассуждении многих султанов, к новому преобразованию Орды не приставших, — читаем мы в указе от 7 декабря 1787 г. бар. О. А. Игельстрому, — и по причине потеряния прежней власти своей недовольных, мы будем ожидать от вас представления тех средств, кои вы обещаете изыскать к успокоению и привлечению и их в единомыслие с прочими благонамеренными, почитая, что добровольное склонение некоторых из них в службу здешнюю, где бы они могли быть определяемые к тамошним нерегулярным или же и к другим войскам, а но времени и случаям ободряемы повышением чинами, послужили бы не последним способом к привязанию их к нам и к приласканию самых недовольных».

Оренбургский военный губ-р Н. Н. Бахметев в своем представлении указывает, что задержание султана Айчувака в Уральске и ссылка хана Нур-Али в Уфу была вызвана тем сопротивлением, которое встречало проведение реформы в этих главарях султанской партии. (Док. № 59 настоящего сборника) Султанскую партию, недовольную мероприятиями ген.-губернатора, после задержания Нур-Али и Айчувака возглавил брат хана, Ер-Али султан.

Причины выступления Ер-Али против русских изложены в письме Ер-Аля полк. Гранкину: «... ибо, — читаем в письме Ер-Али, — Айчувак султану уже 3-й год, а хану другой, и хотя мы с самых тех времен от г. генерала письменною просьбою об них настоим, однако, ни одного благосклонного ответа не получили...» Но дело было не только и не главным образом в задержании хана и Айчувака: «Ежели в мыслях ваших дурного нет, то у нас к злодеянию предприятия ни мало не имеется, а только есть неудовольствие, потому что пред сим те, которые, вредя обществу, делали нападения на крепости, ныне зделались приятелями, а мы, хотя в духе нашем а хорошее расположение имеем, уподобляемся злодеям». (Там же, № 24)

Ни «приласкивания», ни угрозы со стороны Гранкина не помогли склонить Ер-Али султана к примирению: «Аллах ведает, сможете ли вы справиться с нами. Мы положились на Аллаха. Хвала Аллаху: впереди нас [путь] открыт и мы не находимся в вашем окружении». (Там же) Письмо Ер-Али султана явилось ответом на послание к нему полк. Гранкина с предложением прекратить борьбу против русских, с обещанием в случае покорности милостей ген.-губернатора. (Там же, № 22) Письмо Гранкина мало чем отличалось от обычных обращений к ханам, хотя бы Неплюева, но острота положения не была учтена Гранкиным.

Сопротивление султанов реформе, проводимой Игельстромом, вынуждало его опереться на группу Срыма, что заметно усиливало последнего [20] в борьбе с султанами. Игельстром сознавал зависимость предпринятой реформы от поддержки Срыма; На «народном» собрании старшин-байулинцев, на котором ахун Мухамеджан Хусаинов и ассесор Бекчурин сделали в 1785 г. предложение об учреждении расправ, они получили от старшин ответ, что «поелику Срыма батыря между ними нет, то дальнейшее о исполнении сего предложения мероположении их отлагают до возвращения его». (ГАФКЭ. Колл. ин. дел, К 63, № 11, 1786 г., Сношения России с киргиз-кайсаками, л. 5) Сознанием необходимости опереться на партию Срыма продиктовано было, по-видимому, активное вмешательство Игельстрома в дело освобождения Срыма, когда последний был захвачен Ишим султаном и передан Ер-Али султану. (Док. № 14 настоящего сборника; ответ бар. О. А. Игельстрома на 2-й пункт доноса Гранкина, там же, док. № 33)

Сопротивление группировки хана введению Пограничного суда и расправ как подготовительной меры организации управления степью по типу «Учреждения о губерниях» заставило Игельстрома занять примирительную позицию к представителям «черной кости». Он послал в степь ахуна Мухамеджана Хусайнова с «открытыми листами». «Сии открытые листы, — писал Игельстром, — то возымели действие, что вышеобъявленные, противу здешней стороны вооружившиеся и мятежные киргис-кайсаки почувствовали свое преступление, тогда же перестали злодействовать, и самые злодеи обратились ко мне, не быв одобряемые никакими еще со стороны моей подарками и признавая себя виноватыми, вознесли ко мне писанные прошения, изъясняющие разные жалобы на Нур-Али хана и его детей». (Там же, № 33, п. 1) Это обращение к народу помимо хана и вопреки ему было действительно новым явлением в колониальной политике царизма в Казахстане; оно дало повод полк. Гранкину упрекнуть Игельстрома в том, что преобразование Малой Орды «блеснуло только между низкими и самыми непотребными людьми». (Там же, № 32) Но цель Игельстрома — сломить сопротивление ханской партии — была достигнута: «Малое число старшин киргизских, — пишет Игельстром, —кои в начале возчувствовали омерзение к прежнему их порочному поведению, увеличилось через короткое время до такого множественного, что наконец, с согласия всей их Орды, кроме весьма малого числа придерживающихся хана и брата его Ер-Али султана, учрежден Пограничный суд». (Там же, № 33)

Но если обстановкой внутренней борьбы Игельстром был вынужден ориентироваться на группу Срыма, то почему этот союз оказался возможным, почему группа Срыма пошла на этот союз?

В одном из своих донесений, говоря об учреждении в Орде расправ, Игельстром прибавляет, что прибывшие к нему от казахов депутаты к этому учреждению «весьма по случаю сего и наклонны, дабы не быть зависимыми гот хана. Однако же, со всем тем желают остаться при древнем обыкновении: иметь хана, отделя только ево от управления народом, почему сим посланникам общий суд и кажется приятным». (Там же, № 6, I) Это указание очень интересно не только тем, что показывает, как группа Срыма стремилась отнять у хана судебные функции и, значит, вообще ослабить его власть, но также и тем, что оно объясняет, почему оказалось для Игельстрома возможным при проведении реформы опереться именно на группу Срыма. Если царское правительство смотрело на введение расправ как на средство проникновения влияния царизма в глубь степи, то Срым и его группа смотрели на расправы как на средство ослабить влияние султанов и хана. Ослабление хана и султанов означало в то же время усиление влияния [21] и власти старшин, батыров, вообще знати «черной кости». Таков был результат реформы Игельстрома.

Но союз Срыма с царскими властями неизбежно должен был при сохранении прежней народной базы этого движения привести к столкновению с царскими властями. Независимо от воли Срыма, этот союз открывал новые возможности укрепления господства царской России в Малой Орде, а значит и усиления колониального гнета.

Устранение Игельстромом Нур-Али хана, запрещение после 1785 г. Па бегов на казахов создало на время мирные отношения между казахами группы Срыма и царским правительством.

Хотя распоряжение Игельстрома о запрещении нападений вызвало явное неудовольствие в представителях местных властей, особенно военных, полностью эти нападения не прекращались, и понятно почему: ген. II. И. Бахметьев откровенно указывает, что эти так называемые «бармты» против казахов позволяли «составлять состояния», (Там же, № 59) но однако, развитие событий, необходимость опираться па группу Срыма заставляли Игельстрома придерживаться запрещения набегов на казахов. Эта тактика «мирного» завоевания степи временно привела во всяком случае к некоторому уменьшению грабежей. Отношения между казахами и русскими улучшились. Об этих добрососедских отношениях очень ярко говорит письмо полк. Персидского гр. А. Р. Воронцову: «От киргизцов ничего неприятного не видно, — писал из Астрахани С. Г. Персидский, — да и ожидать так скоро от них того нельзя... К ныне приближавшимся постам киргизцы обходятся дружественно, и нималого знаку к сомнению не подается». (Там же, № 30) Имеется также свидетельство о доброжелательном отношении самого Срыма к России. (Там же, № 31) Несомненно, что огромную роль в установлении на время мирных отношений сыграло и землеустройство казахов при Игельстроме. Вопрос о землеустройстве казахов при Игельстроме в литературе почти не освещен. Так, у Лобысевича (Лобысевич. Поступательное движение в Ср. Азию в торговом и дипломатически-военном отношениях. СПб., 1900, стр. 54) мы имеем указание на разрешение казахам в числе 40 000 кибиток перейти на зиму на астраханские земли. Игельстром исходил из указа 1782 г. ген. А. И. Апухтину, разрешавшего перепускать казахов на определенных условиях за Урал, в Астраханские степи, но только на зимнее кочевье. В деятельности Игельстрома новое заключалось, во-первых, в том, что перепуск казахов на внутреннюю сторону не был связан обязательно с зимним кочевьем. Инициатива в организации перепуска казахов на правый берег р. Урала в зимнее время принадлежала им самим. Несомненно, что особенно острая нужда чувствовалась у казахов в зимних кочевьях. Но, по-видимому, Игельстром строил более широкие планы землеустройства казахов. Мы читаем в сообщении Игельстрома астраханскому обер-коменданту: «Киргиз-Кайсацкой Меньшей, Орды разных родов старшины и другие киргизцы просили меня о позволении прикочевывать им со скотом своим к границе и в случае нужды в кормах (разрядка моя. — М. В.) перепускать оной на внутреннюю сторону». (ЛОИИ. Собр. гр. Воронцовых, № 553, л. 229, а также док. № 20 настоящего сборника) Здесь вопрос о переселении ставится, в связи с нуждой в кормах, в общей форме и не связывается обязательно с зимним кочевьем казахов. Это обстоятельство заставляет предполагать связь реформы Игельстрома с необходимостью хотя бы частичного разрешения земельного вопроса. Найти опору в группе Срыма, поддерживаемой по преимуществу казахами поколения Бай-улы, особенно нуждавшимися в пастбищах, без [22] частичного хотя бы удовлетворения нужды казахов в землях, пригодных для кочевья, было невозможно. На потребность именно широких масс казахов расширить район кочевок указывает и то обстоятельство, что разрешение перейти на внутреннюю сторону получило большое число кибиток — 45 130, а фактически перешло больше, возможна, 60 000 кибиток. (Док. № 18 настоящего сборника)

Эти особенности разрешения казахам перекочевать на астраханские земли говорят об одном: Игельстром сделал попытку частично решить земельный вопрос у казахов путем перепуска на внутреннюю сторону некоторых казахских родов, находящихся под управлением старшин и батыров. Казахи провели зиму 1786 г. на внутренней стороне. В апреле 1787 г. они еще не перешли на зауральские степи, хотя обычно с зимнего кочевья на весеннее переходили в марте. Казахи не переселились на вечное кочевье в Астраханские степи, но включили их в район своих кочевок. По печатаемым документам мы можем проследить, с каким упорством казахи осуществляли этот переход, несмотря на формальное ограничение права кочевать на внутренней стороне с назначением ген.-губ-ром А. А. Пеутлинга, (Там же, док. №№ 54 и 55) пока, наконец, в 1797 г. астраханский губернатор не вынужден был поставить вопрос: не лучше ли разрешить казахам навсегда переселиться на внутреннюю сторону? В 1801 г. с образованием Букеевской Орды разрешение было дано. Все это показывает, как существенно было для Игельстрома связать проведение нового устройства степи с удовлетворением нужды казахов в пастбищных землях, как Игельстром был вынужден изменить методы колониальной политики. Это было не отказом от колониального порабощения казахского народа, а попыткой перехода к новым, более эффективным методам колониального господства путем внедрения новых административных учреждений в глубь степи. Но политика Игельстрома не предотвратила нового подъема движения Срыма.

Какие бы цели лично ни преследовал Срым, объективно его движение оказалось направленным против своеобразной феодально-колониальной системы эксплоатации, которая в глазах широких казахских масс олицетворялась не только царской администрацией, но и султанами фамилии хана Абулхаира. Это обусловило популярность Срыма в Орде, не только втянуло в его движение знать «черной кости», но и обеспечило поддержку широких кругов скотоводов. Необходимостью для группы Срыма, с одной стороны, было стремиться использовать внутри Орды недовольство широких трудящихся масс феодалами, группировавшимися вокруг хана Нур-Али, и, с другой, стремиться обеспечить себе поддержку царской администрации в процессе борьбы с группировкой хана. Это противоречие должно было разрешиться или потерей массовой базы движения внутри Орды или разрывом с царскими властями. Кризис движения был ускорен колеблющейся, непоследовательной тактикой Срыма. Сознавал ли сам Срым ненадежность и неизбежное крушение союза с царизмом? Вероятно, да, хотя он и не хотел этого. В этом нас убеждает прежде всего то, что еще до отозвания Игельстрома из Уфы Срым искал поддержки в Бухаре и склонялся на уговоры Бухары (Агитация Бухары, по-видимому, была связана с деятельностью Порты, которая во время русско-турецкой войны 1787-1791 гг. усиленно стремилась поднять мусульманское население Средней Азии против России. По протоколам Непременного совета за 1787-1791 гг. мы можем проследить, как развивалась деятельность бухарских мулл в казахской степи (Архив Гос. совета, т. I, стр. 812, 814, 848, 851, 859, 860). Данные этих протоколов позволяют нам с доверием отнестись к известиям о деятельности бухарских мулл в Орде в пользу Порты) отложиться от России.

В донесении Муллы Абдул-Керима Уразбаева говорится о решении Срыма и Каратау бия нарушить мир с русскими и при этом рассказывается, что Асан мулла и Кара-Жигит говорили Срыму и Каратау бию, что «если [23] сего они не сделают, то потеряют свой закон и не могут быть мусульманами, потому что они имеют в получении Хивы в Бухарии письма, которые подтверждают то же самое, что и от них, муллов, им сказано». (Док. № 36 настоящего сборника)

Тот же документ содержит указание и на первые шаги столкновения Срыма и Каратау бия с русскими. Все это происходило не позднее начала февраля 1790 г. Через несколько месяцев в письме гр. А. Р. Воронцову полк. Персидский писал о казахах, что «противная сторона успела совершенно их развратить, и они уже действовали в нынешней зиме не как воры, но яко истинные неприятели, будучи предводительствуемы родственниками Сырым батыра, и нападали на 3 поста, из коих один преодолев многолюдством, пленили 6 человек; и если верить известиям, то ожидать должно ожидающим летом от них нападения на Уральскую линию с помощью бухарцев немалого числа, которую они ожидают». (Там же, № 40) Однако мы можем с уверенностью говорить, что если в самом начале 1790 г. Срым сделал попытку получить поддержку Бухары и отойти от русской ориентации, то уже в марте того же 1790 г. это обострение взаимоотношений с Россией не входило в планы и намерения самого Срыма, а отражало скорее одно из направлений, существовавших среди старшин, приверженных Срыму. Невидимому, главной причиной, побудившей Срыма договориться с царскими властями, было упорное нежелание влиятельных старшин поколения Бай-улы отдаляться кочевьями от линии, а следовательно, итти на разрыв с царской администрацией. В этом нас убеждает журнал Мухамеджана Хусайнова, веденный им при свидании с Срымом при крепости Калмыковой в 1790 г. Уже когда обнаружился поворот царской администрации к старой ориентации на султанские группировки, Срым шел на очень широкие уступки царским властям. (Журнал муфтия Мухамеджана Хусайнова напечатан в № 2 «Исторического Архива» изд. Акад. Наук)

Но с отозванием Игельстрома из Уфы в 1790 г. создаются новые условия для дальнейшего развития движения.

После отозвания Игельстрома местные власти возвращаются к прежней практике захватов и набегов, (Мы должны заметить, что, несмотря на запрещение Игельстрома производить «бармту» против казахов, мелкая «бармта» (т. е. мелкие набеги) не прекращалась. Об этом ясно говорит письмо Срыма ген. С. А. Брянчанинову (док № 34 настоящего сборника)) тем более, что попытки «мирным» путем подчинить казахов через учреждение расправ явно не удались.

Устранение султанов лишь усиливало влияние старшин, но не помогало утвердиться царской администрации в степи. Даже более: Конфиденты из казахов, назначенные присутствовать в Пограничном суде, явились своего рода агентами, информировавшими казахов о мероприятиях царского правительства. (ГАФКЭ. Колл. ин. дел, К 61, № 1, 1790 г., Сношения России с киргиз-кайсаками, лл. 55—60) Все это ослабляло интерес царского правительства к расправам, возврат же к прежним методам колониальной политики лишал правительство поддержки старшинской группы, а без этой поддержки все учреждения в степи были бесполезны и мертвы.

Причины, усилившие вновь борьбу казахов против царизма, отчетливо изложены в журнале, в 1790 г., оренбургского муфтия Мухамеджана Хусайнова. Муфтий передает со слов не только казахов, но и русских, бывавших в Орде, «что они, киргизцы, от несносных раззорений со стороны Уральского войска не токмо что в смятении, но беспокойствие их так велико, что едва не имеют ли они намерения удалиться от границ российских, с тем удалиться и от верноподданства российского», и что Срым батыр и другие старшины «единогласно жаловались, что с самого отсутствия из [24] тамошних краев его высокопр-ва Осипа Андреевича бар. Игельстрома, ив знамо почему, начали причинять они, Донсков с участники, несносные обиды и раззорения, и они, оставаясь в великом изнурении, приносили на них жалобы, но доходят ли они, им неизвестно». (ГАФКЭ. Колл. ин. дел, К 61, № 1, 1790 г., Сношения России с киргиз-кайсаками, лл. 55-60) Что касается жалоб казахов на насилия атаманов Донского и Мизинева, то судьба их нам известна. «Правитель наместничества (А. А. Пеутлинг. — М. В.) вслед прежнего его предписания, имея уведомления обстоятельные от муфтия о жалобах их на атамана Донского, Мизинева и их войско, предписывает муфтию, что к примерному наказанию остервеняющихся киргизцев в их буйстве уже повсюду победоносное оружие российское состоит в готовности и предлагает иметь сношения и советы с г. полковником войска Уральского войсковым атаманом Донсковым».

Ограничено было и право казахов перегонять скот на астраханские земли. Все это было различными формами проявления возврата к прежним традиционным методам колониального гнета. Ярким проявлением той же тенденции явилось назначение в 1791 г. преемником Игельстрома, А. А. Пеутлингом, ханом султана Ер-Али, вождя султанской группы. Стремление примириться с султанской группой и разрыв с группой Срыма яснее проявиться не могли.

Срым понял смысл назначения ханом Ер-Али и разорений казахов, усилившихся с назначением ген.-губ-ром А. А. Пеутлинга. В письме на имя А. А. Пеутлинга старшины, в их числе и Срым, прямо упрекали царское правительство, что оно «желает обманом управлять народом». «Ежели бы не так, — читаем мы в этом письме, — то для чего препятствуете допустить нас к императрице, из сего точный ваш обман и ухищрения видны, что вы нас хотите довести так же, как нагайцев и башкирцев, поспешить обуздать и наложить службу, а детей наших сделать солдатами и употреблять в походы, и разные тягости хотите на нас возложить. Каковые все ваши намерения мы поняли, ибо и перед сим вы, россияне, скольких, обласкивая серебром и прочим, довели в свое рабство». (Док. № 44 настоящего сборника)

От мелких стычек с царскими командами в степи и на линии батыр Срым переходит к нападению на крепости. В 1792 г. он объявляет войну России. Конечно, непосредственного военного успеха казахи, совершенно не приспособленные к осаде крепостей, иметь не могли. Неудача выступления Срыма явилась лишним подтверждением уже сознававшейся частью казахских феодалов бесполезности прямой вооруженной борьбы против колониального господства царизма. Но в то же время вооруженное выступление масс, только опираясь на которое Срым мог рассчитывать на успех, пугало старшин. Полк. Персидский был, по всей вероятности, прав, когда он писал гр. А. Р. Воронцову, что «нет сомнения, что есть довольно и между ними (старшинами. — М. В.) добрых людей, каковые весьма огорчаются дерзости развратников и утверждают, если они не будут наказаны, то едва ли будет спокойствие; сему, без сомнения, и верить можно». (Там же, № 39)

В этих указаниях проявилось не только недовольство старшин тактикой Срыма, но и боязнь масс, которые толкали Срыма на решительные вооруженные методы борьбы с системой колониального гнета. Старшины говорят уже о необходимости наказания этих «развратников». И в этих настроениях старшин проявился тот процесс классовой дифференциации движения, о неизбежности которого мы уже упоминали.

Положение Срыма становилось чрезвычайно трудным. Его группа была ослаблена не только боязнью масс, проявлявшейся руководящей верхушкой, но и военными неудачами. Кроме того, надо иметь в виду, что 60-летнее [25] господство царской России на Урале не прошло бесследно для экономической независимости казахов. Развитие меновой торговли с Россией в течение XVIII в. приводило к тому, что многие потребности казахи стремились удовлетворить путем мены с русскими. Это, конечно, не значит, что по своей производственной основе хозяйство казахов становилось товарным,— оно было натуральным, — но казахская степь все более наводнялась русскими товарами, исключительно предметами непроизводительного потребления. Кроме того, борьба с царским правительством и султанской группой заставила Срыма откочевать от границ. Для группировки Срыма тем самым удобные зимние пастбища на «внутренней стороне» были потеряны. А это вело и к потере сторонников.

В условиях этих трудностей Срым сделал Попытку спасти свое положение путем укрепления своего союза с султанской группой Абул-Газиза, сына Каипа. Посольство в 1793 г. султана Шир-Газы Каин улы, майора царской службы, застает Срыма в тесном союзе с этой частью казахских феодалов. (Там же, № 51) Связи Срыма с султанской группой дома Каипа, невидимому, не прерывались с 1784 г.

Любопытно, что в середине 90-х годов Срымом выдвигалась кандидатура в ханы султана Есен-Али, сына Нур-Али. Какие цели преследовались при этом Срымом, из-за недостатка материала выяснить трудно. Возможно, что это была попытка ослабить ханскую группу путем внесения раскола в ее среду. Но вероятнее, что Срым искал путей к компромиссу с представителями группы Ер-Али. Это предположение вероятно потому, что падение влияния Срыма в Орде делало очень ненадежным его союз с султанами дома Каипа: он к 1796 г. был покинут ими. (Там же, № 57) Это подтверждает и попытка Срыма в 1796 г. примириться с ханом Ишимом через ханшу Урун, — попытка, не увенчавшаяся успехом. Нельзя не видеть во всех этих явлениях резкого падения влияния Срыма в Орде. Непоследовательность его борьбы с царскими колонизаторами, естественно обнаружившееся стремление добиться компромисса с казахской аристократией, — сначала лишь дома Жадига (Каип), а в середине 90-х годов и с султанами дома Нур-Али, — ясно определили феодальную природу руководства движением, связанным с именем Срыма. Это с неизбежностью вело к тому, что движение Срыма теряло свой массовый народный характер. Не улучшилось положение Срыма и тогда, когда в Оренбург вернулся бар. О. А. Игельстром. Ошибочно было бы считать, что поворот Игельстрома в сторону султанской группы обусловлен влиянием дочери Нур-Али хана Той-Кары. (Той-Кара была дочерью Нур-Али хана и жила вместе с мужем, членом Пограничного суда, в Оренбурге. Она бывала в столице, усвоила светский лоск и имела большое влияние на Игельстрома. Султанская группа стремилась использовать это влияние в своих интересах)

Этот поворот проводника реформы показывает изменение политики царского правительства в порабощении казахского народа, возврат в прежней ориентировке на реакционные султанские группировки. Однако не только слабость группы Срыма, но и убеждение в ее ненадежности после событий 1790-1794 гг. толкали царские власти к возврату к старой ориентации.

Безысходность положения толкнула Срыма на путь индивидуального террора: в 1797 г. он убил преемника умершего Ер-Али хана, хана Ишима. (Док. № 58, I настоящего сборника) Убийство это могло лишь усложнить и действительно усложнило положение в Орде сторонников Срыма: оно сплотило против Срыма представителей султанской группы и позволило им развернуть против него борьбу на почве мести [26] за убийство. Наконец, боязнь репрессий со стороны царских властей еще более уменьшила и без того незначительное число сторонников Срыма. Он еще делал попытки восстановить активную роль своей феодальной группы, (А. Д. Рязанов. Сорок лет борьбы за национальную независимость Казахского народа. Кзыл-Орда, 1926) но по существу движение его кончается вместе с убийством хана Ишима. Дальнейшая судьба Срыма неизвестна. Ходил слух, что, преследуемый султаном Каратаем, он бежал в Хиву и там был отравлен. Но подпись Срыма мы встречаем на документах начала XIX в., (Док. № 62 настоящего сборника) именно относящихся ко времени не ранее декабря 1802 г. Но в то же время имени Срыма батыра мы не встречаем среди старшин и батыров, управлявших казахскими родами в 1805 г., а кн. Волконский в своем донесении 1804 г. говорит о нем в выражениях, дающих возможность предполагать, что Срым батыра уже не существовало. (Там же, док. № 66) Вероятнее всего, что Срым умер в конце 1802 — начале 1803 г. Я. Гавердовский, который был захвачен с караваном казахами поколения Алим-улы в 1803 г., говорит, что Срым умер незадолго до их прибытия в Орду. (Я. Гавердовский, цит. рукопись, л. 95) Бесспорно одно — активной политической роли батыр Срым с начала XIX в. не играл.

III

Поражение Срыма означало не только поражение тех феодальных группировок, которые своей борьбой против ханской партии были поставлены в центре борьбы с системой колониального гнета, — оно знаменовало удар по широкому народному движению. Следствием этого поражения должно было явиться усиление феодально-колониального гнета, о котором мы говорили в первой главе. На самом деле поражение Срыма открыло широкие возможности наступления русского торгового капитала, прежде всего в лице русских и татарских купцов. (Эта сторона активизации царской колониальной политики освещена в статье А. П. Чулошникова «К вопросу о феодализме и феодальных отношениях в Казахстане», Изв. ООН Акад. Наук, № 3, 1936)

Купец проникал в степь не только в роли продавца товаров, но и как ростовщик. Ростовщичество выступало под видом «помощи» обедневшим казахам, очень напоминавшей ту «помощь», которую старшины и баи оказывали бедным казахам и которая фактически означала развитие барщины. Фразеология относящихся сюда документов (Док. № 97 настоящего сборника) не должна вводить в заблуждение. Эти документы исходили не от трудящихся казахов, а от феодалов, которые освещали деятельность ростовщика в степи так, как они воспринимали собственную «помощь» бедным казахам.

Но гораздо характернее для колониальной политики конца XVIII — начала XIX в. усиление методов прямого колониального давления. Это давление выражалось в захвате казахских земель через продвижение укрепленных линий глубже в степь (Ново-илецкая и Узеньская линии), отчуждение в степи лугов, сенокосов и других земельных угодий через установление 15-верстной полосы по линии в пользу казачества, что закрывало пути кочевья казахов. Наконец там, где казахи были «окружены», в Букеевской Орде, через захват земель в собственность частными лицами и Уральским войском. Упоминаемые в наших документах захваты земель кв. Юсуповым и графиней Безбородко (Там же. 99 и 105) в крайней степени стесняли скотоводство казахов.

Характерны для развития колониальной политики царизма в рассматриваемый период посылки в степь воинских экспедиций, по существу [27] грабивших казахов. (Там же №№ 2, 63, 64, 66) Об этом есть ясное свидетельство. Так, Азиатский комитет, подтверждая журналом от 4 сентября 1815 г. свое постановление от 21 сентября 1814 г. о запрещении «бармты», указал, что причины, вызвавшие это запрещение, «состояли в том, что воинские команды, быв посылаемы в степь, под разными предлогами делали там злоупотребления, производили убийства, грабежи и раззорения не только виновным, но и мирным и даже преданным совершенно России киргизцам». (Там же, № 85)

Эти «поиски» приобретают с 90-х годов XVIII в. более крупный и более организованный характер. Вот главнейшие из них: 1790 г. — экспедиция Донскова, 1807 г. — Герценберга, 1809 г. — Бородина, 1814 г. — Епанешникова, 1823 г. — Берга, 1824 г. — Назарова.

Эти нападения порой отличались исключительно жестоким характером, например экспедиция 1790 г. атамана Донскова. (Там же, №№ 41, 42)

Материальный ущерб, причиняемый этими набегами, был очень значителен. Целые аулы разорялись; угоняли у казахов скот, грабили домашние вещи, убивали и захватывали в плен людей. Как ни важен этот приносимый казахам материальный ущерб, еще существеннее отметить другой момент колониальной политики царизма в Казахстане: это то, что с поражением Срыма возможности для царского правительства активно вмешиваться в развитие социальной борьбы в Казахстане в огромной степени расширяются.

Царские власти после отставки Игельстрома в 1790 г. систематически поддерживали султанов группы Абулхаира и придерживались этой системы с большой последовательностью. Деятельность Игельстрома оценивалась теперь не иначе как «опасные опыты». Опираясь на султанскую группу, царское правительство систематически и упорно поддерживало наиболее продажных представителей этой группы, которых легко было использовать как орудие раздора в Орде и усиления которых в то же время можно было не опасаться. Оно поддерживало кандидатуру султана Айчувака и провело в ханы этого «старца 85-летнего, расслабленного даже до недвижимости», вместо энергичного и пользовавшегося большим влиянием в Орде Каратая Нур-али улы. Но, убедившись в полной бесполезности Айчувака, оно уволило его от должности с пенсионом и на его место назначило его сына, Жан-торе, который, «хотя до 1792 г. участвовал в некоторых беспорядках, бывших в Орде, будучи заводим во все продерзости известным возмутителем ордынской тишины Сырым батыром», но «с того года по сие время ведет себя уже тихо, не только не причастен будучи враждованиям, чинимым против России, но являет себя истинно приверженным к ее пользам». (Там же, № 69)

Царское правительство поддерживало двуличного хана Шир-Газы против султана Арын-Газы, внука Каипа. Это понятно с точки зрения колониальных интересов царского правительства в Казахстане, стремившегося к разрушению тех общественных образований, которые складывались в Малой Орде в конце XVIII и начале XIX в. и которые могли бы стать центрами для создания казахской государственности.

Чтобы понять и оценить это влияние царской колониальной политики на дальнейшее историческое развитие Малой Орды, мы должны рассмотреть те условия — хозяйственные и политические, которые сложились в Малой Орде после упадка движения Срыма.

Прежде всего мы должны указать на резкое обострение земельной тесноты. Еще в 1794 г. уфимский вице-губ-р И. М. Баратаев передавал вновь назначенному ген.-губ-ру С. К. Вязмитинову мнение Ханского совета, что казахи, кочующие в зауральских степях близ границ, испытывают острую [28] земельную нужду: «На их же стороне, — писал он, — не только скот, но даже улусам их теснота быть может». (Док. № 53 настоящего сборника) Это было как раз накануне страшного жута 1795-1796 гг., когда у казахов, зимовавших по Сыр-дарье, Сагызу и Эмбе, погибло огромное количество скота. (Там же, № 58) Но этот падеж скота не разрешил земельной тесноты. Печатаемое нами донесение Донскова от 1797 г. показывает, с каким упорством казахи искали земли для кочевок. Выражением той же тесноты явилось образование в 1801 г. Букеевской Орды, соединения отдельных частей родов Серкеш и Верш, перешедших на вечные кочевья в Нарын-пески. (Там же, №№ 86 и 89)

Эта земельная теснота никак не являлась показателем роста скотоводства, — напротив, оно сокращалось. Кн. Волконский писал в 1804 г.: «Важнейший же из сего вред, касающийся и выгод государства, есть весьма приметное уменьшение по всей степи скотоводства; сия отрасль нашей промышленности, теперь нарочито ослабленная, если по неприятию надлежащих и скорых к исправлению ее мер еще более придет в упадок, едва ли может быть вознаграждена». (Там же, № 66)

Объяснение этой тесноты надо искать в развитии общественных отношений в Малой Орде. Основной тенденцией этого развития в конце XVIII в. являлось дальнейшее углубление феодально-колониальной эксплоатации.

Из материалов видно, в каких своеобразных, замаскированных формах выступали феодальные отношения эксплоатации в 70—80-х годах XVIII в. Теперь, после поражения наиболее активных народных элементов в движении Срыма, внеэкономический характер эксплоатации начинает выступать в значительно более открытой форме.

Характерна попытка казахской знати внеэкономическим путем перетасовать обедневших казахов между родами, независимо от родовой принадлежности, значит, фактически, между султанами, биями и прочими феодалами.

Так, в «обете», выработанном в 1803 г. на собрании старшин, биев, султанов и батыров, — обете, который очень интересен как попытка добиться компромисса между феодалами «белой и черной кости», — одним из положений указывается, что бедных, не имеющих пристанища казахов, «почтеннейший и высокостепеннейший хан наш намерен, всех таковых людей собрав, разделить по разным родам, чтоб были они к чему-нибудь употреблены». (Там же, № 65, II)

Тот же самый проект выдвигает в своем «объяснении» оренбургский военный ген.-губ-р кн. С. Г. Волконский: «Казахов, принимавших участие в нападениях на караваны, позволить хану, с согласия старшины, разделить по своим аулам и причислить навсегда в свои команды», бедных же казахов «распределить также по аулам, дабы они не шатались около границы». (Там же, № 66)

Такая перетасовка абсолютно невозможна в отношении свободных членов общины. Самая постановка вопроса говорит о развитии крепостнических тенденций. Очевидно, что решение социальных и экономических проблем находилось в руках феодальной знати не только «белой», но и «черной кости». То, что памятники говорят о распределении казахов по «аулам», нас не должно вводить в заблуждение. «Аула» как ячейки свободной общины давно не существовало. Как звено феодального владения аул и в XVIII в. являлся феодально зависимым. Теперь феодальная верхушка, принимая решения, совершенно игнорировала общину как политическую [29] силу. Это развитие феодальных отношений выразилось и в попытках формально ограничить, правоспособность свободных казахов.

«Обет», заключенный султанами, биями и прочими феодалами Малой Орды в 1803. г., цитированный выше, предусматривал: «Есть ли же у кого-нибудь есть должник, то кредитор должен требовать удовлетворения от начальников или управляющих им». (Там же, № 65, II) Господствовавший обычай требовал, чтобы «тот, на кого сомнение объявляет, непременно отвечать должен сам или за него той же волости и лучший в роде». (УЦГАЛ. 1-ая собств. его и. в. канц., № 28, 1821 г., л. 20)

О том же закрепощении свидетельствует и Новое положение толенгута, мало отличное от положения крепостного. Очевидно, главным образом именно в рассматриваемый период (первые 20 лет XIX в.) развивался этот процесс сближения крепостного и толенгута.

По материалам в начале XIX в. число толенгутов значительно возросло. Б. М. Броневский, наблюдавший жизнь Казахов в продолжение 20 лет в начале XIX в., пишет в своих записках, что «тюленгуты время от времени размножились до того, что теперь составляют одну из значительных частей населения в степи». (Записки Б. М. Броневского о киргизах. Отечеств, записки, № 119, 1830, стр., 88)

Расширяется и практика наследования должностей, — формальная, а не только фактическая передача по наследству не только звания, но и ранее выборной должности — старшин, биев. (А. П. Чулошников. К истории феодализма и феодальных отношений. Изв. ООН Акад. Наук, № 3, 1936) В Букеевской Орде, где процесс феодализации шел значительно быстрее, чем за Уралом, делается попытка формально, по завещанию, передать и должность хана. В письме султанов и старшин Букеевской Орды управляющему родом Байбакты, султану Шоке Нар-Али улы, сказано: «при смерти же своей сделал он, хан, в присутствии нашем завещание, что в наследствие ханства, а с тем вместе и владеть народом назначил родного сына своего, Джангыра Букеева, рожденного от белой кости». (Док. № 96 настоящего сборника) Но хан Букей (Умер в 1815 г.) в этом завещании назначил не только преемника, но и опекуна к нему (Жангиру было 15 лет в 1815 г.), султана, Шигая Нур-Али улы. Впрочем надо отметить, что это завещание было утверждено собранием султанов и старшин Букеевской Орды: «Завещанием мы все единодушно остаемся довольны и обязались любым актом сохранять то завещание свято без всякой отмены», (Док. № 96 настоящего сборника) что соответствует феодальному обычаю добровольного признания вассалами своего сюзерена.

Среди родов Малой и Средней Орды, подвластных царизму, такого формального наследования не наблюдалось, кроме одного случая, хотя фактически наследование производилось постоянно, потому, что ханская власть в Малой Орде все время сохранялась в поколении Абулхаира, которому в этом смысле царское правительство дало формальное обещание при принятии Малой Орды в русское подданство. В Средней же Орде Аблаю наследовал сын его, Вали.

Принудительное распределение казахов среди биев, султанов и прочих феодалов означало дальнейшее развитие барщинных и оброчных повинностей закабаляемых казахов. Прямых указаний, во сколько раз увеличивались эти повинности, источники русского происхождения не сохранили. Но показателем роста феодальной эксплоатации является тот бесспорный факт, что хозяйство казахов воспроизводится в указанный период на суженной основе. Но здесь необходимо учесть два обстоятельства: характерной чертой усиления феодальных отношений является в начале XIX в. крайне [30] развившаяся бармта. Наши документы бармту называют обычно грабежами: здесь сказалось непонимание этого института, обусловленного феодальной экономикой, и презрение царских колонизаторов к зависимому от них народу. Бармта, когда-то бывшая формой решения родовых споров, в XVIII и XIX вв. носила ярко выраженный характер феодальных войн, крайне разорявших не только неудачливых феодалов, но больше всего трудящихся казахов.

В документах как русских, так и казахских можно даже наблюдать тенденцию объяснить нищету казахов чрезмерно развившейся бармтой: «И ни от чего другого могли они ввергнуть себя в такое бедствие, как более от междуусобных раздоров, которые в прошедших годах между многими родами происходили, а в некоторых и ныне не устраняются». (Док. № 66 настоящего сборника)

Ту же точку зрения разделял и оренбургский военный губ-р Волконский, который в 1806 г. писал кн. А. Чарторижскому: «Ежели разделить Малую (Орду. — М. В.) на 2 ханства, тогда и по подстреканию султанов и по честолюбию ханов киргизцы, совершенно уже испортившись, обратятся один другого грабить, а от сего неминуемо может последовать как конечное раззорение самим, так и большая опасность границам здешним от их бедности». (Там же, № 76.) О том же писал в своем донесении ген.-прокурору А. Н. Самойлову из Сибири ген. Штрандман: «Сравнивая прежнее состояние киргизцев с нынешним, можно видеть ощутительную перемену в их скотоводстве, да и сами киргизцы признают, что оно теперь приведено в упадок по причине бесконечных между собою бармтов, на которые, как они сказывают, съезжаются иногда более 2—3 тысяч». Эти бармты действительно вели к гибели скота, к его массовому непроизводительному потреблению. Нападения обычно происходили по подстрекательству или под непосредственным руководством султанов, и кн. Г. С. Волконский писал в 1806 г. кн. А. Чарторижскому, что «простые киргизцы, вместо того чтоб сами солтанами удерживаться от беспорядков, оные сами поощряют к взаимным враждам и бармтам». (Там же)

В своем объяснении (1804 г.) Волконский перечисляет имена султанов и биев, особенно Выделявшихся своими нападениями на караваны и на линию. (Там же, № 66)

Второе обстоятельство, которое надо обязательно учитывать, — это усиление колониальных насилий, о которых мы говорили в начале настоящей главы. Только массовый характер этих насилий заставил Азиатский комитет запретить посылку вооруженных отрядов в степь; впрочем, это запрещение оставалось на бумаге. «Посылки» продолжались и после 1814 г. Колониальные грабежи разоряли казахов, кочевавших вблизи линии. Однако и на юге внешние условия жизни казахов были таковы, что усиливали разорение казахов-алимулинцов, кочевавших в районе Сырдарьи.

Мы имеем в виду прежде всего значительное расширение владений Кокандского ханства при хане Омаре (умер в 1822 г., брат весьма влиятельного хана Алима), когда были захвачены «Ташкент, Туркестан и все течение Сыр-дарьи до Аральского моря. Начальниками этих крепостей взимались подати также с кочевого населения соседних степей — каракиргиз и киргиз-кайсаков». (В. Бартольд. История изучения Востока в Европе и России. Изд. 2-е, Ленинград, 1925, стр. 244)

Но казахи разорялись со стороны Коканда не только путем обложения их податями, но и прямым военным грабежом. [31]

Захват земель к северу от Ташкента, Туркестана и окружающей степи был проведен Омаром в 1819 г., а в 1821 г. «Омар хан послал Сеид-Кул бека против Дашти-Кипчак для разграбления тамошних кочевников». (В. Наливкин. Краткая история Кокандского ханства. Казань, 1855, стр. 118)

Далее нужно отметить явно выраженную агрессию Хивы в сторону казахских кочевий при энергичном хане Мухаммед-Рахиме. Три раза казахи подвергались страшному разгрому со стороны Мухаммед-Рахима: (Материалы по истории каракалпаков. Труды ИВАН, т. VII, 1935, стр. 124-125) в 1812, 1816 и 1820 гг.

Эти разгромы причинили казахам огромные потери скотом, имуществом и людьми. И здесь, в районе Сыр-дарьи, хивинцы стремились опереться на местных феодалов. К этому вопросу мы еще вернемся в IV главе, пока же отметим одну очень существенную деталь: источники говорят о наибольшем разорении казахов, кочевавших вблизи русской линии, значит, находившихся в ведении феодалов-приверженцев царского правительства; а в районе Сыр-дарьи, по словам бар. Мейендорфа, эта нищета наблюдалась в аулах Маненбая, ставленника и вассала Хивы.

Исключительно яркие картины нищеты казахов дает рапорт Троицкой таможни: «Киргиз-кайсаки Средней Орды разных родов, обитающие близ здешних границ, пришли в такую бедность, что многое множество в разодранных рубищах, почти нагие, шатаясь все вообще как мужской, равно и женский пол, с их детьми и родственниками в крепостях снискивают мирское подаяние в таком положении, что весьма, весьма обращают на себя соболезное внимание». (Это показание подтверждает и Г. Броневский: «Жители Сибири,— пишет он,— принуждены были брать детей от киргизцев; как случалось, приведя к дому изнемогающее дитя, убегали, оставляя спасение его великодушию россиян». Броневский, цит. соч., Отечеств, записки, № 121, 1830, стр. 166. Данные относятся к 1811-1812 гг.)

То же самое наблюдалось среди казахов Малой Орды: «Крайнейшая бедность, —писал в 1805 г. директор Оренбургской таможни Величко, — постигшая за несколько перед сим дет многие киргизские села, даже иные их многолюдные роды, не только между ними не умаляется, но кажется, из года в год усиливающейся». (Док. № 71 настоящего сборника) О том же говорит и гр. И. О. Потоцкий в письме мин-ру вн. дел В. П. Кочубею: «Сия бедность их чрезвычайна, и злощастие их умножается. Юрты или кибитки их, долженствовавшие бы состоять из хороших и плотных войлоков, покрыты лишь одними шерстяными лоскутьями, едва сваленными. Сами же киргизы ходят в отрепьях, и степные ветры, пронизающие беспрестанно до нагих тел их, наносят им болезни, которые хотя и неопасны, но обыкновенно поражают целые семейства, которые в таком случае немедленно лишаются всей собственности своей». (Там же, № 75) Это обнищание объясняется и ростом феодальных повинностей, и развитием феодальной междоусобицы, и усилением колониального гнета, т. е. в конечном счете углублением феодально-колониальной системы эксплоатации. Указания на суровую зиму и гололедицу 1796 г. (Там же, № 56) не могут объяснить обнищание казахов конца XVIII в. Конечно, гибель скота в эту зиму нанесла огромный ущерб казахам, но не могла создать земельной тесноты. Лишь в условиях развивающихся феодальных отношений гибель скота облегчала биям и султанам захват общинных угодий и закабаление экономически ослабленных казахов-скотоводов. Территориально гололедица (жут) охватила южную часть кочевий Малой Орды, (Там же) а обнищание с огромной силой чувствовалось и около линии. Кроме того, наибольшее [32] обнищание падает на первые годы XIX в., лет через 5-6 после жута 1796-1796 гг. Любопытно отметить, что и современники не находили возможным при объяснении нищеты ссылаться на жут. Они в щели эту причину в баритах (см. выше).

Примечательно, что если наши источники говорят об усилении феодальных форм эксплоатации, то они ни словом не обмолвились о том, чтобы огромные массы разоренных казахов использовались путем найма богатыми казахами. Лишь русские жители нанимали бедных казахов для работ. «Пристроить» этих бездомных казахская знать стремилась, как мы видели, совсем иными, не капиталистическими, а чисто феодальными методами или совсем избавиться от них.

Большой интерес в этом отношении представляет следующее замечание Величко: «Чрез сие, будучи не столько по бедности своей жалости достойны, сколько по шалостям своим вредны, они самими киргизцами до того отвергаются, что я неоднократно от многих султанов и родоначальников имел случай слышать предложение, чтобы российское начальство переселило их в свои границы и тем бы путем положило конец и бедности, и бесполезности сих несчастных». (УЦГАЛ. Учреждения, предшествующие МГИ, лит. А, № 2954, 1805 г., л. 33. об.)

Мы видим, что »экономике казахского общества конца XVIII — начала XIX в. все говорит об усилении феодальных отношений.

Естественно, что углубление этой эксплоатации должно было сопровождаться обострением классовой борьбы. Правда, в первые годы после поражения Срыма этой борьбе трудно было принять характер широкой крестьянской войны. Классовая борьба имела характер отдельных, частных столкновений. Ее отголоски слышны в приведенном выше замечании Величко, отзвуки ее слышатся в донесении кн. Волконского от 1804 г. «Родоначальники сильнейшие, притесняющие и явно разоряющие слабейших, удальцы из простых киргизов, известные под именем батырей... и прочие, производящие с пристающими к ним киргизами явные насилия и грабительства, не только не повинующиеся биям, султанам и самому хану яко законным начальникам сего народа, но наводящие самим даже им страх и часто разорение. От их своевольства многолюдные и богатые аулы пришли в крайнее ослабление, а некоторые и в совершенное уничтожение». (Кн. Волконский в этом месте своих объяснений несомненно несколько тенденциозен. Сторонник султанской группы, он здесь виновниками нападений выставляет феодальную знать, выросшую из среды «черной кости». Мы видели, что в другом месте своей записки он не мог скрыть действительности и подчеркнул инициативную роль в этих столкновениях султанов и близко к ним стоявших биев. Но эта борьба между феодальной знатью «белой и черной кости» неразрывно переплеталась с борьбой между различными группировками внутри самой султанской партии, как мы увидим в дальнейшем) Здесь перед нами не обычная картина феодальных грабежей и столкновений. В этом донесении в одно смешаны и моменты классовой борьбы я моменты феодальных войн. Трудность определения действительной роли бармты в развитии классовой борьбы заключается между прочим в том, что русские официальные документы обозначают словом бармта и феодальные столкновения и то, что по существу бармтой не являлось: классовую борьбу — возмущение закабаляемых казахов против феодалов. (Насколько плохо царское правительство разбиралось во внутренних отношениях Казахских Орд, показывает характерный факт: при составлении Устава о сибирских киргизах смешали толенгутов и кулов. Впоследствии это повело к ряду недоразумений и, чтобы распутаться в неясностях, созданных Уставом 1822 г., пришлось производить специальное обследование социальной природы толенгутов. См. Ф. Зобнин, цит. соч., стр. 37)

Все же классовый характер борьбы проглядывает и в других, кроме приведенных, документах; например в следующем замечании, отражающем [33] страх баев перед бедными казахами: «Те киргизы, у которых скот прозимовал благополучно, опасаются, говоря, что между ими спокойствия уже быть не может, ибо лишившиеся скота своего киргизы будут делать великое воровство и безчинства». (Док. № 66 настоящего сборника)

Отзвуки той же борьбы слышатся в донесении из Сибири ген. Глазенапа канцлеру Н. П. Румянцеву: «Владелец хан Валий и солтаны потеряли доверенность и уважение своего народа, сами просят защиты от наглостей и притеснений их».

Как бы глухо ни говорили о процессе классовой борьбы в Казахстане конца XVIII — начала XIX в. материалы, сохранившиеся в центральных архивах, все же можно выяснить условия этой борьбы, документально обосновать самый факт ее и характер на основании событий, сложившихся в результате этой борьбы.

Казахский аул XIX в. с его своеобразными способами эксплоатации, замаскированными формами родовой помощи, сложился в результате классовой борьбы в Казахстане. Привилегированное положение баев и старшин сложилось не эволюционным путем, не путем «перерастания» родовых отношений в феодальные, а в результате классовой борьбы.

Хозяйственный упадок в Малой Орде был настолько глубок, что с его последствиями, серьезно отразившимися на торговле с казахами, пришлось считаться царскому правительству. Мероприятия, намеченные им для смягчения этих последствий, были обусловлены общей закрепостительной политикой царизма.

Правительство предполагало переселить нуждающихся казахов в пределы России и разрешило покупать у обедневших казахов их детей в неволю, оговаривая это разрешение обычным положением: крепостное состояние сохраняется за купленным до 25-летнего возраста, по достижении которого казах получал свободу. Для расширения покупки детей была привлечена Сарептская община немцев-колонистов. Но купля-продажа детей русскими подданными, по-видимому, не привилась. Во всяком случае, это бесспорно относительно Сарептской общины. Переселение отдельными семьями казахов Малой Орды в пределы России также не получило широкого распространения. По крайней мере, ассигнованные для этой цели 10 000 руб. остались неизрасходованными. Успешнее это переселение шло в Средней Орде, где, по данным ген. Глазенапа, число переселившихся в пределы России казахов заметно возрастало. Каково было положение переселившихся на «вечное подданство» в границы России, совершенно недвусмысленно говорят источники: переселившиеся казахи облагались ясаком, т. е. превращались в обычное для «инородцев» податное состояние. Интересно, что и здесь старшины стремились обеспечить себе привилегированное положение, оговаривая для себя свободу от платежа ясака.

Но внутри казахского общества намечались иные тенденции выхода из хозяйственного и политического упадка. Эти тенденции выразились в попытках государственного объединения казахов. Такой попыткой, выросшей из феодальных войн, явилась деятельность в Малой Орде султана Арын-Газы.

IV

Движение султана Арын-Газы выкристаллизовалось в процессе ожесточенных феодальных войн в Малой Орде. Центральным звеном этой борьбы в начале XIX в. была борьба султана Каратая против ханов Жанторе и Шир-Газы Айчувак улы. Первый из них был убит Каратаем в 1809 г. Движение Каратая охватило широкий район, (См. карту) центром его являлось [34] поколение Бай-улы, как и при Срыме. Но в движении Каратая мы не находим и тени тех освободительных тенденций, которые, несомненно, характеризовали движение батыра Срыма.

Каратай, сын хана Нур-Али, энергичный, смелый и предприимчивый феодал, снискавший себе большую популярность среди казахской феодальной знати преследованием батыра Срыма после убийства хана Ишима, последовательно и настойчиво стремился к званию хана. Но его кандидатура отводилась оренбургским военным губ-ром кн. Волконским: опасались, едва ли основательно, усиления освободительного движения в Малой Орде. Кандидатура Каратая, как слишком влиятельного султана, представлялась нежелательной. Действительно, Каратай сумел достигнуть значительной популярности в Орде. Но эта популярность была, с одной стороны, обусловлена тем, что покровительство влиятельного султана в условиях ожесточенных феодальных столкновений являлось лучшей гарантией безопасности, а Каратай был таким феодалом, а с другой, известную роль здесь сыграла и борьба Каратая с царскими вооруженными экспедициями, проникавшими в степь. Имело значение и то, что Каратай боролся тогда с теми представителями казахской аристократии, которые были особенно преданы царизму и связь которых с колонизаторами царской России была особенно явной: с ханом Жан-торе, который боялся показаться в степи и жался постоянно к линии, с Шир-Газы Айчувак улы и с султаном Букеем. Впрочем, сведения о борьбе Каратая с Букеем вызывают сомнения в их верности. (Труды общества изучения Казахстана, т. VII, вып. II, стр. 75) Однако движение Каратая никогда не выходило за рамки феодальных войн. Его вооруженные выступления против местной администрации, задержание в степи караванов —преследовали одну цель: сломить нежелание царских властей признать его, Каратая, ханом, иногда он приблизился к достижению своей цели, когда царское правительство при упразднении ханской власти в Малой Орде в 1823 г. назначило его султаном-правителем Западной части Орды, оно нашло в Каратае усердного и верного агента своей колониальной политики. Вот почему было бы ошибочным рассматривать движение Каратая в качестве освободительного движения в Малой Орде в начале XIX в., как это представлялось А. Рязанову, хотя и он должен был признать, что с субъективной стороны движение не выходило за рамки борьбы за ханскую власть: «С постоянной упрямой настойчивостью султан Каратай стремился к достижению ханской власти, пытаясь то льстивой внешней угодливостью, больше на словах, чем на деле, расположить в свою пользу начальника края, то вооруженными действиями и захватом торговых караванов вынудить его на путь уступок». (Там же, стр. 81)

Движение Арын-Газы зародилось также в форме борьбы враждебных феодальных группировок, но это движение переросло рамки обычных феодальных войн и превратилось в попытку государственного объединения разрозненных «родов». Очагом, центром этого движений явились казахи поколения Алим-улы, кочевавшие в районе Сыр-дарьи и Куван-дарьи.

Арын-Газы не принадлежал к роду хана Абулхаира, которому правительство Анны Иоанновны в 1734 г. обещало выбирать ханов лишь из его поколения. Он был правнук султана Батыра, стоявшего в враждебных отношениях к хану Абулхаиру, и внуком Каина, враждебно относившегося к России. Этот Каип, бывший ханом в Хиве и изгнанный оттуда в 1766 г., был выбран ханом Малой Орды казахами поколения Алим-улы. Один из его сыновей, Абул-Газиз, также был избран ханом казахами рода Шекты. Ни Каип, ни Абул-Газиз не являлись подданными России. Откочевание части казахов в глубь степи при хане Айчуваке значительно усиливало Абул-Газиза. Но движение казахов, приверженных Абул-Газизу, в сторону [35] каракалпаков, находившихся в вассальной зависимости от хивинского хана, породило глубокую вражду между группой султана Абул-Газиза и хивинским ханом Мухамед-Рахимом. (Док. №№ 119 и 121 настоящего сборника, а также Материалы по истории каракалпаков. Труды ИВАН, 1935, стр. 77) Хива в этой борьбе держалась далеко не оборонительных позиций.

Казахи поколения Алим-улы не только подвергались военным разгромам, но со стороны Мухамед-Рахима были сделаны попытки поставить казахов, кочевавших к югу от Сыр-дарьи, в вассальную от себя зависимость. В этой борьбе Абул-Газиз, а после 1815 г. Арын-Газы искали поддержки в Бухаре, враждовавшей с Хивой. Трудно сказать на основании имеющегося материала, какую конкретную помощь эта группа получила от Бухары в своей борьбе против Хивы. Во всяком случае, эта помощь была очень недостаточной.

Активная деятельность Арын-Газы начинается с 1815 г., когда умер его отец. Бар. Мейендорф указывает, что в 1815 г. «Арын-Газы имел под начальством своим только малое число приверженцев отца своего, кои чуждались России, будучи от нее отдалены». (Док. № 122 настоящего сборника) В 1816 г., в результате нападения хивинцев, Арын-Газы начинает развивать кипучую деятельность, опираясь главным образом на казахов родов Шекты и Торткара. Эта деятельность развивалась в сторону прекращения внутренней бармты среди казахов. Подробное описание этой деятельности мы имеем в письме Арын-Газы и султана Шир-Газы Каип улы, брата отца Арын-Газы, (Там же, № 107) печатаемом в нашем сборнике. Деятельность Арын-Газы в этот период выходит за рамки Малой Орды. Он обращается к влиятельным султанам Средней Орды—Жуме, Хусуру—и к «благонадежным людям» родов Кипшаки Аргын, которые, — пишет Арын-Газы, — «все вообще, приехав к нам, с нами повидались и повеления наши приняли за благо». (Там же) Это чрезвычайно характерная черта деятельности Арын-Газы. Он стремился добиться единства казахских родов путем укрепления связей с феодальными группировками Средней Орды, где еще сильно было влияние султанов линии Жадига. Потомки влиятельного султана Барака и хана Аблая принадлежали именно к этой линии, враждебной фамилии Абулхаира. Впрочем, эта вражда не всегда исключала проявление солидарности между представителями линий двух враждовавших феодальных групп. Характерен хотя бы протест хана Средней Орды Вали, сына Аблая, против задержания Нур-Али в Оренбурге.

Чтобы добиться единства между разрозненными «родами», Арын-Газы прежде всего делает попытки прекратить бармту. К тем, кто не хотел покориться, он применял смертную казнь. По словам бар. Мейендорфа, он произнес более 30 смертных приговоров, а по записке Ярцева — значительно больше. (Там же, № 124. Трудно определить, насколько широко ханами и султанами применялась смертная казнь как способ укрепления своего господства. Рычков в своей записке, составленной в 1774 г. по требованию гр. Панина, говорит о таких случаях как исключительных: «О Абулхаир хане, кой был отец нынешнему Нур-Али хану, сказывают, якобы он по усильству своему в народе виноватых людей иногда и вешал, подняв его веревкою на верблюжью шею» (ЛОИИ, собр. гр. Воронцовых, № 437, л. 12. Док. будет напечатан в III томе настоящего сборника). Аналогичные указания находим у Ч. Валиханова: «Султаны значением своим в последнее время обязаны хану Аблаю, который несколько раз разбил народное ополчение... и тем самым уничтожил ограниченность власти, совершенно утвердился в Орде и первый деспотически властвовал и приобрел право смертной казни, которая прежде принадлежала приговору всего народа». (Соч. Ч. Ч. Валиханова, СПб., 1904, стр. 300)) Но замечательная черта в движении Арын-Газы не в том, что он с редкой энергией добивался прекращения внутренней бармты и нападений на караваны. Замечательно то, что он стремился закрепить единство [36] «родов» рядом чрезвычайно крупных мероприятий. В области организации управления он сделал попытку уничтожить или, по крайней мере, ограничить власть старшин. Так, он пишет: «Теперь же кочующие здесь киргизцы и старшины не имеют никакой власти и на прикладство их печатей, ибо власть и распоряжение предоставлены одному человеку». (Док. № 107 настоящего сборника) Не совсем ясное указание на изменение управления родами имеется также в следующем месте того же письма: «Киргиз-кайсацкой народ... из каждого рода по одному человеку сделали есаулами с производством им от народа жалования».

Положение есаулов, или ясаулов, при хане известно. Это были лица для официальных поручений. Так, Гродеков, говоря о различных категориях слуг у казахской знати, указывает, что существуют слуги для официальных поручений (ясаул). (Н. Гродеков. Киргизцы и каракиргизцы Сыр-дарьинской области, Т. I, Ташкент, 1889, стр. 118)

Гродеков систематизировал в своей книге огромный материал по юридическому быту казахов, преимущественно второй половины XIX в., но есаулы казахскими феодалами использовались для официальных поручений и в XVIII в. Так, например, Срым назначил есаулов в каждый подвластный ему род в осведомительных целях: есаулы были обязаны доносить ему о настроениях казахов и действиях старшин. (Док. № 107 настоящего сборника) К сожалению, наши источники не указывают, какие функции выполняли есаулы при Арын-Газы. Известно лишь, что народ облагался для содержания их особой податью.

Характерно также, что Арын-Газы осуществлял суд не прежним «родовым» порядком, а через своих судей мулл — казы. «Он правосуден, чтобы привлечь к себе народ, но суд его не по закону предков, всем известному, а по закону мухамеданскому, никому неведомому, — чтобы соделать уставы его орудиями страстей своих. Муллы, ходжи, казы, его окружающие... произносят благоговеющим невеждам решения по воле повелевающего». (Там же, № 124) Как судопроизводство, так и исполнение решений находились в явном противоречии с обычным правом казахов. «Власть солтана уподобляется совестного судии с тем различием, что присуждение последнего приводится в исполнение силою законов, а решение солтанское исполнить остается на воле ответчика», — читаем мы в записке обычного права казахов, относящейся к 1817-1822 гг. (УЦГАЛ. I Сиб. Ком., № 28, 1821 г., л. 21 об.) Впрочем, исполнение решения зависело обычно от силы и влияния султана.

Арын-Газы последовательно применял также принудительное налоговое обложение, введенное еще в 1789 г. ханом Каином. Он принудительно взимал зякет и десятину. «Первый есть одна часть с 40, и со ста — 2 1/2, как то: с денег, товаров, скота и пр. Последняя есть десятая часть, собираемая со всего прозябаемого». (Док. № 138 настоящего сборника)

Все это дает право заключить, что по внутреннему политическому содержанию движение Арын-Газы было выражением тенденции к образованию государственного объединения Малой и части Средней Орды, — объединения на феодальной основе: мы нигде не встречаем у Арын-Газы тенденции к изменению отношений феодальной зависимости. Его движение не было народным, как было в период расцвета движение Срыма. Оно тем более не несло освобождения казахскому народу прежде всего от гнета местных феодалов. Наоборот, классовый смысл попытки создания казахской государственности, предпринятой Арын-Газы, заключается в организации сил [37] класса феодалов, в укреплении их политического и, следовательно, экономического господства. Мы не можем также сказать, что Арын-Газы стремился к созданию независимого казахского государства. Он стремился к созданию вассально зависимого государства. Остановимся на этой стороне движения Арын-Газы подробнее.

Влияние Арын-Газы на казахов не только Малой, но частью и Средней Орды за годы 1817-1819 в огромной степени возросло. О росте этого влияния можно судить по подписям под двумя прошениями старшин, биев и пр. об утверждении Арын-Газы ханом. (Там же, №№ 110 и 112) Особенно интересно, что к заявлению 1819 г. присоединили свои подписи старшины и бии ряда отделений Жети-руу, которые были опорой ханов из фамилии Абулхаира и самого Шир-Газы. Число сторонников Арын-Газы впоследствии, после разгрома его аулов в начале 1820 г. хивинцами, а особенно после задержания Арын-Газы в России, значительно уменьшилось. Но в период 1816-1819 гг. влияние Арын-Газы в Малой Орде было очень значительно. Однако внешние условия, как упоминалось уже, для движения Арын-Газы были крайне неблагоприятны: недоверие царского правительства к фамилии султана Каипа ставило Арын-Газы в очень трудное положение. Арын-Газы решительно порывает со старыми традициями своего отца и деда и принимает русскую ориентацию. Он упорно добивается, чтобы царское правительство утвердило его ханом. Но эта ориентация глубоко отлична от ориентации последних ханов, превратившихся в простых проводников влияния царской администрации в степи, державшихся вооруженной охраной царских команд, а также отлична от ориентации его дяди, султана Шир-Газы Каип улы, чиновника царской службы. Русская ориентация Арын-Газы сводилась лишь к признанию верховного протектората России над казахским государством, которое он упорно стремился создать.

Сознавая, что вооруженная борьба с царизмом не по силам казахам-феодалам, он стремился нейтрализовать влияние царизма на внутреннюю борьбу в Орде путем признания его протектората и охраны торговых интересов в степи. В достижении этой цели он умело импонировал военному губ-ру Эссену, который выдвинул его в председатели Ханского совета. Это было крайне важно для свободы действий Арын-Газы в Орде. Сношения с Эссеном сыграли не последнюю роль в активном участии военного губернатора в ослаблении влияния в Орде хана Шир-Газы. Арын-Газы пошел на соглашение с ханом Шир-Газы, (Там же, № 111) рассчитывая этим «утвердить во всей Меньшой Орде спокойствие и тишину». Любопытно, что активную роль в заключении этого соглашения играл ген.-майор Веселицкий, председатель Пограничной комиссии, особенно ненавистный хану Шир-Газы и активно поддерживавший Арын-Газы. Какие бы цели ни ставил Арын-Газы, заключая это соглашение, но оно до известной меры развязывало руки Арын-Газы для борьбы с Хивой и, возможно, расширяло его влияние на казахов, подвластных хану, и во всяком случае создавало у царских властей представление о «благонадежности» султана. В том же направлении должна была действовать забота Арын-Газы о караванах, идущих из Бухары в Россию и обратно. Но эта область деятельности Арын-Газы по охране торговых путей стала лишним источником недоверия царских властей к Арын-Газы. Вражда, возникшая у отца Арын-Газы с Хивой, продолжалась. Хивинский хан Мухаммед-Рахим, воспользовавшись ссорой Арын-Газы с его дядей Шир-Газы Каип улы, склонял последнего на борьбу с усилением Арын-Газы. Но использовать султана Шир-Газы Каип улы, когда-то правой руки [38] Арын-Газы, не удалось, — Шир-Газы погиб вскоре в Хиве. (Генс в своих записках сообщает, что Шир-Газы был отравлен хивинским ханом) Тогда хивинский хан назначил ханом казахов его сына, Маненбая. Партия Маненбая внутри Орды была ничтожна. Глава Бухарской миссии 1820 г. А. Негри прямо писал про Маненбая, «что, исключая тех киргисцев, которые принуждены делить с ним участь свою, все прочие его ненавидят и проклинают». (Док. № 121 настоящего сборника) Еще резче характеризует Маненбая бар. Мейендорф, которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к Арын-Газы: «Партия его никогда не была сильна, не восходила более как до 1000 кибиток и состояла по большей части из бедных киргисцов, питавшихся рыбною ловлею в Сыр-дарье или земледелием на сей реке, по Кувану и по Яны. К ним присоединилось несколько воров-разбойников, недовольных расправою Арын-Газы; из всего составилась слабая, но вредная разбойническими поступками толпа Маненбая». (Там же, 122)

Нет оснований считать Маненбая, ставленника Хивы, вождем «простого народа» и понимать его борьбу против Арын-Газы как выражение борьбы двух классов; это была борьба двух феодальных группировок, из которых группировка Маненбая являлась орудием хивинского хана. Она была сильна не сама по себе, не глубокими корнями в массе народа, а активной поддержкой Хивы. В начале 1820 г. хивинцы разграбили аулы Арын-Газы, увезли почти на 1 000 000 руб. имущества, пленили его ближайших родственников. (Там же) Этот разгром ослабил позиции Арын-Газы на Сыр-дарье: «Многие из подвластных его обеднели и не могли более ни поддерживать его, ни содействовать его видам; многие говорили, что лучше покориться хивинскому хану и платить ему легкую дань, нежели, не давая ничего, потерять все, и располагали оставить Арын-Газы, который, по вредной, но их мнению, преданности России, тщетно ожидал опоры». (Там же) В этот трудный момент Арын-Газы сумел использовать свои связи с царскими пограничными властями. Он взялся провожать Бухарскую миссию во главе с А. Негри через степь, разгласил, что войска миссии даны ему в помощь, собрал преданных ему казахов и под прикрытием конвоя миссии разгромил аулы Маненбая. Брат Маненбая, Жакаш, был казнен Арын-Газы, сам Манен-бай скрылся в Хиву. Этот инцидент поднял авторитет Арын-Газы среди казахов, но породил еще большее недоверие к нему со стороны царского правительства. Нападение на аулы Маненбая грозило самой миссии местью хивинцев и вызывало в Азиатском комитете опасения осложнений с Хивой, упадка торговли, тем более, что, охраняя караваны, направляющиеся в Бухару, Арын-Газы предпринял ряд разгромов хивинских караванов. Все это укрепляло убеждение, что на Арын-Газы нельзя рассчитывать как ва орудие царской политики, что «следствия... такового возвышения и усиления его в Орде не соответствуют временной пользе, им принесенной». Но тогда усиление Арын-Газы представлялось опасным. Отсюда и вытекало отношение царского правительства к усилению Арын-Газы в Орде. По представлению Азиатского комитета все попытки губ-ра Эссена добиться утверждения Арын-Газы ханом и ссылки Шир-Газы в Уфу были отвергнуты. Основная цель, поставленная перед губернатором, заключалась теперь в усилении власти хана. Произошел невиданный случай в истории колониальной политики царизма: губернатору запретили сноситься с султанами иначе, как через хана, и предписывалось награждать кого бы то ни было из казахов тоже только по представлению хана. По настоянию Шир-Газы ген. Веселицкий был смещен с должности председателя Пограничной [39] комиссии; султан же Арын-Газы был вызван в Петербург. Он поехал туда в надежде добиться утверждения себя ханом, но был задержан и сослан в Калугу. Там он умер в 1833 г.

Так, еще в начале XIX в. проявилось стремление российского самодержавия к уничтожению среди казахов всякой государственности. Все попытки добиться возвращения Арын-Газы в степь окончились безрезультатно. Подавление движения Арын-Газы подводило итог определенному историческому периоду в жизни казахского народа, периоду, который можно было бы назвать периодом вассального, полунезависимого политического существования казахского народа. В начале 20-х годов XIX в. российское самодержавие приступило к ликвидации последних остатков политической независимости казахского народа. Эта ликвидация была проведена в Малой Орде в форме разделения Орды на три части и назначения в каждую часть особых чиновников из султанов со званием султанов-правителей.

Понять, почему именно в этой форме была проведена царизмом ликвидация остатков политической самостоятельности Малой Орды, и именно в начале 20-х годов, было бы невозможно без изучения упадка Малой Орды в конце XVIII — начале XIX в.

М. Вяткин.