ПОЯРКОВ Ф. В.

ИЗ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ ЭКСКУРСИЙ

ПО ПИШПЕКСКОМУ УЕЗДУ И ПО БЕРЕГАМ ОЗЕРА ИССЫК-КУЛЯ

I.

«Однажды я проходил по улицам весьма древнего и удивительно многолюдного города и спросил у одного из встретившихся мне жителей: «давно ли основан этот город?» — «Действительно, это весьма древний город, отвечали мне, но мы не знаем, с которой поры он существует, да и наши предки тоже ничего не знали об этом по крайней мере они нам ничего не могли сказать об этом. » — Пятьсот лет спустя я снова проходил по этому же само месту и не заметил ни малейших следов когда-то бывшего здесь города. Я спросил у крестьянина, косившего траву на месте прежней столицы: «давно ли она разрушена?» — «Чудный вопрос я слышу от тебя, старик, отвечал он мне, эта земли никогда ничем не отличалась от той, какою ты ее теперь видишь. » «Но разве: прежде не было здесь когда-то большого и богатого города?» сказал я, «Никогда, отвечал он мне никаких городов здесь не было, по крайней мере, мы их не видели, да и отцы наши никогда нам ничего об этом не говорили. » — Чрез пятьсот лет я снова возвратился на это место и нашел уже здесь море. На недалеком расстоянии от берега стояли разбросанные там и сям бедные невзрачные рыбацкие хижины. Увидев на берегу толпу рыбаков расправлявших свои невода, я подошел к ним и спросил их: «Давно ли эта земля покрылась водою?» «Тебе ли об этом спрашивать, сказали они, это место всегда был таким же морем, как и теперь». Спустя еще пять веков, я опять возвратился сюда и не нашел никаких следов моря, передо мной расстилалась громадная мертвая пустыня. Изнуряемый знойными лучами палящего солнца, я с большим трудом прошел ее всю и нигде не заметил следов бывшего когда-то моря. В одном месте, среди пустыни, я встретил небольшой оазис плодородной земли и увидел тут одиноко стоявшего человека. Подошедши к нему, я попросил у него напиться [43]воды. Утолив свою жажду, я спросил у него: "давно ли произошла такая перемена?» и получил ответ такой же, как и прежде. Наконец через такой же период времени я снова пришел сюда же и опять нашел громадный цветущий город. Последний был еще многолюднее и еще богаче и роскошнее постройками, чем тот, который я видел в первый раз и, когда осведомился о времени его происхождения, то жители его с нескрываемой гордостью и самодовольством, отвечали мне: «Начало нашего города теряется в глубокой древности, так как мы сами не только не знаем, давно ли он существует, но и наши предки так же, как и мы, ровно ничего не знали об этом».

Такими словами арабский писатель Магомет Казвини живший в VII веке хиджры, или в конце XIII столетия нашей эры и славившийся в свое время глубокую мудростью изображает недолговечность человеческой памяти. В таком же положении, как и аллегорическая личность вышеупомянутого писателя, был и я , когда в мае 1885 года я нашел и увидел впервые близ селения Токмака камни с высеченными на них изображениями креста и с какими-то непонятными и загадочными для меня письменами отчетливо выбитыми на этих камнях вокруг крестов. На вопросы мои, обращенные к наиболее пожилым и наиболее искусившимся в книжной премудрости туземцам: не жили ли когда-либо здесь народы, исповедовавшие христианство, и какие именно, - все спрашиваемые мной, туземцы категорически, в один голос, отвечали, что таких народов здесь никогда не было, да и от предков своих они ничего подобного не слыхали никогда. очевидно, что последние и сами ничего не знали об этом. Но оставляя в стороне отрицательные ответы туземцев, которые как оказывается, и сами-то были здесь сравнительно недавними наследниками этой стран ¹, первое известие, сообщавшее об открытии двух древних христианских кладбищ близ Токмака и Пишпека, произвело громадное впечатление как здесь, на месте, так и в ученом мире. Да оно и понятно. У всех у нас чуть ли еще не до школьной скамьи [44] сложилось убеждение, получившее со временем характер непреложной истины, что средняя Азия страна насилия, произвола и бесправия, что в этой стране искони веков царил неограниченный, ничем несдерживаемый деспотизм тюрско-монгольских ханов, которые достигали власти или приобретали ее ценой многих человеческих жертв и в большинстве случаев, почти всегда ради обеспечения своего владычества и своего личного спокойствия каждый из этих ханов начало вступления своего в управление страною ознаменовал истреблением не только близких, но и дальних родственников и приверженцев как предшествовавшего правителя, так нередко и своих же родных, которые всегда казались почему-то опасными и подозрительными, такой же участи подвергались и приверженцы последних. Чтобы упрочить свое недавнее владычество, эти властители не стеснялись никакими средствами и с изумительным хладнокровием истребляли множество ни в чем неповинных людей, так что не будет преувеличение, если скажем, что не только основание, но и весь трон этих владык состоял из груды человеческих тел, связанных цементом из крови и слез. Каждый вновь проявившийся такой властитель, даже самого небольшого владения или города, импонировал другого, себе подобного, и смежные ему племена не суммой сделанного им добра, а количеством пролитой им человеческой крови; тот из них считался сильным и правым, кто мог насчитать за собой большее число жертв своего злодейства. Высокие нравственные качества и достоинства в том смысле, как они нам понимаются, не только игнорировались и не уважались, а, напротив, призирались и служили предметом издевательства над теми, в ком замечалось, хотя слабое их проявление. Наоборот, лицемерие и коварство, грубая лесть и жестокость считались достоинством, служили выражением силы, ума и находчивости. С представлением о таких отрицательных нравственных качествах среднеазиатских владетелей нередко складывалось убеждение и об их физических уродствах и безобразиях. Так, про одного из них, а именно Тулеек-Эмра сказывают, что он настолько был дороден, что в сапог его влезало семилетнее дитя. [45] Каковы были нравственные качества этого монгольского чудовища, нам неизвестно.

В таких непривлекательных красках в уме каждого из нас представляется прошлая жизнь обитателей Средней Азии; хотя, правда, новейшая история показывает несколько иное: оказывается, что и в этой стране иногда появлялись люди и правители, и притом из мусульман, которые были одушевляемы лучшими стремлениями, и в среде окружавшего их векового бесправия они старались снести и посеять более справедливые отношения между своими подданными. Позднейшая история говорить нам, что и здесь были люди и властители, которым дорога была правда, люди, которые лозунгом своей жизни ставили справедливость. так, один из замечательных историков мусульманского мира Хайдер-Мирза, автор Трихи Ришиди, упоминает об одном из правителей Восточного Туркестана - Худай-даб, как о человеке редких достоинств, который властвовал над Кашгаром, Хотаном, Аксу, Баем и Кучею и под его рукою стояло 64000 кибиток, между тем как у самого не было ни стад, ни прислужников. Случалось нередко, что у него не было ни одной верховой лошади. Предстояло ли куда ему отправиться, так родные или приятели снаряжали его в путь. Все доходы, которые он получал от своих обширных владений, употреблялись им на дела благотворительности. Своих подданных мусульман, захваченных кем-либо в плен, он всемерно старался освобождать и отправлял этих несчастных обратно на родину, снабжая их лошадьми и всем нужным по пути. В заключении долговременной и образцово-благочестивой своей жизни Хйдай-даб отправился на поклонение в Мекку и на возвратном оттуда пути умер в Медине, где и погребен. ² Так относился этот правитель к своим единоверцам - мусульманами; но нам совершенно неизвестно, как этот благочестивый и правоверный властитель относился к тем из своих подданных, которые исповедовали другую религию, или к иноверцам-чужеземцам; надобно полагать, [46] что такой горячей любви к этим последним он не проявлял, как к своим собратьям по вере, иначе его историк не преминул бы упомянуть об этом важном обстоятельстве, и это тем более вероятно, что автор, оставивший на жизнеописание Худай-даба и так его воспевший, если не ошибаемся, доводился ему родственником. Про другого правителя Восточного Туркестана Санзис-Мирзу также рассказывают, что правление его отличалось «строгой справедливостью». Но все эти сведения исходят из мусульманских источников и им доверять вполне нельзя. Но если даже сообщаемые мусульманскими историками факты и достоверны, то они остаются единичными, почему и влияние этих добрых правителей было непродолжительно, а следовательно, и непрочно. Узкий фанатизм и неограниченный произвол последующих властителей, точно морская волна, легко и скоро смывал благотворные начинания их добродетельных предшественников; почему и посеянные последними кое-какие семена добра и даже «строгой справедливости», не находя для дальнейшего роста благоприятной почвы, должны были, по неволе, навсегда заглохнуть, не принесши должных плодов. Кроме того, нападавшие с востока одни за другими полчища диких кочевников на молодые еще не окрепшие в своем внутреннем устройстве среднеазиатские государства, внося насилие и жестокость, также нарушали правильное и спокойное развитие этих государств; эти набеги восточных кочевников быстро опрокидывали и разрушали весь прежний строй и порядок их жизни. Таким образом, с одной стороны, внутренние неурядицы, а с другой частые вторжения различных кочевых племен не давали возможность среднеазиатским народам выработать твердые начала государственной жизни, начала, основанные на достоинстве и уважении отдельной личности, и которые гарантировали бы свободу и безопасность каждого человека, также и его достояние, нажитое тяжелым трудом. Внутри страны, свой деспот, неограниченный и жестокий, скорее издевавшийся над своими подданными, нежели заботящийся о благополучии и счастье их, так как, следуя только своему капризу и своей личной прихоти, этот деспот самовольно распоряжался жизнью и имуществом своих [47] подданных, а снаружи также не менее злой враг, часто и неожиданно набегающий, и как бурный поток, стремительно все разрушающий и уничтожающий или захватывающий все, что только легко и удобно можно унести с собой; почему обитатель Центральной Азии, в течении длинного ряда столетий, только видел вокруг себя насилие, бесправие, участие же и сострадания к своему тяжелому положению он ни в ком не находил и не встречал; только грубая сила, а в случае слабости, лести хитрость, или безответная покорность, выражаемая в унизительной форме, считались лучшими качествами и достоинствами этого обитателя; только такие качества могли сохранить ему жизнь и сделать ее до некоторой степени сносной и безопасной; хотя и это не всегда удавалось и не так часто приносило ему желанное спокойствие.

Нахлынувшее с запада мусульманство с его деспотическим учением о предопределении только еще больше парализовало духовные силы принявших его народов, оно убило в них всякое проявление свободной деятельности духа и мысли, подавив в них малейшие проблески личной энергии. Мусульманство совсем обезличило своих новых поклонников, возвысив еще более власть из правителей и тем санкционировав в глазах принявшей его толпы деспотизм и произвол, которыми они и до того руководились в приемах управления своими подданными. Ничего отрадного и утешительного не внесла религия Магомета в жизнь среднеазиатских обитателей; она окончательно заглушила все их высшие побуждения и благородные стремления, кроме животных и физических, обрекши на неподвижность и полны и застой, что равносильно было смерти. правда, одно время, в век процветания арабов, «ислам был самым верным авангардом цивилизации в течении пяти или шести столетий. » и «либеральная политика преобладала в течении столетий на пространстве от Оксуса до Пиренеев,» говорит Мармери ³, но несмотря на блестящий расцвет арабской образованности и [48] более или менее долгое ее существование в недрах Средней Азии, образованность эта не мола проникнуть к коренным среднеазиатским обитателям, с одной стороны, потому, что духовные силы и способности этих народов не были еще настолько развиты и подготовлены к восприятию таких высоких научных сокровищ, носителями которые были одно время здесь арабы, явившиеся прямыми продолжателями науки и просвещения всего древнего мира и, главным образом, греческого; а с другой стороны, все эти ученые, начиная с арабов, были сами пришельцами в Средней Азии, следовательно, он и были чужды духу народов среднеазиатских обитателей, почему и не могли на них глубоко и сильно влиять и тем пробудить их духовные способности к самостоятельно и активной деятельности. И действительно, мы знаем, что в Багдаде, Самарканде и Мерве являлись ученые различных национальностей, в числе их были арабы, персы, гонимые и преследуемые несториане и представители различных народностей Малой Азии и Сирии и притом разных вероисповеданий; все они спокойно и свободно предавались изучению наук. Но это счастливое время продолжалось сравнительно недолго. Вскоре, вместо спокойного и свободного научного изыскания, первое место заняли вопросы религиозные: явилась борьба из-за преобладания вероисповедания, породившая фанатизм и нетерпимость и чистой науки не было уже здесь места: она оказалась уже лишней. Кто первый внес дух религиозной вражды и нетерпимости, на это ответит беспристрастная история. Как известно, ислам одержал победу и, восторжествовавши над всеми вероисповеданиями, существовавшими в Средней Азии, сделался рьяным гонителем науки и просвещения, которым ранее так широко покровительствовал; но мало этого он наложил свою деспотическую железную руку и на своих последователей как прежних, так и только что вновь присоединенных, каковыми были обитатели Средней и Центральной Азии. С непонятною жестокостью и яростью, после упадка арабской образованности, ислам стал преследовать не только все то, что носило печать иноземного и неверного, но одинаково он уничтожал и искоренял в своих верных поклонниках всякое проявление [49] свободной мысли и духа и с такою же жестокостью подавлял в них малейшие проявления научного исследования, строго заключив жизнь своих последователей в узкие, чисто формальные и обрядовые рамки своего вероучения. Результаты такого характера деятельности мусульманства перед нами на лицо. Волею исторических судеб, занявши этот край, и увидели местное население униженное и угнетенное, население слабое духом, с подавленной энергией и бедное материально. Несмотря на громадные естественные богатства края, последние не только не обрабатывались, но почти совсем не были известны здешним обитателям, которые были давнишними наследниками этой страны; обработка полей была первобытная, промышленность и торговля – в зачаточном состоянии, жалкая и убогая архитектура домов, лишенных света и воздуха; города и их узкими улицами, и веками накопившейся грязью, служили скорее надежным очагом для опустошительных заразных болезней. Постоянно угрожавших опасностью всей образованной Европе, нежели были центрами просвещения. ой истинной науки, в широком значении этого слова, носителями которой были когда-то арабы, не было и следа, вся же ученость и образованность ограничивалась только дословным заучиванием нескольких молитв Корана и кое-каких изречений из мусульманских писателей, и на приобретение этих жалких сведений уходили долгие годы; о больницах, приютах и богадельнях чем так гордиться образованный Запад, нет и помину; примитивные способы передвижения, какие существовали при Александре Македонском, такие же остались и до наших дней, и, кроме караванных, никаких дорог. Общественной жизни никакой, голос муллы, ахуна – решающий, ему беспрекословно все и вся подчиняются, в том числе и всесильные ханы; общественного мнения, печати, – этой шестой части света, нет и в зародыше; семья управляется деспотическою властью отца; женщина, лишенная света и воздуха, низведена на степень скотского состояния или немного того лучше. … Таково было наше впечатление при первом знакомстве с этим краем, впечатление это конечно, далеко не полное. Какая глубокая и неизмеримая разница представилась между здешней жизнью и жизнью [50] европейскою. С трудом верилось, что когда-то здесь процветали роскошные и блестящие города, мало чему уступавшие нынешним европейским, и вместо теперешних жалких медресе существовали училища, богато обставленная различными учебно-образовательными средствами и располагавшие громаднейшими библиотеками в мире, заключавшими в себе научный опыт и знания всех времен. Теперь ничего этого не было и следа. Мусульманство, когда-то служившее оплотом цивилизации, все истребило, все уничтожило. И на всей жизни среднеазиатских обитателей замечалась печать тяжелого многовекового духовного гнета, почему жалкими и ничтожными они казались нам со всей их культурой и со всем строем совей жизни; вся долгая их жизнь рисуется нам в мрачных и непривлекательных красках, и одною из главных причин такого явления должно признать магометанство.

Этим отрицательным влиянием мусульманства на жизнь своих верных среднеазиатских обитателей, я думаю, объясняется, хотя отчасти то громадное впечатление, какое на всех произвело открытие двух древних христианских кладбищ близ Токмака и Пишпека, не говоря уже о высоком научном интересе и важном историческом их значении. Это открытие древних памятников христианства в глубине Средней Азии красноречивее всяких исторических свидетельств говорило, что и в этой стране векового бесправия и насилия были другие влияния, совершенно чуждые и противоположные высказанным, оно свидетельствовало, что и здесь когда-то, давным-давно, являлись и горячие и смелые проповедники евангельского учения, голос которых звучал как «труба», призывая всех во имя Христа к любви и состраданию к ближнему. И, как показало вскоре изучение этих памятников, убежденная и горячая речь новых проповедников не осталась гласом вопиющего в пустыне: неиспорченные сердца дикарей-кочевников вняли призыву новых и чуждых им до этого, но смелых и искренних провозвестников слова Божия, так как немало было христиан-несториан из туземцев, как гласят о том надписи на найденных камнях, прочитанные специалистами-учеными. Об исторических свидетельствах мы уже не говорим, они также [51] служат подтверждением только что сказанного. Время существования несториан бесспорно следует считать одним из замечательных явлений в духовной жизни среднеазиатских народов, хотя продолжалось оно, по-видимому, и недолго, судя по крайним датам на камнях – не более 118-120 лет, но по свидетельствам историческим христианство несторианского толка существовало гораздо более продолжительное время, а именно не менее шести – семи столетий.

Но еще ранее появление христианства и ислама в Средней Азии был широко распространен буддизм, который имел, поэтому многих последователей, так как буддийские памятники находятся здесь во многих местах и, если не ранее буддизма, то одновременно с ним, имели место и существовали различные дуалистические секты, как-то: дейсаниты, маздакиты, манихеи и другие. «Очень вероятно, говорит В. В. Бартольд, что маздакиты были первыми распространителями культуры в стране между Сырдарьей и Чу и что они потом, будучи гораздо малочисленнее манихеев, подчинились их влиянию.» ⁴ Из вышеизложенного уже достаточно видно, каким различным культурным влияниям и притом не только противоположным, но прямо враждебным одно другому, подвергались древние обитатели Средней Азии и в частности Семиречья. Теперь же посмотрим, какие памятники остались и сохранились от далеких прошлых времен, памятники, на основании которых мы можем судить о духовной жизни прежних обитателей здешней местности: чем жили они, что их волновало и что наполняло их душу. Несмотря на те неблагоприятные условия для развития, о которых сказано выше, не все же время и не все их силы уходили на удовлетворение чисто физических или животных потребностей; если же так, то каковы были их духовные интересы? Духовная жизнь их будет служить и выражением внешнего или материального развития и благосостояния. По условиям чисто личным (служебным) в настоящей статьи я не могу упомянуть обо всех памятниках [52] древности, находящихся в местностях, которыми я обозначил мою статью, а упомяну кратко и укажу только те памятники древности, которые мне удалось посетить самому лично, для полноты же буду упоминать и о тех, сведения о которых мне удалось собрать через других лиц. Вместе с сим, насколько возможно, коснусь вкратце и культурного их влияния и значения. Начну с буддийских памятников.

II.

В Пишпекском уезде, в Иссыгатинском ущелье Александровских гор, верстах в шестидесяти от Пишпека, находятся минеральные ключи, которые, по словам туземцев, своими целебными свойствами с незапамятных времен пользовались между ними широкою известностью и в настоящее время на Иссыгатинские минеральные воды каждое лето стекаются больные с различных отдаленных городов и местечек Семиречья, Туркестана и Ферганы; наплыв больных с каждым годом все более и более увеличивается. дорога, ведущая к этим водам из Пишпека, довольно разработана, хотя и не во всех местах одинаково. Ущелье, где находятся эти воды, узкое, заваленное в обилии камнями, довольно бедное растительностью, но богатое дикими величавыми красотами природы; в различных местах и на значительной высоте встречается здесь, между прочим, так называемый иссык-кульский корешок (Aconitus Napellus), получивший столь широкую и вместе с тем печальную известность, прекрасные голубые цветы которого, ярко и нежно отсвечивая на серым фоне высоких плоскогорий, могут предательски жестоко обмануть незнакомого с ядовитыми свойствами страшного растения.

Природа щедро наделила беззащитных туземцев, послав им эти минеральные ключи, которые на небольшом пространстве рассеяны здесь в обилии; к сожалению и до настоящего времени они еще далеко не все разработаны надлежащим образом. Ключи эти имеют разнообразную температуру, самые горячие имеют38-39° по Реомюру. [53] В нескольких саженях от этих ключей, внизу их, круто спустившись под гору, находится громадный камень-валун вышиною около трех с половиной аршин, на этом камне высечено одно изображение Будды. Будда изображен сидящим в цветке лотоса или в облаках ⁵; по левую сторону его находятся надписи, которые довольно плохо видны, благодаря отчасти шероховатости самого камня, а отчасти, быть может, и потому, что камень все более и более выветривается, самое же изображение сохранилось вполне ясно и отчетливо. Перед этим изображением в 1886 году была небольшая площадка полукруглой формы, обнесенная камнями, где находилось несколько камней с надписями; камни эти лежали на земле перед самым изображением; в груде камней, которыми выложена площадка перед буддийским изображением, мне также встретились два камня с теми же надписями. При сличении, надписи на всех этих камнях оказались одинаковыми между собой как по форме и величине букв, так и по расположению их; надпись, находящаяся с левой стороны изображения, оказалась тождественною с надписями на всех отдельных камнях. Вокруг некоторых ключей я также нашел довольно большие камни с такими же надписями; камнями этими были выложены ключи; такой же один камень попался мне и на дне одного ключа с тождественною надписью; целы ли теперь эти камни или нет, я не знаю, так как с 1886 года мне не приходилось более бывать на Иссыгатинских минеральных ключах. Как оказалось, высеченные на всех этих камнях надписи составляют магическое для буддиста изречение: «om mani pad me hum». Даже наиболее ученые ламы плохо могут объяснить его. Предполагают, что это молитва, обращенная к Будде-Ченраизи, особенному божественному покровителю Тибета. Эти слова санскритские и в буквальном переводе значат: «о Бог, сокровище в лотосе, аминь,» то есть «О, Господи, сокровище цветка лотоса», и относятся к сказочной истории о [54] перевоплощении на благо человечества Будды-Ченраизи из цветка лотоса. ⁶

Надписи на всех камнях, как видно, сделаны были когда-то рельефно и отчетливо и мастер, воссоздавший их, обладал, по свому времени, весьма хорошим и совершенным резцом, которым и пользовался весьма искусно и умело, но не все надписи сохранились с одинаковой ясностью и отчетливостью. Лучше всего сохранились надписи на тех камнях, которые находились подле самого изображения Будды, плохо же оказались видными надписи на тех камнях, которые были найдены вблизи ключей: очевидно, что последние долгое время подвергались влиянию, с одной стоны, сырости, а с другой стороны действию минеральной воды. Самое же изображение Будды, сделанное весьма тщательно и притом очень тонким резцом, сохранилось до наших дней вполне отчетливо, благодаря, быть может, тому обстоятельству, что оно приезжающими киргизами и сартами, получившими облегчение на этих водах, в знак благодарности обильно и щедро вымазывается бараньим салом, почему оно всегда покрыто толстым слоем его, и чтобы точно снять это изображение, требуется немало усилий и труда удалить хотя часть этого сала, а накопившегося на нем в течении многих и многих годов.

Когда наступает вечер, появляется толпа дуванов, которых днем совсем не было видно, и они устанавливаются на площадке перед изображением Будды и совершают здесь почти до рассвета свои молитвенные песнопения; дикие и резкие голоса их, сливаются с глухим шумом быстро бегущей речки Иссыгатинки, далеко разносятся по ущелью; киргизы внимательно прислушиваются е их пению, сарты же и татары относятся скорее с пренебрежением, но все они оделяют дуванов преимущественно съестными припасами, правда, одаривают довольно скудно; с наступлением же дня дуваны исчезают, отдыхают, запасаясь силами, чтобы вечером снова начать ту же бесконечно однообразную песню, и своим нестройным [55] пением, соединенным с частым и резким выкрикиванием, одним, быть может, доставлять нескончаемо-приятное удовольствие, а другим беспощадно-жестоко резать слух в течение почти всей ночи и тем мешать спать.

На противоположной стороне ущелья, прямо против ключей, виднеется пещера; чтобы до нее достигнуть, приходиться переплавляться через бурную реку Иссыгатинку; в летнее время, когда значительно прибывает воды, переправа через ее сопряжена с некоторым риском. По дну этой реки, особенно во время половодья, то и дело катятся большие камни, которые легко могут сбить с ног животное, а с ним и переправляющемуся на нем угрожает опасность по меньше мере искупаться в холодных и шумных волнах бешено мчащейся речки. Как передавали мне, несчастные случаи с киргизами бывают ежегодно. пещера, о которой я упомянул, по осмотру ее, оказалась естественною, она образовалась от того, что часть нижних камней вывалилась, верхние же, громадные массивы, остались на месте и таким образом образовали свод или крышку. Пещера эта довольно высокая, короткая и не глубокая, на стенах ее нет никаких надписей или других каких-либо изображений и ничего нельзя подметить, что бы указывало на ее искусственное происхождение. При осмотре, не найдено в них никаких остатков или следов, которые бы говорили за то, что пещера эта когда-либо могла служить жилищем для древнего человека; правда в ненастную погоду здесь на время находят себе пристанище те же дуваны. При входе в эту пещеру находится небольшой холм, имеющий форму могильной надписи; одни киргизы говорят, что это могила ихнего святого Иссык-ата, по имени которого Иссыгатинское ущелье и носит будто бы свое настоящее название, другие же утверждают, что дуваны нарочно сделали этот холм, придав ему вид могилы с целью эксплуатировать наиболее доверчивых туземцев; есть ли это действительно настоящая могила или же только простой холм, сделанный дуванами, решит только раскопка его, но в полдень здесь нередко можно видеть двух-трех человек дуванов, совершающих свои моленья; с прекращением же притока больных туземцев на минеральные воды ни один дуван более уже [56] не появляется и не посещает этой пещеры. На этой же стороне ущелья встречаются могилы, по-видимому, весьма древнего происхождения: они идут неправильной или, вернее, ломаной линией вдоль хребта; могилы эти выложены камнями, которые расположены или в форме полуовала или же неправильного четырехугольника; они (могилы) совсем небольшие. Очень мало выдаются над поверхностью земли, быть может, потому, что время их все более и более сглаживает, так как камни, их покрывающие, более чем на половину, вошли уже в землю или засыпаны ею. Кто нашел себе вечный мир и успокоение в этих могилах, находящихся в местности редко посещаемой даже киргизами-пастухами со своими стадами, как непригодной для пастбища даже в наиболее лучшую и цветущую пору года по малому количеству корма, за редкими и ничтожными случаем, здесь почти круглый год царит мертвая тишина, нарушаемая только воем ветра и глухими ударами камней, перекатываемых по дну быстрой Иссыгатинки, бурно мчащейся у подножия этих могил. Быть может, здесь погребены паломники, пришедшие издалека поклониться изображенной святыне и с довольной и счастливой улыбкой испустившие здесь последний вздох, что после многих перенесенных ими лишений и страданий в сей жизни они, наконец достигнут Нирваны, «где нет ни смети, ни увядания», и последний предсмертный лепет их чудной молитвы «om mani pad me hum» с помощью волн той же быстробегущей речки, или вдруг поднявшегося бурана, скорее здесь дойдет до угасшего Будды, который есть Никто в вечном Нигде. . .

Минеральные ключи, как я выше уже упомянул, расположены в узком ущелье; в нескольких саженях от ключей, с северной их стороны, находиться высокий холм, который сама природа сделала естественной защитою от ветров, дующих северной стороны. По средине этого холма была поставлен кем-то высокий шест, некоторый признательные больные туземцы навешивают кусочки разноцветной материи. В 1889 году приблизительно на средине этого холма, на небольшой глубине, случайно были найдены сделанные из обожженной глины (терракотовые) изображения Будды, на которых, он представлен в [57] различных видах и в различных положениях. Все они имеют круглую форму, величина же их немного более обыкновенных наших медальонов. Доставленные мне изображения были тогда де отправлены мною в Императорскую Археологическую Комиссию.

В различных местах Чуйской долины и, между прочим, жителям селений Сукулука и Беловодского, при распашке ими полей и при других земельных работах, попадаются иногда небольшие камни, на которых отчетливо и ясно высечены те же магические и священные для буддиста слова: «om mani pad me hum». Приготовлялись ли эти камни здесь на месте и в частности возле упомянутых ключей или же усердными богомольцами привозились издалека, сказать теперь нельзя. «Эти камни приготовляются и продаются ламами и покупаются мужчинами и женщинами, которые ставят их на стены, в надежде получить милость или исполнение желания, или же в виде благодарности за благополучное путешествие, или же чтобы получить особую благодать. Камни эти всегда предлагают на улицах нищие, которые получают за них немножко чаю или тсамбы. Каждый прохожий должен купить все, какие ему предложат, и поставить их вдоль стены своего дома или на ближайшей стене – мани» ⁷. Обычай этот в Тибете и теперь существует; так, когда-то и здесь, конечно, практиковали этот обычай и, надобно полагать, в широких размерах. Да и сохранившееся же до настоящего времени у здешних киргизов обыкновение ставить на особо чтимых местах или могилах шесты и украшать их разноцветными тряпками, класть рога и другие предметы на таких местах, не есть ли это обыкновенный остаток старины глубокой, сохранившийся от живших когда-то здесь буддистов, с тою только разницею, что последние на выставляемых предметах писали всегда вышеприведенные священные слова, тогда как теперешние обитатели Средней Азии не делают этого, так как все они мусульмане…

Прекрасный буддистский памятник находится в Верненском уезде ⁸ на правом берегу реки Или [58] приблизительно в 30 верстах от Илийского выселка, лично мне самому не удалось его видеть, но по моей просьбе его осматривали и сделали прекрасное описание хорунжий Семиреченского казачьего полка Н. С. Созонтов и учитель Илийского выселка В. Т. Толмачев, вот что они, между прочим, о нем пишут ⁹.

«На правом берегу реки Или, в недалеком расстоянии от берега есть скалы с высеченными на них изображениями богов и надписями. Эти изображения и надписи находятся приблизительно верстах в 30 от Илийского выселка. Дорога к ним идет параллельно правому берегу Или, при повороте же ее от Илийска на северо-запад, не по самому берегу, а по плоской возвышенности, в расстоянии 2-3 аршин от реки, по самому же берегу, кроме верховой, никакой дороги не существует. затем невдалеке от фигур и надписей (примерно одна верста) дорога спускается к Или идет уже вдоль берега. спуск к реке, около фигур, довольно удобный сравнительно с другими почти недоступными для экипажей».

«Фигуры и надписи высечены на камнях, отпавших когда-то от главной скалы, вышина которой не менее 30-35 саж. Как самая скала, так и камни, на которых высечены фигуры и надписи – порфировая. Вообще все скалы, которые здесь пробила Или на протяжении 50-60 верст при повороте ее от выселка Илийского на северо-запад, будут парафированного (т. е. гранитного) происхождения».

«По словам киргизов, таких фигур и надписей по берегам Или встречается много, но какому народу они принадлежат, киргизы не знают. Местность, где находятся упомянутые надписи и фигуры, у киргизов, носит название «Тамгал-тас», т. е. печатный камень. Достоверных сведений о том, какие народы обитали в этих местах, киргизам также неизвестно, но между ними держится мнение, что эти фигуры и надписи – китайские. кроме того, они говорят, что около Тагмал-таса зарыто большое богатство и невдалеке от этого места будто бы был [59] устроен через реку Или китайский мост (?), который мог подниматься и опускаться «на винтах» (?), не считают ли киргизы мостом существующий около Тамгал-таса брод ¹⁰ через реку Или, образовавшийся от каменного порога, по которому можно, будто бы, перебраться верхом на лошади на другую сторону реки. Киргизы этим бродом теперь не пользуются, но один из кульджинских правителей будучи в этих местах и прочитавши надписи на «Тамгал-тасе», по словам киргизов, переезжал реку Или в брод по упомянутому порогу. очевидцы этого факта, как утверждают киргизы, живы и теперь. против означенного места с той стороны реки Или тоже имеется доступный спуск к реке между скалистыми возвышенностями. Или в этом месте и около Тамгал-таса имеет ширины около 150 саженей.»

«Фигура главного бога имеет вышину около двух саженей и высечена на гладкой поверхности камня: бог этот изображен четвероруким, по бокам его на том же камне фигуры двух меньших богов, вышина из 2- 2,5 арш. На отдельном камне есть изображение бога, над головою которого извиваются змеи; вышина как этого бога, так и другого, но также на отдельном камне и без змей, не более двух аршин. Надписи находятся как под самими изображениями богов, так и с боку их, или же совсем на другой противоположной стороне камня. Величина отдельных букв под фигурою главного бога фута 1,5 – 2, а на других местах вышина букв в один фут, менее и даже еще меньше. » Все надписи по своему содержанию совершенно тождественны между собою и составляют все те же заветные для буддиста слова «om mani pad me hum», без них верующий буддист не может сделать ни одного шагу, все его помыслы и все внимание его занято только одними этими словами, составляющими единственную священную для него молитву.

«Около Тамгал-таса, пишут далее Н. С. Сазонтов и В. Т. Толмачев, видно несколько небольших надписей, обложенных камнями, по-видимому, это могилы они [60] овальной формы, причем небольшой диаметр их имеет направление с севера на юг. К северной стороне у всех могил камни крупнее, нежели к югу, всех могил т 8 до 10, и они расположены в два ряда в шахматном порядке. Против главного изображения божества, имеется как будто, насыпь и на ней три огромных камня, каждый объемом около 20 кубических саженей. Между ними имеется узкий проход, ведущий наверх этих камней. Кроме того, около главного божества есть отверстие, ведущее в глубь земли, через которое можно одному человеку с трудом пролезть, но далеко пройти нельзя, потому что оно забросано мелкими камнями. По-видимому, это естественное отверстие, образовавшееся от обрушивающихся постепенно камней, но можно предполагать, что для разработки этого отверстия прилагались труды человека,» и если это было, то слишком давно, прибавляю я от себя. Из присланных мне снимков с надписей, находящихся на Тамгал-тасе, видно, что надписи эти все однородны и заключают в себе буддийский догмат «om mani pad me hum». Судя по тому, что там находится целый синклит буддийских богов, местность эта когда-то усердно посещалась верующими буддистами, почему как эта местность, так и прилегающая к ней, заслуживают тщательного и подробного изучения и расследования и весьма вероятно, что здесь найдутся и другие памятники и предметы, относящиеся до древнейшего буддизма, что будет иметь важное значение для уяснения этого вероучения в отдаленные времена в здешней местности. Относительно же того, что существуют ли на р. Или пороги в данном месте, я не знаю, не слышал также и от покойного И. Ф. Каменского, который усердно занимался исследованиями Балхаша, знаю только что снаряжаемая им экспедиция свободно проникла по р. Или в это озеро.

На южном берегу озера Иссык-куль, в урочище Ак-терек, в ущелье Дувана, я встретил три громадных валуна темно-серого цвета, на которых высечены большими буквами те же священные для буддиста слова, но выбитые здесь эти изречения совсем почти выветрились от времени и теперь их с трудом можно разобрать и в недалеком будущем они совсем исчезнут. От [61] киргизов слышал, что по Иссык-кулю довольно часто встречаются подобные же надписи, но осмотреть таковые лично мне не удалось, за неимением свободного времени. Все эти надписи высекались верующими буддистами, как видим, в диких ущельях, трудно проходимых, что делалось ими, вероятно, для того, чтобы они, по возможности, дольше сохранились. «Некоторые богатые и ревностные тибетские буддисты содержат артели лам – скульпторов, обязанность которых состоит в том, чтобы, странствуя с резцом в руках по городам, долам и пустыням, всюду вырезать священное изречение «mani» на камнях и скалах» ¹¹. Если это и в настоящее время происходит в Тибете, то конечно, тоже самое когда-то происходило в древние времена и в Семиречье, и это тем более вероятно, что появившиеся последователи Будды старались ревностно насадить и оставить в новой для них стране прочные следы своего вероучения, почему и высекали эти надписи по преимуществу в ущельях на скалах и на маленьких и небольших камнях, находимых теперь большею частью случайно в долинах и, надобно полагать, что религиозное чувство ревностного буддийского богослова и знаменитого китайского путешественника VII в. по Р. Х. Сюань-Цзани. посетившего Иссык-куль и другие места Семиреченской области, было вполне удовлетворено, так как ему часто должны были встречаться ясные признаки, по которым он мог судить, насколько успешно было распространено здесь учение Будды, но удалось ли побывать Сюань-Цзаню на р. Или и в частности на Тамган-тасе, остается неизвестным. Посещение Сюань-Цзанем Семиречья и пребывание его здесь, не осталось, конечно, без влияния на распространение и упрочнение буддизма в крае; этот путешественник везде жил по долгу и все свои силы и, далеко не дюжинные способности употреблял на пропаганду того вероучения, которой он сам исповедовал и которому, как фанатик, был горячо и беззаветно предан.

Когда именно появился и начал распространяться буддизм в Семиречье об этом точных, или достоверных, сведений не имеется. Китайцы, открывшие [62] во II веке до Р. Х. Западный Край, завязавший с ним деятельные сношения, застали на Иссык-куле и в других местах Семиреченской области Усуней, о которых у них говорится, что «усунцы не занимаются ни земледелием, ни садоводством, а со скотом перекочевывают с места на место, смотря по приволью в траве и воде. В обыкновениях сходствуют с Хуннами. народ (усунцы) – суров, силен, вероломен, вообще склонен к хищничеству» ¹². О том же, какую религию усунцы исповедовали, ничего не говорится, вероятнее же всего, что усуни, как и другие кочующие монголо-тюркские племена, были в то время шаманисты, быть может, они поклонялись «Духу Неба». есть, однако, предложение, что буддизм проник сюда не ранее II и III в, по Р. Х. В первоначальном своем виде буддизм был по преимуществу скорее философской, отвлеченной системой, без понятия о Едином Боге и отрицающим существование души, в таком виде на широкое его распространение трудно было рассчитывать даже на родине его, а не только среди отдаленных и чуждых дикарей-кочевников, если бы основателем буддизма, Гаутамой, не была присоединена филантропическая проповедь, которая отличалась необыкновенной простотою, искренностью; эта последняя сторона его учения как нельзя более пришлась, кстати, в то время, когда право сильного всеми возводилась в закон. На основании находимых в различных местах Семиречья изображения будиских божеств и камней по преимуществу с одною и той же надписью, упомянутою выше, надобно полагать, что к обитателям последнего учения Гаутамы проникло уже значительно измененным, а именно в виде учения махаяны или Малаяны, в такой же форме оно исповедовалось в то время и в Восточном Туркестане, где, судя по историческим свидетельствам, оно успело пустить уже глубокие корни. Из Восточного Туркестана буддизм легко перешел на Иссык-Куль и далее. Махаянистическое учение, как известно, с течением времени, под влиянием различных реформаторов, изменилось и из него [63] постепенно образовался и развился нынешний ламаизм; последний с его многочисленными обрядовыми формальностями много напоминает католицизм. но в какой бы форме ни проник буддизм к диким кочевникам, обитавшим в нынешней Семиреченской области, все же он должен был произвести коренной переворот в их воззрениях, сильно повлиял на весь склад их душевной жизни, что в свою очередь должно было отразится и на всем строе их внешней жизни. Филантропическая сторона и в видоизмененном буддизме осталась такой же, а именно это проповедь милосердия, любви и сострадания к ближнему, защита и покровительство угнетенных и слабых от сильных, пост, воздержание и т. п. Эта сторона учения буддизма по своей простоте и привлекательности, бесспорно, была скоро понята и усвоена простыми и неиспорченными сердцами кочевников нынешней Семиреченской области и пришлось им как нельзя более по душе и сердцу, учение это было мирным, но сильным протестом против всего строя и склада тогдашней жизни: постоянные войны и набеги мелких владетелей между собою, беспрерывные насилия последних над своими поданными и единоплеменниками, происходившие часто, и притом нередко беспричинные, убийства, захват имущества и всего достояния, основанные только на праве сильного вот обычные явления того отдаленного прошлого; понятно, что такие, повторяющиеся изо дня в день, явления делали жизнь населения того времени не только тяжелой, но прямо невозможной, при таком обыденном порядке и при таких обстоятельствах и условиях личное существование было бесцельно и бессмысленно, почему и самая жизнь в глазах обитателей-кочевников не имела никакой цены. Учение же Будды, даже и видоизмененное, ясно и определенно указывало цель, к которой должно стремиться, и делало поэтому жизнь уже осмысленной, тем более, что нравственный идеал, исповедоваемый буддизмом, отличаясь выстою, в тоже время по своей простоте, симпатичности и ясности был вполне понятен кочевникам. буддизм прежде всего проповедовал и вносил нравственные основы в жизнь, до того им совершенно неизвестные, чем строго регулировал взаимные [64] отношения как властителей к подданным, так и последних между собою; проповедуя нравственное совершенствование, сострадание к ближнему и прочее он ясно и точно указывал и определял назначение жизни и этим, бесспорно, воздействовал смягчающим образом на нравы своих новых последователей; они вздохнули свободнее и жить им, быть может, стало несколько легче…

Известно, что все религии востока, помимо своего непосредственного влияния, были вместе с тем носителями культуры, учение Будды имело такое же значение. Явившиеся первые проповедники буддизма как из Китая и Восточного Туркестана, так и непосредственно, быть может, из Индии познакомили обитателей страны с основами земледелия, обработкой и орошением полей, с горшечным производством, с выделкой кирпича, со способами его обжигания и т. п. Упомянутый выше китайский путешественник Сюань-Цзань нашел, что «культура страны стояла довольно высоко, полвина жителей занималась земледелием; другая половина – торговлей и видел несколько городов между Чу и Таласом» хотя в его время «культура страны находилась в зависимости от трансоксанской, а не восточнотуркестанской ¹³, но в VI и VII в. по Р. Хр., а может быть и несколько ранее, страна подчинилась уже другим влияниям, о которых речь будет после. К тому же времени, т. е. к началу распространения буддизма и сношений с китайцами относится и первое знакомство древних жителей Семиречья с металлами, а именно с бронзой и железом. В самом Китае железо стало известным не ранее как за три столетия до Р. Хр., до того же времени у них употреблялась бронза «Китайцы знали шесть рецептов бронзового сплава: для колоколов и котлов, для топоров и копий, для ножей, для сабель, для наконечников стрел и зеркал» ¹⁴ Из только что приведенного видно, что самим китайцами употребление железа стало известным немногим ранее знакомства их с Семиречьем. Китайские путешественники, при описании посещаемых ими [65] чуждых стран, всегда обращали вое внимание на численность войска каждого народа и племени, что и отмечали аккуратно в своих донесениях, причем выражение «войско» употреблялось ими в смысле «лиц способных натягивать лук», в таком же смысле выражение «войско» употреблено ими и по отношению к обитателям Семиречья, а это говорит за то, что последним не было еще известно употребление металлов в первое время их знакомства с китайцами. Из слов жалобной песни китайской царевны, выданной за усуньского князя, видим ¹⁵, что эта царевна жила в «круглой хижине, обтянутой войлоком», следовательно, навряд ли столица усуньского владетеля Чигу своими постройками походила на позднейшие города, виденные Сюань-Цзанем. Скорее столица эта была лишь – постоянное местопребывание во время лета и притом в известном, определенном месте на южном берегу оз. Иссык-куля; тем более это верно, что в другом месте прямо говорится, что у них (усуней) «городов нет, а усуньцы переходят со скотом с места на место, смотря по приволью в траве и воде». ¹⁶ Эти немногие исторические данные говорят за то, что обитатели Семиречья во II в. до Р. Х. не были знакомы ни с употреблением металлов, ни с выделкою кирпича, ни с обжиганием даже глины; со всем этим они познакомились не ранее II или начала III столетия после Р. Х.

Все виденные нами буддийские надписи и изображения, богов на Иссык-куле, в ущельях Александровского хребта и в Чуйской долине, сделаны весьма тщательно и аккуратно; очевидно, что во время первоначального насаждения буддизма были уже здесь в употреблении орудия из металла и, судя по тонкой и отчетливой работе вышеупомянутых надписей, мастера, их воспроизводившие, обладали по своему времени совершенными инструментами. В первое время, как это и везде бывало, последние, конечно, заносимы были извне, но после производство их происходило здесь, на месте. Что обработка железа когда-то [66] давным давно совершалась здесь, на месте, об этом свидетельствуют встречающиеся нам во множестве остатки шлаков, находимых как в ущельях гор, так и в долинах и на оз. Иссык-куль; в долинах они нередко открываются случайно при распашке полей и других земельных работах; вместе с шлаками встречаются кучи углей, очевидно, остатки когда-то бывших здесь кузней. Были ли это странствующие кузнецы, которые переходили с места на место по мере надобности, как ранее в Китае и Индии, вопрос этот остается открытым. Присутствие железа в чистом виде (в виде шлиха) на Иссык-куле, в Буамском ущелье по берегу р. Чу (главным образом около ст. Джиль-арык), а также в горах Тянь-Шаня не могло остаться не замеченным древними обитателями и находимые в горах остатки шахт говорят за то, что добывание металлов происходило здесь на месте и, по-видимому, в довольно широких размерах, но что обработка этих металлов была примитивна и несовершенна, это само собой разумеется. года три тому назад одним крестьянином мне был доставлен кусок бронзы или меди также в виде шлака, найденный им при распашке своего поля. Я осмотрел место этой находки и, кроме углей вблизи этого же места, нашел несколько кирпичей, черепков глиняной посуды и довольно порядочное количество маленьких кусков меди; очевидно, что когда-то какой-то древний обитатель Чуйской долины оперировал над этим металлом, но насколько удачно, это покрыто мраком неизвестности, так как подробное расследование этого места дало, к сожалению, отрицательные результаты; на основании же этого одного факта нельзя, конечно, утверждать о существовании бронзового века в здешней местности; доставленные же мне несколько лет тому назад два предмета из бронзы, найденные в Чуйской долине, отличались довольно грубою отделкою; очень может быть, что они были местного производства. Предметы эти – труба и кольцо. Но и эти немногие предметы, попавшиеся мне и добытые другими, но главным образом, как выше упомянуто, присутствие нескольких кусков бронзы или меди (скорее бронзы) в одном и том же месте, как остатков от какого-то производства, совершавшегося здесь на месте, [67] наводят на мысль, что выделка предметов из бронзы или меди, весьма возможно, происходила в древности и в пределах нынешней Семиреченской области. не смотря на отрицательные результаты, все же это говорит за то, что здесь, быть может, была стоянка, и довольно продолжительная, где древний обитатель Чуйской долины выделывал для своей потребности, хотя грубо и аляповато, необходимые предметы, и это подтверждается еще тем, что между доставленным мне куском меди, а также кусками мной найденными и выше упомянутыми немногими предметами замечается полнейшее тождество самого материала как по цвету металла, так и по остальным его признакам. для подтверждения этого требуются дальнейшие факты, на что и обращаю внимание степени важный в научном отношении. На днях мне доставлен железный молот весом в 30 фунтов; найден он случайно киргизами. Молот, по-видимому, древний, соберу подробные сведения о местонахождении его и представлю в областной музей. Все это немногое говорит за то, что обработка таких металлов, как медь и железо, происходила здесь на месте и употребление их было известно древним обывателям Семиречья уже во II или III веке по Р. Хр.; относительно же медных и бронзовых вещей, находимых в озере Иссык-куль, скажу, что те предметы (правда, немногие), которые мне удалось видеть, отличаются большим совершенством отделки сравнительно с Чуйскими, как по форме, так и более изящной обработкой в своих деталях; вероятно, что они, а также и другие предметы, находимые в оз. Иссык-куль и около него, принадлежат более культурным народам, но никак не усуням и другим кочевникам, населявшим в то время наше Семиречье; точно также относительно иссык-кульских предметов высказался и В. В. Бартольд. ¹⁷

В настоящей статье я узнал только на некоторые буддийские памятники и отметил вкратце культурное влияние буддизма, который когда-то, по-видимому, был широко [68] распространен в здешнем крае. Буддизм, как известно, без монастырей и монашества живущих в них лам – немыслим. В Китае, где он появился в I веке по Р. Хр., с самого начала своего там, стал усердно насаждать монастыри; то же самое, конечно, происходило и в других странах. Точно также и в Семиречье, по мере его распространения, вырастали и буддийские монастыри, и их, вероятно, было немало, и также «они были переполнены бесчисленным множеством духовных лиц, проводивших свое врем, я в изучении великого буддийского закона», а более в праздности, или же занимавшихся выделкою разных мелких безделушек религиозного культа и снабжавших ими за недорогую цену простых, доверчивых кочевников, которые видели в этих предметах верное средство для своего спасения. Так было и в Восточном Туркестане во время Сюань-Цзаня, где он то и дело встречал, приятные его сердцу, монастыри, переполненные ламами; нравы жителей по большой части, по его отзыву, были добрые и мягкие, народ отличался трудолюбием и земледелие процветало; в этом отношении влияние буддизма имеет положительное значение, он по существу своего учения способствовал мирным занятиям и тем давал толчок к оседлости. Но тот же буддизм, проводя и проповедуя прекрасные, высокие нравственные начала, до того неизвестные кочевникам, и знакомя их с новыми условиями и средствами для существования, в то же время всем своим учением, учением о Нирване, как коечной цели земной жизни, и вместе с тем, с внесенными в позднейшее время обрядовыми формальностями, им же несть числа, наложил свою властную, деспотическую руку на ум и сердце своих новых последователей и тем окончательно обезличил и парализовал их юные духовные силы и способности, и такое влияние буддизм имел везде, куда он ни поникал. Если кочевники до того были порабощены и покорялись грубой физической силе, требовавшей знаков внешней покорности, то буддизм поработил их духовно и материально, вмешавшись во внутреннюю жизнь своих поклонников, он сделался властелином их душ, их совести, и каждый шаг их подчинил своему контролю. «Буддист – наиболее молящийся [69] человек на свете. Магометанин не может с ним в этом сравняться буддист молится губами, молится, вертя рукою колесо, молится с помощью машины, воды или ветряной мельницы, молится с помощью целых ярдов коленкора, с отпечатанными на нем тысячами молитв, привязанных к высоким шестам, чтобы с помощью ветра они могли быть донесены до угасшего Будды, который есть никто в вечном Нигде». ¹⁸ Как видно, находчивыми ламами были изобретены и пущены в ход вес средства, чтобы их последователи не проводили ни одного часа, ни одной минуты в своей жизни без молитв Тому, который есть Никто, и при том молящиеся, в большинстве случаев, совершенно не понимали значения молитв, до этого от них нисколько и не требовалось, требовалось же только исполнение бесчисленных внешних церемоний и обрядов, смысла которых они и подавно не понимали. При таком характере этого вероучения не могло быть места для развития и пробуждения юных духовных сил кочевников: пытливость ума их заглушалась в самом начале ее проявления, не было места для выражения личной свободной воли индивидуума и его желаний. Эта религия, по прекрасному выражению Гернеса, заключает в себе ослабление энергии, почему буддизм в самом начале уже обрек своих последователей на неподвижность и полный застой, что равносильно медленной смерти. Точно также при таких условиях и культура страны, несмотря на то, что буддизмом были внесены кое-какие новые зачатки, не могла достигнуть более или менее широкого развития: она остановилась в самом зародыше, что мы и теперь видим в Тибете и в Монголии. Постоянно молится, лишь бы молиться, бесчисленное множество раз в течение дня повторять непонятные слова молитвы, а если кто не знает никакой молитвы, то твердо без концы одно «om mani pad me hum» или же, в крайнем случае, хотя только одно слово «mani… mani…» и притом не только по всякому ничтожному случаю или поводу, но и без этого все равно буддист должен молится, а если для этого [70] нет никакого предлога, то он молится Ничему и Никому, но постоянно молится… От такой молитвы веет холодом и безжизненностью. Что может быть бесцельнее, бессодержательнее и несчастнее такого постоянного времяпровождения! Подобная религия в корне убивает духовную энергию ее последователей.

Таким образом, несмотря на высокое нравственное учение, буддизм, в сущности, не много внес в жизнь древних кочевников, обитавших в нынешней Семиреченской области, и, стремясь достигнуть Нирваны, они по-прежнему почти одинаково были бессильны и беспомощны как в борьбе с природою, так и с внешними врагами, частое и неожиданное нападение которых составляло в то время обычное явление; но и при таком характере свого вероучения буддизм просуществовал здесь несколько столетий и успел пустить довольно глубокие корни в стране, пока нахлынувшее с Запада мусульманство не уничтожило его совсем в течении нескольких приступов, так как, несмотря на свою дряблость, буддизм все же не уступил без боя своего места. Историки говорят, что между мусульманами с одной стороны и китайцами (кара-киданями) и тибетцами с другой происходила не одна кровавая битва в долинах рек Чу и Таласа; эти долины не раз были немыми свидетелями страшных битв двух прямо противоположных и враждебных друг другу миров: мусульманского и буддийского, сходившихся на берегах Чу и Таласа и с удивительною энергию сражавшихся как за обладание этой страной, так и за дальнейшее распространение своего вероучения. Но после нескольких таких битв буддисты должны были уступить свое место более энергичным и множественным мусульманам, которые и стали полными властителями стран с конца XII века, а может быть и ранее, точных сведений на этот счет у меня не имеется. Лет 8 тому над один старик-киргиз мне передал, что между ними существует предание, слышанное им часто во время его молодости от стариков, что на местности, находящейся между рекою Чу с одной стороны и болотами, образуемыми и идущими от речки Аларчинки, предки их застали массу человеческих костей, в беспорядке валявшихся на протяжении нескольких верст, [71] почему они и полагают, что здесь когда-то происходила большая битва, но между какими народами – они сказать не могут. Кости эти их предки побросали частью в аларчинские болота, а частью зарыли в землю по приказанию какого-то хана. Местность эта находится в 16-18 верстах от Пишпека; пожалуй, что в этом предании есть и некоторая доля правды, так как весьма возможно, что коварные мусульмане хитростью завлекли сюда простодушных китайцев(?) и тем расставили им своего рода естественную западню, где они легко их и перебили. Этот же киргиз указывал мне место, где зарыты валявшиеся когда-то во множестве кости, но, насколько это последнее достоверно, не знаю.

Высекали буддисты изображения богов именно в диких ущельях вблизи рек и речек, вероятно, потому чтобы по возможности эти священные драгоценные для них изображения сохранить также для потомства, и, кроме того, они могут меньше подвергаться разрушению истреблению, а с другой стороны, быть может, и для того, чтобы верующие, приходя на поклонение изображенной святыне, могли при своих молитвах пользоваться здесь и естественными силами природы (водой, ветром и проч.), при помощи которых их молитвенные вертушки скорее и быстрее вращались бы и таким образом молитвы скорее доходили бы до того, который есть Никто…

Но исчезли буддийские монастыри бесследно, давно уже сгнили длинные шесты, стоявшие на высоких холмах увешанные разноцветным тряпьем с написанными на них священными молитвами, нет и следа от тех проволок, которые перекидывали через долины с нацепленными на них длинными лентами, высоко развивающимися по воздуху с теми же молитвами или несчетное число раз написанным одним «om mani pad me hum»; не осталось ровно никаких воспоминаний о тех пышных и трогательных церемониях, которые когда-то торжественно были совершенны ламами в ярких одеяниях, со всеми атрибутами своего религиозного культа, вокруг бесплодных гор и диких скал, и в большинстве случаев всегда в сопровождении большой толпы верующих паломников, стекавшихся нередко издалека и жаждавших [72] всеми своими слабыми духовными силами, путем медленного самоумершвления, достигнуть блаженного состояния, то есть Нирваны; церемонии эти как известно, продолжались по несколько дней; много веков уже не раздается более голоса лам, которые морочили когда-то усердно бедный темный люд и жили праздно на их счет; прах, как тех, так и бедных кочевников, верных последователей буддизма, одинаково рассеялся в бесконечном мировом пространстве, но эти бедные сыны степей, твердо веровавшие в простоте своего наивного сердца и чисто детского ума, что наконец о они обрели истину, которой так давно жаждала их юная душа, счастливыми ушли в другой мир ¹⁹; нельзя теперь найти ни малейшего следа хотя бы одной небольшой стены, на которых во множестве клались камни с надписями «om mani pad me hum»; исчезли также бесследно, наполнявшие окрестный воздух шумом и треском, молитвенные мельницы и вертушки, «душеспасительное действие которых, по словам верующих буддистов, не только трудно выразить словами, но даже и невозможно себе представить», от всего этого нет теперь никаких следов и в настоящее время, по прошествии нескольких длинных столетий со дня окончательного уничтожения здесь буддизма, бедная и несчастная эта страна до прихода русских была свидетелем еще не одной жестокой драмы и пережила не одно влияние, и лишь о былой религиозной атмосфере, внесенной буддистами из Китая и Индии и когда-то широко наполнявшей нашу страну, напоминают только высеченные на скалах надписи, да случайно нередко находимые в долинах небольшие камни со священными, хотя и непонятными, для буддиста словами «om mani» и изображениями богов ²⁰, встречающиеся узких и трудно доступных ущельях и горных [73] проходах. Холодом и безжизненностью веет от этих изображений: ни одной человеческой черты не проглядывает в них, и не эта религия с ее мертвыми богами способна была согреть горячею и теплою любовью сердца бедных кочевников и провести их жизнь по пути дальнейшего мирного развития как морально духовного, так и материального. Выражение всех виденных мною этих богов одинаково: все они свои видом напоминают мне смеющихся мертвецов, как бы с торжествующим злорадством говоривших, что, несмотря на все успехи ума, и человеческого гения, все это есть ничто и полное счастье и удовлетворение своим желаниям и забвение всех перенесенных несчастий и испытанных бедствий каждый найдет только тогда, когда будет стремиться к Нирване!. . Неужели они правы?!. .

О других археологических памятниках, их историческом значении для края и культурном влиянии… до будущего года!!

Ф. Поярков

Г. Пишпек

1897 года 18 декабря.

Комментарии

1. Здешние киргизы не раз мне говорили, что живут в пределах нынешней Семиреченской области не более 200-250 лет.

2. В. В. Григорьев. Восточный или Китайский Туркестан, т. II. С. П. Б. 1869 года.

3. Прогресс науки, его происхождение, развитие, причины и результаты, сочинение Дж. В. Мармери С. П. Б. 1896 г. Издание О. Н. Поповой.

4. О христианстве в Туркестане в домонгольский период. В. В. Бартольд.

5. Трудно разобрать, потому что все изображение обильно вымазано бараньим салом.

6. Великая Замкнутая страна. Анни Марстон, перевод с английского П. Р. Фрейберга. приложение к журналу естествознание и География за 1896 г. кн. 5.

7. Анни Марстон. Великая Замкнутая Страна.

8. В Копальском уезде в Балгалинской волости.

9. В сентябре 1897 г. бурханы и надписи эти сняты фотографически Ст. Сов. Н. Пантусовым и представлены в Императорскую Археологическую Комиссию.

10. Не есть ли это песчаные мели и наносы, которые бывают временно и о которых мне иногда приходилось слышать…

11. Loc. cit.

12. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Иакинфа ч. III. С. П. Б. 1851 г.

13. В. В. Бартольд. К вопросу об археологических исследований в Туркестане. Ташкент 1894 г.

14. Гернес. история первобытного человечества. С. П. Б. 1896 г.

15. Иакинф, Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, часть III стран. 67. С. П. Б. 1851 г.

16. Loc. cit. стран. 169.

17. В. В. Батольд. К вопросу об археологических исследованиях в Туркестане. Ташкент 1894 г.

18. Анни Марстон. Великая Замкнутая страна. естествознание и Географие 1896 г. кн. 5, май.

19. Тибетцы хоронят своих покойников различными способами: сжигают, бросают в воду или оставляют на воздухе на высоких местах на съедение диким зверям и птицам, некоторых потом зарывают в землю.

20. давно уже мне передавали, что в Чалдаварском ущелье также есть изображение будиских божеств и надписи, но проверить самому не удавалось.

Текст воспроизведен по изданию: Из археологических экскурсий по Пишпекскому уезду и берегам озера Иссык-Куля // Памятная книжка Семиреченского областного стат. Комитета на 1898 год. Т. 2. Верный 1898