ГЕЙНС А. К.

ОЧЕРК БОЕВОЙ ЖИЗНИ АХАЛТЕКИНСКОГО ОТРЯДА

1880–1881 гг.

V.

Внутренний вид крепости Денгли-тепе. – Взаимное обстреливание крепости и лагеря. – Работы и распоряжения получают характер подготовительный к штурму. – Обеспечение лагеря от обстреливания с крепости. – Два лова о текинской кавалерии. – Фальшивая тревога текинцев с крепости. Рытье минного колодца и приостановление работы вследствие появившейся в нем воды. Эскиз траншейной жизни. – Движение траншеею вперед из Охотничьей калы. Ширванский редут. – Нападение текинцев ночью 4-го января; прорыв нашей линии и бегство неприятеля. – Ссоры в неприятельском лагере. – Фальшивая тревога и пальба в нашем отряде. – Заложение минного колодца. – Промер охотниками рва и расстояния до стены. Подпоручик Херхеулидзе.

Первый день нового 1881 года ясностью неба не уступал прошедшим, которые, исчезнув, захватили с собой и восьмидесятый год.

Вместе с занятием башни Охотничьей калы, значительно превышавшей стены крепости, приобреталось и средство наблюдать за внутреннею жизнью противника. Много любопытных ежедневно влезало на верхнюю площадку ее, чтобы лично приобрести понятие о внутреннем устройстве крепости и о размещении сорокатысячной массы людей.

Действительно, вид этот представлял много нового и интересного: вся внутренняя площадь Денгли-тепе, длиною около 1 1/4 , а шириною около 1/2 версты, то есть около квадратной версты, была густо заставлена кибитками: десятки тысяч их, сбившись к стенам, как к более безопасным местам, своими черными войлоками сливались в одну сплошную, мрачную массу; в ней трудно было даже заметить промежутки; чем далее от стен, тем кибитки более расступались и, наконец, по середине вдоль всей крепости открывалась узкая, длинная площадь, кончавшаяся у кургана очень густым поселением.

Но все это наблюдателю представлялось чем-то безжизненным, каким то безлюдным кибиточным городом. Впрочем, и трудно было появляться человеческой фигуре на открытом месте без того, чтобы не сделаться мишенью для конкурсной стрельбы охотников, желавших пострелять с вершины башни. [44]

– Вон, гляди, братцы, выезжает на сирой лошади, говорит один из зорких стрелков, и прицелы устанавливаются всеми.

– Стой, братцы, говорит саратовский мужик, наемный конюх Красного Креста, но с измальства страсть любивший охоту, – дай его мне, а вы гляди.

Винтовка замерла в руках здоровяка; раздался выстрел – и конный откачнулся, затем упал с лошади.

– Молодец! раздаются голоса.

– Это третий, с добродушной улыбкой ведет счет саратовец своим жертвам.

– Гяди, гляди! – слышится опять в полголоса произносимый призыв ко вниманию, и лев зорко следят за текинцем, мелькавшим между кибитками и спешившим на помощь упавшему.

– Ну, пусть этот будет мой, говорит молодой солдатик, уже наводя винтовку... Гляди!... Хлопнул выстрел – и близь убитого всадника силится подняться другой упавший, но напрасно (Сцена взята с натуры, свидетелем ее, 1-го января, был автор.).

Текинцы отвечали нам тем же: наш лагерь, подвинутый к стенам на пятьсот шагов, представлял дли них отличную цель лучшие стрелки их, заняв близ угла постоянную позицию, с этого дня до штурма занимались исключительно стрельбою по палаткам, кибиткам, наметам Красного Креста, по лошадям, по людям и с первого же дня у нас стали появляться раненые на постели, на коновязи, за стаканом чая, в госпитале и даже в ровиках. Количество раненых и убитых в лагерях, правда, было очень незначительное, но досягаемость пуль во все места как то томительно действовала на людей.

Под влиянием понятного чувства самосохранения и отданного приказами закипела в лагерях усердное окапывание.

С этого дня, можно сказать, началась подготовка к предстоявшей осаде: колонне, отправлявшейся на фуражировку, предписывалось привести побольше хворосту для туров и фашин (связка прутьев, пучок, туго стянутая связка хвороста, используемая главным образом для укрепления откосов гидротехнических сооружений, а также при строительстве оборонительных сооружений. прим. OCR), и также бревен – для штурмовых лестниц; интендантство получило приказание: мешки от зерна не отдавать войскам, а отсылать в инженерный склад. [45]

В приказе на 1-е же января указано было также на новое распределение войск. Оно не вызывалось какими-нибудь особенно важными обстоятельствами, но из нежелания сделать пропуск в рассказе упомяну только, что, кроме правого и левого флангов, еще введен был центр, который составили оставшаяся в тылу Ольгинская и Правофланговая калы и редут № 1-го; последний оставался днем пустым, на ночь должен был заниматься батальоном; начальником центра был назначен полковник Навродский. Говоря вообще, войска были распределены следующим образом: в ведении полковника Куропаткина назначалось 11 рот, одна охотничья команда и одна сотня; полковника Козелкова – 8 рот; полковника Наврдского – 4 роты; в резерв. было отделено: 16 рот, одна охотничья команда, 7 эскадронов и 30 орудий.

Стемнело. Несколько отдельных выстрелов в тылу лагеря обратили общее внимание; вскоре узнали, что разъезд драгун, наехав на четырех текинцев, выстрелил по ним и затем, увидев, что, по уходе двух, оставшиеся готовятся к сопротивлению, он изрубил их на месте.

Работы в траншеях имели вид прочного закрепления занятых пунктов: на плотине у Охотничьей калы, несмотря на выстрелы из крепости, рубились деревья; сзади Великокняжеской обделывался плацдарм на две роты, а Ставропольский редут усиливался проведением двух траншей.

Повременные выстрелы с разных батарей и в особенности с Мортирной продолжали поддерживать бдительность текинцев.

Пальба но нашему резерву на первый день не была сильна, хотя из четырех убитых и двенадцати раненых около половины принадлежало войскам, занимавшим лагерь; там же на коновязи было убито две и ранено три лошади.

Ночью текинцы не изменяли своему правилу и отвечали нам пальбой только в исключительных случаях. Когда цель открывалась им ясно но едва умолкали паши выстрелы, только и гремевшие, по ночам, как восстановлялась полная тишина.

Настало наконец и для нас время, когда 2-го января туман, в роде такого какой застилал этим утром окрестности, был желателен и полезен: пристрелявшиеся накануне стрелки противника должны были опять открыть пальбу по лагерю, но цели не было им видно. Под прикрытием тумана наши [46] с энергию принялись за продолжение вчера начатых работ: провиантские бунты для прикрытия госпиталя и Красного Креста в виде высокой стены укладывались с опасной стороны; то же делалось везде, где находились громоздкая, не ценные веши; палатки и юломейки углублялись в землю, выкалывались ровики для безопасного отдыха солдатам; самые повозки устанавливались так, чтобы могли хоть отчасти служить прикрытием; все это до того изменило физиономию лагеря, что приходившее из траншей блудили в ней раньше, чем попадали в свою часть. Но как только поднявшийся туман открыл наши работы, пули текинцев, хотя редко, но усиленнее вчерашнего начали врываться во все места.

Пальбу в траншеях мы переставали уже замечать, на тем не менее перестрелка своим чередом, не возбуждая нашего внимания, шла в траншеях безостановочно.

Часов в одиннадцать дивизион драгун, направляясь к стороне Самурского укрепления, неожиданным появлением возбудил общее любопытство, тем более, что всякий, взглянув по направлению его движения, видел, как конные текинцы большими толпами выезжали из-за песчаных курганов. Кавалерия противника и в этом случай, как и прежде, осталась верна себе: опять, примерно угрожая колонне, конвоировавшей из Самурского укрепления казначейство и другие учреждения, не выдержала энергического наступления нашей кавалерии, еще не переходящей даже в рысь, и осадила в пески. Не было случая, чтобы текинская кавалерия, при всегдашнем огромном численном превосходстве, предприняла что-нибудь решительное и хоть бы одно столкновение с нашими войсками повела так, чтобы его можно было назвать сражением; только к реляционных статьях можно встретить определение этой кавалерии опасною силою, в натуре же приходилось ее видеть либо как подспорье к быстрому передвижению пехоты, либо удивляющею своею недосягаемостью при бегстве на длинноногих, длинно-шейных, узкогрудых, необыкновенно быстрых скакунах.

В пять часов по пополудни вторичным сюрпризом отряда был более чем изумлен: внутри крепости, на северной стороне, раздались те же громкие крики, которыми сопровождались нападения; по воплю этому можно было судить, что несколько тысяч народа все ближе и ближе подбегали к южному углу, но никто не показывался ни на стене, ни вне крепости. В наших траншеях на эту минуту приостановились работы, прикрытие взялось за винтовки, а артиллерия немного участила огонь. При убеждении, что нападение [47] днем с их стороны невозможно, все в недоумении ждали развязки, не сводя глаз с крепостной стены. Но вскоре крик этот также неожиданно кончился, как и начался. Весь сыр-бор загорелся у них с того, что одно из орудий выбило заклейку в какой-то трещине наверху стены и, судя по тону, что все голоса сосредоточились у этого места, можно было с достоверностью предположить, что раскрытию широкой трещины они придали значение, чуть не равносильное началу штурма.

За исчезновением причины, на несколько минут прервавшей наши занятия, опять все потекло в рамке обыкновенных, нарядов и приказаний, только жизнь к Охотничьей кале изменилась на новый лад: туда сносились ящики от артиллерийских снарядов, туры, фашины, хворост, бревна, метки и проч.; в ней с этого дня прочно поселяются саперные и инженерные офицеры. В этот же вечер началась копка колодца, с которого предполагалось нести минную галерею.

Чем сложнее проектировались работы, тем больше стали нуждаться в покровительстве ночей. Едва стемнело, как начались передвижения и работы к открытых местах: три мортиры были перенесены с батареи № 5-го на левый фланг в батарею № 2-го; из Охотничьей калы туда же отделены были пять ракетных станков с 250 ракетами. Полковник Куропаткин, еще в прошлую ночь пробивали отверстие левее башни в Охотничьей кале, с целью скрыть выход людей, рубивших деревья, теперь этим же самым выходом скрытно за плотиной собрал материал и приступил к обращению ее в сильный вал. Все это, прикрытое наружным спокойствием и обыкновенным бомбардированием, не возбуждало особенного внимания противника и работа не прерывалась до рассвета.

За эти сутки в лагерях на коновязи убито лошадей пять и ранено восемь, а из десяти раненных человек только небольшая часть была задета в траншеях.

На другой день, 3-го января, облачное утро дозволило остынуть воздуху, а появившееся солнце подогрело ее до +8°. Затем ртуть стала быстро подыматься.

Первая весть, облетевшая отряд, была неблагоприятна: в минном колодце, появилась вода и работы стали. Этот случай занял всех, особенно сапер, которые хотели приступить к исследованию просачивается ли эта вода по трещинам из ручья, дотекающего тут же за калою, или она родниковая? Иначе [48] говоря. Можно ли исправить дело отводом ручья или нельзя? Генерал Скобелев после доклада об этом некотором разговоре с подполковником Рутковским и капитаном Масловым, решил бросить начатую работу, двинуться траншеями вперед, дальше от ручья, и там, поближе ко рву, спуститься другим колодцем.

В числе приказаний, отдаваемых в этот день генералом Скобелевыми было и такое, которым оформливалось общественное мнение относительно способа встречи ночных нападений противника. «На случай нападения неприятеля», говорилось в нем, «и в ожидаем его, части становятся позади траншей и стреляют стоя, целясь возможно ниже, пусть неприятель эскаладирует траншеи. Лучшие стрелки и часовые вдоль бруствера траншеи. Разумеется, это пригодно лишь ночью, в виду отсутствия неприятельского огня в особенности и перед, и во время нападения. Люди могут спать, закрывшись кошмами».

К часам двум термометр на солнце показал +22°, и так, среди зимы, холод, искусственно заставлявши прыгать утомленных рабочих и не дававший им возможности хорошо уснуть, заменялся теперь весеннею теплотою, которая указала настоящее состояние людей: разметавши свои утомленные члены, солдаты, как-то неловко приткнувшись к траншейной насыпи, сплошною линиею спали крепко, недвижимо, с видом убитых; страшная толкотня и выстрелы над головами для них были нечувствительны, а бодрствовавшее по очереди предавались чисто домашним занятиям: одни, сбросив шинели, переодевали белье, другие сосредоточенно занимались избиением врагов, ближе рубашки прилегавших к телу; часть их грела воду для чайка, делилась сухарями, и все это делалось, как будто их не толкали проносимыми турами, фашинами, патронными ящиками и плечами носильщиков, как будто не к вам относились крики: «посторонись, дай дорогу!»

Решение генерала Скобелева двигаться траншеями вперед должно было приводится в исполнение с этой ночи; к вечеру все стихло; командиры батарей правого фланга были предупреждены относительно того, чтобы быть, готовыми и ответить огнем, когда работы наши будут открыты противником: в пехоте сделан расчет и под покровом безлунного начала ночи, полковник Куропаткин пробивает новое отверстие правее башни в Охотничьей кале, траншеей спускается в дно оврага, затем, сохраняв полную тишину, ведет продолжительную работу и, сделав к [49] полуночи поворота два, подходит к невысокой глиняной стене, огораживавшей небольшой квадрат. Дальнейшее движение не могло быть произведено скрытно при ярком свете луны; необходимо было открыто вбежать внутрь этого редута, и наши кинулись в него. Горячая пальба открылась из всех ближайших амбразур, вслед за нею начавшиеся в крепости крики и возгласы слились в общий шум. В ответ на это зашипели в воздухе наши снаряды, засвистели в вышине мортирные гранаты, но общего гама и пальбы остановить не могли.

Неприятельские выстрелы заставляли владетелей нового редута, названного Ширванским, закапываться с необыкновенною быстротою. После часовой перестрелки замолк грохот выстрелов, только мортиры на обоих флангах настойчиво, изменяя заряды и направления, разбрасывали снаряды по всей крепости. Потеря дня в лагерях и траншеях состояла из двух убитых и пятнадцати раненых; один из них был прапорщик Абадзиев ординарец командующего войсками.

4-го января точно наступало лето: еще яснее, еще темнее, чем вчера, выкатилось солнышко на ясном небе и проснувшиеся с отрадным чувством сбросили шубы, которыми кутались сверх одеяла.

Рассвет объяснил и текинцам, что происходило ночью, когда под ногами их ясно обозначился вновь укрепленный Ширванский редут. Их должна была встревожить очевидная опасность такого быстрого приближения противника и то связывавшее их руки соображение, которое указывало, чему могли они подвергнуться, кинувшись на уничтожение этого выдвинувшегося вперед укрепления; оно отлично оборонялось ружейным огнем с левофланговых траншей, с платины, со стен Охотничьей калы и Туркестанской.

С рассвета начатая с крепости учащенная стрельба, как результат естественного раздражения противника, продолжалась недолго: часам к восьми он убедился в полной бесполезности такого рода действий по хорошо скрытым стрелкам и прекратил ее. День с каждым часом становился жарче; везде виднелась та же жизнь, та же работа чередных и, пользуясь теплотой, то же старание, при первом случае, порасправить застывшие члены, привести в годный вид нехитростный туалет и отдохнуть. Около двух часов, Реомюр показал на солнце +28°.

Перед вечером по отряду пронесся слух, что неприятель опять выходит из крепости через западную стену и скрывается [50] за песчаными курганами. Вскоре полученное начальниками предупреждение о том же подтвердило действительность слухов.

Текинцы, не владея хорошими огнестрельным оружием, решились, как видно, с целью приравнять свою силу нашей, действовать исключительно по ночам, которые, укрывая их от выстрелов до столкновения в рукопашный бой, давали им больше шансов надеяться на успех, как численно превосходящей силе. Все верили, что нападение на нас будет, и вечером стали готовиться к отпору. Двукратная проба их вылазок ознакомила с системой их действий и показала, что дорого приходилось платить за слабые места.

Настала ночь, но ночь не лунная; сквозь мрак не дальше шестидесяти шагов только мог быть открыт осторожный противник. Сидя за насыпью, чередные стрелки чутко наблюдали впереди лежащее место; стройно, беззвучно стояла в рядах за траншеею первая линия и в строю же, щетиною выступив штыки к краю траншеи, дремали и спали, прикрывшись войлоком, резервы.

Текинцы, конечно, знали, что сбор их замечен и что их ждут теперь и ждали прежде, поэтому и старались разнообразить выбор пунктов для нападения.

Едва догорела заря заходящего солнца и быстро наступившая темнота скрыла даль, как текинцы, сбросив, по обыкновению халаты и выйдя из-за курганов и большого подковообразного укрепления собрались близ него у юго-западной части крепости в сплошную массу, затем тронулись к ручью на фронт траншеи, соединяющей все левые оконечности подступов. Это дерзкое движение на хорошо обороняемую линию начали они почти бегом, затем часть их, припав к земле, а часть, пригнувшись, с ятаганами в руках, начали тихо, без шума подвигаться к цели (В беседе с текинскими старшинами, собранными однажды в Асхабаде, автор, проверяя некоторые неразъясненные вопросы, вызывал и от них рассказы о действиях с противной стороны в дни крупных столкновений.).

Между тем наши сторожевые, не видя и не слышала ничего среди тихой, беззвучной степной ночи, вдруг были поражены неистовым криком; в первую секунду, не видя врага, казалось, что сама ночная мгла, без помощи людей, издала этот громкий широко раскатившийся вопль… «Рота пли!.. рота пли!..» послышались в ответ громкие команды во всей линии, и загрохотавшие залпы, замелькавший блеск ружейных огней, [51] ракет с башни, ракет из траншей, встретили текинцев уже поздно, в упор, у ручья. Свист картечи из шести орудий, фланкировавших эту линию со Ставропольская редута, и гром, поднятый всеми батареями по крепости, заглушали воодушевляющей текинцев воинственный крик: алла! алла! Не смотря на то, что с первой секунды почувствовали текинцы прием совершенно другого рода, что нигде одиночная торопливая пальба не указывала на застигнутых врасплох, стало быть, и места легчайшего прорыва, не смотря на сильный огонь, который в момент появления их запестрил землю белыми рубашками убитых и раненых, начиная ото рва фланкирующей батареи до Охотничьей калы, текинцы продолжали делать усилия прорвать нашу линию. Наконец, сосредоточившись в большую массу перед Мортирною батарей № 2-го и правее ее (со стороны нападающих) удается осадить 11-ю роту Ставропольского полка; но под взмахами их ятаганов рота не бежит. но при слабом свете восходящей луны завязывает жаркий бой: командир роты поручик Руновский и Мортирной батареи штабс-капитан Ростовцев, окруженные текинцами, рубятся, обливаясь кровью из своих головных ран, рубится артиллерийская прислуга и, шаг за шагом, с боем уступает свое место 11-я рота. Но и положение текинцев, ворвавшихся в этот узкий промежуток, делается невозможным с появлением из резерва молодецкой 10-й роты. Залп, другой и текинцы кидаются назад. Много, очень много трупов прикладывает неприятель к прежним, уже бежит он по полю, а картечь, пули и ракеты, шипя и извиваясь, словно огненные змеи, догоняют толпы бегущих. «Один Бог знает, сколько беды наделала нам артиллерия в эту ночь!» сказал между прочим безмеинский старшина, рассказывая про это дело. Он насчитывает, что во время этой вылазки они потеряли до 1,500 ранеными к убитыми.

Дело этого дня можно считать главной победой, как по отличной технической работе во время боя, так и по последствиям.

Какая была цель главных участников этого нападения мервцев – ударить на передовою линию наших войск – неизвестно, только возвращение их без трофей и большого количества товарищей было одною из побудительных причин к решению немедленно оставить крепость, но и это, как видно, не обошлось им дешево; если в Денгли-тепе и не раздавались победные крики, зато там не (было и спокойствия; с нашей позиции слышны были на северной стороне шум, похожий на ссору большой толпы народа, и даже [52] ружейные выстрелы, что намекало на большие раздоры в лагере противника.

Выдвинутые ружья из бойниц Ширванского редута, стрелки наши, притая дух, вслушивались во все происходящее за стеною. Все разговоры вблизи и громкие возгласы вдали отчетливо отдавались в передних траншеях (В передних траншеях правого фланга находился переводчик, который сообщал обо всем слышанном, а о важном, доносил начальнику фланга): «Прощай, моя родная земля!» вскрикивал женский голос, «здесь оставляю я моего убитого мужа и двух сыновей»... «Что, вы, как свиньи, перекопали землю»? кто-то со злобою обращался к нам, «что вы, все прячетесь? идите-ка сюда – мы вам покажем»... «Не торопись, землячек» шепотом отвечали солдаты, услышав перевод сказанного: «зайдем – не рад будешь».... «Ну, что ж наделало твое обещание вырезать русских? – раздражительно заговорил голос за стеною – «лучшие люди легли, а успеха нет и все это ни к чему не поведет». На это последовал короткий ответ, ускользнувший от переводчика. «А так ты такой храбрый.... пойди-ка сюда...» закричал первый голос, «пойди сюда, я тебе задам!». Ссора была полная.

В течение этой ночи саперы двигались параллельными перекидными сапами, которые к утру нужно было соединить головною траншеею, а на левом фланге шла спешная уборка раненых, которых оказалось 54 нижних чина, штабс-капитан Ростовцев, поручик Руновский и прапорщик Лапатинский. Убитых было немного: прапорщик Ходкевич и 10 нижних чинов. Часть этой убыли по-прежнему принадлежала войскам, занимавшим лагерь, где, кроме того, было убито лошадей четыре и ранено 10.

Более 65,000 пуль, 600 артиллерийских снарядов и 42 ракеты было употреблено на получение текинцев: вперед не делать нападений на сплошную линию войск.

Неудача неприятеля не осталась без последствий: чуть рассвело, 5-го января, как из Правофланговой калы заметили длинный линии караванов, двигавшихся в пески, а муллы, три дня не призывавшие на молитву, вследствие большого количества убиваемых в мечети (Кибитка, куда текинцы собирались на молитву, как в мечеть, находилась в самом опасном месте, а именно: на некотором расстоянии от стены, разрушенной взрывом, о чем никто не знал, поэтому и попадавшие в нее снаряды были случайные.) и смерти Керим-Верды-Ишама, с Кораном [53] в руке погибшего от артиллерийского снаряда на стене крепости, с зарею опять стали сзывать правоверных в мечеть.

В этот день, почти такой же ясный и такой же теплый, как два прошедших, пальба противника велась энергичнее: не только пули, но и ядра стали перелетать через траншеи в лагерь; там было не хорошо: жужжание снарядов и пуль над головами людей, предающихся мирным домашним занятиям, производили на них худшее впечатление, чем если бы они же действовали с винтовками в руках.

Опять замеченное скучивание текинцев скоро стало известно всем. Частые ночные нападения заставили опять поверить в повтор еще его и после сегодняшнего заката солнца. Всегда решительный и отважный удар текинцев, обходившийся нам недешево, невольно напрягал нервы ожидавших его. Как только с наступлением темноты войска вытянулись за передними траншеями, везде слышались уже предупреждения: «Будьте осторожнее! будьте осторожнее!», Сильнее вчерашнего солдаты напрягали зрение и высказывали еще большую готовность по первому гику противника выпустить пулю без замедления; такая излишняя ажитация, такое настроение войск, при котором оно было более чем готово, встретить ожидаемое нападение – был пересол, обратное положение недосолу перед нападением 28-го декабря. Вдруг на левом фланге раздался залп и общее тяжелое напряжение внезапно разряжается: залп за залпом в первой линии вызывают усиленный артиллерийский огонь, и гул от пальбы, как вчера, стал перекатываться от одного края до другого, огненные полосы ракет, снопом разбрасываемый во все стороны, тщетно отыскивают место, занятое неприятелем, а текинцы во все это время гиком из крепости словно поджигают нас усиливать огонь. Но отсутствие крика их вблизи, разрядка напряженного состояния пальбой до насыщения, неоправданное ожидание увидеть перед собою нападающих повлияли сами собою на возвращение благоразумия и пальба стала быстро утихать; те же фасы, которые не стреляли, еще с большим волнением всматривались в даль, полагая, что по линии стрельбы кипит бой: кобуры у офицеров были расстегнуты, ружья держались на изготовку. Едва замолкла пальба в траншеях, как в тылу, вслед за ружейным залпом, раскатилась громким эхом и орудийные; все [54] оглянулись на лагерь – весь задний фас его горел огнями залпов, а пронзительное гиканье текинцев опять начало вторить нашей пальбе. «Неужто нападение с тыла?» спрашивали многие, всматриваясь и прислушиваясь к безостановочному гулу выстрелов, но вскоре и там утихший огонь показал, что пальба не была ответом на неприятельское нападение. Последовательное заражение однако не кончилось лагерем – из редута № 1-го блеснуло несколько залпов и замерло и, наконец, где-то в тылу, в поле, звездочками сверкали выстрелы отдаленного секрета… Но вот желанный свет лунной зари, открыв перед всеми голое, никем незанятое пространство, решил сомнительный вопрос. Пальба затихла окончательно и всем стало как будто неловко.

Работы наши уже перестали захватывать широкое пространство, все теперь сосредоточилось в головной части правого фланга, где перекидная сапа тихо, но безостановочно подползала к стене.

В эту ночь решено было начать минную галерею; отметили место, приняли направление, оставалось узнать расстояние от крепости и измерить ров; вызвали для этого охотников; сотник уральского казачьего войска Кунаковский и унтер-офицер туркестанского линейного батальона Константинов взялись исполнить желаемое и вышли из редута. Тихо шли они по принятому направлению, считая шаги; чутко, с некоторым трепетом за охотников прислушивались передовые стрелки; четверть часа ничто не нарушало совершенного спокойствия, но затем раздался выстрел, последовали другой, третий – они замечены и частая пальба наша явилась охотникам, как утешительница в опасности. Они вскоре возвратились, сделав свое дело.

Когда все притихло, тот же Константинов и казак уральского войска, узнав, что необходимо иметь точный промер, вызвались вторично сделать измерение тесьмою. Предприятие кончилось также счастливо. Последний промер и осмотр рва дали самые утешительные результаты: разстояние, от начала минных работ до рва оказалось 29 сажен и 6 вершков, а ров – шириной 7 аршин, сухой и только 2 аршина глубиной.

Пока производилась экспедиция охотников на правом фланге, на левом вспыхнула самая частая стрельба с юго-западной стороны Денгли-тепе; там тоже открыли наш рекогносцировочный отряд: сорок человек 12-й роты самурцев, под командою поручика Айрапетова, как только взошла луна, выступили из Опорной калы и приступили к исполнению приказания осмотреть [55] впереди лежащую местность; постепенно подвигаясь к крепости они были наконец замечены зоркими текинцами; подпустив на восемь сот шагов, они открыли частый огонь команда принуждена была возвратиться в Опорную.

В траншеях между прочим, производились некоторые переделки: около № 3-го батареи строился редут на одну роту, внутри которого должна была расположиться ставка командующего войсками а батарея № 5-го уширялась для помещения двенадцати мортир

Без потери не обошелся и этот пройденный день, в течении которого было 4 убитых и 18 раненых; к последним принадлежал артиллерии поручик Херхеулидзе; в тот момент, когда, тщетно разыскивая неприятеля ракетным освещением, он для лучшего наблюдения влез на траншейную насыпь, раздался треск от удара пули… «Кто ранен?» невольно спросили в траншее. «Я», ответил Херхеулидзе, слезая с насыпи, и без помощи других отправился перевязывать руку с раздробленною костью. Покойник оставил по себе добрую память. [56]

VI.

Начало работы минной галереи. – Буря и ожидание нападения. – Переговоры об уборке тыла. – Стрельба из мортир на новой позиции. – Брешь-батарея пробует обвалить стенку. – Охотник гардемарин Майер пытается подползти к крепостной стене. – отсрочка для штурма с 10 на 12-е января. – Крики и ругань текинцев по ночам. – Одно из подслушанных распоряжений заставляет предполагать немедленное нападение. – Понятие, составленное текинцами о подслушанной ими нашей подземной работе. – Диспозиция штурма общая и для артиллерии. – Размещение войск. – Ночь накануне штурма. – Безответность текинцев. – Наши работы.

6-го января сильный ветер, начавшийся с зарей, стал грозить переменою погоды, так как он продолжал усиливаться. Отрядная жизнь текла обычным порядком: рано утром три колонны, назначенный на фуражировку и за хворостом, потянулись во всё стороны.

При утреннем крещенском богослужении, залпом из всех батарей по Денгли-тепе отсалютовали обряду водосвятия.

Текинцы, со своей стороны, занявшись, по обыкновению, пальбою по войскам лагеря, продолжали отравлять им жизнь каким-то гнетущим чувством. Остановить стрелявших сквозь едва заметные косые амбразуры и имевших возможность легко проковырять в одну минуту новые не было никакой возможности. Такое настроение в лагерях и утомительный непривычный способ войны в тесных траншеях были причинами, заставлявшими всех интересоваться, что делается с саперными и минными работами; там же, где сосредоточивался общий наш интерес, работа подвинулась на столько успешно, что текинцам удавалось добрасывать камни до людей, работавших в сапах. В этот же день все с удовольствием выслушивали и передавали друг другу известие, что минная галерея уже начата.

Цепкий, глинистый грунт с одной стороны, а отсутствие артиллерии у неприятеля с другой, давали возможность не обшивать галереи досками. Небольшая овальная нора, с которой она началась, стала быстро подвигаться в глубь, и к вечеру уже загудел [57] вентиляционный рукав, втянутый в галерею. Вначале, пока воз-дух был свеж, работа в нем подвигалась быстро, как говорили, по четыре фута в час.

Погода, между тем, не унималась, ветер крепчал и приближался вечер, возобновляя в памяти и воображение всех не только недавние нападения текинцев, но и то, что они умеют, благодаря своей зоркости, отлично пользоваться темнотою ночи; в разговорах стало проскальзывать вероятие нового нападения. Когда же с закатом солнца рванула буря, и пыль, поднятая со дна траншей и с насыпи, закрутилась в вихрь то предположение о возможности неприятельской вылазки обратилось в поголовное убеждение, что текинцы не пропустят такого удобного случая, и опять все стало на чеку.

Среди глубокого мрака ночи, вдоль передовых траншей, как изгородь, едва виднелась линия наших войск, через которую поминутно проносились высокие столбы пыли и песку, занося глаза, забивал рот, нос и обращал человека и одноцветную пыльную фигуру. Опять наступила мертвая тишина, прерываемая только мортирною пальбою и сигналами нашего разъезда, заявлявшего о своих.... «Смотреть, братцы, смотреть.... хорошенько смотреть!» слышатся сдержанные, наши голоса по всей линии, и, действительно, не смотря на боль воспаленных глаз, солдаты, быстро стирая с них пыль и слезы, боялись даже на одну секунду ослабить внимательный обзор впереди лежащей местности; усилия подметить подкрадывавшегося неприятеля были, можно сказать, выше сил человека, которых трудно вызвать при других обстоятельствах, а постоянно повторяемое «смотри, смотри хорошенько!» подбадривало бороться с утомлением; наконец смотреть стало легче: ветер начал ослабевать, и в то же время бледный свет полукругом появившийся на востоке, как предвестник восхода луны и общего отдыха, раскрыв до двух сот шагов чистого поля, дозволил солдатам свободно вздохнуть, оставить только часовых, забраться по войлок и заснуть до первого призыва в ружье.

В траншеях производились все новые работы: правее Мортирной батареи № 5-го подымали насыпь для четырех медных орудий; на левом фланга у оконечности второй параллели строилась брешь-батарея, тоже на четыре орудия, а овраг впереди Охотничьей калы очищался и уширением дна приспособлялся для постановки двенадцати мортир, которые снимались с места прежнего расположения.

В числе раненных в этот день был один офицер, [58] поручик Зродловский, убит был один нижний чин, а потеря убитыми и ранеными лошадьми приблизительно не превышала норму семи.

7-го января снова за ночь простыл воздух и холодным утром начался следующий день.

Слух о близком дне штурма, как говорили, через три дня, получал все большую и большую достоверность, и многие занялись приведением своих частей в полную готовность

Утро и полдень прошли уже среди бесцветной обстановки; небольшая пальба не привлекали, ничье внимание, и офицеры в ожидании ночной службы либо занимались донесением о выпущенных зарядах, либо, лежа на пыльных войлоках, мирно разговаривали между собою, как были встревожены общим своеобразным переполохом: солдаты повскакивали на гребень бруствера, гулом прошел общий громкий говор по траншеям, среди которого слышалось громче всего: «ваше благородие!... Ваше высокоблагородье!... Вон сколько вылезло текинцев!... Позвольте стрелять!... Эх, да как ловко»!..

– Не стрелять, не стрелять! послышались также везде ответные приказания офицеров. Если не стреляют впереди, значит нельзя.

Действительно, в это время весь верх крепостных стен покрылся текинцами, вооруженными пиками, ятаганами и изредка винтовками; вот эта-то сцена и заставила наших солдат прекратить и отдых, и занятая, влезть на насыпь и даже выйти за нее. С любопытством противники всматривались друг в друга, указывая по временам пальцами и пересмеиваясь.... «Так вот вы какие... так вот сколько вас!» слышались кругом замечания.

Следующее обстоятельство вызнало это перемирие: майор Иомудский, получив приказание вступить в переговоры с текинцами относительно уборки тел, из траншей стал выкликать текинцев с предложением прекратить огонь и выслать людей для переговоров. С некоторым колебанием текинцы исполнили наше предложение. Пальба смолкла; со стен спустились присланные для переговоров и вслед за этим десятки тысяч голов, мужских и женских, высунулись из-за стен, а на гребень бруствера влезли, должно быть, старшины и, похаживая взад и вперед с обнаженными ятаганами, запрещали покушения на стрельбу.

После взаимного приветствия Иомудский сообщил пришедшим для переговоров, что уважая храбрость таких молодцов, как текинцы, командующий войсками дозволяет им убрать тела [59] убитых товарищей (Майор Иомудский, служащий в 12-м Белогородском уланском полку, был приглашен в эту экспедицию, как иомуд родом, знакомый с обычаями т языком народа и как имеющий влияние на своих сородичей). Текинцы однако, боясь вероломств с нашей стороны, отказались от этого предложения (На эту причину указывают все текинцы, с которыми приходилось разговаривать.). Солдаты наши в это время стаскивали трупы в одно место – перед исходящей передний угол левофланговых траншеи. Впрочем несколько текинцев с ловкостью гориллы сбежали со стены, кинулись к нашим траншеям к Ставропольскому редуту и, быстро разыскав своих родственников, даже присыпанных уже землею, взвалили их на плечи и унесли, как игрушку.

На другое предложение, что русские, воюя с храбрыми воинами, и не желают убивать женщин и детей, почему и предлагают им выслать их из крепости, они отвечали: «наши семейства так скрыты, что им не вредят ваши выстрелы, а крепость надеемся с помощью аллаха оборонить».

Затем было сообщено им неизвестное; условие войны, что если одна из воюющих сторон найдет необходимым передать что-нибудь другой, то для этого должна выкинуть белый флаг, и когда другая ответить им тем же, должна прекратить стрельбу и вступать в переговоры

Довольные, вероятно, гордыми ответами, переговаривавшиеся текинцы повернули в крепость… «По местам!... по местам!» раздались команды и траншеях, и мгновенно с обеих сторон все снова исчезло, и текинский выстрел, раздавшийся первым, не застала уже открытой цели.

Опять настала беспокойная, но для быстрых работ необходимая ночь; опять войска отстаивали в строю всю темную часть ночи и пристально, не сводя глаз, всматривались в даль, утопавшую во мраке.

Переноска мортир, начатая еще днем, продолжалась и в темноте; часам, к десяти в овраге, перед Охотничьей калой, работая с фонарями, Были установлены все двенадцать мортир и окончили брешь-батарею, а правее бывшей мортирной № 5-го приведена к концу постройка четырех-орудийной батареи.

Минные и сапные работы шли успешно и давали надежду, что к 10-му января рукава с заряженными каморами подойдут уже под стену. Сапы (траншея, применявшаяся в 16 - нач. 20 вв. при осаде и взятии крепостей для постепенного приближения под огнем противника к его укреплениям. Прим. OCR), соединенные в эту ночь, образовали редут, названный Саперным; под прикрытием его насыпей в нем [60]сделано было для лучшего снабжения минной галереи воздухом два вентиляционных колодца и это много освежило силы минеров.

С рассветом 8-го января дрогнули стены Охотничьей калы от выстрелов мортир, поместившихся около их основания, и громко отдался звук их между высокими стенами внутри валы. Поверка направления вновь поставленных шомполов, пригонка зарядов и обучение людей, принятых от полевых батарей, для действия из добавочного числа мортир, требовали практической стрельбы, и командовавши батареей подпоручик Чердилели повел ее с большими расстановками, лично переставляя шомпола в ста шагах от стрелявшего неприятеля.

Часов около одиннадцати, общее внимание было занято частою стрельбою, открывшеюся из вновь устроенной бреши батареи. После первых выстрелов узнали, что генерал Скобелев производил пробу: возможно ли орудиями сделать такую осыпь, которая была бы удобна для беспрепятственного восхода на стену. Выбрать для этого часть стены левее южного угла сажен на десять. Он приказал четырем орудиям брешь-батареи открыть огонь; штабс-капитан Михайлов поражал указанную цель метко и сильно: земля густыми столбами срывалась с верха стены, а от ударов вниз глиняная, сплошная корка, державшая насыпную внутри землю, стала скоро осыпаться, а открывшаяся земля образовывать осыпь, хотя с очень малым заложением. Полчаса стрельбы и гребень стены быль опущен на столько, что вершины стоявших за ней кибиток открылись совершенно.

Когда верх стены образовал значительную седловину, то, несмотря на метко впивавшиеся в осыпь снаряды и разрывы их, которые вместе с осколками раскидывали землю, к общему изумление, из-за гребня стала вылетать выбрасываемая земля; лопат около двадцати, под разрывом гранат, работали над засыпкой осунувшейся части вала, как будто не было никакой опасности. Когда брешь-батарея окончила свою удачную пробу, текинцы продолжали работу до вечера.

Много разного рода признаков и к этому, рекогносцировка пространства перед Мельничною калою, которую делал генерал Скобелев с подполковником Гайдаровым, начальником одной из штурмовых колонн, утвердили всех в мнении, что слух о предполагаемом штурма 10-го января верен. Артиллеристы, разделяя это мнение и сознавая ту серьезную и первостепенную роль, которая должна была выпасть на долю их во время штурма [60] крепости, целый день посвятили на пристрелку по всем пунктам и приготовились к блестящему исполнению всех возложенных требовавший диспозиции.

Под влиянием этих слухов, еще живее пошла жизнь в траншеях: таскавшие патронные ящики уже встречались шеренгами человек в двадцать, взад и вперед быстро пробегали вестовые с разными приказаниями, часто встречались офицеры, разыскивавшие разных начальников, и почти везде слышался спор вследствие требования и недостатка рабочих; но официального приказания о штурме еще не было.

Это кипучее движение, наконец, накрыла ночь. Все опять принялись за открытые работы: через траншеи широкими дорогами делались плавные спуски для прохода колонн по направлению к Великокняжеской позиции и к артиллерийской бреши; увеличивалась брешь-батарея еще на четыре 9-ти-фунтовых орудия, а сапные и минные работы шли своим чередом.

Еще с вечера генерал Скобелев пожелал уничтожить ту работу, какую употребляли текинцы для заделки обваленной стены, и с этою целью гардемарину Майеру, вызвавшемуся охотником, приказал в эту же ночь, подкравшись к стене, заложить динамитный патрон и взрывом увеличить осыпь.

Когда стало совершенно темно и пальба затихла по всей линии, гардемарин Майер с несколькими моряками и с прикрытием из пятнадцати апшеронцев под начальством прапорщика Богуславского, часов около одиннадцати, направился к маленькому подковообразному укреплению, без препятствий занял его и ползком двинулся оканчивать опасную часть своего пути; как тихо ни подкрадывались наши к стенам, но зоркие текинцы, благодаря умолкшей пальбе, беспрепятственно работавшее на наружном скате обвала, открыли наше движение; оставалось только шагов сорок, но разнесшийся у них говор: «будьте осторожнее – русские идут» и быстрый спуск к низу всей массы работавших приостановили наше выступление. Получив от начальника штаба инструкцию не вступать в бой и лишенный возможности завязать дело по малочисленности прикрытия, гардемарин Майер с досадою должен был отказаться от того, чего желал сам и чего ждали в траншеях. Известие, что текинцы чинят обвал, вызвало пальбу из орудий брешь-батареи, не смотря на темноту.

За ночь противник успел уничтожить наш вчерашний труд: с рассветом 9-го января осыпанная вчера стена представилась [62] нам в хорошо исправленном виде: гребень осыпанной части был поднять до прежней высоты, да и осунувшаяся часть пополнена подсыпкой земли.

Узнав, что к завтрашнему дню минные работы не могли быть доведены до конца, генерал Скобелев хотя и был очень недоволен, но заявил, что откладывает штурм до двенадцатая числа, и что если в ночь с одиннадцатого на двенадцатое минные работы не будут окончены, то он, во всяком случае, штурмует Денгли-тепе, выдвинувшись из-за сапных работ и ворвавшись через осыпь, подготовленную артиллерию.

Впрочем эта отсрочка была даже полезна: двадцать восемь дальнобойных орудий почти не действовали во все время осады за недостатком снарядов, но в этот день прибыло второе отделение 45-го дивизионного летучего парка и вся остальная артиллерия получила равноправность с медною.

С этого дня опять настала летняя теплота, доставившая приятный отдых остывшим за прошлые дни.

Общее опасение, чтобы текинцы, собираясь за стеною в том месте, к которому мы подходили под землею, не узнали о наших работах, отразилось и на характере стрельбы: подпоручик Чердилели в продолжении всей ночи занимался больше перебрасыванием гранат из своих мортир за стену, обреченную на разрушение взрывом. Не обходилось без того, чтобы вверх летевшие осколки от близко падавших гранат не перелетали и к нам, но на это не обращали внимания и бомбардирование продолжалось.

Раздражение текинцев во время последних дней осады иногда выражалось самым комичным передразниванием и руганью, которой они неизвестно когда научились; особенно сердили их мортиры. «Что вы бросаете эти кошки?... Эти проклятые кошки!» кричали они, когда над головами их посвистывал неприятный гостинец... «Рота пли!» вдруг раздавалась у них по-русски и т. п.

В эту ночь сапные работы были остановлены, а минные торопились исполнить новую задачу.

9-го января мы потеряли одного убитым и четырнадцать ранеными, между которыми опять был офицер – лейтенант Шеман.

Теплое и облачное утро 10-го января быстро перешло в жаркий день. Довольно горячая перестрелка, начавшаяся с рассветом, к десяти часам стала притихать. Текинцы особенно усердно стреляли из своего орудия но замечательно неудачная стрельба из пушки, во всю экспедицию до штурма не задевшая ни [63] одного человека, нисколько не смущала их и они продолжали выпускать последний запас ядер.

Что же касается до землекопных и других работ, которые и составляли самую энергическую часть нашей деятельности, то они были копиями той же хлопотни, которая кипела и в прошлые дни; только в Охотничьей кале, в том углу, который занимали саперные офицеры, шли занятия, знаменующие финал осады: перебирались открытые шкатулки, чистились медные пластинки и снова собирались в вольтовы столбы — подготовлялись приборы для взрывов.

Таким образом, опять дожили до ночи, среди которой в головных траншеях заговорили вдруг о немедленном нападении неприятеля, когда переводчик стал переводить: «сбирайтесь скорей!... не бойтесь – Бог нам поможет перебить русских.... На каждые десять стрелков становитесь по семисот человек.... Скорей.... скорей!» Но, прислушиваясь долее, выяснилось, что характер этих приказаний касался более до подготовления к обороне, чем до сбора войск для вылазки, и имел целью скорее запугать, чем подготовить что-нибудь серьезное.

Кстати сказать, что текинцы отлично слышали нашу подземную стукотню и полагали, что русские хотят скрытно войти в крепость подземным ходом. В этом предположении они утвердились настолько, что с целью подстеречь этот момент и поочередно снимать головы всем входящим была собрана большая партия молодцов, исключительно с холодным оружием. Эти бедняги, поместившись на месте будущего взрыва, впоследствии погибли. 11-го января, едва на дворе можно было разбирать предметы, как, по обыкновению, все уже проснулись. Опять, казалось, кончились теплые дни; порывистый ветер снова быстро нес пыль и облака, таинственно скрывая, какая погода унаследует ему, а хорошая погода теперь нам была очень нужна – завтра штурм.

День этот был посвящен на последние совещания, на последние распоряжения. Генерал Скобелев пригласил к себе всех командиров батарей для слушания диспозиции.

Пока колонные начальники составляли свои распоряжения, на основании диспозиции указывали роли более сильным частям, часов около одиннадцати артиллеристы сгруннировались около ставки командующего войсками. Вскоре вышел генерал, пригласил, их в кибитку, усадил вокруг стола и вот как выяснили цель сбора, «Господа! сказал он, завтра потребуется много [64] работы, с удачным действием артиллерии мы можем ожидать большого успеха». Затем предложил прочитать диспозицию, составленную так же просто, как составлялись им все прежние. Вот ее содержание:

«Завтра, 12-го января, имеет быть взят штурмом главный вал неприятельской крепости у юго-восточного угла», – так начиналась наша программа на завтрашней день; затем указывалось на распределение войск по траншеям и назначение каждой из штурмующих колонн, которые после взрыва Великокняжеской мины должны были действовать, в общих чертах, таким образом:

Колонна полковника Куропаткина, состоявшая из 11 1/2 рот, команды охотников, четырех горных орудий, двух картечниц, двух ракетных станков и одного гелиографного, овладевает валом и, распространяясь влево, по стене, соединяется с колонною полковника Козелкова.

Колонна полковника Козелкова, состоявшая из 8 1/2 рот, одной охотничьей команды и моряков, команды рабочих, двух горных орудий, одной картечницы, двух ракетных станков и одного гелиографного, после взрыва выходит из-за левого фланга третьей параллели и овладевает артиллерийскою брешью, прочно на ней укрепляется и затем, распространяясь вправо по стене, соединяется с колонною Куропаткина, а налево – с колонною подполковника Гайдарова.

Колонна подполковника Гайдарова, состоявшая из 4 1/2 рот, команды охотников и рабочих, 1 1/2 сотни спешенных казаков, взвода дальнобойных орудий, одной картечницы, конно-горного взвода, пяти ракетных и одного гелиографного станков, в.три часа утра подвигается к Опорной кале; с рассветом наступает к Мельничной кале, овладевает ею, затем обстреливает внутренность укрепления и, сообразуясь с общим успехом, наступает на главный вал.

О ходе и характере действий артиллерии в период штурма в диспозиции сказано не было, но теперь перед обществом артиллеристов генерал Скобелев в следующих общих чертах обрисовал главные фазы предстоявшего обстреливания крепости: как только колонна подполковника Гайдарова начнет наступление, брешь-батарея открывает огонь для разбития той части стены, которая была уже осыпана; за полчаса до взрыва артиллерия по сигналу начинает усиленное бомбардирование, анфилируя южную и восточную стены и закидывая гранатами мортир мертвый между ними [65] угол; затем последует взрыв; выждав после него несколько секунд, артиллерия дает еще залп по прежнему направлению и потом, изменив его, открывает, частый, неумолкаемый огонь по саперной стороне и кургану. В принципе план этот признан был хорошим и не вызвал замечаний артиллеристов.

В этот день, казалось, не было человека, который бы хоть на четверть часа мог сложить руки без дела; срок для подготовки штурма был невелик – всего один день; в течении его нужно было окончить склад патронов в траншеях, артиллерии дополучить боевые заряды и все эти тяжести стащить людьми, сделать общее передвижение войск для занятия мест, указанных в диспозиции, принести к концу все детальные распоряжения и доработать приспособления к удобному действию войск.

Напрасно противник усиливая стрельбу не только из ружей, но и из пушки, напрасно демонстрировала занятием с неизвестною целью своего контр-апрошного, подковообразного укрепления перед левым флангом, – на это уже не обращала внимания наша пехота. Назначенные занимать Ольгинскую, Правофланговую и Опорную калы, а также редуты № 1-го, № 2-го и батарею № 5-го, около полудня уже размещались в указанном пунктах, причем в Правофланговую было поставлено два 9-ти фунтовых орудия под начальником штабс-капитана Балуева, в редут № 2-го два дальнобойных легких, под начальством поручика Соколовского, и в Опорной два 4-х фунтового орудия, под начальством прапорщика графа Хризос-Камо. Таким расположением обеспечивались до некоторой степени фланги и тыл, а лагерь, долженствующей опустеть, поручался полковнику Арцишевскому, в распоряжение которого должны были поступить все нестроевые и денщики, на этот случай вооруженные. Все же, назначенные в состав штурмующих колонн, бесконечными линиями в одного человека тянулись по всем извилинам траншей; к ним присоединились еще 3-й батальон Апшеронского полка, 1-я и 2-я роты Дагестанского и 3-й батальон Самурского, взятые из резерва для ночных работ; только остальные части резерва полковника Навродского и колонна подполковника Гайдарова должны были занять свои места к рассвету следующего дня.

Наружный вид наших траншей, прикрытых со стороны крепости насыпями, не выдававшими неприятелю повсеместной хлопотни был прежний, покойный, только частая орудийная пальба, [66] не умолкавшая в течение дня, вечера и большей части ночи, могла послужить противнику намеком на что-то зловещее.

Вечер был близок; гул от выстрелов наших орудий не ослабевал; текинцы же, наоборот, почти совершение прекратили огонь.

Тяжелые, черные тучи заслонили все небо и ночь наступила, по крайней мере, часом ранее. Холодный ветер и дождь, провязывающий, осенний, сошлись с непроглядным мраком, не видна пыла рука, поднесенная к глазам; за то эффектно прорезалась эта мгла блеском частых выстрелов, сверкавших как зарница.

Мысль о возможности нечаянного нападения в такую погоду заставила освещать окрестность и быстро проходящим светом ракетных хвостов, пускаемых за крепостную стену, и гелиографными фонарями, с ослепительною яркостью освещавшими стену и поле шагов на триста; не скрывая света, они иногда минуты по две выстаивали под выстрелами из крепости.

Но в самой крепости было так тихо, что, казалось, она обезлюдила; спать текинцы не могли: гром выстрелов, и особенности в начале ночи, не был похож на усыпительную болтовню, а треск от разрыва гранат на всем пространстве крепости и шипение огневых ракет тоже не принадлежали к средствам, успокаивающим нервы; допустить, что текинцы ушли к северной стороне, имелось еще менее основания, а между тем молчание крепости изумляло вас. Отчасти эта безответность противника, отчасти утомление повлияли на ослабление и нашего огня.

К полуночи все стихло и у нас, и лишь некоторые части войск трудились над работами в разных концах траншейных лабиринтов: горные орудия, стоявшие в калах Великокняжеской позиции, оставаясь на прежнем месте, не могли бы принять участия в завтрашнем бомбардировании, а потому, по предложению заведовавшего артиллерию правого фланга, штабс-капитан Грек и поручик Тамакеев целую ночь, лично руководя своими артиллеристами, устраивали на плотине, у Охотничьей калы, батарею на четыре орудия и одну картечницу. В Саперном редуте слышалось неумолкаемое гудение вентилятора; он в это время гнал струю воздуха, заколачивавшим минные каморы, а наружная жизнь проявлялась там только тем, что из минной галереи выскакивали облитые потом минеры, чтобы после духоты отдышаться на чистом воздухе и снова нырнуть в подземелье. В Охотничьей кале, среди царства сонных, приветливо мелькавшие огоньки в саперных юломейках [67] и по временам доносившийся оттуда разговор офицеров, перемещаясь с веселым смехом, указывали на успешное закачивание подземных работ.

В это время, выйдя из траншей левого фланга, команда охотников тихо подползала к подковке; подпоручик железнодорожного батальона Остолопов а гардемарин Майер, взявшись взрывами усилить осыпь исправленной текинцами стены, около часа по полуночи начали свое предприятие с горстью моряков и под прикрытием 13-й роты апшеронцев. Дойдя до укрепления, очищенного неприятелем, часть их засела в нем, а охотники с остальными людьми продолжали подкрадываться к стенам Денгли-тепе. Недоверие к отсутствию всякого признака жизни со стороны противника поддерживала и в них осторожность, но, с другой стороны, не встречая препятствия, они скоро спустились в ров, начали подкапываться под осыпь, заложили и зажгли патроны. Раздались два негромких взрыва и «ура», радостно загремевшее в ответ на удачу, громче взрывов далеко разнеслось от левого фланга, «Опять нападение!»... сквозь сон произносили разбуженные, схватывая свои ружья, и, только успокаиваемые рассказами часовых о взрыве, снова подползали под войлок; но не остановленный никем подпоручик Чердилели с чрезвычайною быстротою очутился около мортир и из всех двенадцати открыл самую учащенную пальбу.

Текинцы не ответили ничем на взрывы, которые приняли, вероятно, за орудийные выстрелы, изредка раздававшиеся с батарей. Они не имели даже часовых на верху стене и только кое-где заявляли о своем существовании отдельными выстрелами, точно заманивали нас попробовать сделать нападение.

В эту ночь успели приготовить ровики для артиллерийской прислуги в виде продолжения батареи у Ставропольского редута, так как в один ряд должны были стать четыре орудия 1-й батарейной батареи 21-й бригады, шесть орудий 3-й легкой батареи 19-й бригады и восемь орудий 4-й легкой батареи 20-й бригады, вскоре за ночным взрывом колонна полковника Гайдарова, усиленная всею 4-ю легкою батареею 19-й бригады, была уже на ногах. Среди совершенной темноты она начала стягиваться в Опорную калу и перед рассветом была готова к наступлению. [68]

VII.

Действие артиллерии перед штурмом. – Действие колонны подполковника Гайдарова. – Бомбардирование. – Взрыв мину. – Впечатление, произведенное ею на обе стороны воюющих. – Первый момент после взрыва. – Эскалада: действие колонн правого и левого флангов и 3-го батальона самурцев. – Занятие вала пехотою. – Появление на западной стене колонны подполковника Гайдарова. – Описание устройства крепостной стены. – Занятие стен артиллерию. – Спуск войск во внутренность крепости. – Движение к кургану. – Занятие его. – Овладение внутреннею калою. – Преследование.

Чуть забрезжил свет, 12-го января, как за раздавшимися выстрелами у Опорной калы, в траншеях обоих флангов, все наши батареи начали перекликайся. Редкая орудийная пальба, усиливаясь постепенно, стала присоединяться к выстрелам 4-й легкой батареи 19-й артиллерийской бригады, которая еще до зори, будучи развернутою перед Опорною калой в голове колонны подполковника Гайдарова, своими первыми выстрелами начала славный предстоящий бой.

В начале слабый свет еще не позволял биноклям отчетливо разбирать очертания предметов в окрестностях Мельничной калы. куда направлялся огонь батареи: но когда взошедшая яркая заря дала возможность различать предметы, то батарея взялась в передки, выдвинулась вместе со всею колонною сажень на полтораста и с этой второй позиции занялась по указанию начальника колонны пробиванием входа в калу для пехоты. С третьим выстрелом задача была решена; когда же с четвертого и пятого выстрелов западный фас, обвалился совершенно, то подполковник Гайдаров, просил приостановить разбивание калы из опасения лишить пехоту прикрытия. Осталось теперь занять Мельничную калу.

К этому, времени орудийная пальба по всей нашей линии достаточно оживилась: брешь-батарея из всех орудий принялась за уничтожение работы текинцев по починке стены, разбитой еще 8-го [69] января.... Уже вершина стены обнажалась и, вслед за начавшей осыпаться землей, с гребня ее стали взлетать обрывки войлоков, которыми неприятель связал обваленный верх своего вала, а из остальных батарей началась пристрелка по крепости, как говорится на чистоту.

Между тем полевое дело подполковника Гайдарова разгоралось жарче и становилось серьезнее: стройно, под музыку, колонна его приближалась к Мельничной кале для овладения последней позицией: линия пехоты со спешенными казаками и конногорным взводом на левом фланге, прикрывшись цепью, не изменяя ноги и равнения, вступила в район сильного обстрела. На встречу им, по внутренней стороне западной стены крепости, бегом, большими толпами спешили текинцы, и вскоре частый град ружейных пуль посыпался с траверза, с укрепления, выдвинутого перед траверс, из-за песчаных курганов и крепостных стен. Приблизившись к плотине, цепь бегом захватила ее и залегла, затем рота за ротой стали заходить за стены калы: вслед за пехотой, еще торжественнее, выдержанной рысцой, выражавшей полное спокойствие, выехала 4-я батарея 19-й бригады с посаженною прислугою. Осыпаемая пулями, она с уставною аккуратностью снялась с передков, и клуб дыма над головами текинцев, торчавшими из подковообразного укрепления. Заставил их мгновенно исчезнуть, чтобы укрыться от шрапнельных пуль и осколков.

Без промаха шрапнель за шрапнелью посылала батарея в ответ на сильный перекрестный ружейный огонь; с замечательною меткостью ракеты капитана Сергеева спускались в укрепление перед траверзом; но трескотня ружей не уменьшалась: частый огонь нашей пехоты из-за платины и из калы старался всеми силами ослабить огонь противника, но текинцы до самого бомбардирования не отказывались от такой приманки, как открыто стоявшая артиллерия всего в трехстах саженях: весь огонь их был направлен, на нее. Четыре часа стояла батарея под таким перекрестным с ним, какой редко испытывался ею даже в регулярных войнах, а во время текинской экспедиции не встречалось, конечно, ничего подобного; но ни этот огонь, на поминутное громкое шлепанье и свист пуль не возмущали прежнего торжественного спокойствия, сохраняемого офицерами и солдатами.

Но вот огонь нашей пехоты становится реже; чуткие и под [70] огнем спокойные текинцы отгадывают причину; отважнейшие из них уже хотят воспользоваться недостатком у нас патронов, вскакивают и, махая ятаганами, сзывают других для рукопашная боя; уже сбегается порядочная толпа, и горсть нашей пехоты с неприятным чувством ждет возможную схватку с тучами неприятеля, скрывавшегося за стенами.... но громко треснул разрыв шрапнели над головами смельчаков, и вся толпа опять нырнула в траншею… еще шрапнель… еще... и бесследно исчезают приготовленные к нападению. Редкая пальба пехоты снова соблазняет текинцев попытать счастье: тот же призывной крик начинает раздаваться в другом месте.... артиллерия делает небольшую выдержку, необходимую для новой установки трубки, и нисколько шрапнелей вторично охлаждают порыв неприятеля. Благодаря артиллерии, текинцы пропустили невозвратимый момент: патроны подвезены, и снова папахи текинцев стали выскакивать в мгновение и быстро исчезать после сделанного выстрела.

Началось бомбардирование: все семьдесят два орудия слили свой гром с громом рвущихся снарядов, с залпами пехоты, шипением ракет и резким хлопаньем картечи.. Заметались текинцы на южной и восточной стенах, с которых беспрерывно брызгами взметаемая пыль наглядно показывала, что от разрывов гранат деваться некуда. Все не имевшие верного углубленного прикрытия кинулись в блиндированные ямы, а часть, выйдя из северных ворот, стала размещаться по наружному рву восточной стены, как видно с целью кинуться в случай штурма на фланг колонны, долженствующих наступать от великокняжеской позиции; но те из текинцев, которые засели скрытно со своими бойницами, без промаха посылали пули всем показывавшимся из-за насыпи. Так, за несколько минут до штурма, поплатились замечательно храбрые офицеры: убитый артиллерист, штабс-капитан Грек и раненый подполковник Цинринский. Среди густых облаков дыма, глаза противника хорошо отличали офицеров даже по краю фуражки и большую часть оплошных посылали из строя либо в могилу, либо на перевязку.

Скоро полчаса, как продолжается бомбардирование; уж около получаса войска напряженно ожидают той минуты, к которой торопились приблизиться, не щадя сил, и в то же время с видимым спокойствием, безмолвно стоят прислонившись к насыпи.... Вдруг все встрепенулись: в Опорной кале внезапно пробуждается какая-то тревожная деятельность, все о [71] чем-то заговорили, некоторые офицеры куда-то побежали, и заколыхалась масса солдат, битком наполнявшая внутренность калы; вскоре послышались восклицания: «смирно»!., «приготовьтесь»!.. «слезайте с башни, сейчас будет взрыв»!... И, вот, ожидаемая минута настала: колыхнулась земля а вмести с глухим гулом высоко взвился широкий, серый столб земли, испещренный какими-то светлыми и темными пятнами. Ящики, мешки, фашины и туры, венчавшие насыпь передовых траншей, осунулись и попадали. Взрыв быль эффектен: столбы земли, слипаясь в одну тучу, заслепившую яркие лучи солнца, казалось, долго простояли на одной высоте, но в ближайших ко рву траншеях не смели им любоваться: куски глины безлошадным дождем колотили всех вблизи стоявших, которые, прижимаясь к насыпи, прикрывали головы, чем только возможно.... За первой секундой после взрыва, падение земляных глыб усилилось, и затем вся масса рухнулась на низ, похоронив под собою защитников, стоявших за роковою частью вала.

На эти несколько секунд притихла канонада; глаза всех, стоявших вне опасности, впились в это грозное явление. Которое заметно подействовало на текинцев: потрясенные перед этим странным артиллерийским огнем, при виде, незнакомого грозного явления они как будто потеряли веру в свою силу и, искушаемые беспрепятственным пока выходом в пески, большими массами стали покидать крепость; только в южной части ее, наоборот, взрывом прерванная стрельба снова раздалась сквозь дымчатые клубы пыли не осевшей еще земли.

Но для наших солдат взрыв был желанным сигналом: пм заканчивалась утомительная траншейная служба, им вызывались они теперь на более опасный, но любимый бой, стена на стену.

За секундной паузой после взрыва, прежний грохот орудий, крик ура, пронесшийся вдоль фронта наших траншей, и штурмовые марши четырех хоров музыки слились в кровавой драме, и вместе с тем со всех сторон быстро выдвинулись из земли штурмующие колонны и направились к обоим обвалам в крепостных стенах.

Из передних траншей перед великокняжеской позицией, шагах в восьмидесяти от рва, быстро вынырнула первая линия штурмовой колонны из 9-й и 10-й рот 3-го Ширванского батальона, имея на правом фланге охотников подпоручика Воронова; за нею показалась вторая линия из 11-й роты и команды сапер. Но [72] едва они тронулись вперед, как раздался залп с крепостной стены, и в густой массе наступающих оказалось сорок шесть интервалов. «Сомкнись»! слышится команда и затем с криком ура роты точно нырнули в углубление, сделанном взрывом, и затем беспрепятственно взлетали на гребень обвала. С этого места 10-я рота повернула огонь в тыл обороняющим южный угол, 9-я кинулась вдоль по стене на соединение с колонною полковника Козелкова, а охотники – по стене направо.

Одновременно с этим, на левом фланга, раздавшиеся вслед за взрывом боевой наш крик мгновенно выдвинул приготовленных к штурму охотников 4-го апшеронского батальона; здесь не приходилось выжидать, пока уляжется взорванная земля; бегом с места рванулся и весь четвертый батальон, сопутствуемей картечницей поручика Карпова, ракетами подпоручика Юренева, 11-й ротой Ставропольского полка и командою сапер. Густой массой кинулись всё к двум мостам на встречу частой и меткой пальбы, особенно сильно поражавшей при переходе через ручей…

Но вот голова колонны уже за ручьем, повернула к артиллерийской бреши, уже недалеко стена, но по мере приближения, пальба неприятеля учащалась, и жертвы стали гуще покрывать землю; между нами упал шедший впереди колонны полковник граф Орлов-Денисов, пораженный двумя пулями; вблизи валялся с лицом, залитым кровью, гардемарин Майер, бежавший впереди с охотниками. Когда же ура наше сильнее пронеслось у подножия обвала, остервенение оборонявшегося, дойдя до высшей степени, показало, что он будет биться, как обреченный на смерть: тучею камней и самым частым огнем осыпали текинцы взбиравшихся на крутую осыпь артиллерийской бреши. Картечница, приняв влево, а ракеты вправо, усиленно начали обстреливать толпы противника, не заслоненные еще штурмующими; вскоре подпоручик Юренев падает, продолжая командовать ракетами. Текинцы в каком-то исступлении начали, кроме каменьев, пускать в приближавшихся к вершине апшеронцев ятаганами, пиками, палками, кожами и даже ружьями. Не стало, наконец, у штурмующих сил: не дойдя до гребня, присели апшеронцы и вторая линия. Генерал Скобелев заметил эту секунду, и новый крик ура трех рот ставропольцев - и третьего батальона апшеронцев, сливаясь с громким криком третьего батальона самурцев, раздались в тылу горсти, бьющейся на валу.

В то время, как ставропольцы а апшеронцы с двумя [73] горными орудиями штабс-капитана Федорова спешили на брешь, самурцы кинулись прямо вдоль правой стороны ручья; перейдя его, приставили лестницы и настойчиво лезли на стену.

В параллель этому бою и на артиллерийской бреши, после минутной приостановки, и течение которой апшеронцы перестреливались и перекидывались каменьями с засевшими за гребнем массами противника, положение текинцев становилось опасным: пули ширванцев с Саперного обвала в тыл, пули с фланга, со стороны взбиравшихся уже на стену самурцев, и с фронта, посылаемые штурмующими начали сильно редить сплотнившихся защитников у южного угла. Когда кинувшиеся из траншей на помощь семь рот вбежали на стену, отчаянный бой, бой грудь с грудью, закипел на гребне и за гребнем; текинцы одновременно рубились и с апшеронцами, и с самурцами.

В течение этих же нескольких минуть жаркого бол на стенах южного угла крепости, в разных местах происходило следующее:

1) Без особенного сопротивления со стороны противника, роты самурцев, отряда подполковника Гайдарова взошли на западную стену, приветствуемые ширванцами с саперного обвала; махая шапками и криком ура отвечали самурцы первого батальона на приветствие своих кунаков.

2) В траншеях правого фланга внезапно показался унтер-офицер со знаменем, быстро направляющая к плотине.... Не надо было объяснять, чье это знамя: потеря 28-го декабря была еще свежа в памяти у всех. Притихший уже в первой линии наш боевой крик теперь разнесся в рядах резерва, как выражение радости. Все наперерыв подхватили восторженное ура при виде возвращенного георгиевского знамении 3-го батальона Апшеронского полка.

Текинцы не уступали дешево свой оплот; явная смерть не пугала их, и напор нашей силы заставлял отважного противника только вершками уступать свое место, не прекращая боя на вершинах стен, составляющих южный угол.

Тут кстати сказать об устройстве стен, о которых ходили легендарные рассказы: они состояли из наружной и задней глиняных стен, каждая толщиною фута в полтора, а высотою от 10 до 12, середина же между ними была набита глиной; верхняя площадь этой утрамбованной внутри глины, не доходя до высоты стен на аршин или полтора, представляла таким образом, если идти вдоль стен, что-то в роде улицы от пяти до семи аршин шириною, окаймленной с обеих сторон станками. [74] Для схода внутрь крепости, задние стенки были по местам обвалены, а по скату стены сделаны были углубления дорожки вроде промоин. Во время сильного обстреливания стен анфиладным огнем, текинцы дошли до необходимости врываться партиями в верхнюю часть стены; таким образом, оставленные между ямами промежутки, поднятые насыпною землею, образовали прочные траверзы, за которыми они находили безопасное укрытие и могли сквозь бойницы вести пальбу даже во время сильного бомбардирования. Из этого описания устройства стен понятно, как трудно было биться нашим и на стенах: эти траверзы служили для нас брустверами, которые приходилось брать, влезая на них из глубины соседних ям; дорого обходилось нам постеленное завладевание траверзами еще потому, что текинцы обороняла их до тех пор, пока, переколотые и перестрелянные, до последнего, очищали свободный доступ к следующему траверзу; только небольшая часть их успела проделанными внутри стены особенными ходами уйти внутрь крепости.

Не смотря на серьезность боя, можно было любоваться, с какою отважностью, не считая неприятеля, наши конкурировали с многочисленными толпами текинцев, с какою быстротой партии охотников с офицерами впереди сближались между собою.... Прошло минут двадцать, и весь верх стены был а наших руках.

Во все это время те же семьдесят два орудия продолжали греметь неумолкаемыми перекатами; дым белым туманом стлался внутри крепости, а от разрыва шрапнели над северною стороною ее, он волновался густым большим облаком, из которого беспрерывно сыпался град шрапнельных пуль. Все оставшиеся еще в крепости к стороне кургана кинулись и пески; заметив это, поручик Дейкин и штабс-капитан Лазарев, выкатив в поле четыре орудия из батареи № 5-го, первыми начали преследование уходящего противника.

Последние же толпы защитников, уцелевших в рукопашном бою, окруженные пороховым дымом, медленно, словно нехотя, подвигались к северной стороне; наши солдаты, вытянувшиеся вдоль стен, торопились вкладывая патроны при частой стрельбе, видя, как пули их без промаха вязли в густой массе, отступающих. Это был последний расчет с неприятелем и за каждый пройденный им шаг старались заставить его заплати несравненно большим числом жертв, чем то, которым покупали мы победу при наступлении. Но отступление свое текинцы не пятнали бегством; [75] да впрочем, куда было им бежать? впереди их треск, дым и звонкая стукотня о сухую землю, более 9,000 шрапнельных пуль, падавших в минуту, указывали скорее на ожидавшую их могилу, чем на свободный проход.

Отвечая на каждый шаг, уступаемый текинцами наплывом большого числа войск, мы поторопились втащить на стену и картечницы; среди первых выстрелов послышалась мерная стукотня картечниц гардемарина Голикова и поручика Карпова. Минуту спустя, артиллеристы тащили на лямках и горные орудия; вскоре клубы, дыма из орудий поручика Тамкеева обвивали поднятый на обвале императорский штандарт, а между полковыми знаменами на артиллерийской бреши два орудия штабс-капитана Федорова тоже начади посылать смерть вдогонку за отступающими

С вершин высоких стен ясно раскрылась перед нами внутренность Денгли-тепе: на всем пространстве ровной площади ее, густо заставленном кибитками, не было заметно даже попытки какими-нибудь фортификационными постройками затруднить наше дальнейшее движение и стало ясно, что следует, для достижения лучшего результата и наименьшей потери, не откладывая ни минуты, начать преследование противника, отступавшего к выходу в пески на северной стороне.

Полковник Куропаткин первым спустил три роты ширванцев по направлению к той части стены, на которой виднелись самурцы первого батальона. Занимаясь осмотром кибиток и обстреливанием блиндированных ям, в которых засело много текинцев, ширванцы тихо подвигались вперед. Немного позже, с целью очистить от неприятеля все пространство, прилегавшее к южному углу, с артиллерийской бреши спустилась тоже часть колонны полковника Козелкова. Редкая ружейная, но безостановочная пальба слышалась в кибитках, между кибитками в ямах и во всех скрытых местах, где постоянно открывали притаившихся текинцев:

Артиллерийский огонь к этому времени прекратился окончательно, только шесть горных орудий, установившись на стенах, и четыре мортиры подпоручика Чердилели, расположенные внутри крепости, как видавшие все, что происходило, продолжали пальбу по северной стороне.

Большая часть войск, превратившись в зрителей, пристально следила со стен за действием рот, спущенных в крепость, и за текинцами, столпившимися у кургана. Едва ширванцы прошли [76] половину пространства по ширине крепости, как полковник Куропаткин, бегом догнав их, приказал начать прерванное наступление по направлению к кургану. Майор Сивинис, развернув фронт трех рот своего, батальона направо, начал наступление по указанному направлению, пробираясь между трупами, густо покрывавшими площадь крепости. Место впереди была видимо очищено.

Роты, заняв по фронту более четырехсот шагов с ротою самурцев, двигавшеюся по западной стене, образовали вместе непрерывную линию; как продолжение ее держась на той же высоте, западнее крепости, две роты 1-го батальона самурцев со спешенными казаками на левом фланга и двумя конно-горными орудиями, под начальством капитана Юдина, наступали на ложементы в песчаных курганах, а охотники подпоручика Воропанова, двигаясь сначала по верху восточной стены, потом спустились и продолжали наступление вдоль внутренней стороны ее.

Следя с высоты за общим ходом дела, поручик Карпов и штабс-капитан Федоров, заметив отсутствие артиллерии в передней линии войск, по собственной инициативе тоже спустились с орудиями и картечницей и постепенно стали настигать наступавших на курган, таща руками свою артиллерию; то же сделали и некоторые части пехоты из колонны полковника Козелкова: некоторые роты, полуроты и даже отдельные команды стали входить в промежуток между правым флангом ширванцев и охотниками подпоручика Воропанова. Сзади и левее ширванцев виднелась тоже какая-то рота, кажется, туркестанского батальона и все это спешило вперед. Без сопротивления внутри крепости и с небольшими схватками на песчаных курганах распущенные знамена на стене и в центре крепости все ближе и ближе подходили к кургану; ложементы наверху его и пальба с вершины, хотя и редкая, указывали на возможность встретить сопротивление. Не доходя пятисот шагов, ширванцы остановились, дали несколько залпов по кургану и, не получив такого же ответа, снова начали наступление. Не далеко от подошвы его все наступавшие снова начали обстреливание вершины кургана. После нескольких залпов и появления на скате знамени ширванцев, окруженного передовыми солдатами, кинулись на штурм с южной стороны 3-й батальон Ширванского полка, а с восточной и даже северо-восточной команды и роты разных частей, начальство над которыми принял генерального штаба капитан Мельницкий. Громкое «ура» снова разнеслось перед лицом противника, запоздавших отступить в пески. [77]

Когда самурцы увидали знамя на вершине кургана, то, снова приветствуя ширванцев, замахали шапками; хоры на стене и на кургане почти единовременно заиграли русский гимн, и неистовое, громкое «ура» выразило торжество полной победы, завладев командовавщею высотою над всею внутренностью крепости.

Но вслед за этим началась та финальная, необходимая часть боя, в течение которой отступающий дорого расплачивается за прежнюю пробу сопротивляться. Особенно настойчивое преследование разбитого неприятеля считается вообще необходимостью, а при покорении азиатских племен, в особенности текинцев, имевших в 1879 году успех над нашими войсками, по мнению большинства необходимо было такое поражение, чтобы ужас, наведенный на них, с корнем вырвал из их памяти прошлогоднюю удачу при столкновении с нами.

Внутри крепости еще необходимо было кончить расчет с засевшими в кале, из которой при занятии кургана было сделано несколько залпов в тыл нашим войскам; для этого спустилась с вала рота самурцев, а из колонны капитана Мельницкого – рота апшеронцев. Обрекшие себя на смерть отчаянно отбивали нападения пехоты; когда же штабс-капитан Федоров дал несколько выстрелов по кале вдоль фронта нашего наступления, текинцы отшатнулись от стены, и, воспользовавшись этим, апшеронцы с одной стороны, а самурцы с другой ворвались внутрь калы... Прошло несколько минут, и храбрые защитники, предпочетшие избрать эту родную калу своею могилою, почетно расстались с жизнью.

В это же время все передовые части войск, конно-горный взвод и успевшие уже сесть на коней дивизион тверских драгун кинулись в пески для преследования ушедших текинцев. Если бы кто нибудь захотел представить себе картину, как смерть, аллегорически изображаемая с косою, применяет свое оружие на манер косаря, то ничего лучше не могло осуществить эту воображаемую сцену, как производивееся тогда преследование. Поражение противника ужасом было достигнуто вполне: шашки, пули и картечь, обходили только женщин и детей, без жалости устилали путь трупами и испещряли пески кровавыми лужами Ужас текинцев выражался своеобразно и почетно в смысле военном: отступление их не было бегством под влиянием паники, а представляло разбросанную силу, вытесненную другою и потерявшую способность ко всякой активной обороне: часть текинцев на ходу [78] покорно принимали смерть, не выпуская оружия, а многие, дождавшись преследователей, поворачивались лицом к смерти и кидались в одиночный бой; без стона падали они и без признаков отчаяния отдавались страшной участи.

Во время преследования противника крепостные стены продолжали заниматься вашими войсками и даже были втянуты на артиллерийский обвал несколько орудий 4-й легкой батареи 20-й артиллерийской бригады, которые потом на лошадях передвинулись к кургану, занятому горными орудиями. [79]

VIII.

Сцены в крепости по удаление противника. – Появление текинок и детей их из-под земли. – Торговля захваченным имуществом. – Возвращение частей, преследовавших неприятеля. – Генерал Скобелев благодарит войска. – Занятий крепости на ночь. – Несколько слов о настроении, в каком войска провели вечер. – Блистательная роль офицеров в бою и о понесенной ими значительной потере. – О честном исполнении текинцев обязанности защитников края. – 13-е января. – Оживленная картина сменяет мертвый вид на траншее. – Парад. – Несколько слов о генерале Скобелеве.

По удалении войск для преследования, сцены борьбы и смерти сменились картинами несравненно более миролюбивого характера: дозволение, данное войскам забирать все оставленное текинцами, заманило массу охотников; по всей площади укрепления густо заставленной кибитками, бистро шныряли солдаты целыми партиями, и по разным направлениям мирно двигались одиночные люди, навьюченные коврами и разными пригодными вещами; вереницы женщин и детей, буквально появлявшихся из-под земли, пестрели и разных местах своими цветными лохмотьями и, проходя мимо солдат, сквозь слезы произносили: «аман!... аман!» – Им указывали пункт сбора, и они, трепеща за свою участь, отправлялись к группам женщин, охраняемым солдатами.

Обстреливая блиндированные ямы, наши стали вытаскивать оттуда все, что попадалось под руку, и в скором времени обширная внутренность крепости запестрела грудами хлопка, не оцепленного еще от плода, ненужною оборванною одеждою, шубами кошмами, одеялами всех цветов и другою разнородною рухлядью; лужи крови и трупы словно исчезли среди этих разноцветных ворохов. В скором времени некоторые женщины, по преимуществу пожилые, тоже присоединились к нашим солдатам; подхватывая и на свою долю одеяло, полушубок или коврик. Как-то скоро поняли они что им не угрожает смерть и что [80] насилие над женщинами у нас считается преступлением. Вежливое и даже предупредительное отношение офицеров, уморительно острые, но не оскорблявшая их шуточки солдат, приставленных для их охраны, быстро рассеивали их опасения.

Между тем горячая торговля закипала в разных местах: офицеры представляли собою центры, куда стаскивались все раздобытые вещи; сначала они были единственными покупателями. Главные предметы торговли составляли ковры, серебряные убранства для лошадей и к женским костюмам, парадные мужские и женские халаты, шелковые матери туземного производства, ковровый попоны, чапраки (суконная, ковровая, меховая подстилка под конское седло, сверх потника. Прим. OCR), седла и т. п. Все это, конечно, продавалось очень дешево, но, не смотря на дешевизну, не было солдата, который бы в час не выручал около двадцати пяти рублей.

Приближался вечер. В укреплении показались драгуны, возвратившиеся из преследования; перевязанные головы и руки некоторых из них показывали, как умирали отступавшие; появился наконец и генерал Скобелев; его искренняя благодарность войскам так и высказывала желание обнять каждого. «Вы, братцы, сделали сегодня славное, большое дело», говорил он, и верилось как самой истине: в его речах было столько радостной признательности, что не могла проскользнуть ни одна фальшивая, казенная нотка. «Рады стараться! отвечали ему солдаты, не выводя свой ответ из узкой рамки, установленной как единственное средство, дающее возможность говорить с массой, но в голосе и в глазах солдат выражалось воодушевление и готовность так же честно встретить все, что будет предстоять в неизвестном будущем, хотя бы занять другую такую же крепость.

Спускались непродолжительные, южные сумерки. Крепость начала пустеть: офицеры, сгоняя солдат в лагерь, понемногу стали удаляться за своими продавцами. Часть пехоты с полубатарееи 3-й батареи 19-й артиллерийской бригады остались для охраны внутренности крепости; вершина же кургана была занята, кроме пехоты. еще двумя взводами 6-й горной батареи 21-й артиллерийской бригады, под начальством штабс-капитана Федорова и подпоручика Познанского; на ней же установлены были и два орудия, бывшие в руках текинцев. Сыграли зорю. Стемнело, и внутри стен Денгли-тепе, обставленных нашими часовыми, смолкло все, только за крепостью, в десятитысячной толпе женщин и детей, собранной в одно место, слышался детский плач и [81] причитания взрослых, а изо рва за стеной близ обвала доносились тихие стоны: то был перевязочный пункт; фонари освещали окровавленных страдальцев, среди которых был медик Юльский от начала штурма работал, не вставая с колен.

Еще много текинцев, притаившихся и не отысканных днем, не шевелясь, с понятным нетерпением ждали конца дня, – и вот наступила желанная, безлунная, хотя безоблачная ночь и началась последняя игра на жизнь и смерть: немногим счастливцам удалось проскользнуть через стену в пески.

Как проведен был вечер рассказывать нечего; все были в праздничном настроении. Это чувство солдаты определяют выражением: «точно из бани вышел, хорошо попарившись»; суровые сцены недавнего боя возбуждать такое настроение не могли, так как сами обыкновенно смягчаются в воображении участников, пирующих в кругу товарищей и находящихся в настроении обнять всякого. Вид бегущего противника, за минуту перед тем вырывавшего из рядов героев дня, рыцарская гордость победителя при очевидном доказательстве, что не удалось противнику устрашить его, вид многочисленных жертв неприятеля, удовлетворяющей за те жертвы, которыми оплачивалось усилие одолеть его, сознание, что победой этой возбуждена общая радость соотечественников, основанная на ожидании скорого удачного исхода войны, все это сливалось в одно впечатление – торжествующую гордость победителя, которую он испытывает под финальным громом орудийных выстрелов.

Проиграли текинцы свое дело... многочисленность не выручила их! Но в этом бою имя храбрых, имя героев заслужено павшими для всего своего племени; тяжелой жертвой покупалось нами все, что для них было дорого. Невиданный ими ад от артиллерийского огня и взрыв, заставил отважных защитников дрогнуть перед такими ужасами и значительную часть их оставить крепость ранее штурма, только и выручили нас из большой опасности. Неизвестно, то ли бы произошло, еслиб тысяч пятнадцать ушедших до боя остались в крепости и кинулись на помощь оборонявшим южный угол, которому угрожало всего около трех тысяч штыков а в рукопашном бою число войск играет огромную роль, и оно было не на нашей стороне. К счастью, половина оставшихся оказалась под силу нашей горсти героев, и текинцы, после упорного боя, сдали Денгли-тепе. [82]

Об отнятых у них трофеях говорить не буду, не до обороны их было текинцам : гибель массы их, около 8,000, очевидно оканчивала войну; для чего им было брать с собою наши орудия, к чему было тащить свое медное орудие, приспособленное к толстому бревну, служившему лафетом, укрепленным на сильно погнутой оси, и брать с собою фальконеты, прикрепленные к деревянным рамам.

Число погибших текинцев трудно определить. Жандармский офицер, наблюдавший за закрытием трупов, насчитывал в одной крепости более 8,000, а сами текинцы насчитывают погибших товарищей за все время осады до 14,000 человек.

Еще не все проснулись 13-го января, как в отдалении, в стороне крепости, послышались залпы... «Это что такое?» вырывался у каждого невольный вопрос; затем, многие из недоумевавших, подумавши, произносили: «Ах, да, не все счеты сведены с текинцами.»

Чудное, ясное утро осветило новую картину: не вчерашнее чистое мертвое поле с насыпями по всем направлениям, скрывавшими движение и оберегавшими жизнь атакующих, представлялось теперь, а оживленная площадь, по которой массы солдат, персиян и армян пеших и конных – двигались открыто в крепость и из крепости. Если в общечеловеческом вкусе картина эта, с прибавкою деталей, оставленных вчерашним упорным боем, должна казаться не особенно привлекательною, то нам, ставшим вчера свою жизнь всем случайностям, наоборот, она имела некоторую прелесть.

С некоторым удовольствием глядели мы в этот день на стены Денгли-тепе, на которые еще вчера смотреть открыто стоило жизни. Теперь они изображали только ограду, через которую свободно проходили тысячами наши аламанщики, навьючившись разным имуществом с какой-нибудь курицей или трасировавным ястребом наверху, а за нею другие тысячи разыскивали брошенные ценные вещи, пробираясь мимо хозяев, либо безжизненно глядящих на них, либо лежащих, с закрытыми глазами, точно не желая видеть, что происходит вокруг них. Все пространство между стеной крепости и Охотничьей калой было густо покрыто женщинами и детьми; тут только, при писке и плаче голодный и осиротелых малюток, что-то покалывало в сердце большинства любопытствующих [83] окружавших эту площадь. Еще не было десяти часов, как в разных местах послышались хоры военной музыки, и вслед за этим рота за ротой переходили обвал, как единственный проход, и направлялись к средней площади, расчищенной для предстоявшего парада.

Среди каре перед аналоем выстроились знамена, между которыми красовалось и отобранное от текинцев знамя 3-го батальона Апшеронского полка. За молебном последовала панихида об убитых на штурме, затем другая о погибших под этою крепостью в 1879 году. По окончании окропления войск святою водою, все ждали слова генерала Скобелева; войска нуждались в похвале любимого начальника – в его благодарности. Да и умел он с такою искренностью, с таким увлечением говорить свое спасибо, что любо было его слушать.

Правило генерала Скобелева знакомить начальников частей со всеми своими желаниями и целями в предстоящем бою не могло не приносить самые блестящее результаты и избавляло его самого от необходимости писать диспозиции с бесчисленными подробностями, а недозволение даже себе вмешиваться в детальные распоряжения каждого из начальников развязывало всем руки, и все его диспозиции разыгрывались точно без малейшего замешательства.

Во время боя генерал Скобелев всегда зорко следил за всей линией, пущенной в бой, и малейшее начинание не ускользало от его внимания. В бою все начальники, действуя самостоятельно, чувствовали в то же время, что визжи в руках опытных, умеющих вовремя исправить каждую ошибку, и это сознание еще более развивало смелость в распоряжениях начальников, управлявших боем.

Скобелев говорил, что из отраднейших воспоминаний будет текинский поход, где он видел замечательно честное исполнение офицерами своей. Обязанности и идеальный порядок, что здесь осязательно, в первый раз, на деле убедился он в той пользе, какую может принести хорошая артиллерия и что предварительное обстреливание неприятельской позиции артиллериею не тактически фарс, созданный для запугивания противника, а может быть употреблено как фактическая подготовка для окончательного поражения неприятеля. Солдаты и офицеры поверили также, что, кроме той любви, которую он всегда питал к солдату, теперь, при [84] виде молодецкой его удали штурмуя Денгли-тепе, беспримерной бодрости, при почти сверхъестественных усилиях, копая траншеи и выстаивая ночи в ожидании нападения неприятеля, он с глубоким уважением кланяется ему.