ТУРКМЕНЫ ИОМУДСКОГО ПЛЕМЕНИ.

Туркмены иомудского племени разделяются на два отдела: байрамшили и карачуха. Первый живет в пределах Хивинского Ханства: Айбугирский Залив, Сары-Камыш, восточные склоны Усть-Урта ¹ и колодезь Игда-кую служат пределами распространения их кочевок.

Второй отдел, которым мы ограничимся в этом очерке, группируется, главным образом, у рек Гурген и Атрек, впадающих с юго-востока в Каспийское Море. На север и восток кочевники этого отдела доходят до южного берега Карабугазского Залива, колодцев Демпе, Дирин, Кум Себшен, у юго-западной оконечности Усть-Урта, колодца Игда-кую, на старом русле р. Аму, и колодца Ушак, у северного склона гарного хребта Курен-даг, близ Текинского укрепления Казыль-Арват.

Иомуды-карачуха подразделяются тоже, в свою очередь, на два отдела или семейства: Чони и Циереб. Предание говорит, что это были братья родоначальники всех нынешних иомудских поколений. Чони и Шереб делятся па следующие поколения:

А. Чани: 1) Аг, 2) Атабаии, 3) Таз, 4) Бадрак, 5) Эймир 6) Кечрк, 7) Кан-иокмаз, 8) Игдыр, 9) Татар, 10) Куджук,

В. Шеребг: 1) Джафарбай, 2) Тюаджи, 3) Ильгай, 4) Бельши. 5) Карроу, 6) Бага. Каждое поколение подразделяется на отделении и роды. Перечислять их считаем бесполезным.

По роду жизни, туркмены-карачуха делятся на оседлых (чомур) и кочевых (чарва). Те и другие живут в кибитках и строго говоря, даже оседлые не живут постоянно на одних и тех же местах. Но первые, располагаясь на берегу Каспийского [66] Моря, в юго-восточном углу его и по берегам рек Гургена и Атрека, занимаются: живущие на берегу моря и устий названных рек — рыбною ловлею, имеют лодки, торгуют с Персиею и чрез Астрабадскую станцию с нами; живущие по берегам рек — земледелием, сеют пшеницу, просо, ячмень, чалтык, хлопчатник, кунжут, на р. Гургене держат много рогатого скота и совсем не держат верблюдов. Оседлые с кибитками перемещаются на небольшие расстояния, много на две, на три версты, собственно для того, чтобы располагаться на свежих и чистых местах.

Напротив того, чарва — кочевники, в полном смысле слова, посевами никакими не занимаются; только весьма немногие из них сеют дыни и арбузы у большого Балхана; рогатого скота не имеют; держат верблюдов и баранов.

В каждом из названных поколений есть и оседлые и кочевые; только поколения Белькя, Карроу и Бага, за исключением нескольких кибиток, все кочевые. Почти каждая кибитка оседлых туркмен имеет родственную ей кибитку у кочевников. Часто, например, отец оседлый, сыновья его кочевники, и, наоборот; несколько братьев оседлых и несколько братьев кочевников. Также часты переходы от оседлых в кочевые и наоборот. Обеднение, ссора с соседями, женитьба на женщине, у которой родственники кочевники, обращают оседлого в кочевника; смерть оседлых родственников, потеря верблюдов, женитьба на оседлой делают часто кочевника оседлым.

Чрезвычайно трудно расспросами собрать сколько-нибудь точные данные о числе кибиток каждого поколения; обыкновенно лица, сообщающие сведения, преувеличивают число кибиток своего поколения и уменьшают число кибиток других, особенно враждебных, поколений. Более приблизительными можно считать сведения о числе оседлых кибиток каждого поколения. Оседлые иомуды-карачуха, по поколениям, живут в таком порядке:

По обоим берегам, считая с запада:

А. На р. Атреке: Джафарбай, Аг, Атабай.

В. На р. Гурене: Джафарбай, Аг, Атабай, Таз, Тюаджи, Ильгай, Бадрак, Эймир, Кечек, Кан-иокмаз, Игдырь, Татар, Куджук.

Каждое из этих поколений, в видах собственной безопасности, живет довольно сплошной и чрезполосностей надо; только поколения Аг и Атабай живут перемешано, и потому туркмены называют их часто одним именем «ага-табай». Между [67] поколениями татар и куджук живет поколение иомудов байрамшалинского отдела — Салах.

Кроме того, на берегу Каспийского моря находятся: джафарбайские аулы Чекишляр — к северу от Гасанкулинского Залива; Гасан-кули, на заливе того же имени; Гюмюш Тепе — у устий Гургени; Кара Сенгер — против острова Ашур-Аде. Между джафарбайцами и агатабайцами живут рассеянно по нескольку оседлых кибиток поколений Белькя, Карроу и Бага.

Числительность оседлых кибиток каждого поколения такова: На р. Атреке: Джафарбай 400, Агатабай 300. На р. Гургене: Джафарбай 2,000 ², Ага-табай 1,000, Таг 600, Тюаджи 600, Ильгай 300, Бадрак 300, Эймир 300, Кечек 300, Кан-иокмаз 150, Игдырь 150, Татар 200, Салак 100, Куджук 700 ³.

Кроме того, покорения Джафарбай, в аулах: Чекишляр 500 и Гасан-кули 400.

Таким образом, Всех оседлых иомудов-карачуха считается 7,200 кибиток, а прибавляя 100 кибиток поколения Салак-Байрамшаии, 7,300 кибиток. Из них на берегу Каспийского Моря — 1,700 (считая Чекишляр — 500, Гасан-кули — 400, Гюлёюш-тепе — 500, Кара Сенгер — 300).

На р. Атреке 700, на р: Гургене 5,800. Так как на реке Атреке туркмены живут по обоим берегам, то считать вне пределов Персии можно только аулы Чекишляр и Гасан -кули, наибольшее число 900 кибиток; вся же остальная масса — 6,400 кибиток — живет в пределах, признаваемых персидскими. Говорим «признаваемых» потому, что собственно на правом берегу р. Гургену Персия не имеет ни каких, видимых следов своего владычества. Нечто в роде неопределенной подати, скорее подарка, дается персидскому правительству туркменами, живущими на р. Карису, левом притоке Гургени и у персидской крепости Ак-кале. Приводя к единице и округляя показанные цифры, выходит, что 2/10, всего оседлого населения туркмен живет на берегу Каспийского Моря, менее 1/10 на р. Атреке более 7/10 на р. Гургене, и далее, 7/8 оседлых туркмен признаются подвластными Персии; остается, таким образом, неподвластными или вольными 1/8 ⁴ оседлого населения. [68] Принимая, что каждой оседлой кибитке соответствует кибитка кочевая, имеем число кочевников иомудов-карачуха, за исключением поколений Белькя, Карроу и Бага, которые все кочевники, 7,200; поколений Белькя, Карроу и Бага — 1,000 кибиток; стадо быть всех кочевников 8,200 кибиток. В поколении Салак кочевников нет. Или, все число кибиток иомудов-карачуха — 15,400, а вместе со 100 кибитками поколением Салак — 15,500. Полагая же в каждой кибитке 5 душ обоего пола, численность всего населения определяется в 77,500 человек. Ниже увидим, что, по всей вероятности, эта цифра значительно более действительной, по крайней мере относительно кочевников.

Кочевники зимою живут между реками Гургеном и Атреком, а также по правому берегу р. Атрека; весьма немногие остаются зимовать у Бадхан или на старом русле р. Аму. На зимовники приходят обыкновенно в ноябре и остаются на них до половины февраля.

Летние месторасположения ночевок можно разделить так: а) на старом русле р. Аму; б) на дороге от урочища Таш-Арват-Кала; на северном склоне Большого Бадхана, к Сары-Камышу; в) к западу от этой дороги; г) к востоку от этой дороги; д) между старым руслом реки Аму и Большим Бадханом: а) с западной, б) южной и в) восточной стороны; е) у подошвы хребта Курен-дага; ж) между Курен-дагом и старым руслом р. Аму; з) по дороге от старого русла р. Аму к р. Атреку.

А. На старом русле реки Аму.

Б. На дороге от ур. Таш-Арват-кала к ур. Сары-Камыш.

В. Западнее дороги в Сары-Камыш.

Г. Восточные дороги в Сары-Камыш

Д. Между старым руслом Аму и Большим Балханом

Е. У подошвы Курен-дага.

Ж. Между Курен-дагом и старым руслом реки Аму.

[71]

Д. На дороге от старого русла Аму от колодца Тагир к р. Атреку.

Аул Чекишляр.

Кочевники семейства Шереб располагаются западнее Чони. Первые выходят с зимовников по дороге к колодцу Тагиру, вторые с верховий Атрека, вдоль хребта Курен-дага; джафарбаи и агатабаи направляют как движением, так и размещением, т.е. первыми трогаются с зимовников и первые занимают летние места. Прочие поколения следует за ними. Обыкновенно они поднимаются с зимовников в конце февраля, и в апреле уже располагаются на летних местах, где живут сгруппировано, образуя аулы, или рассеянно, по нескольку кибиток, что зависит от отношений к другим поколениям, а еще более к другим кочевым племенам, именно киргизам, текинцам и байрамшалинцам. Кочевка отдаляется иногда от колодца или родника верст на 15, даже на 20. В жаркие месяцы стараются расположиться у самой воды. На одном месте остается аул от одного до и?а месяца. Численность кочевников каждого поколения далеко непостоянна, она изменяется от многих причин. Неприязненные отношения к киргизам и текинцам заставляют кочевников тесниться к югу и западу; наоборот, сильная болезненность у Гургена и Атрека, увеличивая их число, заставляет выдвигаться далее на север. Весною 1870 года туркмены располагались у колодцев в числе кибиток, означенных в списке кочевок. Напротив того, весною 1871 года, избегая, вследствие подстрекательства хивинского хана сношений с нами, все население, за исключением 1,000 кибиток агатабайцев, живших у колодцев Чин-Чокрах, Он-кую, Динор, Гяур, у границы туркмен племени Текэ, и 120 кибиток джафарбайцев, живших у Большого Балхана, кочевало между реками Гургеном и Атреком и вдоль правого берега последней реки, выше агатабайских оседлостей. Так располагались кочевники, с ноября 1870 года, в продолжение более восьми месяцев. Имея в виду, что среднее расстояние между реками Гургеном и Атреком не более 60 верст, а длина района занимаемого [72] иомудами по Гургену 100, по Атреку 130 верст, т.е. все пространство между реками 6,900 квадратных верст, нельзя не придти к заключению, что определенная выше численность населения несравненно выше действительной.

Туркмены принадлежат к тюркской расе и соплеменны с тюрками северной Персии, Закавказья и Турции. В наружности настоящих туркмен легче всего можно видеть чрез какие изменения прошли, например, стамбульский турок или житель Тавриза, чтобы от своего первоначального типа дойти до настоящего. Так, между туркменами встречаются узкие кривые глаза, выдавшиеся скулы, редкая маленькая борода, словом типы расы, стоящей на первой ступени после настоящих монголов, равно как и лица совершенно кавказского типа. Такой переход туркмен от монгольского типа к кавказскому происходит вследствие браков с персиянками и куртинками. Замечательно, что рожденные от смешанных браков субъекты женского пола упорнее сохраняют племенной тип своих отцов; в туркменках, рожденных от матерей персиянок или куртинок, редко можно найти чистоту кавказского типа, часто встречаемую у мужчин. Туркмены понимают красоту персидских и куртинских женщин и любят брать их в жены и наложницы. Число смешанных браков было бы еще значительнее, если бы туркмен не останавливало убеждение, что преимущественно мать передает потомству нравственные особенности своего племени. Потому-то всякий туркмен считает обязанностью иметь хотя одну из жен природную туркменку, и дети от нее рожденные считаются более «благородными».

Все туркмены отличаются высоким ростом и сложением, по истине, атлетическим; между ними редки субъекты малорослые и болезненные. Это, кажется, можно объяснить тем, что в грубой кочевой обстановке, при постоянном отсутствии даже самых незначительных удобств, все слаборожденные умирают прежде достижения совершеннолетия. Замечательно, что между туркменами распространен в довольно сильной степени сифилис. Они говорят, что болезнь занесена к ним из Хивинского Ханства, и это похоже на правду, так как в провинциях северной Персии сифилис встречается редко, а в южной его совсем почти нет. Из других болезней на реках Гургене и Атреке свирепствуют лихорадки, часто принимающие злокачественный характер. Довольно сильно развиты также глазные болезни, что, очевидно, происходит от почти постоянной пыли, вследствие ветров. Кажется, бывают [73] и случаи скорбута, который называют туркмены диш качты, в переводе «убежали», т.е. «по выпадали зубы». Впрочем, видеть больных скорбутом не приходилось.

Туркмены говорят по-татарски джагатайским наречием; в произношении есть особенности, и, между прочим, часто слышен звук буквы «ц», совершенно чуждый другим татарским наречиям. Это тоже, кажется, показывает, что еще не изгладились звуки монгольский языка. Текинцы говорят гораздо чище и вразумительнее, звука «ц» в разговоре у них совсем не слышно. Туркмены любят музыку и пение. В их песнях или воспеваются храбрецы и богатыри, или песни состоят из ничего незначащих слов, подобранных в рифму. Напевы туркменских песен довольно гармоничны и для европейского, особенно русского, уха, несравненно сноснее персидского пения.

Соседство с Персией и невольное от того влияние мусульманско-персидского образования исказило, перемешав с рассказами из древней персидской истории, все старые легенды и предания туркмен. Под именами «Афросияба», «Рустема», «Зогака» и «Искандер Зулькарнейна», часто, правда, поставленными в своеобразную обстановку, трудно отыскать что собственно принадлежит туркменам и что заимствовано. Из событий двух последних веков им кое-что известно о калмыках, о хивинских ханах, о походе Бековича-Черкасского и о Надир-шахе.

Читать и писать у туркмен знают только муллы, обучающиеся в Хиве и весьма немногие в Бухаре.

Все туркмены мусульмане-сунниты и довольно исправно исполняют предписываемые религиею обряды. Можно только положительно сказать, что у них совсем нет религиозного фанатизма: делить хлеб-соль с христианином, охотиться за кабанами, убивать ш и привозить продавать русским, нисколько не считается осквернением.

Общественный строй туркмен чисто-патриархальный. Старшины их (яхшиляр, в переводе «хорошие»), к числу которых принадлежат как старшие в роде, так равно и лица более зажиточные или отличающиеся умом и храбростью, имеют на своих соплеменников только влияние, но отнюдь не пользуются властью. Многие старшины прибавляют к своим именам слово «бай» — измененное на туркменском наречии турецкое слово беги. Но, вообще, прибавка «бай», и даже хат к именам совершенно произвольная. Это делается, по большей части, так: начинают величать ханом своего хозяина невольники или персидские купцы, потом [74] повторяют тоже бедные туркмены, обращаясь за какими-нибудь милостями; это обращается в привычку, так что старшина, говоря о самом себе, зовет себя «ханом». Точно также и с титулом бай; только в этом случае начинают не персы, а бедняки туркмены. Словом, персы-купцы или невольники производят туркменских старшин в «ханы», а бедняки туркмены в «баи». Никаких особых прав, привилегий или значения с этими титулами не соединяется.

Не следует, однако, думать, чтобы у туркмен не было своего рода аристократии; напротив, влияние на общественные дела людей, принадлежащих фамилиям, в продолжение нескольких поколений отличающимся богатством или нравственными качествами, несравненно сильнее, чем людей новых. Последним нужны какие-нибудь особенно благоприятные обстоятельства, чтобы обратить на себя внимание и заставить себя слушать, тогда как первые, по привычке, начинают смело рассуждать на всех съездах и совещаниях.

Влияние старшин сильно в делах междуплеменных, когда одно племя мирится с другим после ссоры или заключает союз против общего врага, и ничтожно в дедах частных, особенно уголовного характера. В последнем случае виноватый, боясь мести и насилия противника, обыкновенно бежит, и потом или бродит в степи, или скрывается у враждебных племен. У туркмен еще не сложилось мысли, что можно жаловаться за обиду, кражу или какое-нибудь насилие: если виновный попался в руки обиженного, то последний вымещает на нем сколько может и возмездие умеряется только заступничеством родственников; если же виноватый бежал, то дело или тем и кончается, или между родственниками заинтересованных сторон начинается распря международного характера. Старшины и духовенство входят тогда в свою роль, склоняя убеждениями и увещаниями враждующие стороны к примирению. Таким образом, одна сторона склоняется дать разные вознаграждения, а другая сделать уступки. Замечательно, что в этом случае духовенство приводит правила шариата не как непременные предписания, но старается убедить ими как идеальными, достойными подражания, примерами. Только эта, обычаем установившаяся, ответственность родственников одного за другого в безначальном туркменском обществе обуздывает своеволие и сдерживает страсти.

Раздел имущества туркмен производится без участия духовенства, по обычаю, отличающемуся, главным образом, тем, что [75] дочери не получают частей, назначенных им шариатскими постановлениями. Участие духовенства в делах, кроме исполнения немногих мусульманских треб — обрезания, погребения — ограничивается тем, что их приглашают, конечно за вознаграждение, писать письма, разные обязательства и, раз в год, поверять имущество, причем пересчитываются деньги.

Имущество туркмен заключается, кроме разных хозяйственных принадлежностей (как -то: кибитки, войлоки, ковры, чугунные и медные котлы, медные луженые подносы, чашки, кувшины, одежда, оружие), в невольниках, лошадях, скоте (у кочевых в баранах и верблюдах, а у оседлых в рогатом скоте и баранах). Между оседлыми туркменами, преимущественно на Гургене, начинает устанавливаться землевладение; каждое семейство возделывает постоянно один и тот же участок земли; бывают случаи продажи таких участков.

Туркмены-мужчины, кроме набегов, поездок на совещания или в гости, проводят время в совершенной праздности. При этом любимым развлечением им служит шахматная игра. Около играющих собирается большой кружок зрителей; они чрезвычайно внимательно следят за игрой, образуются партии за того или другого игрока, за тот иди другой ход. Туркмены вообще играют в шахматы хорошо и чрезвычайно быстро.

Все домашние работы лежат на женщинах, которым помогают невольники. Женщины разбивают кибитки, приготовляют пищу, поят верблюдов, шьют одежду, занимаются тканьем ковров, паласов и войлоков.

Кибитка, служащая исключительным жилищем всем племенам оседлых и кочевых туркмен, состоит из деревянного, цилиндро-конического остова и войлочной покрышки. Деревянный остов состоит из круглой решетчатой стенки, аршина два высоты и аршин семь в диаметре (решетка делается из тонких деревянных жердей, крестообразно одна на другую накладываемых) и из потолка в виде овально-конического свода, составляемого тоже из тонких жердей, нарочно для того изогнутых. Каждая потолочная жердина одним концом лежит на решетчатой стенке, а другим входит в отверстие деревянного или веревочного кольца, которое, укрепляя таким образом стропильник потолка, служит, вместе с тем, и отверстием для пропуска света и выхода дыма. Сверх остова накидываются кошмы (войлоки), опоясываемые шерстяными веревками и тесьмами. Вместо двери оставляется в стенке [76] отверстие, которое завешивается сверху особым войлоком. Кибитки туркменские от калмыцких отличаются большею легкостью, как вследствие того, что решетчатая стенка гораздо реже и овальный потолок ниже конического потолка калмыцких кибиток, так и потому, что самые кошмы тоньше и легче. Чтобы предохранить кибитку от ветров, дующих в степях с необыкновенною силою, верхнюю часть опоясывают веревкою в виде аркана; концы веревок или привязывают с наветренной стороны к колу, или накладывают на них каменья. Две женщины разбивают кибитку в полчаса времени; работу эту они исполняют молча, будто по приемам, только изредка знаками давая знать что нужно опустить, поднять и т. д. Убранство кибиток зажиточных туркмен состоит в коврах и подушках, цилиндрической формы, называемых «мутаками». С внутренней стороны решетчатая стенка завешивается коврами или шелковыми материями. В том месте, где кончается стенка и начинается потолок, тоже с внутренней стороны, опоясывают длинным и узким ковром; длина его равняется окружности кибитки, ширина около 1/2 аршина. Эта кайма составляет как бы карниз. Особое щегольство состоит в изяществе работы такого карниза. Туркменские ковры отличаются мягкостью и прочностью; цвета хорошо подобраны; фон обыкновенно вишневый или коричневый; узоры просты и не лишены вкуса. Войлоки бывают двух родов: или для покрышки кибиток — тонкие, цвета темно-желтого, или для подстилок, вместо ковров — толще, плотнее, преимущественно темного цвета с пестрыми узорами.

Пищу туркмен составляют отваренный в воде рис, «пилоу», обще-мусульманское блюдо, баранина вареная и жареная на вертеле; из пшеничной муки делают тонкие лепешки, которые пекутся на раскаленном железном листе или на дне повернутого чугунного котла; за недостатком коровьего масла употребляют бараний жир и кунжутное масло. Туркмены, по большей части, довольствуются самою скудною и недостаточною пищею. Они перебиваются кое-чем; голодать по целым месяцам у них дело очень обыкновенное; за то, при всяком удобном случае, где только можно, они вознаграждают себя за прошедшее и стараются насытиться на будущее. В гостях, возвратившись с добычею после набега, или по возвращении с разными запасами из Хивы, после продажи там невольников, они едят один за четверых. Замечательно также, что все туркмены, до скупости бережливые к деньгам и всякого рода вещам, особенно считанным драгоценными, неспособны [77] сберегать съестное: самым зажиточным из них приходится голодать именно потому, что купленную в Хиве провизию, достаточную семейству, например, на четыре месяца, они истребляют в полтора, а остальные два с половиною месяца, поневоле, им приходится перебиваться как-нибудь. Не употребляя крепких напитков, туркмены большие охотники до чая и сладостей, Нужно также удивляться их неразборчивости в качестве воды. Так, летом 1870 года, в колодце Курт-Кую, недалеко от северного берега Балханского Залива, нашли горько-соленую воду, верхние слои которой буквально были наполнены маленькими насекомыми, Казачьи лошади сначала отказывались пить; туркмены же тотчас прежде напились сами, потом напоили своих лошадей, и таким образом очистили воду от насекомых

Одежда мужчин состоит из халата, которых в холодное время надевают по нескольку, один на другой. Халаты делаются или из шерстяной материи темно-желтого цвета, приготовляемой самими туркменами или из шелковой, пополам с бумагой, привозимой из Хивы или наконец из сукна, что считается самою нарядною и почетною одеждою. Далее принадлежность одежды составляют длинная рубашка ниже колен, с широкими рукавами, ситцевая, белая бумажная или шелковая, и такие же шаровары. Обувь в дороге составляют сапоги с мягкими подошвами и заостренными носками, привозимые из Хивы или из Персии (из г. Шахруда); дома носят туфли, по большей части персидской работы, с высокими каблуками и острыми носками. Зажиточные носят архалуки персидского покроя. Головной убор состоит из ермолки, необходимой для бритых голов, и из бараньей шапки овальной формы.

Одежда женщин состоит из рубашки такого же покроя, как и у мужчин, только гораздо длиннее, по большей части шелковой, таких же шаровар, архалука с рукавами по локоть; часто на борты архалука нашиваются золотые и серебряные монеты. Сверх этого женщины надевают или халат, или закрываются в роде пледа, нешитым куском шелковой или бумажной материи. Богатые туркменки носят на руках и на ногах браслеты, по большей части серебряные с бирюзою или сердоликами, также серебряные, очень массивные пояса и ожерелья с каменьями и огромные серьги. На браслетах, серьгах и поясах часто привешиваются маленькие бубенчики, отчего происходит звон при всяком их движении. [78]

Все драгоценные женские украшения, обыкновенно, награблены в Персии и количество их служит как бы вывеской воинских доблестей семейства. Зимою, как мужчины, так и женщины носят бараньи тулупы, покроя халата. В одежде богатых и молодых туркменок более всего бросается в глаза головной убор, имеющий вид огромного кивера; на него в обилии нашиваются монеты, золотые и серебряные украшения, драгоценные камни (бирюза, сердолик, яшма) и разные блестки. Этот головной убор составляет нечто в роде парадной формы и надевается только в особенных торжественных случаях. В обыкновенное время голову повязывают платком, но не в виде чалмы, а скорее наподобие повязки русских баб. Обувь женщин такая же как и мужчин, только сапоги предпочитаются красные или желтые.

Туркменки лиц не закрывают и от посторонних не прячутся.

Заправляя всеми работами по хозяйству, они пользуются большею свободою, чем, например, женщины зажиточного класса в мусульманских городах. Туркмены наивно признаются, что им, бедным степнякам, не под-силу подчиняться просвещенным обычаям мусульманских городов.

В вооружении туркмен нет ни единообразия, ни той особенной воинственной красоты, ни тои ловко приспособленной к употреблению пригонки, какие до сих пор можно встретить у большинства племен теперь уже мирного Кавказа. Их кривые сабли хоросанского приготовления, по большей части очень дурного качества. Старые клинки хорошей закалки, в Хоросане весьма дорого ценимые, редкость; они попадают к туркменам, разумеется, не иначе, как путем грабежа. Маленький, не обоюдоострый кинжал имеет скорее назначение столового ножа, чем того страшного оружия, каким бывал кинжал в руках кавказских горцев. Ружья у туркмен можно встретить всех родов; и длинные фитильные персидской работы, и кремневые азиатского образца, тоже персидской работы, наши гладкоствольные ружья, попавшие неизвестно каким образом из Астрахани, тульские и английские, охотничьи двустволки, по большей части очень плохие, такие же карабины; в настоящее время появляются даже карабины Лефоше. Несмотря на то, что туркмены преимущественно разбойники по ремеслу, они на деле мало обращаются с оружием, оттого у них не образовалось привычки и доверия предпочтительно к той или другой системе оружия. Совершенно противное видим мы у [79] кавказских горцев. Порох, главным образом получаемый из Хивы, весьма слабый и легко обращающийся в мякоть; хотя, впрочем, и иомуды, и текинцы умеют приготовлять порох и сами, но он уже решительно мало годен. В небольшом количестве получается из Персии английский порох; оттуда же получаются капсюли. Патронташей или хазырей у туркмен нет; порох помещается в пороховнице, пули в мешочке; то и другое вешается на пояс; вследствие этого заряжание, особенно при непривычке и неловкости туркмен, очень медленно. Пистолеты, разного калибра и разных величин, носят или при себе, или на седле. Огнестрельное оружие имеют туркмены далеко не все. У большинства туркмен, кроме того, есть пики, с тростниковыми, очень легкими и, вместе с тем, очень крепкими древками, Это оружие, уже чисто туркменское, едва ли не самое удобное и действительное из всего их арсенала.

Между самими туркменами есть кузнецы, слесаря и серебряники: они обыкновенно также занимаются починкою и отделкою оружия. В произведениях этих ремесел видно во всех отношениях совершенно младенческое их состояние, и как будто умышленное нежелание делать красиво и отчетливо.

Говоря о туркменах, трудно пройти молчанием двух главных их помощников: верблюда и лошади. Без них немыслимо существование кочевников, при настоящих условиях.

Верблюды в Туркмении более одногорбые; они ростом меньше двугорбых и малосильнее их, но за то имеют способность лучше переносить жары. Верблюд, круглый год, находится на подножном корму и требует во время отдыха совершенной свободы. В сутки, со вьюком от 10 до 14 пудов, верблюд легко проходит 40 верст. Подобные переходы делаются так: с места проходят без остановки верст 20 или половину предположенного суточного пути; после того снимают вьюки и пускают верблюдов пастись часов на пять или на шесть, затем вьючат и проходят вторую половину, после чего верблюды также пасутся пять или шесть часов и т. д. Расстояние, проходимое верблюдом без отдыха, называют туркмены кочь — переход. Числом таких верблюжьих переходов определяются у них все значительные расстояния: так, например, если туркмен говорит, что до такого-то места девять кочей, т.е. верблюжьих безостановочных переходов, это значит, что с вьюком верблюд проходит названное расстояние в 4 1/2 суток. Все остановки в пути, когда [80] верблюды навьючены, избегаются, как для того, чтобы дать им больше времени пастись, так еще более и потому, что, при таких остановках, верблюды, скучиваясь и касаясь друг друга вьюками, портят себе спины. В час верблюд делает около 3 1/2 даже до 4-х верст; впрочем скорость движения зависит от свойства дороги; она уменьшается, если верблюдам приходится часто спускаться с гор и подниматься на них. Более всего уменьшается скорость движения но грязной дороге; тогда верблюды ступают робко, скользят, часто падают, причем нередко ломают себе ноги. После ежедневной работы в продолжение недели, необходимо верблюдам дать день или два пастись, так как тощим подножным кормом они не успевают насыщаться на пяти или шести часовых привалах. Верблюды сильно изнуряются, если им приходится в продолжение более месяца пастись тесно, и когда, при этом. нужно их сгонять на ночлег.

На туркменских кочевках верблюды ходят без всякого присмотра, удаляясь иногда от своего аула на несколько десятков верст. Некоторые пропадают в степи в продолжение целых месяцев. Оттого имеющий, например, 100 верблюдов, чрез день и может собрать их много, много 80; остальные в неизвестно в отлучке. Пить чрез день для верблюда дело нормальное; обходиться же без питья, не в жаркое время, не теряя сил, он может до четырех суток. Незнакомый ни с чем, кроме подножного корма, верблюд не ест сначала ни сена, ни ячменя, и чтобы приучить его к тому, нужно несколько раз класть ему пищу в рот. После этого верблюд входит во вкус и уже сам щиплет сено и обнюхивает мешки с ячменем. Самый полезный и, вместе с тем экономичный для них корм густо-замешанная на воде ячменная мука; из ее теста делают шары, вершка два в диаметре. Восьми фунтов в сутки такого корма вполне достаточно для верблюда. В и среднеазиатских ханствах дают им «кюнджуру» — выжимки кунжута; этот корм питателен, но очень разгорячает животных и Лошади у туркмен двух совершенно различных пород: одна порода лошадей малорослых, хотя сильных, но тяжелых; эту породу туркмены называют «ябу»; она, видимо, есть продолжение, на восток, наших вяток, казанок, и т. д. Другую породу составляют собственно знаменитые туркменские скаковые лошади: она произошла от помеси местных лошадей с арабскими. Первые смешения арабской и местной пород, вероятно, последовали во времена очень далекие; так говорят о том и предания. Потом подмесь [81] эта подновилась во времена первых арабских завоевателей, после покорения ими Персии. Тамерлан еще более улучшил кровь туркменских лошадей, распределив между племенами 5,000 кобылиц самых лучших арабских пород. Впоследствии, Надир-шах еще подновил породу, подарив текинцам 600 арабских кобылиц. Текинские лошади, а именно «текэ-ахал», считаются в настоящее время лучшими; после них мервские, потом уже иомудские и гикленские. Туркменские лошади ростом от трех до пяти вершков, на тонких сухих ногах; корпус, соответственно роста, тонок; грудь узкая, шея тонкая, длинная, прямая, голова довольно большая и, правду сказать, не имеет чистоты и грации головы арабской лошади; хвост довольно жидкий, грива весьма редкая, что происходит также, кажется, и от того, что шея лошади закрывается. Гриву обыкновенно выстригают дочиста.

У туркмен нет табунов; лошади воспитываются при кибитках, как у арабов. Находясь постоянно среди людей, туркменская лошадь делается ручна и в высшей степени понятлива. Туркмен любит и бережет свою лошадь более всего на свете; часто можно встретить кибитку с изодранными старыми войлоками, хозяина и его семейство в лохмотьях, а лошадь покрыта хорошими войлоками. Туркмены закрывают лошадей войлоками круглый год; зимою, говорят они, от холода, а летом от жары. На коновязи лошадь покрывается обыкновенно следующими покрышками: оставляются два войлочные потника, на них кладется «каджари», род вальтрапа (когда лошадь оседлана, каджари кладется поверх седла), из шерстяной или шелковой материи, обыкновенно: малинового цвета с узорами, подбитой мягким войлоком; длина каджари, от холки до хвоста; в передней ее части две лопасти, которыми закрывается грудь лошади; сверх каджари кладется белый войлок, составляющий собственно попону; передний конец его закрывает всю шею лошади до самых ушей; снизу шея и грудь в нескольких местах застегиваются; задний конец попоны спускается до половины хвоста. Наконец, поверх накидывается большой войлок; он закрывает шею, грудь и сзади спускается на столько, что только вершка на два или на три не касается земли. Белую попону и верхний войлок загибают под живот лошади и подтягивают в роде бинта, длинною широкою шерстяною тесьмою (елкян). Туркмены не знают ни щеток, ни скребниц, и только пред тем как седлать, обтирают лошадь рукою. Но шерсть постоянно закрытых лошадей мягка и бархатиста, и они всегда безукоризненно [82] чисты. Покрытые таким числом войлоков, лошадь гуляет на длинной, от трех до пяти сажен, шерстяной веревке, привязываемой к недоуздку или за заднюю ногу.

Туркменское седло состоит из легкого деревянного ленчика, задняя часть которого не имеет луки и похожа па английское седло; передняя часть поднимается довольно круто, почти со средины, и оканчивается высокою лукою с овальною головкою. Туркменские ленчики высоко ценятся в Хиве и в Персии. Стремена железные с узорами, довольно тяжелы, походят на наши форменные, подвешиваются к ленчику на коротких ремнях, и более, нежели у наших седел, к задней стороне. Оттого в первый раз сидеть на туркменском седле кажется неловко и утомительно. К ленчику снизу подвязывается толстый потник, сшитый из войлоков в несколько рядов. Он имеет назначение, чтобы бока ленчика не терли лошади. Этот потник имеет вид треугольника, обращенного вперед закругленною вершиною и назад тоже закругленным основанием. Он, с привязанным к нему деревянным ленчиком, собственно и образует туркменское седло. Когда хотят седлать лошадь, раскрывают ее, обтирают руками, вытряхивают потники, опять кладут их, на них помещают седло, застегивают подпругу и нагрудник, состоящий из ремня, концы которого надеваются на луку седла; на седло кладут каджари, которое имеет отверстие для продевания луки; нагрудные лопасти каджари отгибаются назад и, особо пришитыми петлями, надеваются на луку седла. С закрытою грудью ездят на лошади шагом и когда очень холодно. Сверх каджари набрасывают белую войлочную попону, имеющую тоже отверстия для продевания луки; переднюю и заднюю части попоны загибают на седло. Каджари и попона подвязываются одним ременным троком.

Туркмены ездят на уздечках, никогда не употребляют мундштуков и убеждены, что они портят лошадей. Впрочем, для чувствительных, гибких, ручных и понятливых туркменских лошадей, кроме самой мягкой уздечки. ничего и ненужно. В Персии случается видеть туркменских лошадей на мундштуках; они делаются крепкоузды, заносчивы и как бы теряют гибкость шеи и всего стана. Только тот, кто ездил на туркменских лошадях, у туркмен, понимает как много в них общего с быстрою и нежною газелью. Туркменские лошади имеют следующие алюры: и) обыкновенный шаг, вообще крупный, и только у немногих с наклонностью к проезду; 2) самая мелкая рысь («курт-ериши»), [83] алюр не совсем покойный, но туркмены постоянно употребляют его в дороге, полагая, что при нем, особенно по пескам, лошадь менее всего утомляется; 3) крупная рысь туркменами потребляется мало, и потому в ней пет полноты и отчетливости, но немного нужно поездить на лошади для того, чтобы развить отличную прибавленную рысь; 4) галоп — самый любимый и более всего туркменами употребляемый алюр. У туркменских лошадей множество оттенков галопа, от собранного до настоящего карьера. На галопе можно видеть скаковые свойства туркменской лошади: всаднику кажется, что без всякого усилия прыгающая лошадь подвигается медленно, и он только тогда убедится в противном, когда увидит, что рядом с ним скачущие лошади идут едва не в карьер. Редкая туркменская лошадь бросается с места в карьер; обыкновенно она в него переходит проскакавший, по крайней мере, шагов 600. Это зависит от выездки, причем туркмены убеждены, что подобная постепенность сохраняет силы лошади и дает ей возможность проходить на быстрых алюрах расстояния, для других пород лошадей немыслимые. Проскакать верст 25, немного проводить лошадь и потом сделать такой же конец опять галопом нипочем для обыкновенной лошади. Как самим туркменам случается по целым месяцам обходиться самою скудною пищею, только-только чтобы поддержать свое существование до благоприятного случая, когда они стараются вознаградить себя за пост, тоже самое испытывает и их лошадь. Туркмен, на вопрос: «какую дачу дает он лошади», ответит: «когда ячменя много, даем много, когда нет, не даем». Действительно, лошади их часто худеют до невероятия: буквально остается кожа да кости. За то, когда судьба пошлет кочевнику ячменя, лошадь ест его сколько хочет. Высшую степень туркменского благоденствия можно видеть с первого взгляда: лошадь, привязанная на длинной веревке, лениво гуляет перед кибиткой, подходя то к насыпанному в колоде или на старом мешке ячменю, то к куче арбузных и дынных корок. Туркмены всегда держат лошадь на длинной привязи, чтобы она могла иметь моцион и, когда ей вздумается, могла бы ложиться на чистом месте. Кроме того, каждый день проводят лошадь или шагом, обыкновенно дети, проезжают на ней, не седлая; это считается особенно полезным после водопоя и дачи ячменя. Когда вблизи кочевки есть трава, то ведут лошадь туда пастись, привязывая ее на длинной веревке за ногу. Туркмены убеждены, что [84] сухие скудные травы их степей чрезвычайно полезны лошадям; что, кроме питательных начал, они имеют свойство возвышать температуру крови, а мускулам сообщать крепость и упругость. Праздный хозяин и его дети весь день копошатся около лошади; оттого, конечно, она так ручна и так понятлива.

Намереваясь отправиться в дальний набег, туркмен постепенно приготовляет к тому лошадь. Если она сыра, то заставляют ее похудеть, для чего перестают давать сено или «самон» (рубленая солома) и даже уменьшают дачу ячменя; вместе с тем, регулярно каждый день, проезжают ее, постепенно увеличивая расстояния, сначала тихими, потом усиленными алюрами. Согнав жир с лошади, туркмены начинают укреплять ее, для чего дают круглые лепешки из ячменной и кукурузной муки, замешанные на бараньем саде. В сутки лошади нужно шесть фунтов ячменной, три фунта кукурузной муки и три фунта бараньего сала; пред тем чтобы приготовлять тесто, сало долго и мелко рубится. По мнению туркмен, эти лепешки более всего развивают силу лошадей. Если лошадь, проскакавши в продолжение получаса полным карьером, возьмет только один глоток подставляемой ей воды, то туркмены считают, что жир с лошади согнан и время начать давать укрепляющие лепешки. Их дают в продолжение четырех или пяти дней, после чего лошадь считается готовою для самых усиленных трудов, на быстрых алюрах. Отправляясь в набег до персидской границы, туркмены делают небольшие переходы, постепенно их усиливая. Во время набега, продолжающегося иногда до двух недель и более, лошади кормятся уже чем Бог послал; но и тогда стараются давать им, при всякой возможности, лепешки на бараньем сале. Особенность туркменской выдержки лошадей состоит также в том, что их можно поить разгоряченных, после какой угодно езды; нужно только, напоивши, в продолжение нескольких минут поскакать галопом. Купать или обливать водою лошадей туркмены считают вредным; лишь после продолжительной скачки, особенно в жаркое время, находят полезным, сняв с лошади седло и потники, осторожно соскоблив ножом пот с ее спины, облить ее водой, и затем тотчас же снова оседлать лошадь, перевернув потники.

Ездить на лошади начинают, когда ей исполнится 2 1/2 года, трех летние лошади совершают уже большие путешествия. Более всего встречается лошадей серых, потом гнедых и рыжих: и менее всего вороных. Туркмены, как и другие азиатцы, верят, что [85] на лошадях бывают приносящие несчастия приметы; если лошадь имеет эти приметы, то какими бы достоинствами ни обладала, ее никто не возьмет даже даром. Самая главная примета — если лошадь имеет белую отметину на правой задней ноге. Туркмен, при всей своей лени, лучше согласится идти пешком, чем ехать на лошади, имеющей эту примету.

Наездниками, в том смысле слова, как привыкли называть, например, кабардинцев, линейных казаков туркмен назвать нельзя. Они сидят на лошади неуклюже, некрасиво, чему способствует и самый костюм их. О настоящей джигитовке они не имеют понятия.

Прострелить на скаку из пистолета лежащую на земле шапку удается весьма немногим. Туркмены отличаются только неутомимостью и выносливостью при переездах на большие расстояния. К большим переездам привыкли и всадники, и лошади, и знают для того все сноровки. Так, например, в дороге останавливаются только тогда, когда нужно кормить лошадь; делать же привалы считается не только бесполезным, но и вредным, так как оттого сокращается время настоящего отдыха лошади и становится более продолжительным время переезда. Проехать 150 верст в 18 часов — дело самое обыкновенное. Расстояние от Хивы до Балханских Гор, более 600 верст, проезжают в шесть, семь дней; случалось видеть лошадей, делавших это расстояние в пять дней.

Цены туркменских лошадей довольно высоки: низшая от 180 до 200 рублей; в 300 до 450 рублей — цены обыкновенные. Вообще, туркмены мало продают лошадей как потому, что у них самих хороших лошадей немного, так и потому, что весьма основательно считают лошадь самым лучшим оружием и самым надежным своим товарищем. Кажется, и туркмен, и его лошадь понимают, что они дополнение один к другому, и можно утвердительно сказать, что туркмены будут разбойниками до тех пор, пока у них такая прекрасная порода лошадей; в свою очередь, и эта порода лошадей существовать будет до тех пор, пока туркмены разбойники. В Хиве, Персии. Афганистане таже самая туркменская лошадь уже теряет свои отличные качества: здесь она тучнеет, тяжелеет, делается нечувствительна, непонятлива.

Всем известно, что туркмены похищают персиян и продают их в среднеазиатские ханства, преимущественно в Хиву, иомуды делают похищения в Астрабадской и Мазандеранской провинциях и в Хорасане, на дороге ведущей от города Шахруда в город [86] Мешед. В Астрабадскую провинцию они отправляются маленькими партиями, человека по три, по пяти, и хватают персов или едущих дорогою, или из деревень. Густая растительность помогает туркменам проходить тайно и скрывать свои следы. Впрочем, со стороны персов оказание хотя бы какого-нибудь сопротивления — редкость. Обыкновенно, попавшись, они не только молчат и не оказывают никаких попыток ни к бегству, ни к сопротивлению, но даже служат проводниками туркменам и содействуют им таким образом продолжать поиски для увода людей. Можно слышать весьма забавные о том рассказы от самих персов.

На берег Мазандерана туркмены отправляются в лодках, и, приставши где-нибудь в скрытном месте, идут на поиски; здесь обыкновенно они похищают людей вблизи деревень.

Набеги, в настоящем смысле слова, туркмены делают на мешедскую дорогу, между горами Шахрудом и Себзеваром, преимущественно у станций: Мэйэше, Миандешт, Абас-Абад и Мезинан. Сюда туркмены отправляются партиями от 50 до 300 и более человек. При выступлении из своих аулов, каждый имеет обыкновенно две лошади: одну малорослую, простую, породы ябы, другую скаковую. Кровный аргамак, выдержанный и приготовленный к набегу, идет за своим хозяином, едущим на маленькой лошадке, как собака. Войдя, таким образом, в горную полосу, отделяющую Туркестан от Хорасана, где на каждом шагу встречаются местные закрытия, партия разделяется: одна часть ее, преимущественно старики или не совсем доброконные, остается для прикрытия дорожных коней и разных тяжестей, как -то переметных сумм, попон, лишней одежды; другая часть садится на аргамаков и отправляется на грабеж. При этом всегда, помощью шпионов из местных же жителей, заблаговременно выследят караван, на который хотят напасть. Прежде узнают, велик-ли караван, много-ли в нем вооруженных людей, особенно кавказцев, называемых в Персии и у туркмен «дагестанцами». С таким-то почтением относятся там к закавказским татарам секты шия, путешествующим на богомолье в Мешед. Это особенно может удивить прожившего некоторое время на Кавказе, где хорошо известно, что татары-шииты далеко не отличаются храбростью. Это уже дает понятие о военной доблести самих туркмен. Действительно, они не любят сопротивления и привыкли, что, при их внезапном появлении, караван сбивается в кучу, из которой туркмены хватают кого и что им угодно, на выбор. В Персии часто [87] случалось слышать, даже от людей слывущих удалыми наездниками, что против туркмен самое лучшее оружие нагайка. Когда вначале, не понимая в чем дело, я замечал. что с нагайкою трудно сделать что-нибудь против сабли, то мне объясняли, что о схватке или о борьбе нет и речи, а нагайка нужна для того, чтобы скорее ускакать. Вот почему, кусты, тень, камни и другие вдали неясно видимые предметы, при следовании каравана, часто причиняют забавные тревоги. Видевшему неоднократно такие фальшивые тревоги, легко представить себе что делается в случае тревоги настоящей.

Захваченных в плен персиян, если они здоровы, но бедны, продают: иомуды в Хиву, а текинцы в Хиву и Бухару; богатым предлагают выкупиться. В Хорасане есть особые маклера для выкупа из плена своих соотечественников. Эти люди живут обыкновенно в городах, занимаются мелочною торговлею и между туркменами имеют многочисленных кунаков. Безопасно отправляются они в туркменские кочевья, сообщают там сведения о движении караванов, о проездах богатых или значительных лиц, и, в то же время, уговариваются о цене выкупа. В Хорасане, вследствие хронического тревожного состояния страны, образовалось много таких элементов, личные интересы которых неразрывно связаны с тревожным состоянием страны, и весьма естественно, что они со страхом смотрят на распространение русского влияния в Средней Азии, предчувствуя, что с ним должен водвориться новый порядок вещей и в соседних землях. К числу заинтересованных тревожным состоянием страны принадлежат почти все воинственные кочевые племена, особенно их хопы; они боятся потерять свои льготы, номинальную только зависимость от персидского правительства и возможность делать все, что угодно, сваливая то или прямо на туркмен, или вообще на тревожное положение.

Многие авторитеты в знании Востока, в том числе и Вамбери, считают. что хищничество туркмен есть не более как результат их свирепого необузданного права, и что оно не только не доставляет им выгод, но даже служит главным препятствием к улучшению материального их благосостояния. Позволяем себе не согласиться с этим мнением; мы, напротив, убеждены, что не будь туркмены разбойниками, т.е. не похищай они людей в Персии и не продавай в Хиву, у них не было бы никаких связей ни с Хивой, ни с Персией по очень простой' причине, именно потому, что туркмены не имеют у себя ничего, что могли бы [88] предложить соседям взамен того, в чем сами нуждаются. Только настоящее обаяние их , как похитителей людей, дает им возможность сбывать свои грубые произведения в Хиву и Персию, где не нуждаются, собственно говоря, ни в их шерстяных тканях, ни в их коврах , ни в скоте, ни даже в лошадях. Да и самые немногочисленные предметы сбыта одолжены в многом хищничеству: так, шерстяные ткани и ковры приготовляются руками невольниц-персиянок и куртинок . Что касается до породы прекрасных лошадей, то она воспитана только в виду необходимости для набегов, и можно предсказать с уверенностию, что порода эта исчезнет , как только прекратятся разбойничьи набеги туркмен и деятельность их получит другое направление. Сами туркмены нуждаются в хлебных произведениях, в бумажных тканях, в обуви, в выделанных кожах, в полосовом железе, в различного рода железных и медных изделиях, не говорим уже о предметах роскоши, доступных их быту. Репутация разбойников удесятеряет, и в Хиве, и в Персии, цены на все грубые бедные произведения туркмен (иметь что-либо туркменское считается там щегольством хорошего тона), дает им кредит, в Хиве доставляет право пользоваться широким гостеприимством, а персиян заставляет заискивать у них , чтобы хотя этим, отчасти, задобрить и предотвратить грозу. Разбойничье ремесло, способствуя, таким образом, несколько и возвышению материяльного благосостояния туркмен, еще более возвышает их положение в нравственном и в политическом смысле.

Комментарии

1. Плоская возвышенность между Каспийским и Аральским морем называется "Усть-Уртом".

2. В той числе аулы Гюлеюштепе и Кара-Сенгер.

3. Это покорение дошло до настоящей цифры в последние годы, пострадавши от набегов курдов. прежде оно было вдвое значительнее.

4. Можно утвердительно сказать, что еще менее, так как числительность кибиток аулов Чекишляр и Гасан-кули берем слишком большую.

5. При колодцах, означенных 5 летом 1870 года туркмены не кочевали

6. Примечание. На северном склоне Большого Балхана находится много небольших родников с отличною пресною водою, по близости один от другого.

 Текст воспроизведен по изданию: Туркмены иомудского племени // Военный сборник, № 1. 1872