ПРИЗНАНИЯ ЭМИРА АФГАНСКОГО

В течение нескольких лет наш сосед, эмир Афганский, жестоко страдающий ревматизмом, пользовался медицинской помощью женщины-врача, мисс Лилиан Гамильтон. В свое время слухи о деятельности этого лейб-медика в юбке вызывала далеко недвусмысленные комментарии, но мы не будем останавливаться на том, как эта предприимчивая мисс проникла и устроилась при дворе Абдурахмана-хана и каким влиянием вместе с другом ее. сперва мистером, а потом сэром (сэром он стал после того, как устроил в Кабуле оружейный, пушечный, патронный и пороховой заводы, на которых работает теперь свыше 1000 человек ежедневно.) Сольтером Пайном пользовалась она в Кабуле. Скажем лишь, что в 1897 году мисс Гамильтон, вероятно, стосковавшись по родине, решила оставить своего венценосного пациента и в числе различных экзотических bibelots вывезла из Кабула некоего Мир-Мунчи-Мохамеда-хана, красивого юношу, состоявшего секретарем при эмире. Подчеркнем, что она его не увезла, а вывезла с милостивого разрешения эмира, который мечтал через несколько лет получить обратно своего секретаря не только вкусившим, но и переварившим плоды британской цивилизации, отшлифованным и искушенным... Эмир имел на него виды, о которых дальше. Мисс Гамильтон, при помощи своего однофамильца (а, может быть, и родственника), секретаря по индийским делам, [1127] лорда Джоржа Гамильтона, усердно муссировала юношу, вывозила его в салоны и театры, на митинги и at home'ы, и красивый юноша в живописном костюме производил такое впечатление, что чуть ли не сделался героем сезона в Лондоне.

Лондонский корреспондент «Нового Времени» в свое время констатировал этот факт, а как председатель ассоциации иностранной прессы в Лондоне и человек, понимающий значение злобы дня, пригласил экзотического юношу в качестве «гвоздя» на ежегодный обед ассоциации, в мае 1898 г., если не ошибаюсь. На этом обеде с секретарем эмира познакомился и я и, побеседовав с ним, пришел, во-первых, к убеждению, что мисс Гамильтон прекрасная преподавательница английского языка, а, во-вторых, что Мир-Мунчи оправдает надежды эмира и пойдет далеко.

Я не ошибся. Передо мной лежит книга, которая вызвала не только большую сенсацию в Лондоне, но и полемику в печати, и которая не может не интересовать нас, русских, ибо это — quasi-автобиография нашего «доброго соседа» и бывшего «самаркандского пансионера», эмира Абдурахмана-хана. Как видно из заголовка и предисловия ее, первую часть книги эмир сам написал, а вторую — продиктовал, и разрешил все это перевести на английский язык и в назидание бриттам издать своему секретарю Мир-Мунчи, который в предисловии скромно именует себя «преуспевающим студентом Chrest College'а в Кембриджском университете»...

Переводчик весьма благоразумно оговорился в предисловии, что эмир сам писал лишь первую часть, которую можно назвать «поэтическою», а вторую «политическую» — диктовал лишь, — благоразумно, потому что пишущий под диктовку может ошибиться, а диктующий может и не отвечать за ошибки первого; но, к сожалению, «преуспевающий студент» не поведал нам, кто редактировал и корректировал эту «политическую» часть автобиографии эмира, кто ретушировал и по своему усмотрению то затушевывал, то сгущал краски во многих пунктах «profession de foi» эмира. Что к этой части сенсационной книги кто-то «руку приложил», — в том не может быть сомнения, как увидим дальше, но в подлинности первой части можно и не сомневаться. Тем не менее, и та и другая интересны безусловно, хотя и с разных точек зрения.

Относительно первой приходится лишь пожалеть, что неопытная рука переводчика лишила оригинал его прелести восточного стиля, хотя все же в нем чувствуется и сверхчеловеческая гордость азиатского деспота и восточная поэзия и душа государя, проникнутая сознанием его святой миссии по отношению к подданным, на которых он смотрит в то же время, как на свою личную собственность. [1128]

Как и подобает сверхчеловеку Кабула, он начинает автобиографию апологией себя, ибо жизнь его — полная противоположность жизни всех прочих ленивых и развратных деспотов азиатских...

Эмир работает весь день, даже больной, не имея сил подняться с постели, при чем не страдает от усталости, ибо «работа заставляет его испытывать такое удовольствие, что усталости он даже не чувствует». Эмир говорит: «Каждый человек имеет свое собственное тщеславие моё же заключается в том, что я хочу завершить для моего царства обеспечение доброго управления, ибо, как говорят, «если возлюбленная не одобряет любовника, идя к нему, никогда любовник не будет иметь мужества приблизиться к ней».

«Эта любовь к труду во мне от Бога. Это Бог дал мне ее, чтобы я мог блюсти благо человеческого стада, доверенного моим заботам. Устами пророка своего Аллах говорит: «Когда Всемогущий хочет, чтобы что либо совершилось, — он приготовляет все, чтобы оно совершилось» (Коран), а так как Всемогущий пожелал охранить Афганистан от иноземных нашествий и внутренних волнений, он сделал мне, его скромному слуге, честь поставить меня на занимаемый мною трон и позволил мне всего себя отдать идее блага моего народа. Да будет благословенно имя Аллаха и его Пророка!

«История моя — это история хорошо известного на Востоке любовника, по имени Майнуна. Он так влюблен был в молодую женщину, по имени Лейла, что однажды, увидя ее собаку, пошел за нею и прошел, не заметив ни мечети, ни молившихся в ней. Когда муллы мечети потребовали от него отчета в его поведении, он сказал, что не видел ни мечети, ни молящихся: так велика была его любовь к собаке его возлюбленной, и добавил, что муллы не любят так Бога, как он собаку, ибо, молясь Ему, они увидели и его и собаку, — такая молитва стоит немногого». Даже во сне эмир думает лишь о благе народа своего. "Во всех сновидениях моих я вижу печальное положение моего царства и думаю, как защитить эту несчастную серну. Афганистан, — жертву, которую подстерегают с одной стороны — лев, а с другой — ужасный медведь, — оба готовые проглотить ее при первом удобном случае (Дост-Магомед, дед нынешнего эмира Афганского, по словам последнего (см. «The Ameer Abdur-Rahman», професс. С. Уиллера), любил рассказывать детям своим басню, в которой эмир изображался лебедем, плавающим по озеру — Афганистану, на северном берегу которого сидит волк, а на южном - тигр. Лебедь безопасен только на середине озера, но... оно высыхает, а когда высохнет — волк и тигр встретятся, и произойдет, великая борьба, после которой от лебедя и перьев не останется. Очевидно, ото — тоже притча, по версия и символизм Дост-Магомета нам кажутся поэтичнее.). Все придворные мои знают, например, что [1129] задолго до вопроса об определении границ моего царства я видел сон, который потом обнародован был во всей стране. Я видел, что до моей смерти мне удалось окружить Афганистан крепкой стеной для его защиты. Сон этот надлежащим образом истолкован был моими астрологами. Он обозначал, что я должен определить границы Афганистана с целью положить конец предприимчивой политике моих соседей, которые из года в год привыкли ползти вперед, захватывая мои территории. Немало и других моих сновидений, рассказанных приближенным моим, также сбывались. И вот границы царства моего определены, и я все еще жив, к великой досаде тех, которые так нетерпеливы в их желании освободиться от меня, что еженедельно распускают ложные слухи о моей смерти.

Любовь Абдурахмана к народу своему не мешает ему, однако, с горечью и строго судить его.

«Очень часто, — говорит эмир, — я готов был потерять мужество, видя скверное поведение моих подданных, упорствующих в мятежах, ссорах, интригах друг против друга, в ложных доносах. Я вынужден назначать следствия для открытия истины, и это отнимает у меня добрую половину моего драгоценного времени. Таким образом, по мере того, как я стараюсь идти вперед по пути прогресса, мои подданные непрестанно влекут меня назад. Досада овладевала мною часто, и нередко мне приходило в голову, что ни положение подданных моих нельзя улучшить, ни интриги их прекратить, что нет возможности поднять их на ту высоту силы и характера, которая сравняла бы их с соседями. И тогда я готов предоставить их фатальной гибели и отдаться отдыху, отказавшись от этой беспокойной жизни и непрестанной борьбы, но вскоре я одумываюсь и сознаю, что это было бы малодушием, отказом от исполнения предписанного мне Всемогущим долга, ради которого я создан. Я думаю, что любовник никогда не должен приходить в отчаяние от затруднений, встречаемых на своем пути, что он должен во всех зловредных деяниях своей возлюбленной, во всех ее жестокостях — видеть бесконечно приятное занятие, ибо затруднения любовника суть прелести его любви»...

И Абдурахман не приходит в отчаяние, и работа так глубоко поглощает его, что он едва находит время для посещения гарема, «несмотря на живую радость, которую, конечно, испытывают там при его посещениях». Прежде он хаживал туда по два раза в неделю, но теперь он едва-едва два-три раза в год бывает там. Взамен этого эмир позволяет женам своим приходить к нему в апартаменты 10 — 12 раз в год, «но такие их визиты продолжаются не долее нескольких часов» прибавляет эмир. Затем он описывает нам употребление [1130] своего времени, час за часом. Ложась спать не ранее пяти часов утра и почивая очень дурно, благодаря неустанным заботам о благе своего царства, эмир подымается с постели не ранее трех часов пополудни. «Прежде всего я принимаю моих докторов и хакимов, которые исследывают меня и решают, нужно ли мне какое-нибудь лекарство». После докторов является портной, и эмир, выбрав костюм, приступает к туалету, а затем к завтраку, во время которого принимает доклады. Здесь эмир приводит длинный список своих приближенных от «хранителя печати» и «сердарей» до «мойвадуров» (фруктодары) и «аббардуров» (винодары), игроков в шашки, чтецов и рассказчиков сказок...

Во время завтрака все чины эти смотрят в глаза эмиру и, как он думает, «говорят в сердцах своих»: «О! Пусть он поторопится и допустит нас приблизиться и доложить о работах наших!»

— «Я не осуждаю в них это чувство, ибо каждый из них ведает дела высокой важности!» — прибавляет эмир, не делая, очевидно, исключения и для «хитмантов» (буфетчиков), «сакаб-бардуров» (носильщиков воды) и «шарибардуров»(разливающих чай)....

Когда эмир выходит из своего дворца, хотя бы для того, чтобы сделать непродолжительную прогулку, его обязательно сопровождает весь этот персонал верхами, на богато разукрашенных лошадях, и эмир, очевидно, чувствует немалое удовольствие, описывая, «какую блестящую и веселую на вид картину представляет эта кавалькада». С не меньшими деталями и довольством он описывает и те меры предосторожности, которые принимаются им постоянно для обеспечения безопасности его жизни. В карманах каждого его халата, редингота или пальто, как и в карманах шаровар и панталон, всегда имеются заряженные револьверы; сабли и ружья день и ночь находятся у него под рукою, а в специальных мешках, всегда прикрепленных к седлам, хранятся значительные суммы денег в золоте на случай, если ему внезапно понадобится спасаться бегством. Таким образом, эмир не обходит молчанием ни малейшей детали своей ежедневной жизни, объясняя свои отношения к женам, детям, женам своих сыновей, министрам, слугам и всем вообще подданным.

«Каждый мой подданный», — говорит между прочим эмир, — «может принести мне жалобу следующим образом. Он приходит к воротам моего дворца и заявляет, что хочет меня видеть; его немедленно принимают и приглашают или лично приблизиться ко мне, или письменно изложить, что ему нужно. Он ставит на конверте: «может быть вскрыто только эмиром». [1131]

И действительно, все такого рода письма я вскрываю сам и, если это необходимо, собственноручно отвечаю. Если, благодаря препятствиям, жалоба истца не достигнет рук моих, я строго наказываю моих шпионов и полицейских, как тайных, так и явных. В Афганистане все уверены, что в каждом доме имеется мой шпион, но.... я думаю, что это несколько преувеличено »....

Что касается его приближенных, эмир считает своими «личными друзьями» тех из них, которые служат ему «искренно и честно», но к «лживым и лицемерным» он «очень строг и тяжел» и по этому поводу всегда вспоминает стих поэта Саади: «хорошо обращаться с нарушителями мира значит быть врагом друзей мира»...

Несомненно важными персонажами в числе приближенных эмира являются «чтец» и «рассказчик сказок».

«Когда я ложусь спать», — говорит эмир, — «я не могу заснуть тотчас же. Чтец мой, сидя у моего изголовья, читает мне какую-нибудь книгу, например, историю какого-нибудь народа, географическое исследование, жизнеописание великих государей или полководцев. Я слушаю чтение, пока дремота не смежит очей моих, и тогда рассказчик сказок занимает место чтеца и рассказывает их вплоть до моего пробуждения: непрерывное и монотонное его бормотание успокаивает усталые мой нервы и мозг».

К первой части «Автобиографии» относится и глава, в которой эмир описывает свое пребывание в Самарканде, но те англичане, которые надеялись найти здесь разоблачения русской «тайной» политики, — разочаровались. Собственно говоря, эмир не рассказывает здесь ничего нового, хотя n’en deplaise aux anglais, он «с искренней благодарностью к русским» вспоминает это время. Впрочем, эмир и не мог бы дать англичанам ожидаемые ими разоблачения, ибо, во-первых, не мог пользоваться интимностью К. П. Кауфмана, а, во-вторых, «все время проводил в охоте и стрельбе» и, кроме того, он «имел слишком мало денег, ибо издержки наши были велики, а субсидия русского правительства — мала... но, так как я не имел на нее никакого права, я был более чем благодарен и за эту малую сумму»... Не разоблачая «тайн» русской политики, эмир мог бы, однако, поведать несколько детальнее, при каких именно условиях русские помогли ему взойти на кабульский трон, но он сообщает лишь, что во время англо-афганской войны, «после долгих разговоров с генералом Кауфманом, он получил разрешение от русского правительства отправиться в свою страну». Впрочем, он мимоходом замечает, что, «конечно, русские ожидали от меня поддержки их интересов, в случае моего успеха»... [1132]

При помощи русских, исключительно, он добился этого успеха, но... обещания свои эмир забыл, увлекся флиртом с Англией и устройством своего государства, вскоре разочаровавшись и в той и в другом...

Это, однако, относится уже ко второй части, в которой, как мы говорили, быль с небылицей, правда с ложью и мечты и планы самого эмира с таковыми же британских чиновников перемешаны так ловко, что нельзя разобрать, где собственно кончается эмир, и начинается... доктор Робертсон, сэр Сольтер Пайн или сам Керзон.

Весьма возможно, что редактировал эту quasi-«автобиографию» кто-нибудь и в Лондоне, но во всяком случае редактор ее принадлежит к школе Керзона, ибо soi-disant; эмир осуждает здесь все системы индийской политики, системы Литтона, Рипона, Дюфферина и Эльджина, кроме настоящей системы Керзона, которой поются дифирамбы.

Больше всего, однако, дифирамбов автор поет самому себе (если автором был эмир).

Явившись в Афганистан, он нашел там истинный хаос, и «первое, что я сделал», — говорит он, — «это снести головы бесчисленным грабителям, убийцам, ложным пророкам и фальшивым претендентам. Я должен сознаться, что задача была не легкая, и мне пришлось 15 лет вести борьбу, прежде чем враги мои были подчинены, отправлены в ссылку или на тот свет» (отправившимися на тот свет «фальшивыми претендентами» были братья, дяди и племянники эмира).

В результате этих решительных мер эмир «с гордостью» констатирует, что «в короткое время под его властью народ афганский совершил такой прогресс в цивилизации, что богатейшие люди могут безопасно путешествовать по владениям эмира даже ночью, тогда как, с другой стороны, на границах Афганистана, находящихся под контролем Англии, никто не может ступить шагу без сильной охраны».

Почему это так, эмир объясняет тут же.

«Близорукие английские администраторы, одержимые манией «передовой политики», присоединили к индийским владениям несколько афганских племен, называя их независимыми и нейтральными, и, захватив бесплодные их территории, обременили индийскую казну непосильными издержками по содержанию армии» и т. д. С этими «хвастунами и всезнающими миссионерами передовой политики» эмиру было бы плохо, но, к счастью «для британской нации» (!), «ее государственные люди и народ лучше осведомлены и действительно заботятся о том, чтобы [1133]Афганистан был сильным и независимым государством, настоящим союзником и оградой для охранения Индийской империи их благородной королевы»...

Решив, очевидно, что капля дегтю не испортит бочки меду, «преуспевающий» Мир-Мунчи и его соредакторы умело разместили во второй части «автобиографии» некоторые более или менее ядовитые замечания эмира по адресу англо-индийской администрации. Впрочем, одно из этих замечаний оказалось очень горьким...

В главе, посвященной главным образом событию 18-го (30-го) марта, известному у нас под именем «боя на Кушке» или «кушкинского урока», эмир говорит, что «до этой минуты офицеры и чины английской разграничительной комиссии уверяли моих офицеров, что Россия не посмеет атаковать мою армию, пока она не тронется от Пянджа», но... 30-го марта русская бригада атаковала афганские силы, и английские офицеры при этом известии бежали со своим отрядом в Герат»...

Мало того, что эмир повторяет далее, что «обещавшие помощь афганцам англичане отказались дать эту помощь», он весьма прозрачно и зло намекает, что струсившие капитан Ятс и К° в бегстве своем растеряли свой багаж, мулов и погонщиков...

На это «оскорбление чести британской армии» в «Timis»'е пространно, но неубедительно ответили сперва сэр Питер Ламсден, бывший в момент «кушкинского урока» британским комиссаром по разграничению, а потом некто «бывший в тесной связи (?) с Афганистаном в течение многих лет службы, путешествий и изучения и много времени уделивший изучению восточной литературы».

Первый из них, придираясь к фразе в предисловии, гласящей, что «книга эта покажется европейцу главой из «Тысячи и одной ночи», утверждает, что именно сказкой, а не историей является это обвинение эмира, а второй требует, «чтобы была ясно определена будущая историческая ценность автобиографии». Сэр Питер Ламсден и господин, «бывший в тесной связи с Афганистаном», утверждают, что они ничего афганцам не обещали, а все время занимались разоблачением и борьбой с интригами русских, которые убеждали сараксов принять русское подданство, тогда как последние хотели быть «британскими» подданными... «Разоблачители русских интриг» и не могли оказать помощи афганцам и не обещали ее, ибо их была горсть (400 человек); что же касается ближайших последствий «урока» 30-го марта, то англичане не бежали, а отступили к Марушаку вслед за афганцами, если же и растеряли багаж, мулов и погонщиков, то благодаря не бегству беспорядочному, а буре и дождю с градом... [1134]

Дело в том лишь, что «афганцы слишком близко к сердцу приняли их поражение», а виноват в нем «эмир, обманувший англичан, сказав, что послал сильный отряд на границу, и что в Герате стоит еще более сильный резерв...

Очевидно, обе стороны друг друга обманули...

Горько жалуется эмир и на другое обстоятельство, которое теперь он, очевидно, надеется исправить, благодаря тем «государственным людям, которые лучше осведомлены», и т. д.

После фиаско, которое в 1895 году потерпела в Лондоне миссия Насрулла-хана, второго сына эмира, желавшего иметь при Сен-Джемском дворе постоянного посла афганского, эмир решил сперва подготовить к тому общественное мнение в Англии, — какими путями и средствами, он не говорит, но к последним несомненно надо отнести настоящую композицию Мир-Мунчи.

В ожидании, когда британское правительство согласится аккредитовать афганского посланника, эмир в своей apologia pro vita sua очень ловко сам защищает свою политику, которая давно принесла бы блестящие результаты, если бы не непостоянство политики британской.

В самом деле, г.г. вице-короли практиковали сначала «политику невмешательства», которая привела к Хайберскому инциденту; потом культивировали «политику пассивную», разрешившуюся англо-афганской войной; затем, при лорде Литтоне, пытались разделить Афганистан на несколько мелких государств, но, наконец, с лордом Керзоном воцарилась политика, одобренная и британским и афганским народами, политика «сохранения Афганистана в качестве независимого государства и сильного буфера для безопасности Индийской империи».

Вообще, в главах «Англо-афганские отношения» и «Англия, Россия и Афганистан», эмир очень умело печется о безопасности Индии и дает понять англичанам, насколько он сознает все значение его страны для этой безопасности.

Да, эмир доволен Керзоном и его политикой, но этого ему мало: он требует присоединения к Афганистану территорий всех независимых племен Патана и ни более, ни менее, как «образования тройственного союза с двумя соседними мусульманскими государствами — Персией и Турцией»;.

А затем? Затем Афганистан должен стать морской державой... Да, Афганистан должен получить доступ к океану и иметь свои собственные корабли...

Хорошо еще, что эмир прибавляет, что «время еще не настало для этого, и этот пункт нужно лишь иметь в виду» относительно же тройственного магометанского союза его светлость полагает, что реализировать проект этот необходимо немедленно. [1135]

Приведем по возможности его любопытные аргументы в пользу этого проекта.

«Афганистан не настолько силен, чтобы оставаться изолированным, и принужден для своей безопасности примкнуть к одному из двух его сильных соседей, дабы предотвратить вторжение другого. Эта поддержка одного из сильных соседей против другого необходима, ибо иначе такое маленькое государство, как Афганистан, подобный лани между двух львов или пшеничному зерну между каменных жерновов, будет стерт в прах. Афганистан совершенно свободен в выборе соседа и окажет дружбу тому, кому захочет. В настоящее время, несомненно, в его интересах и выгодах избрать другом Англию, во-первых, потому, что она не претендует на Персию и Турцию, в пределы которых она могла бы искать пути через Афганистан, тогда как Россия собирается совершить нашествие на Индию, для чего она должна пройти через мою страну, а для обеспечения тыла своего — совершенно овладеть Афганистаном, если у нее на это хватит сил... Во-вторых, Англия великая морская держава и не желает воевать с Россией на суше, пока не будет к тому принуждена, а потому в интересах и выгодах Англии, чтобы Афганистан был государством, играющим роль сильного буфера и преграды на пути России. Наоборот, Россия, желающая войны с Англией на суше, добивается того, чтобы Афганистан оказал ей поддержку при ее нашествии на Индию, или чтобы Афганистан, как государство, был уничтожен. В-третьих, у Англии есть деньги и оружие, но нет солдат, годных для войны, Афганистан же беден первым и богат воинами, которые могли бы служить Англии за ее деньги и оружие. В противоположность Англии, Россия не может дать нам денег, ибо у нее не хватает их и на собственные нужды, и в то же время она не нуждается в моих воинах, ибо людей у нее больше, чем она может содержать в порядке... Если в англо-индийской политике произойдет перемена, и Англия вознамерится присоединить Афганистан, или вообще нарушить его независимость, то афганский народ вынужден будет с оружием в руках отстаивать свободу и в крайнем случае, конечно, перейдет на сторону России, ибо она более тесно примыкает к границам нашим, чем Англия. В конце концов, но отношению к могущественным соседям своим Афганистан должен быть дружен с тем, кто менее ему враждебен, и враждебен к тому, кто собирается нарушить его независимость или пройти через его территорию. Так или иначе мы не должны раздражать никого из соседей наших, не позволяя в то же время никому из них вступать в нашу, страну ни под каким предлогом, какие бы обещания и обязательства они ни давали». [1136]

Все это очень элементарно и откровенно, и мы охотно верим, что эмиру Россия не нужна до тех пор, пока хороши его отношения с Англией, и пригодится Россия, даже и без денег, когда Англия вздумает наложить свою руку на Афганистан. Но можно ли приписать эмиру, магометанину-фанатику, не раз подымавшему зеленое знамя и претендовавшему на звание второго халифа, прекрасно знающему истинные причины великого индийского восстания и веротерпимость русских, следующие соображения: «английская политика, хотя и является предметом случайных веяний и перемен, в общем благоприятна для государств, исповедывающих ислам, тогда как политика России, постоянная, сильная и упорная, всегда была направлена к тому, чтобы мешать им развиваться и стать сильными. Отсюда нет никакого сомнения, что магометане всего света предпочтут британскую дружбу русской, ибо понимают, что на британской дружбе покоится их мир»...

Нет, эта ложь эмиру не принадлежит, и мы видим здесь ту руку, которая приготовила кровавую резню в Фергане, которая, весьма вероятно, постарается распространить эту soi-disant; «автобиографию» эмира или знаменательные из нее выдержки в Персии, Турции и нашей центральной Азии.

Книга «преуспевающего» Мир-Мунчи не «Тысяча и одна ночь», а тысяча первая английская мина, подводимая под наш Туркестан, где на зло Англии царит мир и благоденствие.

«Times», знакомя читателей своих с этой книгой, по поводу последнего курсива замечает: «свидетельство столь компетентного авторитета по этому вопросу — достойно замечания»...

Мы, по этому поводу и в назидания «Times»'а, позволим себе привести мнение авторитетнейшего в Англии русофоба, сэра Раулинсона, труды которого являются евангелием для всех англичан, заинтересованных в Средней Азии.

По поводу поездки в 1884 году для исследования местности между реками Мургабом и Герирудом бывшего нашего политического агента в Бухаре, а ныне старшего советника нашего посольства в Лондоне действительного статского советника П. М. Лессара, сэр Раулинсон в заседании королевского географического общества выразился, между прочим, так: «Россия совершает великое дело, — никто не станет отрицать, что успехи русского оружия на Востоке от Каспия в последнее время принесли громадную пользу краю. Действительно, замена в значительной части Азии туземной власти русскою есть благо несомненное. Отвратительный торг невольников уничтожен, разбои прекращены, магометанский фанатизм ослаблен и сдержан, торговля стала безопасною, искусства и промышленность [1137] поощряются, и на нужды населения обращается внимание. Поэтому я признаю прекрасную роль, которую Россия до сих пор играла, и которую ей суждено играть и в будущем в деле цивилизации Азии».

Говорит ли что-либо подобное сэр Раулинсон о роли Англии, против которой из года в год неустанно восстают вазирисы, суаты, афридисы, оракзаи и все прочие племена, имена которых Ты, Господи, веси.

Л. А. Богданович.

Текст воспроизведен по изданию: Признания эмира афганского // Исторический вестник. № 3, 1901