ГЛАВА IX

Михайловская коммуникационная линия имеет протяжение около 275 верст.

Направление ее от Бами следует в начале: параллельно Копепетдагскому и Кюриндагскому хребтам, у их подошвы; затем дорога переходит в обширную солончаковую пустыню, сначала гладкую, ровную, как-бы выполированную, а затем волнистую, пересеченную множеством барханов. В этом месте, по обе стороны направления ее, но в значительном отдалении, тянутся Большие и Малые Балханы.

Последний участок линии в районе Михайловского залива, где пролегает старое русло Аму-Дарьи (Узбой), лежит среди холмов и бугров глубокого сыпучего песка, которые, во время сильных ветров и степных ураганов, меняют не только свои очертания, но не редко и все местоположение. Этот участок пути, на расстоянии 25 — 30 верст, представляет неимоверные трудности для перехода и переезда, благодаря песчаному грунту.

Отсутствие воды по пути кроме двух мест, а также и растительности, за исключением сексаула, тыгыря и некоторых других степных трав, составляет [65] характерную особенность этой части пустыни Закаспийского края, с пролегающею в ней Михайловской военной линией, преимущество которой перед Атрекской дорогой может заключаться только в более ровном протяжении, помимо, конечно, ее стратегического значения, как второй коммуникационной линии.

Доехать до первого поста Кизил-Арват (в 53 вер. от Бами) пришлось лишь к рассвету следующего дня, вследствие долгого розыскивания в половине пути, водопоя нашим лошадям.

Искомый ручей этот находился в стороне от дороги—в одном из горных ущелий Копепетдага. Когда, наконец, продолжительные поиски его увенчались успехом и казаки, спешившись, принялись поить лошадей, вдруг, где-то, по близости, прогремел ружейный залп и вслед затем из-за бугра, еще в нерассеявшемся пороховом дыму, показалась кучка людей. Кто-то крикнул: “Тэкинцы!”.

Бросив поводья коноводам, мы стали поспешно взбираться на вершину холма, у подножия которого протекал ручей.

Там представлялась самая удобная позиция для защиты.

Но не успели мы еще добраться к намеченному месту, как веселый голос одного из казаков, крикнувшего: “Вашеско-бл-дие, то се наши! Що оны, бисовы сыны, палять!”—мигом вывел нас из напряженного положения и даже произвел некоторое смущение. Действительно, в кучке людей, принятых нами за тэкинцев, развевался значек 3-ей Таманской сотни, которая отправилась из Бами, несколько дней тому назад, на фуражировку.

После взаимных перекликаний и махания папахами, [66] мы через несколько минут съехались вместе с мифическим врагом, чувствовавшим себя в более неловком положении, нежели мы, благодаря сделанному им преждевременному залпу; но так как происшедшее недоразумение не имело плохих результатов, то его скоро забыли и, перекусив чем было, мы поспешили далее.

По мере приближения к посту, оттуда все громче и шумнее доносился неистовый рев и звон тысячей бубенчиков. Это оказался первый большой верблюжий транспорт, почти в 3,000 голов, с хлебом и юломейками, отправленный из Красноводска в Бами. Он только-что прибыл в Кизил-Арват, и вожаки занимались разгрузкою его для отдыха верблюдов, которые отчаянно ревели, лишь только заставляли их опускаться на колени для снятия груза.

Маленькое постовое укрепление, вмещавшее на площади своей десятка полтора палаток и вооруженное 3-мя орудиями, выходило одной стороной в овраг, на дне которого протекал горный ручей прозрачной ключевой воды, составлявший главное богатство поста. Во всем остальном, начиная с жилищ и кончая ротным котлом, чувствовался весьма ощутительный недостаток, несмотря на усиленную заботливость начальника поста, добродушного капитан-лейтенанта Зубова ²⁶. Прибытие транспорта встречено было с живейшей радостью, в надежде заполучить из него кое-что необходимое.

О медицинском околодке, при отсутствии средств, не могло быть и речи. Заболевавшие солдаты отправлялись в Бами, а не то, — лежали в своих палатках до оказии. Уход за ними Зубов взял на себя.

Гелиографное сообщение с Бами дало возможность [67] вытребовать из склада Красного Креста необходимые вещи для устройства околодка.

Передневав в Кизил - Арвате, я с тем-же казачьим конвоем отправился далее на второй пост Казанджик, отстоявший от Кизил-Арвата в 87 верстах.

Дорога к нему все время тянется у подошвы Кюриндагского хребта, перерезываясь во многих местах рытвинами и промоинами, которые образовались весной от стока с гор таявшего снега. бесплодная степь с правой стороны, вместе с горным хребтом и его отрогами слева, лишены почти всякой растительности, кроме редких колючек, да выжженной солнцем степной травы.

Отъехав верст 30 от Кизил - Арвата, у подошвы высокого холма ²⁷ вырыто несколько колодцев. Место ото носит название Ушаки и служит стоянкой для каравана. Вода в этих колодцах не всегда годна для питья. Иногда насыщение ее сероводородом настолько велико, что ее не пьют даже верблюды. В другое время достаточно продержать эту воду несколько минут на воздухе, и она делается годною для употребления.

Крещение холма “горой майора N.” произошло благодаря следующему обстоятельству. Спустя месяц или даже более после моего проезда Михайловской линии, шайка тэкинцев близ Ушаков напала на наш верблюжий транспорт и, несмотря на упорное сопротивление, завладела им ²⁸. Во время нападения тэкинцев на транспорт, когда немногочисленный конвой, на половину перебитый, отчаянно отбивался от неприятеля, находившийся при транспорте майор N. ²⁹, вероятно с переполоху, вскарабкался на [68] верблюда, умчавшего его на вершину холма, у подножия которого, как упомянуто выше, вырыты колодцы. С этих пор холм этот стал носить названье “горы майора N.”, данное ему солдатами и казаками. Название это было видимо так удачно, что, много месяцев спустя, когда уже война была окончена и железная дорога по близости, проезжая по линии, я слышал не раз кличку этого злополучного майорского холма.

В Ушаках мы сделали часовой привал, а затем поторопились дальше.

Прибыть на пост удалось только на заре, хотя всю ночь мы ехали почти без остановки.

Казанджикское постовое укрепление, весьма незначительное по величине, выстроено на крутом гребне одного из больших отрогов Кюриндагского хребта, у подошвы которого, внизу укрепления, с давних времен вырыто несколько колодцев. Вода в них пресная, вполне годная для питья и только во время сильной жары получает иногда солоноватый вкус и слабое присутствие сероводорода, быстро исчезающего на воздухе. Вода из маленького ручья, по близости укрепления, менее вкусна, нежели колодезная, благодаря большей насыщенности солями.

Площадка укрепления, дорогой к которому служит узкая крутая тропинка, вмещает в себе несколько кибиток с юломейками и два орудия на углах. На двух других углах, с целью устрашения тэкинцев, положены трубы с железных печей, которые издали кажутся жерлами пушек. Часть команды поста, вследствие тесноты помещения, располагается в палатках у подошвы хребта, где колодцы.

Возвышенное положение Казанджикского укрепления над [69] прилегающею к нему обширною степью, давая возможность командовать ею на несколько верст в окружности, тем не менее, ставит укрепление в неудобное положение, в случае нападения с гор, относительно соседних высот, возвышающихся над ним.

Как бы то ни было, но место это, по близости колодцев, представляется более удобным.

Больных на посту было немного: несколько солдат и киргизов, — последние в тифе.

При отсутствии необходимых медицинских средств, не было вдобавок и ухода за ними. Помещались они в тесной юломейке, прямо на земле. Ближайший лазарет находился верст за 100 и переправить больных туда представляло громадные затруднения, требуя для этого особый конвой и колесный экипаж.

С Казанджика на следующий пост Бала-ишем мне приходилось отправляться без казачьего конвоя, сопровождавшего меня до второго поста. Конвой этот предназначался следующему верблюжьему транспорту, ожидаемому со дня на день со стороны Михайловского залива. Оставалось ограничиться 10-ю киргизами, из числа находившихся в распоряжении начальника поста.

На следующий день, задолго до восхода солнца, я оставил Казанджик и в сопровождении киргизов, с моим вестовым казаком, рысью двинулся вперед, питая надежду, хотя и слабую, доехать к полуночи в Бала-ишем, находившийся в 100 верстах от Казанджика.

Спустившись с возвышенности Казанджикского укрепления, приходится ехать верст около двух каменистым предгорьем, а затем сразу вступаешь в обширный солончак, тянущийся на сотни верст к северо-востоку. В этом месте Кюриндагский хребет, резко обрываясь, [70] переходит в солончаковую равнину, на несколько десятков верст длины, а затем, в конце прорыва, начинаясь цепью холмов, образует снова горную систему под названием Малых Балхан. С правой стороны, почти параллельно им, в синеющей дали громоздятся Большие Балханы. Ровная поверхность солончака, с черепицеобразно-надтреснувшей глинистой корой и белыми полосами соли, представляет из себя как бы фотографический снимок гигантской торцовой мостовой после дождя, освещенной лучами солнца.

Иллюзия была настолько сильна, что я постоянно менял направление лошади, не желая въехать в фантастическую лужу, оказывавшуюся в действительности наслойкой соли.

После нескольких часов езды, гладкая поверхность пустыни стала переходить в волнистую, с постепенным возвышением.

Один из провожавших меня киргизов, ехавший до того времени спокойно впереди, вдруг повернулся назад и, подскакав ко мне, стал что-то объяснять, указывая рукою в даль. В это время на горизонте показалась как бы неподвижная сероватая полоса, которая, при рассматривании в бинокль, превратилась в широкую вереницу верблюдов. Я был уверен, что это есть ожидаемый в Казанджик транспорт, но, во избежание недоразумений со стороны конвоирующих его относительно моих киргизов, которых легко было бы счесть и вблизи за шайку тэкинцев, благодаря пикам, дырявым халатам и лохматым бараньим шапкам, я приказал своему оборванному конвою остаться позади, а сам с казаком поскакал вперед к транспорту.

Казачий авангард заметил нас еще издали и [71] приняв за неприятеля, двинулся рысью вперед, вынув ружья из чехлов, с тем, чтобы, подъехав на ружейное расстояние, закатить по нас залп; но белый китель мой и фуражка, приведя их в полнейшее недоумение, заставили остановиться, пока я не подъехал совсем близко.

Начальник транспорта оказался знакомый мне, офицер К — ов, состоявший ординарцем у генерала Скобелева. От него я узнал, что генерал разогнал чуть не всех своих ординарцев сопровождать верблюжьи транспорты, а сам со штабом все время был занят организацией их в Красноводске, присутствуя лично при нагрузке и отправке, благодаря чему транспортировка продовольствия по Михайловской линии была уже почти закончена. Между прочим, К — в сообщил, что за несколько дней до его отправки из Красноводска, там было получено неблагоприятное известие об организации транспортов по Атрекской линии, которая совершенно приостановилась вследствие каких-то интендантских злоупотреблений. Известие это крайне встревожило генерала Скобелева, так что генерал в ту-же ночь отправился на экстренном пароходе в Чигишляр.

Распростившись с К — вым, я поспешил дальше и с закатом солнца мы были уже у Айдинских колодцев ³⁰, отвратительная вода которых до того насыщена сероводородом, что запах его слышится за несколько шегов не доходя до них. Здесь приходилось сделать часовой привал, для отдыха лошадей. Мерцавшие вдали огоньки у Больших Балхан принадлежали, по всей вероятности, какой-нибудь разбойничьей шайке, которая тут кочевала. [72] Приказав киргизам не разводить огня, чтобы тем не привлечь тэкинцев, я завернулся в бурку и расположился возле своей лошади; но не прошло и часу, как возглас моего казака: “Вашеско-дие, утекать надо!” заставил меня вскочить на ноги. Остаток предательского костра, разложенного киргизами, вопреки приказанию, еще был не вполне затушен. Его наскоро засыпали песком.

В мертвой тишине пустыни чуть слышно доносился топот...

Ругнув свой беспечный конвой и, в особенности, казака, который сильно пристрастился к чаепитию, я сел на лошадь и все мы понеслись в карьер, сначала по направлению к Малым Балханам, а потом, сделав широкий полукруг, поскакали к Бала-ишему. Топот, слышанный нами, сначала усиливался, а потом стал замирать, пока совсем не исчез в левую сторону. Перед рассветом мы были уже на месте. Усталые и взмыленные лошади наши едва держались на ногах.

На посту все были в ожидании нападения тэкинцев, так как шайки их несколько дней как рыскают и даже угнали 5 верблюдов.

Постовое укрепление в Бала-ишеме самое большое из всех, находившихся по Михайловской линии. Близ него много колодцев с соленой водой. За неимением лучшей, солдаты кое-как пьют и ее.

Укрепление занимал Ширванский баталион, командир которого, подполковник Гогоберидзе, был временный начальник поста, так как вскоре он должен был выступить с баталионом в Бами.

При баталионе находился лазарет на 20 мест, устроенный Красным Крестом. Больных в нем лежало немного. Лазаретом заведывал баталионный врач. [73]

В Бала-ишеме заканчивалось телеграфное сообщение с Михайловским заливом и Красноводском. Дальнейшее проведение походного телеграфа временно замедлилось — трудностью доставки подвод, для перевоза проволоки и столбов.

Пробыв несколько часов на посту, я поехал дальше, оставив конвой из киргизов в Бала - ишеме, кроме своего казака и проводника с вьючной лошадью.

Миновав полупост Кутол, в 20-ти верстах от Бала-ишема, ровная местность становится все более и более холмистой и, версты 4 не доезжая до поста Мулла-Кары, начинается сыпучий песок и широкие барханы, между которыми двигались толпы рабочих персов с тачками, кирками и лопатами, усиленно работая над полотном железной дороги. бесплодная, с отсутствием всякой растительной жизни местность, кипела деятельностью.

Проехав верст 1 1/2 близ насыпи вперед, начинается голова укладки железной дороги, а еще версту вдоль рельсов и кругом по песку и на буграх разбросано множество кибиток, палаток и юломеек. Более ровная местность занята дивизионными шатрами железно-дорожного лазарета на 50 мест и при нем две большие кибитки с вещами Красного Креста, которым снабжается лазарет.

Близ рельсов, несколько товарных вагонов исполняют назначение железно - дорожной станции, у которой сходятся запасные пути, со стоящими на них платформами, вагонами и несколькими локомотивами. На 1/2 версты в стороне — площадь, обнесенная валом, служит стоянкой казачьей сотни. Все это вместе составляет пост Мулла-Кары или первую станцию Закаспийской железной дороги, [74] в 20-ти верстах от Михайловского залива. Станция была открыта только несколько дней тому назад.

Постройка Закаспийской железной дороги с Михайловского залива, по направлению к Кизил-Арвату, начата была в августе. Предполагалось, что, к первым числам октября, доведут ее до Бала-ишема (50 верст).

Между тем, наступила уже половина октября и дорога едва дошла до Мулла-Кары (т. е. 30 верст ближе предположенного пункта). Да и этот законченный участок не мог иметь значения для настоящей экспедиции, так как верблюжьи караваны из Красноводска минуют Мулла-Карынский пост, оставляя его в стороне ³¹. Стоимость Мулла-Карынского участка, на протяжении 20 верст, считая и подвижной состав, обошлась около 800,000 руб. Стоимость одной версты до 25,000 руб. Что-же касается до узкоколейной, в аршин шириною, конно-железной дороги де-Ковиля, то хотя, но проекту, она должна бы теперь пройти за Бала-ишем, в действительности-же она шла только несколько верст далее паровой и служила, главным образом, подспорьем при укладке первой, доставляя железно-дорожный материал и опресненную воду для рабочих. Последняя присылалась из Михайловского залива ³².

Проведя несколько часов в Мулла-Кары, я перед [75] вечером отправился по железной дороге в Михайловский залив, устроившись на одной из платформ, которые составляли поезд. Паровоз отапливался нефтью. Дрова, как трудно доставаемый материал, служили только для растопок паровика. Часа через полтора поезд прибыл в Михайловский залив.

На берегу залива шла деятельная работа по установке большего парового опреснителя Нобеля, изготавливавшего, в случае нужды, до 40 тысяч ведер в день. В настоящее же время работал меньший опреснитель, вода из которого служила для потребления живущих в Михайловске и в Мулла-Кары, куда она доставлялась в металлических цистернах.

Берег казался весьма оживленным, благодаря присутствию большего количества рабочих, выписанных с западного берега. Кроме их, здесь стоял железно-дорожный баталион. Помещением для всех служили вагоны и кибитки.

Часов в 10 вечера, я перебрался на маленький пароход, который скоро снялся, направляясь в Красноводск. Спутником моим в каюте был интендантский чиновник, кажется, смотритель продовольственного магазина в Красноводске. Он был вызван для каких-то объяснений в Михайловский залив и теперь возвращался обратно.

С озабоченным, не то испуганным лицом, чиновник был занят какими-то цифровыми выкладками на клочке бумаги.

Надеясь узнать что-нибудь о Чигишляре, я обратился к нему с вопросом, но он, не дав мне договорить, отчаянно махнул рукою и объявил: что ни к чему не причастен, ничего не знает, а видит только одно, что [76] служить при таких условиях нельзя и нужно немедленно выходить в отставку, пока голова на плечах.

— Пропадешь ведь ни за грош! Можно-с очень хорошо-с воевать и ничего не понимать в хозяйстве. Да-с! Наше дело ведь та-же наука-с!?..

На этом и кончилось объяснение интенданта. Из него я ровно ничего не понял и бросил всякую дальнейшую попытку к возобновлению разговора.

Часов в 9 вечера следующего дня, пароход прибыл в Красноводск. Генерала Скобелева там не было: он уехал в Чигишляр, куда отправился также и генерал Петрусевич.

В Красноводск прибывали уже с западного берега кавказские войска.

Я поспешил в Чигишляр, отправившись туда на первом почтовом пароходе.

ГЛАВА X.

Бурная погода, при отходе из Красноводска, не помешала пароходу прибыть вовремя, хотя сильное волнение у берега заставило бросить якорь версты на полторы далее обыкновенной стоянки.

На Чигишлярском посту происходила лихорадочная деятельность, благодаря усиленному снаряжению и отправке верблюжьих транспортов с боевыми запасами и продовольствием. Кроме того, постоянное учение частей войск, прибывавших с западного берега, и в особенности в артиллерийском парке, где обучали верблюдов возить орудия,— все это придавало скучному посту особенное оживление, которого здесь никогда не было. [77]

Переехав на берег, я наскоро привел в порядок заметки мои о командировке и отправился вечером к генералу Скобелеву, который жил в отдельном деревянном домике, состоявшем из двух комнат. Спешные доклады к нему в эти часы обыкновенно заканчивались.

Застал я генерала за чаем, вмести с стариком Жирарденом, его бывшим гувернером, который так привык к своему прежнему воспитаннику, что часто сопутствовал ему в походах, несмотря на свои преклонные годы.

Скобелев принял меня радушно. Он только-что оправился от болезни, продержавшей его недели полторы. Следы болезненности еще не исчезли с его исхудалого, симпатичного лица, но глаза блестели всегдашним оживлением и тонкая, полунасмешливая улыбка не сходила с губ.

Длинное повествование мое о месячном путешествии по обеим военным линиям генерал скоро перебил фразой:

“Все это вы, конечно, изложили в рапорте, милый доктор, а теперь пришла мне охота рассказать, какая встрепка досталась интендантам. Коса нашла на камень. Только смотрите! (генерал сделал при этом грозную мину) ни слова в газету. И так мне досталось за вас ³³. [78] После! когда-нибудь”... и сердитое выражение его сменилось обычной улыбкой.

рассказ свой генерал Скобелев закончил выводом, что людская честность измеряется своим специальным масштабом, неприложимым разве за немногими исключениями. (Честен на 10 т., а на 100 т., смотришь—и урвал).

Эпизод “встрепки заправителя отрядного хозяйства” я сообщу в кратких чертах, оставляя в стороне подробности и частности дела, представляющие интерес более для практики следователя.

История заключалась в следующем: командированный с Кавказа в Закаспийский край, новый отрядный интендант К, на место своего предшественника, угодившего под следствие, вскоре после своего приезда (в августе) заключил контракт с некоим подрядчиком Тер-Огановым на поставку верблюдов по Атрекской линии, для перевозки 105 тысяч пудов груза в определенное время и по установленной цене. Контракт обеспечивался залогом в 17 тысяч руб. В силу условия контракта, спустя 15 дней со дня его заключения, должна была быть начата поставка и перевозка.

Отрядному интенданту было, конечно, известно, что крайний срок перевозки необходимого довольствия и боевых снарядов есть декабрь месяц, так как дождливая погода в это время года делает Атрекскую дорогу почти непроходимой для верблюжьих караванов, в особенности в гористых частях ее, благодаря скользкому и вязкому пути ³⁴. Таким образом, если бы перевозка [79] грузов замедлилась, то наступательная действия отряда пришлось бы отложить. До так как потребление довольствия войсками на постах и в передовом пункте шло бы своим естественным порядком, то в короткое время, все перевезенные запасы были бы уничтожены, a вместе с этим, роковым образом уничтожалась бы и начатая экспедиция, неся за собой только громадные потери. При таком положении дел, вопрос о состоянии экспедиции становился бы вопросом чести командующего ее отрядом.

Возможность подобного исхода могла быть принята только в соображение, но за опасение его не имелось данных, так как все условия складывались благоприятно. К тому-же, и личность отрядного интенданта несколько подкупала в его пользу. Энергическое, открытое лицо его, казалось, служило выражением честности и правдивости, а высказанный им мотив приезда — служить у русского героя из за чести и желания смыть грязь предшественников, вызывал не малую долю симпатии и доверчивости.

Оставив Чигишляр и приехав в Красноводск, генерал Скобелев всецело занялся близким ему делом, будучи yверен в благоприятном окончании организации транспортов по Атрекской линии.

Однако, уверенности этой пришлось скоро поколебаться. Сведения, получаемые генералом от отрядного интенданта, стали все более и более расходиться с известиями из Чигишляра от других лиц. В последних сообщалось не только о плохом ходе организации транспортов, но даже и об остановке ее. Кроме того, [80] говорилось о различных злоупотреблениях в интендантских складах.

Генерал Скобелев встревожился, но, со свойственной ему дальновидностью, он объяснил себе причину остановки дела в следующей приблизительной форме мышления, которое, по его мнению, происходило в голове заправителя отрядного хозяйства:

“Задержка в поставке верблюдов к определенному сроку вызовет критическое положение экспедиции, в силу чего явится возможность вынудить согласие у временно-командующего войсками на значительное повышение цен по перевозке. Фиктивное увеличение даст интендантскую экономию до 300,000 руб. Покрыв расход по уплате залога и приплатив кому следует, в кармане заправителя очистится от 150 до 200,000 руб. Не дурно!!”

Придя к такому выводу относительно отрядного интенданта, генерал Скобелев отдал секретное распоряжение — приготовить экстренный пароход и, вместе со своим штабом, немедля выехал ночью из Красноводска.

По прибытии в Чигишляр, генерал сейчас-же потребовал к себе отрядного интенданта, приказав, в то-же время, некоторым офицерам своего штаба произвести внезапный осмотр и обыск в продовольственных складах и в лавках торговцев.

Когда, несколько смущенный неожиданным приездом временно-командующего войсками, отрядный интендант явился к Скобелеву, от него были потребованы подробные сведения о ходе организации транспортов за истекшиe дни.

Сведений этих не оказалось. Не оказалось также и [81] верблюдов ³⁵, хотя контрактные дни были совсем на исходе.

Сбивчивые объяснения, начатые интендантом, скоро оборвались в неловкое молчание, прерванное, наконец, Скобелевым, который все время смотрел на него в упор.

Генерал сообщил свое заключение, сделанное им еще в Красноводске, и встав со стула, обратился к интенданту со словами:

“Вы понимаете, милостивый государь, что я проник в вашу душу? Если вы не сделали еще преступления, то потому, что вам помешали”!

После этого Скобелев ушел в другую комнату.

Испуганный интендат до того смутился, что, по уходе генерала Скобелева, обратился к Петрусевичу, присутствовавшему при этом объяснении, со странным вопросом: “В котором часу завтра состоится вторичный доклад”?

В ответ на это, генерал Петрусевич молча указал ему на далекий горизонт моря — по направлению к западному берегу.

Обыски и проверки магазинов с лавками, произведенные в этот день, обнаружили расхищение сукна, сахара, спирта и пр.

Кое-кого арестовали. Это вызвало страшную панику среди торговцев и продовольственных чиновников, отразившуюся рикошетом даже в Красноводске и в Михайловском заливе.

Между тем, время не терпело. Приходилось как [82] можно скорее воспользоваться всякими мерами, чтобы выйти из затруднительного положения. Тогда генерал Скобелев обратился к купцу Громову ³⁶, которого он знал лично,— со времени своих туркестанских походов и к которому имел доверие.

“Можешь взяться за поставку и перевозку”? спросил его генерал.

“Постараюсь”, отвечал тот.

“Есть у тебя деньги”?

“Тысяч полтораста наберется, ваше превосходительство”!

“Ну, берись с Богом! Не хватит денег,— дам своих. Ты ведь понимаешь положение дела”?

В тот-же день из Чигишляра в мирные туркменские аулы помчались джигиты и прикащики Громова.

На третий день у домика Скобелева толпились уже туркменские старшины. Среди их, в черкеске и с толстой пачкой денежных депозиток, выделялась высокая фигура купца Громова. Владея в совершенстве туземным языком, он быстро заключал с ними условия, раздавая при этом денежные пачки. Росписок с туркмен в получении задатков не бралось, что еще более внушало им доверие.

Не прошло и недели, как Чигишляр стал наполняться тысячами верблюдов.

Дело выгорело и Скобелеву вздохнулось свободней.

Что-же касается до заправителя хозяйства, то он и [83] несколько лиц из той-же породы, были удалены и заменены офицерами частей войск.

С устранением препятствий по организации транспортов на Атрекской дороге, выдвигался другой важный вопрос — целесообразное устройство военно-медицинской части в экспедиционном отряде, которая находилась в крайне шатком положении, благодаря отсутствию необходимых материальных средств и толкового представителя по этой части.

В течении двух месяцев со дня приезда нового отрядного врача, не было принято ни одной рациональной меры для улучшения существующего. Недостаток чувствовался во всем, хотя он и пополнялся, на сколько возможно, Обществом Красного Креста.

Слабый администратор едва владевший русским языком, отрядный врач был поглощен иными интересами, которые не замедлили обнаружиться весьма наивно в оффициальном письме его к временно-командующему войсками. Текст этого курьезного письма ³⁷, вполне характеризующей представителя, привожу ниже:

“Чигишляр. 21 октября 1880 г.

Ваше Превосходительство

Милостивый Государь Михаил Дмитриевич!

“Вашему Превосходительству известно, что я по должности отрядного врача вверенных Вашему Превосходительству войск, вместе с тем занимаю должность инспектора госпиталей, а следовательно нахожусь в весьма близких сношениях с чинами как медицинского, [84] административными и Красного Креста мне подведомственными. В числе этих лиц большинство в одинаковых со мной чинах, а уполномоченный Красного Креста и обер-контролер даже выше, то, при истекающих из необходимости требованиях моих, к исполнению разных экстренных распоряжений, вызываются от меня такого рода бумаги и словесные приказания, законная форма которых не совсем сочувственно принимается как от лица по чину равного, а в отношении других даже меньшего и, естественно, ставит меня в неловкое положение. Представляя изложенное мнение, вниманию Вашего Превосходительства, осмеливаюсь просить Вас для пользы дела произвести меня в чин действительного статского советника и т. д.

С истинным почтением и пр.”

Само собою разумеется, письмо это вызвало только гомерический хохот в штабе отряда и осталось без последствий.

С открытием наступательных действий, вопрос о медицинской помощи, долженствовавшей принять более широкие размеры, становился неотложным. На первых же порах являлась насущная потребность в организации помощи в передовом отряде и в организации обоза, для эвакуации больных и раненых; а затем — устройство лазаретов и других врачебных пунктов по пути наступления “Отряда вторжения”. На все это требовались средства, а их-то и не было у медицинского ведомства, хотя оно располагало и временем, и возможностью к приобретению необходимого.

Прибывающие части войск с западного берега тоже были лишены необходимой помощи. Таким образом, еще до наступления, были сформированы Обществом [85] Красного Креста лазареты для Ширванского и Самурского баталионов, не говоря уже о перевязочных средствах (“первая помощь”) и носилках, которыми Красный Крест снабдил все части экспедиционного отряда.

В виду такого положения дела, в Закаспийский край прибыл военно-медицинский инспектор Кавказского округа, д-р Ремерт, для “окончательного и соответственного устройства всего необходимого”.

К сожалению, приезд медицинского инспектора не устранил беспорядка.

Полагаясь на силу своих приказаний и широкие полномочия, г. Ремерт мало обратил внимания на практическую сторону дела. Вместо принятия энергических мер еще на месте, к отправке нужного материала, медицинский инспектор ограничивался, главным образом, распоряжениями на бумаге. На сколько целесообразен и практичен был принятый им образ действий, можно видеть из нижеследующих фактов:

1) Лазарет 19-й пехотной дивизии, долженствовавший служить передовым лазаретом во время осады неприятельской крепости, прибыл в Закаспийский край только после окончания войны. Одноколки ³⁸, для перевозки раненых, находившиеся при этом лазарете, были без лошадей.

2) Лазарет 21-й пехотной дивизии носил только номинальное название, не имея ни твердых, ни мягких вещей. Все необходимое дано было ему Красным Крестом (роль обоих лазаретов исполнял лазарет Красного Креста, на 150 — 200 мест).

3) Обоза для эвакуации больных и раненых у [86] военно-медицинского ведомства не было. Перевозкой больных и раненых занимался Красный Крест, на своих экипажах.

4) Материала для перевязки раненых тоже не было, кроме ничтожного количества. Все необходимое бралось из складов Красного Креста ³⁹ и т. д.

Прибыв в Чигишляр, медицинский инспектор заявил, на основании данного ему полномочия, о безусловном подчинении Красного Креста, в Закаспийском крае, военно-медицинскому начальству.

Таким образом, все склады Общества, обоз его, также и персонал, должны были сделаться, в известной степени, достоянием хозяйства медицинского ведомства, что, при несостоятельности его, давало возможность сделаться сразу состоятельным.

Подобное заявление, хотя в этот раз практическое, нарушало в основе принцип Общества добровольных жертвователей, находившегося под покровительством Императрицы и было, по меньшей мере, слишком смело. Тем не менее, критическая минута и важность самого дела отодвигали протест на второй план, до более удобного времени, уступая место готовности работать и при этих условиях.

Взяв помощником к себе отрядного врача, г. Ремерт поспешил в Дуз-Олум, куда, в конце октября, был переведен штаб отряда и где находился уже генерал Скобелев.

Спустя несколько дней после отъезда инспектора, [87] Красный Крест получил от него распоряжение депешей :

“Немедленно поставить два лазарета, по 50 мест каждый, на Михайловской линии”.

Но едва только упакованные вещи свезены были на Чигишлярскую пристань, как вторая депеша инспектора отменяла первую приказанием:

“Оставить Михайловскую линию и поставить два лазарета, по 25 мест, на Атрекской”.

Наконец, третья депеша энергического инспектора требовала уже:

“Поставить лазареты по Атрекской линии, не в 25 мест каждый, а в 50 мест”.

Все эти противоречивые распоряжения, к сожалению, указывали на малую опытность и слабую подготовку к делу.

К счастию, однако, хаос этот продолжался не долго. Военно-медицинский инспектор скоро был отозван обратно на Кавказ, а дело организации медицинской помощи передано в руки главноуполномоченного Общества Красного Креста.

К половине ноября, в передовой пункт были уже свезены боевые снаряды и довольствие. К этому же времени туда стянулись почти все войска.

Подготовительные работы окончились.

ГЛАВА XI.

Густой туман, окутав серой пеленой обнаженный хребет Копепетдага, сливался с облаками, повисшими над лагерем, близ разрушенной Бамийской крепости. [88] Множество юломеек с палатками группировались у обширных бунтов со всякого рода довольствием, расположенных по соседству с дивизионными наметами военно-временного госпиталя. Меньшая часть из них разбрасывалась неправильными кучами в стороны от центра лагеря. Из-за валов земляного укрепления, окружавшего несколькими люнетами передовой бивуак, торчали стальные орудия и при них часовые, одетые в короткие полушубки. Воздух пронизывала холодная сырость. Моросивший дождь, перемешанный со снегом, превратил глинистый почвенный грунт в тинистую грязь. Был 5-й час утра. В лагере царила тишина, слабо прерываемая журчаньем быстрого ручья, вытекавшего из гор Бендесеновского перевала и проведенного множеством канавок во все части бивуачной стоянки.

По вот протрубил рожок, за ним другой, третий, несколько... во всех частях войска, успевшего стянуться в передовой пункт. Прогудел заревой выстрел... Раздались торжественные звуки гимнов: “Коль славен Бог” и “Боже, Царя храни”... лагерь пробудился.

Шумный говор, торопливая суетня выбегавших солдат из кибиток и палаток, глухой стук колес орудий, выкатываемых из укрепления, отчаянные крики верблюдов, нагружаемых разнообразным провиантом, юломейками, ротными котлами, боевыми снарядами и т. п., все это скоро сменило утреннюю тишину, придав лагерю необычайно оживленный вид, не походивший на многие прошлые дни монотонной стоянки. Это был день, так долго, так томительно ожидаемый всеми... День 26-го ноября—“общего наступления вперед”.

Какую массу труда нужно было вложить, чтобы создать этот день! Сколько энергии требовалось затратить, [89] чтобы организовать тыл экспедиции, без чего не было бы мыслимо наступательное движение. Между тем, организации этой приходилось совершаться при самых неблагоприятных условиях, благодаря внутреннему врагу—этой вечно гноящейся язве всех войн и военных кампаний— интендантству.

Несмотря на неутомимую энергию, здоровье генерала Скобелева едва не подломилось за последнее время организации тыла, вследствие постоянного напряженного состояния — как часового на аванпосте в близи неприятеля. Недели на две, однако, генерал слег в постель, но потом, к счастью, стал быстро оправляться.

Большую помощь Скобелев встретил, конечно, в лице своих главных помощников — генерала Петрусевича, человека с железной энергией, которого могла сломить разве только пуля, и обер-контролера Череванского, — глубоко честного, опытного деятеля, который, несмотря на свой преклонный возраст, работал, не зная отдыха. А работать приходилось очень и очень много.

Кроме исправления пробелов и прорех интендантской фабрикации на самом месте экспедиционного отряда, немало труда и всяких невзгод приходилось испытывать приемной коммисии на западном берегу—в Астрахани.

Борьба с вампирной организацией доходила там чуть не до крупных скандалов. Как бы то ни было, но все затруднения были устранены — и генерал Скобелев мог, наконец, назначить день “наступления”.

Горячее оживление, вызванное предстоявшим походом, резко изменило в живейшую радость то гнетущее настроение духа, которое являлось неизбежным следствием влияния безжизненной природы окружавших мертвых, необозримых степей. Тоскливые и усталые лица [90] солдат, изнуренных постоянным конвоированием транспортов, быстро повеселели. Все заволновалось, забурлило— стали собираться в поход.

В 10 часов утра барабан забил “на молитву”.

Посреди площади, за военно - временным госпиталем, возвышался небольшой стол, с разложенным на нем антиминсом и другими церковными принадлежностями. Кругом, в большой четырехугольник, построились войска.

Раздалась команда: “Шапки долой”! и напутственный молебен начался. Службу отправлял иеромонах, отец Афанасий.

Низенького роста, но крепкий и сутуловатый, с добродушными, хотя несколько хитроватыми, голубыми глазами на красном, лоснящемся лице, при почтенной лысине, несмотря на свои 40 лет, отец Афанасий принадлежал к той, весьма небольшой породе монахов, которая не отказывается от физического труда и готова исполнять всякую работу, могущую принести пользу ближним. Хотя порою отец и прикладывался к чарке, после чего он делался несколько меланхоличен и очень рассеян, но это бывало не часто; а когда и бывало, то продолжалось не долго, и в этом случае, обыкновенно, после божественной песни, которую он напевал в нос, наступал быстрый сон. Проснувшись, отец иеромонах как-то конфузливо смотрел в глаза, старательно избегал всяких разговоров и уже работал за троих. Попал он в Закаспийский край добровольно, заявив желание быть санитаром в отряде Красного Креста, когда последний находился еще в Петербурге. Отсутствие священника в передовом отряде дало возможность отцу Афанасию предложить свои услуги — [91] исполнять все необходимые требы. Это было тем более удобно, что ему, как санитару, необходимо было находиться при перевязочном пункте. Его зачислили в Самурский баталион. Таким образом, отец Афанасий соединял в себе две обязанности, чем он был крайне доволен.

Молебен кончился, началось окропление Св. водой.

На столик посыпалось множество гривенников—добровольных приношений солдат, считавших священным долгом внести свою лепту за благополучный путь.

“Поздравляю вас, братцы, с походом!...” приветствовал выступавшие войска генерал Петрусевич, который, за отсутствием командующего войсками, отправившегося пятью днями раньше с кавалерией из Дуз-Олума обходной дорогой, заменял его в Бами.

Громкое “ура”! дружно пронеслось по рядам. Войска стали строиться в походную колонну.

Выступил авангард, за ним резерв; выехали фланговые разъезды; с грохотом двинулась артиллерия с одноколками и фургонами Красного Креста, составлявшими мой перевязочный пункт; заковыляли вереницей нагруженные верблюды, весело запели песенники, и авангардная колонна вторжения, под начальством командира Самурского баталиона, подполковника Гайдарова, вытянувшись в длинную черную ленту, с волнообразной полосой сверкавших штыков, освещенных лучами выглянувшего из-под облаков солнца, двинулась вдоль гор, по направленно к Геок-Тепе. [92]

ГЛАВА XII.

По приказу командующего войсками, отряд вторжения, в составе 47 рот, 17 эскадронов и сотен и 81 орудия, должен был выступить из Бами несколькими колоннами, в суточные промежутки, чтобы, таким образом, устроить между собою связь, т. е., когда первая колонна сделает второй привал, то вторая совершит первый и т. д. При этом на начальников второй и последующих колонн возлагалась организация постов на новой коммуникационной линии. Порядок следования колонн находился, все-таки, в зависимости от прихода в Бами оставшихся частей войск и пригонки с пастбищ верблюдов.

В видах обеспечения движения отряда от могущих быть нападений на правый фланг его со стороны гор, была сформирована особая кавалерийская колонна из 4-х сотен, дивизиона драгун и конно-горного взвода, которая должна была выступить раньше всех из Дуз-Олума (21 ноября) обходной тропинкой по рекe Чандырю, вдоль цепи Копепетдага и расследовать его со стороны тэкинских разбойничьих шаек, производивших неоднократные нападения на мирных нухурцев, живших в этих горах. В настоящее время шайки эти могли бы беспокоить отряд при движении.

Во главе кавалерийской колонны находился генерал Скобелев; при нем: полковник Навроцкий и командир Полтавского казачьего полка, полковник князь Эристов. Кроме их, при командующем войсками находилась еще часть штаба: старший адъютант капитан Баранок ⁴⁰, [93] исправляющий обязанности штаб-офицера по поручениям, капитан генерального штаба Недоманский и другие. К штабу Скобелева присоединился-было и доктор Гейфельдер, но на первом-же привале объявился нездоровым и, к тому-же еще, занятым какими-то неотложными делами. Генерал сейчас-же отпустил его обратно в Дуз-Олум.

Параллельно с кавалерийской колонной, но держась более к хребту, выступала охотничья команда под начальством подпоручика 4-го Апшеронского баталиона Воропанова. На обязанности команды лежала тщательная разведка всего того, что могло встретиться по пути и предупреждение о неприятельских засадах.

В конце своего движения, кавалерийская колонна, следуя ущельем Арваз, соединявшим обе подгорные стороны Копепетдага, должна была выйти на общий путь и в ауле Келаты соединиться с авангардной колонной ⁴¹ подполковника Гайдарова.

Выступив из Бами около полудня, колонна Гайдарова сделала в первый день небольшой переход в 17 верст, остановившись на ночлег у стариной тэкинской крепости Беурма, оставленной неприятелем еще во время первой рекогносцировки Геок-Тепе генералом Скобелевым, произведенной 6 июня.

Тип постройки тэкинского укрепления весьма примитивный. Четырехугольная земляная площадь, большей или меньшей величины, обнесенная высокой глиняной стеной, шириной до одного аршина, с двумя или тремя башнями по углам. В стенах входная дверь и дыры; последния служат бойницами. Внутри крепости нет [94] построек, но случаются иногда тонкостенные перегородки и ямы; в последних зарывается зерновой хлеб и саман ⁴². Если огражденная площадь значительной ширины, то внутри первого укрепления, в нескольких саженях от стен, иногда возвышается такое-же второе, что представляла собою и Беурма. Крепость не редко окружается рвом.

Было еще довольно светло, когда отряд стал располагаться на ночлег. Верблюдов завели в середину стоянки, где и развьючили; орудия расположили по фасы, выбрали места для аванпостов, назначили дежурного по отряду, и когда все понемногу устроилось, принялись за изготовление ужина.

Несмотря на отсутствие топлива, кроме жиденького сексаула, солдаты как-то ухитрились раздобыть несколько деревянных брусьев, выковыривая их из глиняных полуразрушенных стен. Ловкими мастерами на этот счет были казаки, успевшие раньше других запастись драгоценным материалом. Воды из ручья было вдоволь. Скоро задымились костры и бивуачный шум стал утихать.

Палаток не разбивали—разве у кого было под рукою, и то одни только верхи юломеек, в которые нужно было залезать, как в нору.

Офицеры расположились группами, — больше по роду оружия, а то и как попало.

К 10-ти часам все стало погружаться в сон, кроме дежурного, да неугомонного капитана М—кого, исправлявшего обязанность начальника штаба при подполковнике Гайдарове. Неутомимый работник и крайне подвижной, М—кий отличался какою - то особенною [95] способностью быстро исчезать и не менее быстро появляться на том-же месте, точно на сцене с провалами. В этот раз, проверив посты, он сидел с ручным фонарем и строчил приказы по отряду на следующий день...

“И кой чорт дернул этого М—кого подымать в такую рань, когда ни зги не видно”! проворчал чей-то сердитый голос близ фургона, в котором, я спал.

Действительно, было только 3 часа утра, а рожок трубил уже “подъем”.

Туман так густо обволок всю местность и лагерь, что не было решительно никакой возможности разглядеть, что делалось перед глазами.

Шум, говор, крики верблюдов, скоро прогнали остатки утренней дремоты. Отряд стал выбираться на более ровный путь, оставшиеся в стороне от стоянки. Где то, очень близко, но в тумане, застучали колеса орудий.

“Стоп! Дьявол”! заорал хриплый голос.

Орудие въехало в канаву и глубоко завязло колесами в грязь. Стали вытаскивать. Вытащили.

Позади что-то грузно шлепнулось на землю. За первым падением, будто по команде, следовало еще несколько. Пронесся отчаянный крик, не то блеянье. Пять или шесть верблюдов, поскользнувшись, упали; двое переломили себе ноги. Начали подымать и с калек переложили груз на здоровых.

Прошло с добрых три часа, пока просветлело. Туман редел и скоро совсем исчез. В этот день необходимо было сделать перевал в 27 или 30 верст до аула Арчман.

Характер местности, сравнительно с Атрекской и Михайловской дорогами, значительно изменился. Там песчаная голая степь с тощими кустами сексаула, или [96] обширная, лоснящаяся, глинистая поверхность, с белыми полосами солончака, переходящая на горизонте в мираж. Здесь — картина иная. Пустынный солончак остается только с левой стороны, переходя в дали в волнообразные барханы. Справа-же горная цепь Копепетдага, со множеством ветвистых отрогов, поросших местами кустарником. Почвенный грунт тверже, перемешан с каменьями. С гор пробиваются небольшие ручьи. Во многих местах значительные полосы прошедшей жатвы или следы искусственного орошения. Кое-где деревца и кустарники. Словом, видна жизнь, нет той мертвенности, которая царит в области Балханских гор.

Наступал вечер, когда отряд подошел к пустой тэкинской крепости Арчман. Стоянка для лагеря была избрана позади укрепления, на поле, прорезанном в разных местах канавами, из которых, судя по значительной влажности, вода была отведена лишь недавно.

Генерал Петрусевич, который нагнал наш отряд, отправивши предварительно вторую колонну, взял несколько казаков и джигитов и поскакал к горам, где рассчитывал отыскать запруд отведенного ручья. Действительно, часа через 1/2 запруд был найден и уничтожен. В канавах появился быстро текущий ручей, температура воды которого доходила до 21° Р. Вода на вкус была довольно приятная, хотя в ней и ощущалось слабое присутствие сероводорода, весьма скоро улетучивавшегося, если подержать воду несколько минут в сосуде.

Котелки быстро наполнились драгоценной влагой и началась повсеместная варка чая — этого благодетельного [97] напитка в степи, которым в изобилии был снабжен экспедиционный отряд.

Некоторые из солдат, соблазнившись теплой водой ручья, не ограничились простым умыванием, а наскоро расширивши в разных местах канавы, стали с наслаждением купаться, забыв и место, и время года.

Пример оказался заразительным для многих. Однако купальщиков, во избежание простуд, скоро согнали с импровизированных ванн и купаться запретили. Несмотря на это, просьбы, обращенные к офицерам “о дозволении умыть рожу”, продолжались еще долго.

На рассвете, 28 числа, отряд двинулся дальше, не встречая по пути никакого препятствия.

В Ауле Сунча сделан был кратковременный привал для корма верблюдов и варки пищи. Поздно ночью отряд прибыл в аул Дурун, а на другой день, 29 числа вечером, в аул Келаты, где находился уже генерал Скобелев с кавалерйской колонной.

Путь следования последней был хотя и беспрепятствен со стороны неприятельских нападений, но крайне утомителен и тяжел. Вслед за переходом Копепетдагского хребта, по пути в сборный пункт, кавалерийская колонна наткнулась на шайку тэкинцев, гнавшую перед собою большое стадо баранов (до 7,000 голов). Неприятель, ограничившись несколькими выстрелами, бросил стадо и скрылся по направлении к Геок-Тэпе. Неожиданное приобретение такого количества мяса было весьма приятно, тем более, что в отряде баранов находилось не много. Дальнейшей путь следования кавалерийской колонны обошелся без приключений, кроме одного случая, кончившегося весьма благополучно. Об нем старались как-то не упоминать и скоро совсем забыли. Дело в том, что [98] в ущельи Арваз генерал Скобелев отправил колонну дальше вперед, под начальством полковника Навроцкого, а сам, с несколькими офицерами штаба и тремя или четырьмя осетинами из своего постоянного конвоя, остался, на короткое время, для просмотра набросков пройденного пути, предполагая скоро нагнать колонну.

Между тем, наступал вечер. Густые туманные массы, осевшие с гребня гор, наполнили все ущелье непроницаемою мглою. Маленький отряд со Скобелевым сбился с пути и стал блуждать, розыскивая тропинку, но найти ее не было возможности. Вся почва как будто ушла под ногами и осталось только облачное море, а в нем потонувшие люди, поминутно наталкивающееся друг на друга. Ехать дальше, при таких условиях, не представлялось возможным; надо было остановиться и что-либо предпринять. На выручку попался джигит, оставшиеся в числе тех немногих, которые находились при генерале. Ему была дана записка к начальнику охотников, в которой предписывалось последнему: “Спешить немедленно с командой в ущелье к тому месту, где находится генерал; о своем-же приближении давать знать выстрелами”. За доставление записки джигиту обещано солидное вознаграждение, причем половина вручена ему вперед.

По всем сделанным предположениям, подпоручик Воропанов с охотниками должен был находиться где-нибудь в горах, по близости.

Отправив джигита, заблудившееся стали приводить в известность средства своей обороны. На лицо оказалось: 6 или 7 ружей, несколько револьверов и шашек, да штуки три кинжалов. Правда, немного для защиты от разбойничьей шайки, но в придачу к этому была еще охрана жизни доблестного начальника, на части которого [99] лежала честь и боевая слава русского знамени. Такого рода придача имела способность удвоить силы и энергию.

Привязав лошадей и выбрав из себя двух очередных часовых, все остальные, присев на голую, сырую землю, с терпением стали ждать перемены своего положения...

Прошло много часов. Леденящий холод пронизывал до костей, а голод еще более давал себя чувствовать. Вся провизия и теплое платье были отправлены с колонной. Несколько сухарей, залежавшихся у кого-то в сумке, были сейчас-же уничтожены. Стали тщательно розыскивать у себя в карманах, ну и конечно, ничего не нашли...

Мгла как-будто стала делаться яснее —приближался рассвет, а с ним и утренний ветерок, но резкий, холодный, моментально превративший усы и бороды в ледяные сосульки...

Прошло еще несколько времени...

В редеющей, туманной пелене, промелькнули тени и послышался шорох.

“Кто идет?” резко прозвучал оклик часового.

Все стояли уже с оружием на-готове.

“Где ёнорал?” был в ответ голос из тумана... Издалека доносилась охотничья песня и раздавались глухия, отрывистые выстрелы.

Спрашивавшие генерала составляли маленький авангард из 4-х человек, посланный Воропановым вперед. Скоро подошла и вся команда, с начальником своим во главе. Охотничья команда, стараясь сохранить связь с кавалерийской колонной, следовала по горам почти двое суток безостановочно. Когда-же кавалерийская колонна вошла в Арвазское ущелье, охотники [100] собирались сделать, близ него, привал для отдыха, но в это время Воропанов получил записку и, не медля ни минуты, двинулся с командой и проводником дальше. Пройдя без отдыха всю ночь, он прибыл утром к месту назначения.

Ни одна часть войска в этой экспедиции не выносила такого колоссального труда, сопряженного с различными материальными лишениями, сколько выносила эта геройская команда и ее начальник.

Несмотря на свои закаленые мышцы, некоторые из охотников в этот раз были видимо изнурены. Генерал Скобелев приказал самым усталым ехать верхом, для чего все имевшиеся лошади, в том числе и белый конь генерала, отданы были в распоряжение охотников.

Штаб и вообще все, находившиеся при Скобелеве, отобрали от команды: ранцы, сумки и всякие тяжести которыми и нагрузились. Но с посадкой на лошадей вышло затруднение: на уговоры сесть, охотники страшно конфузились и не соглашались, отвечая: “Не могим-с”. Было приказано. Тогда дело уладилось.

После небольшого отдыха отряд двинулся вперед и скоро вышел на дорогу.

В Келату был послан осетин с приказанием от генерала—приготовить для охотников обильную пищу; кроме этого, команде давался целый день отдыха и освобождение на это время от аванпостной службы.

На другой день прибытия кавалерии в аул Келату, который, так-же как и Дурун, был очищен тэкинцами, туда пришла и колонна подполковника Гайдарова. Вечером того-же дня генерал Скобелев решил, оставив резерв в Келате, быстро двинуться ночью на тэкинское [101] укрепление Егин-батырь-калы, находившееся в 14-ти верстах от Геок-Тэпе, и занять его, как временный опорный пункт, для дальнейших военных операций.

ГЛАВА XIII.

По диспозиции командующего войсками, часть авангардной колонны Гайдарова, в соединении с кавалерийской, выступала из Келаты на Егин-батырь-калы ночью, 29 ноября, тремя отделениями:

1-е, из команды охотников и роты Красноводского пехотного баталиона, под начальством капитана Баранка, совершало обходное движение горами, со стороны правого фланга выше названного кишлака. Время выступления ее назначалось в 10 часов вечера.

2-е, состоявшее из 6 сотен, 2 дивизионов конно-горного взвода, под начальством полковника князя Эристова, выступало в 12 часов ночи и производило обходное движение на пески, с левой стороны кишлака. При этом отделении следовал генерал Скобелев.

3-е, составлявшее фронтальную колонну, из 3 рот Самурского баталиона, полубатареи дальнобойной и взвода казаков, под начальством полковника Навроцкого, с находившимся при, нем генерального штаба капитаном Недоманским, двигалось к кишлаку прямой дорогой. В этой колонне находился и мой перевязочный пункт. Время выступления ее в 12 часов ночи.

Все три отделения должны были сойтись у кишлака на рассвете.

Оставшийся резерв, под командою подполковника [102] Гайдарова, выступал из Келаты в Егин-батырь-калы, на следующий день, 30 ноября, в 8 часов утра.

В назначенное время, все отделения колонны, при соблюдении необходимых предосторожностей, быстро двинулись к кишлаку и, сделав около 20-ти верст каждое, на рассвете подошли к Егин-батырь-калы. Кишлак оказался незанятым неприятелем. Тэкинцы, повидимому, только-что оставили его. По пути к кишлаку, кавалерия с охотниками нагнала небольшую партию тэкинцев и отбила у нее до 4,000 баранов, что с отбитыми прежде, близ Келаты, составляло уже 11,000 голов скота. Все это было сейчас-же отдано в распоряжение купца Громова, главного поставщика верблюдов в экспедиционном отряде.

Кишлак Егин - батырь - калы, расположенный на небольшой плоской возвышенности, состоял из многих загородей, над которыми в нескольких пунктах возвышаются три высокие калы, с башнями по углам. Верстах в 14-ти от него, по направлению к пескам, через волнистую широкую степь, выступает неесное очертание стены, с чернеющим из-за нее холмом, — это Геок-Тэпе. Правде от него и ближе к горам, виднеются изгороди и деревья — ближайшее к Геок-Тэпе тэкинское поселение — Янги-кала.

По прибытии отряда, людям приказано было варить пищу, а также и розыскивать саман, спрятанный неприятелем в неглубоких ямах. Генерал Скобелев, с частью драгун и несколькими лицами из своей свиты, отправился версты на три вперед, обозревать в бинокль неприятельские укрепления.

Между тем, в степи, до того времени спокойной, задвигались черные точки... все больше и больше... Вот [103] оне превратились в целые группы, быстро приближавшаяся к занятой нами позиции... Раздались отдельные выстрелы,— это была тэкинская кавалерия на своих быстроногих скакунах, желавшая, вероятно, взглянуть на нас поближе, да оттянуть что-либо из захваченной нами баранты, которая паслась недалеко от кишлака. В начале на них никто не обращал внимания, будучи занять своим делом; но, вот, несколько смельчаков из неприятельской кавалерии врезались чуть не в середину стада и начали поспешно угонять, что было под рукою. Сейчас-же послали им на перерез 20 человек казаков.

Смелые наездники, повидимому, не хотели бросить добычи и оставили ее лишь тогда, когда казаки были уже совсем близко... Завязалась беглая перестрелка... В стоянку залетали шальные пули и кого-то угораздило в щеку, но ранило легко.

Стоявший, по близости раненого, казак фыркнул от смеха и поздравил потерпевшего с тэкинским поцелуем.

Последовало распоряжение: раскинуть цепь из охотничьей команды, чтобы удержать на благородной дистанции назойливых скакунов. Стада загнали в калу.

— Павел Васильевич, не спрыснуть-ли? обратился один из артиллерийских офицеров к командиру дальнобойной батареи.

— Что-ж, пожалуй, можно и спрыснуть,— отвечал тот.

Навели орудиe, вложили шрапнель... “Первое!”

Орудие грохнуло... С резким визгом прогудела удалявшаяся граната и скоро пыхнула белым дымком высоко над группою двигавшихся точек, которые быстро раздались в стороны.

“Второе!. Первое!.. ” и пошли катать, пока [104] прискакавший ординарец генерала Скобелева не объявил, что командующий войсками приказал беречь снаряды и расходовать их только в случаях крайней надобности. Тогда спрыскивание закончилось; только охотники продолжали еще долго перестреливаться и одного из тэкинцев чуть не поймали живьем.

К вечеру подошел с резервом и подполковник Гайдаров.

Заняв Егин-батырь-калы, генерал Скобелев стал тотчас-же приводить ее в строго оборонительное положение, так как в ней предполагалось сосредоточить запасы довольствия, артиллерийский и инженерный парки, и т. д.

На следующий-же день, 1-го декабря, большая часть войска, не исключая и казаков, принялась за возведение лионетов на разных фасах позиции; ближайший холм, выступавший отдаленно на несколько десятков сажень от кишлака, преобразовали в редут. Весь кишлак был распланирован на несколько отделений для различных частей войска, которое должно было скоро стянуться сюда. Центральная кала выбрана складочным местом для артиллерийских запасов. На одной из башень ее уже развевался росийский Императорский флаг и, с момента поднятия его, укрепление Егин-батырь-калы переименовалось в “Самурское”—в честь первого, занявшего его, баталиона. В виду-же скорой рекогносцировки Геок - Тэпе, приказано было развернуть лазарет Самурского баталиона на 20 мест, сформированный Красным Крестом. Кроме этого лазарета и перевязочного пункта Красного Креста ⁴³, [105] в отряде вторжения материальной помощи со стороны военно-медицинского ведомства не существовало.

Предвидя возможность такой неурядицы и не придавая практического значения многоречивым обещаниям кавказского медицинского инспектора, оказавшимся, в действительности, пусторечивыми, генерал Петрусевич обратился в Красный Крест еще раньше, до выступления отряда, с просьбою — организовать как вышесказанный лазарет для Самурского баталиона, так и сто запасных мест для передового лазарета, который должен был быть отправленным с последующими колоннами. Просьба Петрусевича была немедленно исполнена.

ГЛАВА XIV.

По приведении занятой позиции в оборонительное положение и по приходе из Бами следующей колонны, командующий войсками назначил, на 4-е декабря, рекогносцировку южного и западного фронтов укреплений Геок-Тэпе, с целью — дополнить имевшиеся уже сведения, добытые первой рекогносцировкой 6-го июня и узнать приблизительно численность неприятеля, о котором получались весьма разнообразные известия. По сообщению одних лазутчиков, — тэкинцы собрались в Геок-Тэпе со всего оазиса в числе 40,000; другие утверждали, что их не более 25,000. Некоторые присоединяли к последнему числу и мервскую кавалерию, в количестве 5,000 человек. В общей сложности, неприятеля считали до 30,000, и т. д.

Диспозицией, данной генералом Скобелевым 3-го декабря, рекогносцировочный отряд в составе 7 рот, [106] команды охотников, 3-х сотен, 16-ти орудий и роты сапер ⁴⁴, т. е., всего: пехоты— 1,040 штыков, кавалерии — 337 сабель и артиллерии—120 сабель,—должен был выступить из Самурского укрепления 4-го декабря, в 5 часов утра. При отряде гелиографная команда, с двумя станками, под командою поручика Петникова, и перевязочный пункт Красного Креста.

Было еще довольно темно, когда отряд, выйдя частями из укрепления, стал выстраиваться в резервный порядок, фронтом к Геок-Тэпе. Пехота в колоннах из середины, имея позади себя артиллерию по 4 орудия; на правом фланге — саперную роту, впереди — команду охотников и на левом фланге — кавалерию. Скоро появился и генерал Скобелев.

Объехав войска и поздоровавшись с ними, генерал отдал приказание двинуться, а сам, окруженный ординарцами и неразлучным конвоем из осетин, среди которых развевался его значок, поехал вперед отряда, в сопровождении начальника штаба, полковника Иванова ⁴⁵.

Отряд медленно вытянулся вдоль гор, по дороге к кишлаку Янги-Кала, лежавшему на южном фронте Геок-Тэпе.

Утро стояло холодное, но безветренное. Прозрачный [107] чистый воздух действовал на нервы возбуждающим образом. Солдаты шли бодро и весело, втихомолку перекидываясь словами. Кругом — тишина, нарушаемая равномерным маршем и глухим стуком колес орудий по мягкому грунту...

Легкая краснота на горизонте багровела... Подул холодный ветерок, предвестник близкого восхода солнца, которое скоро выглянуло из-за горизонта, залив лучами всю окрестность.

Отряд прошел уже верст шесть. Сделали небольшую остановку.

На одном из холмов быстро очутились 2 треножника, с маленькими круглыми металлическими зеркалами, возле которых суетился Петников. Тут-же стоял и генерал Скобелев. Вдали, со стороны Егин-батырь-калы, блеснула яркая звездочка... Гелиографное сообщение установилось. Необходимо было предупредить подполковника Гайдарова, оставшегося с несколькими ротами, в качестве коменданта, в Самурском укреплении, о появлeнии в песках неприятеля, двигавшегося в сторону названного укрепления. Он замечен был нашими джигитами, которые дали знать тотчас-же генералу.

Минут через 10, двинулись дальше.

Охотничья команда раскинута была вдоль, впереди фронта отряда и на его флангах. Предполагалось дойти до речки Секиз-Яб, вытекавшей из гор, по ущелью, в Янги-кала. С этого места должно было произвести съемку...

Вдруг донесся пушечный выстрел; через некоторый промежуток времени — другой. Это были сигналы тревоги, даваемые тэкинцами с холма Геок-Тэпе. Неприятеля, однако, не было еще видно. [108]

Отряд находился уже в 2-х верстах от Секиз-Яба. Приказано было строиться в боевой порядок: каждый баталион в две линии ротных колонн; артиллерия в резерве, по 4 орудия в колонне; между ротами первой линии каждого из баталионов — две морские картечницы. За артиллерией следовали саперы и одноколки Красного Креста. Кавалерия построилась на левом фланге, причем начальнику кавалерии, полковнику Мореншильду, приказано: в случае появления неприятеля в тылу, рассыпать кавалерийскую цепь и сомкнуться с цепью охотников. Джигиты посланы в стороны для разведок.

Впереди раздались отдельные выстрелы... Отряд подошел к Секиз-Ябу. С этого места открывался кишлак Янги-Кала, прорезанный множеством изгородей, с разбросанными между ними башнями и маленькими калами. Все это было усеяно тэкинцами. Позади Янги-Калы виднелась крепость Геок-Тэпе, откуда, по направлению к первой, быстро двигались неприятельская кавалерия и пехота.

Ружейный огонь со стороны неприятеля все усиливался и перешел, наконец, в непрерывный грохот.

Артиллерия наша, заняв возвышенную позицию, открыла по неприятелю огонь шрапнелью. Офицеры корпуса топографов, поместившись на выдающихся местах, быстро производили съемку. Что-же касается до генерала Скобелева, то он расположился на холму, близ цепи, заняв, таким образом, самый передовой пункт, откуда производил наблюдение.

Между тем, стало заметно подкашивать больше на правом фланге. Одноколки то и дело подъезжали к раненым. Двое из конвоя у генерала были уже убиты. [109] Охотники, разгорячившись, бросились-было на изгороди, но им приказали успокоиться и не ввязываться в дело.

Прошло около часу. Съемку окончили. Отряду приказано было, в виду рекогносцировки западного фронта Геок-Тэпе, перестроиться и наступать, в боевом порядке, по направлению к одиноко-стоящей кале впереди этого фронта, стараясь притом держаться вне ружейных выстрелов со стены крепости.

Лишь только отряд двинулся по новому направлению, как масса тэкинцев стремительно бросилась обратно в крепость, другая-же часть стала нападать на тыл и фланг отряда. Для удержания их вызваны были наездники от кавалерии.

Поровнявшись с холмом Геок-Тэпе, находившимся внутри крепости, отряд был остановлен в лощине. Артиллерия, став на позицию, открыла учащенный огонь по внутренности крепости.

Для испытания навесной ружейной стрельбы по закрыто-стоящему неприятелю, генерал Скобелев вызвал Ширванский баталион и, объяснив ему практическое значение навесного огня, повел солдат, под градом пуль, к стенам крепости. При этом баталионом сделано было три последовательных залпа.

Рекогносцировка западного фронта длилась сравнительно недолго и скоро была окончена.

Отряду приказано повернуть обратно на Егин-батырь-калы.

Приближался вечер. Тэкинская кавалерия наседала с разных сторон все теснее и теснее. Орудия поминутно снимались с передков, удерживая натиск картечью. В ход пошли уже сосредоточенные залпы. [110]

Свист пуль, косивших по всем направлениям, грохот ружей и орудий, веселый марш ширванцев, с дружным хором песенников,—все это вместе возбуждало какое-то опьянение... Генерал Скобелев находился безотлучно в цепи.

Наступила ночь.

Белесоватый свет луны, освещая местность, обманчиво сокращал расстояние. Отряд стройно, как на маневрах, окруженный облаками порохового дыма, подвигался к опорному бивуаку. Вдруг стемнело и все, неожиданно, погрузилось в глубокий мрак, будто провалилось в исполинскую бездну и замерло в гробовом молчании. Прошло несколько мгновений... могильная тишина сменилась бешеными порывами вихря, закружившего в песчаный смерч все: лошади в ужасе рванулись в стороны, люди перемешались... Это было лунное затмение...

... Опять звуки ширванского марша, снова хор песенников, но уж без акомпанемента ружейного грохота. Вдали замерцали огни — это сигнальные костры из сексаула, расставленные Гайдаровым впереди Самурского укрепления, куда скоро пришел и отряд.

Раненых, числом 23, поместили в лазарет. Над убитыми поставили караул и на другой день, с похоронным маршем, опустили их в могилы, до которых несли попеременно генерал Скобелев, вместе с солдатами.

Рекогносцировка достаточно убедила, что неприятель не имеет намерения упорно оборонять кишлак Янги-Кала, а сосредоточивает центр своего сопротивления в крепости Геок-Тэпе и что численность его превышает 25,000. [111]

ГЛАВА XV.

Время решительных действий приближалось. Войска прибывали с каждым днем. Приходили и верблюжьи транспорты с довольствием. Подъехали также различные части полевого управления: казначейство, почта, контроль и т. п. Впоследствии многие из них неоднократно каялись, зачем только понесла их нелегкая в Закаспийский край. Появились маркитанты с лавченками и несколько персов, специально занимавшихся приготовлением мучных лепешек на бараньем сале, которые у них моментально разбирались. Словом, лагерь стал как-то проникаться духом мирных граждан.

Кто-то из очень запасливых гражданских чинов прихватил с собою из Бами даже ломберный стол, что дало возможность устраивать винт... Однако, этому невинному развлечению пришлось существовать не долго, благодаря сильной назойливости тэкинских наездников, которые, в одну из ночей, произвели такую шумную демонстрацию на лагерь, пробив в нем пулями верхушки нескольких юломеек, что на другой день нельзя уже было узнать веселых “самурских” граждан. Оживление куда-то исчезло и на лицах явилась озабоченность. Некоторые стали поспешно переносить свои юломейки вплотную к стенам или-же втискивали их между кулями с овсом, пытливо осматривая при этом новое положение своего обиталища с окружающей местностью. После этой злополучной ночи, составление партий в винт встречало большие затруднения, а если и устраивалось, то с наступлением темноты, когда требовались свечи, игра [112] быстро прекращалась, во избежание привлечь на огонь зоркие глаза тэкинцев.

Было бы, однако, несправедливо сказать, чтобы уже все гражданские чины выказывали такую щепетильную озабоченность о своих особах. Между ними находились и менее заботливые. Например, один из чиновников, обладавший штуцером и большим запасом коньяку, имел такую безмятежную наружность “широкой русской натуры”, и рассказы его о русско-турецкой войне, где он был не только очевидцем, но зачастую и участником, были полны таких ужасов, что, казалось, для него еще не создана та опасность, которая могла бы родить не только чувство страха, но и даже просто ощущение неловкости.

“Погодите, господа, это что еще; даже не цветочки, а только листья, а вот как пойдут ягоды—вот когда вы затанцуете. Я уже много и видал, и слышал, и Скобелева знаю хорошо”,—говаривал не раз “чиновник со штуцером” в кругу гражданских обывателей, у которых, несмотря на вытянутые и печальные физиономии, появлялась саркастическая улыбка, точно они сомневаются в правдивости рассказчика и давно привыкли к его разглагольствованиям.

11-го числа, утром, джигиты-разведчики принесли известие, что, будто бы, тэкинцы массами уезжают на верблюдах из крепости, по направлению к Мерву. Известиe это весьма успокоительно подействовало на сильно бьющиеся сердца “самурских граждан”. Но, увы! не на долго. Генерал Скобелев рекогносцировкой того-же дня и следующего, 12-го числа, убедился, что численность неприятеля не только не уменьшилась, но даже еще увеличилась прибывшей мервской кавалерией, которая была ошибочно принята джигитами за удалявшихся тэкинцев. В [113] эту последнюю рекогносцировку, в свите генерала Скобелева был тяжело ранен, с раздроблением плеча, доктор Малышевский, находившиеся в цепи подле генерала. Раненого, по причине сильного раздробления кости, несли до самого укрепления на носилках. Потеря в людях была больше, нежели в рекогносцировку 4-го декабря, благодаря многочисленной неприятельской кавалерии, сильно наседавшей на наш маленький отряд.

По прибытии в укрепление, всех раненых поместили в лазарет Самурского баталиона, который накануне был опорожнен от находившихся в нем прежних раненых,—эвакуацией последних в Бамийский госпиталь.

С наполнением Самурского лазарета, увеличенного еще палаткой с носилками от перевязочного пункта, больничных мест для передового отряда более не имелось. В этот критический момент на выручку явился главноуполномоченный Красного Креста, князь С. Шаховской, прибывший в Самурское укрепление 12-го числа, вечером, который привез с собою: перевозочный транспорт (одноколки и фургоны), лазарет на 250 мест для передового отряда и запасный склад вещей для лазарета и перевязочных пунктов. Помимо этого, проехав по новой коммуникационной линии, главноуполномоченный Красного Креста устроил на постах медицинские околодки с маленькими складами и поставил еще два небольших лазарета.

Помощь, оказанная князем Шаховским, явилась, как манна небесная, в самые критические минуты.

Куда исчезли дивизионные лазареты ⁴⁶, которые должны были составить передовой лазарет? Остались-ли они на [114] западном берегу, или затерялись где-нибудь в степи—об этом никто не знал, а тем менее отрядный врач Гейфельдер, приехавший в Самурское укрепление спустя несколько дней после князя Шаховского.

Чуждый интересов того ведомства, в котором он служил и поглощенный другими занятиями, в роде изучения слабых сторон генерала Скобелева или заботой о производстве своем в действительные статские советники “для пользы дела”, отрядный врач провел совершенно бесполезно почти 4 месяца своего пребывания в Закаспийском крае, до начала наступательных действий.

Несмотря на очевидную несостоятельность в деле, представителем которого он являлся, отрядный врач все-таки не терял своего гонора и пускался на всевозможные средства, под общим названием “ловить рыбу в мутной воде”, для поддержания своего престижа. Описание их ⁴⁷, как мало интересных для читателя, я оставляю в стороне. Невольно рождался вопрос: чем-же руководствовалось кавказское военно-медицинское ведомство при назначении на такой важный и ответственный пост, как место главного врача зкспедиционного отряда, подобного эскулапа? По счастью, однако, личность, в роде отрядного врача, являлась почти исключением. Весь остальной военно-медицинский персонал с полным геройством и самоотвержением исполнял свою трудную задачу. Особенно выделялись врачи при частях войск, подвергавшие свою жизнь одинаковой опасности, наравне с солдатами.

Вместе с отрядным врачем, в Самурское укрепление доставлен был и полугоспиталь, долженствовавший служить первым эвакуационным госпиталем опорного [115] пункта. Скудные средства его были пополняемы складом Красного Креста.

Прибыл, наконец, из форта Александровска на Аму-Дарье, прямо в Самурское, и полковник (теперь генерал-лейтенант, Военный Министр) А. Н. Куропаткин, сделавший в 22 дня 673 версты по необозримому солончаку, рискуя не только заблудиться, но и совершенно исчезнуть в неведомой пустыне, по которой рыскали только дикие кочевники. Отряд его состоял из 2-х рот, 2 1/2 сотен и 2-х орудий.

Приезда Куропаткина генерал Скобелев ожидал с величайшим нетерпением, ценя в нем не только храброго, высоко-талантливого офицера, но и смотря на него, как на правую руку всех своих военных начинаний. В отряд возвратился также и начальник штаба, генерал Гродеков, исполнивший в Персии возложенное на него поручение. Ожидался только приход последней колонны войска.

Для ознакомления начальников частей с местом, на котором им придется вскоре действовать, генерал Скобелев назначил 18-го числа практическое чтение диспозиции вблизи неприятельской крепости, для чего им взята была только кавалерийская колонна. В числе лиц, сопровождавших Скобелева, находился из любознательности, между прочими, и начальник военных сообщений, генерал-лейтенант Анненков. После окончания кратковременной рекогносцировки, когда Скобелев собирался возвратиться обратно в Самурское, неприятельская конница стала упорно наседать на отряд, осыпая его пулями по всем направлениям. Одна из них зацепила генерала Анненкова в руку, но легко, так что ранения в действительности не было, а был скорее ушиб, не требовавший, в первое время, даже перевязки, а лишь две рюмки [116] красного портвейну, до которого потерпевший генерал был великий охотник. Ушиб вражьей пулей, надо полагать, был настолько силен, что генерал Анненков в последствии долго носил руку на повязке.

К 19-му числу все войска стянулись к опорному пункту (Самурское укр.), запасы довольствия также.

Численность отряда вторжения к этому времени была несколько меньше предполагаемой в начале. Отряд состоял: из 35 рот и 3 команд, т. е., 3,240 штыков, 11 1/2 сотен, т. е., 1,045 сабель и 71 орудий. Довольствия на 2 месяца, в количестве 54,318 пудов.

Наступил момент решительных действий.

Комментарии

26 Зубов умер от раны, полученной им при осаде Геок-Тепе.

27 Холм этот назван в шутку “горой майора N”.

28 Вскоре транспорт этот был отбит обратно.

29 Майор N. был не во главе конвоя, а только находился при транспорте.

30 Около 40 верст до Бала-ишема.

31 Перевезенным с Михайловского залива 180,000 пудам овса и сваленным по близости Мулла-Кары; приходилось лежать довольно долго, ибо для подъема их и дальнейшей отправки требовалось повернуть от караванного пути, чтобы потом снова вернуться назад. 32) Проведение железной дороги с Михайловского залива, а не с Красноводска, было, вопреки мнению человека, специально знакомого с этим краем, генерала Петрусевича. Покойный генерал, защищая свое мнение (начать дорогу с Красноводска), видел существенное неудобство при начали ее с Михайловска — ежегодным обмелением залива, которое может дойти, пожалуй, и до высыханья. Мнение это теперь, отчасти, подтверждается.

33 Отправляясь из Петербурга в Закаспийский край, я рассчитывал, что мне на месте будет разрешено по временам корреспондировать в газету. Действительно, скоро по приезде мне было позволено отправить две депеши, за подписями генерала Петрусевича и генерала Скобелева, и два письма. Но, затем, кроме безусловного запрещения писать для печати, я получил еще в добавок за напечатанное (которое было разрешено и, следовательно, не нарушало ни одного из пунктов приказа по войскам в Закаспийском крае) замечание от Главнокомандующего кавказской армией. Генерал Скобелев, узнав об этом, принял вину на себя.

34 Широкая и плоская стопа тонкой верблюжьей ноги крайне неустойчива на скользком, глинистом грунте, в особенности — когда верблюд нагружен. При таких неблагоприятных условиях, верблюд постоянно падает и ломает себе ноги.

35 Небольшое число верблюдов, находившихся в Чигишляре, не имели, конечно, значения, так как они составляли каплю в море с теми, которые требовались.

36 Громов попал в Закаспийский край, благодаря поставке партий верблюдов из Бухары на Михайловскую линию. Пригнав верблюдов вместе со своим прикащиком, Громов, искренно привязанный к Скобелеву, пожелал остаться при нем во время экспедиции, что и было ему разрешено.

37 За № 2692.

38 Доставили их только в Кизил-Арват, верст на 160 от Геок-Тепе.

39 Более подробный сведения о состоянии медицинской части, читатель может найдти в оффициальном отчете о деятельности Красного Креста в Закаспийском крае князя С. Шаховского.

40 В настоящее время полковник.

41 В составе 9 рот, 20 орудий и двух сотен.

42 Измельченная солома.

43 Перевязочный пункт был разбит в первый день занятия кишлака и состоял из нескольких наметов, склада вещей, перевязочных средств, 8-ми одноколок, нескольких фургонов и санитарного персонала.

44 13, 14 и 15 роты 4 бат. 81 пех. Апшер. полка, под командою князя Магалова; 1, 2, 3 и 4 роты 81-го пех. Шир. полка, под командою подполк. Гогоберидзе; охотничья команда подпоручика Воропанова; полсотни 3-й сотн. и 5-я сотн. Там. полка; полсотни 2-й сотн. и 3-я сотн. Оренб. № 5 полка; полуб. 4 бат. 20 арт. бриг., 3-я бат.; морские картечницы и рота сапер.

45 Полковник Иванов заменял временно отсутствовавшего начальника штаба, генерала Гродекова, который еще не возвратился из Персии.

46 19-ой и 21-ой пех. дивизий.

47 Об этих средствах существуют оффициальные документы.