№ 4

1172 г. август. — Рапорт лейбгвардии Семеновского полка капитана С. Дурново, выезжавшего в Яицкий городок для расследования по жалобам казаков и о восстании их, имп. Екатерине II.

В.и.в. высочайшим имянным всемилостивейшим указом, будучи, я из тиранских рук яицких казаков освобожден, находился по возвращении моем в С.-Петербург от причиненных мне ран и смертельных побой доныне в крайней слабости и за тем не в силах был В.и.в. по должности моей всеподданейше донести о производстве дел по порученной мне комиссии: а ныне, получа несколько свободы, о всех тамошних произшествиях имею сим всеподданейше представить.

По приезде моем в Яицкой городок февраля 2 дня 1771 г. и дождавшись там генерал-майора Давыдова, следствие по принесенным от сотников и казаков жалобам на старшин, причинающих им разные обиды и притеснении, на основании В.и.в. высочайшего имяннаго указа, данного мне в 31 день декабря 1770 г. нимало мешкая было [10] начато; взяты были от войсковой канцелярии надлежащие ответы, и требовано для щету и доказательства по выбору всего войска поверенных; только они упрямством своим не дали и дело совсем остановили, о чем и В.и.в. марта от 25 дня 1771 г. от меня вообще с генерал-майором Давыдовым с нарочным курьером всеподданейше было донесено, и требовано, что повелено будет чинить, высочайшей резолюции, но указу на то не получено.

Между тем, определенной для щету войсковой суммы нарошной штап-афицер щеты по книгам и документам привел ко оканчанию, только оные не рассматриваны за недачею ж поверенных. А сверх того производились и другия следствия, которые препоручены указом Военн. колл. генерал-майору Давыдову произвести вообще со мною ж; а какое было производство по всем следствиям и за чем остановилось для лутчаго В.и.в. усмотрения, при сем прилагаю краткий экстракт.

А как генерал-майор Давыдов, будучи пожалован губернатором, октября 19 дня 1771 г. из Яицкого городка отъехал в Белгород, до определения от Военн. колл. на место его генерал-майора фон Траубенберха, которой приехал в Яицкий городок декабря 30 дня, находился я почти без всякого дела; по прибытии ж того генерал-майора первое было дело, что во исполнение Военной колл. указа, зачинщики во ослушании наряда в Кизляр, сотники и казаки семь человек высечены были плетьми и отправлены в Оренбург для определения в регулярную службу за конвоем сержанта однаво и двенадцати рядовых. Но только от городка верст с сорок они отъехали, напали на них нечаянно с превеликим криком казаков конных человек до трехсот, зачали стрелять, и арестантов шесть человек отбили, а седьмова, насилу отстреливаясь, сержант с командою удержал и привес обратно в городок; которой дерской и наглой их поступок генерал-майор видя, писал в Оренбург о немедленной прибавке команды, и принята была всякая предосторожность.

Потом, хотя неоднократно збираемы были войсковые круги для наряда, по исполнение В.и.в. высочайшего имянного указа, в Кизляр, однако сотники и казаки противной стороны совсем явились ослушны и в круга почти не ходили, отзываясь, что дожидаются они из Петербурга челобитчиков — сотника Кирпишникова с товарищи, и до приезду их никакова наряду не зделают; а как генваря 10 дня они приехали, и в силе генерального, по случаю заразительной болезни учреждения остановлены были для осмотру за городом, многия казаки непослушные, с женами и с детьми, вышли их встречать, и при осмотре делали приезжие всякие грубости и своевольства, и многие ушли в городок без осмотру в тот же день. Когда явился у меня означенной сотник Кирпишников и я говорил ему, что войско целый год по имянному указу и по многим подтвердительным Военной колл. грамотам команды в Кизляр не отправляют, дожидаясь ево возвращения, и приказывал ему, чтоб он, ежели просили они об отмене той команды, да не отменено, растолковал войску, что отправить ту команду немедленно должно; но он мне ответствовал, что до тово дела ему нет, а что войско хочет, то пусть и делает. На другой день после тово посылал и атаман сказать Кирпишникову, чтоб он пришел в канцелярию и сказал войску, что последовало по челобитью их; но как посланные только пришли ко двору ево и стали стучатца у дверей, то выскоча, Кирпишников поднял превеликой крик, на которой збежалось множество казаков и зачали посланных бить, о чем тотчас было сказано генерал-майору, и он послал случившихся у нево в то время двоих старшин, чтоб они уговорили и растолковали, что так им своевольничать и посланных бить не должно; однако, лишь только они пришли, что и старшин стали бить, и насилу могли, отмахиваясь саблями, отойтить от них и то потому, что [11] несколько случилось при том казаков послушных, которые по приказу старшин трех зачинщиков драки захватили под караул и атаман высек их подле войсковой канцелярии, в страх другим, плетьми. А сотник Кирпишников пошел на двор к казаку Толкачеву, куда собралось к нему непослушных казаков вооруженных до тысячи, и расставили со всех сторон человек по пятидесяти пикеты. И кто по улице ни шли из послушных, всех брали и били смертельно, и сажали под караул; что видя, генерал-майор положил было собрать тотчас всю регулярную команду и послушных казаков сколько есть и, оставя половину для прикрытия пушек, другую послать толпы их разогнать; но как атаман с старшинами представлял, что они по большей части сидят с заряженными ружьями по дворам, а улицы тесные, и так, впусти они команду в улицу, могут всех из окон перестрелять. Почему и разсудили, не употребляя оружия, послать к ним афицера и старшину Логинова уговаривать, чтоб разошлись; только успеху в том не было, а прислали они ко мне двух человек сказать, чтоб по силе указу исполнял я в самой скорости, а генерал бы с командою ехал из городка вон — «Нам-де не согласились»; а как зачали подходить ближе, то послан был к ним от генерал-майора капитан с старшиною Колпаковым и атаман Сакмарской станицы уговаривать, чтоб они разошлись и ближе не подходили, а ежели придут ближе, велено будет по них стрелять из пушек, то выскочил сотник Краденов и закричал на зачинающего: «бог»; и все пошли. А как со всех сторон мы были с командою окружены, и заведено у них по огородам конницы человек до пятисот, велел генерал-майор выпалить из одной пушки, и они бросились со всех сторон, оставя улицы, на крыши, и переходя по оным, в самое короткое время с крыш и со дворов, будучи прикрыты строением, пушкарей из ружей, сколько ни было, почти всех перестреляли, и одну пушку развиши, поставленных для прикрытия оной солдат поворотили, и зачали стрелять по команде. В то время находился я от главного фрунта, при котором генерал-майор, саженях в десяти, у других пушек, и как оные по притчине, что пушкари были перестреляны, оставались уже без действия, хотел итти ко фрунту, однако, между тем, ни команды, ни генерал-майора тут не было, а сведал я после, что он ретировался в один каменной дом и хотел в нем отсиживатца; в то время набежали на меня казаков человек с сорок вооруженных, и один из них замахнулся разрубить мне саблей голову, но я уклонился, поставил ему правую свою руку, которую он и разрубил, а потом и голову в трех местах разрубили, и в спину ранили копьем, отчего я упал замертво; видно ж что и больше они меня рубили и кололи, потому что платье во многих местах порублено и проколото. После тово били меня смертельно дубьем и всяким дреколием, что у ково в руках было, и действительно б убили досмерти, естли б не прибежал из тех же непослушных, как после я о том сведал, казак Григорей Кабаев и закричал: «Что вы делаете? Вить вы убьете ево до-смерти», — и лег на меня, а другой, не знаю кто, из них же, закрыл мне голову и не дал рубить, выговаривая: он-де будет еще нам надобен. После того стали меня поднимать, и как я встать был уже не в силах, что ухватили за волосы и таскавши на месте, потащили к войсковой канцелярии сажен с семьдесят, и брося в холодную тюрьму, двери закрыли, где я лежал часа четыре без памяти. Наконец, почувствовал, что озяб и пришел несколько в память; в то время слышал, что неоднократно приходили к тюрьме той, где я лежал, и кричали: «Конешно, он жив, надобно ево приколоть», — и в двери ломились, но дверь была заперта; и как видно, что они ключа не нашли. А к вечеру, после тово часов чрез восемь, пришел казак из тех же непослушных, Савелей Фомичихин, отпер дверь, и подошед ко мне, спрашивал у меня без всякой [12] суровости жив ли я, на что ему отвечал я, что жив, и он поднял меня и повел на мою квартиру. А как лишь только вышли из тюрьмы, бросились было еще меня бить, но он на них закричал и они оставили. По приводе ж на квартиру, сыскали подлекаря, которой, по щастью моему, остался не убит и перевезал мне раны; после тово вскоре, как я лежал в постеле без всякого движения, пришли ко мне сотников и казаков человек з двадцать и сказывали, что генерал-майор фон Траубенберх, атаман Танбовцов, старшина Митрясов и депутаты, выбранные к сочинению уложения, Колпаков и Танбовцов убиты, а протчих войско посадило под караул, как требовали резолюции, прикажу ль я выбрать им старшин себе? И я на том им отвечал, чтоб они делали, что хотят, потому что повелевать я не в силах, и они с превеликою суровостию закричали на меня: «Нет, ты теперь остался командир, так мы без тебя выбрать не можем». И я принужден был сказать во удовольствие, что без начальников им быть неможно. Притом советовал им, чтоб безпорядок и смятение свое они оставили, предоставляя в резон, что, естли они будут еще продолжать свою наглость, то уже не могут оправдатца тем, как говорят, что все же произшествие последовало нечаянно от тово, что стали по них стрелять. Однако и затем ходили они по дворам и грабили, в том числе и квартеру генерал-майора Траубенберха разграбили, и весь ево экипаж побрали, и казаков послушных били смертельно, и брали под караул, да и ко мне приставили на караул десять человек; в комиссии сундуки все перекололи и дела разбросали, команду регулярную всю, отобравши ружья и тесаки, посадили под караул. А на вечер в тот же день, пришедши ко мне, требовали, чтоб я к команде, которая шла в городок для подкрепления, написал ордер, чтоб не ходила; но как я в то время никакова почти движения не имел и противоречить им, ожидая поминутно себе от них смерти, не мог, а притом знал, что и командир регулярной команды, как он повеление итти имел не от меня, послушать был не должен, принужден был сказать, чтоб писали они, что хотят, и они сказывали, что писать в ордере бывшему при мне писарю, которой я подписал.

На другой день слышал я, что вывели они старшину Суетина в круг и смертельно ево били, кололи, рубили и бросили в тюрьму, а как он через несколько времени опомнился и попросил огня, то и досмерти ево убили. После тово через три дни принесли ко мне челобитную, которую намерены послать к В.и.в. с тем, чтобы я засвидетельствовал, и я, зная, как и выше объяснено, наверное, что и малое в том противоречие стоить будет мне жизни, принужден был подписать.

После того дней через пять пришли ко мне сотники Портнягин и Перфилев с товарищи и требовали у меня имяннова В.и.в. об отмене [посыла] в легион команды указу; а как я сказал им, что у меня ево нет, а дан тот указ Воен. колл., то они подняли превеликой крик; велели мне сундук, где письма лежали, отпереть и все, какие у меня были выбравши, прочли, и, взяв к себе, имянные указы держали двое суток, а потом принесли, и велели со всех списать себе копии и подписать писарю моему, что он и должен был исполнить; да и после тово во всю мою у них бытность в городке, почти всякой день збирали они два или три раза круги, и во всякое собрание происходили между ими разные круги, и во всякое собрание происходили между ими разные непорятки и своевольства: старшин, выбранных самим ими, недели чрез две с рундука, где обыкновенно старшины во время круга становятца, сталкивали в круг, и после через самое малое время, хотя и отрицались они принять уже на себя старшинское достоинство, силою ставили их по-прежнему на их места, требовали от них себе выдачи жалованья, но как им выдать больше тово, сколько прежде и атаман выдавал, было неможно и [13] читаны были хотя неоднократно о том указы уже и от тех самых старшин, которых они, побивши прежних, выбрали, они и им не верели, и кричали: «Из чевож-де мы и кровь проливали, когда так вы судите». Во время ж сего смятения в Яицком городке и купцы приезжие для промыслу претерпели немалые обиды: никово без докладу войска не отпущали, а круг, когда доложат, иной кричит: «отпустить», другой — «не надобно», и оставалось всегда в нерешимости; и ежели случится за вину ково наказать, иной кричит: «бей, ево больнее», другой — «довольно», и старшин, выбранных ими, совсем не слушались; которая партия сильнее, та что хотела, то и делала. Одним словом, такой беспорядок происходил, которого ни описать, ни пересказать всего невозможно. Впротчем, во всю мою там бытность находился я, по совершении последнего их надо мною злодейства, в крайней опасности, и ожидал повседневно лишения жизни, потому что сколько от оренбургского губернатора об отпуске моем к ним ни писано было, отпустить не соглашались и неоднократно имели намерение убить меня и со всею оставшею командою досмерти. Да и когда получен мною В.и.в. указ, чтоб быть мне ко двору, в последнюю ночь, по получении уже указу, приезжали раза четыре к моей квартире на санях человек по двадцати и больше и хотели убить до смерти. Однако, казаки, которые стояли у меня на часах, выходили и уговаривали, чтоб тово не делали. При самом же моем отъезде принесли они еще две челобитныя в такой же силе, какова послана от них к В.и.в., и требовали, чтоб засвидетельствовал; и я, зная по неустройству их, чтоб и самое малое их желаний неисполнение может произвести важные и опасные мне и всей команде следствии, принужден был подписать, и отправился в путь свой, почитая, что в день тот, чрез высокомонаршую В.и.в., ко мне, верноподданейше[му] рабу, мило получил я себе вновь жизнь, которую совсем прежде иметь было отчаял. А как выше донесено, что во время смятения бунтующия казаки сундуки с делами перекололи и дела разбросали, а збирать публично мне их никак было неможно, то дабы все произшедшие от войска наглости не могли после приписывать они безпорядошному производству дел, принужден я был все старания употребить о сохранении оных, и большую часть нужных, производимых в комиссии дел писари под епанчами тайно ко мне перенесли, которые и привезены мною сюда и куда повелено будет оные отдать, имею ожидать В.и.в. высочайшего повеления.

Что ж принадлежит до притчин, какие довели войско яицкое до такова законопреступного поступка, наглости и своеволия, рассматривал в бытность мою в Яицком городке все обстоятельства подробно; я иных не нахожу, как первая и главнейшая, что бывшей у них атаман Танбовцов выбран был человек такой, которой ко исполнению должности хотя усердной и доброй, однако слабой и управлять такими продерскими и своевольными людьми способности не имел; к тому ж сотники, почти все, сколько их ни есть, кроме небольшого числа, выбраны были совершенные плуты, не имеющия у себя ни порядочных домов, ни промыслов, и все раздоры и неустройства в войске заведены единственно от них; они внушали войску безпрестанно под разными видами неудовольствие на атамана и старшин и изыскивали притчины умышленно, чтобы ездить им было только зачем с челобитными в Петербург, потому что при каждой посылке челобитчиков сбирали от войска деньги и немалые суммы, как и по следствию оказалось, что посланные в Петербург просить об отмене команды в легион издержали на содержание свое в Петербурге около пяти тысяч рублей и сверх того збор им еще на дорогу. Следственно, для такой бездельной своей корысти не только старались они завести в сотнях своих спокойно, но всяким образом [14] развращали простых людей, разтверживая им, будто не дельные были на службу от Воен. колл. наряды, и как возможно старались довести до тово, чтоб грамотам Воен. колл. было войско непослушно, и обнадеживали, что всякой раз могут они изходатайствовать против посылаемых указов отмену и из Петербурга писали к ним подкрепляя, что по просьбам их идет все с желаемым успехом; почему во всю мою там бытность, как только они получат от находящихся в Петербурге сотников письма, всегда следует новое замешательство, раздор между собою, грубость против начальников и непослушание; и сколько старания прилагаемо ни было командировать во исполнение В.и.в. высочайшего имянного указу команду в Кизляр, до возвращения посланных с челобитною из Петербурга совсем командировать отреклись; а как приехал сотник Кирпишников с товарищи, то на третей же день их приезда, как выше донесено, и последнее смятение, наглость и убийство они зделали.

Впротчем, как войско то яицкое пожаловано издревле прославленными и плодоносными землями и имеет к домостроительству, скотоводству все нужное и со излишеством, сверх того изобилует рыбными и звериными промыслами, соль, вино и пиво продают по своей воле, получая от того себе немалую прибыль, и которые ведут себя хотя малопорядочно, ко обогащению все способы имеют и действительно тем пользуютца, то осмеливаюсь В.и.в. по самой справедливости всеподданнейше представить, ежели только небольшое число праздных, нерадивых и продерских людей сотников, которые в войске покой и тишину возмущали, будут отлучены и дадутца им начальники люди порядошные, не по их обыкновенным на безпутствие и своеволие небольшого числа людей основанным выборам, а по усмотрению способности их от правительства, также и переменятца будут не по мирскому их приговору, а по рассмотрению, то останетца оное войско в рассуждении им пожалованных выгод навсегда и наилутчем и способном к службе состоянии.

В.и.в. всеподданнейший раб Сергей Дурново.