А. ЧЕРНЯК

ЗАМЕТКИ ОБ ЭКСПЕДИЦИИ ГЕНЕРАЛА СКОБЕЛЕВА В АХАЛ-ТЕКЕ

(Из записок саперного офицера)

Приезд генерала Скобелева и подготовительный период экспедиции.

Назначение генерала Скобелева начальником отряда, казавшееся нам маловероятным, не только стало фактом, но 7-го мая войска ожидали приезда его в Чекишляр.

Около домика начальника отряда выставлен был почетный караул от временно командуемой мною роты.

Передав караулу присланное войскам спасибо Его Высочества Наместника Кавказа за труды минувшей экспедиции, генерал Скобелев прибавил, что и после туркестанских походов, и после трудных дней Плевны о саперах сохранились у него самые хорошие воспоминания, и выразил надежду, что все предстоящее не заставит забыть их. Трудно передать  словами то оживление, которое было внесено в монотонную, скучную жизнь отряда приездом генерала Скобелева. Все были уверены, что наши далеко не важные дела примут теперь совершенно другой оборот, что померкшее вследствие нашей минувшей неудачи обаяние русского имени и оружия в Средней Азии скоро поднимется не только на старую, но и на высшую точку.

На другой день после приезда генерал Скобелев объехал войска, а спустя несколько дней произвел смотр всем частям, расположенным в Чекишляре. Разговаривая с солдатами, он настойчиво внушал им, что весь успех предстоящего дела главным образом зависит от взаимной боевой поддержки и что если каждый будет стоять за всех и все за каждого, то никакой неприятель не будет страшен.

Жизнь Чекишляра за это время была крайне деятельна, причем главная деятельность была сосредоточена на беспрерывной выгрузке один за другим приходивших пароходов с продовольствием и в отправке этого продовольствия вперед на линию Чекишляр — Дуз-Олум. В последний, кроме того, послана была комиссия, состоящая из адъютанта генерала Скобелева и двух офицеров саперной роты, для определения степени годности продуктов, находящихся в устроенном в  Дуз-Олуме в течение зимы интендантском складе.

Вскоре после смотра началось выступление войск из Чекишляра по линии Чекишляр — Дуз-Олум, причем каждая уходящая часть являлась вместе с тем и конвоем более или менее значительного транспорта посылаемых вперед в чатский и дуз-олумский магазины жизненных продуктов, что, впрочем, при весьма ограниченном количестве имеющихся верблюдов, совершалось в довольно скромных размерах.

21-го мая кончилось, наконец, и наше сиденье в Чекишляре, и рота, вместе с недавно прибывшей из Петербурга гелиографною командой, морской батареей из картечниц и стреляющих унитарными патронами орудий, выступила в Дуз-Олум.

Без всяких приключений колонна миновала Караджа-Батырь и Яглы-Олум и 23-го мая была уже в Чате. Здесь простояли три дня, поджидая транспорта для Дуз-Олума, куда и пришли 2з-го мая.

В Дуз-Олуме предполагали простоять недолго, но на самом деле вышло наоборот, и рота оставалась там до 1-го июля, исключая первого взвода, который ушел вперед 4-го июня вместе с тремя ротами Самурского и тремя ротами Ширванского полков, с морской батареей, полубатареей 4-й батареи 20-й бригады, полубатареей 6-й горной батареи 21-й бригады и сотней Полтавского казачьего полка. Эта колонна по счету была третья. В состав первых двух, ушедших из Дуз-Олума 27-го и 29-го мая, колонн вошли: шесть рот Самурского полка, полубатарея 4-й батареи 20-й бригады и сотня Таманского конного полка. При второй колонне следовал, кроме того, личный конвой ген. Скобелева, состоявший из последовавших за ним по личной охоте кавказских горцев, и в состав этой же колонны в день нашего прихода в Дуз-Олум была направлена прибывшая вместе с нами гелиографная команда, которую после небольшого отдыха отправили вперед на фургонах.

Начиная почти от Дуз-Олума вверх по течению Сумбара и Чандыря, по долинам русла этих рек попадается значительное количество довольно больших деревьев, благодаря чему расположенные в Дуз-Олуме войска могли настроить себе землянок, для начальника же Дуз-Олумского гарнизона выстроен был довольно большой дом из сырца.

Дом этот по своему наружному виду, по своей окраске голубого цвета, по оконным рамам со стеклами, а равно и по внутренней отделке, был постройкой вполне европейского характера, если не считать плоской кровли, и не имел себе соперника вероятно даже и в ближайших частях Персии, не говоря уже об оазисе. За то и называли его в шутку не иначе, как дворцом.

Вместе с движением упомянутых колонн часть землянок опустела, и одна из них досталась на нашу долю, что было истинным благодеянием в виду наступивших жаров.

Саперных работ производить во время стоянки в Дуз-Олуме почти не приходилось, если не считать исправления спусков к Сумбару в Хар-Олуме и исправления кое-каких мест ведущей к последнему дороги.

Но взамен саперных работ мы привлечены были к отправлению гораздо более скучной обязанности — к сопровождению транспортов продовольствия.

Транспорты эти отправлялись из Чата в Дуз-Олум по определенным дням и до Хар-Олума, т. е. до половины пути между Чатом и Дуз-Олумом, сопровождались частями чатского гарнизона, на смену которым из Дуз-Олума выходили на встречу в Хар-Олум части гарнизона Дуз-Олумского. 2-го июня очередь встречать транспорт вьшала на долю сапер, и я часа в четыре пополудни отправился со взводом по избитой и надоевшей хар-олумской дороге.

Дойдя до Хар-Олума, расположились отдохнуть, выставив пару постов, чего по условиям местности было вполне достаточно, чтобы получить предупреждение в случае какой-нибудь опасности. Часов около 12-ти ночи с поста привели конного туркмена, который привез письмо, адресованное начальнику вышедшего на встречу транспорта конвоя. В письме было сказано, что по непредвиденным обстоятельствам транспорт не мог выступить во время и что в Хар-Олуме по этому случаю он будет поздно ночью или рано утром следующего дня.

Часа в три ночи послышались звуки горна, которыми обыкновенно, во избежание каких-либо печальных недоразумений, всегда возвещалось приближение транспорта к ожидающему его прикрытию, если это случалось ночью. Подобный порядок был принят, впрочем, не для одних только транспортов, а всякая вообще часть, подходя ночью к месту, где можно было ожидать присутствия каких-либо войск, возвещала о своем приближении звуками горна или трубы.

Транспорт оказался на этот раз не совсем обыкновенным, потому что при нем следовало много офицеров, частью возвращающихся к своим частям с западного берега Каспия из отпуска, которым они воспользовались благодаря продолжительному затишью, частью же прибывших в первый раз в наши места.

На следующий день транспорт благополучно добрался до Дуз-Олума и началась довольно однообразная жизнь, но скучной назвать ее все-таки было нельзя вследствие всеобщего оживленного настроения и ожидания близкого начала общего движения вперед.

Дело снабжения войск, хотя далеко еще не пришедшее к этому времени к желаемому и проектированному плану, было организовано на этот раз на началах совершенно не схожих с имевшими место впередиидущую экспедицию. Все имевшиеся в отряде верблюды организованы были в отдельные транспорты и каждый из таких транспортов находился в постоянном ведении одного и того же офицера, неотлучно находившегося при транспорте.

Новый способ организации перевозочных средств давал возможность извлекать из верблюдов наибольшую пользу, так как все они были постоянно в деле, между тем как при ранее принятом распределении верблюдов по частям верблюды эти часто по целым неделям не видали вьюка или, наоборот, навьючивались в случае недостатка в части верблюдов до такой степени грузно, что еле волочили ноги. Недостаток же в верблюдах весьма легко являлся или в силу увеличившегося почему-либо имеющегося при части груза (часть получила продовольствия на больший срок, чем предположено было иметь его сначала; явилась необходимость на длинном безводном переходе отделить несколько верблюдов под вьюки с водой и т. п.), или же в силу уменьшения в части верблюдов, которое опять-таки было весьма возможно, так как часто начальник части мог знать ни характера и привычек, ни размеров требований своих вьючных животных, да кроме того каждый начальник части имел дела вполне достаточно и без верблюдов.

Для хозяйственных надобностей в каждую часть дано было ограниченное число верблюдов, которые при ней постоянно и находились; в случае же движения части весь груз её поднимался транспортными верблюдами, которые затем снова возвращались к своему делу — перевозке продовольственных, боевых и прочих припасов от моря внутрь страны.

У нас при роте было шесть верблюдов, частью для нужд роты, как то: возки для кухни воды, дров, перевозки из магазина в роту принятых продуктов и т. п., частью же на случай работ, причем на этих верблюдах доставлялся инструмент, выданный в роту для ежедневных потребностей из инженерного склада. Под вьюки этого же инструмента верблюды пускались и при передвижениях роты. Работ было мало; по хозяйству роты какая-либо возка требовалась очень не часто, и верблюды наши большую часть своего времени проводили около лагеря в овраге Чандыря, отъедаясь растущей там травой и камышом.

Верблюжий вопрос, если можно так выразиться, есть вопрос настолько важный во всех экспедициях в Средней Азии, да вероятно и в других местах, стоящих в подходящих условиях, что половину успеха дела, если не более, можно считать заключающеюся в более или менее удачном разрешении этого важного вопроса. Поэтому я позволю себе еще немного остановиться на нем, чтобы сказать, как стояло это дело в рассматриваемый момент экспедиции.

Как ни скромны требования верблюда, но и он, подобно всякому другому живому существу, нуждается во сне и пище и, удовлетворяя этим требованиям животного в том или другом размере, в соответствующем же размере можно предлагать и требования верблюду. Труда верблюд не боится и способен трудиться долго и равномерно, если в ответ на это получает рациональное удовлетворение своих нужд ; но при этом требуется, чтобы прибегающий к услугам его человек до некоторой степени подчинил свои действия привычкам верблюда.

Верблюд не спит в другое время кроме ночи и не пасется иначе как днем, сообразуясь с чем при мирном караванном движении с верблюдами двигаются лишь часть дня, а остальную часть того же дня и ночь уделяют на отдых и пастьбу верблюдов. При волнении этих условий движение каравана может долгое время совершаться изо дня в день и вьючные животные не будут особенно изнурены, не говоря уже о том, что такой порядок пользования силами верблюда ни в каком случае не может довести животное до окончательной неспособности двинуться с места, а не то что поднять какой-нибудь груз, как это случилось в минувшую экспедицию с большинством бывших при войсках верблюдов.

Как скоро верблюд сделался невольным пособником какого-либо военного предприятия, — условия его жизни изменяются в сторону, ведущую почти к неизбежной гибели животного.

Верблюд ночью хочет спать, а часть вынуждена ночью почему либо двигаться — и верблюд остается без сна. Верблюду нужно употребить часть дня на пастьбу, но весь запас незатейливой пищи верблюда давно уже стравлен на значительное расстояние кругом, отогнать животное подальше не представляется возможным иногда потому, что пастбища нет и дальше, а затем еще и потому, что стадо пустить без прикрытия нельзя, а люди устали и нуждаются в отдыхе после ночного движения, а также может быть и для движения в следующую ночь, в котором опять-таки будет сопутствовать им не спавший и голодный верблюд.

Часть получила приказание быть готовой к выступлению к такому то часу, — и уже за пол часа до срока выступления все верблюды стоят навьюченными, но приказания выступать все нет и нет. Верблюдов укладывают, но вьюков с них не снимают, потому что движение может начаться каждую секунду и для новой вьючки, не смотря на несложность этого процесса, времени не будет.

Таким образом, верблюд совершенно непроизводительно два-три часа гнет свою терпеливую спину под тяжелым вьюком и это, конечно, не может пройти для него бесследно.

Хотя и редки, но возможны случаи, когда вьюк не снимается с верблюда весьма долгое время, как это и было в минувшую экспедицию, когда верблюды, навьюченные в ночь с 27-го на 28-е августа, были развьючены лишь ночью с 29-го на 30-е, т. е. оставались под вьюком более 40 часов, не получая ни до, ни после этого ни достаточно отдыха, ни достаточно пищи.

Неумелыми руками наложенные седла протирают верблюжью спину до позвонков; неуравновешенный вьюк гнет верблюда на сторону и до ребер протирает ему бока; не привыкший к животному солдат думает возместить свое неуменье обращаться с животным и естественное в таком случае непослушание мирного и покорного обыкновенно верблюда градом ударов, которые сьшлются на неповинного животного, возрастая вместе с вызываемым этим же самым битьем непослушанием животного, не привыкшего к подобному обращению и не понимающего чего от него требуют.

Все это обыкновенно кончается тем, что после двух, трех, а иногда даже и после одной большой экспедиции, край является совершенно лишенным возможности доставить перевозочные средства, и хозяева небольшого сравнительно оставшегося целым количества верблюдов очень неохотно решаются пустить их на нужды войска, а иногда и совершенно отказываются сделать это по доброй воле, вследствие чего волей-неволей приходится прибегать к насильственным мерам.

Описываемое время было одно из самых трудных в этом отношении. Предыдущая экспедиция погубила почти всех верблюдов края, а хозяева оставшихся целыми ни за что не соглашались ходить с своими верблюдами дальше Дуз-Олума, не веря в силу русских относительно защиты транспортов от текинцев на дальнейшем пути.

Были приняты меры для найма верблюдов у мангышлакских киргиз, но в ожидании результатов этой меры надо было во что бы то ни стало раздобыться верблюдами на месте, сколько бы их тут ни набралось.

Для переговоров по этому поводу были приглашены наиболее влиятельные из туркмен, причем решено было, хотя со всевозможной мягкостью, задержать их в качестве заложников до тех пор, пока верблюды не будут получены и не выполнят ожидаемых от них услуг.

Ничего не подозревавшие гости-невольники после долгих переговоров списались со своими аулами, и верблюды в количестве, потребном для выполнения настоятельных нужд экспедиции, были добыты, хотя со стороны туркмен и было поставлено условием, что транспорты будут ходить только до Дуз-Олума и что если и на этом пути с верблюдами или их вожаками произойдет какое-нибудь несчастье вроде захвата их текинцами, то русские уплатят за потерянных верблюдов и выкупят у текинцев вожаков. Как ни резки были эти условия, в которых ясно проглядывало все недоверие туркмен к силе русских, но их надо было принять.

Таким образом движение грузов до Дуз-Олума было до некоторой степени обеспечено, но такое решение вопроса недолго могло удовлетворять ходу дел, и когда в конце мая вместе с началом дальнейшего движения войск из Дуз-Олума потребовалось двинуть и грузы, то верблюдовожатые наотрез отказались двинуться из Дуз-Олума дальше к оазису, мотивируя это раньше поставленными условиями.

Никакие доводы не могли поколебать их решимости: пришлось, как это ни было нежелательно, прибегнуть к насилию, и туркмены были заключены под стражу с предупреждением, что не будут освобождены иначе, как согласившись на поставленные им требования, причем им было об явлено и о том, что и их лучшие люди при таких же условиях задержаны в Чекишляре.

Туркмены упорствовали. Верблюды их без призора бродили по степи, и когда было приказано собрать их в кучу и уложить, то сотни верблюжьих глоток раскрылись от не совсем ласкового солдатского обращения и воздух огласился неумолкаемым ревом. Вожаки из жалости к своим животным махнули рукой на все и объявили, что согласны исполнить все, что от них потребуют.

Так заключилась эта верблюжья драма, ясней всего говорившая, что хоть небольшой, но немедленный успех в делах экспедиции положительно необходим, чтоб впечатлительные, как и все азиатцы, туркмены не отшатнулись от нас окончательно, или, что еще хуже, не перешли бы на сторону наших стойких врагов, в чем тоже не было ничего невероятного. Пока мы сидели в Дуз-Олуме, ушедшие вперед войска 31-го мая успели побывать за Копет-Догом в самом оазисе, что было произведено главным образом с целью осмотра путей, ведущих в оазис, а также и выбора в самом оазисе пункта, который послужил бы исходной точкой наших действий против текинцев.

С этой целью в Ходжам-Кала были сформированы две колонны: одна (исключительно кавалерийская) — через Бендесен и Бендесенский перевал, а другая (исключительно пехотная) — через Коджский (почти против Ходжам-Кала) перевал вошли в оазис, заняв Кодж и Бами, причем вступившая в Бами колонна прошла далее до Беурмы и затем снова возвратилась в Бами. После этого обе колонны соединились около Коджа и вышли из оазиса через Коджский перевал в Ходжам-Кала.

Результатом этой рекогносцировки было решение принять за начало наших будущих действий в оазисе Бами наивыгоднейшую из трех ранее намеченных точек, которыми, кроме Бами, были Кодж и Кизыл-Арват.

Причины, заставившие остановиться на Бами, заключались как в более центральном положении этого пункта в оазисе сравнительно с другими двумя пунктами, так и в более удобном сообщении с чекишлярской линией, так как Кодясский перевал был доступен лишь для пехоты и с трудом для кавалерии.

Сопротивления рекогносцирующим войскам не было никакого, так как текинцы со всем имуществом и стадами отошли к Геок-Тепе. Отступление их на этот раз было совершено при не совсем благоприятных условиях, так как они не успели собрать посеянной жатвы, чего по-видимому и хотел генерал Скобелев.

Трудно было впрочем, ожидать, чтоб следствием этого явился недостаток продовольствия среди населения оазиса, так как с ними были их громадные стада, да и хлеба по всей вероятности у них оставалось еще от прошлогоднего урожая, который им удалось собрать полностью. Кроме того, текинцы всегда могли рассчитывать пополнить недостаток в продовольствии приобретением последнего из Персии и от своих мервских соплеменников. Но оставленные текинцами посевы могли явиться некоторым подспорьем к нашим продовольственным средствам, что представляло некоторую важность в виду того громадного пути, который должен был сделать каждый кусок сухаря, раньше чем ему суждено было попасть в солдатский желудок, каждый гарнец овса и клочок сена.

10-го июня совершилось, наконец, давно ожидаемое желанное движение, открывшее собой новый фазис Экспедиции—действительный период ея, так как все до сего совершенное было лишь приготовлением к этому периоду решительных действий.

Как и во время рекогносцировки оазиса, войска двинулись туда. двумя колоннами, через Бендесенский и Коджский перевалы, и к вечеру того же дня в Бами сосредоточено было три роты пехоты, пять сотен казаков (одна из них ракетная), полевая батарея и взвод горной артиллерии. На следующий день, т. е. 11-го июня, эта горсточка войск усилена была еще двумя ротами пехоты и моряками с их артиллерией.

В тот же день часть войск двинута была к Беурме для уборки созревшей уже пшеницы, чем занялись и около Бами, оставив поля по направлению к Кизил-Арвату до времени нетронутыми. Никакого сопротивления со стороны текинцев всему этому оказано не было, лишь около Беурмы убирающие пшеницу войска часто должны были вести перестрелку, исправлять разрушения в оросительных приспособлениях, которые (разрушения) производились текинцами с целью отвода воды.

Желанная очередь двинуться вперед дошла, наконец, и до нас, и мы, в качестве прикрытия транспорта, 1-го июля выступили из Дуз-Олума. В Ходжам-Кала транспорт имел дневку с целью покормить верблюдов в изобилии растущим вокруг тростником, и мы, пользуясь этой остановкой, отправились втроем к западу по Ходжам-Калинской долине и совершенно неожиданно натолкнулись на картину, лучшие которой вряд ли что могло быть для людей в нашем положении.

Вытекавший из-под ходжа-калинских холмов источник, извиваясь все время среди кустов и камыша небольшой серебристой змейкой по самой поверхности земли, в 3 — 4 верстах от Ходжам-Кала легоньким водопадом спускается в глубокий овраг, образуя на дне его небольшое озеро. Озеро это густо поросло разнообразными водорослями и лишь у самого водопада, вероятно вследствие постоянного движения воды, сохранилось небольшое чистое пространство. Кристалически чистая вода позволяла видеть дно этого небольшого бассейна, а часто стоявшие по берегам довольно высокие и густ ые деревья не давали солнышку слишком сильно греть прикрываемую ими воду. Нужно было быть в нашем положении — людей, глаза которых измучены однообразно серым колоритом пустыни между Чекишляром и Дуз-Олумом или до крайности однообразным очерком печальных, голых глинистых холмов около последнего, чтобы понять, какое отрадное впечатление производила картинка этого милого уголка.

Удовольствие восполнялось еще возможностью выкупаться в чистой, прохладной воде, чего нам тоже давненько уж не приходилось испытывать, так как воды Сумбара и Чандыря не могут быть названы ни чистыми, ни прохладными.

Вполне довольные вернулись мы на бивак без всяких охотничьих трофеев и, заприметив несколько коз, пасущихся невдалеке в стаде баранты, поторопились поймать и выдоить их, чтобы полакомиться давно неопробованным молоком.

Гарнизон Ходжа-Кала был расположен на обрытой траншеей вершине невысокого обширного холмика, составляющего вместе с прочими, расположенными недалеко, холмами как бы предгорье Копет-Дага. Из-под холмика вытекал родник. Исток родника с внутренностью укрепления соединялся траншеей, что давало гарнизону возможность во всякое время вполне безопасно снабжать себя водой. Не смотря на чистоту ходжа-калинской воды и её безукоризненно пресный вкус, она несколько отзывала сероводородом, что, впрочем, вполне устранялось кипячением.

Температура воды тотчас по выходе ея на свет Божий была настолько низка, что молоко, которое гарнизон надаивал у коз, будучи поставлено в бутылках в небольшой резервуарчик, вырытый у самого истока родника, не кисло очень долго, не смотря на высокую температуру воздуха. Не особенно чувствовался также и запах сероводорода, пока вода не успевала нагреться.

Спустившись к роднику вечером, когда было уже совершенно темно, я был поражен множеством искорок, быстро двигавшихся в бассейне. Искорки эти были ничто иное, как какие-то крошечные фосфорические насекомые, по величине своей днем почти совершенно незаметные, но в темноте испускавшие довольно сильный голубоватый свет.

В нескольких десятках шагов к востоку от ходжам-калинского укрепления, на небольшой, обрытой канавкой, площадке высятся чуть отделяющиеся от поверхности земли холмики, осененные простыми деревянными крестами, — ходжа-калинское кладбище. Надписи трех могильных крестов говорят, что в числе прочих на этом клочке земли, заброшенном в глубину необозримых пространств Средней Азии, нашли свой последний приют: уполномоченный главного общества Красного Креста врач Студитский и казаки Иван Кучир и Лазарь Мосейко, убитые 21-го июня в бою с текинцами в Бендесене.

Дойдя до Бендесена, мы первым делом отправились посмотреть место этого выходящего из ряда обыкновенных геройского боя, в котором 13 человек с восьми часов утра и до четырех часов пополудни, т. е. в продолжение восьми часов, дрались против шайки текинцев силою около 300 человек, в числе которых многие были вооружены винтовками Бердана, а остальные обыкновенными азиатскими ружьями с сошками, пистолетами, и все имели холодное оружие.

Кровь на камнях, за которыми сидели казаки, 2—3 лошадиных трупа, рваная папаха, валявшаяся недалеко от места боя, клочки рваной одежды—вот все, что осталось к нашему приходу на месте боя. Над всем этим на соседней вершине высился простой деревянный крест, осенявший могилу казака, смерть которого и была собственно прологом разыгравшейся в Бендесене драмы.

19-го июня под вечер из Бами в Бендесен отправились казак 5-й сотни Таманского полка Коломиец и два джигита-туркмена; прискакали же в Бендесен только туркмены, приведя с собою и лошадь Коломийца. По словам прискакавших туркмен, партией текинцев была устроена на Бендесенском перевале засада, открывшая по ним огонь, причем и был убит Коломиец.

На перевал тотчас же была двинута сотня казаков, которая хотя и не нашла на перевале текинцев, но заметила там некоторые оставленные ими следы. Подобрав труп Коломийца, сотня вернулась в Бендесен, где убитый и был похоронен на одной из близлежащих высот.

Когда о всем этом было доложено генералу Скобелеву, он почему-то недоверчиво отнесся к присутствию текинцев на перевале и, заподозрив в смерти казака ехавших с ним туркмен, приказал арестовать их, а для разъяснения дела вскрыть труп Коломийца. Дело в том, что джигиты были вооружены винтовками Крика, следовательно, добыв пулю, сидевшую в трупе казака, сразу можно было выяснить, были-ли туркмены причастны к его смерти, так как даже и в том случае, если бы какая-нибудь винтовка Крика и попала в руки текинцев и Коломиец был бы убит именно из этой винтовки, отлитая текинцами пуля во всяком случае отличалась бы от нашей, так как первая наверно не имела бы железной чашечки, которою снабжалась принятая для всех наших шестилинейных винтовок пуля Минье.

Это-то и было причиной, по которой приказано было вскрыть труп Коломийца, что было поручено доктору Студитскому. Около шести часов утра 21-го июня Студитский выехал из Бами к Бендесену.

В тот же день и по тому же пути должна была отправиться рота самурцев, составлявшая часть гарнизона Ходжам-Кала и пришедшая в Бами в качестве прикрытия транспорта. Теперь эта рота снова возвращалась в Ходжа-Кала, но Студитский, имея конвой из двенадцати человек (десять казаков шестой сотни Таманского конного полка при уряднике и казак же вестовой самого Студитского), не счел нужным дожидаться выступления роты, выехал раньше и около девяти часов утра был уже в Бендесене.

Спешив казаков у ручья при выходе из Бамийского ущелья в долину Бендесена, доктор с двумя казаками поднялся к бывшей на скате высоты могиле Коломийца и, поставив на самой вершине горы выше могилы часового для наблюдения местности, приступил к разрытию могилы. Казаку, выставленному в качестве часового, весьма трудно было наблюдать местность вследствие крайней пересеченности ея, а восточный участок долины (дорога в Нухур ), был и совершенно скрыт от него, между тем как оставшиеся внизу казаки совершенно свободно могли обозревать эту часть местности.

Не успел доктор приступить к разрытию могилы, как раздавшиеся снизу из среды оставшихся там казаков крики «текинцы»! заставили его бросить все и быстро сбежать вниз. Здесь глазам его представились трое текинцев, которые, не замечая казаков, под ехали к ним со стороны Нухура (с востока) почти вплотную и теперь, заметив свою оплошность, проворно удирали прочь от казаков. Сесть на коней и погнаться за текинцами было делом одной минуты. Текинцы бросились на высоты и скрылись за перевалом ; доктор с казаками поскакали туда же и, прискакав на вершину перевала, на секунду остановились пораженные, — за перевалом была масса текинцев. Обстоятельства переменились сразу. Преследователям самим пришлось пуститься наутек, а по пятам за ними погнались всей шайкой текинцы.

Внизу в долине, на расстоянии приблизительно версты, виднелось несколько глинобитных башен, построенных для защиты при таких именно обстоятельствах, в каких находился теперь Студитский с казаками, т. е. при неожиданном появлении сильнейшего неприятеля и при невозможности скрыться от него в каком-либо более надежном убежище.

Доктор быстро сообразил, что, заняв такую башню, 13 хорошо вооруженных бойцов будут в состоянии держаться против шайки, пока будет хоть один патрон, и направился к башне, предупредив об этом казаков. Упустил только доктор из вида, что на казачьих лошадях на расстоянии версты от текинских скакунов не ускачешь, и попробуй он привести свой план в исполнение — трагедия разыгралась бы скорей, чем разыгралась она впоследствии, и ни один из русских конечно уж не остался бы в живых. Но о чем не подумал доктор, то быстро сообразил один из казаков. «Не добежим (не доскачем) до башни», промолвил он: «за гору бы, за камни».

Доктор понял всю справедливость казацкого замечания относительно неравенства быстроты коней, а также и то, что возможность засесть на высоте за камнями была единственной надеждой на сколько-нибудь благоприятный исход дела.

«Ну, так за камни», проговорил он и, повернув лошадь, направился к ближайшей высоте.

Казаки поскакали за доктором, а следом снова неслась соответственно изменившая направление шайка. Не успели наши доскакать до подножия высоты и, бросив здесь лошадей, скрыться на самой высоте за камнями, как текинцы были уж совсем близко.

Пара залпов дюжины берданок со стороны спешенных казаков сразу охладила порыв преследователей. Три лошади упали под всадниками, несколько человек закачались в седлах, и текинцы быстро очистили такое невыгодное для них место, заскочив в тут же начинающееся Бамийское ущелье, не забыв однако предварительно переловить шарахнувшихся в их сторону казачьих лошадей.

Вольней вздохнула горсточка смельчаков, но не долог был этот сомнительный отдых. К востоку от занятой казаками вершинки отделяясь от нея небольшой седловиной, высилась новая вершина. Две другие вершинки, отделенные от казачьей оврагом с крутыми скатами, были расположены к северу от позиции казаков. Расстояние от казаков до этих вершин было от 100 до150 шагов, и вскоре все эти вершинки были густо заняты спешившимися текинцами.

С обеих сторон был открыт огонь и пули часто защелкали по камням кругом казаков. Один из них вскоре был ранен в щеку. Какое-то движение началось между текинцами, — казаки насторожились... Огонь неприятеля усилился, послышались крики, которыми текинцы ободряли друг друга и вся масса их сразу бросилась на казаков. Чаще зарокотали казачьи винтовки и на секунду все закуталось дымом. Атака была отбита.

Один из текинцев подошел совсем вплотную к казакам и был зарублен шашкой. Лихач этот был вооружен берданкой (одна из оставленных под Геок-Тепе в прошлую экспедицию), которая и досталась после его смерти казакам. Крепко обрадовался доктор неожиданно прибавившемуся ружью. Он давно уж расстрелял небольшой запас бывших у него револьверных патронов и должен был поневоле сидеть, сложа руки, — самое тягостное положение в таких обстоятельствах.

Отбитые текинцы не отошли на старые позиции, а засели в тридцати-сорока шагах от казаков, и к граду пуль скоро присоединились десятки полетевших в казаков камней. Расстояние было настолько мало, что можно было отлично разбирать отдельные слова, произносимые противной стороной, и, пользуясь этим, текинцы начали покрикивать: «парапал казак, гамазом парапал » (погибли казаки, все погибли).

Текинские папахи то и дело мелькают из-за камней. Пристально следит за ними доктор, не замечая, что в своем увлечении он слишком открыто ставит себя под текинские выстрелы. Вот еще папаха показалась между каменьями. Приложился доктор, но выстрелить уж не пришлось. Загремела выпавшая из рук винтовка, а следом за ней и сам доктор повалился между каменьями.

Лебедке пуля ключицу попортила, у Бердыша рука прострелена, Кучир в щеку навылет ранен. Дудке пуля в пах попала и совсем казака с горы сшибла, но он ползком дотащился до своих кверху, опять-таки за винтовку взялся и на ряду с другими постреливает. Не выпускают винтовок из рук и остальные раненые, — стреляют все на ряду с здоровыми.

Вторая пуля Кучиру в пах попала и заставила таки казака винтовку из рук выпустить. Лежит он между каменьями и внимательно слушает, что у текинцев делается. Чуть заслышит, что у них где-нибудь шум усиливается, сейчас же и внимание казаков в ту сторону направляет. Уговаривает их тоже, чтоб патроны поберегли, когда казаки слишком уж стрельбой увлекаться начнут.

Крепко, крепко болят у казака раны, — мочи нет дольше выносить эту адскую боль. Собрал он остатки своих сил, победил боль ненадолго и во весь рост поднялся между каменьями.

Повысовывались, глядя на него в недоумении, и текинцы, ждут, что дальше будет, а казаку только этого и нужно было. Две — три пули успел он пустить по торчащим между камнями головам, пока текинцы опомнились. Несколько выстрелов слились в один, и Кучир навсегда избавился от терзавшей его мучительной боли.

Вот Мосейко как-то нервно рванулся от камня, за которым лежал. Ты куда? окликнули его товарищи; глядь — а он уж и не дышит. Шелудько в плечо навылет ранен, у Мовчана лицо и шея прострелены да и из остальных невредимым никого назвать нельзя, — всем порядочно от каменьев досталось.

Не один час лежат казаки за камнями, — время давно уж за полдень перевалило и немилосердно жарко припекает их солнышко. В горле и во рту от жажды совсем пересохло; язык едва повернуть можно, своего голоса никто не узнает, — так непривычно-хрипло вырывается он из воспаленного горла.

Еще два раза пробовали текинцы до казаков добраться. но ни раза не удалось им сделать этого, — отстрелялись казаки.

Но все это было по-видимому лишь томительной отсрочкой неминуемого конца и трудно было надеяться отбиться, Проходит момент, другой, — ожидаемая атака не начинается. Мало того: самый огонь делается слабее и слабее и наконец смолкает совсем и, не веря себе, видят казаки, что вершины перед ними очистились совершенно, а занимавшие за секунду перед тем эти вершины текинцы все уже на конях и быстро несутся в Бамийское ущелье.

Еще минута — и из ущелья доносятся до казаков громом разливающиеся по горам звуки отчетливых, выдержанных залпов  сладкой музыкой отдающихся в истомившихся душах бойцов. Залпы эти ясно говорят, что вместо гибели наступила минута спасенья, что на выручку усталых бойцов идет сила, с которой текинцам не справиться.

Выступившая из Бами после отъезда Студитского рота самурцев, дойдя с пустыми верблюдами до перевала, решилась воспользоваться случаем и нагрузить несколько верблюдов нарубленными на перевале дровами, чем и занялась.

Не смотря на близость перевала к месту происходившего в это время в Бендесене боя, звуки последнего не достигали почему то до перевала и, лишь покончив с дровами и спустившись в ущелье, самурцы почуяли, что впереди творится что-то неладное и, прибавив шага, пришли на помощь к казакам, когда для последних не было по-видимому уж никакой надежды на спасение.

Заметив приближение транспорта, текинцы оставили в покое казаков и бросились в ущелье, надеясь там по-видимому чем-нибудь поживиться, но встретили там уж не дюжину берданок и после двух трех залпов бросили всякую надежду на поживу, поторопясь проворно убраться по направлению к Нухуру.

Было в Бендесенском деле и одно обстоятельство характера до крайности загадочного. Суть в том, что, по словам участвовавших в деле казаков, дравшимися против них текинцами руководил не текинец же, а какая-то неизвестная личность на белой лошади, в белом летнем пиджаке, и вдобавок ни слова, по-видимому, не знающая по-татарски, так как, посылая текинцев в атаку, руководивший ими человек давал для этого знак взмахами своей белой шапки, не произнося при этом ни одного слова. Удалось ли собрать какие-либо сведения, служащие к обнаружению личности этого странного предводителя шайки, — не знаю. Таково происхождение трех могил ходжа-калинского кладбища, куда были отвезены для погребения убитые в Бендесеие доктор Студитский и казаки Кучир и Мосейко.

В Бами мы пришли 9-го июля. Местом расположения роты был назначен находящийся на левом (северном) фланге общего расположения войск бугор, па котором был уставлен работавший через станцию Кодж на Копет-Даге с Ходжам-Кала гелиограф, отчего и самый бугор назывался Гелиографным. Все же наше расположение вместе с Гелиографным бугром вследствие обособленности от общего расположения войск приобрело впоследствии название Саперной слободки.

Трудно придумать более удобоприменимое, изящное и простое решение вопроса о передаче мыслей на расстояние, как то, которое вылилось в форме гелиографа.

Насколько изящен и удобен легко переносимый и крайне доступный для употребления гелиограф, на столько же неуклюжи и не портативны лампы Шпаковского, предназначаемые для ночной передачи. Лампы эти для перевозки одной станции требуют двух или трех лошадей. т.е. столько же, сколько нужно их для горного орудия, и далеко не выкупают своей неуклюжести удобством и легкостью работы с ними или отчетливостью сигнализации. Не знаю, насколько серьезны были испытания этих ламп и какими условиями эти испытания были обставлены, но, во всяком случае лампы эти требовали многих улучшений, чтобы быть пригодными. В этом отношении гораздо практичнее, обыкновенная хорошая керосиновая лампа с сильным рефлектором; по крайней мере таковая не без пользы употреблялась в минувшую турецкую кампанию для устройства сигнализационного сообщения между распо_ложенными на Муха-Эстате войсками рионского отряда и высотою Якобес-Тави, отстоящею от позиции верст на пятнадцать-восемнадцать, с которой можно было наблюдать за бывшим в районе Батума турецким флотом.

Лампа эта, вполне отвечая требованиям, нуждалась лишь в одном человеке, а не в целой команде и лошадях, как лампа Шпаковского. Можно надеяться, что в будущем не придется прибегать к этой лампе в виду быстрых шагов, которыми идет вперед электрический свет, да даже усовершенствования и обыкновенных керосиновых ламп, которые и в настоящем их виде могут служить для ночной сигнализации, если сравнить их с вышеупомянутой муха-эстатской лампой, особенно если применить к ним параболические зеркала.

Кроме гелиографа и ламп, в распоряжении гелиографной команды были еще круглые щиты, складывавшиеся в виде веера.

Обращая эти щиты плоскостью или ребром к данному пункту, можно было передавать туда требуемое сообщение. Щиты эти могли употребляться лишь на ограниченных расстояниях.

Придя в Бами, мы застали лагерь почти пустым, так как из всех переваливших через Копет-Даг к этому времени войск, в количестве пяти рот пехоты, взвода сапер, четырех сотен кавалерии, двух батарей и конно-горного взвода, в Бами в момент нашего прихода было только две роты пехоты, несколько пушек, да горсть худоконных казаков. Все остальные войска были впереди на обратном пути после произведенной вплоть до стен самого Геок-Тепе рекогносцировки.

На следующий день после нашего прихода в Бами вернулась туда рекогносцировавшая колонна, пройдя в течение десяти дней (с 1-го по 10-е июля) расстояние до Геок-Тепе и обратно (около 200 верст ). причем текинцы конечно и не пытались построить уходящим что либо похожее на золотые мосты.

С напряженным вниманием выслушивали мы от возвратившихся товарищей эпопею этого славного и в высокой степени отважного дела, при исполнении которого горсточка войск, не имеющая достаточно близко позади себя какой либо вполне надежной точки опоры, совершенно потонула в громадных охвативших ее скопищах неприятеля и, не смотря на то, все-таки проникла до самого важного оплота этого неприятеля и, в конце концов, благополучно вынырнула из всего этого омута.

Каков бы ни был неприятель, подобное предприятие представляет вещь не совсем обыкновенную, а с текинцами, лучшими бойцами всей Средней Азии, окрылёнными вдобавок уже раз одержанным серьезным успехом, подобные шутки можно было шутить лишь с крайней осторожностью, да и то только в виду настоятельной необходимости подобного отважного шага. И необходимость эта действительно существовала и была весьма настоятельна, так как, по полученным сведениям, время бездействия текинцев миновало и они готовились произвести ряд набегов, в чем нужно было предупредить их, а попутно с этим по возможности помешать им воспользоваться плодами урожая хлебов, уничтожив несобранные посевы на возможно большем пространстве.

Не малую роль между причинами этой рекогносцировки играло, кажется, и личное желание генерала Скобелева самому поближе взглянуть на текинцев и средства их обороны и этим проверить те сведения, котор ые он мог получить от людей, раньше сталкивавшихся с текинцами, а также и из других источников.

Вечером 1-го июля из Бами выступил отряд, в состав которого вошли: три роты пехоты, взвод сапер, три сотни казаков (одна ракетная), четыре дальнобойных орудия, два горных орудия и четыре картечницы морской батареи. Недельный запас продовольствия был поднят на тринадцати фургонах, которые вместе с двумя повозками Красного Креста должны были служить и для возки могущих быть раненых.

В Арчман, как и во время экспедиции 1879 года, к войскам вышли нухурцы с кое-какими припасами, но предварительно колонна должна была отогнать от этого аула небольшую партию текинцев, потерявшую во время перестрелки несколько человек убитыми.

Нухурцы по-видимому были весьма рады приходу наших войску потому что еще до этого они просили принять какие либо меры, чтоб оградить Нухур от текинцев, которые, на основании прошлых примеров, очевидно не могли относиться к нухурцам доверчиво, и потому настойчиво требовали, чтобы нухурцы фактически перешли на их сторону и, бросив свой аул, примкнули к защитникам Геок-Тепе.

На следующий день отряд двинулся дальше и, изо-дня в день подвигаясь вперед и ежедневно имея легкие стычки с небольшими партиями текинцев, 5-го утром достиг Ягиен-Батырь-Кала — крепостцы, расположенной в 10 — 12 верстах от Геок-Тепе, т.е. на расстоянии досягаемости батарейных дальнобойных пушек.

Текинцы массами показались перед крепостцой, но, удержанные огнем артиллерии, а также вероятно и в предположении, что видят перед собой лишь авангард значительных русских сил, напасть на отряд не решались. День прошел в работах по приведению позиции в оборонительное положение на случай нападения текинцев; ночью местность впереди расположения войск была освещена кострами, но текинцы ничего решительного не предприняли.

Ранним утром 6-го июля отряд двинулся из Ягиен-Батыр-Кала, оставив здесь под небольшим прикрытием весь обоз, и направился к расположенному южнее Геок-Тепе селению Янги-Кала, занятому массами неприятеля. Артиллерия открыла огонь по крепости Геок-Тепе, и по неприятелю, сдерживая этим огнем, к которому присоединился и огонь пехоты, все попытки противника перейти в наступление.

Осмотрев южную и восточную части Геок-Тепе, генерал Скобелев приказал отступать, что и было исполнено в большом порядке, не смотря на массы наседавшего неприятеля, зарывавшегося в своем преследовании до рукопашных стычек с прикрывающею отступление казачьей цепью.

Во время этой рекогносцировки офицером корпуса топографов сделана была съемка крепости и её окрестностей, а саперы ради испытания грунта получили приказание насыпать небольшую батарею. Грунт, как и повсеместно почти в обитаемой части Закаспийского края, оказался состоящим из твердой глины, требовавшей значительного числа кирок.

Вечер 6-го и начало ночи с 6-го на 7-е июля прошли довольно покойно, но с раннего утра 7-го между текинцами началось сильное движение: слышались крики, которыми они ободряли друг друга и призывали какого то Мурата. Войска встали в ружьё. Крики текинцев слышались то далеко, то приближаясь; порой они раздавались в нескольких десятках шагах, но решительного текинцы все-таки ничего не предприняли, хотя соблюдавшие полнейшую тишину наши войска ничем не давали знать о своей готовности встретить неприятеля. Легко впрочем, может статься, что именно это-то грозное молчание бивака наших войск и было главной причиной нерешительности действий неприятеля.

С рассветом огонь артиллерии заставил текинцев удалиться окончательно и ограничиться одной перестрелкой, а затем началось и отступление рекогносцировавшей колонны, причем все встреченные на пути запасы были уничтожены.

8-го колонна, никем небеспокоимая, прибыла в Арчман и, простояв там весь день 9-го-июля, 10-го прибыла обратно в Бами, потеряв за все это время 20 человек (17 раненых и трое убитых ).

Потери текинцев за это время простирались, по полученным сведениям, от полутораста до двухсот человек, боевая же сила их простиралась до 30,000 человек. Текма-Сардарь, руководивший текинцами в ночь с 6-го на 7-е, достоверно узнавши впоследствии силу рекогносцировавшей колонны и полное отсутствие каких бы то ни было резервов, рвал с отчаяния свою бороду и никак не мог простить себе, что выпустил русских целыми и невредимыми. Вообще же на население оазиса эта лихая рекогносцировка временно произвела подавляющее впечатление. Стоустая молва разнесла слух о ней по всем базарам Средней Азии, причем передавалось не о рекогносцировке только, а о совершившемся будто бы уже покорении оазиса и о поголовном почти избиении не мало насоливших всем соседям лакомых до чужого добра текинцев.

Вся эта удачная операция, по-видимому, не заставила однако генерала Скобелева презрительно отнестись к стоящим против нас бойцам, да и последние, оправившись от первого потрясения, вскоре по мере сил и уменья начали понемногу отплачивать нам за свою минутную нерешимость. Хотя отплата эта производилась иногда и единичными людьми, но этих единиц было порядочно таки много, и предприятия их своей дерзостью и риском поневоле приводили к убеждению, что народ, выставлявший подобных удальцов, не даст сломить себя без жестокого и упорного сопротивления.

Редкая ночь проходила без тревоги, возникавшей из того, что одиночные текинцы подползали к постам сторожевой цепи, рубили при удаче людей и скрывались по большей части безнаказанно. Так, в конце июля, как раз во время моего дежурства по лагерю, часов около 11-ти ночи, с одного из передовых постов, расположенных к стороне Копет-Дага (южная сторона лагеря), раздались крики, а затем и стрельба. Шагах в 10 — 15 от расположения поста проходила по направлению от Копет-Дага к лагерю оросительная канавка. Этой канавкой воспользовались двое каких то удальцов и, под покровом ночи, как тени подползли к самому почти посту, бросились на него и, ранив одного из солдат, снова скрылись в темноте. Один из нападавших получил удар штыком, что не помешало ему, однако удрать, оставив за собой длинную кровавую дорожку, по которой утром довольно далеко можно было проследить путь этих головорезов.

Около расположения одного из постов на восточной стороне лагеря валялось несколько довольно крупных камней, и унтер офицер обратил внимание часового на эти камни, как на предметы, за одним из которых отлично может скрыться ползун. Солдату почему то вздумалось пересчитать камни, что он и сделал. Наступила ночь. Часовой время от времени посматривал на свои камни и вдруг разглядел камень, которого раньше как будто и не было. Счет подтвердил. что одним камнем вдруг стало больше, и заинтересованный солдат, подойдя к прибавившемуся камню, тихонько тронул его штыком. Камень, быстро поднявшись с земли, вдруг превратился в человеческую фигуру, и сметливый солдатик совершенно неожиданно получил здоровенный удар прикладом пистолета по лбу, после чего камень-текинец безнаказанно исчез в темноте.

Рота наша, как я раньше уже сказал, помещалась на самом левом (северном, ближайшем к пескам Кара-Кум) фланге, на небольшой возвышенной сравнительно с остальным пространством лагеря площадке, служащей как бы пьедесталом Гелиографному бугру. Площадка эта была обрыта лёгонькой траншеей.

Темною ночью одному из солдат понадобилось побывать за траншеей, и он, пройдя через оставленный в траншее проход, начал было спускаться с возвышенности, как вдруг почти от подошвы наружной крутости бруствера траншеи поднялась человеческая фигура и стрелой пустилась к пескам. Дали знать стоящим впереди постам, начали осматривать местность, но, благодаря темноте и множеству глубоких промоин, не нашли ничего и ограничились тщательным всматриванием в темноту, так как текинец не проходил по-видимому назад между постами. Прошло немало времени и все окончательно успокоилось и утихло; решили уже, что ползун ушел восвояси, когда другой отправившийся за траншею солдат ясно различил в темноте ночи ползающую у подошвы наружной крутости бруствера траншеи человеческую фигуру. Солдат крикнул от неожиданности, а текинец снова исчез во мраке и более уже не показывался. Осматривая поутру место, где в одну ночь дважды побывал ползун, мы нашли старый дрянной гладкоствольный пистолет, который текинец очевидно обронил второпях, когда его спугнули первый раз и за которым, рискуя своей шкурой, он не побоялся приползти второй раз на то же место.

К востоку от нашей траншеи, в 10—20 шагах от подошвы возвышенности, на которой траншея была вырыта, протекал бегущий из Копет-Дага через весь лагерь ручей, теряющийся затем в песках. Около ручья, почти в центре лагеря, были вырыты два больших водоема, соединенных с ручейком небольшими канавками и канавками же соединенных с ближайшей рытвиной, куда уходила протекавшая через водоемы вода. Водоемы эти были вырыты для купанья: один — для солдат, а другой—для офицеров; оба они были в нескольких шагах к западу от ручья, из которого наполнялись водой. а в нескольких шагах к востоку от того же ручья стояла одна из офицерских кибиток 4-й батареи 20-й артиллерийской бригады. В районе нашего расположения, т. е. ниже по течению этого же ручья, на берегу его была расположена ротная кухня и тут же в палатке проживали два кашевара, ружья которых стояли не в общих козлах, а тут же в палатке, около среднего шеста, продетые штыками в нарочно привязанные к шесту веревочные петельки. Однажды утром нежданно-негаданно оказалось, что одно из кашеварских ружей исчезло ночью неведомо куда.

К северу от расположения нашей роты отведено было место для ночлега верблюжьих транспортов, и один из транспортов ночевал здесь в ночь пропажи ружья. Подозрение в краже пало на киргиз верблюдовожатых, но все расспросы и розыски в этом направлении не привели ни к чему и, не смотря на всю непривлекательность факта пропажи ружья из палатки, из-под носа, как говорится, его хозяина, пришлось довести об этой пропаже до сведения начальства, что и было сделано. Новые розыски не привели также ни к чему и ружье пришлось признать окончательно пропавшим, но дать какое-нибудь объяснение всему этому было совершенно невозможно, и мы довольно долго оставались в совершенном недоумении относительно всего происшедшего, пока совершенно нечаянный случай не открыл неожиданно похитителя ружья и места, где оно теперь было.

Все сведения относительно этого доставил нам один из нухурцев, которые в это время завязали уже с нами деятельные торговые сношения, привозя в лагерь прекрасный виноград, курагу (род сливы), яйца и кой какие молочные продукты. Упомянутый выше нухурец рассказал, что один из жителей Нухура был недавно в Геок-Тепе и при нем пришел туда текинец с русским ружьём, которое текинец этот, по его словам, добыл в самом лагере русских. При этом удалец рассказал и все подробности своего отчаянного предприятия.

Такие отдельные удальцы заставляли войска как следует относиться к сторожевой службе и весьма убедительно напоминали войскам, что надо держать ухо востро, если желательно избегнуть неприятностей. Но текинцы далеко не ограничились выставлением против нас сравнительно безвредных отдельных бойцов. В ущельях Копет-Дага, в песках Кара-Кум и даже на Атреке появились значительные шайки неприятеля, которые затрудняли сообщение и требовали принятия каких либо серьезных мер и по возможности в непродолжительном времени.

Такими мерами явились: сформирование охотничьей команды и занятие войсками Бендесена, где команда охотников и была расположена.

Таким образом, наиболее подручная для партизанских действий текинцев часть пути — путь по ущелью от Бами до Бендесена — являлся охраняемым с обоих концов, и в то же время лучше обеспечено было и лучше могло наблюдаться подгорное пространство к западу от Бендесена до Ходжам-Кала и к востоку от Бендесена, где до занятия последнего пункта всегда могли появляться шайки текинцев, переходя Копет-Даг около Бами к востоку или западу от этого аула. Эти же охотничьи команды могли держать под своим надзором прилежащие к Бами окраины пустыни Кара-Кум и всегда своевременно знать о проникновении текинцев в часть оазиса, лежащую к западу от Бами, и по возможности мешать их приходу туда. Этот вопрос приобретал особо важное значение в виду того, что налаживалось караванное движение между Бами и Красноводском, и в скором времени главная часть жизненных и боевых запасов должна была начать двигаться к нам по этому новому пути.

Ущелья и долины самого Копет-Дага также получили освещение и не могли уже служить ни надежным пунктом отдохновения шаек, ни укрытием, благодаря которому, расположившись близ места проектированных действий, текинцы могли бы выждать удобный момент для своего налета. Ясное дело, что охотники не могли одновременно расширить сферу своих действий далеко в глубь пустыни и в то же время быть в каждом данном месте Копет-Дага. Вследствие того для текинцев являлось возможным, двигаясь песками, обходить Бами и появляться на линии Бами — Михайловский залив, а равно и перевалить при удобном случае Копет-Даг, где-нибудь между Бами и Кизил-Арватом, который был занят войсками в видах большого обеспечения транспортного сообщения. Для затруднения движения неприятельских шаек по пескам зарыты были некоторые из имеющихся там колодцев, и кроме того начальник охотничьей команды С. весьма интересовался вопросом о самовзрывных фугасах, — по крайней мере он не раз расспрашивал меня насчет этих фугасов и на вопрос, зачем они ему понадобились, отвечал, что ему очень хотелось бы,

оставив кой какие колодцы не засыпанными, окружить их самовзрывными фугасами. Он надеялся. что неожиданные взрывы фугасов в местности, где нельзя было ожидать каких либо мер со стороны русских, произведут громадное впечатление на текинцев и заставят их с крайним недоверием смотреть на все пути и места, где они находят в песках покойный приют, считая такие места вне сферы действия русских. Успел ли С. привести свой план в исполнение — узнать мне не удалось.

Не смотря, однако, на все меры, направленные к стеснению партизанских действий текинцев, действия эти не могли быть парализованы окончательно и проявлялись то тут, то там или в форме производимых неприятелем налетов на наши сообщения, или в форме набегов на пункты, занятые войсками вдоль пути сообщения.

Наиболее удачным набегом для себя текинцы могут считать набег на Ходжам-Кала в ночь с 30-го на 31-е июля, совершенный ими под руководством Текма-сардаря.

Перекинувшись через горы и окружив укрепление, текинцы имели, по-видимому, намерение и надежду вырезать, благодаря своим силам, ходжам-калинский гарнизон. Убедившись, однако, что это вовсе не легко и едва ли им удастся, нападающие ограничились тем, что похозяйничали в ночевавшем около Ходжам-Кала транспорте торговцев, пробиравшихся в Бами, и отогнали более 500 голов продовольственного скота.

Генерал Скобелев за несколько дней до нападения на Ходжам Кала выехал из Бами; оставшийся вместо него полковник Вержбицкий во время самого нападения был с частью бамийского гарнизона в Арчмале, куда он отправился, во-первых, для того, чтобы своим движением ободрить и попрочнее привязать к нам иухурцев, а во-вторых, — чтобы заставить текинцев подумать, что наступило время движения русских вперед и что главные силы Ахала должны быть поэтому в сборе и готовыми, т. е. что набеги, раздробляющие эти силы, должны быть оставлены.

Охотники из Бендесена тоже не могли предпринять что-либо против партии Текмы, так как им было приказано двинуться в Нухур одновременно с выступлением в Арчман колонны полковника Вержбицкого. Такое положение дел с одной стороны, не позволило полковнику Вержбицкому своевременно получить известие о нападении на Ходжам-Кала и своевременно же предпринять что либо против партии Текмы-сардаря, а с другой стороны и самого Текму заставило поторопиться направиться со своей партией к Геок-Тепе, так как движение полковника Вержбицкого понято было Текмою в желательном для нас смысле, т. е. в смысле начала наступления русских войск в глубь оазиса.

В тылу на линии Чекишляр — Дуз-Олум около этого времени также появились шайки текинцев и одно за другим начали приходить известия о легких стычках с неприятелем около Терсакана, Каракала, Дуз-Олума и т. д. Стычки эти, не нанося нам существенного вреда, очень ясно указывали, что впечатление, произведенное рекогносцировкой 6-го июля, мало по малу изгладилось, и текинцы, оправившись, деятельно принялись тревожить нас набегами мелких шаек на разные пункты занимаемого нами обширного района.

Пока все вышеупомянутое происходило в крае, войска, расположенные в Бами, не складывая рук работали над разгрузкой и укладыванием в бунты чуть не ежедневно привозимых продовольственных, боевых и инженерных запасов и принадлежностей и над усилением нашего расположения в фортификационном отношении.

Сейчас же вслед за занятием Бами прибывшие туда войска возвели сомкнутое укрепление около крошечного, окруженного глинобитными стенами садика с тремя, четырьмя большими деревьями. В садике этом была поставлена кибитка генерала Скобелева, а войска заняли вышеупомянутое укрепление, которому дана была траншейная профиль. К линии этой сомкнутой траншеи примкнуты были три люнета полевой профили, обращенные — один к выходу из ущелья, служащего дорогой в Бендесен, т. е. к югу, другой к пескам — к северу и третий к пути нашего будущего наступления—к востоку, к стороне Беурмы. Общая длина линии огня этих укреплений вместе с траншеей простиралась до 250 сажен ; в люнетах размещена была артиллерия.

Наша рота, как раньше было уже упомянуто, по приходе в Бами была поставлена отдельно к северу от общего расположения войск и окопала свою позицию на пьедестале Гелиографного бугра траншеей. В таком виде укрепления Бами оставались до возвращения войск из рекогносцировки, т. е. до 10-го июля, после чего преступлено было к работам, которые обратили бы Бами в пункт, где могло быть сосредоточено до 6,000 человек при 75 — 80 орудиях, до 10,000 снарядов, около 5.000,000 патронов, значительное количество пороха и динамита и около 1.000,000 пудов продовольственных продуктов.

С целью удовлетворить всему этому, на восточной стороне общего расположения насыпано было три люнета, из которых один был обращен к Копет-Дагу и обстреливал выход из бамийского ущелья, другой — против Беурмы и третий — на северо-восточной стороне лагеря, против самого аула Бами.

К северо-западу от расположения первоначального укрепления и в связи с ним обрыта была траншеей четырёхугольная площадь пространством около 10,000 квадратных сажен, предназначенная для интендантского склада, причем в юго-западном углу этой площади ограничивающие ее траншеи замыкались люнетом с линией огня около 70-ти сажен. В промежутке между этой площадью и Гелиографным бугром обрыт был круглый загон для скота и выстроена из булыжника баня, снабженная водой из протекающего через лагерь ручья посредством небольшой канавки, входящей внутрь стен бани.

В районе расположения саперной роты в отлогостях Гелиографного бугра вырыты были закрытые помещения для артиллерийских припасов, патронов, пороха и динамита; тут же был расположен и инженерный парк.

Работы по укреплению Бами, не смотря на не особенно большие размеры их, заняли собою август, сентябрь и октябрь месяцы, так как производились исключительно людьми саперной роты, высылаемыми на работы ежедневно в количестве около 80-ти человек. Большего числа рабочих рота выставить не могла, так как в это же время ею выделены были команды для работ в тылу и, кроме того, она вследствие некоторой изолированности своего расположения от остальных войск должна была расходовать большое количество людей для несения сторожевой службы, выставляя ежедневно не менее пяти постов. Работы в тылу состояли в постройке укреплений в Бендесене и Терсакане и в усилении бендесенского и ходжам-калинского укреплений расположением около них камнеметных фугасов.

Устройство этих фугасов предпринято было лишь после того как генерал Скобелев сам удостоверился в эффектности взрыва и обширности сферы действия камнеметов. С этою целью отрыт был малый фугас, снаряженный 10-ю фунтами пороха и 12-ю кубическими футами булыжника и взорван с наступлением темноты.

Присутствуя при взрыве фугаса и осмотрев утром следующего дня данный фугасом разлет камней, генерал Скобелев выразил удовольствие по поводу того и другого и приказал отрыть фугасы в вышепоименованных пунктах. С этою целью утром 19-го августа, захватив с собой бочонок пороха для фугасов и фунтов около 20-ти динамита на случай каких либо других подходящих работ, я отправился вместе с колонной, выступавшей в тот день из Бами, по направлению к Бендесену.

Утром следующего дня, по приезде в Бендесен я с той же колонной добрался до Ходжам-Кала и занялся там устройством фугасов и исправлением дороги к Маргизу. Последнее заключалось почти исключительно в работах на перевале около Ходясам-Кала. Рабочих давалось до крайности мало (8 — 10 человек) и если бы не динамит, помогавший мне осиливать крепкую горную породу, то эта работа могла бы продлиться бесконечно долго.

Работы были очень не сложны, рабочих было мало и, если представлялся некоторый интерес относительно приложения к делу динамита, то и этот интерес далеко не был значителен благодаря односторонности взрывов.

Насколько не разнообразна была наша жизнь, можно видеть, например, из того, что состоявший при небольшом ходжам-калинском лазарете врач М. заинтересовался закладываемыми мною фугасами и, приобретя от меня пригоршню пороха, дня три подряд развлекался, закладывая в земляном полу своей кибитки миниатюрные фугасы, заряжая их вместо камней овсом и затем взрывая. Пригоршню пороха выпросил у меня и местный коммерсант, которого текинцы немного потрепали во время своего нападения на Ходжам-Кала; это заставило его перенести свою торговлю извне укрепления, где он расположился было на просторе, внутрь его. Коммерсант этот, в видах самозащиты, обзавелся старым кремневым ружьём, но пороха не мог достать ни зерна, и радости его не было пределов, когда ему удалось получить от меня около ½ фута этого драгоценного материала.

Время проходило довольно покойно, хотя, наученный фактом недавнего нападения текинцев, ходжам-калинский гарнизон держался очень осторожно, вследствие чего изредка происходили вызванные чем-нибудь подозрительным тревоги, оканчивавшиеся обыкновенно ничем. Однажды только был ранен вышедший ночью за цепь казак, да поторопившийся вследствие этого выстрела перебраться через бруствер бывший вне укрепления солдат, неловко спрыгнув с бруствера, переломил себе ногу.

Вследствие всего этого, по находящимся в виду укрепления кустам сделан был картечный выстрел, чем все и окончилось. Поутру посланный с сотней казачий офицер, осмотрев местность, нашел много лошадиных следов, но откуда взялись они и были ли эти следы оставлены в ознаменовавшуюся тревогою ночь, — дело темное.

В это время в Ходжам-Кала прибыл Скобелев, отправлявшийся вторично осмотреть тыл, в чем ему первый раз несколько помешала проявленная текинцами наступательная деятельность в виде набегов. Около этого же времени расположенная на высоте Кодж хребта Копет-Даг гелиографная станция, работавшая между Бами и Ходжам-Кала, была перенесена на другую вершину хребта — Рауш и расположена таким образом, что в сферу гелиографного сообщения, кроме Бами и Ходжам-Кала, мог быть введен еще и Кизил-Арват через расположенную близ последнего промежуточную станцию.

Кроме работ в самом Ходжам-Кала и его окрестностях, около полутора суток было употреблено мною на расчистку колодцев, бывших верстах в 12-ти по направлению от Ходжам Кала к Маргизу. Колодцы эти, числом два, были засыпаны текинцами еще в 1879 году и, будучи теперь расчищены, делали до некоторой степени более удобопроходимым почти 50-ти-верстное расстояние между Маргизом и Ходжам-Иуала, на котором до этого не было ни капли воды, если не считать родников Акиллы, бывших верстах в 6—7 в стороне от дороги. Все встречаемые в крае колодцы построены по одному и тому же типу и представляют цилиндр фута 3—4 в диаметре, проникающий вглубь на 4—5 фут ниже водоносного слоя. Нижняя часть цилиндра на высоту, несколько превосходящую уровень набирающейся в колодезь воды, одевается плетнем, а отверстие колодца забирается накатником, поверх которого кладется слой хвороста и насыпается земля. Оставляемое для добывания воды отверстие бывает от фута до 1 1/2 фут в диаметре и соответствует по своим размерам диаметру кожаного ведра, употребляемого кочевниками.

Вода в очищенных колодцах оказалась довольно вкусной после того, как раза три была вычерпана из них вся до капли.

Отрытием колодцев были закончены работы в Ходжам Кала, после чего пришлось перебраться в Бендесен.

В Бендесене, кроме устройства фугасов, я привел в надлежащий вид родник, из которого пользовались водой, н произвел кой какие работы по осушению площадки, служившей местом расположения устроенному здесь верблюжьему лазарету.

Бендесенский родник представляет собой явление довольно интересное и при некоторых средствах мог бы служить источником довольно значительной движущей силы и в то же время мог бы явиться в виде оригинального водоема, в котором вода стоит не только выше уровня окружающего места, как в полном стоящем на столе стакане, но даже и переливается через края своего вместилища.

Шагах в 20-ти—30-ти от бендесенских высот в самой долине Бендесена расположен глубокий провал небольшого диаметра (два, три фута) с торчащими с боков его каменьями. Из этого провала довольно сильно выливается вода, частью текущая на небольшое расстояние в виде теряющегося затем ручейка, но главным образом разливающаяся по поверхности самой долины, образуя обширное болото. недалеко от одного из краев которого и находится самый провал. Вследствие этого вытекающая из провала свежая вода смешивалась с ранее вытекшей наполнявшей болото и застоявшейся водой, насыщалась до некоторой степени развивавшимся в болоте сероводородом и не особенно-то хорошо отзывалась на желудках потребителей.

По значительному количеству истекавшей из провала воды и быстроте самого истечения можно было заключить, что истоки этого родника лежат значительно выше самого провала. Если это предположение было верно и если вместе с тем для воды не было иного исхода на поверхность земли как указанный пункт, то, устроив вокруг провала водонепроницаемую стенку, очевидно можно было заставить воду подняться выше местного уровня долины, т. е. вполне изолировать ее от смешения с водой окружающего болота.

Решившись попытать улучшить воду этим именно приемом, заготовили предварительно около провала необходимое количество подручного материала  — камня и тростника — для прокладки швов между камнями, а затем приступили и к возведению самой стенки кругом провала, сделав её в 3¹/2 фута высотой и несомкнутой, чтоб доставить временной выход воде, которая в противном случае могла бы помешать ходу работ, если бы начала подниматься, будучи заперта сомкнутой стенкой.

Когда стенка была готова и проконопачена, к ней присыпали кругом толщу земли около пяти фут, плотно утрамбованную, быстро заделали оставленное в стенке отверстие, оставив для выхода воды лишь небольшой жёлоб в верхнем крае стенки. Работа не была еще совершенно окончена, как вода поднялась уже наравне с краями своего нового водоема и полилась по жёлобу, причем качества ея очень быстро изменилось к лучшему.

Оставшееся болото могло быть совершенно осушено, что было бы далеко не бесполезно, так как в силу необходимости верблюдский лазарет был расположен на насыщенной водою местности, что очевидно не могло благоприятно влиять на лечение верблюдов.

Неудобство это было настолько важно, что лазарет ради этого был переведен впоследствии в другой пункт, хотя в изобилии растущий около Бендесена тростник мог служить отличным местом пастьбы для поправляющихся верблюдов. Но осушение болота требовало отрывки канавы футов 5 — 6 глубиной, соответствующей ширины и около версты длиною, для чего бендесенский гарнизон, при довольно тяжелой охранительной службе, не мог выставить достаточного числа рабочих.

В виду неблагоприятных последствий, которыми отзывается на войсках продолжительное употребление сухарей, ведущее обыкновенно к развитию желудочных болезней, и без того весьма распространенных в войсках Закаспийского края благодаря дурным качествам воды, в особенности на линии Чекишляр – Бами, — генерал Скобелев настойчиво требовал, чтобы при малейшей возможности войска получали взамен сухарей муку и перепекали ее в хлеб. В силу этого везде, где войска располагались на более или менее продолжительное время, первым долгом устраивались хлебопекарные печи и начиналось печение хлеба.

В Бендесене, как пункте лишь недавно занятом войсками, хлебопекарных печей ко времени моего приезда туда устроено не было, — этим делом предстояло еще заняться и первым делом позаботиться о кирпиче, так как вырытые в грунте и плетневые обмазанные глиной печи не особенно удобны, да последних, кроме того, и нельзя было приготовить в Бендесене. так как близко не было никакого хвороста.

Но за то верстах в 6-ти к востоку от Бендесена на одном из холмов, ограничивающих бендесенскую долину, стоял старый мавзолей, воздвигнутый над чьей-то могилой и сложенный из кирпича, которым комендант Бендесена и решился воспользоваться для постройки печей. Раньше он хотел, однако убедиться, стоит ли кирпич того, чтобы его выламывать и вьюками вести в Бендесен, намереваясь в противном случае обратиться к выделке сырца на месте.

Посмотреть кирпич было поручено мне и, воспользовавшись первым же случаем, когда в окрестности могилы была отправлена команда за фуражом, который там местами попадался, я примкнул к этой команде, а со мной вместе отправился и врач М., переведенный к тому времени из Ходжам-Кала. Он давно уже интересовался почему то упомянутой могилой и решил разрыть ее.

Постройка была расположена на небольшом холмике и имела весьма красивый вид, представляя четырёхугольное здание с узкой стрельчатой дверью в каждой из четырех стен. Стены на углах были несколько утолщены и утолщения эти служили пятами неглубоких арочек, выведенных в виде украшения лицевых сторон стен. Все это было покрыто лицевидным сводом, основание которого не занимало всей толщины стен, и на образовавшихся таким образом промежуткам с каждой стороны постройки в виде продолжения стен ея выведен был ряд тонких высоких зубчиков, маскировавших нижнюю часть свода, причем на всех четырех углах зубчики переходили в равные с ними по высоте четырехугольные столбики, увенчанные острой четырехгранной пирамидой. Вся постройка снаружи и внутри была тщательно выштукатурена очень светлой глиной и в общем была очень легка, красива и нарядна. Внутри, посреди единственной комнаты, фута на три над полом, высился продолговатый надгробный камень, покрывавший собою всю могилу и сложенный, подобно всей постройке, из кирпича, с тщательной наружной штукатуркой из той же светлой глины.

Когда разобран был этот надгробный камень, который, в сущности оказался глинобитным и только облицованным с боков и сверху одним рядом кирпича, под его основанием, бывшим дюйма на три-четыре ниже уровня пола, обнаружился ряд крупных известковых плит, швы между которыми были тщательно замазаны глиной. Под плитами оказался слой около шести дюймов толщиною, состоящий из мельчайших стружек какого то ароматического дерева, среди которых виднелось несколько ячменных колосьев, а под стружками следовал новый ряд плит, покрывавший уже самое помещение трупа, представлявшее сложенный из известняка четырёхугольный ящик. Тление ничуть не коснулось покойника и он лежал весь целехонек, но все, что было между кожей и костями, высохла в тончайшую пленку, присохшую к костям, так что, в общем труп имел вид скелета, туго обтянутого кожей, которая плотно пристала и г. черепу, не нося на себе никакого следа волос, по всему вероятно сбритых. Описанный факт высыхания трупа, а не разложения его, представляет в Закаспийском крае явление далеко не редкое и повторяется часто даже при менее благоприятных условиях. чем те. при которых сохранился открытый М. труп. Этот был зарыт на довольно высоком глинистом холме, где влага не могла проникнуть глубоко в почву, и кроме того был прикрыт еще постройкой, препятствующей могиле насыщаться дождевой водами. Таким образом. труп был совершенно предохранен от сырости, естественные же жидкие составные части его были, по всей вероятности, весьма скоро отняты лишенной влаги окружающей средой, что и повело к обращению трупа в высохшую массу и к сохранению его.

Нечто подобное зачастую можно было встречать и на поверхности земли, наталкиваясь на трупы павших по дороге верблюдов, которые, обыкновенно. не зарывались. Нет сомнения, что разложение таких трупов в известной, хотя и не особенно заметной степени, происходило, но палящее солнышко вело свое дело значительно быстрее разложения и, высушив труп, прекращало всякое дальнейшее разрушение его гниением. Такому трупу, обыкновенно, довольно хорошо удавалось перенести время дождей, а летом он снова быстро высыхал и окончательное разложение затягивалось таким образом на довольно долгое время, так что некоторые трупы служили до некоторой степени ориентировочными пунктами при разговоре о той или другой части пути.

Трупы животных небольших размеров, как, например, ящериц, высыхали значительно быстрее и значительно полнее крупных трупов, почему и сохранятся они могли значительно дольше.

Взорвав несколько камней, которые делали тропинку, ведущую на бендесенскую высоту, не совсем удобной даже для верховой езды, я прикончил с работами в Бендесене, так как и лавная задача моего пребывания здесь — закладка фугасов — была выполнена в первые же два дня пребывания в Бендесене. Таким образом, с первою же проходящей колонной я мог снова возвратиться в Бами, где в это время были закончены все почти подготовления к дальнейшему наступлению по оазису. Бамийский продовольственный склад не терял своего грандиозного вида, не смотря даже на соседство с Копет-Дагом, и при одном лишь взгляде на эти горы продовольствия являлась успокоительная мысль. Что всякое «растягивание» хлеба насущного стоит от нас далеко.

Это не мешало, однако подходить все новым и новым транспортам, увеличивавшим наши средства, хотя это увеличение и было уже незаметным для глаза, так как содержимое каждого из новых транспортов было лишь каплей, падавшей в полную почти чашу. Так как все специальные наши работы в Бами были уже прикончены, то явилась возможность привлечь и нашу роту к разделению невеселой обязанности сопровождения транспортов, что, в свою очередь, дало и нам возможность побывать в части оазиса к западу от Бами, не далее впрочем Кизил-Арвата. Местность в этом направлении сравнительно с окрестностями Бами не представляла ничего особенного. Та же ровная, потрескавшаяся от жары глинистая почва, те же поля везде, где из гор бежит хоть крошечный ручеек, те же башни на полях и те же мертвые, заброшенные теперь селения, обнесенные высокими глиняными стенами и построенные изредка на холмиках, появление которых по-видимому тоже произошло не без участия человека.

Самый Кизил-Арват мало отличается от общего типа поселений и довольно богат водой. Войска занимали возведенное здесь укрепление, строителем которого был сам комендант его, моряк капитан Зубов, поддерживавший в своем укреплении чистоту, напоминавшую чистоту военных судов, в чем все другие места расположения войск далеко уступали Кизил-Арвату.

Доведенный до Кизил-Арвата транспорт был последним, который нашей роте случилось сопровождать. Независимо от подвоза в Бами продовольствия, значительная часть перевозочных средств была уделена на доставку в этот пункт специально боевого снаряжения и предметов инженерного парка. Количество первого достигало до полутора с лишним миллиона патронов и до двадцати почти тысяч орудийных снарядов и зарядов. Общее число инструмента в инженерном парке было около трех тысяч и, кроме того, в нем же имелось до пяти тысяч земляных мешков и двенадцать ящиков динамита. В Бами же сосредоточивались и все силы имеющейся в крае артиллерии, орудия которой снимались, за весьма малыми исключениями, со всех тыльных постов и организовались в батареи, получившие наименование подвижных. Для доставки этой артиллерии в Бами употреблялись лошади расположенной там артиллерии, дальнейшее же движение подвижной артиллерии решено было производить помощью упряжных верблюдов, для которых была сшита и подходящая сбруя. Текинцы вели себя в это время довольно смирно. и жизнь бамийских войск была далека от чисто боевых тревог, протекая преимущественно в приготовлении к этим тревогам в будущем.

Боевая готовность отряда приходила к своему пределу со дня на день; подвезены и испробованы были, наконец, даже полупудовые мортиры, применения которых возможно было ожидать лишь к среднему и конечному периоду будущей осады.

Вместе с несколькими мортирными выстрелами по внутренности бамийской калы, по стенам той же калы произведено было и несколько выстрелов из состоявших в морской батарее пушек Энгстрема. Пушки эти весьма малого калибра, стреляют унитарными патронами и необычайно метки.

Текинцы вели себя, как я сказал уже, довольно смирно, и лишь около половины ноября близ Беурмы захвачены были в башне несколько человек их, да и те попались благодаря тому, что не могли утерпеть и сделали несколько выстрелов, без чего вероятно никто не обратил бы и внимания на их убежище.

Более серьезное дело произошло в это же время в тылу Бами, где текинцы пытались отбить наш двигавшийся между Углаком и Узун-су верблюжий транспорт, что и успели, было сделать, если бы прибывшая на место боя полусотня казаков не отбила верблюдов обратно. Потеря наша в этом деле простиралась сверх 30-ти человек, большею частью убитыми; текинцы оставили до 50-ти тел на месте, не считая тех, которые им по всей вероятности удалось увезти с собой.

Как ни медленно и однообразно тянулось время, но всякая проходящая минута говорила нам, что недалек уже момент, когда кончится эта, так сказать, рабоче-подготовительная деятельность войск и наступит чисто боевой период, который, впрочем. судя по осторожному, предусмотрительному приготовлению к нему, обещал, в свою очередь, быть далеко не легким и вполне оправдал впоследствии это обещание.

Наконец, желанный момент настал. Движение вглубь оазиса должно было совершиться по двум направлениям: из Дуз-Олума, под личным начальством генерала Скобелева, должна была двинуться часть сосредоточенной там кавалерии, которая до сих пор была оттянута от передового расположения войск в видах большей трудности доставления туда фуража. Колонна эта состояла из четырех сотен казаков, двух эскадронов драгун и конно-горного взвода артиллерии; кроме того, для могущей потребоваться разработки пути, при ней был назначен сапёрный офицер, для устройства, в случае возможности, сообщения с другими войсками — гелиографная станция и топографы для съемки проходимой местности. Главная же масса войск должна была двинуться из Бами.

Отряд 24-го ноября выступил из Дуз-Олума и, пройдя несколько верст вверх по Чандырю, направился к Копет-Дагу. Дорога шла по крайне пересеченной местности, требовавшей частой разработки, что весьма дурно отзывалось на скорости движения и утомляло как людей, так и лошадей, не смотря на что в первый же день движения было пройдено более 30-ти верст. Второй и третий дни движения, благодаря более сносной, не требовавшей почти никакой разработки дороги, были проведены с меньшими затруднениями и привели отряд к самому Копет-Дагу, через который и предстояло перевалить на следующий день, 27-го ноября. В эти три дня похода отряд сделал около 90 верст. 27-го, отряд, шедший до сих пор в одной колонне, разделился на авангард, под командою полковника Навроцкого, в состав которого (авангарда) вошли две сотни и конно-горный взвод артиллерии и главные силы, состоявшие из остальных войск, под командою полковника князя Эристова, при которых следовал и генерал Скобелев.

Авангард выступил с ночлега около шести часов, а два часа спустя, т. е. в восемь часов, выступили и главные силы. Дорога представляла массу затруднений, артиллерию было совершенно невозможно двигать гужом и потому пришлось взять на вьюки. Прошло около четырех часов, раньше чем отряд достиг противоположного склона Копет-Дага и спустился в одно из врезавшихся в него ущелий. Движение по ущелью заняло еще около трех часов времени, пока, наконец, войска вошли в оазис.

Текинцы рассчитывали, по-видимому, что наступление наших войск будет произведено исключительно из Бами, и нисколько не ждали появления в глубине оазиса отряда со стороны Копет-Дага. Только подобным предположением может быть объяснен тот факт, что появившиеся в три часа пополудни в оазисе войска, дойдя к десяти часам вечера, т. е. после семичасового движения по оазису, до карыза Нур-Верды-хана, нашли в этом ауле большое стадо баранты, охраняемое лишь пастухами и несколькими женщинами. Стадо было загнано на ночь в калу, из которой, на предложение отворить ворота, отвечали выстрелами. Ворота пришлось выломать, причем был ранен один из занимавшихся этим нижних чинов; сопротивлявшиеся защитники калы были перебиты, а баранта захвачена.

Затем войска продолжали свое движение на Келяте, куда и прибыли около двух часов пополуночи. Появление их здесь было тоже совершенно неожиданно, почему и здесь удалось захватить значительное количество баранты, общее захваченное в эту ночь количество которой простиралось до 6,000, не считая 100 слишком голов крупного рогатого скота.

Ни во время пребывания отряда у карыза Нур-Верды-хана, ни при занятии Келате генерала Скобелева при отряде не было, никто наверное не знал, где он и куда посылать ему донесения о ходе дел. Лишь почти полсуток спустя по занятии войсками Келяте, туда прибыл и генерал Скобелев с охотничьей командой поручика Варопанова. Оказалось, что задержанный разговором с нухурцами, он отстал от отряда при движении его с места последнего своего бивака в оазис, потерял всякие следы отряда, почему послал одного из нухурцев разыскать и провести к нему охотничью команду, что и было исполнено лишь к утру, так что целую ночь генерал Скобелев и человек 15—20 бывших с ним офицеров пробыли в положении далеко не безопасном.

Выступление войск из Бами началось 26-го ноября колонною подполковника Гайдарова и продолжалось 27-го и 28-го ноября и 1-го декабря. Общее количество войск этих четырех колонн простиралось до 21-й роты, шести сотен и 27-ми орудий, причем наибольшее количество войск (девять рот, две сотни и 19 орудий) приходилось на выступившую первую колону подполковника Гайдарова. Колонна эта, как и все последующие, не встретила при своем движении никакого противодействия со стороны текинцев и во время марша 28-го ноября получила приказание генерала Скобелева выделить часть входящей в нее пехоты для усиления расположенных в Келяте войск, что и было исполнено выделением роты сапер и роты пехоты с полубатарею и сотнею казаков. Войска эти прибыли в Келяте утром, а к вечеру того же дня (29-го ноября) подошли к Келяте и остальные войска полковника Гайдарова.

Войска двух следующих колонн должны были построить укрепления у Дуруна и Арчмана и оставить в этих укреплениях гарнизоны из роты и двух орудий в каждом. Для возведения указанных укреплений было назначено по саперному офицеру, снабженному необходимым количеством инструмента, взятого из части инженерного парка, который двинулся вперед с колонной полковника Гайдарова.

Мне пришлось отправиться с третьей колонной, в состав которой вошли четыре роты, шесть орудий, два из которых должны были быть оставлены в Арчмане, и двух сотен казаков. Движение нашей колонны нельзя было назвать очень скорым, так как при ней следовал весьма-таки значительный верблюжий транспорт. Верблюды шли частью под продовольствием, а частью служили к перевозке артиллерийских зарядных ящиков, в которые были запряжены по три верблюда в каждый. Эти-то упряжные верблюды и тормозили главным образом скорость нашего движения. Пока местность, по которой шла дорога, была совершенно ровная, — животные довольно порядочно еще справлялись с новой для них обязанностью упряжных животных, но стоило встретиться на дороге чуть-чуть заметной лощинке, на которую верблюд под вьюком не обратил бы ровно никакого внимания, — и вся тройка останавливалась как бы по заранее сделанному уговору, очевидно находясь в полнейшем недоумении относительно того рода усилий, которые требовались в данном случае для движения ящика.

Нельзя было, конечно, сомневаться, что после некоторого опыта животные попривыкнут к тяге и отлично будут справляться с делом, для чего сил у них вполне достаточно, но во время, о котором теперь идет речь, этого опыта у наших верблюдов, к сожалению, еще не было.

Так или иначе продвигаясь вперед, мы все-таки вечером 29-го ноября добрались до Арчмана, где колонне была назначена дневка, не для отдыха, впрочем, а для того лишь, чтобы быть в состоянии построить укрепление.

Ночью на постах задержали каких-то трех вооруженных туркмен, которых начальник колонны решил оставить в лагере до следующего дня, хотя те и уверяли, что они нухурцы. На следующий день их освободили, и они, бродя по биваку, зашли и к нам на работы. Все три туркмена были вооружены ружьями и

все три ружья были совершенно различных систем. Наиболее совершенное ружье было пистонное, за ним следовало кремневое и, наконец, фитильное, в котором лежащий на полке порох воспламенялся прикосновением заранее зажженной веревки, ущемленной в щипчики, заменяющие курок. Командир бывшей на работе роты, сам оказавшийся впоследствии превосходным стрелком. предложил нухурцам показать свое искусство в стрельбе, для чего шагах в 70—80 была поставлена доска фута в полтора шириною и фута З ½ - 4 высотой (крышка от ящика, в котором возились кирки). Первым выступил на арену обладатель фитильного ружья. Набрав сколько казалось ему нужным камней, он устроил подставку для своего тяжелого ружья, лег на землю, подсыпал на полку пороха, зажег фитиль огнем, который к этому времени обязательно помощью кремня и огнива высек один из его товарищей, и начал целиться. Долго и внимательно целился он, пока, наконец, придал ружью то положение, которое, по мнению стрелка, было надлежащим. Тогда он потянул за спуск, вследствие чего горящий фитиль должен был коснуться насыпанного на полку пороха, но выстрела не последовало. Оказалось, что пока стрелок целился, фитиль успел сгореть так много, что не доставал уже до пороха. Потребовалось исправить эту беду, но, попытавшись сделать это, счастливый обладатель столь совершенного оружия уронил погоревший на фитиле пепел на полку, туда же упала, вероятно, вместе с пеплом искра, и выстрел грянул когда его никто не ожидал. Мишень, конечно, осталась стоять, как стояла, но сам стрелок отделался менее дешево: левая рука оказалась обожженной вспыхнувшим порохом, который попутно спалил еще и порядочный клочок бороды стрелка.

Не смотря на полнейшую неудачу приятеля, а может быть и в расчёте на то, что при подобных обстоятельствах и небольшой успех сойдет за порядочный, выступил к состязанию обладатель кремневого ружья. Сбирать камней ему не пришлось, так как ружье было снабжено невысокими сошками, и потому к выстрелу он изготовился значительно проворней, но целился так же долго, как и его товарищ. Наконец, выстрел грянул, мишень осталась целехонька, стрелок же проворно прыгнул с земли и еще проворней, захватив полу халата, начал вытирать ею кровь, в изобилии струившуюся из носа. Оказалось, что при отдаче ружье не ограничилось давлением на плечо своего владельца, а пожелало распространить свое действие еще и на его физиономию, что и привело к таким печальным результатам.

Третий стрелок, с наиболее совершенным ружьём, от состязания благоразумно уклонился. Тогда решил показать свое искусство и командир работавшей роты, для чего ему принесли бывшую у него турецкую магазинку, в рассверленный патронник которой входили патроны Смитовского револьвера. Шагах во 100 за служившею нухурцам мишенью доской была поставлена бутылка из-под сельтерской воды, которая и разлетелась в дребезги после первого же выстрела магазинки. Нухурцы только молча покачали головой.

Покончив с постройкой в Арчмане, колонна двинулась дальше, оставив гарнизоном возведенного укрепления роту при двух орудиях. Следующее укрепление было построено в Дуруне, около имевшейся там мечети, причем укрепление это не было еще совершенно закончено к тому времени, как в Дурун прошла наша колонна. Вследствие этого я получил приказание отстать от колонны и заняться окончанием дурунского укрепления, причем мне был оставлен и весь захваченный с собою колонною инструмент; но верблюды. шедшие под инструментом, не смотря на все мои убеждения в необходимости инструмента впереди, а следовательно и необходимости для меня в верблюдах, чтобы везти его дальше по окончании здесь работы, — были взяты и я остался без всяких средств для дальнейшего передвижения.

Работа состояла главным образом в некотором увеличении размеров бруствера, а главным образом в приспособлении к обороне, вошедшей одной из своих стен в фас укрепления обширной и прочной мечети, которая могла служить редюитом, способным, при хорошей огневой обороне, притупить когти какой угодно громадной партии неприятеля. Работы были окончены, и тут же как раз подоспела четвертая колонна двигающихся из Бами войск, при которой, между прочим, на отделении колесного транспорта следовал инженерный парк. Моим двум ящикам с инструментом и чемодану с несложным собственным имуществом нашлось место на идущих при транспорте запасных фургонах, и 4-го декабря я добрался до Келяте.

Передовой пункт расположения наших войск был в это время в занятом еще 30-го ноября селении Еген-Батырь-кала. в 10—12 верстах от Геок-Тепе. Колонна полковника Гайдарова, выслав предварительно часть своих войск в помощь расположенной в Келяте кавалерии, ранним вечером 29-го же прибыла к этому же пункту, и генерал Скобелев решил с имеющимися у него войсками в ту же ночь продвинуться дальше, в глубь оазиса, и занять последнее перед Геок-Тепе селение Еген-Батырь-кала. Назначенные для этого войска, в составе 10-ти рот (рота сапер, красноводская рота, команда охотников, 1-я, 2-я, 3-я и 4-я самурския роты, 13-я, 14-я, 15-я апшеронския роты), семи сотен и эскадронов и 21-го орудия, были разделены на четыре колонны: капитана Баранка — две роты; полковника князя Эристова—два эскадрона, 1½ сотни и конно-горный взвод ; подполковника Навроцкого—четыре роты, ½ батареи и ½ сотни, и полковника Гайдарова — четыре роты, ½ сотни и две батареи.

Задачей первой колонны было поставлено отрезать Еген-Батырь-калу от Копет-Дага, для чего колонна эта и двинулась близ подошвы последнего; выступление её назначено в девять часов вечера. Вторая колонна, обойдя Еген-Батырь-калу по пескам с севера, должна была, затем зайти в тыл селения и, встав между последним и Геок-Тепе, прервать всякое сообщение между ними. Третья и четвертая колонны направляются к Еген-Батырь-кала: третья — в час пополуночи, а четвертая — в восемь часов утра.

Занятие Еген-Батырь-кала совершилось без особых затруднений, так как аул совершенно не был занят неприятелем. Это движение наших войск было настолько неожиданно для неприятеля, что текинцы не позаботились даже отогнать пасшееся между Еген-Батырь-кала и Геок-Тепе стадо тысяч в шесть баранты, которое и было захвачено колонной капитана Баранка. Допустив беспрепятственно занять Еген-Батырь-кала, текинцы утром охватили его со всех сторон лентою многочисленной конницы и заняли лежащий в тылу Кара-карыз, что впрочем, не помешало движению быстро прогнавшей неприятеля колонны полковника Гайдарова. В Келяте остался гарнизон из двух рот при четырех орудиях. Еген-Батырь-кала получила название укрепления Самурского.

4-го декабря колонна, с которой мне пришлось следовать из Дуруна, расположилась на ночлег в Келяте, где в это время циркулировали уже неведомо как донесшиеся туда слухи о том, что в этот день под стенами Геок-Тепе что то произошло. Всем до такой степени хотелось узнать подробности происшедшего, что бывшее в этот день полное лунное затмение не привлекло ничьего почти внимания, вызвав лишь замечание, что текинцы, как магометане, по всей вероятности, считают это не особенно благоприятным для них предзнаменованием.

На следующий день колонна наша пришла в Самурское, где мы и узнали все подробности бывшего накануне дела, оказавшегося весьма обстоятельной и смелой рекогносцировкой южного и западного фронтов Геок-Тепе.

Около шести часов утра, отряд из 10-ти рот (охотники, ширванцы, апшеронцы и саперы), трех сотен и 2 ½ батарей (подвижная, морская и ½ - бат. дальнобойной) направился на лежащую южнее Геок-Тепе Янги-калу, которая, в виду движения наших войск, была быстро занята вышедшими из крепости текинцами, впрочем быстро очистившими занятую ими западную окраину аула, когда против них открыт был артиллерийский и пехотный огонь. Затем войска двинулись к северу и, став параллельно западному фронту крепости в расстоянии от 1,500 до 2,000 шагов от него, открыли ружейный и артиллерийский огонь по занимавшему стены неприятелю, который сначала, весьма впрочем, недолго, отвечал на этот огонь, но затем быстро очистил стены. Осмотрев фронт крепости, отряд начал отступать сначала никем не преследуемый, а затем вынужденный время от времени останавливаться и сдерживать огнем артиллерии опомнившихся и вышедших вслед за отрядом из крепости конных и пеших текинцев. Потери наши состояли из двух офицеров и 23-х нижних чинов, из которых четверо были убиты.

Мне удалось прибыть как раз к началу работ по приведению Самурского в оборонительное положение, которые особого интереса не представляли и состояли в возведении траншеи, охватывающей северную, восточную и часть южной окраины селения. В северо и юго-восточных углах сходящиеся траншеи примыкали к люнетам с барбетами на одно и на два орудия, на люнет же с тремя барбетами опиралась и траншея северного фаса своею западной оконечностью. Общая линия огня этих укреплений простиралась до 500 сажен. Кроме того, возведены были люнеты на двух холмиках, лежащих к югу от Самурского, в расстоянии 60—70 сажен к стороне Копет-Дага.

Значительно более интереса представляли опыты, предпринятые для в выяснения разрушительного действия динамита на глинобитные стены, опыты по пробитию этих стен вручную и опыты, предпринятые с целью выяснения степени возможности ведения неодетых минных галерей в глинистом грунте оазиса, равно как и для выяснения успеха этой работы. Первым предметом для опытов с динамитом была избрана круглая глинобитная башня со стенкой в 3 фута толщиною при основании. Для помещения первого заряда динамита, весом около 2 ½ фунтов, в стене была выбита камера на высоте 1 ½ фута от горизонта. Взрыв расположенного таким образом заряда произвел в стене башни брешь около 4-х квадратных фут. Связь стены вокруг бреши была в значительной степени нарушена, так что большие куски глины без труда выламывались без всякого инструмента, прямо руками. Затем в камеры у основания башни, с некоторым понижением под горизонт, заложены были три заряда, около 3-х фунтов каждый, при расстоянии между крайними зарядами в 4 ½ фута и средним зарядом, в расстоянии 1 ½ фута от одного из крайних. Заряды были соединены в цепь. Один из проводников был приращён к машинке, а другой — просто лежал еще на земле, т. е. цепь была по-видимому еще разомкнута, когда бывшему у машинки поручику Сандецкому вздумалось зачем то повернуть рукоятку машинки. Раздался взрыв.

Каким образом цепь оказалась замкнутой — объяснить не берусь, но в результате оказалось, что ближайший к среднему крайний заряд взорвался и произвел в башне обвал около сажени по ея окружности; средний заряд сгорел без взрыва, а другой, крайний, остался совершенно целым. Перемещенный в новую камеру в расстоянии приблизительно 6 фут от бывшего расположения противоположного, крайнего, взорвавшегося заряда, заряд этот при взрыве произвел обвал около 4 фут, занявший вместе с первым обвалом половину всей окружности башни. Затем заложены были два заряда динамита, около 9 фунтов весом каждый, и каждый в расстоянии сажени от образуемого стенками угла. Заряды эти были положены под стены калыкарыза Нур-Верды-хана, в камеры, выбитые в стенах близ горизонта земли и углублявшиеся в стены на  1 ½ фута.

Соединённые в переплет заряды при взрыве пробили в угле брешь, обрушив обе стенки. Ширина бреши простиралась до 11 фут при 5 футах высоты, равном утроенной высоте наружном заложении и равном высоте внутреннем заложении. Толщина стены у основания достигала до 5 фут при 15 футах высоты и 1 футе толщины по верху. Хотя по своей пологости брешь и была удобовосходимой, но этому в значительной степени мешали большие размеры осколков, на которые стена разрушилась. Затем минной командой моряков произведены были опыты приложения к разрушению тех же стен пироксилина, который был заложен в количестве около 6 фунтов в камеру, около 1 ½ фута глубиною, на высоте 5 фут от горизонта, где стена достигала более 3 ½ фута толщины. Действие взрыва направилось главным образом в сторону стены противоположную той, с которой была пробита камера, так как размеры пролома с этой стороны достигали 5½ фут ширины при такой же высоте, между тем как ширина пролома со стороны камеры была всего в 4½ фута при 3½ футах высоты.

Под этот пролом заложено было около 2-х фунтов динамита на высоте 1½ фута от горизонта и ближе к одному из боков пролома. Взрыв динамита не произвел в данном случае сквозного пролома, обрушив стенку лишь до половины ея толщины. Такое неудачное действие взрыва может быть, по всей вероятности, объяснено до некоторой степени тем, что взрыв произошел в среде, разрыхленной уже предыдущим действием пироксилина, вследствие чего для выхода газов было весьма много путей. Эти опыты доказали возможность с пользою применить динамит и пироксилин для производства небольших проломов в не толстых глинобитных стенах, но в какой степени этот же самый динамит мог быть применен нами впоследствии для производства обширной бреши в преграде, насколько было известно — совершенно иной конструкции, осталось делом нерешенным. Главные и исключительные надежды возлагались вследствие этого на испытанный уже не раз в данном направлении порох, почему и приступили к производству опытов, выясняющих большую или меньшую возможность проведения требуемых манипуляций при закладке снаряженных порохом горнов. Так как легко могло случиться, что обстоятельства вынудят отказаться от ведения минной галереи с более или менее дальнего расстояния и заставят, занявши ров и прикрывшись легким блиндажом, приступить прямо к работам, начинающимся у эскарпа, прикрытым хорошей стрелковой цепью, расположенной на ближайшей к крепости позиции и расположенными во рву вправо и влево от места работ охотниками, то решено было произвести опыт и относительно скорости пробития глинобитных стен, так как тогда полагали еще, что глинобитные одежды спускаются в Геок-Тепе вплоть до дна рва. С указанной целью преступлено было к пробитию стен калыкарыза Нур-Верды-хана, что и было исполнено в двух местах, причем для пробития каждого отверстия в 3½ фута вышины и 2 ½ фута в свету, при толщине стены на средней высоте отверстия в 5 фут, потребовалось час и 20 минут.

Чтобы испытать прочность и вязкость грунта на случай ведения в нем неодетых минных галерей и скорость продвижения подобных галерей со дна рва той же калы поведены были две галереи таких же поперечных размеров, как и указанные выше отверстия в стенах. Галереи были начаты в расстоянии 25-ти футов друг от друга и через три часа продвинулись вперед на 30 фут каждая, т. е. двигались средним числом по 4 с лишним фута в час. Такая большая скорость, кроме отсутствия одежды, в значительной степени зависела еще и от незначительной сравнительно длины самих галерей, что делало удаление из них отрываемой земли весьма легким и скорым, приток свежего воздуха извне вполне достаточным, а следовательно и работу не весьма быстро утомляющею, как то обыкновенно бывает при работе в небогатом кислородом воздухе длинных минных галерей. Таким образом на приведенные выше цифры успеха работы полагаться было совершенно немыслимо, да и правду сказать — не эти цифры главным образом и интересовали нас, а главный вопрос состоял в том, возможно ли ведение минных галерей без одежды, которою было весьма трудно запастись в нашем положении. Вопрос этот разрешился в смысле совершенно утвердительном, в пользу чего говорил и находящийся недалеко от места производства работ карыз, об устройстве которого я говорил уже раньше.

Кроме этих несколько мирных занятий, не было у нас недостатка и в чисто боевой деятельности, какою являлись производимые по направлению к Геок-Тепе рекогносцировки. Первая (после рекогносцировки 4-го декабря) из этих рекогносцировок предпринята была 11-го декабря и была вызвана каким то происходившим у текинцев движением и переполохом, замеченными бывшими недалеко от крепости джигитами-туркменами. Для разъяснения причины этого организована была рекогносцировочная колонна, в состав которой вошли шесть рот, полторы сотни, четыре дальнобойных орудия и две картечницы морской батареи. В пять часов пополудни пехота и артиллерия, верстах в четырех от крепости, присоединились к вышедшей раньше их кавалерии.

На стенах крепости, по которой артиллерия открыла огонь, виднелась масса народа; масса же конницы и сопровождавшей ее пехоты вышли из крепости навстречу нашим войскам. Пехота встретила наседавшего неприятеля сильным огнем, на который текинцы отвечали тоже с большею против обыкновения силой, сопровождая свою стрельбу криками, что они теперь уж совершенно таки не боятся нас, так как к ним пришло много народа из Мерва, что нам наверное несдобровать и чтобы мы оставили и думать о мире. При отступлении текинцы не преследовали отряд, и он без потерь вернулся, когда было уже темно.

На следующий день, 12-го декабря, предпринята была новая рекогносцировка отрядом из четырех рот, дальнобойной полубатареи, двух картечниц морской батареи и сотни казаков. Неприятель встретил отряд, верстах в двух от крепости, в таких значительных силах, в каких этого еще не случалось, и потому из Самурского гелиограмою вызвано было подкрепление из трех рот, полсотни казаков и двух картечниц, которое и двинулось на встречу нашим отступающим войскам

Между рекогносцировками и работами войска время от времени производили еще и ученья, направленные главным образом к ознакомлению войск со штурмом обвалов. Объектом таких упражнений служил обыкновенно обвал, произведенный в кале при описанных выше опытах с динамитом, вслед за которыми тогда же было произведено и первое подобное ученье. Кроме того, войска исподволь приготовляли для себя штурмовые лестницы и учились при помощи их штурмовать стены. При крайнем недостатке в материале лестницы были не длинны, неуклюжи и тяжелы, что не мешало им сослужить в свое время требуемую от них службу.

15-го декабря в Самурское пришли войска туркестанского отряда, начальник которого, полковник Куропаткин, прибыл сюда ранее. С приходом их силы наши возросли на три роты пехоты, не считая прибавившейся еще охотничьей команды, на две сотни кавалерии и два горных орудия.

Наступало время дальнейшего движения, назначенного на 20-е декабря. В войска был роздан план крепости и её окрестностей, составленный на основании добытых рекогносцировками данных. 1з-го декабря из Самурского выступил по направлению к крепости отряд, состоящий из пяти сотен казаков и ракетной команды, под прикрытием которого генералы Скобелев и Анненков и все начальники отдельных частей должны были последний раз осмотреть неприятельское расположение и, кроме того, начальники частей должны были на месте получить от генерала Скобелева указания относительно предстоящего дела, целью которого было занятие Янги-Кала — последнего главного этапа по пути к крепости Геок-Тепе. В час дня отряд выступил из Самурского п быстро начал продвигаться к Янги-Кала. не доезжая до которого верст четырех отряд был остановлен около вала-аквадука, с которого и предстояло осмотреть лежащую впереди местность и самое Янги-Кала. Неприятель, не сразу заметивший движение отряда, начал к этому времени занимать Янги-Кала. На акведуке была прочтена диспозиция предстоящего дела и даны разъяснения для действий отдельным начальникам, после чего, для более подробного осмотра места предстоящих действий, отряд продвинулся еще несколько вперед. Затем отряд начал отступать, преследуемый наседавшею неприятельскою кавалерию, что и продолжалось до тех пор, пока вышедшая на встречу часть туркестанских войск не прогнала текинцев огнем. Генерал Анненков во время этой рекогносцировки был ранен в руку.

Раньше чем продолжать описание дальнейшего хода действий, вернусь несколько назад, к одному из эпизодов, связанных с приходом к нам туркестанских войск.

Генералу Скобелеву необходимо нужно было, по-видимому, сообщить нечто полковнику Куропаткину раньше движения последнего через отделявшую его от нас пустыню. Доставить требуемое известие вызвался Таманского полка хорунжий Стеценко, в ночь на 1-е ноября выехавший с этою целью из Дуз-Олума в Кизил-Арват с тем, чтобы из этого пункта двинуться дальше в пустыню. Проводниками служили четыре киргиза, репутация которых в крае была, по-видимому, не совсем безупречна: по словам Стеценко, по крайней мере, проводники его попросту смахивали на разбойников, и он крепко подозревал, что на самом деле они таковы и были. Передневав в Кизил-Арвате и получив здесь бурдюки, фураж и двух баранов, Стеценко двинулся дальше.

За себя проводники его, по-видимому, не особенно-то опасались в случае какой-либо встречи, но встреча эта могла кончиться весьма дурно для их спутника, почему тот и был преображен в киргиза, а чтобы лицо и неуменье говорить по-киргизски не испортили всего дела, он преобразился не просто в киргиза, а в киргиза больного, который, во избежание вредных атмосферических влияний, был закутан до кончика носа и совершено не мог говорить от слабости. Таким образом двигался он, пока не миновала опасность встреч с текинцами, после чего маскарад кончился.

Кроме верховых лошадей, у Стеценко было еще восемь лошадей под необходимыми вьюками. Около колодцев Игды путники натолкнулись на кочевавших там текинцев, которых благополучно миновали и недалеко от которых остановились ночевать.

К вечеру 7-го ноября, через три дня по выходе из Кизил-Арвата, положение путников было таково: движение продолжалось пешком, так как ослабевшие от голода и жажды лошади еле могли передвигать сами себя, почему все, что можно было бросить, было уже брошено. Остатки воды были разделены между путниками, и киргизы, нимало не задумываясь, выпили все, что приходилось на их долю, так что оставалась только доля Стеценко.

Проводники отказались от всяких попыток определить свое настоящее местоположение, равно как отказались и вести куда-нибудь, предоставив Стеценко самому разыскивать дорогу. Стеценко упорно продолжал двигаться вперед, придерживаясь северо-восточного направления. Утомление заставляло делать весьма частые остановки и, отойдя во время одной из этих остановок в сторону при своем возвращении к проводникам, умирающий от жажды Стеценко имел удовольствие видеть, как его спутники допивали его скудную долю воды. Он поспешил отнять у них чашку, но в ней не оказалось даже порядочного глотка. Положение было отчаянное, но оставаться на месте — значило делать его еще хуже, и потому хотя и медленно, но движение продолжалось.

Утром 8-го ноября дошли до каких то пресных колодцев, проводникам совершенно неизвестных, и, отдохнув здесь, двинулись в том же направлении дальше. Шаг за шагом продвигаясь вперед, перед рассветом 9-го ноября путники совершенно неожиданно услышали громкий оклик: «стой, кто идет?»

Стеценко не раз говаривал потом, что ему в жизнь свою не приходилось испытывать радости больше той, какая охватила его, чуть только донёсся до его слуха этот немудрый оклик, указывающий на присутствие солдата. Испытаниям пришел конец. Судьба и настойчивость вывели Стеценко на шестой день его пути к одной из рот отряда генерала Глуховского. Отдохнувший и снабженный всем необходимым, Стеценко отправился в отряд генерала Глуховского, а оттуда — в Петро-Александровск, где рассчитывал застать отряд полковника Куропаткина. Оказалось, что отряд из Петро-Александровска уже выступил по пути в Закаспийский край, и Стеценко, пустившись за ним, нагнал, наконец, отряд 18-го ноября.

Стеценко был награжден за выполнение этого из ряда выходящего поручения орденом Св. Георгия 4-й степени.

Около семи часов утра 20-го декабря войска самурского гарнизона, общая численность которого доходила до 35-ти рот, не считая двух команд охотников, девяти сотен и 52-х орудий, выделив две роты, две сотни и 19 орудий, организовались в три колонны: полковника Куропаткина, полковника Козелкова и главные силы, под личным начальством генерала Скобелева.

Сообразно предстоящему порядку наступления, на правом фланге расположились 8 ½ рот, две сотни и 10 орудий колонны полковника Куропаткина, которой было назначено, отрезав неприятеля от гор, действовать против Янги-Кала с южной его стороны. Центр заняла колонна полковника Козелкова, в состав 8 ½ рот, 10-ти орудий и команд: снабженной взрывчатым материалом морской, охотничьей и осетин; левее этой колонны расположились 18 ½ рот, семь сотен и 32 орудия главных сил. Наша рота разделилась по всем трем колоннам, выделив по взводу в колонны полковников Куропаткина и Козелкова и полроты — в главные силы. В каждом из этих подразделений было по несколько человек, снабженных совершенно готовыми к взрыву пачками динамитных патронов, уложенными в котелки, которые были пригнаны для носки на поясном ремне сзади.

К восьми часам утра был отслужен молебен, и колонна полковника Куропаткина первая двинулась вперед.

Все это совершалось на глазах неприятеля, который при самом начале выстраивания войск перед Самурским был приглашен к внимательности обыкновенным в таких случаях у него выстрелом стоящей на холме в Геок-Тепе пушки. Час спустя по выступлении первой колонны, двинулись и остальные войска, а за ними инженерный парк, Красный Крест, перевязочные пункты и лазареты частей, словом — все необходимое для первого устройства на новом месте.

Вместе с диспозицией войскам дана была еще и инструкция, в которой отдавалось должное боевым качествам неприятеля, указывались недостатки его боевых приемов и приемы, пригодные в предстоящей борьбе для наших войск. В этом отношении пехоте указывалось действовать непременно в сомкнутом строе, восстановляя строгий порядок его при каждой малейшей возможности. Стрельба указывалась преимущественно залповая, против же кавалерии неприятеля — исключительно залповая, причем как против пехоты, так и против кавалерии залпы должны производиться не далее 600 шагов. Против больших масс неприятеля указывался навесный залповый огонь сомкнутых частей не менее роты; стрельба эта допускалась с расстояния 3,000 шагов. Навесная же (вернее перекидная) стрельба должна была применяться и для поражения закрыто стоящего неприятеля с тех же дистанций, при совершенно поднятом прицеле и с точкой цели на гребне прикрытия. Для кавалерии указывалось массовое действие при условии лишь зависящего от чего-либо предварительного морального расстройства неприятельской кавалерии; при действии же против пехоты требовалась всевозможная решительность натиска.

Артиллерии до начала атаки пехотою предоставлялся полный простор в выборе цели действия и места расположения. Подобная свобода действий давалась ей лишь до начала атаки пехоты, — в этот же момент артиллерия должна была, ни на что не обращая внимания, выноситься перед пехоту, подойдя на самую близкую дистанцию к неприятелю, подготовить огнем своим почву для удара пехоты.

Затем указывался порядок охранения и означение заранее отмеренных расстояний впереди расположения частей для более успешной стрельбы их.

Обозы инженерного парка, Красного Креста, перевязочных пунктов и лазаретов следовали за отрядом.

В 8½ часов утра двинулся вперед авангард колонны полковника Куропаткина в составе двух рот ширванцев, роты охотников и взвода сапер, двух дальнобойных орудий и двух сотен. Авангард находился под непосредственным начальством полковника Куропаткина и двигался вдоль направления Копет-Дага, чтобы обратиться затем против южной стороны Янги-Кала. За впереди идущей ротой охотников следовала артиллерия и саперы между двигающимися справа и слева ротами пехоты. Движение это прикрывалось выдвинутыми в сторону Копет-Дага и несколько вперед пехоты двумя сотнями кавалерии, освещавшей местность высланными вдоль гор разъездами. За авангардом следовали главные силы, придерживаясь ближе к горам.

Отойдя верст 6—7 от Самурского, авангард прикрылся с фронта и левого фланга цепью охотников, начавшей перестрелку с отдельными конными текинцами. Полковник Куропаткин обратился к бывшему тут командиру 4-й батареи 20-й бригады с предложением сняться с передков и сделать несколько выстрелов по неприятельским всадникам, если это найдено будет полезным. По отсутствию какой-либо серьезной цели предложение это было отклонено командовавшим батареей капитаном Полковниковым.

Около 12-ти часов две спешенные сотни сбили значительные неприятельские силы с лежащих верстах в полутора к юго-западу от Янги-Кала холмов, на которых расположен был взвод артиллерии, прикрывший своим огнем переправу через ручей Секиз-яб авангарда и подошедших к этому времени главных сил колонны полковника Куропаткина. Переправа представляла затруднение лишь для артиллерии и следовавших за колонною обозов, так как пехота и кавалерия могли перейти этот узкий, но в глубоком русле протекающий ручей.

Подошедшие главные силы дали возможность воспользоваться имеющимися при них на фургонах инженерного парка кое-какими заранее приготовленными материалами, из которых через ручей и был накинут мостик. На постройку его пошло, между прочим, и несколько штурмовых лестниц. Переправившись через ручей, артиллерия снялась с передков на занятой уже для неё ширванцами и охотниками второй позиции, для обеспечения которой охотничья цепь была продвинута на расстояние сажен 250 от опушки Янги-Кала. Справа и слева расположение артиллерии обеспечивалось двумя ротами ширванцев и двумя ротами туркестанцев; войска эти при дальнейшем наступлении организовались в две колонны, целью которым было поставлено действие на юго-западную, южную и восточную стороны Янги-Кала. Справа движение это прикрывалось кавалерией и опиралось на резерв из трех рот. Движение пехоты подготовлено было энергичным огнем артиллерии, которая вместе с движением пехоты на штурм опушек селения перешла на третью позицию и огнем своим вместе с огнём пехоты сделала положение текинцев в Янги-Кала до такой степени трудным, что они не приняли атаки и очистили свои позиции при приближении наших колонн.

Колонна полковника Козелкова, верстах в полутора от занудного края Янги-Кала, организовала батарею в 20 слишком орудий, которая в продолжение двух почти часов обстреливала Янги-Кала, частями продвигаясь вперед до расстояния сажен в 150 от селения. Огнем этим неприятель был совершенно сбит со своей продольно обстреливаемой еще и из колонны полковника Куропаткина позиции и отошел в крепость.

Против этих отходящих масс неприятеля произведена была весьма удачная атака двумя сотнями казаков. Против казаков вышли было значительные силы неприятеля из самой крепости вследствие чего наша конница отошла назад, а артиллерия открыла по неприятелю сильный огонь, которым он и был отброшен.

Вслед затем через Секиз-яб был накинут легкий мостик, перейдя через который войска колонны полковника Козелкова окончательно отбросили неприятеля в крепость и вошли в связь с войсками колонны полковника Куропаткина.

Прикрывшись цепью, войска стали биваком. Крепость была в полутора верстах перед нами. Центр расположения заняли главные силы, перед которыми встала артиллерия; правый фланг заняла колонна полковника Куропаткина, правее которой встала кавалерия: колонна полковника Козелкова расположилась на левом фланге. Фронт был усилен, хотя и далеко не сплошной траншеей, и войска довольно покойно провели первую ночь окончательного периода их действий под Геок-Тепе.

Оборона текинцами Янги-Кала далеко не была упорной, так как селению этому они не придавали по-видимому особого значения, почему оно и досталось нам без больших потерь. Убитых у нас был только один, да человек 15 раненых.

21-го с бивака отправлен был в Самурское за оставленными там тяжестями фургонный транспорт под прикрытием 4-х рот, сотни казаков и 2-х орудий. Другая колонна, исключительно кавалерийская, в составе четырех сотен, двух эскадронов и двух конно-горных орудий, под начальством генерала Петрусевича, двинулась вдоль восточного фронта крепости и затем повернула параллельно северному фронту ея. Во время этого инженер-полковником Рутковским произведен был осмотр местности и характера неприятельских оборонительных построек в видах выработки деталей атаки.

Звуки горячего боя на северной стороне крепости заставили генерала Скобелева двинуться с 4-мя ротами, сотней и 8-мью орудиями на помощь генералу Петрусевичу вдоль западного фронта крепости. Близ северной оконечности этого фронта артиллерия этой колонны заняла позицию в версте от крепости. Действия этой колонны отвлекли внимание текинцев от колонны генерала Петрусевича, который мог теперь продолжать движение на Самурское, после чего обратно вернулась и колонна генерала Скобелева.

На следующий день, 22-го, все необходимые тяжести были доставлены из Самурского н войска наши расположились на занятой ими позиции лагерем. 21-го же полковник Куропаткин с сотней казаков произвел осмотр местности перед восточным фронтом крепости, по направлению от Ольгинской калы до Правофланговой, и, убедившись, что последняя не занята неприятелем, снова вернулся к Ольгинской кале, стоящей почти что на продолжении южного фронта крепости.

На обратном путик Ольгинской одному из казаков, откликнувшихся на вызов полковника Куропаткина, поручено было проехать по направлению к крепости до первого русла (впоследствии называвшегося Туркестанским ручьем или туркестанской водой) и посмотреть, есть-ли в нем вода. Вернувшийся казак сказал, что вода есть, после чего полковник Куропаткин предложил спешиться одному из туркестанских офицеров и мне и промерять вместе с ним расстояние от Ольгинской калы до найденной казаком воды, которое оказалось около 250 сажен. Текинцы не мешали нашему измерению, и, дойдя до ручья, мы расположились несколько отдохнуть, когда к полковнику Куропаткину явился казак с запиской от генерала Скобелева, прочитав которую полковник Куропаткин уехал, сказав, чтоб подождали его возвращения. Несколько минут спустя казак привел от Ольгинской мою лошадь, которую послал кто-то из бывших около калы офицеров. Во время возвращения к Ольгинской текинцы вздумали немного поохотиться на нас с казаком, но все их пули, повизгивая, благополучно миновали нас.

Ждали полковника Куропаткина у Ольгинской довольно долго, но не дождались и вернулись обратно в лагерь. Ольгинская была занята казаками к вечеру того же дня. На23-е полковнику Куропаткину назначено было занять осмотренную им накануне калу, получившую затем название Правофланговой, для чего назначался отряд из двух рот ширванцев, полуроты сапер, двух орудий, двух картечниц и сотни казаков.

Так как в русле, пролегавшем мимо Ольгинской к Правофланговой, воды не было, то утром того же дня мне приказано было обводнить его. С этою целью в восьмом часу утра, когда из лагеря выступали назначенные для занятия Правофланговой войска, я с взводом отправился за южную окраину Янги-Кала и, собрав там в одно русло по возможности большее количество отдельных протоков Секиз-яба, часам к одиннадцати довел воду до Правофланговой, которая к этому времени была почти приведена уже в оборонительное положение.

По занятии Правофланговой полковник Куропаткин продвинулся с ротою и сотней к предварительно обстрелянной, лежащей к северу от Правофланговой кале, которая на следующий день получила название Садов генерала Петрусевича и стоила нам жизни его. Кала эта была занята текинцами, которые были довольно скоро выбиты оттуда. Здесь были найдены значительные запасы фуража. Текинцы в продолжение всего дня поддерживали редкий огонь по Правофланговой кале. В Садах Петрусевича захвачен был в плен один из текинцев, который хотя и весьма неохотно, но давал все-таки кое-какие ответы относительно конструкции стен и гарнизона крепости. Указания его по первому вопросу оказались впоследствии довольно верными. В этом отношении мы имели впрочем, довольно полные сведения от бывшего в плену у текинцев нашего артиллериста Петина, о котором я раньше уже упоминал и который, не ограничиваясь рассказами, вылепил из глины модель крепости около квадратной сажены по площади, придав стенам их надлежащий характер и толщину. Не смотря на то, что сведения Петина о состоянии крепости были далеко не свежи, модель его была весьма близка к оригиналу. Модель эта была очень охотно рассматриваема солдатами, имевшими, кстати, перед глазами и самый оригинал. На 23-е назначено было открытие осадных работ.

Прежде чем перейти к описанию решительного периода действий войск, постараюсь очертить по возможности самую крепость Геок-Тепе и её окрестности, пользуясь данными, добытыми уже после взятия её.

К северу от Копет-Дага, между разветвлениями ручья Секиз-яб, выбрана была для постройки крепости совершенно ровная площадь, исключая одного возвышающегося на ней пригорка. Площадь эта по своей форме напоминает несколько сечение клина, узким, слегка вкось усеченным концом обращенного к Копет-Дагу, а широким — к пескам. Верстах в двух к юго-западу от этого клина начинается северная опушка селения Янги-Кала, обводненного многочисленными рукавами Секиз-яба. Площадь, занимаемая крепостью, обнесена стенами, достигающими до 2 сажен высоты и от 20 до 30 фут толщины по верху, при 30— 35 футах в основании. Для образования этой стены, по линиям полигона, возведены были две параллельные глинобитные стены промежуток между которыми был забит плотно утрамбованной землей, куда, кроме земли, не стеснялись. впрочем, по-видимому совать вообще все, что попадется под руку, о чем можно заключить по трупу верблюда, на который нам пришлось натолкнуться впоследствии, когда нужно было заложить в ограде два горна, чтобы взрывом их отделить от прочих стен северо-восточный угол крепости, вошедший в состав возведенного около холма укрепления. Набивка земли в образованный внутренней и внешней стенами ящик произведена была не до самого верха стен, вследствие чего верхняя площадь стены явилась ограниченной внутренним и внешним парапетами фута в 3—4 высотою. От одного парапета до другого местами были выстроены делящие стену на части глинобитные траверсы, между которыми кое-где попадались вырытые на верхней поверхности стены углубления. Материалом для возведения стены служила глина, отрытая из наружного и внутреннего рвов, из которых наружный имел ширину в 12—16 фут при глубине от 7 до 9 фут; внутренняя же отрывка, строго говоря, рвом названа быть не может, так как являлась в виде изолированных ям разной глубины и размеров, единственное назначение которых было дать материал для постройки.

Общее протяжение стен достигало до четырех верст слишком, из которых на восточную и западную стены приходилось по 720 и 675 сажен, а на северную и южную — 420 и 240 сажен. Внутри крепости, недалеко от холма, находится небольшая кала обыкновенного типа. От южной стены крепости к холму тянется широкая полоса ничем не занятого пространства, вся же остальная площадь густо занята кибитками и землянками. Под стенами никаких закрытых помещений не было. Для добывания воды служили колодцы с хорошей пресной водой.

Куда девали текинцы своих убитых — не знаю, потому что, хотя холм и был весьма густо усеян по склонам могилами, но поместиться их тут могло лишь очень и очень ограниченное количество. Вершина холма была обрыта траншеей, в которой помещалась пушка. Тут же устроены были два горна с двумя парами мехов при каждом и был, по-видимому, склад собираемых осколков наших снарядов, из которых очевидно тут же отливались текинцами как ядра для своей пушки, так впоследствии и ядра для унесенной от нас горной пушки. Ядра для последней по наружному виду представляли поразительно точную копию наших гранат, с той лишь разницею, что свинцом обливался не весь снаряд, а лишь два пояска: один — у дна, другой — у головы, между тем как средняя часть оставалась не облитой.

Никаких помещений в толще стен устроено не было и все население жило исключительно на ограниченной стенами площади, где кибитки были расставлены таким образом, что от южной стены до бугра шла широкая улица. Сообщением крепости с полем служили оставленные незаделанными промежутки в ограде, которых было в восточном фронте восемь, в южнов с — один, в северном — три и в западном — девять. Некоторые из этих выходов были прикрыты постройками, возведенными у контр эскарпа. В непосредственной близости к стенам крепости против южной части восточного фронта лежали три калы, известные впоследствии под названием Главной, Охотничьей и Туркестанской кал Великокняжеской позиции. На северо-восток лежали Садьт Петрусевича, на восток — Правофланговая, на юго-восток —  Ольгинская и Кавалерийская, на юго-запад — Опорное и на запад — Мельничная и Маячная калы. Ближайшая к крепости местность к северу, северо-западу и северо-востоку от нея слегка волниста, к востоку — ровна и к югу слегка повышается, так что с некоторой площади к северу от Янги-Кала можно было обнаруживать часть внутренней площади крепости.

Объектом атаки был избран юго-восточный угол. В день открытия работ и раньше начала их генерал Петрусевич должен был со всей кавалерией двинуться к северу от Правофланговой и занять там позицию, на случай неожиданного оставления неприятелем крепости и бегства его в пески.

Поднятый ночью в крепости шум ускорил выступление генерала Петрусевича, назначенное предварительно в девять часов утра, и было еще темно, когда он с тремя сотнями, двумя эскадронами и конно-горным взводом, двинулся к Правофланговой, а около семи часов утра двинулся от Правофланговой дальше на намеченные ему пункты.

Предстоящая к занятию позиция представляла местность весьма пересеченную и в общих чертах состояла из небольшой калы, стоящей среди двора, окруженного стенкой футов в 5 высоты и разгороженного вдоль и поперек небольшими стенками на отдельные участки. К южной стороне общего двора подходят пересеченные в разных направлениях глинобитными стенками сады.

Шагах в 150-ти от окружающего калу дворика кавалерия была встречена огнем текинцев и, спешившись, ворвалась на дворик. Здесь на пересеченной глиняными стенками местности, завязался упорный рукопашный бой, в котором в числе первых пал сам генерал Петрусевич. Над телом его завязался бой еще более жестокий, так как текинцы видимо хотели отбить это тело и оно несколько раз было уже в их руках, но, благодаря новым усилиям, было опять отбиваемо.

Во время этой схватки текинцы мало по малу подавались назад и наконец, очистили пространство перед калою, которая, равно как и местность сзади ея, находилась в руках неприятеля. Ворваться в самую калу, благодаря ея прочным воротам, было очень трудно.

В начале восьмого часа значительные массы пеших текинцев вышли из крепости и направились на помощь к своим дравшимся в Садах Петрусевича. Все, что с нашей стороны из бывших у генерала Петрусевича войск не было еще к этому времени введено в дело, заключалось в одной лишь полусотне и коноводах спешившихся частей. Спешившаяся полусотня открыла против вышедшего из крепости неприятеля огонь залпами и заставила его повернуть обратно в крепость. Хотя пешие текинцы вскоре снова появились оттуда, но рассчитывать на успех им было уже поздно, потому что извещенный о положении дел комендант Правофланговой калы майор Богаевский бегом вел к месту боя полторы роты пехоты, и скоро вся позиция, исключая самой калы, была очищена от неприятеля. Кавалерия в эта время начала отходить к Правофланговой, а за ней медленно начал отступать и майор Богаевский, к пехоте которого скора присоединились приведенные на звуки боя полковником Куропаткнным рота и две сотни, а затем и еще две роты и полубатарея артиллерии. Все эти войска отступили к Правофланговой кале, а, оттуда — в лагерь.

Кроме генерала Петрусевича, мы потеряли в этом деле майора Булыгина и сотника Иванова. Ранен был сотник Алейников. Нижних чинов убито 12, ранено 37. Единственным благоприятным последствием этого во всех отношениях тяжелого для нас дела было то, что понесшие, в свою очередь, весьма серьезную потерю текинцы ни во время самого дела, ни по окончании его не мешали открывшимся в этот день осадным работам.

Вследствие невозможности, за недостатком рабочих, произвести отрывку первой параллели сразу по всей ея длине, преступлено было сначала к открытию левофланговой половины параллели против восточного фронта крепости. Прикрывающая работы боевая линия из команды охотников заняла тянущуюся вдоль туркестанского ручья глинобитную стенку, рабочая же линия приступила к отрывке первой параллели в 600 саженях от крепости, к возведению батареи № 1-го (амфиладная) и редута № 1-го. Резерв (рота туркестанцев ) расположился у Ольгинской калы.

Текинцы открыли по рабочим стрельбу, но за дальностью расстояния огонь их был весьма недействителен и, подгоняя несколько рабочих, приносил нам скорее пользу, чем вред. Дело подходило уже к концу, когда посетивший работы генерал Скобелев приказал руководившему инженеру капитану Яблочкову бросить отрываемую траншею и продвинуться с работами вперед за Туркестанский ручей. Перейдя за него, рабочая линия расположилась в 230 шагах от него и приступила к отрывке новой траншеи, насьшке на левом фланге ея редута № 2-го и к устройству хода сообщения от редута № 1-го к редуту № 2-му. Последняя работа взяла впрочем, весьма немного времени и сил, так как в требуемом почти направлении пролегала глубокая и достаточно широкая промоина, которая после небольшой работы и дала значительную часть требуемого хода сообщения. В 10 часов утра рабочая линия, за исключением незначительной части, распределенной по батарее № 1-го и редутам №№ 1-го и 2-го, была передвинута к правому флангу атаки, где и открыла первую параллель, примкнув левый фланг ея к ручью Опорному. По недостатку рабочих сомкнуть правую и левую половины параллели не удалось, а ночью на 24-е число часть работ на левом нашем фланге, по приказанию генерала Скобелева, была засыпана почти вплоть до Великокняжеского ручья, на левом берегу которого осталась лишь батарея № 2-го и редут № 3-го (впоследствии Ставропольский).

Работы по устройству и вооружению занятой позиции продолжались по 25-е и состояли в окончательной отделке первой параллели и редутов с батареями, в вооружении батареи № 1-го четырьмя дальнобойными пушками, редута № 1-го — двумя горными пушками и устройства на нем вышки для гелиографной станции; в вооружении редута № 2-го двумя ракетными станками, редута № 3-го—двумя горными орудиями и батареи № 2-го — четырьмя орудиями.

С вечера 25-го по вечер 27-го у батареи № 1-го была вырыта траншея для резерва и ход сообщения от лагеря к первой параллели. Ход этот получил название «Центрального». От редута № 1-го но направлению к Ольгинской вырыт был ход сообщения около 30-ти сажен, так как открытое сообщение на этом пространстве было далеко не безопасно. В ночь же на 26-е выведены были подступы вперед ко второй параллели, отрывка которой была произведена ночью с 26-го на 27-е.

С 24-го каждый ив флангов работ был подчинен на все время осады одному и тому же начальнику и войска разделены на три части.

В распоряжение полковника Куропаткина, командующего правым флангом осады, в район которого вошли калы Правофланговая и Ольгинская, для ведения работы и несения службы в траншеях назначены были два батальона ширванцев, батальон апшеронцев, три роты туркестанцев и рота охотников ; для занятия Правофланговой калы — рота самурцев.

На левый фланг к полковнику Козелкову назначались: батальон ставропольцев, батальон апшеронцев, закаспийский местный батальон, три роты дагестанцев и охотничья команда. Вошедшая в район этого фланга Опорная кала занималась ротой самурцев.

Пять рот самурцев и две роты дагестанцев, под общим начальством полковника Гайдарова, назначались для охранения лагеря, комендантом которого назначался полковник Гайдаров же.

На каждом фланге осады назначен был траншей-маиор, иа обязанности которого лежали: оборона и удержание при помощи войск за собою всех траншей в случае вылазки текинцев, организация дневной стрельбы одиночных лучших стрелков по указанной им цели, групп стрелков по группам неприятеля, залповой стрельбы по массам неприятеля, перекидной ружейной стрельбы, дневной и ночной, по внутренности крепости, распределение траншейного караула и рабочих, организация смены частей, наблюдение за обязательным ежедневным снабжением войск горячею пищей, наблюдение за чистотой в траншеях и запрещение двигаться в сфере огня вне ходов сообщения, организация помощи раненым на месте и доставки. их на перевязочные пункты, наблюдение за усердным производством работ назначенными для того частями и знание состава и силы этих частей, для чего все младшие траншей-майора чином начальники приходящих на работу частей должны были делать траншей-майору соответствующие доклады; представление ежедневных отчетов о бывших в траншеях на службе частях, их силе, убыли и израсходованных ими боевых материалах и т. п.

Первый день Рождества прошел в траншеях до такой степени похоже на все пред идущие, что лишь часов около десяти вечера, когда у кого-то из офицеров, перенесшегося, по-видимому, из вырытой в глубине Средней Азии траншеи куда-то в более родные места, с легким вздохом вырвались слова: «вот и первый день Рождества прошел », — я вспомнил, какой день кончался. Ночью мы разбили подступы ко второй параллели от редута № 2-го. Разработка этого хода прошла довольно покойно, так как текинцы не препятствовали нашим работам, но близость к неприятелю все-таки сильно сказывалась на успехе работ, так что потребовалось не более полутора часов, чтобы рабочим прикрыться достаточно. Покойно же и проворно был разработан в эту ночь и Центральный ход.

Вообще работы в первый день Рождества и в ночь на второй день были не велики, так что войска могли несколько отдохнуть после напряженной деятельности предыдущих дней и ночей.

Хотя войска и выходили на работы и для занятия траншей приблизительно в размере одной трети своего общего состава, — остальные две трети далеко не могли назваться отдыхающими, так как помимо некоторых работ в самом лагере и постоянной ночной готовности двинуться из лагеря на помощь войскам, занимающим траншеи, они предпринимали еще и фуражировки в окрестностях. Фуражировала главным образом кавалерия, пехота же являлась к ней на помощь обыкновенно лишь в трудные для кавалерии минуты.

Фуражировки производились по направлению к Асхабаду, в части оазиса нам ранее еще не знакомой, и увенчивались обыкновенно полным успехом, как в смысле большего количества приобретаемого фуража, так и по отсутствию потерь при этом. Первая фуражировка была предпринята кавалерией 24-го и ограничилась районом ближайших к крепости селений на асхабадской дороге, где были найдены солидные запасы пшеницы, ячменя, клевер и самана.

Кавалерия захватила, сколько могла, из найденного и вернулась в лагерь, не видав ни одного текинца.

На следующий день за найденными продуктами отправились еще три сотни, но текинцы, видя наше движение 24-го, по-видимому, наблюдали теперь за асхабадской дорогой, потому что послали по пескам в обход нашей кавалерии свою. Гораздо раньше однако, чем текинцы вышли из крепости, полковник Буронаткин, ожидавший, по-видимому, этого от неприятеля, послал вслед за кавалерией роту пехоты, которая и заняла опушку селения, где фуражировали кавалеристы. Текинцы совершенно неожиданно появились из-за песчаных барханов с северной стороны селения, что не помешало, однако, им сразу же отведать огня занимавшей эту окраину селения пехоты.

Неприятно пораженные текинцы отпрянули, и фуражиры совершенно свободно выбрались из селения и тронулись в обратный путь. Текинцы стали было наседать на отступающую колонну, но отстали, когда на помощь к ней подошла еще рота пехоты с эскадроном драгун и с двумя орудиями.

Фуражировка повторилась и на следующий день 26-го, но на этот раз сформирован был отрядик уже из всех трех родов оружия, в состав которого вошли две роты пехоты, шесть сотен кавалерии и два орудия. Текинцы препятствовать фуражирам на этот раз не пытались.

В ночь на 27-е осадные работы заключались в отрывке второй параллели. Левый фланг ея опирался на Великокняжеский ручей, а правый — приходился на высоте кал, получивших впоследствии название Великокняжеской позиции. Таким образом три калы, составляющие эту позицию, наметились как ближайший объект атаки, и главное — тяготение всей атаки направилось преимущественно против южного конца восточного фронта крепости.

В линии параллели были возведены батареи: № 3-го — для действия по Великокняжеской позиции и сообщениям ея с крепостью; № 5-го мортирная — для навесного огня по той же позиции. В эту же ночь были, кроме того, возведены две новых батареи, № 4-го и № 6-го, расположенные в первой параллели и назначенные для поддержки траншейного караула.

Боевую линию левого фланга составляли расположенные саженях в 20-ти впереди места работ две роты закаспийцев; рабочая линия состояла ив батальона Апшеронского полка; на правок фланге был разработан ход сообщения из редута № 2-го к батарее № 3-го второй паралели, куда также вел и разработанный на левом фланге ход.

День 27-го и ночь на 28-е прошли за улучшением ранее произведенных работ и за приспособлением к обороне калы Ольгинской и Кавалерийской и насыпана полупараллель, в которой возведена была батарея на четыре мортиры.

На 29-е приказано было на правом и левом фланге разработать подступы к третьей параллели, начиная от батарей № 5-го и № 3-го.

Когда достаточно стемнело, инженер-капитан Яблочков со мною и четырьмя саперами вышли на впередилежащую местность, где предварительно расположился секрет из четырех охотников. Ночь была довольно темна, и стены крепости рисовались весьма неясно. Прежде всего, капитан Яблочков решил разбить подступы из батареи № 5-го, а так как для этого, прежде всего, требовалось, чтобы продолжение первого зигзага подступа не попало в крепость, то мы и остановились на минутку, чтобы выбрать средство сделать видимою батарею № 5-го и потом уже относительно этой батареи определить другой конец первого зигзага. В кармане у меня была коробка спичек, и я предложил капитану Яблочкову воспользоваться ими. Изо рва крепости блеснул в это время огонек и раздался сухой звук выстрела. Мы приостановили на некоторое время наши разговоры, но все было тихо, и я отправился к батарее № 5-го. Сжегши там пару спичек, вернулся снова назад, причем не без труда отыскал в темноте капитана Яблочкова. Он сказал, что можно продвинуться еще несколько вперед, а когда это было сделано, то послал меня промерять расстояние до сзади лежащих траншей. Считая шаги, я заметил какую-то двигающуюся от траншей тень, которая, проходя от меня шагах в 10-ти—15-ти, окликнула меня шепотом и скользнула далее вперед. Это был поручик нашей же роты Сандецкий, с которым мы посуточно менялись на работах правого фланга. Описываемая ночь приходилась на мою долю, но так как работы были довольно интересные, то мой сотоварищ и решил уделить часть своего отдыха на присутствие при разбивке подступов. Дойдя до траншей, от которых встреча эта произошла в небольшом расстоянии, я повернул обратно, начав снова считать шаги, чтобы потом взять среднее из двух отчетов. Не успел я просчитать и 15-ти пар_; как раздавшиеся впереди выстрелы заставили меня остановиться, а затем гул от множества бегущих ног подсказал, что это двигается большая вылазка из крепости. Я повернулк назад к траншее, но оттуда загремела довольно разрозненная стрельба и под этим огнем мне пришлось добежать до параллели, которая оказалась пуста.

Огонь велся с площадки сзади параллели, на которую только что вышел по-видимому траншейный караул, чтоб выстроиться тут в ожидании смены. Укрывшись на некоторое время в траншее, я видел, однако, что сидеть тут не приходится и что нужно выбрать что-нибудь другое. Выбор, правду сказать, был очень не разнообразен: я мог или, укрываясь от собственного огня, дожидаться, пока текинцы нахлынут в траншею, причем, выйдя на работы по обыкновению не только без шашки, но и без револьвера, я очевидно не имел ни малейшей надежды даже на минутную оборону; или же, бросив траншею, должен был двинуться на встречу нашему же огню. Последнее было все-таки лучше, и потому я снова выбрался из траншеи, да и пора было сделать это, так как силуэты наиболее быстроногих текинцев ясно уже вырисовывались во мраке. Через несколько секунд я был среди не успевших еще устроиться солдат, а еще через несколько секунд на нас навалилась густая толпа неприятеля и отбросила нас далеко от траншеи.

Вылазка охватила весь правый фланг нашего расположения и даже обошла этот фланг. Вся вторая параллель вместе с редутом № 2-го была в руках неприятеля, и лишь на бруствере редута № 1-го и ближайших к нему траншей рота туркестанцев, встретив надвигающиеся массы отчетливыми залпами, а затем и штыками, положила предел распространению неприятеля, который иначе мог бы прорваться до самого лагеря.

Эта остановка наступательного движения неприятеля была вместе с тем и началом нашего нового движения вперед, так как от Ольгинской калы в траншеи двигались уже шесть рот ширванцев, рота туркестанцев и спешенная сотня, к которым затем присоединилась уже и рота закаспийцев. Текинцы были сбиты обратно так же быстро, как и овладели было траншеями, но вылазка эта все-таки тяжело отозвалась на нас, так как, кроме потери в людях, простиравшейся до шести офицеров, одного врача и 90 нижних чинов убитыми и одного офицера и 30-ти нижних чинов ранеными, мы потеряли знамя 4-го батальона Апшеронского полка, которое было взято на редуте № 2-го, и одно горное орудие. В числе убитых оказался и мой сотоварищ Сандецкий, который сам почти влез в толпу текинцев.

Яблочков с некоторыми из бывших с ним сапер успели уйти с пути вылазки на наш левый фланг, на который действия неприятеля не распространились, и таким образом уцелели. Эта первая вылазка текинцев, как по количеству сил, так и по захваченному району была самой большой и наиболее энергичной, так как в сферу ея действия, кроме непосредственного района наших осадных работ, вошли еще и попытки овладеть Правофланговой и Ольгинской калами, и намерение конных текинцев атаковать наш лагерь. Все эти второстепенные действия неприятеля были парализованы с значительно-большей легкостью сравнительно с той борьбой, которую пришлось вести за обладание траншеями.

Как только восстановился общий порядок, нарушенный вылазкой неприятеля, по приказанию генерала Скобелева тотчас же приступили к выплнению предполагавшихся работ, причем на этот раз образованная из второй шеренги рабочая линия охранялась выдвинутою вперед в боевую линию первою шеренгой которая, в свою очередь, выслала от себя несколько секретов.

К утру было разработано два зигзага хода к Великокняжеской позиции на правом фланге и полупараллель левого фланга от батареи № 3-го по направлению, приблизительно параллельному южному фронту крепости. Полупараллель эта была доведена до Великокняжеского ручья. Не смотря на все старание вести работы возможно тихо, скрыть их от «неприятеля было невозможно, и он все время поддерживал довольно частый огонь по рабочим, причинявший впрочем нам совершенно ничтожные потери. Утром 29-го сменить меня с работ было некому, и я оставался в траншеях, где после полудня началось какое то усиленное передвижение войск.

Осведомившись в чем дело, я узнал, что в два часа пополудни приказано взять штурмом Великокняжескую позицию, к чему и готовятся. Около часа пополудни открытые ночью подступы к Великокняжеской позиции и ближайшие к ним части траншеи мало-помалу наполнились назначенными для штурма войсками, а за Ольгинским ручьем севернее Ольгинской калы выстроился фронт батареи в 20 орудий, и около часа пополудни открылся артиллерийский огонь, какого текинцам испытывать еще не приходилось.

Двадцатиорудийная батарея у Ольгинской калы занялась, прежде всего, Великокняжеской позицией, во время штурма которой ей предстояло перенести огонь на самую крепость, но и во время обстрела Великокняжеской позиции эта батарея не должна была упускать из вида выходов из крепости и живых целей, если они появятся перед крепостью. По тем же целям били и остальные орудия правого фланга.

С левого фланга анфилировала восточную стену крепости поставленная открыто у Ставропольского редута батарея дальнобойных орудий. Часам к трем в стенах кал Великокняжеской позиции были пробиты достаточной величины бреши, что и послужило сигналом к началу штурма.

Назначенные для этого войска были разделены на две колонны и две линии резервов. В первую колонну вошли рота охотников, две роты пехоты и полурота сапер; во вторую: две роты пехоты и две картечницы; первая линия резервов состояла из двух рот, вторая, которая должна была поддержать штурмующие части своим огнем, состояла из двух рот и спешенной сотни и занимала передовые траншеи правого фланга. Около трех часов назначенные к штурму войска первой колонны, выйдя из траншей, выстроились перед ним и, поддерживаемые огнем назначенных для этого частей, бегом двинулись к Великокняжеской позиции, направляясь к главной кале её. Вслед за первой с музыкою двинулась и вторая колонна.

Текинцы не особенно отстаивали калы, но подступы к ним обстреливались сильным огнем, да и по занятии Великокняжеской позиции войска не могли тотчас же воспользоваться калами, как прикрытием, по отсутствию в стенах этих построек бойниц, а должны были довольствоваться небольшими находящимися на позиции заборчиками, из-за которых и велся огневой бой, довольно ожесточенный, с обеих сторон. В виду затруднительности положения войск была подтянута и третья колонна (первая линия резервов). К вечеру позиция, приведенная в достаточное оборонительное положение, могла уже считаться крепко занятой нами, не смотря на свое изолированное положение. В течение ночи все три калы были связаны между собою ходами сообщения, а с тылом —  доведенной за ночь до достаточной глубины третьей параллелью. Ночь прошла на вновь занятой позиции довольно покойно.

30-го декабря целый день прошел по усовершенствованию оборонительных качеств Великокняжеской позиции и в устройстве наблюдательного пункта на вершине угловой башни Охотничьей калы, для чего поверх стен башни уложено было несколько рядов земляных мешков. С этого наблюдательного пункта обнаруживалась большая часть внутренней площади крепости, вследствие чего произведенные с этого пункта наблюдения вместе с наблюдениями, произведенными с пункта, устроенного в Правофланговой кале, давали возможность во все время ясно видеть характер внутренней жизни крепости и заблаговременно обнаруживать намерения её защитников.

Наблюдательный пункт Охотничьей башни тотчас же по своем устройстве успел оказать существенную услугу, так как позволил заметить, что к вечеру значительные силы неприятеля вышли из крепости в ров. Это известие было сообщено войскам, но не успели сделать еще и соответствующих положению дел распоряжений, как массы неприятеля устремились из рва крепости преимущественно на наш левый фланг, овладели частью траншей этого фланга и левофланговым Ставропольским редутом и вероятно прорвались бы дальше, если бы генерал Скобелев с горстью ставропольцев не встал на их пути.

Вылазка была отбита с потерею для нас около 100 человек и второго горного орудия. На правый наш фланг вообще и на Великокняжескую позицию в частности направились лишь небольшие силы неприятеля, о чем очень сожалел полковник Куропаткин, говоря, что в противном случае на этот раз он, наверное, надолго, если не навсегда, отбил бы у неприятеля охоту выходить из крепости. Впрочем, и без того эта вылазка не обошлась текинцам так дешево, как первая. В эту же ночь Великокняжеская позиция была соединена ходом сообщения с правым флангом имеющихся сзади осадных работ. В виду значительного продвижения вперед осадных работ 31-го было приказано продвинуть лагерь к первой параллели, т. е. в сферу действительного ружейного огня крепости. В виду последнего обстоятельства приказано было углубить кибитки и обсыпать их землей со стороны крепости, но у усталых войск ни достаточного времени, ни, пожалуй, и достаточных сил не набралось. Неудивительно поэтому, что с этого дня мы начинаем нести потери в самом лагере, что раненые раз в траншеях получают вторичные раны лежа в наметах Красного Креста, как это и случилось с заведовавшим осадными работами правого фланга капитаном Яблочковым, который был смертельно ранен в грудь в день перенесения лагеря и затем вторично ранен в руку уже лежа в намете.

По 3-е число января все действия войск заключались главным образом в усилении занятых позиций правого и левого флангов и хода сообщений. Исключение представляет лишь попытка, произведенная 2-го января, с целью повести минную галерею из Охотничьей калы.

Колодезь был отрыт в 2 1/2 сажени и на дне его показалась вода. Частью поэтому, а частью и вследствие относительной дальности Охотничьей калы от стен крепости, работы были на этом приостановлены. В ночь с 3-го на 4-е впереди Охотничьей калы был занят квадратный почти загон с глинобитными стенами и под сильным огнем приведен в оборонительное положение, для чего вдоль стенок загона вырыты были траншеи. Загон этот получил название Ширванского редута и для большого обеспечения от огня был снабжен сплошным, параллельным стене траверсом. В эту же ночь была приспособлена к обороне и лежащая южнее Охотничьей калы плотина.

С занятием Ширванского редута мы утвердились в 30 саженях от неприятельской ограды. Для сообщения с плотиною и Ширвднским редутом в стенах Охотничьей калы были пробиты две двери, основания которых были значительно ниже горизонта. В эту же ночь на левом фланге была возведена брешь-батарея № 1-го на 16 орудий, несколько восточней Ставропольского редута.

День 4-го января прошел за улучшением произведенных ночью работ и за сосредоточением в главную калу Великокняжеской позиции заготовленных в лагере в небольшом количестве туров, фашин, земляных мешков и вообще материалов, которые хоть сколько-нибудь могли быть приложимы к ведению сапных работ и вообще к одежде крутостей. Если не первое, то, во всяком случае, далеко и не последнее место в этом ряду материалов заняли пустые патронные ящики, ящики из под ракет, из под инструмента и вообще предметы, не фигурирующие в списке одежд ни в одном курсе фортификации, хотя и обладающие превосходными в данном отношении качествами. Одно разве лишь неудобство можно было признать за этими одеждами, — слишком соблазнительно действовали они на солдат, поддававшихся иногда искушению оторвать от ящика щепочку другую, что бы было на чем сварить чайку, пользовавшегося большим почетом в траншеях.

Сапные работы тихой туровой или же перекидной сапой решено было открыть в ночь с 4-го на 5-е, так как вести работы летучей сапой в таком близком от неприятеля расстоянии, как наше, было уже очень и очень затруднительно. Одна голова сапы должна была прорезать плотину, а другая — двинуться на перерез ей, выйдя из южного фаса Ширванского редута.

Вечером, незадолго до наступления полной темноты, с наблюдательных пунктов сообщили, что неприятель значительными массами группируется во рву, и сведения эти заставляли предполагать, что готовится новая вылазка.

Говоря до сих пор о траншеях, параллелях и ходах сообщения, я более придерживался употребляемых в фортификации вообще и в частности для обозначения осадных работ терминов, приложить которые к нашим работам нельзя было даже и с самой большой натяжкой. Работы наши были очень далеки от тех грандиозных построек, по внутреннему рву которых свободно провозится осадное орудие и бруствер которых прикрывает собой кавалериста. В наших параллелях и ходах сообщения два человека могли пройти один мимо другого лишь значительно потеснившись, а генерал Скобелев при его высоком росте нередко находил в параллелях такие места, где он свободно мог смотреть через бруствер, что он всегда и делывал. Проходя назад, он, конечно, не мог бы уж удовлетворить подобным образом своего любопытства, так как подобные наблюдательные пункты сейчас же уничтожались возвышением бруствера, но уже и самое существование их доказывало недостатки наших работ. Сделать что-нибудь большее войска не могли. Вырытые в течение 22-х-дневной осады семь верст траншей, насыпанные шесть редутов и 15 батарей и 32 сажени минных галерей при их вполне соответствующем потребностям выполнении требовали сил по крайней мере в пять раз больших, чем те, которыми мы обладали. Не удивительно поэтому, что, стоя в узких, плохо приспособленных к обороне траншеях, войска не могли считать себя в хорошем для обороны положении. Это повело к отданному 3-го января приказанию с наступлением темноты войскам выходить из траншей на площадь позади их и располагаться здесь для отдыха, выставив в траншеях часовых.

В случае вылазки войска должны были противодействовать ей огнем и штыком с этой же площади, не входя в траншеи, которые с этой минуты являются лишь местами дневного расположения войск и путями дневных сообщений, приобретая ночью исключительно характер обстреливаемого препятствия движению неприятеля.

В ночь с 4-го на 5-е все эти меры горько-горько отозвались на текинцах. Часов в семь вечера, под прикрытием темноты, они произвели стремительную вылазку против левого фланга осадных работ и Великокняжеской позиции, но всюду были отбиты, причём потеряли за один этот раз более чем половину общего числа своей убыли за всю осаду.

Приостановленные было вылазкой работы успешно продолжались, причем нанесенный текинцам удар дал даже возможность выполнить часть работ летучей сапой. Отрытая траншея получила название Овальной.

В ночь на 6-е из Овальной траншеи вышли двумя головами перекидных сап в расстоянии 10 сажен одна от другой и, продвинувшись вперед на 10 же сажен, к утру 6-го января сапы, после поворота вправо и влево, пошли на встречу одна другой. Около восьми часов утра сапы соединились, дав новую, параллельную стене крепости траншею в 10 сажен длиною и в 25-ти приблизительно саженях от стены. По приведении этой траншеи в надлежащий вид, около восьми же часов утра 6-го января, из неё положено было начало минным работам выводом минной галереи в 4 фута высотою при 3-х-футовой ширине. Галерея пошла со дна отрытого в траншее колодца, в 7 фут общей глубины

Колодезь был окончен около двух часов пополудни, а в полночь на 7-е, т. е. через 11 часов, голова галереи была уже на 40 фут впереди. По мере приближения к этому расстоянию работа становилась все труднее и труднее вследствие отсутствия хорошего воздуха.

Минеры уставали весьма скоро, свечи горели тусклым, мигающим пламенем. Около двух часов ночи люди могли бы еще работать при условии частых смен, но свечи уже не горели и потому был поставлен вентилятор. В то время, как налаживалось подземное сближение с крепостью по поверхности земли, медленно, но настойчиво ползли к крепостному рву головы двух сап, вышедших с флангов той же траншеи, где был и минный колодезь. Продвинувшись от этой траншеи на 7 сажен вперед, сапы вновь соединились поворотом вправо и влево, и перед текинцами явилась новая траншея, которая к ночи была уже занята стрелками. От траншеи до стены было около 18 сажен. В ночь на 7-е января сапы продвинулись еще на 10 сажен вперед и, сделав поворот, друг к другу, соединились.

Таким образом, ведением сап вырезался на местности четырёхугольник, по бокам которого были возведены закрытия из патронных ящиков, вследствие чего образовался крошечный редут, получивший название Саперного. Редут этот был занят туркестанскими стрелками.

В ту же ночь широкий ложемент впереди Охотничьей калы был приспособлен для постановки 10-ти мортир. Около полудня 7-го с тыла послышался сигнал о прекращении огня, который на этот раз, однако не сразу произвел свое действие, вызвав всеобщее недоумение. Подхваченные несколькими сигналистами звуки становились однако все более и более настойчивыми и наконец произвели свое действие,— огонь прекратился..

Какою то странною показалась эта тишина уху, в течение полумесяца привыкшему к непрестанному грохоту выстрелов.

В передовые траншеи пришел полковник Куропаткин в сопровождении полковника Иомудского, и последний под диктовку полковника Куропаткина прокричал текинцам, чтобы и они, в свою очередь, перестали стрелять. Текинцы исполнили это. Вслед затем им предложили выслать кого-либо для переговоров к траверсу, и когда было получено на это согласие, то к вышедшему Тыкма-сардарю с двумя другими текинцами с нашей стороны отправился полковник Иомудский с сотником Кунаковским.

Цель переговоров, как в выяснилось из данной полковником Куропаткиным нашим парламентерам инструкции было желание предложить текинцам убрать трупы их сотоварищей, павших во время вылазки 4-го числа, которые, разлагаясь в траншеях и около них, делали пребывание в траншеях весьма неудобным. Кроме того полковник Куропаткин поручил передать неприятелю, что мы воюем с храбрыми текинцами, а не с семьями их, которые однако, волей-неволей, должны терпеть от нашего огня, почему мы не стали бы препятствовать, если бы текинцы вздумали отправить свои семейства в пески.

Подобные же переговоры велись и на левом фланге, где к генералу Скобелеву вышел один из защитников крепости. Сверх того поставлен был и вопрос о сдаче крепости. На все это были получены отрицательные ответы.

Хотя позволением убрать трупы некоторые и воспользовались, но в весьма ограниченном количестве.

Дело в том, что на вылазке потерпели главным образом мервцы, ушедшие после этой неудачи из Геок-Тепе почти поголовно. Неудивительно поэтому, что рассерженные на них ахальцы на предложение убрать трупы отвечали, что подобных собак по степи много валяется и никто их не убирает.

Относительно семейств текинцы отвечали, что, пока живы отцы, до семейств нам не добраться, а если нам удастся перебить отцов и мужсей, — тогда и с семьями будь, что будет.

Несмотря на подобный ответ, как оказалось впоследствии, менее энергичные вывезли свои семейства из крепости.

Трупы были возможно дальше вынесены из траншей занимавшими их частями. Никоторые из текинцев, пользуясь перемирием, собирали впившиеся в стены пули, другие — закладывали набитыми землей переметными сумами кой какие повреждения в стенах, но главная масса густою толпой сплошь покрыла стены с видимым любопытством рассматривая нас, на что мы конечно отвечали тем же.

Спустя около часа после начала переговоров со стен начали кричать, чтобы мы прятались в траншеи, потому что разговаривать больше не о чем. Не успели все хорошенько последовать этому благому совету. как текинцы открыли огонь и все пошло по старому, Сапы двумя головами продвигались все далее и далее, а возведенная в ночь на з-е брешь-батарея с утра начала пробивать брешь близ восточного угла южного фронта. В два часа стрельбы стена была несколько обвалена, но в ответ на каждый упавший снаряд со стороны неприятеля мелькали выбрасывающие на поврежденное место землю лопатки.

Текинцы геройски оберегали свою твердыню от разрушения.

К полудню 7-го января, когда минная галерея успела уже продвинуться на 70 фут, давший трещину еще во время доставки из склада к крепости чугунный подшипник вентилятора сломался окончательно. Хотя к этому времени из галереи и была уже выведена труба на дно одной из траншей, но при остановке действия вентилятора воздух портился в мине настолько быстро, что до починки вентилятора нечего было и думать продолжать работу. Это приостановило работу на шесть почти часов. Кое-как починенный вентилятор снова погнал в мину струю свежего воздуха, но струя эта была уже значительно слабее, потому что слишком налегать на вентилятор было нельзя. Сапы несколько приостановились, поджидая мину.

В ночь на 9-е, когда я собирался было вздремнуть между производившимися через два часа сменами минеров ,меня растолкал капитан Гетшель. «Я сейчас только был во рву», сказал он: там нет ни души; возьми шнур, я с концом снова отправлюсь в ров и, когда дерну, ты завяжешь узел.

Это предприятие капитана Гетшеля обошлось благополучно, и мы знали теперь совершенно точно необходимое для хорошего заложения горнов расстояние. К полдню 9-го мина продвинулась на 17 1/2 сажен, а поворот сап дал к вечеру траншею в 10 саженях от стены.

Стрелять по нашим надземным работам текинцы уже не могли и ограничивались бросанием в сапы камней.

Ушибленные саперы приходили с жалобами на такой нелегальный, по их мнению, способ ведения обороны неприятелем, и для успокоения обиженных на стену летели динамитные патроны, взрыв которых на время сдерживал текинцев.

К полдню 10-го мина продвинулась на 23 сажени и была снабжена новой вентиляционной трубой, — сапы остановились в полсажени ото рва. В этот же день на плотине была устроена батарея для обстрела будущей минной бреши.

11-го в полдень голова мины была на 1 1/2 сажени за наружной поверхностью стены, и к 6-ти часам утра была окончена выделка выходящих из галереи двух  рукавов, по 1 1/2 сажени каждый. К 10-ти часам 12-го января мина была заряжена и совершенно готова к взрыву. В каждый горн положено по 26 пудов пороха в мешках.

Согласно диспозиции, назначенные к штурму войска были организованы в три колонны, из которых колонна полковника Куропаткина в 12 1/2 рот, одну спешенную сотню, четыре орудия, две картечницы и два ракетных станка назначалась для штурма минного обвала; колонyа полковника Козелкова, в восемь рот при трех орудиях и двух ракетных станках, — для штурма артиллерийской бреши, и колонна полковника Гайдарова, из четырех рот, полторы сотни, пяти орудий и стольких же ракетных станков, для отвлечения внимания обороны к юго-западному углу крепости и для эскалады стен её помощью штурмовых лестниц, если успех первых двух колонн позволит это сделать; 21 рота, при 24-х орудиях, составляли общий резерв под личным начальством генерала Скобелева.

В семь часов утра артиллерия колонны полковника Гайдарова открыла огонь по Мельничной кале, овладеть которою, прежде всего, предстояло колонне, а в половине девятого Мельничная кала была уже в наших руках и приведена в оборонительное положение. С семи часов на артиллерийскую брешь был сосредоточен огонь 30-ти орудий левого фланга, которым брешь.

не смотря на все усилия неприятеля исправлять ее, скоро была сделана достаточно удобной.

Около 11-ти часов, траншеи перед Великокняжеской позицией были очищены войсками, а в 11 часов 12 минут, по знаку, данному наклонением головы заведывающим инженерной частью отряда полковником Рутковским, по земле прошла чувствительная волна, в воздухе грузно поднялась масса обломков стены и пыли и минная брешь открыла войскам 15-ти-саженной ширины вход в крепость. К часу дня крепость была в наших руках.

Упорная, двадцатидневная борьба кончилась. Войска наши еще раз доказали, что в умелых руках они не остановятся перед решением поставленной им задачи. Текинцы же, в свою очередь, своей геройской обороной ясно показали всем, что не в магазинном ружье, а в человеке сосредоточено главное боевое могущество.

А. Черняк

 Текст воспроизведен по изданию: Черняк А. Заметки об экспедиции генерала Скобелева в Ахал-теке (Из записок сапёрного офицера) // Военный сборник. Год 32. Т.CLXXXX. 1889, №12