(Не ранее 1842 г.)

Народ туркменский иомутского племени хотя никогда не признавал над собой владычества Персии, но, несмотря на это, в разные времена он более или менее зависел от шахов, частью для собственной выгоды, частью от страха. В душе своей питая к персиянам непримиримую вражду, происходящую от религиозных чувств, он в смутные обстоятельства Персии, особенно при правлении слабых ее царей, не переставал грабить персидские владения и брать их жителей в неволю. В последние годы, когда настоящий шах Магомед возвратился из похода, предпринятого им против туркменского народа, сей последний, казалось, несколько усмирился и на время прекратил свои набеги в персидские пределы, но в это время, к несчастью персиян, назначен был из Тегеранского двора правителем Астрабадской провинции некто Мохамед Насер-хан, родом из каджаров давалинского племени.

Сановник сей, подстрекаемый безмерным корыстолюбием, нисколько не заботясь о благосостоянии обитателей вверенного ему края, налагает на них чрезвычайные денежные сборы, подвергает зажиточных людей большим взысканиям, лишает астрабадцев достояния, словом, без угрызения совести грабит всякого, как говорится, встречного и поперечного. Но Астрабадская провинция мала, она не может удовлетворить алчности сего хищника. Вот он придумывает средство к своему обогащению: туркменские кочевья стоят в местах, сопредельных с Астрабадом. У него много предлогов на то, чтобы делать на них нападения.

Присоединяя к своему корыстолюбию некоторую отважность, Мохамед-Насер-хан с отборной астрабадской конницей начинает разбой, туркменские стада делаются его добычей, останавливается их промышленность, нарушается между ними тишина и спокойствие, им нет покоя от Мохамед-Насер-хана.

Сначала они приносили жалобы к шаху, но благодаря невнимательности правительства, эти жалобы оставались без удовлетворения.

Что делать, к чему прибегнуть, как не к оружию — последнему защитнику. Вот они, в свою очередь, начали отплачивать персиянам тем же поступком. С одной стороны, их конница сухим путем нападала на беззащитные астрабадские деревни, с другой — их лодки, являясь в Астрабадском заливе, тревожили жителей Мазандерана и Астрабада.

Еще эти набеги не производились так часто и не были так удачны для туркмен по случаю разногласия их старшин и чувствительны для персиян, как те, которые туркмены восьмью месяцами прежде до назначения шахом настоящей экспедиции делали на Астрабадскую и Мазандеранскую провинции. Это было потому, что в это время появился к туркменам некто дервиш (Скиталец — проповедник религии) родом из гератских афганцев. Дервиш сей, в прошлом году в апреле или мае месяце выехал из Тегерана, где проживал немалое время, прибыл в туркменские кочевья и выдавал себя за человека святого и богоугодника, успел снискать себе любовь и расположение туркмен, которые провозгласили его титулом ишана. (Титул этот, собственно, есть персидское местоимение третьего лица множественного числа, и оно обыкновенно дается людям, располагающим умами простого народа (примечание в документе))

Подобно туркменам, считая персиян еретиками и врагами [373] суннитов, он не переставал, воспламеняя дух первых, проповедовать им общими силами вредить последним. Народ слушал его.

Шайки разбойников избирали его в предводители, и с этого времени набеги туркменов на Астрабад стали производиться чаще и чаще, беззащитные жители его то лишались достояния, то свободы.

Наконец, вопли и стонания сих несчастных, угнетенных внутренним злодеем и внешним врагом, казалось, пробудили персидское правительство из глубокого сна беспечности.

Вот причины, заставившие шаха удалить Мохамед-Насер-хана от управления (После того он все время находился при сердаре, который, как говорили, был им подкуплен для того, чтобы исходатайствовать ему прощение у шаха, и был однажды прислан к русским военным судам с поручением (примечание в документе)) и нарядить экспедицию для усмирения туркменского народа иомутского племени.

Получив начальство над десятитысячным отрядом, (Отряд сей состоял из шести тысяч регулярной пехоты, четырех тысяч иррегулярной кавалерии и 12 орудий среднего калибра (примечание в документе)) сардар Хан-Баба-хан в месяце зимгаджа (в начале января) выступил из Тегерана и по дороге через Шахруд и Бастам двинулся к Астрабаду. Еще до его прибытия в сию провинцию, принц Ардашир-мирза имел от шаха повеление вступить туда с тремя тысячами мазандеранского войска, состоящими частью из иррегулярной пехоты, называемой туфангчи, частью из таковой же конницы. Около 20 января сардар встретил Ардашира в Астрабаде и, отдалив из своего отряда 2000 человек пехоты и 6 орудий к его высочеству, предложил ему вместе с сим и мазандеранским войскам занимать места по сию сторону реки Гурген, называемые Дара-Бужук и Ак-Кале, а сам, оставив всю свою тяжесть при ардаширом отряде, служащем для него в роде резерва, немедленно перешел реку Гурген, двинулся вперед по ее течению на 10 фарсахов (Каждый фарсах составляет семь верст (примечание в документе)) от Дара-Буджука и расположился лагерем в Кумбеди Кабусе, где в древности, как уверяют персияне, существовал великолепный город, коего развалины и теперь приметны.

Туркменский народ иомутского племени разделяется на два сословия: чарву и чомур. Первое ведет кочевую жизнь и занимается большой частью скотоводством, а последнее живет постоянно в одном месте, не говоря о небольших переходах, которые часть его в летнее время делает обыкновенно для перемены своих юрт (бываков) и занимаются земледелием и торговлей.

Узнав заранее о движении персидского войска и грозящей опасности, все те, которые носили звание чарва, еще до появления сердара вместе со своими семействами удалились внутрь степи, а чомуры, не имея возможности следовать за ними, остались на своих местах и встретили его (сардара) с притворной покорностью. (Однако же чарвы, оставляя свои семейства в дальних местах, сами беспрерывно приезжали к чомурам и имели с ними совещание об оборонительных средствах (примечание в документе))

Цель Хана-Баба-хана состояла в том, чтобы, усмирив туркмен и покорив их шахской власти, возвратить свободу захваченным ими персиянам, обеспечить однажды [и] навсегда безопасность астрабадских и мазандеранских жителей и водворить в этих провинциях спокойствие и тишину нарушенную... (Слово неразборчиво), также истребить и известного дервиша-ишана, а как по образу жизни туркменского народа достигнуть этой цели [374] победой на чистом поле было невозможно, то сердар для этого стал действовать на них обстоятельствами.

Вот каков был его план: занимая туркменские посевы и прекратив их сношения с Астрабадом, с которым тесно связано существование сего народа, он предположил долговременным своим пребыванием довести их до крайности и тем принудить к повиновению, а потому сперва он сделал следующие распоряжения для обеспечения своего лагеря: он окружил его рвом и стеной в человеческий рост и каждый день назначал по двести или триста человек конницы для стражи на холмах на расстоянии одного фарсаха от стана войска; между тем, находясь среди туркменских посевов, дал строгий приказ в отряды, чтобы никто не осмелился их тронуть. (Пример, редкий в тактике войны азиатцев (примечание в документе)) В фураже и продовольствии он не нуждался: первого добивались сами воины из окрестностей лагеря, покрытых густыми травами, а последнее привозили ему и продавали астрабадские жители, которые удивлялись, что дожили до такого счастливого времени, что они безопасно могут разъезжать повсюду и находиться везде, не встречая ни одного туркмена, и благословляли Хан-Баба-хана как виновника их благоденствия. Со времени вступления сардара в туркменские земли до конца мая месяца действительно туркмены нигде не показывались с преступным намерением и всякий, кто захотел, смело мог ездить в ардаширев и сардарев лагеря.

В это время, по повелению шаха, присоединился к Хан-Баба-хану предводитель хорасанских или буджнурдских курдов — Джафар-Кули-хан, который иначе называется эльхани (предводитель племени), с своим курдским отрядом, состоящим из двух тысяч отличной (Туркмены (как уверяют) чрезвычайно боятся этой курдинской кавалерии (примечание в документе)) и красиво вооруженной кавалерии и двух тысяч пехоты; впоследствии сардар, уверенный в несопротивлении туркмен вооруженной рукой, распустил этот отряд вместе с заболевшим его командиром, оставив из него при себе только 200 человек конницы.

После сих распоряжений он стоял в бездействии в ожидании туркменских старшин; они почти все, кроме некоего Махтум-Кули-хана, в кочевье коего находился и дервиш-ишан, не замедлили явиться к нему с подарками и изъявлением покорности и раскаяния в своих прежних поступках. Сардар принял их весьма ласково, одарив их почетными одеждами (халатами), отпустил назад с тем, чтобы они, как прежде было им объявлено в прокламациях, собрали всех пленных персиян и вручили их его поверенным, также заплатили вознаграждение за ограбленные ими у персиян в последние годы имущества. При сем случае он велел старшинам съехаться к нему во второй раз для переговоров.

Вообще туркменский народ, которого имя часто встречается в персидской истории, разделяется сверх иомутского племени еще на два: гокленское и текинское; первое из этих двух племен искренно или притворно (По крайней мере, персияне на него никогда не жалуются (примечание в документе).) считает себя персидским подданным и платит шаху ежегодно определенную дань; второе, хотя не суть подданное Персии, однако ж нередко посылает шаху пешкеш (подарок) из хороших породистых лошадей и прочее с изъявлением всегдашней готовности к услугам его (Вероятно, для прикрытия своих шалостей, которыми он также нередко добывает себе добычу в персидских владениях (примечание в документе)) и находится в больших связях с соседственными персидскими ханами, а потому по случаю прибытия персидского генерала в туркменские земли некоторые старшины этих двух племен не преминули явиться к нему [375] с подарками и были ласково приняты им и отпущены с почетными одеждами.

Старшины иомутские исполнили требование Хан-Баба-хана выдачей всех персидских пленных, которые оказались налицо, и обязались, как уверяют персияне, выкупить и тех, которые проданы ими хивинцам, равно стали собирать некоторую сумму на вознаграждение потери персиян, для чего персидский чиновник по имени Шафи-хан жил в их кочевьях, за Черной речкой стоящих.

С этого времени прекратились все неприязненные действия между персиянами и туркменами. Они начали съезжаться друг к другу для торговли и промышленности. Каждый день в городе Астрабаде находилось по 20 и по 30 туркмен, по стольку же персиян в их кочевьях; туркменские лодки привозили нефть, соль и проч. и продавали их персиянам выше деревни Курда Магале, за Черной речкой (Ибо в случае запрещения, объявленного им командиром русских военных судов, стоявших в это время в Астрабадском заливе, не показываться там впредь до особого распоряжения, они не осмеливались переходить Черную речку (примечание в документе)) (или в Кара-сенгире) или меняли их за рис и другого рода персидские произведения.

Невыгоды сего обстоятельства скрылись из соображения Хан-Баба-хана; имея в виду стеснить положение туркмен занятием их земель и пашен, лишить их единственного источника благосостояния и таким образом вынудить к покорности; кажется, вместе с тем он не должен был впредь до совершенного успеха своего предприятия позволять им производить торговлю с персиянами. Торговля эта в таких затруднительных для туркмен обстоятельствах была для них чрезвычайно важна тем более, что они наипаче имели в ней нужду, (Ибо Хива от них далека, одни только Астрабад и Мазендеран спасли бы их от голода (примечание в документе)) чем персияне. Итак, избывая из рук в этих провинциях нефть, соль и прочие свои произведения, они легко могли бы запасаться жизненными потребностями, что, конечно, мешало бы исполнению хан-баба-хановых предположений и заставило бы его долго томиться в ожидании туркменской покорности. Может быть, сардар торговлю эту нашел необходимой для астрабадских жителей, но была ли она в самом деле для них необходима? — Совсем нет, они только нуждались в нефти, без которой во всяком случае легко можно обходиться. За всем тем если Хан-Баба-хан возвратится из сего похода с успехом, то утвердительно можно сказать, что к этому успеху случайно не мало содействовало появление русских военных судов в Астрабадском заливе, которыми для другой цели на время запрещено было туркменским лодкам приставать к берегам сего залива для торговли с персиянами.

Обратимся к сердару. Продолжая принимать туркмен, которые по собственному желанию сами собой шли по его вызову, к нему являлись, и, весьма щедро одарив их деньгами и одеждами, казалось, Хан-Баба-хан не предвидел уже со стороны туркменского народа никакого сопротивления. И они, одолженные и обольщенные его дарами, действительно раболепствовали перед ним. Туркмены уверяли, что персидское правительство без пособия некоторой иностранной державы никогда бы не согласилось отпустить из собственной казны столь огромные суммы, которыми сердар так щедро осыпал туркмен. Но только ему недоставалось видеть у ног своих с низкими поклонами Махтум-Кули-хана и дервиша-ишана, которые, невзирая на вызовы его, упорствовали своим приездом в лагерь персидского войска, а потому Хан-Баба-хан отправил к ним некоего Гаджи-Нурима-хана Авгани, предавшегося шаху во время осады города Герата с тем, чтобы он, как их единоверец, уверив их в [376] снисхождении и ласковом приеме сардара, уговорил явиться в его стане. Гаджи-Нурим-хан исполнил это поручение с успехом: хотя Махтум-Кули сам не приехал в лагерь, однако же туда отправил он своего сына и племянника вместе с Ишаном в сопровождении нескольких простых еще туркмен.

Неизвестно, чему Дервиш-ишан, приобревший столь великое уважение между туркменами, с особенным благоговением произносившими его имя, и которые приписывали ему разные чудеса, как-то: пуля не пробьет его сквозь тело, и прочее; из одного приглашения Гаджи-Нурим-хана согласился потерять заслуженную им славу и как преступник предстать перед персидским генералом, умоляя у него прощения? Об этом мы сколько ни спрашивали персиян и туркмен, но ни те, ни другие не могли дать нам удовлетворительного ответа. Но можно полагать, что он как человек рассудительный или, лучше сказать, боязливый, не слишком надеясь на приверженность к нему туркменского народа, который впоследствии, может быть, удостоверившись в лживости его сказаний и охладевши в усердии к нему, вероломно выдал бы его персидскому правительству, счел благоразумным предупредить несчастье, поспешив сам изъявить сердару свою покорность. Как бы ни было, вопреки своему обещанию, сардар тотчас по прибытии сих гостей приказал оковать сына и племянника Махтум-Кули-хана, а с дервишем он обходился не так сурово, хотя ему не оказал он особенных почестей и ласк, однако же поступил с ним несколько вежливее: велел отвести ему палатку, назначить при нем двух человек прислуги. Только не позволено было ему ни на шаг отлучиться из черты лагеря. Спустя несколько дней племянник Махтум-Кули-хана ночью, каким-то чудным образом сложив с себя оковы и выхватив у первого артиллерийского часового саблю, бросился бежать. Персияне с криком: “держи, лови” обходили его кругом, то тут, к счастью племянника Махтум-Кули, перед ним текла река Гурген, — он кинулся в нее и, проплыв до противоположного берега, скрылся из виду и через два или три дня он с шайкой туркменских разбойников показался в близости лагеря и успел угнать несколько верблюдов и другого рода скотину.

Происшествие это несколько нарушило спокойствие персиян и сардар; в порыве гнева за дерзость туркменских разбойников приказал отрубить головы 20 невинным туркменам, которые в то время из разных кочевьев находились в его лагере, и вслед за тем отрядил 2000 конницы для преследования туркменских кочевьев, удалившихся к Хиве. Отряд сей пять дней шел вперед и, не встретив никого из туркменов, возвратился назад. (Действительно ли он пять дней шел вперед, по крайней мере, судя по духу персидского войска, которое даже боится тени туркмена, утвердить этого нельзя (примечание в документе))

Весть о бесчеловеческом поступке сердара дошла до туркменских кочевьев. Их старшины, ужасаясь последствий, поспешили в хан-баба-ханов стан смягчить его гнев, возвратив угнанных Махтум-Кули-хановым племянником верблюдов, обвиняя его в безрассудстве и умоляли от сердара прощения. Он простил их, и дела опять приняли прежний вид: туркмены снова стали приезжать к персиянам и гоститься за роскошным столом Хан-Баба-хана, получали от него дары.

Доселе еще формально не начиная переговоров, Хан-Баба-хан только мимоходом предлагал старшинам некоторые условия, но не настаивал в их исполнении. Для этого он ожидал удобного случая — времени жатвы. Оно наступило, и туркменские старшины из всех кочевьев приехали к нему с большими подарками, состоящими из отличных [377] лошадей, и просили его позволения жать свои посевы. Кажется, это с него было довольно, туркмены с такой покорностью встречали его предшественников, теперь-то он на выгодных и не слишком тяжких условиях мог бы примириться с ними и отступить с некоторой славой с таким малодушным войском, каково персидское, не имеющим никакой дисциплины и устройства, не питающим ни малейшего усердия к своему правительству, которое не дает ему ни жалованья и ни пропитания, и еще утомленным продолжительной отлучкой от родины, неблагоразумно было бы долее оставаться в туркменских землях. Это говорили и подтверждали многие из персиян в лагере Ардашир-мирзы, которые после следующего происшествия начали осуждать сардара в неуместных его требованиях. (Так ли думал и сам Хан-Баба-хан? Нет. Ему хотелось больше и хотелось довести туркмен до отчаяния и крайности, может быть от того, что ему, как молодому полководцу и первый раз испытавшему счастье на военном поприще, не понравилась слава, которая могла бы быть приобретена не оружием и кровью. (примечание в документе))

Вот какого рода были требования его от туркменского народа: не принимая от них представленных ими подарков, он велел вместо того донести ему пешкеш из 7000 червонцев, потом, дав ему несколько семейств из знатных фамилий в аманаты, отправиться некоторым старшинам в Тегеран для изъявления шаху верноподданнических чувств и получить от его величества фирман на отступление отряда. (Он имел от шаха повеление не отступать без особенного от его величества на это фирмана. (примечание в документе))

Туркмены сначала несколько поколебались, потом согласились и разошлись по кочевьям. На долгом совещании между собой сложили на каждое кочевье часть означенной суммы и, по уверению персиян и туркмен, собрали и поднесли сардару до пяти или шести тысяч червонцев, Вероятно, они исполнили бы и другие, последние, требования, если бы судьбе не хотелось иначе. До сих пор все благоприятствовало Хан-Баба-хану и войска в обоих лагерях отдыхали в совершенной беспечности в прекраснейшей Кинчакской долине, покрытой зеленью и ароматными растениями. Все было прелестно и чисто, кроме совести (занимавших) персидских вельмож и персидских сановников, и везде было тихо и спокойно, кроме души, лишившегося ее на время, туркмена. Между тем посевы от излишней поспелости мало-помалу приходили в негодность; туркменские старшины, с своей стороны обещаясь исполнить требования сардара, думали, что им позволено будет снять хлеб, а потому пристали об этом к Хан-Баба-хану с просьбой, но когда объявил им, что до тех пор не позволит им коснуться сих посевов, пока все чарвы вместе со своими семействами не возвратятся к своим полям, то они были в совершенном отчаянии, ибо, не имея никакой доверчивости к персидскому правительству и нисколько не полагаясь на честность исполнителей его воли, которые чужды всякого понятия о гражданской жизни, могли ли они все вдруг — чомуры и чарвы — со своими семействами предаться в руки персидских воинов, кои, могло статься, поступили бы с ними по своему произволу; кто знает, что бы тогда случилось. Старшины с недовольным видом отъехали от Хан-Баба-хана.

Надобно знать, что туркмены, несмотря на их мирные сношения с персиянами, предварительно имели на Атреке до десяти, менее или более, тысяч конницы, готовых во всяком случае сразиться с сардаром, если сего потребует их польза. Известие, привезенное старшинами о неуступчивости и неумеренных требованиях сардара, привело кочевья в волнение, и скоро все чомуры, стоявшие на пространстве между Черной речкой и Гургеном, следовательно в тылу [у] персидского войска, пользуясь темнотой ночи, ушли и присоединились к чарвам. Еще ничто [378] не предвещало беды, и в обоих лагерях персияне не могли даже думать, что туркмены, доселе им раболепствовавшие, дерзнут когда-либо поднять на них оружие. Но вдруг быстро разнеслись слухи, что оба лагеря окружены тьмой туркменской конницы, что 12 человек астрабадских жителей, находившихся в 7 верстах за городом, захвачены ими, что сообщение между сардаром и Ардашир-мирзой прекращено и что они лишились около двухсот человек (По показанию туркмен (примечание в документе)) убитыми и пленными.

Это случилось в исходе мая месяца; в то время сардар находился в так называемом Кале-Куджуке, на том же берегу Гургена в расстоянии шести фарсахов от принца, но скоро потом подвинулся к нему ближе тремя фарсахами и расположился в каком-то месте Сальям. Здесь-то он имел свидание [с принцем] и скоро должен был с ним соединиться.