ЧАРЫКОВ Н. В.

МИРНОЕ ЗАВОЕВАНИЕ МЕРВА

(Из воспоминаний о походе генерала А. В. Комарова в 1885 г.).

Всем известны и многим еще памятны обстоятельства, при которых в начале 80-х годов вспыхнуло и быстро распространилось по Судану и Верхнему Египту восстание мусульманского проповедника, выдававшего себя за “Махди” (Махди или “имам Махди” — ожидаемый мусульманами пророк, из потомков Магомета, имеет восстановить веру, довершить дело Магомета, обратить неверных и разделить справедливо все блага земли. По преданию ислама, появление Махдия “хурудж” должно произойти в последние годы перед концом мира. — Авт.). Египетские гарнизоны и отряды, даже те, которые находились под командой европейских офицеров, были уничтожены, город Хартум осажден и взят, его защитник знаменитый генерал Гордень умерщвлен, и англичане, шедшие ему на выручку, разбиты.

В 1887 году, когда мне привелось путешествовать по Египту, махдисты, предав громадную и богатую страну огню и мечу и отторгнув ее от общечеловеческой культуры, владели не только всем Суданом, но и долиной Нила вплоть до Вади-Хальфы.

Только по прошествии многих лет англо-египетским войскам удалось, при затрате огромных средств и сил, завоевать обратно Судан и уничтожить возникшее там махдистское царство. Однако и это случилось лишь после кончины первого “Махдия” — Магомета-Ахмета. [487]

Но мало кто знает, что в это же время, в 1883 году, соответствовавшем 1300 году мусульманского летосчисления, когда яркая комета, долго державшаяся над горизонтом Ближнего и Среднего Востока, взволновала суеверных туземцев, а наступление нового столетия гиджры оживило среди мусульман ожидание Махдия, — махдистское движение началось и в Средней Азии.

Центром его был Мерв, тогда еще независимая разбойничья туркменская область, а инициатором — таинственная личность, скрывавшая свое имя под названием “Сиях-Пуш”, т. е. черноризец.

Этот человек обладал удивительным личным обаянием и сумел подчинить своей воле часть мервских туркмен. Деятельность его находилась в связи с происками известного претендента на афганский престол Эюб-хана, разбившего англичан при Майванде и проживавшего в 1883 году в Хорасане. К весне же 1884 года Сиях-Пуш соткал на политической и на религиозной почве, выдавая себя за наместника (наиба) Махдия, целую сеть интриг, которая все более и более угрожала миру.

К общему благополучию, с этим фазисом стараний Сиях-Пуша совпало случайно, если в истории есть случайности, занятие Мерва русскими войсками.

Это мирное завоевание было вызвано именно назревшей необходимостью обеспечить спокойствие, безопасность и культурное развитие местностей, прилегающих к нашей, только что образованной Закаспийской области.

При движении небольшого отряда генерала А. В. Комарова к Мерву для введения там, по желанию большинства населения, русского управления сторонники Сиях-Пуша произвели, по его наущению, два, впрочем, неудавшихся, нападения на русских, а в промежуток между этими нападениями наши ахалтекинские милиционеры нанесли поражение сборищу непокорных мервцев.

Когда выяснился неуспех Сиях-Пуша и его последователей, местные туркмены схватили и самого Сиях-Пуша и главнейших преданных ему лиц и привели всех их, в марте 1884 года, в русский лагерь.

Этим было приостановлено дальнейшее кровопролитие и были, несомненно, предотвращены бедствия, которые если бы и не сравнялись, по ужасу, с суданскими, все же вызвали бы ненужные страдания и замедлили бы осуществлявшееся русскими окончательное замирение Средней Азии.

Я находился при отряде генерала Комарова в качестве гостя Александра Виссарионовича, следуя из Петербурга, где я служил пред тем первым секретарем канцелярии министерства иностранных дел, в Ташкент, для занятия должности чиновника особых [488] поручений по дипломатической части при туркестанском генерал-губернаторе.

С разрешения тогдашнего директора азиатского департамента. И. А. Зиновьева, глубокого знатока среднеазиатских дел и блестящего организатора тогдашней русской среднеазиатской политики, я направился в Туркестан через Закаспийскую область и через крайне интересные в то время смежные с ней персидские и туркменские владения, в том числе и через Мерв, предполагая добраться затем до Ташкента через Бухару.

После ареста Сиях-Пуша я, по просьбе генерала Комарова, снял показания с самого агитатора и с его сообщников и выяснил, насколько это оказалось возможным, личность и роль этого довольно необычайного человека. Попутно открылось немало любопытных обстоятельств, которые я отметил в своей записной книжке, на ряду с другими подробностями похода. С тех пор минуло 30 лет. “Мервский вопрос”, некогда столь острый и угрожавший европейскому миру, отошел в область истории. Его политическое значение изложено в изданной нашим министерством иностранных дел первой по времени русской Оранжевой книге (“Афганское разграничение, переговоры между Россией и Великобританией 1872 — 1885 гг.”. Издание министерства иностранных дел. Петербург. Типографии Суворина. 1886. Стр. 20 — 34.1).

Выдающиеся заслуги генерала А. В. Комарова (скончавшегося в 1904 году) в решении этого вопроса упомянуты, — к сожалению, слишком кратко, — в юбилейном издании, появившемся по случаю 25-летия боя на реке Кушке (“Бой на Кушке 18-го марта 1885 года и территориальные приобретения в царствование императора Александра III, с портретом А. В. Комарова”. Петербург. Электротипография Н. Я. Стойковой, 1910 г. Стр. 7 — 9. При Кушке А. В. Комаров разбил на голову значительно сильнейший афганский отряд, наступавший в занятую русскими Южную Туркмению. – прим. Авт.).

Участие в присоединении Мерва ротмистра Алиханова и его наблюдения над деятельностью мервцев и Сиях-Пуша (Алиханов (Али-хан-Аварский) кавказский мусульманин, офицер, замечательно даровитый и предприимчивый, был в 1870 годах адъютантом кавказского наместника. Разжалованный за дуэль, он перешел на службу в Закаспийский край, был командирован ген. Комаровым в Мерв для переговоров о присоединении этой области к России и за заслуги в этом деле был вознагражден возвращением ему чинов и орденов и назначением начальником Мервского округа. В бою при Кушке Алиханов командовал кавалерией отряда генерала Комарова, 20 лет спустя был убит революционерами на Кавказе, в звании временного генерал-губернатора, в 1906 году. – прим. Авт.) описаны им подробно и образно в “Вестнике Европы” по поводу двадцатой годовщины этого события (“Вестник Европы”, сентябрь и октябрь 1904 г. “Закаспийские воспоминания 1881 — 1885”.). [489]

Я желал бы теперь, в качестве очевидца, дополнить рассказ Аляханова некоторыми личными воспоминаниями о бытовой стороне похода в Мерв и занятия этой области отрядом генерала Комарова.

I.

Я приехал в Красноводск 1-го января 1884 года.

В тот же день почтя за тысячу верст от этой тогдашней нашей базы на восточном берегу Каспийского моря в Мерве “генгеш”, или собрание ханов, старшин и уполномоченных всех родов и колен мервского народа, постановил добровольно принять русское подданство.

Мотивы и обстоятельства этого события изложены подробно в упомянутой выше “Оранжевой книге” и в “Закаспийских воспоминаниях Алиханова”.

Я узнал об этом решении от генерала Комарова, когда приехал в Асхабад. Путь туда шел в то время сначала пароходом до Михайловского залива, где на песчаном и безводном острове Узунь-Ада начинался головной участок нынешней Средне-Азиатской железной дороги (Этот участок простирался в то время от моря только до Кызыл-Арвата, первого ахалтекинского оазиса, на протяжении около двухсот верст. Тут рельсы были положены через сыпучие пески в первый раз в истории генералом Анненковым во время похода генерала Скобелева в Геок-Тепе, в 1880 — 81 годах.). [490]

Далее я воспользовался батальонными лошадьми, любезно высланными мне начальником области. Почтовых станций тогда не было, и телеграф из России доходил только до Асхабада.

Там я узнал также от генерала Комарова, что из Петербурга получено разрешение принять мервцев в русское подданство и что на днях ожидается в Асхабад депутация мервских ханов и старшин для принесения присяги государю императору. После этого генерал Комаров предполагал сам двинуться с отрядом в Мерв для введения там нового управления и предложил мне следовать в Мерв вместе с ним, обещав помочь мне пройти затем одному, через пески Каракум, на Чарджуй, в Бухару.

Все эти известия меня глубоко обрадовали прежде всего потому, что они давали надежду на мирное и вполне соответствующее русским интересам решение мервского вопроса, трудность которого ясно сознавалась в Петербурге.

Вместе с тем мне показалось чрезвычайно привлекательной возможность побывать при таких благоприятных условиях и безотлагательно в Мерве, таинственной области, слывшей “Царицей Мира” (Диах-И-Джехан), о которой предприимчивый британский корреспондент О'Донован, рискуя жизнью и просидев довольно долго в плену в Мерве, только что, в 1882 году, обнародовал новейшие и очень сенсационные известия.

Присутствовав на присяге мервских уполномоченных, я выехал 9-го февраля из Асхабада в Хорасан, условившись с генералом Комаровым присоединиться к нему не позже 22-го февраля в Карры-Бенте.

Эта “Старая Плотина” находилась на реке Теджене и там, как в крайнем пункте русских владений в сторону Мерва, был расположен с декабря 1883 года тот небольшой сторожевой отряд, с которым генерал Комаров предполагал занять Мерв.

Я направился в Хорасан через не обследованный еще Гауданский перевал, через который вьючная тропа вела из Асхабада в город Кучан. Другой перевал через тот же пограничный хребет Копет-Даг — именно Давандский — был уже пройден, но найден неудобным П. М. Лессаром.

Этот впоследствии известный дипломат, советник посольства в Лондоне и посланник в Пекине, был тогда еще инженером путей сообщения и производил изыскания для шоссейных и железных дорог к востоку от Асхабада, состоя в распоряжении начальника Закаспийской области. После взятия Геок-Тепе Скобелевым, Лессар в 1881 году прошел с нивелиром в Афганистан до города Герата. При этом П. М. Лессар сделал географическое открытие исторической важности. [491]

Наше поколение учили, что Закаспийская степь отделяется от Гератской равнины естественной гранью — снеговым хребтом Парапамизом, а Лессар доказал, что такого хребта вовсе нет, что главный перевал из Закаспийской области к Герату, называемый Карван-Ашан, возвышается всего на несколько сот футов над уровнем моря, и что из Асхабада в Герат можно бы проехать в коляске.

Обнаруженное таким образом отсутствие естественной преграды вдоль северо-западной окраины Афганистана заставило великобританское правительство начать переговоры с петербургским кабинетом об установлении в упомянутой местности, а затем и далее на восток, вполне точной договорной границы между русской и английской сферами влияния.

Лессар, перешедший в 1885 году на службу в дипломатическое ведомство, посвятил этому делу все свои силы и лучшие годы своей жизни.

Ему удалось провести искомую пограничную черту от реки Теджена до Памира и тем положить основание последующему дружественному культурному существованию России и Англии в Азии.

Лессар, будучи в Петербурге осенью 1883 года, много помог мне своим опытом и добрым советом, когда я обзаводился палаткой, вьюками и всем необходимым для предстоящего мне продолжительного зимнего похода. Сам Павел Михайлович вернулся в Асхабад незадолго перед моим выступлением оттуда и вскоре направился в Карры-Бент и Мерв с генералом Комаровым.

Гауданский перевал оказался очень высоким (мой анероид опускался до цифры 7.200 футов). Он был покрыт глубоким снегом, как и Давандский перевал, через который я, для сравнения, возвратился в Закаспийскую область. Однако впоследствии то шоссе, которое теперь соединяет Асхабад с Хорасаном, было проведено через Гауданский перевал, как все-таки наиболее удобный по своей профили для проложения колесного пути (на днях по этому пути проследовал из Асхабада в Мешхед первый автомобиль.).

В округах Кучан и Дерегез, находящихся в этой части Хорасана, существовало тогда еще полунезависимое от шаха, правление местных наследственных губернаторов “ильханиев”. Народ был очень беден. Русских товаров почти не встречалось, а в сельских местностях виднелись всюду следы обычных туркменских разбойничьих набегов “аламанов”, к прекращению которых русское правительство настойчиво стремилось. Я видел также на каждом шагу признаки возрождения этих [492] местностей к нормальной экономической жизни. Заброшенные оросительные каналы “кяризы” возобновлялись, к старым пашням прибавлялись новые. Земледельцы работали спокойно на полях, еще испещренных небольшими глинобитными башенками, в которых туземцы скрывались — как суслики в свои поры — при появлении аламанщиков.

Мой проводник, старый туркмен, по имени Паша-Сердар, знаменитый разбойник, перешедший на службу к русским, говаривал не без горечи: “Вот идут персияне нам навстречу. В прежнее время — то ли дело — руки за, спину и в Мерв, в плен. Теперь даже женщины спят на крышах”, то есть на открытом воздухе, не боясь похищения туркменами.

Когда осенью 1883 года, шайки мервских туркменов совершили новые набеги на восточный Хорасан, генерал Комаров и выдвинул в Карры-Бент, для обуздания разбойников, упомянутый выше отряд. При таких обстоятельствах, добровольное подчинение Мерва русской власти должно было знаменовать не только для Туркмении, но и для Хорасана начало новой эры экономического расцвета, безопасности и мира.

Спустившись с высоты Копет-Дага в оазисы Атека, я прибыл с переводчиком, слугою и двумя вьючными лошадьми, сопровождаемый, для почета, двумя казаками, в Карры-Бент 22-го февраля. Последний переход в 74 версты без воды от селения Каахка был очень тяжелый.

Река Теджен, перепруженная у Карры-Бента, образует тут небольшой оазис, с пашнями и садами, за которыми сама река теряется в песках. Около воды были размещены 4 роты Закаспийской стрелковой бригады, 2 сотни кавказских казаков, взвод ахалтекинских милиционеров и 4 маленьких горных орудия на колесах столь старинная образца, что они практическая значения не имели. Численность всего отряда не превышала 1.500 человек.

Генерал Комаров и его небольшой штаб жили в кибитках (туземные войлочные переносные жилища, имеющие вид полушария.), около которых помещались обыкновенно палатки Лессара и моя.

Погода стояла ясная, свежая. Но днем солнце припекало, и я надел на фуражку белый чехол.

Жизнь в лагерь была спокойная. Заканчивались приготовления к преодолению безводного перехода в 110 верст до Мерва. Я часто беседовал о политике и о многих иных вопросах с А. В. Комаровым, пользуясь его гостеприимством и ободренный его задушевной и симпатичной встречей. Чем более я знакомился с этим высококультурным и разнообразно-одаренным человеком, тем более проникался я уважением к его [493] европейски известным научным познаниям (по энтомологии, археологии и нумизматике), которые сочетались в нем с боевыми качествами старого кавказца, так доблестно выказанными им через год при Кушке. По вечерам у генерала обыкновенно составлялась партия в винт.

Приказом по отряду выступление в Мерв было назначено на 25-е февраля, в восемь часов утра.

Накануне, сыграв обычные три робера, я только что вернулся в свою палатку и надевал доху и валенки, чтобы лечь спать, когда ко мне явился ординарец Александра Виссарионовича и доложил, что генерал просит меня к себе.

Оказалось, что нарочный джигит (конный милиционер) привез генералу Комарову из Мерва письмо от Алиханова. В письме этом Алиханов, командированный в Мерв для подготовления его занятая нашим отрядом, доносил, что вследствие проповеди муллы Сиях-Пуша в Мерве вспыхнуло восстание, и что до 5.000 вооруженных туркменов под предводительством Каджар-хана (влиятельный и честолюбивый старшина мервского племени Бахши) решили напасть на русский отряд у первой воды по пути к Мерву.

Генерал прочел мне письмо Алиханова и пожелал узнать мое мнение о положении. Оно казалось мне незавидным, но разногласия о том, что делать, быть не могло.

Конечно, карры-бентский отряд был рассчитан на мирное занятие оазиса, а не на борьбу с какой-либо частью его населения, доходившего в общем до 400,000 душ. Впереди — 110 верст безводного пути. В тылу — более трехсот верст степи до Асхабада, где, впрочем, находилось тогда всего два батальона. Очевидно, наша сила, заключалась не в числе штыков, а в обаянии русского имени, запечатленном среди туркменов недавним взятием Скобелевым Геок-Тепе. Выло ясно, что мервцы могли бы уничтожить наш отряд даже без нападения открытой силой. Для этого им было достаточно сжечь местные запасы фуража и зернового хлеба, откочевать со стадами в степь и действовать на наши сообщения с Асхабадом.

Но “генгеш” 1-го января явился, несомненно, выражением серьезного решения большинства населения оазиса обеспечить свою будущность подчинением русской власти.

Валено было сохранить в глазах туземцев обаяние, присвоенное русской силе, и для этого было необходимо и достаточно показать мервцам воочию, что всякие их демонстрации для генерала безразличны и не могут замедлить ни на один час движения отряда. Так генерал Комаров и решил поступить. [494]

Дальнейший ход событий показал, как правильно он оценил положение и как последовательно и успешно он держался усвоенной им тактики.

22-го февраля, в 8 часов утра отряд, приняв надлежащие меры военной предосторожности, выступил из Карры-Бента в Мерв.

II.

Первый переход был назначен, по маршруту, в 28 верст. Как переход, так и ночлег — без воды. При отряде было 155 верблюдов. Из них половина везли воду для питья людей и лошадей и для варки пищи. Путь пролегал по песчаной равнине, уже покрытой травой, которая превращает каракумские пески в течение весенних месяцев в превосходное пастбище. Топлива, в виде разных кустарников, было вдоволь. Местами держалась еще вода от снега и дождей в глинистых углублениях почвы, называемых “каак”.

От 12 до 3 часов был привал. В 6 часов вечера мы пришли на ночлег. Пехота подошла к 10 часам. Вечером в лагере стрелки пели хоровые песни. По этому поводу туркмены говорили переводчику генерала Комарова Таирову: “Шли целый день и теперь песни поют; с такими людьми ничего не поделаешь”.

Посланный от Сары-хана, начальника ближайшего мервского племени сычмаз, прибыл в лагерь, чтобы просить генерала предупредить о времени своего прибытия в мервский оазис, для устройства встречи.

Известия из Мерва хорошие. День был свежий. слегка пасмурный. Такая же, только лунная ночь. В палатке тепло и уютно.

На следующий день, после безводного перехода в 18 верст отряд остановился на ночь у заброшенного оросительного капала Кум-яб, с дождевой водой, в двух верстах от развалин старинной бухарской или хивинской крепости Кулан-Рабат.

Лессар делал съемку пути с помощью одометра. То было первое колесо, прошедшее до Мерва, так как здесь до прибытия русских все перевозилось на вьюках и даже арбы (азиатские двуколки) не были известны. Не было вообще дорог, так как правильных сообщений, даже вьючных, не существовало.

А. В. Комаров и сопровождавшие его лица остановились по пути у одного каака с дождевой водой, чтобы напоить лошадей. Там мы встретили довольно много мервцев, шедших группами и в одиночку на Теджен работать: сеять пшеницу, семена которой они несли на себе, надеясь, что присутствие русских оградит их от разбойников.

Невдалеке паслось несколько стад баранов, выпущенных да отличное степное пастбище в первый раз, благодаря нашему [495] прибытию и устанавливающемуся миру. Все это хорошие симптомы.

Встречным туркменам генерал Комаров, через переводчика Таирова, разъяснил в доступных их пониманию словах, что цель его прибытия в Мерв дать каждому туземцу возможность заниматься спокойно своим делом: богатым увеличивать свое со-стояние, а бедным обогащаться; что их вера, обычаи и имущество останутся неприкосновенными под владычеством русского царя, который не дозволит аламанства (разбоев) и будет наказывать каждого, кто стал бы угрожать безопасности мирных жителей.

Прокламация генерала в этом же смысле была прочитана в Мерве Алихановым, который доносил, что мервцы, выслушав ее, сказали: “Если все будет так, то лучше не надо”.

Алиханов добавлял, что мервцы хотели бы, чтобы среди них не было русского войска. Но это, очевидно, невозможно, так как для обуздания аламанщиков необходимо присутствие вооруженной силы. Ясно, что за войну с русскими стоят только аристократические семьи бывших ханов, которые при русском владычестве лишаются прежней власти, и молодежь, не желающая отказаться от аламанства из-за удальства и традиционного способа добывания невест. Жених должен отличиться в бою и уплатить “калым” (приданое) из добычи. Кроме того, при отсутствии промышленности и торговли, разбой являлся единственным средством обогащения и притом почетного и быстрого.

По приказанию генерала, была куплено у встретившихся мервцев несколько баранов за наличные деньги по хорошей цене (по 20 персидских кранов, или 8 рублей, за барана, весом в два пуда чистого мяса). Эта мера, сообразованная с психологией туземцев. явилась ценным фактическим подтверждением милостивых генеральских речей.

27-го февраля отряд, после безводного перехода в 26 верст, пришел на бивуак Кариб-ата, где теперь станция Средне-Азиатской железной дороги того же имени, последняя перед станцией Мерв. Там находилось два небольших озера пресной, снеговой, хорошей воды, той самой, к которой Каджар-хан собирался нас не допустить. Но генерал Комаров прибыл туда уже в час 40 минуть дня и расположить отряд вокруг каака, преграждая доступ к нему со всех сторон. Неорганизованные же силы Каджар-хана опоздали. Этот переход шел все время мелким лесом и кустарниками мимо колодцев Дорт-кую (теперь тоже Железнодорожная станция), в которых вода соленая, с запахом сероводорода, но лошади ее пьют. [496]

По пути стали встречаться пашни, орошаемые раз в 5 — 6 лет чрезвычайным разлитием реки Мургаба, питающей мервский оазис. Несколько куч самана (местного фуража) были подожжены перед нашим прибытием и еще горели. Но казаки все-таки им воспользовались. Фуража у нас было очень мало.

Мервские ханы Сары-батырь отделения бахши и Майлы-хан выслали в Кариб-ата, навстречу отряду, верблюдов с водой и двух людей с письмом. В нем Алиханов благодарил генерала за извещение о производстве его за отличие в майоры и писал, что в Мерве все спокойно. Сам Алиханов намеревался прибыть в лагерь на следующий день с мервскими ханами и всадниками, для встречи генерала.

Мервцы начали стекаться к нашему лагерю, чтобы продавать, по хорошей цене, чуреки (местный хлеб) и фураж. Расторговавшись последним, некоторые послали в Мерв, отсюда верст 20, за новым запасом этого товара. Скоро, вероятно, здесь будет большой базар. “Это отлично, — думали мы: — так как выгодность для туземцев русской оккупации станет для них очевиднее”.

В Кариб-ата — дневка. Вечером винт. Безводных переходов уже не будет.

День 28-го февраля был с утра пасмурный. Затем пошел не прекращавшийся дождь.

Часов в девять утра приехал Алиханов. С ним выехали из Мерва все четыре хана, присягавшие в Асхабаде и назначенные, с производством в майоры, начальниками четырех родовых отделов мервских туркменов. Прибыли также с ханами все старшины (аксакалы) всех мервских племен, числом около 300 человек и пять туркмен-сарыков из Иолатана, намеревавшиеся просить о принятии и их в русское подданство.

Не доезжая версты две до нашего лагеря, ханы и их спутники остановились за горкой, “ожидая приказаний”.

В действительности они, по азиатскому обыкновенно, ожидали не приказаний, а исхода надвигавшейся вооруженной борьбы Каджар-хана с генералом Комаровым. Если бы, паче чаяния, победил Каджар-хан, то наши друзья, без всякого сомнения, присоединились бы к нему и стали бы вместе с ним делить русскую добычу. А так как победили русские, то ханы и их приверженцы сохранили верность нам. А пока наши ханы сообщали нам исправно о всех движениях враждебных нам мервцев. Вполне возможно, что они осведомляли также последних о распоряжениях генерала Комарова. А. В. все это прекрасно понимал, но в своих сношениях с ханами выказывал им неизменно дружбу и надлежащее доверие, которое они, впрочем, на деле вполне оправдали. [497]

Алиханов по приезде доложил, что, несмотря на отмеченное им накануне спокойствие, сегодня все сторонники Каджар-хана по почину Сиях-Пуша произвели в Мерве беспорядки и выступили навстречу русскому отряду.

Через несколько часов ханы известили генерала, что Каджар-хан на него наступает и подойдет к отряду около двух часов ночи. Ввиду этого генерал приказал придать расположению отряда вокруг воды вид карре. Но по причине малочисленности войска и необходимости оборонять все пути к пресноводному озеру наше карре имело только три фаса, четвертый заменяла пехотная цепь. Верблюды, относившиеся невозмутимо-безразлично ко всему, что вокруг них происходило, и обоз были собраны в средине карре, и тут же стояли кибитки генерала Комарова и его переводчика, которые ничем друг от друга не отличались, и палатки Лессара и моя.

Взвод ахалтекинских милиционеров (18 человек), вооруженных берданками, был выслан вперед, по тому направлению, откуда ожидался Каджар-хан, а две сотни Таманьского казачьего полка держали разъезды.

В третьем часу ночи послышались выстрелы с той стороны, где стояли милиционеры: наступавшие туркмены наткнулись на них, завязали перестрелку. Каджар-хан впоследствии [498] рассказал мне, что его люди потеряли при этом 4 убитыми и 9 ранеными. У милиционеров потерь не оказалось. Одного молодого туркмена, из числа сторонников Каджар-хана лошадь, испуганная выстрелами, занесла прямо в наш лагерь, где его арестовали. Вскоре все затихло.

Казачий разъезд выяснил, что неприятель отступил, а когда я поехал посмотреть, что там делается, я встретил посланных от наших ханов с докладом генералу. По их сведениям, люди Каджар-хана, убедившись в том, что каак уже окружен русскими, нуждаясь сами в воде, вернулись в Мерв. Мы еще не дошли до действовавших оросительных каналов оазиса и потому неприятелю, как и нам, чтобы удержаться в степи, надо было воспользоваться водою Кариб-ата. Опоздав к воде и не надеясь отбить ее у нас, мервцы по необходимости ушли.

III.

Чтобы дать отдых отряду после ночи, проведенной отчасти под ружьем, генерал Комаров решил остаться в Кариб-ата еще один день. Вероятно, А. В. хотел также уяснить себе значение вчерашнего нападения и отношение к последнем у туземцев.

Туркмены стали уже с утра стекаться по-прежнему к нашему лагерю, предлагая на продажу хлеб, фураж и баранов.

Наши ханы со своими всадниками по-прежнему же держались за горкой, сообщая, однако, генералу все, что происходило в Мерве. Вскоре они донесли, что по направлению к степи собралась группа вчерашних наших противников. Генерал Комаров тотчас приказал взводу ахалтекинских милиционеров, под начальством русского урядника, отправиться туда, на разведку.

В нескольких верстах от лагеря милиционеры обнаружили человек 150 конных вооруженных мервцев, со знаменем.

Недолго думая, взвод стремительно атаковал их в шашки. Несколько мервцев было убито. Остальные бежали, унося с собою раненых, в числе которых оказался сын Каджар-хана. У нас потерь не было.

Этот случай подтвердил наглядно, что туркмены, при надлежащей организации обладают полезными боевыми качествами. Что же касается того факта, что туркмены axaл-текинцы так охотно сразились с туркменами мерв-текинцами, то он объясняется отсутствием у туркменов вообще сознания племенного единства, а также тем обстоятельством, что ахалтекинские милиционеры очень гордились и дорожили своим недавним званием русских воинов, а также присвоенными им казачьими погонами и [499] жаждали проявить на деле свою доблесть и свое превосходство над туземцами, не удостоенными чести русской службы.

Тотчас после присоединения Мерва, генерал Комаров сформировал и там сотню туземной милиции и тем дал, как и в Ахал-Текинском оазисе, почетное, достаточно прибыльное (Милиционер получал жалования о 25 рублей в месяц со своей лошадью и одеждой и на своем иждивении. От казны отпускалась еще винтовка и патроны. Милиционеры рассказывали мне, что нападениями на пограничных персиян они зарабатывали и больше 300 рублей в год, но зато они рисковали попасть в плен и быть посаженными на кол. Таким образом, служба русскому правительству представлялась им предпочтительнее и в смысле материальной обеспеченности. Обыкновенно милиционерам поручалось содержание караулов и разъездов вдоль границ Закаспийской области. – прим. Авт.) и безопасное для мирного населения воинское занятие самым закоренелым и отважным мервским аламанщикам. Они вскоре сослужили генералу хорошую службу в сражении с афганцами при Кушке.

В тот же день, около полудня, когда я сидел к кибитке А. В. Комарова, ему доложили, что едет главный мервский мулла.

Генерал приказал его принять. Через несколько минут к кибитке подъехал верхом, в сопровождении двух слуг, высокий, благообразный старик с длинной седой бородой, в белой одежде и огромной белой чалме.

Спешившись, поддерживаемый под руки слугами, мулла вошел в кибитку и обратился к генералу Комарову с длинным к цветистым приветствием. Он выразил радость по случаю прибытия генерала в Мерв и благодарность Белому царю за согласие принять мервский парод под свою высокую руку, а также уверенность, что с этих пор для Мерва начнется новая эра спокойствия и благоденствия.

В ответ генерал высказал мулле, что он с удовольствием видит перед собой главу мервского духовенства, и, повторив успокоительные заверения своей прокламации, просил муллу влиять на своих соотечественников для укрепления в них тех чувств благодарности и преданности русскому царю, на которые мулла только что указал.

Падали чай, и дружественная беседа затянулась. В самом конце ее мулла, сказал генералу: “Народ наш темный и дикий, и в его среде есть глупые люди, которые испугались появления русских войск и не понимают всей пользы, которая от этого должна проистечь. Так, вчера несколько подобных людей вышли из Мерва, и один из них, неразумный юноша, попал в ваш лагерь. Ввиду дружбы, которую вы теперь оказываете мне, позвольте мне взять его с собой”. [500]

Генерал ответил: “Я вам его дарю”, и приказал тотчас привести вчерашнего пленника с его лошадью и оружием — шашкой и ружьем.

Мулла рассыпался в выражениях признательности, слуги увели его, усадили на коня, и мулла с освобожденным туркменом вернулись в Мерв.

— Отчего вы возвратили пленному оружие? — спросили затем некоторые из нас генерала. — Ведь он сегодня ночью будет в нас же опять стрелять.

— Оттого, что у мервцев будет одним ружьем больше или меньше, наше положение не изменится, — ответил Александр Виссарионович: — а отдал я мулле не только пленного, но и его ружье для того, чтобы туркмены знали, что мне на них...

В этом выражении a la Камброн отразилась вся система отношений Комарова к туркменам: убеждать их в своем сознании нашего неизмеримого превосходства и вместе с тем, проявлять по отношению к туземцам действительную справедливость, доброту и ласку.

Вечером были приказано готовиться к переходу в аул Оваз-Топаз, расположенный всего верстах в восьми от мервской крепости Коушут-Хан-Кала. Названный аул находился в отделе упомянутого выше Сары-Батыр-хана, и тот распорядился устроить через многочисленные оросительные каналы (арыки), пересекающие путь, мосты, достаточно широкие для прохода, ротных повозок и находившейся при отряде артиллерии.

Выступив утром 29-го февраля, отряд прошел верст пять без всяких инцидентов, переправляясь через арыки (некоторые из них были шириною до 2-х саж.) по мостам гостеприимного Сары-Батыря.

Но туркменские милиционеры, которые ездят на собственных породистых текинских жеребцах, мало пользовались мостами и вызывали в нас невольное удивление той легкостью, с которой они могли скакать здесь в любом направлении во весь опор, как по ровному месту, перепрыгивая через рвы с водой лучше, чем на какой бы то ни было западноевропейской парфорсной охоте. Текинские лошади, как известно, выработали, благодаря столетней тренировке, особый тип крупного, смелого и неутомимого скакуна, во многом похожий на чистокровную английскую лошадь. Когда в 1861 году туркмены разбили на голову под Мервом многотысячную персидскую армию, захватили все пушки и обратили в рабов всех оставшихся в живых персидских воинов, туркменские всадники менее чем в сутки доскакали до персидской крепости Серахс, отстоящей более чем на. 100 верст от Мерва, и разграбили ее окрестности прежде, чем туда дошла весть о гибели персидского войска. [501]

Около полудня, когда отряд уже приближался к Оба-Оваз-Топаз, мы услышали впереди пушечные выстрелы. Оказалось, что приверженцы Сиях-Пуша и Каджар-хана, не обескураженные вчерашним и сегодняшним опытами, втащили на бруствер крепости Мерв (Коушут-Хан-Кала) несколько персидских пушек из числа оставшихся у них после победы 1861 года, и, собрав по подписке денег на покупку пороха, стали стрелять из этих орудий по направлению надвигавшегося русского отряда. Такая стрельба не могла причинить отряду ни малейшего вреда, и целью ее могло быть только если не устрашение русских, то поднятие духа враждебных нам туркмен.

Так как выстрелы не прекращались, некоторые из офицеров обратились к генералу Комарову с просьбой — дозволить им взять крепость Мерв. Соблазн, действительно, был большой. Штурм Мерва был бы историческим событием, которое принесло бы его участникам славу, георгиевские кресты и другие награды. С точки зрения военной карьеры, это был для всех чинов мервского отряда исключительно благоприятный случай отличиться.

Но А. В. Комаров понимал глубоко и честно не только свое тактическое положение, но и лежавшую на нем политическую ответственность.

— Нет, — ответил он: — мы пришли сюда не воевать, а умиротворять. Оставим их. Завтра они сами уйдут.

Мне генерал объяснил, что неорганизованные скопища туземцев, не имея при себе продовольствия, не могут долго держаться в одном месте. Поэтому, если сегодня в Коушут-Хан-Кала собралось несколько тысяч мервцев, через сутки значительная часть их должна, будет разойтись. Но главным мотивом Александра Виссарионовича была непоколебимая решимость его сохранить за русским занятием Мерва тот характер добровольного и мирного подчинения этого края русской власти, который до тех пор был неизменно и последовательно присваиваем генералом всему этому походу.

В час дня отряд стал бивуаком, несколько пройдя Оба-Оваз-Топаз, в сторону Мерва. Кругом — местность, занятая пашней, совершенно плоская, но перерезанная целой сетью оросительных каналов. Лагерь был разбит, как при Кариб-ата. Верблюды, обоз, кибитки и палатки в средине, войсковые части по окружности.

Наши ханы следовали весь день параллельно отряду, держась от него верстах в двух или трех, и остановились на ночлег в таком же расстоянии от нашего лагеря.

К вечеру они донесли генералу, что Каджар-хан на него нападет этой ночью, в двенадцатом часу. [502]

К назначенному времени все было готово для встречи неприятеля. Вокруг обозов и палаток было опять образовано карре; но в виду того, что тут не было надобности окружать довольно большой водоем, как в Кариб-ата, оказалось возможным придать этому построению полные четыре фаса. На каждом было выставлено около одной роты развернутым фронтом, в две шеренги. Фасам была присвоена нумерация, первым считался северный. Людям было приказало стоять локоть к локтю; окопов не были — все как в наполеоновские времена, соответственно, однако, местным тактическим условиям. Стрельба должна была производиться только залпами, по команде. Прицел на триста шагов. Весь отряд был вооружен берданками, отличным ружьем, которое в последнюю турецкую кампанию 1877 — 1878 гг. имелось только у гвардии.

У мервцев было самое разнокалиберное оружие, образчик которого мы видели у нашего недавнего пленника.

В ожидании нападения генерал со своим штабом обходил фронт. Выла теплая ясная ночь, и полная луна освещала открытую местность на далеком расстоянии.

— Как хорошо, что теперь полнолуние! — сказал я генералу.

— Я это рассчитал, — ответил он. Тогда я понял, почему, при моем отъезде из Асхабада, А. В. Комаров предложил мне встретиться в Карры-Бенте именно 22-го февраля. Это было за неделю до полнолуния. Очевидно, А. В. предвидел, что если будет сопротивление со стороны мервцев, то оно выразится в виде ночных нападений. Так и вышло.

Около полуночи, издали против северного фаса карре, раздались крики: “алла, алла!” Начались и зачастили выстрелы, зажужжали над нами пули и скоро стало видно, как пешие туркмены, перебираясь ползком через возвышенные края арыков, густой толпой шли на приступ лагеря.

Свист пуль напомнил мне балканский поход. Но турецкий огонь, хотя тоже беспорядочный, был все-таки несравненно серьезнее туркменского.

Я стоял около генерала у северного фаса, когда по близости послышался стон. Пуля попала в живот одному из стрелков. К утру он скончался.

Люди держали ружья наготове, со спокойным вниманием ожидая команды. Туркмены все приближались. Их папахи (большие шапки из бараньего меха) ясно вырисовывались на открытом горизонте. Скоро крики “галла” достигли высшего напряжения и обратились в вой. Когда мервцы подошли, на глазомер, на триста шагов, прозвучала команда: “Первый фас, залпами, пли”.

Раздался дружный, как на ученье, залп северного фаса. Люди [503] затем тотчас зарядили ружья и снова, по команде, произвели залпы: второй и третий.

Наступило гробовое молчание.

Через несколько минут генерал послал сотню вперед осмотреть местность. Казаки насчитали в поле шестнадцать туркменских трупов. Остальные мервцы исчезли. Наша потеря ограничилась смертельно раненым стрелком.

Пока генерал Комаров находился у фронта отряда, в средине лагеря произошел следующий трагикомический инцидент.

Переводчик генерала, Таиров, состоявший официально нештатным русским коммерческим агентом в Буджнурде и Кучане, персиянин по происхождению, последовал, с начала дела, обычаю персидских генералов, т. е. залег в своей кибитке. Она была расположена, как и всегда, рядом с кибиткой генерала Комарова.

Вдруг поднимается войлок на кибитке Таирова, и в нее вползает с обнаженной шашкой в руке туркмен.

Переводчик закричал, мервца схватили и обезоружили и на вопрос, для чего он пришел, он смело ответил: “Я хотел убить генерала”.

Оказалось, что пока общее внимание было обращено в ту сторону лагеря, где началась стрельба, этот туркмен сумел незаметно пробраться в средину лагеря и, думая, что русский генерал по персидскому примеру сидит в своей кибитке, вошел в ту, в которой он увидел огонь. На его несчастье, это была только кибитка переводчика.

Убедившись в бегстве мервцев, генерал Комаров приказал скомандовать отбой и вернулся в свою кибитку.

Доложенное ему там известие о покушении мервца поставило генерала в очень затруднительное положение. Оставить этот поступок безнаказанным было невозможно. Но судить и расстрелять или повесить преступника было крайне нежелательно для русских: казненный был бы сочтен мучеником за веру и родину, и память о нем, окруженная этим ореолом, могла бы долго затруднять упрочение среди мервцев расположения к русским.

Из этого затруднения генерал нашел следующий чрезвычайно мудрый выход.

Он позвал к себе упомянутого выше Сары-Батырь-хана, на территории которого мы находились, и сказал ему:

— Я твой гость, этот человек хотел меня убить, отдаю его тебе, делай с ним, что хочешь!

Хан вывел мервца за черту лагеря и застрелил. Утром я видел в некотором расстоянии за нашей цепью его обнаженный труп. Образ действия Сары-Батырь-хана, [504] соответствовал местному обычаю и удовлетворять требованиям туркменской этики. Об убитом забыли.

На следующий день отряд достиг без дальнейших препятствий своей цели — крепости Мерв или Коушут-Хан-Кала.

IV.

Крепость Мерв изображена на прилагаемых двух фотографических снимках, сделанных А. В. Комаровым и сохранившихся у меня.

Первый представляет вид западной крепостной стены, к реке Мургабу. Второй — южный фас. Стены сделаны из земли и глины, и сама крепость того же типа, что Геок-Тепе: удлиненный прямоугольник, внутри которого могло бы укрыться все местное туркменское племя в случае вражеского нашествия (По протяжению и профилю, Коушут-Хан-Кала значительное крупнее Геок-Тепе. По сделанным мною 1-го же марта измерениям, высота стен равнялась 49 фут., глубина рва 18 ф. 5 д., ширина основания стен 59 фут., ширина волганга 18 фут. и ширина бруствера 3 фута 6 дюймов. – прим. Авт.).

Такое нашествие предвиделось со стороны русских после взятия ими Хивы в 1873 году.

Под впечатлением этого события, тогдашнему единовластному правителю Мерва Коушут-хану удалось уговорить все племена Мерв-Теке приступить к постройке крепости, которая сохранила, имя Коушут-хана. Каждое из четырех отделений мервского народа должно было построить одну из стен. Три отделения исполнили свой долг, а в четвертом начались раздоры, и северная стена так и осталась не доконченной. Когда опасения русского нашествия со стороны Хивы улеглись, крепость забросили. За неимением прочной центральной власти, некому было заботить ни об окончании ее, ни о ее ремонте. Таким образом, к нашему быстро решенному и осуществленному прибытие в Мерв Коушут-Хан-Кала оказалась во многих местах развалившейся и утратившей всякое тактическое значение. Крепость эта, однако, являлась символом и средоточием независимой политической жизни мервского народа, а занятие ее русским отрядом не могло не означать в глазах мервских туркмен действительное установление над ними русской власти.

Подходя к крепости, мы убедились в верности вчерашнего предсказания генерала Комарова: мервцы ее покинули. На западном бруствере еще стояли те медные персидские пушки, длиною от четырех до семи футов, калибром в четыре и шесть дюймов, из которых накануне мервцы против нас стреляли. Внутренность крепости представляла собою огромный [505] параллелограмм, занятый пашнями и несколькими садами. Нигде не было видно ни души.

С левого берега реки Мургаба на правый, восточный, за которым в ста пятидесяти шагах начинается ров крепости, вел мост длиною в сорок шагов. Он годился только для пешеходов и вьюков, и потому генерал Комаров остановил отряд на левом берегу Мургаба. На том же берегу, несколько ниже по течению, находилась центральная базарная площадь оазиса с несколькими глинобитными лавчонками. Там уже с вечера 1-го марта стали собираться продавцы русских туземных товаров, в надежде на покупки со стороны русских.

Следуя своей системе, генерал Комаров приказал покупать все, что нам требовалось, за хорошую цену и за наличные деньги.

Утром 2-го марта базар окончательно оживился и выяснилось, что отряд вполне обеспечен продовольствием.

Нижним чинам было запрещено выходить за черту лагеря без особого разрешения. Но офицеры свободно гуляли повсюду, и 2-го марта сам А. В. Комаров пошел внутрь крепости.

Он пригласил меня с собою и, взяв только своего ординарца, кавказца, перешел пешком через мост, направился через один из обвалов стены к упомянутым выше пашням и начал там собирать жуков. [506]

Я уже упомянул, что одной из ученых специальностей генерала Комарова была энтомология. Посвятив себя изучению Саleoptera — жесткокрылых или жуков, Александр Виссарионович достиг в этой области науки европейской известности и переписывался с главнейшими энтомологами Старого и Нового Света, которыми наименование Comarovia присвоено нескольким открытым им новым видам жуков. Можно себе представить, какой находкой для энтомолога явилась возможность первому в истории искать жуков в Мерве. Действительно, можно с уверенностью полагать, что ни при Александре Македонском, ни при Сассанидах, ни при всех последовавших затем завоевателях и правителях Мерва никто не собирал там жесткокрылых. И Александр Виссарионович занялся своим ученым делом внутри Каушут-Хан-Кала, с таким же рвением и спокойствием, как будто он находился где-нибудь в Тамбовской губернии. Он нашел несколько новых видов жуков и тщательно клал свои приобретения в соответственную баночку, которую всегда носил в кармане.

Смею думать, что у генерала был при этом и другой умысел. Отправляясь пешком, втроем, всего при шашке, версты за две от своего лагеря внутрь крепости, на которой еще стояли наведенные на него тому двое суток орудия, занимаясь там беззаботно энтомологическими исследованиями, начальник Закаспийской области показывал наглядно туземцам Мерва, что подчинение их ему закончено и что он в Мерве — у себя дома.

Туркмены, с любопытством наблюдавшие издали за прогулкой генерала, не могли не вынести такого впечатления.

Но результатом этой прогулки было не только пленение нескольких жуков. Генерал, осмотрев правый берег Мургаба, выбрал место для немедленной постройки русского укрепления, получившего название Александровск на Мургабе. Оно было расположено между правым берегом реки и рвом Коушут-Хан-Кала. Состоявший при отряде саперный обер-офицер, даровитый и симпатичнейший Зацепинский — Бог знает, где он теперь? — быстро составил план укрепления; нашелся подрядчик-персиянин, и сами местные туркмены, хорошие землекопы, принялись, при достаточной плате наличными, за работу.

На прилагаемой фотографии, снятой генералом Комаровым, изображена группа этих мервцев. Налево видна часть реки Мургаба.

Несмотря на наружное спокойствие и уверенность генерала Комарова в успехе, и хотя отряд уже 2-го марта стал окончательно лагерем на правом берегу Мургаба у Коушут-Хан-Кала, дело нельзя было считать окончательно выигранным, пока [507] оставались на свободе и в мервском оазисе виновники происшедшей смуты, Сиях-Пуш и Каджар-хан.

Вопрос этот решился, однако, быстро и просто. Наши ханы, само собой разумеется, стали окончательно на сторону генерала Комарова, вслед за неудачей нападения 29-го февраля. И чтобы доказать свою преданность русской власти и дабы избегнуть кое-каких нареканий по поводу двусмысленности их предшествовавшего образа, действия, они послали своих людей за Сиях-Пушем и Каджар-ханом, которые с небольшим числом преданных сторонников бежали из Мерва вверх по Мургабу, по направлению к Афганистану. Они были все схвачены без сопротивления и привезены в русский лагерь.

Генерал Комаров посадил их под арест и попросил меня допросить Сиях-Пуша, его трех учеников-мюридов и Каджар-хана.

Последний был пожилой туркмен высокого роста, с энергичным лицом, честолюбивый, богатый и храбрый. Он считался в 1880 году ханом всего Мерва и, даже ездил в Тегеран в этом качестве для переговоров о подчинении Мерва Персии.

Присоединение Мерва к русскими, владениям, сопровождавшееся назначением четырех ханов, по одному на каждое отделение мервского народа, должно было положить конец его призрачному господству и лишить его, как известного врага русских, всякой будущности. Этими личными обстоятельствами Каджар-хана умело воспользовался Сиях-Пуш для того, чтобы, эксплуатируя его самолюбие, круглое невежество и умственную ограниченность, обратить его в слепое орудие своих замыслов.

Сиях-Пуш действовал также на религиозную сторону Каджар-хана, убедил его в своей святости и в состоявшемся будто появлении на свет Махди и бесповоротно подчинил себе его душу. Потеряв раненым сына и состояние, погубив свою политическую карьеру, взятый в плен и привезенный в русский лагерь, где по его убеждению, его ожидала смертная казнь, Каджар-хан не только не проклинал виновника всех этих бедствий, Сиях-Пуша, но продолжал ему верить и сказал мне, по окончании допроса: “Все-таки Сиях-Пуш человек без пороков”.

Надо заметить, что среди мервских туркмен большинство относилось к Сиях-Пушу и к проблеме русского господства гораздо умнее и дальновиднее, и если среди туркмен все-таки нашлись люди, решившиеся на нас напасть, то это было, главным образом, потому, что боевой опыт мервцев исчерпывался стычками с персидскими войсками.

— Мы думали, — говорили туркмены русским после 29-го февраля: — что вы будете, как персияне, которых мы привыкли [508] бить; если бы мы знали, что вы так стреляете, никогда бы не двинулись против вашего лагери.

Пример туркмена, который поплатился жизнью за то, что во время боя искал русского генерала не при его войске, а в его кибитке, свидетельствует о распространенности среди его собратий вышеупомянутых воззрений.

Кроме того, мервцы почти не участвовали в обороне Геок-Тепе против отряда Скобелева и не испытали лично ужаса этого поражения. Но, зная, что снаряжение крупного отряда Скобелева было вызвано предыдущей неудачей слабого отряда Ломакина, многие мервцы колебались вступать в вооруженную борьбу с нашим отрядом, несмотря на его крайнюю малочисленность. “Мы боялись не вас, — высказывали они нам после занятия Мерва: — а вашего следа”. Другими словами, они пришли к убеждению, что если бы они уничтожили отряд генерала Комарова, то взамен наших четырех рот были бы присланы из России четыре полка, а то и четыре бригады; одним словом, достаточно войск, чтобы Мерв постигла участь Геок-Тепе. А что из России могло прийти больше войска, чем было в Мерве всех жителей, об этом рассказали туземцам те из их числа, которые ездили в Москву, за год перед тем, на коронацию императора Александра III.

Мервцы из самых почетных были приглашены в Москву вместе с депутацией ахалтекинцев и присутствовали на всех величественных и блестящих коронационных торжествах 1883 года и, в том числе, на большом параде собранного в Москву войска. На этом параде туркмены насчитали восемьдесят тысяч солдат. “Но, — рассказывали они, вернувшись домой, — это войско одного брата, а у другого брата столько же войска”. Это означало, что, по их мнению, виденное ими войско принадлежало великому князю Владимиру Александровичу, командовавшему парадом. У государя же Александра Александровича они предполагали такое же число солдат. Очевидно, бороться против такой огромной силы было бы безумием. Однако, обдумывая шансы сопротивления, мервцы даже пытались подсчитать, сколько недель нужно для того, чтобы русский отряд мог подойти по Волге (sic) и Каспийскому морю до Мерва. Вывод получился для них неутешительный. Но они не знали, что Волга вплоть до Астрахани зимой замерзает. Опыт Каджар-хана подтвердил правильность взглядов той партии, которая среди туркмен Мерва была на стороне мирного подчинения России и не поддалась влиянию Сиях-Пуша.

К воспоминаниям об этой личности мы теперь перейдем. [509]

V.

Я никогда не забуду впечатления, которое произвел на меня Сиях-Пуш.

Когда он вошел ко мне под конвоем двух стрелков с примкнутыми штыками, я увидел перед собою человека лет тридцати, среднего роста, стройного, в одежде мусульманского дервиша, но без обычной остроконечной шапки, вероятно, утерянной им во время бегства.

Стоя перед лицом смерти, будучи уверен, что его, как зачинщика кровопролития, сейчас казнят, он держал себя с поразительным уравновешенным достоинством.

Черты смуглого лица Сиях-Пуша были правильны и гармоничны. Длинные, с вьющимися концами черные волосы, которых дервиши, как посвященные Богу, не стригут, ниспадали на плечи, разделенные на две половины прямым пробором. Небольшая темная борода была слегка раздвоена. Его глаза, большие, спокойные, глубокие, черные, но как бы лучистые, были удивительны. А когда, он заговорил, к тому же на мелодичном, гибком и изящном персидском языке, самый звук его голоса обладал такой чарующей прелестью, таким обаянием и убедительностью, что я понял увлечение Сиях-Пушсм и веру в него и повиновение ему несчастного Каджар-хана и прочих его приверженцев. Я понял также, как подвижники и пророки, каким Сиях-Пуш представлялся народу и каким, вероятно, был его современник, суданский “Махди”, могут при благоприятных условиях места и времени, подымать мусульманские массы на смертный бой с “неверными”, на самоотверженную жертву имуществом и самой жизнью для торжества внушенной им истины.

Допрос Оиях-Пуша и его трех учеников-мюридов, афганцев, длился три дня, так как мне хотелось выяснить возможно полнее для себя и для генерала, Комарова личность Сиях-Пуша, а также сущность его деятельности. Мне это удалось в очень малой мере.

Не страшась смерти и зная, что ему не грозит от русских физического насилия, Сиях-Пуш сообщил о себе только то, что счел нужным. Он скрыл свое имя и происхождение, подтвердив лишь показания его присных, что он афганец, родившийся в Северо-Западной Индии. Затем Сиях-Пуш систематически выставлял себя мирным проповедником истинного мусульманства, не понятым и не оцененным дикими кочевниками-туркменами, которых он стремился научить и облагодетельствовать. [510]

— Свет, — говорил он мне (Я поручил переводчику вести допрос на персидском языке, так как я понимал его, хотя и очень плохо, но все же лучше, чем туркменское наречие языка. Сиях-Пуш владел одинаково хорошо языками персидским, туркменским и индустанским. - прим. Авт.), — есть пашня для будущего мира; люди суть пахари; я один из пахарей добродетели.

В найденной у Сиях-Пуша прокламации он объявлял, что известие о хурудже (появлении Махди) подтвердилось и в настоящем году (1.300 гиджры или 1883 от Рождества Христова) совершится. “Мы подняли знамя ислама, и, по преданию религии ислама, в последние дни явится некто, который поощрит и распространит ослабевший шариат (закон пророка). Кто ученый, тот может знать, что согласно Аяту и Хадису (изречениям Корана и сказаниям Магомета), в настоящем году должен совершиться хурудж, как об этом говорят все люди, созданные Богом. На свет появится личность Вели (любимый Богом), и, может быть, Бог направит нас (Сиях-Пуша) к справедливому пути и быть путеводителем народа. По святости того лица, весь мир может быть в блаженстве и не будет куфр (неверия) на лице земли по воле Божьей”.

Возвещая наступление хуруджа, Сиях-Пуш добавлял, что имам Махди родился перед появлением прошлогодней кометы и явится в мир через двадцать шесть лет, а до того Сиях-Пуш будет его наибом (наместником) и будет наставлять народ на добрый путь.

Мне Сиях-Пуш высказывал, что сам он и не очень хороший и не очень дурной человек, и что только он оказался способным прожить и не погибнуть среди такого народа, как туркмены. Далее он сознался, что в политическом отношении он работал в пользу афганского принца Эюб-хана.

Последний, как известно, только что перед тем воевал из-за престола со своим родственником Абдурахман-ханом, сделавшимся при поддержке англичан афганским эмиром, и с самими англичанами. Разбив на голову английский отряд у Майванда вблизи Кондагара, Эюб-хан осадил этот город, в цитадели которого заперся слабый английский гарнизон. Генерал Робертс своим знаменитым горным походом из Кабула в Кандагар спас его гарнизон и обратил в бегство Эюб-хана. Тот скрылся в Персию. С ним прибыл туда Сиях-Пуш.

Когда Эюб-хан направился в Тегеран продолжать там происки относительно нового похода в Афганистан, Сиях-Пуш явился в город Хаф в восточном Хорасане, известный своей святыней, заперся на пятьдесят дней в мечети, [511] молился, постился и вышел оттуда Пиром (свитым), вокруг которого стали собираться фанатики-ученики (мюриды).

Свое религиозное учение Сиях-Пуш хранил в тайне, согласно обыкновению персидских эзотерических проповедников “суфи” (так, впрочем, называл себя открыто один из его учеников “суфи” Ахмет-Кули, афганец). Но своим мюридам он открыл, что может делать чудеса и что он получает откровения от архангела Гавриила, который ему является, когда это допускает соблюдение им обрядовой чистоты. Мне Сиях-Пуш высказал, что в три-четыре дня нельзя узнать его и его учения, по что если заняться долго, то можно этого достигнуть. У Сиях-Пуши едва ли была какая-либо особенная религиозная доктрина, и я думаю, что главная его задача была не столько религиозная, сколько политическая.

После таинственных скитаний по Хорасану, во время которых возросла известность Сиях-Пуша и увеличилось число его последователей, он перешел в туркменские пределы, сначала в Мерв, а затем ближе к Афганистану, в Иолатан.

Распространяли свой авторитет среди темных и легковерных людей на почве религиозного чувства, выдавая себя за наместника Махди и действуя как на честолюбивых главарей, так и на жадных бедняков обещаниями власти и неслыханных благ, Сиях-Пуш, не имевший сам ни денег, ни оружия, сумел создать себе исключительное и влиятельное положение и стал подготовлять туркмен к подчинению сильной и прочной мусульманской власти, которая бы защитила их от нашествия гяуров (безразлично русских или англичан) и, в лице могущественного вождя, установила бы в мире безраздельное царство правды и истинной веры. Осторожно он стал выяснять, что таковой властью должен быть для туркмен Афганистан, а вождем Сердар-Эюб-хан, “с которым вместе Сиях-Пуш разбивал англичан на границах Индии”, и который сам весной 1884 года должен был явиться среди туркмен.

Вместо Эюб-хана явился в мервский оазис генерал Комаров, а Эюб-хан, приблизительно в это же время, был арестован в Мешхеде, на пути в Мерв.

Сиях-Пуш не верил в серьезность ни мервского генгеша 1-го января, ни поездки депутации в Асхабад для принесения присяги русскому царю. Когда же русский отряд двинулся неожиданно и быстро в Мерв, Сиях-Иуш, по его словам, чтобы не потерять среди туркмен все плоды двухлетних усилий, не утратить своего религиозного обаяния и не упустить Каджар-хана, оказался вынужденным выступить открыто против русских. [512]

На провозглашение джехада (священной войны) против нас натолкнуло Сиях-Пуша и чувство самосохранения: иначе туркмены убили бы его, как русского шпиона. В этом смысле многие туркмены питали к нему подозрение, основанное, между прочим, на том факте, что Сиях-Пуш писал и генералу Комарову, стараясь втянуть и русских в сложную сеть своих происков.

В неуспехе вооруженного сопротивления нашему отряду Сиях-Пуш винил, главным образом, Каджар-хана. В действительности, сам Сиях-Пуш не успел или не сумел ни организовать общее сопротивление русским, ни обеспечить с выгодой для себя бескровное подчинение мервцев русской власти.

Конечно, если бы Сиях-Пуш обладал не только личным и религиозным обаянием, но и решительным характером и военными дарованиями своего суданского современника Магомета-Ахмета, то его агитация в Средней Азии могла бы принять гораздо более крупное и широкое развитие. Этому воспрепятствовало, прежде всего, то обстоятельство, что в отличие от суданцев и тамошних арабов, туркмены в религиозном отношении очень индифферентны, а персияне, хотя и склонны к мусульманскому сектантству, но, будучи шиитами, не легко поддаются внушениям, исходящим из преимущественно суннитских источников мусульманского правоверия. Афганцы же издавна враждуют и с туркменами и с персиянами. Объединить эти разнородные элементы оказалось не под силу для Сиях-Пуша. Задача усложняюсь еще сравнительной близостью к Мерву карры-бентского отряда, тогда как гораздо большие расстояния отделяли суданских махдистов от передовых позиций англо-египетских вооруженных сил.

Наконец, нельзя не признать, что на исход предприятия Сиях-Пуша повлияла неблагоприятно, хотя и косвенно, совпавшая с умиротворительной деятельностью генерала Комарова перемена в направлении внешней политики Англии, вызванная переходом власти от лорда Биконсфильда к Гладстону.

Либералы, как известно, круто отказались от “spirited foreign policy”, т. е. от активной внешней политики предшествовавшего консервативного кабинета. Вместо того, чтобы продолжать наступление в сторону Туркестана, устанавливать в ущерб афганцам “научную границу” и присоединять Кандагар, министерство Гладстона, напротив, решило вернуться к системе мира и дружбы в Азии и распорядилось безотлагательно вывести английские войска из Афганистана.

Вследствие этого, надежда на поддержку со стороны великобританского правительства, на которую могли бы рассчитывать наши среднеазиатские противники и которую, несомненно, [513] обещали им деятели в роде О'Донована, исчезла как раз в то время, когда произошло занятие Мерва русским отрядом.

Как бы то ни было, благодаря просвещенной умеренности Комарова, местные виновники и жертвы всех вышеизложенных происков и совпадений, Сиях-Пуш, Каджар-хан и схваченные с ними их сообщники не понесли уголовной кары за свои выступления. [514]

Мера, принятая по отношение к ним, свелась к удалению их из Средней Азии, дабы положить окончательный предел их проискам в этом крае. Она выразилась в отправлении означенных лиц на жительство в город Калугу. Вероятно, этот город был выбран потому, что в нем в шестидесятых годах был интернирован знаменитый кавказский имам Шамиль с семьей и некоторыми своими последователями-мюридами.

VI.

Ликвидировав приключение Сиях-Пуша, генерал Комаров предпринял поездку по восточной части Мервского оазиса, перед своим возвращением в Асхабад.

Лессар уже 4-го марта выступил с несколькими туркменами в Иолатан и Пендэ, дабы ознакомиться с тамошними сарыками, туркменским племенем, пограничным с Афганистаном и уже просившим о принятии в русское подданство.

Генерала сопровождали Алиханов, назначенный начальником Мервского округа, три офицера и я. Конвой же его состоял всего из двух сотен казаков, восьми ахалтекинских милиционеров и нескольких человек мервской милиции, которую генерал уже начал формировать по образцу ахалтекинской. 10-го марта генерал Комаров выехал из Мерва на юг, по направлению к главной плотине Мервского оазиса, на реке Мургабе, называемой Коушут-Бент.

При этой поездке, как и во время всех описываемых операций, генерал Комаров преследовал не только политические и военные цели, но и экономические и научные.

Так, личный объезд нового русского округа должен был показать туземцам, что не только Коушут-Хан-Кала, но и весь оазис действительно подчинен русской власти. В военном отношении, генерала озабочивал вопрос о водоснабжении нового русского укрепления на Мургабе, в деле обеспечения которого плотина Коушут-Бент имела капитальное значение. От этой же плотины зависела и сельскохозяйственная производительность всего оазиса. Названная плотина оказалась небольшой и крайне первобытной, очень похожей на Карры-Бент. Теперь она заменена превосходными гидротехническими сооружениями, которые обеспечивают правильное орошение всех туркменских пашен, водоснабжение железнодорожной станции и русского города Мерва, разросшегося вокруг Александровского укрепления, и сверх того доставляюсь необходимую воду славящемуся своими хлопковыми и иными плантациями обширному мервскому Государеву имению. [515]

Осмотрев плотину, генерал Комаров направился в ставку вдовы Нур-Верды-хана мервского Гуль-Джамаль, сын которой юный Юсуп-хан был назначен одним из новых четырех правителей мервского народа. Эта замечательная женщина принимала, как подробно описано Алихановым, деятельное и полезнейшее участие в мирном решении мервского вопроса.

Генерал передал ей всемилостивейшие подарки: от императора Александра. III — соболью шубу, покрытую парчой, и от императрицы Марии Феодоровны — браслеты и другие ценные золотые и брильянтовые вещи.

Затем началась ученая экскурсия по развалинам древнего Мерва.

Персидский город Байрам-Али, взятый приступом бухарским эмиром в 1783 году, сохранился, как живой памятник персидской культуры XVIII века, с улицами, банями, украшенными фресками, и мечетями. Он замер потому, что прекратилось водоснабжение, и теперь на половину занесен сыпучими песками соседней пустыни.

Развалины арабского Мерва группируются вокруг могилы первого проповедника магометанства среди местных последователей Зороастра и христиан. Последние обитали в Мерве в значительном числе в VIII веке, когда, в Мерве был даже несторианский епископ.

Арабская могила носить название Султан-Санджар и изображена на прилагаемой фотографии, снятой генералом Комаровым.

В числе туземцев, собравшихся посмотреть на генерала, был один не старый, бойкий и словоохотливый туркменский мулла, который заявил, между прочим, Александру Виссарионовичу, что он знает “слово” от укуса змей.

Как раз у названной могилы генерал, который, как всегда, искал новых жуков, заметил под камнем довольно большую змею.

— Если ты знаешь заговор против змей, — сказал он мулле: — возьми вот эту.

Мулла нагнулся, ловким движением схватил правой рукой змею за хвост, а левой — сжал ей шею под челюстями.

В широко раскрытой пасти виднелись ядовитые белые зубы. И вот мулла, не довольствуясь выказанным им молодечеством, вкладывает указательный палец правой руки прямо в рот змее. Та вонзила острые зубы в палец, и, когда мулла быстро его выдернул, впившиеся в него зубы разорвали палец с таким звуком, точно кто-нибудь рвал кусок коленкора. Из пальца хлынула кровь. [516]

Рассерженный мулла перегрыз змею зубами пополам, бросил обе ее половины на землю и отошел в сторону, бормоча какие-то заклинания.

Окончив осмотр развалин, генерал Комаров пригласил нас, по обычаю, закусить: во время всего похода мы каждый день у него обедали. Сев на песок, все принялись с большим аппетитом за еду. Мне помнится, что в этот день я угощал генерала и спутников блинами, которые пек недурно в степи мой слуга, когда ему удавалось добыть муки.

К концу обеда к генералу подошел туркмен и доложил, что мулла просит водки: укушенная рука уже распухла почти до плеча (известно, что алкоголь является противоядием змеиного укуса). Водки с нами не было, но в моей дорожной фляге я берег с полбутылки хорошего коньяку. Вздохнув, я палил полный стакан и послал его мулле.

Под вечер, когда мы собрались ехать дальше, было получено известие, что опухоль не пошла дальше плеча и что мулла вне опасности.

Третья группа мервских развалин именуется Искандер-Кала, т. е. крепость Александра, и нет сомнения, что высокая, занесенная песком насыпь обозначает место, где когда-то стоял лагерь великого македонца.

Делать раскопки не позволяло время. Но генерал Комаров, ученые заслуги которого, как археолога и нумизмата, были почтены незадолго перед тем избранием его в председатели археологического съезда в Тифлисе, нашел, порывшись немного, несколько, несомненно, эллинских черепков и кусок стекла с какими-то, по-видимому, античными изображениями.

Мы прибыли в Мерв на шестой день и вскоре за тем выступили на юго-запад по направлению к Асхабаду (Я оказался вынужденным вернуться в Петербург, так как получил в Мерве известие о кончине моего отца. Генерал же Комаров решил направиться в Асхабад не через Карры-Бент, а через Серахс, для предотвращения пограничных недоразумений с Персией. – прим. Авт.).

В Серахсе к генералу присоединился Лессар, прибыв туда прямо из Пендэ. Он был уже тогда настолько болен, что не мог ехать верхом. Для него как-то достали арбу, едва надеясь довезти живым до Асхабада. Однако он прожил и проработал еще без малого двадцать лет и скончался во время русско-японской войны.

Проводив генерала Комарова из Серахса, я продолжал путь на юг, вдоль правого берега Теджепа.

Тут мне привелось увидеть, вероятно, первому из европейцев, Зюльфагарское ущелье, которое сыграло такую важную [517] роль в русско-английских разграничительных переговорах 1885 года (См. “Афганское разграничение”, стр. 82 и след.).

Когда я вернулся в Асхабад, я уже застал там А. В. Комарова, продолжавшего неутомимо трудиться над устройством вверенного ему нового края.

Через несколько дней я выехал в Петербург, сердечно простившись с генералом Комаровым и сохранив о нем на всю жизнь глубокое и признательное воспоминание.

Благодаря патриотической расчетливости и организаторским дарованиям генерала Комарова, занятие Мерва обошлось русской казне всего в 240.000 рублей, т. е., как говаривал А. В. Комаров, “меньше, чем средней руки дом в Петербурге”.

Между тем, вместе с Мервским оазисом, было включено генералом Комаровым в пределы Российской империи около 100.000 квадратных верст территории значительной экономической ценности, которая не замедлила сказаться в быстром развитии скотоводства и земледелия, вслед за установлением в степи безопасности и порядка. А со времени арестования Сиях-Пуша и его сообщников разбои и волнения среди туземцев совершенно прекратились и, думается, уже навсегда.

С исторической точки зрения, занятие Мерва замкнуло второй и последний круг поступательного движения России вглубь Средней Азии.

За четверть века перед тем западносибирская и оренбургская “линии” сомкнулись в бассейне реки Сыр-Дарьи, благодаря походам Черняева и Веревкина.

В Мерве аналогичным образом передовые посты кавказского военного округа, в состав которого входил тогда Закаспийский край (теперь он подчинен туркестанскому генерал-губернатору), соприкоснулись с областью ведения туркестанского военного округа, уже включавшей Хиву, Бухару и левый берег Аму-Дарьи.

Эта смычка выразилась наглядно в боевом сотрудничестве под Кушкой 18-го марта 1885 года 3-го туркестанского линейного батальона с батальонами закаспийской стрелковой бригады.

По окружности же нового кольца легла вскоре, в виде Средне-Азиатской железной дороги, стальная цепь, которая соединила сквозным рельсовым путем Красноводск, Асхабад, Мерв, Бухару, Ташкент и Оренбург и, по образному выражению туркмен, “приковала их” навсегда к владениям русского Царя”. [518]

В области внешней политики, присоединение Мерва положило благоприятное для России начало подготовлявшемуся разграничению сфер влияния России и Англии в Средней Азии и тем, как было упомянуто выше, способствовало устранению векового препятствия к дружественному сближение этих государств.

Заслуги генерала Комарова в решении мервского вопроса были высочайше отмечены пожалованием ему ордена Белого Орла.

Я, по возвращении в Петербург, удостоился у императора Александра III приема, особая милость которого никогда не изгладится из моей памяти. Оказалось, что мои письма с похода были представляемы министерством иностранных дел его величеству и служили в течение некоторого времени почти единственным источником подробной осведомленности нашего правительства о ходе дел в Мерве, настолько были тогда сложны и медленны официальные сношения начальника Закаспийской области с Петербургом, направлявшиеся через Тифлис в военное министерство. Вскоре затем мне был предоставлен, — хотя мне было только двадцать девять лет, — вновь учрежденный в связи о совершившимся замиранием Туркмении, ответственный пост политического агента в Бухаре.

Самое же занятие Мерва было всемилостивейше приравнено к походу военного времени, с предоставлением его участникам права носить медаль “за походы в Средней Азии”.

Н. В. Чарыков.

Текст воспроизведен по изданию: Мирное завоевание Мерва. (Из воспоминаний о походе генерала А.В. Комарова в 1885 г.) // Исторический вестник, № 11. 1914