Т-ОВ С.

АНДИЖАНСКОЕ ВОССТАНИЕ И ЕГО ПРИЧИНЫ

В декабрьской книжке “Исторического Вестника” 1907 г. помещена интересная статья г. Ювачева под заглавием “Курбан-Джан-датха, каракиргизская царица Алая”.

В этой статье, между прочим, сказано несколько слов об известной попытке минь-тюбинского ишана Дукчи поднять газават — попытке, закончившейся андижанской резней в мае 1898 года и казнью виновных.

В печати несколько раз передавалась фактическая сторона андижанского восстания, причем как раньше, так и в статье, о которой я упоминал выше, событие это излагалось не достаточно полно по своему внутреннему смыслу, с пропуском некоторых характерных оттенков и к тому же всеми оно освещалось несколько односторонне, без попытки дать иную, более глубокую и беспристрастную оценку причинам, вызвавшим этот прискорбный эпизод. Мне кажется, ныне настало время пролить несколько света на эту темную страничку в истории нашего управления Туркестанским краем.

Изложу вкратце фактическую сторону этого дела. В ночь с 17-го на 18-е мая 1898 года вспыхнуло в Ферганской области восстание мусульман, которое хотя было чрезвычайно кратковременно и имело характер по внешнему виду местный, но в глубине своей хранило причины большой важности. [660]

По имени города Андижана, на гарнизон которого обрушились последствия восстания, восстание носит у нас имя “андижанского”. Главные обстоятельства этого происшествия были следующие: Шайка мусульман, в составе около 2000 человек (1000 человек конных и 1000 пеших) под предводительством минь-тюбинского (названного так по имени кишлака Минь-тюбе Ошского уезда, где родился ишан.) ишана Магомет-Али-Халифа, вдохновленная фанатизмом, под знаменем пророка (газават) напала на лагерь войск андижанского гарнизона. Пользуясь темнотой, мусульмане подкрались к крайнему бараку, в котором спали люди трех взводов 4-ой роты 20-го Туркестанского линейно-кадрового батальона, окружили барак и, ворвавшись в него, начали убивать беспомощных солдат. Благодаря присутствию духа пробудившихся нижних чинов, нападающие были вскоре отбиты, причем жертвой нападения были 21 убитых, 14 тяжело раненых и 5 легко раненых нижних чинов. Как оказалось из произведенного расследования, нападение это не было следствием каких-либо случайных обстоятельств, но носило характер заблаговременно обдуманного предприятия, которое если не разразилось в катастрофу более ужасную, то лишь благодаря случайности, соединенной с отсутствием у нападающих надлежащих средств к борьбе, а также низкому уровню культуры нападающих, не имевших возможности бороться с противником, превосходящим значительно их в этом отношении.

В высшей степени интересна личность главы заговора — ишана Магомета-Али; будучи еще мальчиком, ишан обнаруживал склонность к религиозным размышлениям и стал сначала последователем пайтокского ишана Султан-хана-Тюри, а впоследствии его ближайшим мюридом. После смерти своего учителя, ишан стал его преемником, приняв звание “халифа” (что значит — наместник пророка Магомета.); преемство же Султан-хана в халифстве возводилось к Магомету-Богаэтдину, знаменитому святому Средней Азии, основателю самого влиятельного из средне-азиатских дервишских орденов, носящего название “Накши-бенди”. В 1887 году ишан совершил “хаджи” в Мекку, где, по преданию, у гроба пророка Магомета получил откровение от Бога, что он должен ишанствовать 10 лет, а по истечении этого времени объявить “газават”. По возвращении своем на родину, ишан приобрел большую популярность среди правоверных своим постоянным сочувствием к бедным и своей особой религиозной силой, которою, по поверью простого народа, он обладал. По мере того, как росла его известность, росло число его последователей [661] (“мюридов”); как духовный руководитель и наставник веры, отличавшийся строгим бескорыстием, блюститель нравственности и обычаев предков, врач и советник во всевозможных вопросах жизни, Магомет-Али пользовался громадным авторитетом среди населения и слава об его святости распространялась далеко за пределами Ферганы (например, у одного из его самых приближенных мюридов, Идоят-хана, нашли письмо, в котором один из учеников (“суфий”) сообщал, что даже в Токмаке, Пишпекского уезда Семиреченской области, есть заочные последователи ишана).

Зимою 1897 года к ишану явился некто Хаджи-Абду-Джалиля-Мир-Садык-Карыев, выходец из Константинополя, который будто бы передал ишану волос из бороды пророка, а также грамоту, присланную от турецкого султана, вместе с халатом от падишаха (достоверность того, что посланник был от султана, подвержена до настоящего времени большим сомнениям.), и уговаривал ишана от имени султана начать “газават” против неверных.

Нужно знать экзальтированную натуру мусульман и ту громадную энергию, которую возбуждает в них всякий жизненный вопрос, связанный с вопросами религии и непосредственным соприкасающийся со священными местами или лицами, чтобы понять состояние фанатика-ишана в этот момент, помнившего еще к тому же откровение Божье, которого он будто бы удостоился у гроба пророка.

Подогретый откровением и посылкой грамоты с халатом от самого падишаха ишан начал энергично и весьма умело действовать на умы и сердца своих последователей в желаемом направлении. Достижение этой цели значительно облегчалось настроением туземного населения Ферганы, покоренной нами недавно, населения, пытавшегося неоднократно поднимать вооруженное восстание против русских: в 1878 году было восстание под предводительством Джетым-хана, повешенного в Андижане; в 1882 году объявлен газават с ханом во главе и виновные были повешены в Андижане; в 1885 году замечалось движение в уездах Маргеланском и Андижанском, созданное Дервиш-ханом; в 1893 году была попытка объявить газават со стороны Собыр-хана и наконец восстание 1898 года. Я пока не буду касаться причин этих восстаний, к изложению которых перейду ниже, здесь же постараюсь закончить фактическую сторону дела.

День объявления “газавата”, хранился в тайне; ближайшие доверенные люди ишана узнали о нем лишь 13 — 14-го мая; большинство же до кануна происшествия не было совершенно [662] посвящено в это дело, им лишь было объявлено, чтобы по приказанию они собрались в известные места и исполняли то, что будет приказано.

Этим отчасти объясняется, почему наша администрация узнала так поздно о готовящемся событии.

Для приобретения необходимых материальных средств в середине февраля 1898 года в Коканде появились подложные письма к богатым туземцам с требованиями, чтобы они приготовили “зякет” (подать.) за последние 15 лет, чтобы люди “Сахиби-хуруджа” (в переводе: “вновь воцарившегося”.), в случае газавата, могли иметь эти деньги. Подобный факт нашей администрацией был сочтен за обыкновенный шантаж.

Между тем в доме ишака происходили совещания, которые привлекали все большее число последователей; сам ишан в этих совещаниях лично не участвовал, а действовали его приближенные, как, например, Мулла-Зияутдин, казначей и главнейший приближенный, и другие.

В апреле у ишана было такое громадное сборище народа, что многие, за неимением места на дворе и в мечети, молились на улице. В конце апреля ишан дал своим приближенным для раздачи 190 “чакрукат”, или пригласительных писем, за малой печатью самого ишана; эти письма были развезены влиятельным мусульманам, жившим между Нарыном и Кара-Дарьей, и в них заключалось распоряжение собраться всем близ кишлака Минь-тюбе.

В подтверждение своей верности некоторые должностные лица туземной администрации приложили печати к особенному письменному воззванию ишана (воззвание гласило следующее: “Бог создал из ничего 18,000 миров, в которых дал человеку совершенный образ, возвысив его над остальными существами, и отца нашего Адама короновал халифом. Весь мир создал для нашего пророка, сделал его к себе более близким и, посадив его на почетный трон, Бог обратился к нему, говоря: “О пророк, да будет война с немусульманами и отступниками от веры”, за что обещал рай, если будут верными и приближенными его рабами. Четыре преемника пророка, давая наставление народу, сказали: “Кто пожертвует для Бога и пророка своим имуществом и жизнью ради газавата, тот будет подобен нам”. Для удержания недостойных людей написали книгу и послали для памяти. Следовательно, теперь нам нужно и обязательно, как признающим себя рабами Бога и последователями пророка, объявить газават. Во-первых, для Бога и пророка, мы должны быть победителями на священной войне, и, во-вторых, пожертвовать жизнью в священной войне. Мы, ниже приложившие печати, дав обещание Богу и пророку и имея среди себя Коран, совершили договор с халифом своим. После этого, если по наущению шайтана из себялюбия или из опасения за свою жизнь, мы, оробев, откажемся и не исполним нашего обещания, да будем мы достойны ада, да почернеют в обоих мирах наши лица, да будем в день страшного суда посрамлены и опозорены. В удостоверение чего приложили печати”.

Собственно, вернее, это не воззвание, а клятвенное обещание, которое ишан, вероятно, взял, желая прозондировать надежность своих последователей; на суде оно служило несомненной уликой против подписавшихся.).

Организация газавата была предположена следующая: главное нападение, под начальством самого ишана, должно было быть произведено на Андижан, где, вырезав гарнизон и овладев крепостью, мусульмане покончили бы с остальным русским населением; это главное нападение должны были сопровождать [663] другие, на Ош и Маргелан. Для организации нападения на Ош сообщники ишана должны были собраться в горах Науката, на местности Ак-Терек, под предводительством Умарбека; сборный пункт — Тамчи-Булак, в 12 верстах от Оша; сюда должны были собраться Умарбек-датха, жители яппалакского общества, Сатты-бай с ошцами и мелкие партии из остальных мест.

Руководителем нападения на Маргелан был назначен старо-маргеланский житель, ишан Инаят-хан. Последние два нападения не состоялись.

В ночь на 14-ое и 16-ое мая у ишана последовательно собирались сходки: из них на первой он объявил свой план и раздавал халаты, на второй же было объявлено, что, по свержении русского владычества, ханом предназначался племянник ишана Абдула-Азис, 14-тилетний мальчик. Кроме того, в последние дни ишан при всяких собраниях объявлял в мечети о получении клятвы от влиятельных лиц, подтверждал о беспрекословном повиновении и прибавлял, что сбор назначается на воскресенье вечером у Замбер-биля, что на холмах под Андижаном.

Вечером 17-го мая, в 8 часов, ишан во главе толпы в 200 человек выступил из кишлака Минь-тюбе, выслав вперед особый отряд киргизов под начальством Мулла-Ахмеда, с приказанием прервать телеграфное сообщение; отряд ишана состоял из двух частей, имевших каждая свой значок (байрак); первой частью начальствовал Мулла-Зияутдин — душа заговора. Все участвовавшие были снабжены “мисвяками” (палочками в виде зубочисток), розданными ишаном как амулет, предохраняющий от смерти. Из Минь-тюбе путь ишана шел на кишлак Кутчи, где к нему присоединилось еще 200 человек, на кишлаки Кара-Курган и Охчи; здесь ишаном был совершен намаз, после чего последовали далее на Кулю; в этом кишлаке волостной управитель согнал народ, а за Кулей к ишану вышли навстречу 150 человек андижанцев, высланных [664] богатым андижанским купцом Алибай-бай-бачей. Далее шествие направлялось через Рават-Дархан, Сары, Куи, Найдык, Кунчи-Каирму и Шамсутдин (или Данх-кишлак) к Андижану. Перед въездом в Андижан ишан снова совершил намаз на холмах городского предместья и направился к лагерю, где мирно, не ожидая готовящейся им ужасной опасности, спали русские солдаты. Результата нападения и дальнейшие события известны. Таким образом, из изложенного можно видеть, что андижанская резня была лишь незначительным проявлением широко задуманного плана свержения русского владычества в Фергане.

Свободолюбивое, как вообще все народы, населяющие горы и предгорья, население Ферганы попыталось лишний раз напрячь свои силы, чтобы освободить себя от чего-то тяжелого, что не укладывалось одновременно с жизнью мусульманина.

Что же это за цепи, которые пытались сбросить с себя жители Ферганы; явилось ли это как следствие фанатизма изуверов, или же иных причин?

Точно решить эту задачу не представляется возможным; можно лишь подвергнуть анализу обстановку, как предшествовавшую, так и сопровождавшую андижанский эпизод.

Официальное следствие, произведенное с целью раскрытия истинной причины восстания 1898 года, выяснило, что эта причина заключалась почти исключительно в фанатизме мусульман, имеющем в своем основании религиозную нетерпимость к своим повелителям — кяфирам; тлевший в населении фанатизм ждал лишь благоприятного случая, чтобы развиться в пламя. В официальных делах посему андижанская резня ставилась в исключительную зависимость от появления ишана, его всеобщей популярности, намекалось на участие в этом деле турецкого султана и афганского эмира, но далее этого не шло. Власти, выяснявшие причины этого прискорбного эпизода, по упущению или же умышленно, совсем исключали возможность того, что недовольство вообще проявляется лишь там, где для этого есть благоприятная почва.

Следовало бы иметь гражданское мужество выяснить, не было ли и в этом случае благоприятствующих катастрофе внутренних обстоятельств.

Считаю необходимым добавить, что живущие, или же жившие более или менее продолжительное время в Средней Азии русские вряд ли ощущали на себе, без всякого повода со своей стороны, проявление фанатизма от туземных жителей. Я не говорю о случаях исключительных; фанатики среди туземцев Средней Азии есть, но случаи встреч с ними настолько редки и число их так невелико, что подобные случаи рассматриваемы как обычное явление быть не могут. [665]

Взгляд на этот вопрос нашей высшей административной власти получил свое объяснение в рапорте по этому делу командующего войсками туркестанского военного округа на имя военного министра в августе 1898 года.

В доказательство того, что единственной причиной возникновения андижанской резни являются фанатизм мусульман и побочные причины, исходившие извне наших владений в Туркестане, приводилось следующее: в распоряжении командующего войсками Туркестанского военного округа, в июне месяце 1898 года, имелись положительные сведения, что в Среднюю Азию султаном было послано 8 офицеров генерального штаба, вероятно, с целью вызвать брожение туземного населения на религиозной почве в каких-либо политических целях.

Офицеры эти найдены не были, а поэтому и посылка их подвержена большому сомнению.

Там же, в донесении командующего войсками туркестанского военного округа говорилось, что со стороны Афганистана, надо думать (курсив наш.), также производилась агитация; предположение это базировалось главным образом на донесении начальника памирского отряда о появлении в Фергане трех таджиков, относительно которых есть основание предполагать (курсив наш.), что они явились в качестве лазутчиков и прибыли в Маргелан как раз перед самым нападением на Андижан.

Не трудно видеть, что эти основания очень шаткие для того, чтобы допустить в этом деле участие Турции и Афганистана. Кто эти таджики? Зачем они приехали? Все это не выяснено.

Далее там же, в подтверждение вышеуказанных предположений, приводилось донесение начальника Аму-Дарьинского отдела, в феврале 1897 года, которое гласило, что в январе того же года из Константинополя в Хиву приезжал влиятельный мусульманин Сеид-Селих-Эффенди, привезший хивинскому хану священные финики и воду; посланец останавливался у дяди хана, часто посещал нашего вассала и получал от него значительные подарки деньгами и вещами; при опросе в Петро-Александровске посланец предъявил паспорт, выданный ему из Константинополя, и сообщил, что был в Хиве по торговым делам, прожил там 28 дней и товару имел на 800 рублей. Сообщить, какую сумму денег имеет при себе, отказался, но заявил, что в сундуке у него есть значительная сумма.

Кто он был, этот Сеид? Действительно ли посланец султана, или, быть может, обыкновенный “хаджи”, который, чтобы получить от хана подарки, привез ему финики и воду из колодца “зямзен” — обычные приношения хаджей? Правда или ложь [666] его показания? Обо всем этом никаких положительных данных в официальных документах не имеется.

В том же донесении туркестанского генерал-губернатора и командующего войсками округа совершенно голословно говорилось, что имеются будто бы и другие сведения, что турецкие эмиссары не только занимались сбором пожертвований в пользу халифа, но, по слухам, иногда занимались пропагандой идеи “газавата”; фактов, как доказательств, к этому не приводилось.

В заключение делался вывод, что, несмотря на все выгоды, которые дает туземцам наше господство в Средней Азии, едва ли туземное население в состоянии помириться с нашим владычеством и вряд ли можно ожидать в близком будущем слияния его в чувствах преданности государю и государству с остальным народом русским.

Заключение несколько поспешное, не обоснованное и с большой дозой личного предположения.

Итак, казалось бы, что на основании сказанного мною выше, участие в андижанском восстании эмиссаров мусульманских государств можно считать не доказанным, а религиозная нетерпимость мусульман к русским в данном случае являлась скорее всего средством, но не целью.

Сделаем попытку осветить вопрос о причинах андижанского и подобных ему восстаний с другой стороны.

Если внимательно рассмотреть историю отдельных мусульманских ханств и даже государств, то можно увидеть, что все перевороты, совершавшиеся в области правления, внешне не выражались в проведении в жизнь какой-либо глубокой идеи; в мусульманских владениях не было революций, а были только перевороты с целью, свергнув одного тирана, поставить над собой другого, более худшего. Отсутствие глубокой идеи в причинах исторических переворотов восточных мусульманских ханств объясняется сравнительно низким уровнем культуры мусульманского народа, его забитостью и своеобразным духовным миром, и в то время, когда в цивилизованных европейских государствах совершались революции во имя идей равенства, свободы, братства и др., у мусульман, при выражениях протеста, неизменно фигурировало зеленое знамя пророка, покрывавшее собою все истинные причины событий. Таким образом, фанатизм являлся лишь маской, так как другой великой, побуждающей к протесту, силы, кроме религии, в народе не было. Следовательно, фанатизм был побочной причиной, за которой следовало искать других — истинных причин недовольства мусульман.

На допросах своих ишан показывал, что его постоянно беспокоила сильная порча нравов в народе, которая, насколько [667] можно было понять, выразилась в разврате, пьянстве, азартных играх, в ослаблении семейных начал и в разнообразных отступлениях от требований и законов шариата. Замечая все это, ишан описывал подробно положение дел в Фергане турецкому султану и, скорбя душой, будто бы просил его заступничества пред нашим императором о принятии мер к восстановлению жизни по шариату, опасаясь, чтобы уклонение от сего “не вызвало гнева Божья на русские власти”.

Завоевав Туркестан, русские встретили малознакомый им мир — мир мусульманский; необходим был опытный государственный ум, который дал бы сразу надлежащее направление будущему управлению новым краем, — управлению строго согласованному с бытом религией и верованием вновь — покоренного народа. Генерал-адъютант Кауфман, первый туркестанский генерал-губернатор, сознавал вполне важность подобного вопроса и следствием сего явилось положение об управлении краем, введенное в 1867 году; наименовав управление края “военно-народным”, генерал Кауфман видел, что русским нет никакой надобности ломать вековые обычаи в жизни и управлении мусульманского народа, а потому, сохранив за русской администрацией лишь высший контроль по наблюдению в крае русских интересов, частности предоставил самим туземцам. Хотя в его управлении были те же уездные начальники, что и ныне, но деятельность их опиралась на более прочные устои, чем теперь; она (т. е. деятельность) находила полезную помощь в административных лицах, выбранных из надежных туземцев, с хорошими окладами содержания и с сохранением управления вполне по упрочившемуся веками шариату. Положение об управлении краем генерала Кауфмана, умершего в 1882 году, заменено было новым, и с этого времени замечается полный упадок существовавшего доселе порядка; новое положение радикально изменило существовавшее доселе, введя участковых приставов, помощников уездных начальников — русских офицеров, лишь с переводчиками при управлениях из туземцев 1), — это положение совершенно изъяло из участия в управлении туземный элемент, передав это дело исключительно в русские руки 2), а самый общий строй управления народом не отвечал представлению мусульман о власти, которая должна была, по их понятиям, совмещаться в одном лице, во всех отношениях.

При выработке этого положения об управлении Туркестанским краем русскими властями ошибочно была принята за руководящее [668] основание мысль, что шариат в жизни мусульман, которая до мелочей регламентирована этим шариатом, является силой, с которой надобно было бороться. К этому присоединилась другая неправильная мысль: в целях наиболее быстрого обрусения края, бороться с мусульманином на почве религии и принять все усилия к обращению мусульман в православие. Последнее признавалось единственным средством к слиянию побежденных с победителями. Если бы с самого начала вопрос был поставлен правильно: кто лучше для нас — истинный ли преданный нам мусульманин, или же мусульманин оцивилизовавшийся, мусульманин-ренегат, то этим, быть может, были бы устранены все дальнейшие столкновения мусульман с нашей административной властью в крае. Выть может, генерал Кауфман был прав, выставляя себя врагом того, чтобы туземцы Туркестана принимали православие.

В опровержение моих слов могут возразить, что мусульманство, имея в своем корне учение борьбы с неверными, являлось для нас элементом крайне вредным, с которым необходимо было бороться, ограничивать его распространение и стремиться к постепенному слиянию мусульманства с русской народностью при посредстве именно религии. В опровержение этого можно представить то, что у нас в армии до настоящего времени состоят на службе офицеры-мусульмане, следовательно, по своей религии, обязаны войной с неверными, т. е. с русскими, в рядах которых они служат; между тем никому в голову не придет заподозрить их в какой-либо ненадежности, исповедование же ими мусульманства может послужить только лучшим доказательством того, что на этих людей можно вполне положиться, так как кто изменяет религии, для того ничего нет более, чему бы он не изменил.

Наконец, чем объяснить заявление генерал-адъютанта Кауфмана в проекте своего всеподданнейшего отчета, что население средне-азиатских ханств приходится сдерживать от слишком сильного тяготения к нам? Чем объяснить донесение нашего императорского консула в Кашгаре, что тамошние мусульмане удивляются безумию жителей Ферганы, восставших против власти, давшей им спокойствие и благосостояние? Чем наконец объяснить свидетельства о тяготении к нам афганского Туркестана и Бадахшана? Разве это не те же мусульмане, знающие, что они симпатизируют неверным-кяфирам вопреки своей религии, повелевающей нещадно избивать неверных для распространения ислама. Нет? Корень недоразумений лежит глубже и ограничиваться, при изыскании причин к обоюдным недоразумениям, поверхностным фанатизмом, это значит никогда не узнать истинных причин и не устранить их, а в будущем предоставить [669] законную почву для повторения эпизодов, подобных андижанской катастрофе. Наконец, самое слияние вновь завоеванных мусульманских областей с русскими могло быть совершено, но для этого потребны были не десятилетия, а более продолжительный срок, и история доказывает, насколько гибельны бывают стремления людей произвести в кратчайший срок коренные реформы там, где принятый образ правления образовывался веками.

Я не считаю себя лицом компетентным в таких важных государственных вопросах, как выработка наиболее целесообразного управления Туркестанским краем; я только задаюсь мыслью, действительно ли один фанатизм мусульман был причиной во всех туркестанских неурядицах, или же здесь крылись причины, исходящие непосредственно от нас.

Став при оценке андижанского события на несколько иную точку зрения, можно допустить, что наша администрация, которая одна почти понесла все укоры за происшедшее, если и виновата в чем-либо, то наименее всего в том, что не предупредила андижанской катастрофы.

За происшедшее понес суровую кару бывший в то время ферганским губернатором генерал Повало-Швейковский.

Высшая административная власть в крае, обозревая деятельность губернатора в излагаемом событии, именно поставила ему в вину, что генералом не была своевременно замечена и предупреждена подготовка восстания, занявшая, по-видимому, предварительно много времени.

Кажется, что если этот упрек и справедлив, то не только по отношению к одному генералу Повало-Швейковскому. В до-кладе по сему генерал Повало-Швейковский выставлялся: совершенно незнакомым с мусульманством, по невыдержанному своему характеру не подходящим для трудной роли губернатора и др. Оказалось, что пятилетняя деятельность Повало-Швейковского с его бестактными отношениями к главным сотрудникам, особенно к уездным начальниками намеренно и явно (курсив наш.) перед населением дискредитированным в их власти, постепенно растворяла двери движению мусульманских народов. В заключение даже ходатайствовалось об объявлении Повало-Швейковскому, уже уволенному от службы, высочайшего выговора в приказе по военному ведомству. Идя ниже, строго разбирались действия в данном событии уездных начальников и одного из них, в наказание, предлагали даже перевести в строй на соответствующую его чину должность. Вот до чего доходило увлечение в желании возможно точнее определить причины происшедшей катастрофы. Между тем несомненно было дознано, что [670] предупреждения о готовящемся восстании администрация не получала по причине строгой тайны, в которой держались все приготовления; эти предупреждения были получены лишь накануне 17 мая; если бы не некоторые несчастные обстоятельства, о которых упоминать я здесь не буду, можно было бы, несмотря и на такое позднее предупреждение, предотвратить катастрофу. Во всяком случае, благодаря распорядительности уездного начальника, не состоялось нападение на Ош. Кроме того, необходимо принять во внимание, что брожения туземного элемента и его ненадежность были не новостью, и слухи, сопровождаемые донесениями, получались часто, но почти всегда эти слухи оставались лишь слухами; точно также и в этом случае никто не предполагал, чтобы этот миф перешел в действительность.

Нельзя сильно винить нашу администрацию, имевшую в своем распоряжении массу обязанностей и ничтожные средств, мало знакомую с бытом и внутренним миром туземного населения.

Но тогда почему же не назначить в состав администрации людей знающих, опытных?

Трудно добыть то, чего нет! Нет у нас людей, знающих хорошо духовный мир мусульманина; мало администраторов, пригодных для совершенно (увы!) неведомого нам Туркестана.

С. Т-ов.

Текст воспроизведен по изданию: Андижанское восстание и его причины // Исторический вестник. № 5, 1908