ЩЕРБАК А. В.

АХАЛ-ТЭКИНСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ ГЕНЕРАЛА СКОБЕЛЕВА

в 1880 - 1881 гг.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Д-РА А. В. ЩЕРБАКА.

ГЛАВА I.

На пятый день скучного и однообразного плавания по Каспийскому морю из Астрахани, пароход наш прибыл наконец в Красноводск. Это было в половине Августа. Палящие лучи знойного солнца, накалившие атмосферу и отсутствие малейшего признака живительного ветерка, производили тяжелую духоту, которая еще более увеличивалась на берегу от сильно нагревшегося каменистого грунта земли и голых скал, у подножия которых раскидывался Красноводск, состоящий из нескольких больших домов, десятка три маленьких и столько же кибиток с палатками. Воспользовавшись немногими часами стоянки, после которой пароход наш должен был отправиться к следующему военному посту восточного берега — Чигишляру, цели нашей дороги, я отправился обозреть город, не обращая внимания на жарищу, имея в виду в будущей перспективе еще худшее пекло.

Центральная часть городка группируется близ пристани, на которой были свалены целые горы шпал, рельсов и верблюжьих седел. Красноводская пристань, имеющая прекрасную бухту и 9 футов глубины у берега, считается лучшею на всем прибрежьи Каспийского моря. Близ [2] нее построены два паровых опреснителя, работающее поочередно. Отсутствие пресной воды—самый тяжелый недостаток в Красноводске. Вода из опреснителя отпускается обывателям в определенной пропорции.

Недалеко от берега, по правую сторону пристани, возвышается красивый двухэтажный дом с балконами, — самый большой в Красноводске. Это дом начальника Закаспийского отдела. Парадное крыльцо на боковом фасе; с двумя будками часовых, выходит на площадь, — где маленькая деревянная церковь, а за ней гауптвахта. Площадь окаймляется несколькими домами, в которых живут служащие при отделе, со своими семействами и помещается канцелярия. За домом начальника отдела находится одноэтажное каменное здание госпиталя и две казармы. Половина одной из них очищена и отдана под склад вещей Красного Креста, заведывание которыми приняла на себя жена воинского начальника Г-жа Новикова. Ряды кибиток впереди госпиталя, у самого прибрежья, служат убежищем для приезжающих и носят название Кибиточной улицы. Вся эта главная или центральная часть города окружена каменной стеной с бойницами и угловыми башнями. Как защита, ограда эта не имеет значения, ибо в случае нападения с гор, жители за оградой могут быть перебиты с окружающих высот на выбор. Разного рода лавки, почта, телеграф, гостинница с тремя грязными каморками и офицерский клуб, находятся вне ограды, с левой стороны от казенных зданий, Лучший из этих домов, офицерский клуб, построен на возвышенном месте. В нем—зало, библиотека, столовая и другия комнаты, имеющие весьма приличный вид. Перед клубом несколько десятков кустиков, сожженных солнцем, и возле них две, три скамейки, [3] выкрашенные зеленой краской. Все это окружено забором и напоминает о неудачной попытке развести нечто в роде садика или огорода.

С правой стороны крепостной ограды, почти у самых гор, виднеются недостроенные казармы, а левее их— лазаретные бараки, постройка их уже приближалась к концу. Громадные бунты с сеном и овсом и склады дров, расположенные на заднем фасе всех построек, дополняли пестроту маленького городка.

На пристани шла усиленная деятельность. Множество рабочих, прибывших с западного берега, были заняты выгрузкой пришедших судов и нагрузкой других, уходивших в Михайловский залив, на восточном прибрежьи, где уже началась укладка железной дороги, назначение которой было прорезать обширный солончак закаспийской пустыни, до первого пункта оазиса Ахал-Тэке.

Шум и свист парового опреснителя, выбрасывавшего густые клубы белого дыма, и бурливый говор толпы, двигавшейся с пристани на берег и обратно, придавал необычайное оживление городку, окруженному мертвой природой обнаженных скал, лишенных всякой растительности. Оживление это вызывалось исключительными обстоятельствами — приготовлением к походу через обширные пески к центру Ахал-тэкинского оазиса — Геок-Тэпе.

У парадного крыльца дома начальника отдела сидело полукругом на земле человек до десяти туркмен—верблюдовожатых; с ними вел разговор переводчик из киргиз, увешанный русскими медалями и Георгиевским крестом. Мимо туркмен в дом постоянно ходили вестовые с депешами и различными бумагами. Здесь же расположилась и группа офицеров, прибывших на пароходе, которые окончили уже свои официальные визиты к [4] начальнику отдела. Последний принимал без доклада; вход к нему был открыт с семи часов утра до вечера, кроме обеденного времени. В случае экстренных дел, прием происходит и во всякий час ночи.

В небольшой высокой комнате с двумя окнами и незатейливой обстановкой, состоявшей в книжном шкапе со стеклянными дверцами, пятью или шестью стульями, обитыми клеенкой и скамейки, покрытой ковриком, за письменным столом, заваленным грудою бумаг, сидел начальник закаспийского отдела и в то же время помощник временно командующего войсками, генерал-майор Петрусевич, служивший в этом крае еще при генерале Ломакине и назначенный на свою новую должность недавно.

Широкий открытый лоб, длинная русая борода и умные голубые глаза производили с первого раза впечатление симпатичного лица; но тонкая усмешка, по временам скользившая с полуоткрытых губ и пытливый взгляд, который генерал неожиданно устремлял на говорящего, навивали ощущение какого-то холода, еще более усиливающегося сухими, лаконическими ответами и вопросами его. Не смотря на сильную жару, Петрусевич был в суконном, наглухо застегнутом сюртуке и, казалось, не чувствовал тяжелой духоты. Заваленный разными депешами и бумагами и окруженный посетителями, он как то успевал выслушивать доклады, делая на них замечания, и в то же время быстро писал или, оставляя перо, принимался за депеши, отдавая словесные приказания.

— Очень рад приезду сестер милосердия — обратился он ко мне— Госпитальные дела пойдут лучше; больных мало, но будут.

На мой вопрос, где теперь генерал Скобелев, [5] Петрусевич отвечал уклончиво, прибавив впрочем, что Скобелев скоро прибудет в Чигишляр.

С парохода донесся уже второй свист, надо было идти на пристань. Приехавшие со мною сестры милосердия разделились на две группы. Одна осталась в Красноводске, другая же должна была следовать в Чигишляр. С последнею отправилась и графиня Милютина, выехавшая вместе со всеми из Петербурга не в качестве сестры милосердия, а друга сестер, как определяла графиня свое положение.

Был уже вечер, когда пароход отчалил от пристани, направляясь вдоль восточного прибрежья.

ГЛАВА II.

Переезд из Красноводска в Чигишляр в хорошую погоду совершается менее, нежели в сутки. В бурную погоду тратится гораздо больше времени, по причине сильного мелководья у чигишлярского берега. Суда обыкновенно минуют его и идут далее к Персидским портам.

Часов в десять утра следующего дня пароход наш остановился версты на 2 1/2 от берега и бросил якорь. Подойти ближе не было возможности, вследствие незначительной глубины.

На гладком песчаном берегу виднелось множество кибиток, палаток, деревянных домиков с навесами и высокие бунты, покрытые белыми брезентами. Над всеми ими возвышалась сторожевая вышка. Это был чигишлярский военный пост или, правильнее — урочище Чигишляр. Лишь только пароход остановился, как к нему подплыло множество туркменских лодок с парусами и небольшой паровой катер. Началась кропотливая выгрузка: [6] пассажиры разместились преимущественно в катере, другие, за неимением места, расположились в лодках вместе с грузом и все направилось к деревянной пристани, выдвинутой, посредством высокой насыпи, сажен на 300 в море. Для удобства перетаскивания груза на берег, вдоль пристани были проложены рельсы и стояло несколько товарных платформ. Рельсы тянулись сажень на 100 по берегу, делая в конце два заворота, по бокам которых стояли громадные бунты с мукой, сухарями и другими продуктами. Это был интендантский склад.

Чигишлярский пост делился на две части. С левой стороны рельсовой линии военный поселок, заключавши в себе стоянки различных частей войска в кибитках и палатках, артиллерийский и инженерные парки; тут же и деревянный домик для командующего войсками и его канцелярии. С правой стороны расположился торговый люд, преимущественно армяне; военные жили и тут, но немного. В этой стороне преобладали различного рода лавки в деревянных лачугах или навесах, которые ограничивали обе стороны длинной площади, носившей название Лазаревской улицы.

В начале ее красовалась большая синяя вывеска, с надписью восточной редакции, гласившей “Гостиница Иованес с нумерами для приезжим”. Нумера эти заключались в двух грязных сквозных каморках. Затем следовало несколько лавочек с консервами и всякого рода мелочью и при них портной, сапожник и даже часовой мастер. Двое последних не удовольствовались своей специальной профессией, а торговали еще вином и табаком. Лавка Кузьмича, единственного русского торговца среди восточных людей, считалась самой лучшей. У него, кроме вина, консервов, табаку, разных ситцев, были [7] даже игрушки... Появление такого странного товара в песках Кузьмич объяснял желанием обратить особенное внимание на его лавку.

— Магазин полный-с,— говорил Кузьмич, указывая на свое добро:—а эти штучки-с пестрят, в глаза бросаются. Ну, и хорошо-с, — нам выгодно-с, а покупателям веселей.

В конце Лазаревской улицы и несколько в стороне, в деревянном сарае, помещается склад вещей Красного Креста, который устроивала и которым заведывала г-жа Декорваль, приехавшая специально для этого из Петербурга. Груды нераспечатанных тюков возле склада свидетельствовали, что устройство его только что начато. Недалеко от него, у самого моря, под парусинным навесом, стояли ледоделки Красного Креста. А еще дальше, но в другую сторону, к пескам, изолированные от других построек, резко выделялись деревянные госпитальные бараки, выкрашенные в белую краску. Относительно всех других чигишлярских построек, бараки считались роскошным строением, среди скудной окружавшей природы, заключавшейся в необозримой песчаной равнине с колодцами соленой воды, и гладкой, темно-синей поверхности моря, под блеском жгучих лучей ослепительного солнца.

Приехавшие сестры милосердия и графиня Милютина были встречены па пристани командиром Таманского казачьего полка, полковником Арцишевским, который занимал должность коменданта Чигишляра и начальника Атрекской военной дороги. ¹ Для сестер было отведено помещение в госпитале, а в распоряжение графини Милютиной дали один из деревянных домиков. Остальные [8] пассажиры, приехавшие на пароходе, разместились по кибиткам. Мне и спутнику моему, капитану генерального штаба Недоманскому, с которым я познакомился во время дороги, было предложено поселиться в одной комнате с судебным следователем. Часов в 12 мы отправились к полковнику на обед, получив его приглашение еще на пристани. Таманский полк расположился позади других частей войск, за домиком командующего войсками. Вокруг кибиток, разбросанных на глубоком песке, в которых жили казаки, стояла красивая палатка с деревянным полом и полотняным навесом. Возле нее — знамя полка и двое казаков часовых. От палатки шли деревянные подмостки в большую кибитку — столовую. Далее следовали канцелярия, устроенная тоже в кибитке; досчатый навес для лошадей и кухня, помещавшаяся в землянке. Все это составляло владение командира полка. Кроме нас двоих, пришли к обеду еще несколько приезжих, в числе которых был и новый отрядный интендант Кальницкий. Хозяина в палатке не было, но громкий голос его доносился из канцелярии; там видимо шла кому-то распеканция, судя по доносившимся бурным фразам. Разнос кончился угрозой—“перепорю всех до одного”, после чего показалась фигура расходившегося полковника, который, крикнув громовым голосом: “Заяц! неси щи и кашу”, пригласил гостей за стол. Арцигаевскому на вид лет 60; он невысокого роста и крепкого телосложения. Длинные, висячие, седые усы и остроконечные пучки бровей, торчавшие над маленькими глазами его выбритого лица багрового оттенка, придавали полковнику очень внушительный вид. Надвинутая папаха еще более усиливала впечатление грозности. Одни только серые глаза, сквозившие лукавством и хитростью, подчас выдавали [9] напускную свирепость полковника, не соответствующую его более мирному, нежели боевому характеру и практическим взглядам на жизнь. Как бы то ни было, полковник был грозен и страшен. Его особенно боялись чигишлярские торговцы и аробщики, приходившие в трепет от одного только появления коменданта. Да и немудрено: меры, употребляемые полковником для раскрытая и уничтожения всякого рода мелких плутней и мошенничеств, наводили ужас на восточных людей, привыкших к широкому произволу со времени покойного генерала Лазарева. Воспитательная способность полковника была весьма своеобразна. Так, например, одного торговца, фабриковавшего тухлую сельтерскую воду, от которой у потреблявших ее переболели животы, он заставил выпить чуть ли не весь остаток сфабрикованной им эссенции. рассказывали, что злополучный фабриканта, кое-как оправившись от продолжительной рвоты и рези в желудке, после обильного питья своего произведения, долго еще бредил ненавистной ему сельтерской водой. То ему грезилось, что он тонет в ней; то казалось, что изо рта его бьет неизсякаемый источник этой воды. К концу концов, фабрикант тухлого питья для окончательного выздоровления отправился обратно домой. Другой восточный человек, пойманный в какой-то мошеннической проделке, упорно не признавался в ней. Как средство дознания, были пущены в ход хинные порошки. Виновный, имея с обеих сторон по казаку, должен был глотать порошки в сухом виде. При сильной жаре и соленой воде для питья, средство это оказалось весьма радикальным, так как провинившийся раскаялся на втором же порошке. В некоторых особых случаях производство дознания у полковника облекалось в более страшную форму. Так, [10] например, какой-то армянин, пойманный, кажется, в воровстве муки или чего-то другого из интендантского склада, настойчивым образом отпирался, не называя сообщников; но когда его вывели за лагерь к свежевыкопанной могиле, у которой красовалось несколько казаков с нагайками в руках, то признание последовало моментально. Ряд подобных случаев навел в первое время столько страху на разных любителей поживиться чужим добром, что они, если и не отказались совсем от заманчивого ремесла, то сделались много сдержаннее и скромней.

Среди всех торговцев один хозяин синей вывески, Иованес, повидимому, не боялся полковника. При появлении его, Иованес делался только очень любезен, сохраняя непринужденный вид и по миновании грозы говаривал: “Дла нашему брату такой чилавек, как полковник, нада; лучши будиш, боялся будиш. Мне што, мой дел чист”. Гостиница Иованес составляла единственное место в Чигишляре, где можно было сносно, хотя и дорого поесть. Полковник советовал нам не ехать в передовой пункт, а дождаться прибытия генерала в Чигишляр, которое ожидалось в скором времени. Два раза Скобелев был уже на половине пути к тыловому пункту, но появление тэкинских шаек у передового поста заставляло его возвратиться обратно. Мы решились подождать.

ГЛАВА III.

Прошло более недели со времени нашего приезда. Генерала еще не было, но его ждали со дня на день. Жизнь на чигишлярском посту тянулась крайне монотонно. [11] Офицерство скучало и проводило время в кибитках, погружаясь от безделья в продолжительную дремоту.

Некоторые пользовались газетами, которые доходили спустя недели три после выхода. Удушливая жара в 37° — 40° и ослепляющий блеск солнца, отнимали всякое желание прогуливаться на воздухе по горячему песку. Помимо всего этого, частые ветры, подымая густые облака пыли, действовали вредно как на глаза, так и на легкие. Mногиe из солдат страдали различными воспалениями глаз; вообще же больных по всей линии и в передовом пункте было не мало, в особенности в последнем — среднее число заболевших доходило от 13 до 16%. Часть из них приходилась на катарры кишек, затем следовали лихорадки, скорбут и т. п. Перевозка больных в госпитали, как с промежуточных постов дороги, так и с передового, не была еще правильно организована. Больные помещались в арбах без покрышек и без подстилок, прямо на голых досках; ночлежных пунктов не было, от прибывавших больничных транспортов раздавались постоянные жалобы на плохой уход дорогою и неудовлетворительную пищу. Одним словом, дело эвакуации находилось в незавидном положении. Ждали приезда нового отрядного врача, на которого возлагались надежды по лучшему устройству врачебно-санитарной части отряда, сообразно потребностям. Не в лучшем положении находились и некоторые другия стороны по организации тыла экспедиции.

На первом плане в этом отношении стояла организация верблюжьего транспорта. Хотя довольство отряда было все привезено с западного берега и находилось в достаточном количестве на обоих тыловых пунктах коммуникационных линий (Красноводска и Чигишляра), но [12] все это нужно было двинуть вперед на передовой пункт и частью на посты обеих военных дорог. В выполнении этого заключался насущный вопрос успеха экспедиции и, более или менее, продолжительность ее.

Чтобы перевезти через обширные пески, в определенное время, несколько сот тысяч пудов груза, требовалось, по меньшей мере, 15,000 верблюдов, составлявших единственную двигательную силу, возможную в безводных степях. Между тем, от предшествовавшей экспедиции осталось самое незначительное число их, около 1000, да и те были почти на половину больны, благодаря чрезмерному изнурению и плохому уходу. Вследствии всего этого, на первых же порах по приезде в Закаспийский край в мае месяце и даже еще раньше, генералом Скобелевым были приняты самые энергические меры к приобретению и найму потребного числа верблюдов. Покупка их в мангишлакском приставстве, в количестве 5,000 штук, была поручена тамошнему приставу, полковнику Навроцкому, которому удалось приобрести только 3,500. Часть из них была пригнана к Красноводску в июне, остальные же в июле месяце.

Верблюды эти назначались для движения по Михайловской линии. В Оренбургском крае приобреталось около 5,500 голов. Приемка их была возложена на полковника генерального штаба Иванова. Всю эту партию верблюдов необходимо было разделить на 5 эшелонов. Последний из них мог прибыть к Красноводску лишь к началу октября. Что же касается до верблюдов, которых обязался доставить купец Громов, то наем их в Бухаре, как он думал сделать, оказался неудобен, из опасения нападения тэкинцев, ожидавших выхода верблюжьих транспортов. Нанимать пришлось у хивинских [13] иомудов в количестве лишь 3.000, а не 5,000, как предполагалось прежде. Верблюды эти опоздали к назначенному сроку. Благодаря всем этим непредвиденным обстоятельствам, организация верблюжьих транспортов сильно замедлилась, и только к октябрю месяцу в Красноводске могло быть сосредоточено до 12,000 верблюдов, на которых, в определенное число транспортов, должно было доставить в передовой пункт большую часть отрядного продовольствия. Первый эшелон, в 600 мангишлакских верблюдов с 5,000 пудов груза, выступил из Михайловского залива в передовой пункт Бами в первых числах июля и прибыл благополучно на место к 21 числу того же месяца. Этим транспортом открывалась новая коммуникационная линия, Михайловская. ² Что же касается до Чигишлярской или Атрекской линии, то, как уже было сообщено выше, существовавший на ней верблюжий транспорт был очень не велик. Считая оставшихся и прикупленных с большим трудом у туркмен, он доходил тогда до 1,400 верблюдов, тогда как необходимо было иметь от 5000 — 6,000 штук, так как на этой линии, кроме периодического снабжения довольством военных постов, нужно было свозить вперед фураж, боевые запасы, орудия и т. п. Организация верблюжьих транспортов встретила здесь не мало препятствий, благодаря, главным образом, крайней подозрительности и недоверию туркмен, живших по Атреку и на границах Персии, у которых производилась покупка и наем верблюдов. Причины этого заключались в различных злоупотреблениях подрядчиков интендантского ведомства предшествовавшей экспедиции, [14] которые обсчитывали верблюдовожатых, кормили их в проголодь и при всяком удобном случае всячески надували их. Что же касается до властей, к которым обращались обиженные туркмены, то они смотрели на все сквозь пальцы, подвергая зачастую обиженных грубому обращению. Единственный человек, в то время сумевший приобрести к себе доверие туркмен и пользовавшиеся значительною популярностью среди их, был подполковник Щербина, владевший прекрасно их языком и основательно знакомый с бытом и характером этого народа. Генерал Тергукасов поручил ему как наем верблюдов так и перевозку груза.

Впоследствии та же операция была передана Щербине генералом Муравьевым.

Вступив в командование войсками Закаспийского края, генерал-адъютант Скобелев поручил Щербине приступить немедленно к формировке большего верблюжьего транспорта (около 6,000 голов), для движения по Чигишлярской линии. Щербина через известных ему старшин и поставщиков, стал входить в соглашение с туркменами относительно поставки необходимого числа верблюдов, за установленную плату с пуда. Небольшое количество верблюдов было уже куплено. Дело организации транспорта, повидимому, шло на лад, но не прошло и месяца, как стали ходить слухи о злоупотреблениях и мошенничестве, как относительно купленных верблюдов, так и найма их у туркмен. Скоро обнаружилось, что цена купленных верблюдов, выставленная Щербиною, не соответствует действительной цене; так, напр., верблюда показывали купленным за 120 или 125 руб., в действительности же за него было заплачено 90 р.—85, или даже 80 р. [15]

Нечто в роде этого было и с объявленными ценами за перевозку. Доложили об этом генералу Скобелеву, который приказал немедленно произвести следствие. В это время случилось происшествие, которое еще больше усложнило дело. Близ одного из военных постов Атрекской дороги найден был убитым один из поставщиков Щербины, у которого исчезла памятная книжка, где, как говорят, были записаны действительные цены по найму и покупке верблюдов. Дело приняло плохой оборот. Несколько поставщиков, уличенных в мошеничестве, были сейчас же арестованы, организация верблюжьих транспортов и перевозка была от Щербины взята, а ему воспрещен выезд на западный берег до окончания предварительного следствия, которое должно было выеснить степень его участия в противозаконной наживе.

Начатое следствие и арест нескольких поставщиков произвели сильный переполох среди армянского населения Чигишляра, непривыкших так долго видеть ничего подобного. Переполох произошел и между туркменами. Многие из них, пригнавшие своих верблюдов, стали отказываться от поставки; некоторые, еще не прибывшие в Чигишляр, но узнавшие о происшедшем в дороге, вернулись обратно в аулы. В произведении всей этой безурядицы винили, между прочим, и сторонников Щербины, заинтересованых в его деле. Надо полагать, что цель их была выставить дело найма верблюдов у туркмен немыслимым без содействия Щербины, в расчете, что безотлагательная нужда в транспорте по необходимости заставит повернуть дело в благоприятную, для последнего, сторону. Так говорили многие. Как бы то ни было, но следствие шло энергично и безостановочно. Командированный с Кавказа отрядный интендант, [16] опытный в делах всяких подрядов и поставок, который прибыл в Чигишляр вместе с нами, успел приискать подрядчика из восточных людей, некоего Тер-Аганова, бравшего на себя поставку необходимого верблюжьего транспорта, ждали только приезда генерала Скобелева, от которого зависело утверждение контракта.

27-го августа Арцишевский получил депешу, извещавшую, что генерал в пути и на другой день будет в Чигишляре. Утром следующего дня, прискакавший казак дал знать о приближении командующего войсками. На сторожевой вышке подняли флаг. Скоро, окруженная густым облаком пыли, показалась группа всадников, быстро приближавшихся к Чигишляру. Это был генерал Скобелев со свитой. Заехав предварительно в госпитальную церковь, Скобелев направился потом к своему домику, где был встречен почетным караулом, в состав которого вошли новоприехавшие лица.

Вместе со Скобелевым прибыла и часть штаба его. Несмотря на 50 верст пыльной дороги, которую генералу пришлось сделать в этот день, на молодом и красивом лице его не было заметно и следов утомления. Переговорив с каждым и приветливо пожав всем руки, генерал сообщил, что сейчас начнет принимать доклады, и отправился в деревянный домик, куда вскоре последовали за ним и другие. ³ [17]

В числе новых лиц, встретивших генерала, был, между прочими, и отрядный врач Гейфельдер, приехавший несколько дней тому назад из Пятигорска. Различные мнения, ходившие про деятельность отрядного врача в русско-турецкую войну и выставлявшие его, с одной стороны, прекрасным хирургом, но плохим администратором, или же прямо наоборот, делали личность его не безинтересною. Но, помимо внутренних качеств, и внешний вид Гейфельдера обращал на себя внимание. Хотя красноватое лицо его со следами некоторой угреватости нельзя было назвать красивым, но серые блестящие глаза, которые он по произволу делал томными, слегка закатывая их к небу, были не дурны. Сам почтенный хирург находил в них что - то магнетическое, уверяя, что не только женщины, но даже и многие мужчины не в состоянии вынести блеска его глаз. Благозвучный теноровый голос, которым любил он распевать арии из “Риголетто” и других опер во время вечерних прогулок, производил на многих приятное впечатление. Если ко всему этому прибавить высокий, стройный рост и плавную походку, то в итоге получалось нечто поэтическое в оффенбаховском жанре. К сожалению, одним из недостатков доктора было плохое знание русского языка, который он коверкал иногда до невозможности, вызывая у окружающих невольную улыбку. Это не мешало ему, однако, пускаться часто в рассуждения о различных философских теориях, причем он перемешивал русские слова с немецкими, а в случае нужды, дополнял смысл жестикуляцией. рассказывают, что на прощальном обеде, данном ему коллегами в Кисловодске, доктор [18] Гейфельдер, растроганный массою комплиментов, сыпавшихся на него от не менее растроганных коллег, произнес задушевным голосом речь о высоком значении медицинской корпорации в ряду с другими учеными корпорациями и широком будущем хирургии и т. д., речь почтенный оратор почему-то закончил маленьким рассказом о своем происхождении, гласившем, что отец его был очень умный человек из Берлина, а мать очень нежная дама с берегов Рейна и что от такой счастливой комбинации, натурально, могло произойти только нечто особенное и гениальное. Все это сказано было трогательным голосом и, как говорят, вызвало у собрат его слезы умиления. Несмотря, однако, на свое нежное происхождение доктор Гейфельдер в отношении к подчиненным был строг, а подчас и свиреп. Строгость отрядного врача обнаруживалась преимущественно к упущениям внешней стороны служебной деятельности: тут он был неумолим. Это высказалось при первом посещении им чигишлярского госпиталя, где одному из фельдшеров, не успевшему вытянуться во фронт перед грозным начальником, нанесены были там вещественные знаки невещественных отношений, от которых провинившийся долго ходил с повязанной щекой.

Вообще доктор Гейфельдер требовал к себе изъявления глубокого почтения и чем более в этом почтении изображалось трепета, тем приятнее это было отрядному врачу. Нередко суровая мина грозного эскулапа сменялось веселой улыбкой, когда, во время разговора с ним молодого врача, последний, стоя на вытяжке, держал все время руку под козырек. В качестве военно-медицинского представителя в отряде, доктор Гейфельдер не успел еще обнаружить своего административного [19] таланта: поле деятельности предстояло ему в ближайшем будущем.

На другой день по приезде генерала Скобелева, в совещании по поводу медицинской организации, генерал высказал неудовольствие как касательно существовавшей эвакуации больных, страдавшей множеством недостатков, так и относительно устройства врачебной помощи на постах дороги. В виду этого, он предложил отрядному врачу и мне, в качестве представителя Красного Креста, объехать обе коммуникационные линии с целью организовать на атрекской линии ночлежные пункты и медицинские околодки, так как эта линия служила до того времени единственным путем для эвакуации; произвести затем тщательный осмотр Михайловской линии, имея в виду, при первых благоприятных обстоятельствах организовать и ее для транспортирования с передового отряда больных и раненых. Командировка наша требовала несколько времени для снаряжения большего вещевого транспорта из складов Красного Креста. Благодаря имевшимся в том же Кресте перевозочным средствам, задержки быть не могло. (В Красном Кресте были фургоны, одноколки и арбы с необходимым числом лошадей). Объезд линии нужно было начать с Чягишляра, так как здесь находился перевозочный транспорт и сосредоточивались главные материальные средства Красного Креста.

Выбор дня отъезда я думал предоставить доктору Гейфельдеру, но когда обратился к нему с этим предложением, то был крайне удивлен его отказом ехать. Мотивом к этому доктор Гейфельдер объяснил свое желание остаться при генерале Скобелеве, чтобы точнее ознакомиться и изучить характер его. “Мне придется иметь постоянные сношения с командующим войсками,— [20] говорил отрядный врач,—а потому я, как умный администратор должен основательно познакомиться с его характером и узнать слабые стороны, чтобы иметь возможность потом эксплуатировать их”. После такой тирады доктор Гейфельдер предложил мне исполнить его обязанность во время командировки, т. е. инспектировать все, что будет касаться военно-медицинской части, сам же он останется безотлучно при командующем войсками. Прежде чем заняться приготовлениями дорогу, явилась необходимость пробыть нисколько дней в Красноводске вместе с генералом Скобелевым, который торопился туда в виду значительного накопления дел по организации тыла.

Отъезд свой генерал назначил на 31 августа. Накануне этого дня Скобелев командировал в Персию начальника штаба отряда, полковника Гродекова (теперь генерал-лейтенант), с тремя офицерами. Цель командировки заключалась в устройстве вспомогательной довольственной базы в Буджнуре, лежащем недалеко от Геок-Тэпе. Предполагалось образовать там 4-х-месячный запас довольства на 5,000 человек, с тем, чтобы при движении нашего отряда к Геок-Тэпе, также и во время осады этой крепости и дальнейших действий, можно было бы подвозить запасы из ближайшего пункта. Операция эта, благодаря энергическому содействию нашего посланника в Персии, представляла все данные к успешному выполнению. Генерал Скобелев принял эту меру в виду всяких случайностей, могущих оказать препятствие в правильном и безостановочном движении верблюжьих транспортов с отрядным довольствием. Организация этих транспортов, подвигавшаяся не так быстро, как это было желательно, благодаря замедлению в прибытии [21] купленных или наемных верблюжьих партий, недостаток в количестве их и т. д. заставили принять меры предосторожности.

31 августа, вечером, генерал Скобелев выехал из Чигишляра и утром 1 сентября мы были в Красноводске. Различные обстоятельства задержали меня более недели. Покончив с делами и получив, наконец, открытое предписание ⁴ на конвой, я поспешил обратно в Чигишляр. Вещевой транспорт был уже там снаряжен и все приготовления к объезду линии окончены. Оставалось только выбрать день отправки, который и назначен был на 17 сентября.

ГЛАВА IV.

Для более ясного представления положения обеих наших коммуникационных линиях и оазиса Ахал-Тэке, необходимо сделать краткое топографическое описание юго-западной части Закаспийского края.—Обширное пространство между Аму-Дарьей, старым руслом этой реки, Каспийским морем и горными хребтами Эльборусским и Копепетдагским представляет из себя низменность, понижающуюся на запад к Каспийскому морю. Середина этого пространства, вследствие полного безводья, совершенно необитаема. Населенные места лежат по берегу Каспийского моря и северной покатости хребта Копепетдага, по реке Мурз-Оби, на одной параллели с хребтом Копепетдага, по левому берегу Аму-Дарьи от авганской границы и на южных окраинах Хивинского ханства. Во всех этих [22] местах группируется население туркмен почти всех племен Ахал-Тэке.

Если восточный берег Каспийского моря, от Красноводска до Чигишляра или устьев Атрека, принять за основание, то образуется трехугольник, одна сторона его на север, начиная от Красноводска и Балханского залива, составляет протяжение горного хребта, прерванного в двух местах. Часть его между первым прорывом и Балханским заливом, в который когда то впадала Аму-Дарья, носит название Больших Балхан; вторая часть хребта между прорывами называется Малыми Балханами. От второго прорыва далее к югу, до половины горной системы, хребет называется Кюриндагом. Остальная, южная половина хребта известна под именем Копепетдага или Дашан и Кух.

Вершину трехугольника составляет узел соединения хребтов Копепетдага и Эльборуса. И, наконец, третью сторону треугольника, южную, составляет ветвь Эльбургского хребта до Каспийского моря. С южной стороны трехугольника вытекает река Атрек, которая, прорываясь сквозь Эльбургский хребет, входит в самый трехугольник, направляясь от хребта к северу. В этом пространстве берет начало Гурген, впадающий в Каспийское море южнее Атрека. Верст на 100 не доходя до Каспийского моря, в Атрек вливается самый значительный приток его, Сумбар.

Узкая полоса земли, удобная для хлебопашества и тянущаяся по северной стороне Копепетдагского хребта от его начала с Кюриндага у Кизил-Арвата до окончания близ Персидской провинции Дарагез, есть базис Ахал, заселенный самым воинственным племенем туркмен-тэкинцами. С северной стороны этого оазиса лежит [23] обширная песчаная пустыня, почти неизследованная. Длина оазиса от Кизил-Арвата до Гяурса почти 250 верст и не более 20—30 верст в ширину. Близ Геок-Тэпе, где сосредоточена главная масса населения тэкинцев и находится их важная крепость Денгиль-тэпе, ширина оазиса доходит до 50 верст.

Восточное прибрежье Каспийского моря своими пунктами Красноводском и Чигишляром соединяется с Ахал-тэкинским оазисом при посредстве двух коммуникационных линий — атрекской и михайловской. Обе линии сходятся вмести на передовом посту Бами, лежащем по ту сторону Копепетдага, у его подножья. Соединением этих путей образуется искусственый треугольник, основанием которого служит береговая линия между Чигишляром и Михайловским заливом.

Пост Бами, состоящей из стариной тэкинской крепости, был занят генералом Скобелевым без всяких потерь, вскоре после приезда генерала в Закаспийский край.

До того времени крайним пунктом, занимаемым нашими войсками, был Дуз-Олум, лежащий почти на середине линии от Чигишляра до Бами. На этом протяжении, около 314 верст, располагалось 7 военных постов.

Чигишлярская или атрекская линия в предшествовавшей экспедиции составляла единственную военную дорогу к оазису. Что же касается до Михайловской линии, то организована она была недавно — вскоре после занятия Скобелевым передового пункта Бами. По длине ее от Бами до Михайловского залива было устроено 5 военных постов. Эта вторая коммуникационная линия заканчивалась не в Красноводске, а в Михайловском заливе, так как последнее направление ее сокращало длину [24] утомительного пути до пескам слишком на 100 верст; расстояние, которое совершалось с удобством и в короткое время морем от Красноводска на Михайловский залив, с последнего началась уже закладка паровой железной дороги. Эту дорогу предполагалось вести по направленно к передовому пункту.

Количество войска, расположенная на постах и находившегося вообще в Закаспийском крае, простиралось до 6,000 ⁵. Численность их должна была быть увеличена [25] почти вдвое новыми полками с Кавказа, перевести которые, с западного берега на восточный, предполагалось лишь после доставки всего продовольствия в передовой пункт. Делалось это в видах экономии в потреблении довольства, перевозка которого поглощала много времени и массу труда.

ГЛАВА V.

17-го сентября, на рассвете, я выехал из Чигишляра в Бами, взяв с собою большой транспорт различных вещей, нагруженных в фургонах, арбах и одноколках. Транспорт конвоировали 1/2 роты солдат и 20 человек казаков, которые на половине дороги к первому посту Караджибатырь ⁶ должны были смениться другим конвоем, выступившим к условленному месту из вышеназванного поста заранее. Было еще очень рано. Солнце только что взошло, но в воздухе стояла уже духота, которая, все увеличиваясь, часам к 10-ти стала печь, как в паровике. Кругом, на всем пространстве, которое мог обнять только глаз — голая степь, устланная кое-где небольшими тощими кустиками сексаула ⁷. На горизонте, казавшемся очень недалеким, серебрились разных величин обманчивые озера степного миража. Иногда казалось, что озера эти, с выступавшими из них островками или длинными полосами кустарников, [26] совсем близко — так вот и въедешь в них. Дорога все время шла гладкая, как паркет и благодаря смешанному грунту из глины и песку, не давала возможности колесам обоза врезываться глубоко в землю, как это было версты на две от Чигишляра, где в сыпучий песок колеса погружались чуть не до оси и требовалось на каждый фургон двойное число лошадей, чтобы только вытянуть обоз из этой сухой тины.

Вспотевшие лошади, покрытые мыльной пеной, стали все чаще и чаще останавливаться. Надобно было дать им передохнуть. Судя по числу телеграфных столбов, служивших и указателями верст, и в то же время проводниками, мы были близ половины дороги. Невдалеке, впереди, засверкали белыми полосками штыки “встреченного” конвоя, поджидавшего нас часа 1 1/2 . Усталые солдатики наши, смененные отдохнувшей полуротой, расположились на кратковременный отдых и занялись кипячением в манерках соленой чигишлярской воды для чая и варки каши. Топливом для этого служил сексаул. Отдохнув с час времени, мы тронулись дальше и сделав еще несколько коротких перевалов, прибыли уже ночью на пост, возле которого и расположились на ночлег.

Небольшая площадь в 100 кв. сажень, обнесенная с четырех сторон валом и окруженная рвом, составляла укрепление поста. Десятка полтора кибиток и несколько палаток, разбитых на плацу, внутри укрепления вмещали в себе все население поста, состоявшее из l 1/2 рот солдат, ротного командира, он же и комендант поста, и его помощника—субалтерного офицера. Кроме того, на посту находилось человек 20 казаков и несколько джигитов, поселившихся вне укрепления, [27] у больших скирд сена и склада овса, обнесенных неглубоким рвом. Близ входа в укрепление построена из необожженных кирпичей кухня с деревянной крышей. В кухне— хлебопекарня, отапливаемая нефтью. Недалеко от кухни сгруппировано несколько колодцев. Кроме одного, вода во всех горько-соленая, которой не брезгают только верблюды. В колодце с пресной водой принаровлена помпа. Вода из нее расходуется очень экономно. Солдатики с большой осторожностью накачивают ее в котелки и манерки, тщательно собирая в посудину воду, льющуюся по сторонам, из скважин рукава помпы. Рядом с колодцами стоит недостроенная баня—вожделенный предмет мечтаний всех солдат и, в особенности, их ротного командира.—Остановка за досками и форсунками, последния для отапливания нефтью, которая должна заменить дрова. Их ждут и не дождутся из Чигишляра. На всем посту царит тишина и спокойствие, как будто все вымерло или погрузилось в спячку. Кое-когда из кибитки в кибитку передвинется солдатик или вестовой ротного выкрикнет кого либо по делу. Удушливая дневная жара заставляет всех укрываться под войлочный или полотняный кров. Разве какая-нибудь работа заставить вылезть на воздух. К вечеру пост несколько оживает: солдаты производят ученье, раздаются песни, затевают даже игры.

“Скоро ли мы двинемся вперед?” была первая фраза, с которой меня встретил ротный командир, капитан Головков, после обоюдных рекомендаций. Я сообщил ему о предположении командующего войсками, расчитывавшего, что, при благоприятных обстоятельствах, находящихся в связи с организацией верблюжьего транспорта, [28] выступление “отряда вторжения” может быть в первых числах ноября ⁸.

“Дай то Бог, лишь бы что-нибудь не помешало”, обрадовался Головков.

“Тосчища такая смертная, что, право, хоть пулю в лоб. Ведь ни одна текинская собака не покажется вблизи поста”,—проговорил с отчаянием он. Я предложил хандрившему капитану несколько книжек ежемесячного журнала и пачку газет за прошлый месяц, забранных мною из склада Красного Креста, который любезно снабжала одна из редакций петербургской газеты.

Капитан очень обрадовался печатному слову, которого он уже давно не видал и повел меня показать одну из кибиток, в которой был устроен больничный приемный покой, называвшийся медицинским околодком. Такого рода медицинские околодки, помимо лазаретов и госпиталей, обязаны были иметь, как все посты, так и вообще все части войск. Заведывались они фельдшерами и служили для оказания первой помощи заболевшим или раненым, в случае нападения или каких-нибудь неожиданых стычек с неприятелем.

Тщательный порядок на постовой стоянке указывал на большой педантизм в ротном, чем действительно и отличался Головков, сравнительно с другими комендантами постов. Строгий в отношении дисциплины, Головков, вместе с тем, выказывал большую заботливость к солдатам, не обременяя их тяжелой работой и улучшая, насколько возможно, качество ротного котла. [29] Последний не мог отличаться приятным вкусом, благодаря отсутствию свежей зелени, заменяемой консервами; но мяса было достаточно. Больных на посту хотя и не было, но общий вид солдат носил отпечаток какой-то тоскливости и утомления, чему, конечно, много способствовала безжизненная природа необозримых степей и отсутствие определенных занятий.

Устроив на посту ночлежно-питательный пункт для проходивших проходящих транспортов с больными, я поспешил дальше к следующему посту Яглы-Олум, отстоявшему от первого на 42 версты. Был уже полдень. Прибыть на другой пост мы могли только на следующий день, так что привал на ночлег приходилось устраивать по пути — на верблюжьей стоянке, называемой Засохшим озером (там прежде было соленое озеро). После коротких сборов, в первом часу дня мы двинулись дальше такою-же скучной и однообразной дорогой, как и с Чигишляра на Караджибатырь, в густом облаке горячей пыли, ослеплявшей глаза и крайне затруднявшей дыхание. Все это, с знойным солнцем, сильно утомляло, как людей, так и лошадей. Последния отчаянно фыркали и поминутно останавливались. Наконец, мы добрались до высохшего озера, где и расположились на ночлег. Несколько часов сна и легкой ночной прохлады значительно подняли наши силы и еще задолго до восхода, солнца, мы тронулись снова в путь и часам к 11 утра стали приближаться к Яглы-Олум. Местность становилась несколько холмистой. С права открылся широкий овраг, на дне которого протекала небольшая мутная речка Атрек. Скоро выступило на возвышенности и Яглы-Олумское постовое укрепление такого-же типа, как и предшествовавшее, только несколько большей величины. [30]

Пост казался более оживленным, чем первый, благодаря близкому соседству с Персией ⁹. Оттуда наезжали различные мелочные торговцы. Близ укрепления, в землянках и под навесами, устроились маркитанты, торговавшие водкой, табаком, сардинками и пр. Было даже устроено из брезента нечто в роде столовой, которую содержал какой-то армянин. В ней можно было получить шашлык ¹⁰. В самом укреплении, обнесенном довольно высоким валом, пестрели группы разбросанных кибиток, в постановке которых далеко уже не было заметно той акуратности, как в Караджибатыре. Видимо, все было сделано на скорую руку. Да и сам комендант поста, капитан Г., имел какой-то оторопелый вид. Не то он что-то забыл и старается вспомнить, не то потерял какую-то нужную вещь.

— Много-ли у вас больных, капитан? спросил я, предъявляя ему свое открытое предписание.

— “Есть, как не быть”,— отвечал Г., быстро пробегая глазами мою бумагу.— “Все цынга да животы, угодно посмотреть? Позвольте, уж лучше я выведу всю роту”,— проговорил он скороговоркой и не дождавшись моего ответа, выбежал из кибитки. Медицинского околодка на посту не оказалось, благодаря отсутствию толкового фельдшера и медикаментов. Вольные, менее слабые, находились в строю; те-же, которые с трудом двигались, лежали в общих кибитках. Преобладающая болезнь — желудочно-кишечные катарры, а за ними цынга, развитая, впрочем, не в сильной степени. Одною из главных причин болезненности была, мутная, нездоровая вода [31] Атрека, насыщенная всякими инфузориями. Колодезная-же вода была очень солона.

Хотя в Яглы-Олуме, благодаря случаю, находился небольшой опреснитель на паровом катере, но воды из этого опреснителя добывалось немного: ее хватало лишь на привиллегированных.

Чудесное появление парового катера в пустынных степях Закаспийского края, произошло, благодаря небольшой рассеянности одного из рьяных членов морского ведомства, который, прежде чем изследовать глубину реки, настоял на изследовании течения ее паровым катером, вопреки советам некоторых практических людей, доказывавших бесполезность подобного предприятия. Как бы то ни было, но катер пустили в речку; сначала он пошел, но очень скоро остановился. Пошли в ход рычаги, запруды. Опять побрел и снова— “стоп”! Этот “стоп”! стал повторяться очень часто.

Тогда употребили в дело несколько сот солдатских ног и рук, и злосчастный катер поволокли по сухому пути, пока не дотащили его до поста Яглы-Олума, где и была назначена ему постоянная стоянка. Катер этот, вероятно, стоит и до сих пор, напоминая печальным видом своим порывы увлечения неопытности.

Устройство ночлежно-питательного пункта и медицинского околодка поглотило не мало времени, да к тому-же, мне хотелось дать обозу своему дневку, вследствии чего я решился отправиться из Яглы-Олума только на другой день (20 с). Часам к 11 следующего дня, караван наш выстроился впереди поста в длинную вереницу и двинулся вперед с авангардным конвоем впереди, фланговыми разъездами по бокам и арьергардом позади. Предосторожности эти были приняты в виду не совсем безопасного пути [32] до третьего поста Чат, отстоявшего от Яглы-Олума на 48 — 50 в. Самым опасным местом для нападения разбойничьих шаек считалась ночлежная стоянка на половине дороги, называемая Тэкенджиком, у Атрека.

Неглубокое русло реки в этом месте и пологий берег представлял удобства для переправы тэкинским шайкам и для набегов на персидскую границу. Здесь они часто поджидали верблюжьи караваны и производили нападения. Одно из таких нападений совершено было ими накануне, причем они отбили несколько верблюдов и ранили одного солдата.

Хотя до Тэкенджика считалось около 26-ти верст, но, благодаря значительному отдыху наших лошадей и верблюдов, пространство это мы прошли довольно скоро и с наступлением вечера были уже на стоянке. В этот раз на мою долю выпало менее хлопот по установке обоза, нежели в предшествовавшие ночи. Кучера мои, наслышавшись, вероятно, о нападениях тэкинцев, вышли из своей обычной апатии и сделались весьма расторопны. В короткий промежуток времени лошади были напоены, им заложили овса и снова впрягли, на всякий случай, в фургоны. расставив по разным концам нашего бивуака сторожевые посты, мы скоро все расположились у ярко пылавших костров из сексаула и принялись кто за кашу, кто за чай. Воды не жалели, ее было вдоволь хотя и плохой, но не все-же не соленой.

Шумный говор сталь скоро смолкать. Кое-где слышались тихиe рассказы о тэкиндже ¹¹. Вот и они прекратились. Начали гаснуть и костры, постепенно замирая...

Бивуак засыпал... [33]

Среди ночи я был неожиданно разбужен ощущением горячего дыхания на моем лице. Мне показалось сначала, что кто-то силится стащить с меня бурку. Проснувшись, я рефлективно схватился за револьвер, который положил возле себя, и чуть не прострелил голову своей верховой лошади, которая, отвязавшись, подошла ко мне и сначала принялась за бурку, искусав ее край, а потом начала обнюхивать мою бороду, подозревая в ней нечто съедобное. Этим эпизодом и ознаменовалась ночь, прошедшая благополучно. Хотя мы и видели несколько слабых огоньков на противуположном берегу, но тэкинцы, по всей вероятности, высмотрев наш довольно сильный конвой, не рискнули напасть.

Едва только забрезжилось утро, как мы тронулись в путь и прибыли на пост Чат после полудня.

ГЛАВА VI.

Чат принадлежит к числу самых нездоровых мест по Атрекской линии.

Плохия гигиенические условия поста во многом были созданы полным отсутствием санитарных мер на постовой стоянке в предшествовавшую экспедицию и заключались, главным образом, в поверхностном зарытии трупов павших верблюдов подле поста. Благодаря рыхлому, глинистому грунту и большим провалам в почве, которые образовались во множестве, запах от разлагавшихся трупов выходил из этих провалов, как из отдушин и чувствовался уже на значительном расстоянии от него. Пост этот был бы давно упразднен, но занятие его являлось необходимым в силу стратегических [34] соображений. Расположенный на небольшой возвышенности, одна сторона которой обрывалась в глубокий овраг, с протекавшим по дну его грязным Сумбаром, Чат, более или менее, командовал прилегавшею местностью, по которой часто передвигались тэкинские партии. Рыхлое свойство земли и постоянное просачивание Сумбара делали стоянку на посту не всегда безопасною. Бывали случаи, когда проваливались в землю верблюды с вьюками и так глубоко, что их не могли уже вытащить. рассказывали про одного казака, который провалился вместе с лошадью, сидя на ней верхом и спасся тем, что, очутившись в глубокой пещере, нашел боковой выход, сообщавщийся с оврагом, из которого и вылез на свет божий.

Грязноватый медицинский околодок, помещавшийся в дырявой кибитке, был наполнен больными,— преимущественно желудочно-кишечными катаррами; уход за которыми существовал весьма плохой.

Комендант поста, бледный молодой поручик, с блуждающими глазами, которого я мельком видел в Чигишляре и в первую минуту принял за больного, отличался, как рассказывали про него, двумя склонностями: был неимоверно придирчив к солдатам, — часто без всякой причины, и чувствовал страсть к дисциплинарным взысканиям. Одно из этих взысканий совпало с моим прибытием на пост и заключалось в строжайшем запрещении солдатам петь песни по вечерам. Поручик не прочь был и от кулачной расправы, к которой он прибегал при всяком удобном случае. Делал ли он это ради скуки, или же мозговая его деятельность была не совсем в порядке — Бог его ведает! Коменданта этого впоследствии сменили другим. [35]

В Чате мне пришлось остаться до утра следующего дня и затем отправиться далее, на пост Дуз Олум, в 42 верстах от Чата, который имел значение передового пункта в прошлую экспедицию; в настоящее-же время служил отчасти средним складочным местом продовольствия для Атрекской линии. Дорога к нему пролегает в холмистой местности, пересеченной кое-где оврагами, но с полным отсутствием всякой растительности, как и голая степь пройденного пути. Дуз-олумский пост по величине принадлежит к числу самых больших постов на всей Атрекской коммуникационной линии. Расположенный на высоком плоскогорьи, с крутыми и глубокими оврагами по бокам, на дне которых протекают речки: Сумбар и Чандырь, Дуз-олумский пост, кроме того, окружен с трех сторон скалистыми обнаженными горами и лежит как бы в котловине их. Широкое и гладкое плато поста искусственно разделено на три части. В самой задней, обнесенной рвом, помещаются склады хлеба и овса; во второй части развернуто в дивизионных шатрах отделение госпиталя, вторая половина которого находится в Бами. Здесь-же в кибитках устроены: медицинский околодок, склады вещей Красного Креста и помещения врачей. Наконец, в третьей части, служащей непосредственным продолжением второй, в кибитках, палатках и землянках—расположены части войск. Пост изобилует маркитантами, торгующими живностью, водкой и ситцами. Они хотя и побаивались коменданта, в то-же время и воинского начальника Дуз-Олума, майора Пагирева, постоянно желчного и недовольного, но, несмотря на страх, при удобном случае, всячески надували покупателей.

За исключением пополнения склада Красного Креста [36] различными вещами, устроивать на этом посту что-либо мне не приходилось.

Благодаря стараниям заведывавшего госпиталем, все здесь находилось, более или менее, в исправности. Уход за больными лежал на сестре милосердия Стряковой, прибывшей с Кавказа в Закаспийский край в 1879 г., но принятой в сестры милосердия Красного Креста только в настоящую экспедицию.

С Дуз-Олума до передового пункта оставалось уже менее половины пройденного пути. На этом пространстве находилось три военных поста, организованных в настоящую экспедицию. Переход в 30 верст к первому из них, называемому Терс-Окан, я рассчитывал сделать в один день, выехав рано утром.

Спустившись с крутого Дуз-Олумского плоскогорья, мы очутились среди цепи меловых холмов с глинистой наслойкой, которые, постепенно переходя в горные отроги, сливались с далекой синевой. Глубокий овраг с Сумбаром тянулся, извиваясь, во все время пути. По берегам его росли кустарники, перемешиваясь с небольшими деревьями. В широкой прогалине ¹², образуемой оврагом, на половине дороги, раскидывались уже группы больших строевых деревьев. Гористый тип местности и растительность производили приятное, оживляющее впечатление после долгой, однообразной пустыни. К сожалению, этой редкой ценной растительности закаспийской степи наступала уже лебединая песня. Во многих местах виднелись только пни или кучи срубленных полувековых деревьев, очищенных от ветвей и с навинченными на верхушках их белыми стеклянными шляпками. Все это [37] шло на телеграфные столбы. Проволока телеграфа не была еще доведена до передового пункта. Она проходила 270 верст и оставалось еще провести около 46 верст. До Дуз - олумского поста телеграфные столбы были привозные с западного берега, а затем начинались кривые, сучковатые, местной обработки наших солдат.

Странная рассчетливость! Сохранить десятка два тысяч рублей, а взамен этого обезлесить берег единственной речки в этой части пустыни и тем подвергать ее высыханию, уничтожая таким образом и жизненность края.

Вся тяжесть работ по срубке и обработке этих столов лежала, почти исключительно, на солдатах Терс-окановского поста, расположенного в лесистой местности.

Приближался вечер. В воздухе подуло ветерком и запахло свежестью. Спереди доносился шум как бы от водяной мельницы. Мы въезжали в небольшую кустарниковую рощу и стали огибать холм, наверху которого выглядывало горное орудие и шалаш сторожевого пикета. Проехали еще немного, и перед нами открылась, между двумя высокими горами, небольшая лощина, усеянная множеством лиственных навесов, из которых торчали верхушки кибиток и палаток. Сумбар в этом месте, благодаря порогам на дне его, превратился из тихой речки в бурливую и своим шумом еще более оживлял живописную стоянку. Это был Терс-Окан, с расположенным в нем баталионом майора Сивиниса, в звании начальника Терс-окановского отряда.

Приняв нас весьма радушно, майор Сивинис не замедлил тотчас-же осадить меня просьбой — оказать помощь его баталиону бельем, в количестве 500 рубах, так как почти все солдаты, на работах по изготовлению телеграфных столбов, износились до последней крайности [38] а интендантство, несмотря на безчисленные запросы, все не высылает требуемого. Красноречивый майор привел, между прочим, и тот аргумент, что солдаты его батальона получат эти рубахи не даром, ибо они заготовили для Красного Креста сено и уголь. Как бы то ни было, но размер просимого превышал рессурсы моего транспорта и я в состоянии был уделить только десятую часть, обещая, впрочем, похлопотать и об остальном.

Работы по вырубке леса для телеграфа, несмотря на всю свою тяжесть, повидимому, мало утомляли солдат. Внешний вид у всех был здоровый и оживленный: работа, хотя и трудная, все-же служила им развлечением.

Больных из баталиона находилось немного: несколько человек в перемежающейся лихорадке, да два или три случая нечаянного поранения во время производства работ. Помещались они на носилках в просторном намете, составлявшем медицинский околодок, которым заведывали два фельдшера.

Скучающее от бездействия офицерство, в томительном ожидании начала военных действий, несказанно обрадовалось привезенным мною старым газетам, которые быстро разошлись по рукам. Некоторые из офицеров, от скуки, занимались изысканием Терс-окановских гор. Множество окаменелостей водного и земноводного царств, встречавшихся на них вместе с кусками лавы и отпечатками на поверхности ее створок раковин, представляли в геологическом отношении весьма интересный и богатый материал для изучения.

Терс-окановский пост расположенный в лощине, представлял возможность для неожиданных нападений тэкинских шаек из-за гор. В предупреждение этого, начальником отряда были вызваны из баталиона [39] охотники. На обязанности их лежала постоянная разведка окрестностей. В виду облегчения дела, охотники были разделены на несколько маленьких групп, чередовавшихся между собою. Рыская по всем уголкам Терс-окана, охотникам приходилось нередко встречать тэкинцев, но всегда на почтительном расстоянии. Обе стороны, ограничиваясь обыкновенно несколькими выстрелами, уходили восвояси. На днях, однако, произошла и более интимная встреча. Случилось это в сумерки.—Усталая группа охотников, исходив в этот день несколько десятков верст и не увидав ни одной тэкинской физиономии, медленно возвращалась по среднему склону горы в лагерь на ночлег. Параллельно ей, по хребту горы двигалась другая небольшая партия, которая стала спускаться к первой. Но лишь только обе партии поровнялись, как в ту-же минуту стремительно отскочили друг от друга. Оказалось, что охотники приняли за своих тэкинскую шайку. Последняя, вероятно, была введена в заблуждение татарским языком, на котором разговаривали между собою некоторые из охотников, так как многие солдаты в Ширванском полку были из татар, да к тому же и туркменский костюм нескольких, в который они нарочно переоделись, еще более вводил в заблуждение. Когда минута смущения прошла и охотники, вспомнив о ружьях, бросились на тэкиицев—последние были на горе и, дав несколько выстрелов, скрылись по другую сторону хребта. Пустились за ними в догонку и, кажется, одного или двух настигли и прикололи. Эпизод этот, развеселивший очень ширванцев, варьировался впоследствии на множество ладов.

Передневав в Терс-окане и запасшись водой, так как нам снова приходилось ехать более 50 верст [40] безводной дорогой, в стороне от Сумбара, мы 27-го числа отправились далее в Ходжам-кала.

ГЛАВА VII.

Перевал к посту Ходжам-кала весьма затруднительный для колесного транспорта. Ухабистая, изрытая арыками дорога, тянется почти на всем протяжении пути, лишь изредка сменяясь ровной дорогой. Ко всем этим неудобствам присоединяется еще отсутствие сносной воды, так как соленая вода колодцев на стоянке, называемой Маргис, насыщена в добавок серо-водородом.

Верст за 6 до Ходжам-кала, бесплодная местность начинает оживляться; кое-где появляются кустарники и низкоствольные деревца; в воздухе ощущается некоторая свежесть — признак близкого присутствия воды; наконец перед глазами выступает ярко - зеленой полосой узкая долина с серебрящимся на ней ручейком. Долина эта, прорезывая поперечно степь, тянется далеко на север, переходя в ущелье между Копепетдагским и Кюриндагским хребтами, называемым Кизил-Арватским. Ущельем этим образуется проход, соединяющий солончаковую пустыню севера с пустыней юга, а вместе с ними и обе наши коммуникационные линии.

По другую сторону долины, на невысоком косогорьи, построено Ходжам—калинское постовое укрепление, вооруженное четырьмя орудиями и картечницей. Несмотря на свое сравнительно возвышенное положение, укрепление Ходжам-кала находится в весьма невыгодных условиях, благодаря соседству с местностью, резко пересеченной по всем направлениям и покрытой густым кустарником, [41] что дает возможность тэкинским шайкам незаметно подбираться к посту или укрываться близ него. Такого рода положение ставит в необходимость держать возле поста секреты и аванпосты, весьма обременительные для незначительного гарнизона, выдержавшего уже не одно неприятельское нападение. Небольшой лазарет в 25 мест наполнен больными, преимущественно дизентерией и кишечным катарром. Между ними было и несколько раненых.

В Ходжам-кала заканчивалось телеграфное сообщение ¹³ и передача депеш на передовой пункт, также и обратно, производилась посредством гелиографа, возможное только в ясную погоду. Аппарат этот весьма прост. Два небольших круглых, слегка вогнутых зеркала, поставленных под углом друг к другу, концентрируют солнечные лучи в световой фокус видимый на расстоянии 25—30 верст. Короткие или длинные колебания зеркала, производимые нажиманием пальца, соответствующие телеграфным знакам “точки и тире”, дают издали такое же дрожание светового фокуса, наблюдаемое в бинокль и записываемое на бумагу. Таким образом составляется депеша.

Места для постановки гелиографных станций требуются, конечно, самые высокие. Легкость переноски аппарата делает его крайне удобным и практическим во время производства военных операций, но, к сожалению, непостоянным.

С Ходжам-кала до передового пункта оставался еще промежуточный пост Бендесены в 23 верст, с которого начинался горный перевал к оазису. [42]

По мере приближения к Бендесенам, все яснее и яснее очерчивался грандиозный Копепетдагсгай хребет, остроконечные вершины которого кое-где были подернуты туманом. Невдалеке, у подножья хребта, на зеленом лугу, местами залитом водой горного ручья, выделяется несколько холмов и на них сторожевые шалаши.

На холме, примыкавшем к самому подъему, расположены кибитки и виднеются орудия.

Поверхность вершины его так мала, что едва-ли вместит на себе и полуроту. Внизу, у подошвы его пестреет множество желтых шалашей из камыша. В них живут казаки и, кроме того, имеет приют команда охотников. Близ холма огорожено место, откуда несется по временам отчаянное блеяние — там устроена лечебница для верблюдов. С левой стороны дороги к укреплению и шегов на 200 не доходя до него, выступает широкий холм, со сторожевым постом на вершине.

По склону этого холма тянутся несколько гряд больших каменьев; за этими камнями были убиты: доктор Студицкий с двумя казаками, защищаясь, в числе 13 человек от многочисленной шайки тэкинцев. О драматической смерти молодого врача было в то время заявлено официальной газетой. Краткость сообщения послужила поводом к разным толкованиям и комментариям, как мотивов происшедшего случая, так и самого факта.

Постараюсь в немногих словах возстановить грустный эпизод так, как он произошел в действительности, 21 июня. — Дня за три до описываемого случая, из Бами в почтовое отделение Хаджам-кала был послан курьером с бумагами и шифрованными депешами казак 5-й Полтавской сотни Каломиец, вместе с двумя джигитами. Последние, прискакавши, спустя несколько [43] часов, в Ходжам-кала, заявили начальнику поста, что на них напали тэкинцы, которые убили казака, имевшего при себе почтовую сумку; джигитам же удалось спастись бегством. При получении этого известия, тотчас была наряжена погоня.

На перевале действительно нашли обнаженный труп казака, но сумки и других вещей при нем не было. О следах пребывания неприятеля в этом месте можно было догадаться по золе потухшего костра и коркам недоеденного чурека.

Убитого казака перевезли в Бендесены ¹⁴ и похоронили близ выше описанного холма.

Неточность показания джигитов и некоторая подозрительность, внушаемая ими, вызвали желание со стороны генерала Скобелева выеснить, насколько возможно, обстоятельства смерти казака и род пули, которой он был убит.

С этою целью, два дня спустя после происшествия, доктор Студитский выехал из Бами в Бендесены в сопровождении 12 казаков. Кроме этого конвоя, Студитского должна была сопровождать 10-я рота Самурского полка, возвращавшаяся в Ходжам-кала. Торопясь прибыть скорее на место, доктор Студитский уехал с казаками двумя часами ранее выступления пехотного конвоя.

По прибытии в Бендесены, Студитский отделившись, с двумя казаками, отправился на могилу убитого, для вырытия его трупа. Оставшиеся люди спешились и принялись поить лошадей. В этот момент из-за холма показалось несколько тэкинских всадников. Завидев [44] их, Студитский крикнул: “За мной! поймаем их живьем!” поскакал на встречу к ним, но сейчас-же вернулся обратно...

Болеe 200 человек конных тэкинцев с пронзительным гиком высыпалось на холм и в долину.

В первую минуту Студитский с казаками помчался к полуразрушенной башне, находившейся в одной версте от холма. Но было уже поздно. Часть тэкинцев перерезывала им дорогу. Оставалось одно средство — занять скорее ближайшую позицию: это были вышеупомянутые гряды камней. В один момент, казаки, бросившись с лошадей, засели за камни и, дав подъехать ближе неприятелю, сделали по нем дружный залп, сваливши несколько тэкинцев. Тогда неприятель спешился и занял ближайшие возвышенности, с которых начал обстреливать горсть осажденных перекрестным огнем. Один из казаков был ранен, другой убит. В это время тэкинцы стремительно бросаются в аттаку; их снова встречают дружным залпом и двух, полезших на камни, зарубают шашками... Выстрелы неожиданно раздаются уже из-за гребня холма, где была позиция защищавшихся: неприятель обошел ее в тыл. Положение осажденных становилось до нельзя критическим. Не теряя мужества, Студитский разделил казаков на две части — одни защищали тыл, другие фронта аттаки; сам-же он быстрым скачком думал перейти ко второму гребню — ближе к вершине холма, но не успел сделать и шагу, как свалился смертельно раненный пулею в сердце, успев проговорить: “Прощайте, братцы! поклон жене”...

Оставшись без руководителя, казаки не унывают и, сберегая патроны, стреляют только на верняка. Из [45] 13 человек у них уже трое убитых и пять раненых; последние, истекая кровью, продолжают стрелять. Один из уцелевших, вольно-определяющейся, с немецкой фамилией, советует “сдаться”. Его пригрозили убить. Позорное предложение более не повторялось.

Было уже четыре часа по полудни. Восемь часов горсть храбрецов, решив умереть до последнего, держится против многочисленного врага. Фатальная развязка близка. Вдруг неприятель стал быстро оставлять свои позиции и, сев на коней, поскакал по направлению к Бами, на перевал. Через несколько минуть оттуда раздается батальный залп. За первым следует перекатного дробью второй. Это подошла 10-я Самурская рота, выступившая из Бами двумя часами позже отъезда Студитского. Неприятель ограничившись несколькими выстрелами по нашей пехоте, ускакал в горы. Герои были спасены.

Тело Студитского вместе с двумя казаками похоронено в Ходжам-кала. Над общей могилой их стоит деревянный крест с надписью: “Павшие геройской смертью в Бендесенах д-р Студитский и казаки: Иван Кучар и Лазарь Мосенко”. Уцелевшие казаки получили по 2 Георгиевских креста.

По прибытии в Бендесены, мне пришлось таки значительно опустошить свой вещевой транспорт, в виду настоятельной просьбы начальника поста, войскового старшины Верещагина ¹⁵—оказать помощь команде охотников, которая, благодарая своим частым странствованиям по горам, износилась до последней нитки и ходила в лохмотьях. [46] Команда эта организована была для разведочной службы, вскоре после занятия генералом Скобелевым Бамийской крепости.

Состав ее отличался большим разнообразием элементов. Тут были: ашперонцы, дагестанцы, ширванцы, самурцы и т. д., всего до 120 человек. Поступая в команду по доброй воле, люди эти отличались выносливостью, настойчивостью и беззаветной удалью, — имея в перспективе: Георгиевский или деревянный кресты.

Рыская постоянно в горах и ущельях на 80-ти верстном радиусе окружности для выслеживания тэкинских шаек, немудрено, что охотники износились до крайности, тем более, что пополнение вещами из частей, которые они оставили, было весьма затруднительно. Да и самим частям не всегда удавалось выцарапывать следуемое от интендантства.

Внешним видом своим команда походила на толпу вооруженных оборвышей, готовых идти в огонь и воду. Коротенькие полушубки с тысячами заплат, у других вывороченные шерстью вверх, или туркменский балахон с латками из солдатского сукна, все это одетое часто прямо на голое тело, без грязной тряпки, напоминавшей следы рубахи. На голове дырявая шапка или просто сшитый мешком кусок бараньей шкуры. Вместо сапог лапти, а то и одне тряпицы. Вот и весь костюм стражи бендесенского перевала. При команде охотников находился военный врач Малышевский, помогавший им где только было нужно и одинаково с ними терпевший невзгоды походной жизни. Впоследствии Малышевский был прикомандирован к штабу генерала Скобелева ¹⁶. [47]

Переночевав в Бендесенах, мы на следующей день, с восходом солнца, двинулись на перевал через Копепетдаг.

Подъем со стороны поста не представлял особенного затруднения: крутые волнообразные всходы лишь изредка прорезывали общую плоскость наклона, тянувшуюся верст на восемь вверх и переходившую в гладкую площадку на вершине хребта, откуда сразу начинался крутой зигзагообразный спуск с отвесным обрывом по краю узкой дороги, входившим в глубокое ущелье. Это место перевала было самое трудное и опасное для колесного транспорта. Малейшая неосторожность—и все полетело бы в обрыв. В широкую прогалину ущелья, между высокими громоздившимися скалами, открывались вдали необозримые пески таинственной пустыни, никем не изследованной и Бог весть где оканчивавшейся. Это песчаное море—туркменские кочевья, лежат по ту сторону оазиса Ахала, узкая полоса которого, прилегая к подошве Копепетдага, скрывается от глаз отрогами хребта.

Изрытая арыками и каменьями дорога в ущелье идет, все понижаясь до горного ручья, с которым уже вместе тянется кривыми, пересеченными заворотами до более ровного предгорья, сливавшимися непосредственно с оазисом.

Вечерело. Причудливые тени гор все быстрее и быстрее сгущали сумерки. Стало совсем темно. Впереди заискрились огни костров и начал доноситься шумный говор. Где-то раздался оклик часового. Мы подъезжали к передовому пункту Бами, составлявшему преддверье оазиса. [48]

ГЛАВА VIII.

Бами занято было генералом Скобелевым, как уже упомянуто выше, в мае месяце. Тэкинцы оставили свою крепость без боя и удалились в Геок-тэпе, отстоявшее от Бами на 112 верст.

Завладев первым опорным пунктом Ахал-тэкинского оазиса, генерал Скобелев отдал распоряжение: привести его в строго оборонительное положение, имея в виду образовать здесь промежуточную базу, для дальнейших военных действий на юге. Вместе с постройкой укрепления, сюда стали свозить запасы отрядного довольства, доставка которых вначале происходила весьма медленно, благодаря ограниченности перевозочных средств.

Уборка хлебных посевов тэкинцев, находившихся в окрестностях Бами, была возложена на части войск, которых снабдили для этой цели серпами и косами. Работы производились под прикрытием конвоя ¹⁷.

Кроме сооружения укрепления и уборки хлеба, деятельность передового отряда в первое время поглощалась частыми учениями, под непосредственным наблюдением самого генерала. Внезапные ночные тревоги или сборы в поход, делаемые им неожиданно, приучили солдат ориентироваться при всяких случайностях.

Одновременно с устройством передового пункта, начата была организация второй коммуникационной линии— михайловской (красноводской), порученная генерал-майору Петрусевичу.

В инструкции, данной по этому поводу генералом [49] Скобелевым своему помощнику, заключалось, между прочим, следующее:

“Возлагаю на Ваше Превосходительство изследовать пути от Михайловского залива до Кизил-Арвата ¹⁸ и устройство этой линии. Вашему Превосходительству разрешается вызвать один мобилизованный баталион для следующих целей:

“1) Приступить к организации коммуникационной линии Михайловское-Бами с окончательным выбором и отчасти занятием необходимых опорных пунктов.

“2) Иметь возможность в крайности поддержать передовой отряд в Бами и Ходжам-кала. От этих целей зависят те меры в порядке постепенности, которые будут приниматься Вашим Превосходительством, сообразно с обстановкою и средствами. Обе эти, хотя и важные цели, подчиняются соображение для нас первостепенному, на котором основан успех всей Ахал-Тэкинской экспедиции— не заводить в глубь края войска, не сосредоточив в преддверии оазиса на все действующие войска отряда вторжения пропорции довольствия, обеспечивающего беспрепятственность перехода к решительным действиям. Пропорция эта должна быть шестимесячная, как минимум.

“В настоящее время выеснилось, что при выгодах двух коммуникационных линий, таковыми пунктами для всей экспедиции являются Ходжам-кала и Бами.

“Все прибывающие по линии Красноводск-Михайловской верблюжьи, вьючные, конские и аробочные транспорты и Дековилевскую конно-железную дорогу также поручаю усиленной заботливости Вашего Превосходительства. Прошу иметь в виду, что двигать вперед хотя бы один пуд, [50] есть выигрыш для общего дела; следовательно, чем скорее будут двинуты верблюжьи транспорты в Бами, тем лучше.

“Прошу Ваше Превосходительство иметь в виду, что я нахожусь в положении торговца, кредитующего на бирже превыше своих средств, на основании ожидаемого издалека, через океан, ценного груза, имеющего прибыть в срок. Для передового отряда таковым является первое августа, следовательно, к этому сроку должна прибыть хоть часть верблюдов.

“Если бы, по прибыли в Красноводск, Ваше Превосходительство убедились в невозможности поддержать отряд в Бами довольствием и вообще организация подвозов встретила бы значительные трудности, то прошу меня предупредить возможно скорее, так как мне нужно время, чтобы выслать необходимое, хотя частью из средств нынешней коммуникационной линии. Обращаю внимание на своевременное принятие соответствующих мер, для обеспечения следования верблюдов мангишлакских, оренбургских, громовских и т. д.”

Получив эту инструкцию, генерал Петрусевич занялся немедленно выполнением ее.

К началу июля месяца бамийское укрепление во многих частях своих было уже готово, покончена была также и уборка хлеба.

В это время генерал Скобелев получил известие о намерении тэкинцев, под предводительством Махмут-Кули-Хана, идти на Нухур, близ Бендесен, чтобы заставить преданных нам нухурцев бросить свою землю и переселиться в Геок-Тэпе.

В виду этого и с целью: 1) выеснить действительные силы и намерения тэкинцев по пути из Бами в [51] Геок-Тэпе; 2) поддержать нухурцев и через них войти в торговые сношения с Персией; 3) уничтожить по дороге запасы неприятеля, которыми мы не в силах воспользоваться, чтобы ослабить его; 4) заставить тэкинцев с семействами и стадами еще более сгруппироваться в Геок-Тэпе, чем увеличить бедствие противника, ибо уничтожив корм, стадам их угрожала бы гибель; 5) взять в руки инициативу и доказать неприятелю и, в то же время, своим войскам наше превосходство, не взирая на малочисленность, и 6) если окажется возможным, выеснить подступы к Геок-Тэпе. На основании всего этого, генерал Скобелев предпринял движение вперед, как для рекогносцировки Геок-Тэпе, так и пути следования к нему.

Рекогносцировочный отряд состоял из ¹⁹ 3 1/2 роты, 10-ти орудий, 3-х сотен казаков, ракетной батареи и хора музыки Дагестанского полка, всего—350 штыков, 311 сабель и 10 орудий.

Довольствия бралось на 12 дней.

Движение с таким малочисленным отрядом к центру средоточия неприятельских сил было рискованно и слишком смело; но в последнем заключался также и залог успеха.

Генерал Скобелев глубоко верил в свое знание Азии, и боевое чутье редко обманывало его. [52]

“Неприятель храбр и искусен в одиночном бою,— говорил он — но действует в рассыпную или отдельными кучами, мало послушными воле предводителя, а потому неспособен, несмотря на свою подавляющую многочисленность, к единству действий и маневрировании массами. Будем бить противника тем, чего у него нет; будем бить его сомкнутым, послушным, гибким боевым порядком, дружными, меткими залпами и штыком, всегда страшным в руках людей, сбитых дисциплиной, чувством долга и круговой порукой в одно могучее тело — колонну”.

В этот боевой символ крепко верил офицер и солдат его войска.

Отряд выступил из Бами 1-го июля, вечером, и 5-го числа, утром, сделав переход около 100 верст, подходил к неприятельскому укреплению Егин-батырь-калы, в 14-ти верстах от Геок-Тэпе.

Во время движения отряда, шайки тэкинцев, хотя и беспокоили его, но это не мешало топографу Сафонову произвести тщательную съемку всего пути следования. Неприятель оставил Ягин-батырь-калы еще до прибытия туда нашего отряда.

Овладев неприятельским укреплением, которое должно было служить опорным пунктом рекогносцировки следующего дня, а также и ночным бивуаком для отряда, генерал Скобелев приказал привести его, как можно скорее, в оборонительное положение. Солдаты дружно принялись за дело и, в короткое время, проделали в стенах бойницы и амбразуры для орудий и устроили эспланаду, для чего пришлось пожертвовать частью красивого сада, насаженного в кишлаке. Обоз помещен был во [53] внутренней цитадели ²⁰, имевшей форму квадратного домика без крыши, но с высокими глиняными стенами. На случай ночной аттаки со стороны неприятеля, разложили костры кругом лагеря и поставили секреты.

С наступлением вечера, генерал Скобелев, собрав около себя офицеров и начальников частей, в коротких словах напомнил задачи каждого из них в предстоящей рекогносцировке следующего дня и в случай ночного нападения тэкинцев на бивуак...

... “Убеждение в большое боевое сердце ваше дает мне право уверенно решиться рекогносцировать Геок-Тэпе”,—говорил он. Генерал, между прочим, обращал их особенное внимание тщательно следить за выдающимися группами неприятеля, ибо успех, по мнению его, решается не массою присутствующих людей в поле, а успешным движением вперед отделенных групп молодцов, — почему нужно быть крайне внимательным к появлению таких групп, сосредоточивая против них всю силу своего огня, в противном случае, группы эти, оставленные без больших потерь, ростут необыкновенно быстро и решают победу.

Применяясь к данному случаю, генерал Скобелев высказал: “Имея дело с фанатизированною неорганизованной толпой, советую гг. начальникам всех частей еще зорче следить за появлением подобных передовых групп, ибо несомненно, что, с уничтожением их, будет в корне уничтожена вся сила инициативы оставшейся массы,— вот почему нельзя достаточно рекомендовать держать в руках огонь, и чтобы великое слово это не осталось на бумаге, а перешло бы на практике в дело, необходимо, [54] чтобы начальник части перед боем еще сердцем обвенчался бы с сердцем части, и чтобы часть эта являлась у него в руках, в критически момент боя, выражением наибольшего усилия воли духа вверенных ему людей”.

Ночь с 5-го на 6-е прошла, однако, благополучно. За час до восхода солнца, отряд тихо выступил из укрепления и, построившись в боевой порядок, двинулся вдоль гор на рекогносцировку кишлака Янги-кала, отстоявшего версты на три от Геок-Тэпе.

Обоз был оставлен в укреплении под прикрытием полуроты и одной картечницы, вверенных начальству войскового старшины Верещагина.

Заметив движение нашего отряда, тэкинцы в Геок-Тэпе известили об опасности окрестные кишлаки пушечным выстрелом. Скоро вся равнина, на которой расположена обширная неприятельская крепость с прилегавшими укреплениями, покрылась группами наездников, которые, стянувшись полукругом, стали теснить отряд к горам, открыв по нем густой ружейный огонь. С обоих сторон завязалась упорная перестрелка, приправленная нашею шрапнелью. Последняя заставила тэкинцев кинуться в рассыпную.

Версты три не доходя до Янги-калы, отряд неожиданно наткнулся на засаду в несколько сот человек неприятельской кавалерии, стремительно бросившейся на него из-за бугров, аттакуя фронт, но будучи встречены дружными залпами, наездники немного смешались. В этот момент приказано было пустить в ход ракетную батарею.

Быстро поставили станок, вложили ракету — первые две разорвались в станке, третья, хотя и вылетела, но упала тут-же близ офицера, командовавшего этой [55] батареей, который рефлективно отскочил от шипевшей ракетной гранаты, но знакомый звучный голос, раздавшейся над ним:

“Поручик, надо уметь умирать!” заставил его сейчас-же оправиться.

У шипевшего снаряда очутился генерал Скобелев; ракету разорвало, слегка поранив лошадь его. Изумленные присутствующее невольно двинулись к нему ближе. Один только казак - наводчик казался безучастным в происходившем, продолжая спокойно накладывать ракету за ракетой, не обращая внимания на их разрывы, пока не напал на удачные, которые, с резким шипением влетев в неприятельскую конницу, произвели страшный переполох между лошадьми, умчавшими своих всадников в разные стороны. Угрюмое лицо наводчика озарилось тогда иронической улыбкой и он самодовольно проговорил:

“А що, не залюбив, сучий сыну?”

Наступление отряда длилось недолго; скоро приказано было остановиться, и артиллерия, выехав на позицию, открыла огонь. Топограф и некоторые из офицеров занялись набрасыванием кроки неприятельского укрепления и прилегавшей местности. Впереди всех, на бугре, находился генерал Скобелев, который тщательно осматривал крепость в бинокль. В это время большая пария тэкинцев, выбежав из Янги-калы, засела в ближайший сад, откуда стала сильно беспокоить отряд ружейным огнем. Сейчас-же послан был взвод Красноводского местного баталиона, чтобы их выбить оттуда. Очутившись в сильном огне, мало привычные к бою солдаты нисколько смешались и залегли в первый попавшийся арык ²¹, откуда и начали перестрелку. Но это [56] длилось только несколько минут. Скобелев был уже между ними и тихим, церемониальным маршем, под градом неприятельских пуль, довел их до назначенного места. Несколько метких учащенных залпов, и тэкинцы были выбиты из сада.

К 2-м часам дня рекогносцировка была окончена. Войска, переменив фронт, под звуки музыки и хора песенников направились обратно в Егин-батырь-калы.

Наступил самый трудный момент для отряда.—Массы неприятеля и конного, и пешего, теснили его со всех сторон, осыпая градом свинца, но, в свою очередь, встречаемые картечью, пятились назад. Ружейные залпы раздавались непрерывно. Орудия то и дело снимались с передков. Некоторые из тэкинских всадников ворвались прямо в нашу цепь, в которой распоряжался адъютант Скобелева, Эрдели, забравши к себе также деньщиков и другую прислугу. Револьвер не сходил у него с рук. Приходилось браться и за шашку. Отряд, не взирая ни на что, стройно двигался под звуки марша к опорному пункту. Веселый, слегка картавый голос Скобелева, по временам доносившийся в части, электризовал всех... Невдалеке показалась Егин-батырь-калы. Ряды неприятеля стали уменьшаться. Несколько партий тэкинцев, оставив своих, поскакали вперед к горам против занятого нами укрепления. По прибытии в Егин-батырь-калы, все части отряда быстро заняли свои места и стали приготовляться к ночной обороне.

Кругом лагеря заготовили большие костры, которые в то-же время могли служить условными знаками для определения дистанции; орудия наведены в измеренные пункты. Обоз поставлен был в более удобное место, чтобы его без замедления двинуть в путь; назначены [57] секреты и, кроне того, строжайше приказано, в случай нападения, тотчас засыпать все огни внутри лагеря. Об отдыхе никто не думал. Утренняя рекогносцировка давала полную возможность неприятелю узнать наши силы и можно было не сомневаться, что он воспользуется ночью для аттаки нашего бивуака.

Наступил вечер. Кругом лагеря не было заметно ни малейшего движения. Лишь ветер слегка шелестел листьями деревьев, да тихий говор солдат слабо нарушал наступившую тишину...

Ночная мгла, сменив вечерния сумерки, скоро задернула всю окрестность непроницаемой пеленой. Только красноватые отблески сигнальных костров резко выделялись на темном фоне ночи. Но и те стали слабеть, сливаясь с полуночным мраком...

Огни лагеря были уже давно погашены, кроме палатки генерала, освещенной стеариновой свечей. Скобелев не спал, но что-то чертил и делал заметки. Не спали и люди.

Был уже второй час ночи. Вдруг раздалось несколько одиночных выстрелов и через несколько секунд все пространство кругом лагеря покрылось сплошным ружейным треском и бешеным криком тысячи голосов. Текинцы аттаковали лагерь с 3-х сторон. Ответом на этот вызов служило гробовое молчание отряда....

“Не выказывать силы огня, пока неприятель своим упрямством не вынудит!” Это приказание любимого генерала твердо помнили офицеры и солдаты...

Выстрелы со стороны неприятеля делаются реже; стихает немного и гул, среди которого раздаются отдельные громкие голоса, выкрикивающие кого-то по [58] именам. Это начальники тэкинцев ободряют друг друга к наступлению...

Проходит несколько времени томительного молчания. Снова не человеческий вой с пронзительным гиком, покрываемый грохотом ружей. Неприятель уже близ ограды и с ревом кидается на нее. Но в этот раз его встречают картечью и непрерывными залпами. “Целься ниже, горячиться нечего”, слышится в разных местах спокойный голос Скобелева, обходившего в эти минуты части отряда ²².

Голоса тэкинцев удаляются. Ружейная дробь затихает, но с нашей стороны залпы переходят в батальные... Все погружается в тишину....

Третья неприятельская аттака также отбита.

Восток уже белеет...

На горизонте блеснули красные полосы... Из лагеря прогудел заревой выстрел с прощальной гранатой к Геок-Тэпе. Солдаты громко читают молитвы под торжественные звуки национального гимна. Все части в сборе. Хор музыки, окончив гимн, играет марш добровольцев и отряд выступает из укрепления. Построившись затем в боевой порядок, отряд направляется к пескам, для обратного следования новою дорогою в передовой пункт.

Во все это время толпы тэкинцев, расположившаяся у подошвы гор, неподвижно наблюдают странную для них картину, но, вероятно, опомнившись, кидаются с гиканием вслед отряду, пытаясь окружить его тесным кольцом. Минутами кажется, что массы неприятеля [59] сотрут эту небольшую горсть людей — до того она мала сравнительно с противником; но это только кажется. Отряд как бы окружен стальной броней. Ни перекрестный рой пуль, вырывающий кое-где по солдатику, ни бешеные натиски противника, не изменяют боевого построения современной фаланги. Прекрасный мотив марша добровольцев, заглушая визг свинца, как бы иронизирует над страхом смерти и тяжелый переход в другую жизнь совершается незаметно.

После неудачных одновременных аттак на фланги и тыл, неприятель меняет тактику и устремляется всею массою на правый фланг. Отряд, переменив фронт, встречает его картечью из 6-ти орудий и батальным ружейным огнем; тогда противник начинает уже отступать. Был момент, когда наша кавалерийская цепь, теснимая тэкинцами, стала суживаться. В это время впереди цепи, на походном кресле, очутился генерал Скобелев, который спокойно осматривал в бинокль движение неприятеля. После этого Скобелев не выезжал более из цепи.

С наступлением вечера преследование тэкинцев почти прекратилось.

9-го числа отряд прибыл обратно в Бами, сделав в оба конца 230 верст. Все посевы неприятеля по дороге были уничтожены.

Потеря с нашей стороны заключалась: в 3-х убитых, 8 раненых и 8 контуженных. Неприятель потерял до 400 чел. ²³, в числе которых было убито и несколько именитых людей: так, напр., Худеяр, хан [60] Бегерденский, три сердаря из Мерва. Потеря последних особенно поразила тэкинцев.

Результаты, добытые рекогносцировкой, давали возможность, более или менее, ориентироваться при выработке плана дальнейших военных действий.

Между солдатами и казаками передового отряда, знавшими прежде Скобелева лишь по наслышке и видавшими его теперь в бою, вера в генерала сделалась фаталистической.

“Кого не победит Скобелев, того никто не победит”, говорили они, считая его заговоренным от пули.

Вскоре после этой рекогносцировки генерал Скобелев отправился в объезд коммуникационной линии, назначив в Бами командующим передовым отрядом начальника артиллерии — полковника Вержбицкого, начальником-же штаба его—капитана Мельницкого. Бамийский пост в это время представлял из себя довольно сильное укрепление, вооруженное 25 орудиями и расположенное в стороне от полуразрушенной неприятельской крепости, на обширной площади, переходившей непосредственно в предгорье Копепетдагского хребта. Вода из горного ручья была проведена посредством множества канавок во все части войска, стоявшие в укреплении, что значительно оживляло бивуак. Кроме того, устроено два бассейна для купанья и баня.

Прибыв в Бами 1 октября, я нашел всех обывателей его в напряженном ожидании начала военных действий. Последним предвиделось, однако, некоторое замедление, благодаря различным препятствиям в организации транспортов с довольствием, еще не выступавших из Красноводска. Тем не менее, сообщенное мною начальнику отряда, полковнику Вержбицкому, поручение от [61] генерала Скобелева относительно движения вперед, весьма оживило старого ветерана.

— Ну, если выступим и не 20-го октября, а в первых числах ноября, то и слава Богу, — ответил он мне.

Полковнику было уже лет за 60. Весь в сединах и морщинах, с очень добрым и симпатичным лицом, он любил, однако, постоянно ворчать. В отряде его называли “дедом” и, не смотря на доброту, все-таки побаивались.

— Если бы не Скобелев, ушел бы на боковую; давно уж пора, стар стал — похварываю, — говорил полковник как-то за вечерним чаем.

“Вот на старости лет навесили беленький, указывал он на Георгиевский крест в петлице ²⁴! Да что-же прикажете делать! Скобелев мне в сыновья, а то и во внуки годен, а я вот, старик, служу у него и буду служить хоть до самой смерти. Умен он, батюшка мой, большой умница, люблю таких”.

Вся кропотливая деятельность по отряду лежала на молодом капитане Мельницком. Как начальник штаба передового отряда, Мельницкий действительно был правою рукою Вержбицкого, или даже “двумя руками”, в чем признавался сам полковник. Его очень любили и называли “кипятилкой”, так как не было ни одной минуты, когда Мельницкий был спокоен и без работы. За что бы он только ни брался, все делал с лихорадочной поспешностью, что не мешало ему быть, однако, точным в исполнении и в отдаче приказаний. [62]

Жизнь на передовом пункте заметно отличалась своим оживлением от жизни на других постах. Офицерство устроило здесь ничто в роде клуба, помещавшегося в большом дивизионном намете, где были расставлены венские стулья и ломберные столы, доставленные на верблюдах из Красноводского клуба. На столах аккуратно разложены журналы и газеты, хотя и очень поздней получки. Раза два в неделю клуб освещался по вечерам стеариновыми свечами, играла полковая музыка, и собравшаяся публика услаждала себя общественным чаем, картами, рассказами интересных эпизодов и даже пением любителей. Прекрасного пола, конечно, не было: он существовал только в грезах и воспоминаниях. Утро посвящалось учению солдат; некоторые занимались охотой, но по близости, что бы не попасть в тэкинские лапы.

Обедали в скадчину — кружками. Но более многолюдный стол имела артиллерия, где участвовал тоже и “дед”.

Полевое казначейство столовалось с контролем; последний состоял из одного представителя—Тархова ²⁵, которого можно было видеть очень часто у продовольственных бунтов, тщательно проверявшего количество и вес кулей, а также усушки и утечки интендантской фабрикации и т. д.

День прихода почты был один из самых оживленных. Ждалась она с великим нетерпением, и лишь только прибывала, как мгновенно разбиралась.

Ночь не редко разнообразилась легкою перестрелкою [63] с подползавшими к лагерю тэкинцами. В начале перестрелки вызывали тревогу, но потом их стали игнорировать, а часовым и секретам строго приказано стрелять только в крайности.

Был, впрочем, случай, когда голый тэкинец, вымазавшись салом, чтобы лучше вырваться, отнял ружье от часового; другой, неожиданно облапив караульного у склада, силился обезоружить его и полоснул даже шашкой по спине, но солдат отплатил — прострелив ему голову пистолетом, который он успеть вытащить у тэкинца из-за пояса во время ратоборства.

Не смотря на хорошую ключевую воду и обильную, хотя однообразную пищу, между солдатами существовала болезненность. Страдали преимущественно цынгой и лихорадкой. Больных помещали в полугоспитале, половина которого находилась в Дуз-Олуме.

Скудные средства его пополнялись из склада Кр. Кр. Прошло несколько дней пребывания моего в Бами. Вержбицкий получил уже известие о выходе из Красноводска на Михайловскую линию двух больших продовольственных транспортов, в несколько тысяч верблюдов.

Известие это вызвало шумное оживление. Всякий чувствовал близость похода. Вопрос оставался за Атрекской линией, на которой транспортировка почему-то затягивалась. По поводу этого ходили слухи о крупном интендантском воровстве, накрытом, будто-бы, самим генералом Скобелевым в Чигишляре, вследствии чего все интендантские подрядчики и поставщики верблюдов со страху разбежались. Все это были только слухи, верных-же сведений никто не имел. Как-бы то ни было, но в Чигишляре, повидимому, произошло что-то неладное.

“Дед”, при слове “интендант” приходил в [64] свирепость. Да вряд-ли кто другой мог-бы равнодушно отнестись к этой хищнической, организации.

Приведя в порядок и дополнив склад вещей Красного Креста, я стал торопиться в обратный путь, и 9 октября утром, в сопровождении 30 человек казаков, отправился из Бами верхом в объезд северной линии, по направлению к Михайловскому заливу.

Комментарии

1 От Чигишляра до передового пункта Бами.

2 До этого времени существовала только одна Атрекская.

3 При свидании моем с генералом, я передал ему письменную просьбу одной из редакций петербургских газет о разрешении мне корреспондировать в названную газету. На это генерал Скобелев, хотя и заявил мне о существовавшем запрещении корреспондировать из экспедицинного отряда (запрещение это редактировалось в такой форме: все сведения в том числе и телеграммы, посылаемые из отряда, должны быть подписаны временно командующим войсками или его помощником), но обещал свое содействие. В первые 3 месяца мне было разрешено отправить 3 телеграммы, но затем последовало безусловное запрещение со стороны Главнокомандующего.

4 В предписании моем, между прочим, говорилось об исполнении всех моих требований комендантами постов.

5 Дислокация 1-го сентября 1880 года. Бами: Саперная рота. 13, 14, 16 и 16 роты 81-го пех. Апшеронского полка. 4-я рота 84-го пех. Ширванского полка. Дальнобойные батар. Морская батар. Взвод горн, батар. Три взвода 2-й Таманской сотни, 3-я сотня.

Бендесены: 9-я и 10-я роты 83 пехотного полка. Команда охотников. 2 полевые орудия, 2 картечницы. 4-я Таманская сотня.

Ходжам-кала: 1-я, 2-я, 3-я и 4-я роты 83 пехотного Самурского полка (немобилиз.). Половина 1-й Таманской сотни, 2 полевых , орудия, 2 горных орудия и 2 картечницы.

Терс-окан: 13-я, 14-я и 15-я роты 82 пехотного Дагестанского полка полсотни 1-й Таманской сотни.

Дуз-олум: 16-я и 4-я роты 82 Дагестанского полка (не мобил.). Половина 5-й Таманской сотни, 1 картечница.

Чат: 3-я рота 82 пех. Дагестанского полка, взвод 5-й Таманской сотни, 1 картечница.

Ягды-олум: 2-я рота 82 пех. Дагестанского полка. Взвод 5-й Таманской сотни, 6-я сотня Полтавского полка. Конно-горный взвод.

Караджибатырь: 1/2 1-й роты 82 пехот. Дагестанского полка. Взвод 6-й Таманской сотни.

Чигишляр: 1/2 1-й роты 82 пехот. Дагестанского полка, роты 81 пехот. Апшеронского полка, взвод 6-й Таманской сотни. 4 сотни Полтавского полка, 2 картечницы.

Кизил-арват: 12-я рота 84 пех. Ширванского полка, взвод 4-й Таманской сотни, 2 полевых орудия.

Казанджик: 1-я и 2-я роты Ширванского полка. Одно полевое орудие. Взвод горной батареи.

Бала-ишем: 3-я рота Ширванского полка. Взвод горной батареи,

Мулла-кары: Красноводская рота. Железно-дорожная рота. 1/2 6-й Лабинской сотни.

Михайловский залив: Железно-дорожная рота.

Красноводск: Линейный баталион (остаток), рота Апшеронского полка. 1/2 6-й Лабинской сотни.

6 расстояние от Чнгишляра до Караджибатыря — 40 в.

7 Трава употребляемая в пищу верблюдами.

8 В день отъезда моего из Красноводска, генерал Скобелев поручил мне передать начальнику передового отряда, полковнику Вержбицкому: иметь в виду, что выступление отряда вторжения может произойти 5-го ноября.

9 Пограничной линией Персии с туркменскими землями был в этом месте Атрек.

10 Кусочки баранины, жаренные на вертеле.

11 Солдаты называли иногда текинцев тэкинджей.

12 Местность называлась Бек-Тепе.

13 В конце октября телеграф был доведен до Бами.

14 Поста там в это время не было.

15 Брата художника.

16 Доктор Малышевский был тяжело ранен с раздроблением плеча во время рекогносцировки 12-го декабря.

17 Всего пшеницы собрано 2877 пуд. 9775.

18 В 53 верстах от Бами.

19 1) Взвод 3-й роты 2-го Кавказского баталиона, 2) 3-й и 4-й роты Самурского полка, 3) сводной роты Красноводского местного баталиона 4) 1-й и 2 й сотни Полтавского казачьего полка, 5) 6-й сотни Таманского полка, б) ракетной батареи, 7) полубатареи 4-й батареи 20-й артиллерийской бригады и 8) 4 морских картечниц. Обоз состоял из 13-ти войсковых фургонов и 2-х одноколок Красного Креста. Патронов на человека в пехоте—120, в кавалерии—80. Снарядов на дальнобойную батарею 300, на горную — 64 и 80 боевых ракет.

20 По-туркменски “урда”

21 По-туркменски канава или небольшой ров, промытый дождем.

22 Вспоминая эту ночь, покойный Скобелев рассказывал, что было одно мгновенье, когда у него мелькнуло сомнение в вере в себя, но это было только мгновение.

23 Рекогносцировка эта, между прочим, служила у туркмен основанием легенды о Скобелеве, как о личности стихийного начала, имевшей сношение с шайтаном. И только глубокая вера их в Аллаха давала надежду побороть врага.

24 Полковник Вержбицкий получил Георгия за рекогносцировку 6 июля, где он лично командовал артиллерией. За штурм Геок-Тэпе он получил Георгия 3-ей степени и произведен в генерал-майоры. Более года тому назад он умер.

25 В последнее пребывание генерала Скобелева в Бами—перед выступлением вперед, генералу была подана жалоба на Тархова за какие-то придирки во время проверки веса и т. д. В ответ на эту жалобу, генерал Скобелев сделал визит Тархову и благодарил за внимательное и честное отношение к делу.