МАРКОВ Е. Л.

ДОЛИНА ЗАРАВШАНА

(ИЗ ПУТЕВЫХ ОЧЕРКОВ ТУРКЕСТАНА)

ГЛАВА VII.

Промыслы самаркандцев.

Я не буду описывать других мечетей Самарканда. Их тут великое множество. Но после знаменитых созданий Тимурова века и великих медрессе Ригистана они уже не представляют никакого интереса. Кроме мечетей мы изрядно таки постранствовали и по лавкам Самарканда; хотелось таки познакомиться с прославленным шелковым производством его, да и необходимо было накупить местной всякой всячины, чтобы повезть азиатских гостинцев в Россию.

Только в одном Самарканде изо всех больших городов Средней Азии нет крытого базара.

Прежде он не только был, но и славился на весь Туркестан. Испанский путешественник 14-го века Гонзалес Клавиго видел своими глазами, как Тамерлан строил в своем любимом городе целую улицу, крытую сводом, с окнами, лавками, фонтанами, немилосердно разрушая для этого дома жителей, не спрашивая их и ничего за это не платя, так что, по словам Клавиго, многие жители разбежались от этого из Самарканда. Постройку вели день и ночь, сменяя партии рабочих; но все-таки Клавиго не мог дождаться ее окончания, до того она была обширна.

При Тимуре, как я уже говорил раньше, заведены были [4] в Самарканде самые разнообразные производства, и, по-видимому, с его только времени приобрели славу шелковые и хлопчатобумажные изделия Самарканда, его ковры, седла, оружие и ювелирные работы.

По крайней мере хлопчатник разводился при нем в огромном множестве, так же, как виноградники, рис, дыни и плодовые сады. В этом отношении за пять столетий заведено в Самарканде не много нового.

Если верить Гонзалесу, при Тимуре в Самарканде было не менее 150.000 жителей, так что множество народа жило прямо в пещерах и кибитках. А ужас перед грозным именем «Амира» во всей Азии был таков, что не было страны, где бы купец, снабженный ярлыком великого хана, не мог вполне безопасно провезти свои товары.

Не мудрено, что при таких благоприятных условиях, когда все богатства завоеванных стран стекались в Самарканд, он сделался не только центром богословской и математической учености всей Транс-океании, но и одним из важных торговых и промышленных центров ее. Он стал, как и Бухара, естественным посредником между Китаем и Индиею с одной стороны, а с другой стороны — Европою и западом Азии.

Недаром самое имя его «Самар-кенд» означает по-татарски «богатое селенье».

* * *

Но, признаюсь, современный Самарканд не особенно удивил и пленил меня своими товарами. В известных здесь магазинах Бухарина и потом «Двух братьев», кажется, больше московских товаров, чем туземных. И, что меня поразило, самые характерные восточные рисунки, самая яркая азиатская пестрота, все эти стамбульские ковры-скатерти, все эти узорчатые тармаламы, все красные и желтые ситцы с крупными букетами, во вкусе сартов и киргиз, — все это оказалось по справке неподдельным произведением наших московских фабрик! Напротив того, все, что нам показывали из шелку местного производства — удивительно скромных тонов и рисунков, песочные, серенькие, клетчатые, бледно-лиловые, на подобие наших холстинок, одним словом, все так же рабски скопировано с русского вкуса, как московские фабрикаты с азиатского. Это отчасти понятно, потому что туземцы мало требуют чистых шелковых материй, [5] и они продаются почти исключительно на-сторону. Коран запрещает правоверному носить чистый шелк, может быть, во избежание лишней роскоши, поэтому туземцы, главным образом, носят полушелковые, полубумажные и чисто бумажные ткани сусу, адряс, аладжу; и те уже, конечно, вполне приноравливаются к их вкусам и цветом, и узором своим. Самое качество самаркандских шелковых тканей очень незавидное. Они невозможно узки и жидки, и мнутся, как кисея. Сравнительно с французскою или даже московскою плотною и широкою шелковою материею — это что-то совсем жалкое, и покупать ее можно только в виде местного воспоминания, но уже никак не ради удобства или выгоды, тем более, что они в конце концов выходят нисколько не дешевле наших хороших русских шелков.

Мы посетили, благодаря любезности Шамтудинова, и некоторые местные фабрики шелководства. Как здешние магазины — крошечные лавчонки с самым скудным запасом товара, так и здешние фабрики — одно только мелкое кустарное производство. Каждый магазин имеет обыкновенно своих кустарей, которые постоянно работают по его заказу. Два, три станка — самое большое, — помещаются в какой-нибудь тесной глиняной избушке, к которой пробраться нужно через ножом прорезанные щели между грязными, полуслепыми домишками, где с трудом могут разойтись двое встретившихся человека. На станках натянуты шелковые нити разных цветов. По какой-нибудь синей основе искусник-сарт ловко перебрасывает челнок то с белым, то с серым шелком, выводя на память довольно затейливые узоры. Берда подтягиваются на блочках, сверху висят мешки, набитые песком, а над ними большие веретена, с которых сматываются, по мере надобности, шелки, натянутые концами в основу. Вообще ничего особенно поучительного, а тем менее интересного.

* * *

Шелководство во всем Туркестане носит на себе этот мелкий кустарный характер, и, может быть, от этого именно оно исстари играет такую важную роль в экономической жизни местного населения. Кочевники, правда, совсем им не занимаются, ни узбеки, ни киргизы. Но за то везде, где таджики составляют главную массу населения — шелководством занимается старый и малый. Оттого-то Самарканд и [6] Бухара, а на севере Ходжент и Фергана — стали главными гнездами шелководства.

Промысел этот стар, как мир, и Азия — его законная хозяйка. По древним хроникам китайцев, царица их Си-линг, жена императора Ванд-Ти, приблизительно в эпоху Моисея, первая изобрела искусство разматывать коконы шелковидного червя и приготовлять из них нити. Из Китая искусство это перешло мало-помалу в Японию, Индию, Персию, а уже оттуда проникло через Мерв в Бухару и Самарканд. Вероятно, в память китайской изобретательницы, в Самарканде, да и везде в средней Азии, воспитанием червя занимаются почти исключительно женщины. Весною, когда лист тутового дерева начинает распускаться, они набирают грену, то есть яички шелкопряда в небольшие мешочки из здешней «маты» (по-русски «бязь») и носят их на груди, пока от теплоты их тела грена не оживится. Сартянки уверяют, что если мужчина только посмотрит глазом на червяка перед тем, как ему завиваться в кокон, то червяк сейчас же пропадет. К сожалению, туземки воспитывают своих червей чересчур небрежно. В тех же душных и вместе холодных саклях, в которых они живут, в тесноте и вони, они кормят и шелковичных червей, оставляя там же гнить их трупы и не очищая ничем воздуха. Все это влияет очень вредно на смертность червей и качество будущих коконов. Тем не менее средняя Азия и особенно Бухара и Самарканд славились в течение многих веков своим шелководством, хотя выводимые ими очень показные на вид крупные породы коконов были гораздо рыхлее и хуже маленьких тугих коконов Японии, Китая и южной Европы.

Но в 1885 году, уже при русской власти, туркестанское шелководство было поражено страшным бичом. Все без исключения местные черви оказались пораженными болезнью «пебриной», от которой в пятидесятых годах совсем почти погибло шелководство Италии и Франции. Тогда, по распоряжению туркестанского губернатора, была открыта в Ташкенте первая гренажная станция под управлением Вилькинса, деятельности которой шелководство средней Азии, быть может, обязано своим спасением. Необходимо было отыскать и распространить по всем углам средней Азии незараженную пебриною, вполне здоровую грену. [7] Микроскопические исследования убедили, что из туземных пород, которые сначала думали было восстановить, невозможно было найти одной здоровой бабочки из нескольких десятков тысяч. Оказалось неизбежным выписать иностранную грену из здоровых местностей. Гренажная станция перепробовала 10 различных пород и, убедившись в неприменимости к Туркестану более нежных пород, остановилась на сравнительно грубой корсиканской породе, грену которой и стала распространять бесплатно между туземцами в очень значительных количествах. Впоследствии станция г. Вилькинса выработала путем последовательного скрещивания самобытную породу червя, гораздо более устойчивую. Для более удобного сбыта и более деятельных исследований, кроме ташкентской станции открыты были еще три отделения, в Самарканде для всей Самаркандской области и Бухары, в Петро-Александровске для Хивинского ханства и в Маргелане для Ферганы и Ходжента. За неимением на месте специалистов, были приглашены любители из молодых врачей, и они отлично принялись за дело, изучив его очень быстро.

В настоящее время почти повсеместно новая грена вытеснила туземную, которой даже лучшие сорта, как варданзи, бушри (т. е. бухарская), хивинская и др., хуже европейской уже потому одному, что черви этих крупных пород живут обыкновенно 45 дней, в то время, как европейские сорта только 32, 30 и даже 28 дней, следовательно, поедают гораздо больше пищи, требуют больше ухода и подвергаются большим шансам погибнуть от каких-нибудь случайностей.

Туземные способы размотки шелка тоже примитивные и долго служили препятствием к широкому развитию местного шелководства. Когда же сарты переняли от русских усовершенствованные способы размотки шелка, промышленность эта заметно двинулась вперед. Вместо каких-нибудь 90 руб. за пуд, как это было при занятии нами края, сарт стал продавать свой шелк по 240 и 250 руб. за пуд и в количествах, в 20 раз больших, чем прежде.

Из одного золотника корсиканской грены явилась возможность получить до 20 фунтов коконов, что равняется двум фунтам чистого шелку.

Насколько может быть важно для нас туркестанское шелководство, — видно из сопоставления общих цифр [8] добычи шелка в 1890 году: все страны Европы, кроме России, вместе с Египтом, Азиатской Турцией, Аравией и Японией, добыли шелка только 575.000 пудов в год, а Россия с своим Закавказьем и Среднеазиатскими областями одна успела добыть 113.000 пудов. Конечно, это еще далеко до добычи Китая, который вырабатывает в год шелку более, чем все страны Европы и Азии (кроме России), именно 579.000 пудов, ценностью на 125.000.000 руб.; но все-таки это подает надежду, что, при разумном направлении в будущем этой важной и доходной промышленности, Россия совсем перестанет нуждаться в привозном европейском шелке, которого она пока еще вынуждена выписывать в готовом виде до 30.000 пудов, платя за него Европе от 320-370 руб. за пуд, между тем как сама она продает той же Европе свой сырец не дороже 220-240 руб.

* * *

В самаркандском шелке различаются два сорта: первый, так называемый «чилля», а второй — из оческов и плохих сортов коконов — «Куляба» и сарнек. Сарнек в огромном множестве идет к нам в Россию, вследствие своей необыкновенной дешевизны, от 30-35 руб. за пуд. Его даже везут к нам из Кашгара, где он еще дешевле, чем в Туркестане. Русские фабриканты что-то не берутся за устройство шелковых фабрик в самом Туркестане, а больше выписывают отсюда шелк в свои московские фабрики. Первушин первый попробовал было открыть фабрику шелковых изделий в Ташкенте, а Хлудов — в Ходженте, — еще в первые времена занятия края, — но предприятия их не удались, и последователей у них, кажется, не явилось.

* * *

Гораздо более заинтересовало нас знакомство с самаркандским виноделием, этою совершенно новою отраслью среднеазиатской промышленности, которой предстоит впереди огромная будущность. Виноград не возделывается ни в Индии, примыкающей к Средней Азии с юго-запада, ни в Сибири, ограничивающей ее с севера. А Индия и Сибирь целые два мира, так что в этом отношении туркестанское виноделие заранее обеспечено двумя громаднейшими соседними рынками, в которых вряд ли будет возможно конкуррировать с туркестанскими винами привозным винам более отдаленных стран. Если вспомнить еще, что западная и [9] юго-западная Азия — почти сплошь населены магометанами, следовательно, сама религия ставит там почти необоримые препятствия к развитию виноделия, то положение нашего Туркестана, как единственного почти производителя вина во всем громадном материке Азии, — окажется в высшей степени благоприятным и совершенно исключительным.

Понятно поэтому, что новые обширные царские имения Байрам-Али на Мургабе предполагают сосредоточить свою хозяйственную производительность преимущественно на винограде и завести виноделие в самом широком размере. Мервский оазис, в котором расположено это имение, по своему южному климату, может оказаться еще удобнее для виноградарства, чем долины Сыр-Дарьи и Заравшана, так как самые нежные и сахарные сорта винограда, не переносящие более сурового климата северных областей Туркестана, должны прекрасно вызревать в жаркой природной теплице Байрам-Али.

Утешительно и то, что по крайней мере в этой доходной отрасли местной промышленности, сарты не в силах будут отбить у русских лавочку, как они это устраивают постепенно и неотразимо со всеми другими торговыми и фабричными предприятиями русских в Туркестане. Сарт по своему религиозному закону не смеет делать вина, не смеет пить вина и продавать вино. Пить его он еще пьет и довольно много, хотя тайком, пожалуй, будет и продавать тайком, но уж устроить виноделие тайком, конечно, ему будет невозможно.

Сарты, впрочем, много сажают винограда; в Фергане, в долине Заравшана — виноградники почти в каждом кишлаке; даже туркмены Закаспийской области и те возделывают виноград. Виноградарство завелось в Туркестане с незапамятных веков, еще в библейские времена, при ассирийских царях, при Кирах и Дариях персидских. При Тимуре, как мы только что видели, в долине Заравшана было очень много виноградников и даже открыто пили вино за пирами «Амира». Теперешнее виноградарство сартов существует исключительно ради изюма, которого азиаты потребляют громадные количества. Поэтому и сорта винограда почти не разбираются, а сажается всякая порода, лишь бы в ягодах ее было достаточно сахара и мясистости. Только один ранний сорт, поспевающий уже в июле месяце, и известный [10] здесь под именем «чилеки», не годится на изюм и съедается в свежем виде. Впрочем, вообще туземные сорта винограда очень хороши для вина и мало уступают многим крымским и европейским сортам. Особенно славятся здесь «чарас», из которого делается любимейшее красное вино туркестанцев, «хусаине» и «буаки», дающие не совсем легкое, но очень приятное белое вино, «султани», «ханский», из которого приготовляются и красные, и белые вина, предпочитаемые туземцами всем другим, и проч.

Наши русские крупные виноделы Туркестана широко воспользовались этими местными сортами, завоевавшими себе здесь прочное право гражданства, а вместе с тем деятельно стараются акклиматизовывать неведомые еще в Туркестане европейские породы винограда, без которых, конечно, не может быть вполне основательного виноделия. Собственно говоря, во всем Туркестане можно считать трех серьезных русских виноделов: Иванова, Первушина и Филатова. Они поделили между собою забранные области так, что Иванов с Первушиным основались больше на Сыр-Дарье, а Филатов устроил свое виноделие в Самарканде. Его-то именно и посетили мы.

Виноделие Филатова помещается почему-то не в русской, а в туземной части Тимурова города. Въезжаешь в него через довольно обширный виноградник, тщательно огороженный от соседних владений. У Филатова 7-мь десятин виноградника в городе, да 25 десятин в 8-ми верстах от Самарканда; не знаю, есть ли у него также виноградники в Сыр-Дарьинской и Ферганской области. Во всяком случае Иванов, кажется, самый крупный русский виноградарь из всех троих. Уже в 1890 году, во время туркестанской выставки, у него было 50 десятин виноградников вблизи Ташкента, и он собирал с них средним числом 20.000 пудов винограда. Первушин в то же самое время имел только 16-ть десятин и собирал только около 5.000 пудов, так что Филатов, по-видимому, занимает в этом отношении второе место. Но вообще русское виноградарство в Туркестане еще совсем ничтожно по своим размерам. Достаточно сказать, что 66 десятин виноградников Иванова и Первушина с их 25.000 пудами ягод приходились в 1890 году на 2.740 десятин всех виноградников Сыр-Дарьинской области, дававших 2 1/2 миллиона пудов [11] винограда и почти исключительно принадлежащих сартам и неразделимым от них таджикам, — процент совсем уж жалкий!

* * *

Виноградники Филатова ведутся по-европейски, шпалерами, так же, как и у его ташкентских конкуррентов. Кроме лучших местных сортов, только что мною названных, разводятся все главные европейские, крымские и кавказские сорта.

В туземных же виноградниках Самарканда и Бухары я видел совсем другой способ разведения винограда. Туземцы подрезывают его очень низко к корню и привязывают к небольшим колышкам, которые они называют «казык», с тою целью, чтоб кисти не лежали на земле. В Ташкенте и Ферганской области опять-таки своя мода: втыкают в землю обоими концами согнутые в дугу длинные ивовые прутья в виде целого ряда параллельных арок и дают виноградным лозам виться по ним, образуя своего рода крытые сводистые аллеи, хотя и слишком низкие для прогулки под ними. Кисти через это не прикасаются, конечно, к земле, но за то висят под густою листвою, в постоянной тени, почему поспевают позднее, чем бы могли, и дают ягоды бедные сахаром, более кислые, чем бы следовало.

Во всяком случае и в Самарканде, и на Сыр-Дарье, и даже в гораздо более южной Закаспийской области, виноград переносит морозы только хорошо укрытый, почему лозы его здесь необходимо засыпать на зиму землею, что обязательно делают и русские, и туземцы.

Но за то туркестанские виноградники имеют ни с чем несравнимое преимущество перец виноградниками Европы и других стран: вследствие широко распространенной системы орошения, каждый здешний виноградник может быть при первой же надобности залит водою своего арыка, хотя бы на 40 дней. А такое продолжительное действие воды, как показал опыт, убивает наверняка всякие следы филоксеры. Таким образом туркестанским виноградникам не может грозить тот беспощадный повсеместный бич, который почти совершенно уничтожил виноградарство южной Франции и Италии, который уже заразил значительное количество крымских виноградников и угрожает заразить кавказские, вынуждая не только владельцев виноградников, но и земства, [12] и правительства к очень значительным расходам на почти бесплодную борьбу с ним.

Это обстоятельство также должно послужить очень важным благоприятным условием для будущего развития виноделия в Туркестане.

Кстати упомяну, что здешние виноделы в видах предупреждения филоксеры, стали разводить в последние годы столь известный в Крыму сорт чрезвычайно душистого и мясистого столового винограда-изабеллу, и прививают к ней разные другие сорта; опыт показал, как уверяют они, что на корнях изабеллы филоксера не появляется никогда.

Черно-синяя кожица изабеллы в то же время служит здешним виноделам для окраски вина в густой красный цвет, точно так же, как и кавказский сорт черного винограда «сапперави», сообщающий вину еще более яркий цвет.

* * *

Несколько больших каменных корпусов помещают в себе виноделие Филатова. Тут и бондарня для бочек, и много других хозяйственных дополнений. Главный винодел г. Т. оказался молодым человеком из хорошо мне знакомого Магарачского училища виноделия, ученик известного всему Крыму старика Сербуленки.

Он очень любезно вызвался показать и объяснить нам вое подробности своего заведения. Огромные подвалы идут двумя сводистыми ярусами друг над другом. Исполинские дубовые бочки в 300 и 400 ведер каждая, тщательно закованные в массивные железные обручи, покоятся правильными рядами на своих подставках, как осадные пушки на лафетах. Бочки эти получаются из Казани, где они готовятся на заказ. Железные жомы разных конструкций, большею частью выписанные из Франции, машины для выборки веточек из мязги, машины для отделения сока от кожицы, спиртометры и весы всякого рода, — целый вообще арсенал собран в особом машинном отделении. Заведение приготовляет в настоящее время до 20.000 ведер вина, в 1890 году оно приготовляло 16.000, а в 1881 году, при начале своего существования, только 1.200 ведер.

По словам винодела, с одной десятины виноградника получается 1.200-1.500 пудов винограда, а из каждого пуда добывается 4/5 ведра вина. Это результат очень удовлетворительный, если принять в соображение, что, в приложении ко [13] Всеподданнейшему отчету военного губернатора Сыр-Дарьинской области за 1889 год, урожай с одной десятины виноградника за несколько лет выведен в 1.350 пудов для лучших виноградников, 600 пудов для средних и 450 пудов для худших, что дает в среднем выводе около 800 пудов с десятины.

Ценность вина очень изменчива, и определит ее трудно. В упомянутых сейчас интересных данных Всеподданнейшего отчета, собранных генералом Гродековым, цены вин Иванова определены в 8-20 руб. за ведро, и от 40 к. до 1 рубля за бутылку; цены вин Первушина в 6-12 руб. за ведро и от 30-60 к. за бутылку; у маленьких же, так сказать, кустарных производителей, из числа туземцев, не имеющих фирмы и не соблюдающих никаких сортов, кроме различия белого вина от красного, цены на вино вдвое меньше, приблизительно 3 рубля за ведро и 20-30 коп. за бутылку.

Филатовские вина продаются приблизительно по тем же ценам, как Иванова. Но, кажется, они обгонят их качеством. В конторе главного винодела, где мы отдыхали от довольно продолжительного осмотра, висит на стенах множество дипломов на золотые и серебряные медали Филатову, полученные им за свои вина с разных выставок русских и французских. Кроме того, нам показывал недавно полученную из Петербурга телеграмму министерства Императорского Двора, в которой выражалась Филатову похвала за отличное качество его вин, поднесенных Его Величеству генералом Розенбахом, бывшим генерал-губернатором Туркестана.

Мы с женою тоже могли оценить замечательное достоинство этих вин, смакуя янтарную душистую влагу их после утомительного осмотра погребов. Нужно думать, конечно, что нам предложили на пробу лучшие сорта, которые не всегда могут попасть в продажу, но, тем не менее, для меня несомненно, что самаркандские вина Филатова способны уже выдержать соперничество с любыми кавказскими и крымскими. [14]

ГЛАВА VIII.

Геройская цитадель.

От русского виноделия самый естественный переход к русскому городу. Я уже имел случай описывать нашу поездку в Ташкент, набросать общую картину русского Самаркандского поселка. Даже и после всего виденного нами в Ташкенте и Маргелане, чудные зеленые аллеи Самарканда производят самое радостное впечатление. Столько воздуха, свежести, влажности, столько весны и жизни в этих так называемых «городских улицах», журчащих ручьями и гораздо более напоминающих своими полчищами деревьев-великанов, бесконечными перспективами своих аллей какой-нибудь громадный парк для прогулок, чем прозаическое местопребывание русской военной и гражданской администрации. Кроме тенистых, длинных и широких улиц, обсаженных в четыре ряда деревьями и окаймленных с каждой стороны быстро текущими арыками, в Самарканде есть и настоящий парк, с дорожками, клумбами, цветниками, скамейками, есть и помимо него хорошенький городской садик.

Из наших военных правителей Туркестана нашлось, по счастью, несколько разумных и знающих людей, которые поняли всю важность для здоровья жителей, — для здоровья русского солдата, особенно нуждающегося в здоровье, — чистого воздуха, прохлады и тени. Жизнь в этих сухих азиатских равнинах, по целым месяцам сряду не ведающих дождей и облачных дней, сделалась бы положительно невыносимою и убийственною для русского человека, привыкшего к туманам, заморозкам и постоянным дождичкам родной стороны. Туземец отыскивает себе прохладу, тень и сырость — в своих полутемных глиняных мазанках, да в садах своих кишлаков. Но русского солдата и чиновника невозможно было загонять в душные и вонючие берлоги сарта, а показалось гораздо удобнее обратить в тенистое и прохладное обиталище весь русский поселок с его домами и улицами. И вот дворы и улицы этого поселка превращены в сады, эти каменные мостовые орошены, как луга, веселыми струями арыков.

Через это, небольшое русское население Самарканда [15] захватило под свои жилища очень большие пространства. Нужно было дать простор всему, и двору, и площади, и парку, и мостовой, и арыку, и аллеям-тротуарам.

Улицы русского Самарканда разлинеены параллельными и пересекающимися прямыми линиями правильно, как геометрический чертеж, и довольно многочисленны. Православная церковь его небольшая, но красивая, в русском стиле, с хорошею живописью строгого характера, с резным иконостасом из темного ореха. Напротив нее большой дом военного собрания, один из лучших в городе. Тут же близко и так называемое общественное собрание, где собираются уже не военные, а «вольные» по общепринятому здесь потешному термину для обозначенья всех штатских вообще, служащих и не служащих. Дом военного губернатора с очень эффектным подъездом, хотя и в один этаж ради прохлады и безопасности от землетрясений, занимает своим превосходным фруктовым садом, парком и разными хозяйственными учреждениями целый обширный квартал, кругом обнесенный каменною стеною.

Самарканд, как я уже говорил, более всего обязан своими насаждениями первому генерал-губернатору своему Кауфману и известному туркестанскому садоводу, генералу Королькову, который был здесь, если не ошибаюсь, помощником военного губернатора раньше, чем его назначили военным губернатором Ферганской области. Впрочем, много потрудился над этим добрым делом и первый военный губернатор Самарканда, генерал Абрамов.

Особенную пользу в этом отношении принесли целому краю казенные питомники деревьев, учрежденные при Кауфмане в Самарканде и Маргелане. Здесь они велись под главным наблюдением Королькова и Невесского, знатоков и любителей садоводства. Питомники эти выписывали и приручали к местному климату всякие породы полезных деревьев, продавали по самой дешевой цене и даже рассылали даром, чтобы приохотить туземцев, молодые саженцы и семена. Оттого-то в улицах и парках Самарканда, кроме давно распространенного в Туркестане гигантского пирамидального тополя, можно найти теперь во множестве клены, айлант, гледичию, катальпу (бигнонию), белую акацию и проч. Трудами наших военных садоводов-акклиматизаторов в садовое хозяйство Средней Азии введены были также многие [16] плодовые деревья, дающие более нежные и более дорогие плоды. Туркестан вообще, в особенности же долина Заравшана с Самаркандом, издревле была страною садоводства и плодоводства. Но в грубых руках сарта и таджика плоды, обильно растущие в его садах и даже дико в лесах, не достигали той сочности, душистости и тонкости вкуса, которых требует от фруктов избалованный европеец. Фисташка, урюк (абрикос), персик, маленькие довольно жесткие яблоки и груши, да дешевая ягода тута и джигды (eleagnus hortensis) — вот обычные произведения туземных садов. Урюк имеет особенно важное значение в хозяйственной жизни сарта. Он питается им почти круглый год, так же, как дынями и арбузами своими, пожевывая сухую, вяленую или свежую ягоду, смотря по времени года, с лепешкою на бараньем сале. В настоящее время в садах Заравшанской долины можно найти и гранатник, и фигу, и самые нежные сорта персиков, груш и яблок. Только апельсин и лимон не могут выносить резких перемен здешнего климата, точно так же, как не выносят его жаров и сухости ягоды нашего русского севера — клюква, морошка, брусника.

* * *

Русский город разделяет от туземного — Самаркандская Цитадель, по местному «арк». Это самая естественная и самая откровенная спайка между завоевателями и завоеванными. Что там ни говори, какими розовыми взглядами ни утешай себя, а все-таки необходимо быть готовым на всякий случай и ожидать всего того, чего можно ожидать. Как ни смирны сарты, как ни поглощены они теперь своею торговлею, ремеслами и полевым хозяйством, не может быть однако никакого сомнения, что при первых серьезных неудачах русского оружия в Азии, в случае возможного столкновения с какою-нибудь враждебною державою, — мусульманский фанатизм и ненависть побежденного к победителю возьмут свое. Народ этот еще слишком недавно скрещивал оружие с теперешним своим владыкою, еще слишком мало отвык от постоянных междуусобиц и войн с соседями, одним словом, еще слишком азиатец, чтобы упустить благоприятный случай взяться за ножи и перерезать горла поработившим его врагам. Поэтому ничего не может быть так кстати в этих обстоятельствах, как внушительный буфер между двумя враждебными [17] народностяни в виде пушек, направленных жерлами туда, откуда может последовать какой-нибудь неприятный сюрприз.

Конечно, быть может, время смирит страсти, смягчит отношения, создаст мало-помалу какие-нибудь внутренние связи даже между сартом и русским. И дай Бог, конечно, чтобы это было скорее. Но что такого конца придется ждать очень долго и уже, конечно, не одно столетие, в этом нельзя сомневаться. Пример кавказских горцев, пример Польши, достаточно убедительны в этом отношении. Пока же нет ни малейшего намека на слияние, ни малейшей надежды на искренность мира и дружбы, — наивно было бы предаваться сантиментальным иллюзиям, губить дело излишнею доверчивостью и вводить в опасный соблазн без того легко увлекающийся восточный люд. Гораздо честнее и умнее вести дело на чистоту и перед лицом несомненного врага опираться, не таясь от него, на штык, а не на тросточку.

* * *

Крепость имеет внушительный вид. В ней гласисы и парапеты для пушек, стены и рвы, в которые проведен довольно глубокий арык. Поднимается она над городом тремя уступами на вершину небольшого холма. Внутри еще сохранилось несколько старинных мечетей и гробниц, но главный интерес ее для путешественника — это остатки Тимурова дворца и лежащий в нем знаменитый «зеленый камень» — Кок-Тишь, на котором восседал великий монгольский Амир, творя суд и расправу над своими подданными и принимая послов со всех концов света.

Дворец Тимура теперь обращен в артиллерийский склад и держится на замке, под караулом часового со штыком.

Двор, окруженный с 3-х сторон очень простою галлереею на деревянных точеных столбах, составлял когда-то приемную залу владыки Азии. Посредине его нечто в роде жертвенника — осьмиугольный камень аршина полтора вышины, выдолбленный сверху на подобие ступы или небольшой цистерны для воды, чем он, по-видимому, и был.

Знаменитый «Кок-Таш» помещается как раз против входа в галлерею. Это довольно большой камень 4 или 5 аршин длины и аршина 2 ширины серого, а вовсе не зеленого цвета, похожий на мрамор. Сверху он гладко отполирован, а по бокам украшен резными арабесками. Лежит он не прямо на полу, а на кирпичном фундаменте своего рода, так [18] что всего высоты в этом оригинальном троне повелителя Азии будет около аршина. При взятии русскими Самарканда у трона этого еще была цела спинка, сделанная из очень твердого цемента, которая потом обсыпалась. По распоряжению русских властей, исторический камень окружен теперь чугунною решеткою.

По-видимому, он был прежде подножием трона монгольских ханов. По рассказам султана Бабера, последнего потомка Тимура, — Тимур выстроил в самаркандском «арке» своем прекрасный четырехэтажный дворец, который назывался «кок-сарай», т. е. «зеленый или синий дом». Очень может быть, что он был окрашен в зеленую или синюю краску или был украшен голубыми куполами.

Бабер прибавляет, что все ханы тимуровой династии были возводимы на престол обязательно в кок-сарае, и здесь же всегда лишались жизни те, которые покушались незаконно захватить в свои руки трон Тимура. Оттого-то, по словам Бабера, выражение «осудить на кок-сарай» стали употреблять в смысле казнить смертью. Всего вероятнее, что Кок-Таш, бывший основанием трона Тимура во дворце его, кок-сарае, получил свое имя не от зеленого цвета, которого он не имеет, а от дворца, в котором он лежал.

Очень может быть также, что на нем именно, у подножия престола, рубились и головы злополучным претендентам на трон эмира.

Старое туземное предание приписывало Кок-Ташу таинственное происхождение: он будто бы упал прямо с неба, и, вследствие этого, ни один незаконный хан, не принадлежавший к роду Тимура, не в силах взойти на него. В 1722 году даже вспыхнуло серьезное восстание против Абдул-Феиз-хана за то, что он будто би не воссел на Кок-Таш при вступлении своем на престол; вместо него возвели тогда Реджен-хана, заставив его проделать традиционный обряд восседания на Кок-Таше.

Сзади Кок-Таша, в стене галлереи, устроена ниша на подобие киблы мечети, украшенная алебастровыми арабесками. Около нее в стену вделано что-то в роде чугунного полушария, вероятно, перенесенного сюда с могилы досточтимого мусульманского святого, как можно судить по начертанной тут же арабской надписи: «это гробница Шейха Родовери [19] Ишак-ель-Хиви. Да простит небо грехи ему и родителях его и всем усопшим мусульманам».

На обширном пустыре между крепостью и зелеными аллеями русского города — могилы русских воинов, павших при славной защите цитадели в 1868 году.

Каменный памятник с крестом, но без надписей, возвышается над прахом храбрецов. Только на отдельной гробнице полковника Соковнина и убитого вместе с ним штабс-капитана, фамилию которого я теперь забыл, — вырезана надпись.

Нельзя не вспомнить и не рассказать об этом славном деле, которое достойно стать наряду с геройскою защитою Баязета и другими незабвенными подвигами русского воинства.

Это было в 1868 году. Бухарский эмир, раздраженный своими постоянными неудачами и потерявший уже северную часть своих владений, с Джизаком, Яны-Курганом и другими городами, решился собрать последние свои силы, чтобы нанести русским решительный удар, но, по азиатскому обычаю, продолжал лукавить с генералом Кауфманом, главным начальником тогдашних русских владений в Туркестане, и тянуть переговоры о мире, чтобы усыпить бдительность русского военачальника. Но генерал Кауфман зорко следил за приготовлениями бухарцев и, чтобы предупредить их нападение раньше, чем они успеют соединиться с кокандцами и другими среднеазиатскими ханствами, решился сам двинуться на Самарканд.

Весь отряд Кауфмана состоял из 3.500 человек пехоты, конницы и артиллерии. У эмира же было в это время 16.500 человек постоянного войска с 150 пушками и, кроме того, собрано было более 100.000 наездников, вооруженных саблями, ружьями и пистолетами.

На горе Чупан-Ата, за разливами Заравшана, через которые мы только что переправились, всего в 8-ми верстах от Самарканда, сделана была бухарцами первая серьезная попытка остановить русское войско. 40 орудий и тысяча стрелков обстреливали с высот Чупан-Аты надвигавшийся отряд наш.

Положение наших воинов, утомленных безостановочным тридцати верстным походом по летней жаре, было самое опасное. Пушки вязли в бесчисленных разливах реки, которую бухарцы нарочно запруживали, где только могли, [20] лошади обрывались в канавы и ямы, люди должны были переходить реку прямо под выстрелами неприятелей по плечо в воде. Но, несмотря на все, солдатики наши молодецки переправились через бушующий Заравшан и с дружным «ура!» ударили на врага. Бухарцы, считавшие свою позицию совершенно неприступной, до того были поражены этим смелым натиском русских, что побросали орудия, ружья, даже платья свои, и обратились в поспешное бегство.

Испуганные торгаши Самарканда, в ужасе перед русскою силою, одолевшею, как им казалось, непобедимые препятствия, изменнически заперли ворота перед бежавшими войсками эмира и не пустили их к себе в город, а сейчас же послали к генералу Кауфману депутацию из почетных жителей с предложением принять город Самарканд под власть Белого Царя.

2-го мая русский отряд, торжественно встреченный жителями, с музыкой и песнями вступил в древнюю столицу Тимура.

Весть о взятии русскими священного для мусульман города привела в ярость все окрестные народы. В самых отдаленных городах и селениях Бухарского ханства народ собирался толпами и вооружался, собираясь идти на выручку своего священного города и на истребление неверных Урусов. Жители Шехри-Зяба, самые храбрые из племен Бухарского ханства, получили было приказание от эмира уничтожить до тла вероломный город; но потом эмир раздумал и стал подсылать к самаркандцам тайных агентов своих, подбивая жителей единодушно восстать против русских и обещая им прощение за измену.

В то же время эмир деятельно устраивал свою армию и готовился к новой решительной битве. Генерал Кауфман понимал, что только быстрый и окончательный разгром врага — водворит мир в стране и обеспечит за русскими их завоевание. Он решился сам двинуться на встречу эмиру и почти со всем своим войском направился в Катты-Курган. Эмир ждал его верстах в 12-ти от Катты-Кургана на крепкой позиции Зера-Булакских высот во главе 50.000 войска. В соединенных же отрядах генерала Головачева и генерала Кауфмана насчитывалось всего 2.020 человек с 14 орудиями и 6-ю ракетными станками, из которых некоторую часть нужно было оставить гарнизоном в [21] цитадели Катты-Кургана. В 4 часа утра 2-го июня наши храбрецы бросились в атаку на Зера-Булакские высоты, а к середине дня бухарское войско бежало в страшном беспорядке, покинув тысячи тел и все орудия свои, погибая во множестве среди безводной степи от утомления, жажды и голода.

Полковники Абрамов и Пистолькорс были во главе геройских колонн, уничтоживших бухарскую силу.

У эмира осталось всего 200 человек конвоя, с которыми он едва спасся, трепеща за свою судьбу.

* * *

Между тем в Самарканде происходили скверные дела. После ухода отряда в Катты-Курган, в гарнизоне его оставалось всего на всего 772 человека разных оружий. Кроме того в лазаретах лежало 450 человек больных; климат Самарканда оказался на первое время очень вредным для русских, так что в день иногда заболевало в отряде человек по 50-ти.

Шехри-зябцы уже давно собирались напасть на Самарканд, и только страх перед русскими войсками сдерживал их. Когда же стало известно, что все почти русские войска ушли из города, и что эмир двигается на них с большими силами, вся окрестная страна одушевленно поднялась на освобождение священного города. Жители Самарканда, не сомневаясь больше, что эмир их в конец уничтожит русских, все от мала до велика присоединились к нападающим.

Маленький русский гарнизон заперся в старой бухарской цитадели, которую еще не успели приспособить к надежной защите. Глиняные стены ее во многих местах обвалились, парапетов для пушек почти не было, не было и бойниц для ружейного боя; и хотя с одной стороны подходы к крепости защищались глубоким арыком, а с другой рвом и оврагом, но за то с двух остальных сторон дома сартов какие вплотную примыкали в стене, какие окружали крепость в самом ближайшем соседстве, препятствуя действию артиллерии и представляя собою почти безопасное прикрытие для нападающих.

Убедившись в измене жителей и видя приближение к городу многочисленных полчищ шехри-зябцев, начальник гарнизона полковник Штемпель целую ночь исправлял стены, насыпал парапеты, проделывал в стене отверстия для ружей. Утром 2-го июня, в тот самый день, как [22] происходил погром эмира на Зера-Булакских высотах, разъяренные мусульмане с дикими криками, с барабанным боем и ревом труб, ободряя друг друга, кинулись со всех сторон на приступ цитадели, уверенные, что первым же дружным натиском своей 50-ти тысячной вооруженной толпы они задавят крошечную горсточку его защитников. На плоские крыши домов, на террасы мечетей, даже на балконы минаретов втащили орудия и поставили стрелков, осыпавших градом пуль появлявшихся на стене малочисленных русских воинов. Везде, на всем почти трехверстном протяжении крепостных стен, ничтожному гарнизону нужно было отражать в одно и то же время отчаянно влезавших на стены, бесстрашно ломившихся в ворота фанатических врагов.

Не раз белые чалмы и пестрые значки торжествующих азиатов с победными криками появлялись на гребнях стен; но неодолимое мужество геройских защитников всякий раз опрокидывало их назад. Около двух деревянных ворот Бухарских и Самаркандских свалка шла с особенным остервенением. Сартам во что бы ни стало хотелось прорваться сквозь них, и они, не жалея жизни, с криком и гамом напирали на ворота. Бросили наконец под них мешки с порохом, и обое ворот запылали. Сквозь образовавшиеся отверстия храбрейшие из азиатов о неистовыми криками ур, ур! (бей их) уже проникли было в крепость, но штыки и жестокий ружейный огонь положили их всех на месте.

Под убийственным огнем неприятеля, среди непотухавшего пожара, сделали наскоро перед сожженными воротами завал из мешков с землею, привезли орудие и под прикрытием этого импровизованного бруствера встретили меткими залпами картечи врывавшихся в открытую пасть ворот азиатов.

Но народа нигде не хватало. Солдаты выбивались из сил. Тогда на выручку товарищей явился лежавший больным в лазарете подполковник Назаров и с ним все больные, которые только могли двигаться.

Назаров нечувствительно очутился во главе защитников. Он одушевлял всех своею беззаветною решимостью, быстротой и находчивостью своих распоряжений. Он неутомимо бросался от одного опасного места к другому и встречал врага везде, где только колебались силы защитников. Между тем огромными толпами сартов, вооруженных чекменями, [23] укрывшись стеною от выстрелов, с упорною энергиею спешили разрушить глиняное основание стены. Другие толпы взлезали на стены по крышам домов, к ним примыкавших. Дружный залп ружей очистил стены. Но битва продолжалась до глубокой ночи на всех пунктах.

На второй день приступ возобновился еще с большим отчаянием. Сартам удалось-таки проломать в нескольких местах крепостную стену, и они ворвались сквозь ее пролом внутрь цитадели, завалы из мешков тоже были раскиданы, и остервенелые мусульмане уже бросились тащить к себе орудие.

— «Братцы! Орудие берут!» раздается отчаянный крик.

Художник Верещагин, без шапки, с развевающимися волосами, выскакивает из рядов.

— «Сюда, ребята! Кто со мной!» взывает он к своим.

В эту же минуту Назаров, еще в больничных туфлях, в желтой шелковой рубашке, с чехлом вместо фуражки на голове, с револьвером и шашкою бросается вперед.

— «За мною, ребята! ура!»

Штыки ударили, и шехри-зябцы, устлав трупами дорогу, были мгновенно выброшены назад за ворота.

Положение гарнизона, однако, было настолько критическое, что командир уже отдал приказание, в случае взятия крепости, отступать во дворец эмира, защищаться там до последней крайности, а если неприятель все-таки одолеет, взорвать себя вместе с ним на воздух.

К счастью, в 3 часа пополудни неприятель прекратил приступ. Лучшая часть его, шехри-зябцы, получив известие о зера-булакском погроме эмира, ушли к вечеру восвояси.

Но еще огромные массы азиатцев наполняли Самарканд, они целую ночь палили с высоких мечетей в работавших солдат, старавшихся исправить проломы и завалить сожженные ворота.

На 3-й и на 4-й день осады, заметив ослабление неприятеля, Назаров, в сопровождении бесстрашного художника Верещагина, купца Трубчанинова и других храбрецов, сделал с горстью солдат несколько вылазок в город, и сжег примыкавшие к стенам дома, в которых укрывались осаждавшие. В одной из таких вылазок едва не погиб наш славный живописец, которому здоровенный сарт совсем собрался разбить голову своим железным [24] «батиком», если бы этого сарта не приколол вовремя подоспевший солдатик.

Осада и приступы самаркандцев продолжались целых 7 дней; несчастному гарнизону некогда было ни есть, ни спать, ни отдыхать, воды для питья не доставало. Половина солдат была переранена, остальные утомлены до крайности. А осаде и битвам не предвиделось между тем конца. В это время перс, посланный в отряд Кауфмана, возвратился с радостною вестью, что силы эмира сокрушены, и что победители уже возвращаются в Самарканд. Неописанный восторг охватил весь гарнизон, когда комендант громко прочел перед фронтом письмо генерала Кауфмана. Солдаты обнимались, целовались, падали на колена и благодарили Бога за неожиданное спасение.

8-го июня, в 7-й день осады, неприятель стал вдруг очищать город. Он уже видел, что подходили войска Кауфмана. Русский отряд с боем вошел в город, гоня перед собою неприятеля и очищая от него сады и сакли, откуда встретили его жестокою пальбою. Гарнизон сделал вылазку навстречу своим, и через несколько часов последнее сопротивление самаркандцев было подавлено.

К 12 часам дня город совсем был очищен от врага. Улицы представляли из себя груду развалин. Везде валялись обгорелые и разлагающиеся трупы, скелеты лошадей, ядра, картечь, оружие, изорванное платье. Смрад от горевших человеческих тел был невыносимый.

Крытый базар Самарканда, полный бесчисленных лавок с товаром, Кауфман велел сжечь в наказание измены и на два дня отдал город на грабеж солдатам. Жителей, пойманных с оружием в руках, вешали на обгорелых столбах базара, расстреливали по большим дорогам...

Так закончился этот поистине гомерический семидневный бой ничтожной кучки русских героев с пятидесятитысячною азиатскою ордою...

Я позволил себе рассказать о нем с такими подробностями, потому что читающая публика наша слишком мало знакома с событиями наших далеких окраин, а такая славная страница русской истории не должна быть и не может быть забыта русскими людьми...

ЕВГЕНИЙ МАРКОВ.

(Окончание в след. №).

Текст воспроизведен по изданию: Долина Заравшана (Из путевых очерков Туркестана) // Русский вестник, № 4. 1894