ТУГАН-МИРЗА-БАРАНОВСКИЙ, В. А.

РУССКИЕ В АХАЛ-ТЕКЕ

ГЛАВА I.

Принятие решения экспедиции против текинцев. — Старание отыскать причину этого события. — Настоящая причина. — Рекогносцировки и походы русских войск по туркменским степям за последнее десятилетие. — Отсутствие каких либо сведений о текинском оазисе и его обитателях. — Избрание Чекишляра базисом экспедиционного отряда и причины этого. — История Чекишляра. — Сообщение судов с берегом. — Постройка пристани. — Расширение укрепления. — Торговая часть Чекишляра. — Низменность берега: наводнения. — Почва и окрестности. — Белый Бугор.

Естественно возник вопрос о причинах ее; большинство впервые услышало имя племени, против которого предпринималась экспедиция, незнало даже где находятся земли [2] им обитаемые; но слыша о больших приготовлениях и о назначении начальником ее генерал-адъютанта Лазарева, приобревшего себе столь громкое имя в последнюю войну, все поняли, что задуманное дело, не есть обыкновенная степная экспедиция, какие предпринимались чуть не ежегодно в закаспийском крае, а нечто более серьезное.

Причин оказалось превеликое множество, но настоящей причины никто не произносил, а может быть и нехотел сознавать.

Одни говорили, что причина экспедиции и конечная цель ее — демонстрация против Англии. В виду ожидаемого занятия англичанами Кабула, необходимо, говорили они, предупредить дальнейшее движение их на Герат, а достичь этого можно будет только приближением к последнему, насколько возможно ближе, сильного русского отряда, да еще вдобавок поставленного под начальство генерала с громким именем. Но англичане лучше знали положение своих дел в Афганистане чем мы и, празднуя победы над Афганами, они с первых же шагов в неприятельской стране поняли, что о Герате им нечего и думать, распространяли же ложные слухи для того лишь, чтоб в случае окончания войны не встретилось бы препятствий со стороны России к присоединению к индийским владениям хотя-бы Кандагара.

Другие уверяли, что экспедиция против текинцев необходима для наказания их за набеги на наших подданных Туркмен: Иомудов, Гокланов, Джафарбайцев, Атта-баевцев и т. п.; что русское правительство не может допустить, чтоб дикие шайки грабили людей нам преданных; что если мы не заступимся за несчастных, то они, в конце концев, или обратятся к защите Персии и таким образом наш престиж будет подорван в Средней Азии, или же присоединятся к текинцам и сообща с ними будут нападать на нас. Все эти доводы кажутся неотразимо вескими и убедительными, но дело в том, что во 1) все эти племена находятся у нас часто в фиктивном подданстве, [3] а пожалуй даже и менее того; из 12 месяцев года, в наших пределах многие живут лишь 4, остальное же время пребывают на персидской территории; во 2) дань платят не нам, а персам; в 3) преданность их заключается лишь в том, что они готовы за хорошую плату доставлять нам верблюдов и принимать старшин назначаемых нашими властями из их же среды, причем признают за ними только звание, а продолжают подчиняться своим выборным аксакалам; в 4) эти несчастные и сами нападают на текинцев при всяком удобном случае; в 5) они никогда не предадутся персам, потому, что не верят их могуществу и хорошо знают, что текинцев персы боятся и не в силах с ними справиться, и, наконец, в 6) племена эти никогда не присоединятся к текинскому что нетрудно заключить из того, что страдая постоянно от набегов текинцев, они тем не менее немогут, вследствие вражды между собой, соединиться для общего отпора врага. Текинцев же они считают своими злейшими врагами.

Наконец третьи доказывали, что текинцев необходимо покорить потому, что они препятствуют установлению правильной караванной торговли между Хивой и Красноводском. Таковой никто и не пытался никогда установить.

Причина движения нашего в Текинский оазис, и причина единственная, есть наше соседство с ними, соседство цивилизованного государства с нецивилизованным, которое на основании исторического закона должно всегда н везде кончаться полным подчинением последнего первому. Как бы ни были плохи наши финансы, как бы ни были нам дороги русская кровь и миллионы рублей, исторический закон неумолим и мы должны подчиняться его требованиям и можем лишь отдалить событие, но не устранить его. Покорив Ташкент мы не могли быть непосредственными соседями Кокана и Хивы; не по своей воле мы заняли Кульджу, не из-за честолюбивых завоевательных стремлений подчиним себе Текинский оазис, а за ним Мерв и Бухару. Будет ли к нам относиться [4] Мервцы враждебно, а бухарцы дружественно, это безразлично, — рано или поздно они должны будут, несмотря на все нежелание даже с нашей стороны, подпасть под нашу власть и подчиниться нашей культуре. Задачи России и Англии на востоке сходны и эти государства в конце концов должны сделаться в Азии непосредственными соседями.

Русским войскам расположенным в закаспийском военном отделе, при получении известия о снаряжении новой экспедиции, не впервые пришлось готовиться к выступлению в степной поход. На этот раз только их оказалось очень мало и они должны были послужить, так сказать кадрами для формируемого экспедиционного отряда.

Походы по закаспийским степям были совершаемы нашими отрядами в течение последних десяти лет чуть не ежегодно, причем некоторые из них ходили даже в текинский оазис.

Так в 1870 году, в ноябре и декабре, полковник Столетов с небольшим отрядом прошел от Красноводска до Кизил-Арвата, т. е. до пункта от которого начинается оазис.

В 1871 г. в декабре месяце русские впервые заняли аул Чекишляр.

В 1872 г. тот же полковник Столетов с отрядом в 1,700 человек выступил по старому руслу Аму-Дарьи, прошел до колодцев Игды, затем посетил аулы текинцев Кизил-Арват, где пробыл целый месяц и Кодис, Заау, Кизил-Чешме, Бами и Беурму и перевалив через Копетдагский хребет, спустился по берегам Сумбара и Атрека, до Чекишляра, совершив походом 3,000 верст, из числа которых 1,600 верст пути были обрекогносцированы в первый раз.

В 1873 г., в феврале и марте, красноводский отряд в составе 1880 человек ходил за Атрек в земли Иомудов и Гокленов с целью приобретения в кочевьях их верблюдов, для готовившегося тогда похода на Хиву. [5]

До 1878 года небольшие рекогносцировочные отряды ходили во всех направлениях по туркменской степи. В этом же году генерал-майор Ломакин ходил лично во главе отряда, в состав которого вошли 2 батальона ширванского полка, 4 сотни лабинского казачьего и 8 орудий, до Хаджи-Кала и здесь разрушил текинскую крепость.

Казалось бы, что естественным результатом всех этих походов и рекогносцировок должно было быть полное знакомство с туркменскими племенами вообще и с текинцами, как самым сильным из них в особенности, но между тем ничего подобного не было и мы, не смотря на желание узнать с какого рода врагом нам прийдется иметь в предстоящей экспедиции дело, не могли решительно найти во всем отряде человека, который бы имел об Ахале и его обитателях сколько либо точное понятие и представление; на картах же генерального штаба текинский оазис обозначался в виде чистой бумаги разделенной градусами широты и меридианами. Войска лишь знали против кого идут, но не знали с кем прийдется иметь дело.

При составлении плана Ахал-Текинской экспедиции возник естественно, вопрос, откуда направить экспедиционный отряд из Красноводска, или из Чекишляра? Первый имел за собой весьма важное преимущество, заключавшееся в удобстве разгрузки и нагрузки судов, т. к. последния могли бы в нем подходить к самой пристани; кроме того разгрузка производилась-бы безостановочно, вследствие того, что Красноводский залив вполне защищен от ветров и бурь, и благодаря этому войска и груз могли бы быстрее доставляться с Кавказа. Всех этих качеств не имел за собой Чекишляр, ибо вследствие отсутствия, какой бы то ни было гавани, суда должны останавливаться на рейде, ничем не защищенные от бурь и вдобавок, по причини мелководия, на расстоянии 5 верст от берега, а затем уже перегружать весь груз на туркменские лодки. Это неудобство было весьма существенно, тем более, что туркменские лодки также не [6] могли подходить на пол версты к берегу и с них весь груз приходилось перетаскивать на руках, лошадей же прямо бросать в воду. За то с другой стороны движение отряда из Чекишляра представляло за собою ту выгоду, что при всем движении до Текинского оазиса отряд не будет нуждаться в воде, т. к. на всем пути самый большой безводный переход (от Тер-Сахана до Хаджи-Кала) заключает в себе всего лишь 46 верст; тогда как идя в оазис из Красноводска на Кизил-Арват войска встретили бы на пути два больших безводных пространства, одно в 70, другое в 130 верст. Избранию Чекишляра базисом экспедиции способствовало немало и то обстоятельство, что благодаря близости населенных и плородных провинций Персии, наше правительство рассчитывало на легкое обеспечение экспедиционного отряда фуражем, продовольствием и верблюдами. Рассчет был вполне верен и нам конечно, не пришлось бы претерпеть многого во время похода, да пожалуй и весь результат экспедиции был бы иной, но надежды эти не оправдались. Причины этого мне достоверно неизвестны, но в отряде у нас говорили все, что персидское правительство обещало свое содействие и сдержало бы обещание, еслиб в дело не вмешалась английская интрига направленная против нас при дворе шаха. Подрядчики провианта, фуража и верблюдов были уже законтрактованы в Персии и получили задатки, как вдруг пришло из Тегерана, неожиданное распоряжение воспрещавшее всякие сношения с отрядом; вдоль границы усилили кордон и, взамен ожидаемых верблюдов, фуража и правианта, генералу Лазареву были отосланы назад деньги выданные им вперед; лишь несколько десятков верблюдохозяев пробрались тайком через границу и присоединились к нам.

Чекишляр, небольшой аул туркмен-иомудов, расположенный в южной части восточного берега Каспийского моря, до 1871 года заключал в себе лишь небольшое число кибиток; обитатели его вместе с жителями соседних побережных аулов промышляли, главным образом, морским [7] грабежом вдоль персидских берегов. В декабре месяце этого года русские впервые заняли этот пункт, полагая что владея им, легче будет приобретать верблюдов у соседних племен. По окончании Хивинского похода Чекишляр был покинут нашими войсками и после того был снова занимаем ими несколько раз на более или менее продолжительные сроки, во время производившихся рекогносцировок по р. Атреку. Наконец 20 Сентября 1878 года он был в последний раз занят рекогносцировочном отрядом генерала Ломакина и окончательно удержан за нами. С этих пор Чекишляр из простого аула превратился в небольшое укрепление с постоянным гарнизоном.

С избранием Чекишляра местом средоточия Ахал-Текинского экспедиционного отряда, он быстро стал разростаться. Усиленная работа закипела еще с Апреля месяца. Для перевозки войск и грузов были законтрактованы суда пароходного общества "Кавказ и Меркурий" и вот пароход за пароходом начали привозить в Чекишляр войска, провиант, доски, балки и всякий груз. С судов все перевозилось на берег при посредстве туркменских лодок. Число этих лодок было весьма ограничено — около 40 и за каждый рабочий день хозяин ее получал 2 р., а за не рабочий по рублю. Такой способ перевозки груза и пассажиров был в высшей степени неудобен, так как все зависело от состояния моря и погоды; в бурную погоду сообщение на лодках прекращалось, в тихую — тоже самое; иногда же по несколько дней сряду стояла мертвая зыбь или штиль и приходилось ждать у моря погоды, стоя на рейде. За то, бывало, при спокойном море и небольшом ветре, работа кипит усиленно и сотни людей были заняты нагрузкой и разгрузкой, тасканьем кулей и всевозможных тяжестей. Кроме лодок имелся в Чекишляре барказ и небольшой пароход «Аракс», совершавший рейсы между пристанью, и прибывавшими пароходами и шхунами, в те дни когда лодки бездействовали, и перевозивший лишь почту и пассажиров. Первым делом было [8] приступлено к постройке пристани, к которой могли бы свободно подходить туркменские лодки, чтоб избавить поскорей несчастных солдат, вынужденных целый день таскать на себе груз с лодок на берег, под палящим солнцем находясь по пояс в воде: работа эта быстро подвигалась вперед. На берегу, в самом Чекишляре, выростали один за другим кое-как сколоченные балаганчики разных торговцев; скоро торговая часть укрепления значительно разрослась и появились три улицы. Сообразно с прибытием частей войск увеличивался и сам Чекишляр. На месте где еще накануне не было ничего кроме песку и ракушек, внезапно выростало, с приходом какой либо части, множество палаток и кибиток и появлялась новая улица или переулок. С прибытием всех предназначенных в состав экспедиционного отряда войск, Чекишляр разросся до весьма порядочных размеров, раскинувшись вдоль морского берега почти на 3 версты. Поперег всего укрепленного лагеря, параллельно берегу шла довольно широкая улица, которую в шутку стали величать Ахал-Текинским проспектом.

В центре лагеря, города или укрепления (все эти названия одинаково применялись к Чекишляру), в форме подковы, концами обращенной к морю, раскинулись кибитка штаба, а посреди стояла ставка командующего отрядом генерал-адъютанта Лазарева; позади ее находилась сторожевая вышка, на верху которой развевался русский национальный флаг, а на площадке ее у флагштока день и ночь стоял часовой. К северу был расположен лагерь казаков, конной артиллерии и драгун, по среди его стояла отдельно кибитка начальника кавалерии; позади штаба расположилась часть пехоты. К югу, ближе к морю, отделенная от штаба дорогой идущей от пристани к интендантским складам, раскинулась торговая и промышленная часть Чекишляра, состоявшая из небольших деревянных домиков, балаганов и кибиток. Постройки эти образовали две улицы и [9] набережную; между ними особенно резко выдавались две: дом армянина Оганеса, содержавшего ресторан, в котором был, даже, небольшой биллиард и дом мещанина Данилова, слывшего под именем Кузмича, торговавшего всем чем хотите, преимущественно же яствами и питиями. — На набережной стояла кибитка, в которой находился Чекишлярский Борель, ресторан содержавшийся M-lle Pauline Lalligont, бойкой француженкой не первой молодости; хотя с большими претензиями, кокетничавшей со всеми, и обиравшей немилосердно ловеласов. Позади торговой части были расположены провиантские магазины и интендантские склады. За торговой частью разбился вдоль берега лагерь пехоты и колесный обоз.

Торговля в Чекишляре шла весьма бойко, несмотря на то что цены на все были довольно высоки. За то мы имели все что нужно под рукой; тут был и портной и часовых дел мастер и фотограф (приезжавший на несколько недель) и даже ювелир. Мы имели и Бореля (Pauline) и в своем роде Палкина (Оганеса), бравшего за порцию огулом всего лишь по 30 копеек; были и попроще съестные лавки, осаждаемые всегда солдатами: на базаре можно было купить все, что только может понадобиться в походной жизни. Большинство торговцев — были армяне и лишь небольшое число русских, как те так и другие быстро наживались и расширяли свою торговлю. По временам приезжали жители аула Гасан-Кули, находившегося в 16 верстах к югу от Чекишляра и населенного Туркменами - Джафарбайцами, и приводили для продажи ковры, палласы, дыни, чуреки, лаваши и верблюжье молоко. Из всех товаров, предлагаемых торговцами, наибольший спрос был на сельтерскую воду и лимонад газес; число потребителей было весьма велико, благодаря сильной жаре, ежеминутно возбуждавшей жажду, и дурному качеству простой воды. По всему лагерю валялись по земле в изобилии бутыльки от лимонаду и сельтерской воды, из которых солдатики наши извлекали себе пользу, делая из них стаканы. [10]

Берег на котором раскинулся Чекишляр чрезвычайно низок и нередко, во время сильных бурь при ветре с моря, заливается на большое пространство водою. Так по рассказам местных старожилов в 1855 году было сильное наводнение, затопившее все окрестности на 17 верст. К счастию для нашего отряда, за все время экспедиции было лишь два наводнения, 7 и 11-го Июня, затопившие на короткое время часть лагеря. Первое наводнение произошло, совершенно неожиданно для всех, среди темной ночи, когда весь лагерь был погружен в глубокий сон. Переполох был ужасный; особенно в кавалерийском лагере где лошади посрывались с коновязей и разбежались во все стороны, опрокидывая палатки и все что попадалось на пути.

Почва в Чекишляре и его окрестностях состоит из рыхлого крупного песку, перемешанного с массой мелких морских раковин; местами же попадаются довольно обширные солончаки. Всюду, куда ни бросишь взор, не видно ни малейшего признака зелени и это производит какое то тяжелое впечатление на непривычного человека; однообразный серовато-желтый колорит всей местности действует раздражительно на нервы. Не веселы окрестности Чекишляра, — с одной стороны синевато-зеленое море, с другой песчаная пустыня. Единственная возвышенность, Белый Бугор, находится в 12 верстах с Северу от укрепления; это довольно высокий (около 300 ф.) известковый холм, считавшийся прежде пограничным пунктом между Россией и Персией. [11]

ГЛАВА II.

Медленность перевозки войск и всего необходимого для экспедиции. — Состав отряда. — Прибытие в Чекишляр генерал- адъютанта Лазарева и отряда «Красного Креста». — Выступление авангарда. — Попытка направить Атрек по старому руслу. — Заботы начальника отряда об устройстве складов и обоза. — Конно-железная дорога. — Приобретение верблюдов; злоупотребления. — Случай с полковником Навроцким. — Наем верблюдов помесячно. — Хитрости верблюдохозяев. — История с верблюжьими хвостами. — Колесный обоз. — Полевая почта: отделения ее и деятельность. — Туркмены почтальоны.

В апреле, как я уже упомянул выше, началась перевозка войск и всего необходимого для экспедиции. С этой целью правительство заключило контракт с обществом «Кавказ и Меркурий», отдавшим в полное его распоряжение все свои суда, за исключением пароходов, совершающих срочные рейсы между портами Каспийского побережья, хотя на них подвозились иногда грузы и части войск. Неудобство разгрузки в Чекишляре сильно тормозило дело и влекло за собой массу бесполезных издержек для правительства, в виде платы пароходам за простойные дни и т. п., да кроме того приходилось откладывать и самый поход на неопределенное время. В то время, когда в Петербурге все предполагали, что экспедиционый отряд уже выступил из Чекишляра, он еще не был весь и перевезен даже туда. Конечно тут винить не кого, ибо главной причиной медленности перевозки войск и всего необходимого для [12] экспедиции было недостаточное число судов, которыми можно было воспользоваться для этой цели. Так или иначе, но дело медленно подвигалось вперед, несмотря на всю энергию генерала Лазарева и только в конце Июня все войска, предназначенные в состав Ахал-Текинского экспедиционного отряда, сосредоточились в Чекишляре. Принимая во внимание размеры русских отрядов, совершавших походы в Средней Азии, наш отряд, казалось, был очень велик; в состав его вошло 16 батальонов пехоты (по мирному положению), 18 сотен и 2 эскадрона кавалерии, 26 орудий, ракетная батарея и рота сапер. Весь цвет кавказской армии был на лицо; лучшие полки доблестной кавказской армии имели тут своих представителей: Лейб-Эриванский, Грузинский гренадерский, Кабардинский, Ширванский, Куринский, Ашперонский, Дагестанский, Ахалцыхский, Навагинский и Александропольский полки, выслали своих отборнейших солдат в экспедицию. Кавказская кавалерия, регулярная и иррегулярная, терское и кубанское войска, тоже имели своих представителей в лице: дивизиона Переяславского драгунского полка, 6 сотен Дагестанского Конно-Иррегулярного полка, 2 с. Волжского, 4 с. Таманского, 4 с. Полтавского и 2 с. Лабинского, казачьих полков. Артиллерия также была всех трех родов: пешая, конная и горная; имелась и ракетная батарея, на которую возлагались большие надежды. Одним словом отряд был образцовым во всех отношениях. И кто бы поверил тогда, что отряд этот не в состоянии будет выполнить возложенную на него задачу, которая всем казалась до такой степени легко достижимой и пустячной: невозможно было допустить даже, что отряд этот через несколько месяцев будет поспешно отступать пред беспорядочными толпами полудиких сынов Ахала, перед халатниками, как их с презрением все называли. Действительно меньше всего мы могли ожидать этого. Опытность и неоднократно доказанные на деле военные способности [13] генерала Лазарева, составившего себе громкую славу, казались порукой за успех экспедиции и все этому твердо верили...

1-го Июля командующий Ахал-Текинским экспедиционным отрядом, генерал-адъютант П. Д. Лазарев выехал со штабом из г. Баку и на следующий день прибыл в Чекишляр. Несколько дней спустя прибыл туда же санитарный отряд Красного Креста с уполномоченным г. Сараджевым, двумя докторами и 9-ю санитарами; отряд этот привез с собой около 500 пудов разных вещей, лекарств и госпитальных принадлежностей. Тотчас же околотки всех частей войск были снабжены всем необходимым, на 12 кроватей каждый, и кроме того к 17 Июня было открыто в Чекишляре отделение Красного Креста на 200 кроватей и такое же отделение, вслед за сим, выступило в Чат для устройства там госпиталя.

По прибытии в отряд, генерал Лазарев, сделав смотр войскам, решил немедленно выслать вперед авангард, главным образом, для разработки пути в тех местностях, где это окажется необходимым, устройства спусков к Атреку и Сумбару, рытья колодцев и т. п. В состав авангарда вошли 3 батальона пехоты, 5 сотен кавалерии и 2 горных орудия и начальником его был назначен флигель-адъютант полковник князь Долгорукий. 6-го Июня авангард выступил из Чекишляра и направился в Чат. В след за сим начальник отряда поручил полковнику Шелковникову уничтожить плотину возведенную на р. Атреке теркменами-аттабаевцами у Бенда и направить течение этой реки в старое русло: благодаря сочуствию заинтересованных в этом деле Гассан-Кулинцев, выставивших около 1,000 рабочих рук, дело это было весьма скоро исполнено, хотя и не удалось вполне, т. к. вода, пройдя некоторое пространство по старому руслу, залила низменные местности, но все же не дошла до моря, т. е. до старого устья реки. Отчасти объясняли это тем, что аттабаевцы, оставшиеся без воды, отвели ее снова в нескольких местах повыше Бенда.

Главной заботой генерала Лазарева было устройство [14] артиллерийских и провиантских складов и приобретение верблюдов, катеров и лошадей для обоза. Однакож, несмотря на все старания и энергию, дело это, встретив на первых же порах множество препятствий, затянулось и сразу всем стало очевидным, что отряду нашему долго придется ждать у моря погоды и сидеть без дела в Чекишляре. Причины мешавшие устройству складов с достаточным количеством провианта, фуража и т. п. , необходимых для обеспечения в этом отношении всего отряда, заключались, во первых: в недостаточности морских перевозочных средств; во вторых, ее медленности, неудобстве разгрузки и зависимости ее от погоды и в третьих в том, что привозимый провиант и фураж почти весь тотчас же истреблялся войсками и только небольшой излишек попадал в склады. Как я упоминал выше, для облегчения разгрузки била устроена пристань, выдвинувшаяся на пол версты в море; вслед за этим вскоре провели с конца этой пристани до интендантских складов рельсовый путь, благодаря чему труд солдат назначаемых для разгрузки был значительно облегчен и само дело быстрее стало подвигаться вперед. Что же касается составления обоза, то и тут дело вышло далеко не легкое; верблюдов приходилось разыскивать по туркменским кочевьям и аулам, разбросанным на огромном пространстве; в Чекишляр их приводили со всех концов Закаспийского моря, от границ Персии и до Мангышлака включительно. Как нередко бывает в подобных случаях, и тут дело не обошлось без некоторых злоупотреблений; нашлись среди лиц, которым были поручаемы командировки за верблюдами, разные господа заботившиеся лишь о набитии собственных карманов презренным металлом и приводившие, зачастую, вместо числа показанного в отчете лишь половину его, ссылаясь на то, что другая часть верблюдов попадало в дороге. И что за верблюдов приводили они: худых, чахлых, да вдобавок еще не пригодных, сплошь да рядом, к вьюку за молодостью или слабостию спины. Впрочем [15] генерал Лазарев сразу положил предел такому злоупотреблению и безо всякой церемонии выгнал самых безцеремонных из этих господ вон из Чекишляра... Плата за верблюдов колебалась между 75 и 125 руб. Справедливость заставляет сказать, что некоторые из пригоняемых партий не оставляли желать ничего лучшего. Лучшие партии верблюдов были доставлены полковником Навроцким, обошедшим с небольшой колонной кочевья Аттабаевцев и Джафарбайцев.

С ним произошел следующий случай, характеризующий честность туркмен: по возвращении в Чекишляр полковник увидал, что переплатил 940 серебряных рублей, но где и когда, он положительно не мог припомнить. Приходилось заплатить из собственного кармана всю недостающую сумму, как вдруг явился в лагерь туркмен и представил полностью 940 рублей, которые ему по ошибке переплатили за верблюдов.

Кроме верблюдов, приобретаемых для отряда в полную собственность, были еще и нанимаемые по месячно; за каких верблюдов платили по 15 рублей в месяц, причем на каждые 6, 7 верблюдов полагался один туркмен, которых у нас и называли верблюдчиками; они получали от казны продовольствие и кроме того 15 рублей жалованья в месяц и обязаны были смотреть и ухаживать за верблюдами. Старшие верблюдчики назывались караван-баши и составляли род ближайшего начальства верблюдчиков В случае если какой либо верблюд, из числа нанятых для отряда, падал от той или другой причины безразлично, хозяину его немедленно выдавалось 100 рублей вознаграждения. В виду этого некоторые из верблюдохозяев пустились на разные хитрости; уведет бывало ночью с пастбища одного, двух верблюдов и спрячет, где либо в стороне, а на другой день явится с печальной физиономией к заведующему транспортной частью и объявит, что вот де мол несчастие случилось — верблюд пал: ну, и получит свои деньги. Однакожь эти проделки вскоре открылись и вот, придумали [16] следующий оригинальный способ контроля в действительной гибели животного: туркменам - хозяевам объявили, чтобы они в случае падения верблюда отрубали ему хвост по основание и таковой представляли в штаб, как бы взамен удостоверения ближайшего полицейского начальства. Вдруг начали замечать, что как-то уж больно много стало предъявляться этих документальных хвостов, и первое время только дивились отчего это, открылся падеж среди наемных верблюдов, тогда, как среди казенных, находящихся в совершенно одинаковых с ними условиях, случаи падежа чрезвычайно редки. А между тем радужные бумажки одна за другой быстро переходили в руки туркмен. Наконец дело случайно открылось и оказалось, что никакого падежа, нету и не было, а просто хитрые сыны степей отрубали хвосты у живых верблюдов, представляли их по начальству и получали деньги. Некоторые из верблюдохозяев, опасаясь ответственности, не трогали своих верблюдов, а ездили за хвостами в Гассан-Кули и там покупали их, конечно за хорошую плату, не объявляя цели покупки. Как рассказывали мне, первое время гассан-кулинцы никак немогли себе объяснить к чему это у них скупают товар, возможность существования которого им и в голову никогда не приходила, и некоторые из них вывели заключение, что верблюжьи хвосты употребляются русскими, как самое лакомое блюдо и что вероятно, верблюдчики покупают их по поручению каких нибудь армян-торговцев, поставляющих их русским сердарям, т. е. высшим военачальникам; узнав же впоследствии истину, они сразу подняли цену этому товару. — Кроме верблюдов (число их простиралось до 11,000) были приобретены для вьючного обоза катера и был составлен отрядным подрядчиком Коргановым, колесный обоз состоявший из 1,500 арб и 1,700 лошадей, причем на каждые пять арб полагался один погонщик, получавший продовольствие и 20 рублей в месяц.

Первое время при отряде не было полевой почты, что [17] составляло большое неудобство, так как для того, чтобы послать письмо, приходилось искать кого либо, отправлявшегося в Баку или же ждать прихода почтового парохода, которые приходили два раза в месяц, и самому отвозить его на туркменской лодке. Впоследствии была открыта полевая почта, причем главная контора ее находилась в Чекишляре, а отделения в Чате, Дуз-Олуме и Тер-Сахане. Что сказать об ее деятельности? Действовала так, как и все полевые почты; более аккуратно доставлялись заказные письма, простые же, — из трех писем одно пропадало, одно доставлялось и одно ждало в Чекишляре возвращения из похода лица, которому было адресовано: да и то его можно было получить лишь в том случае, если хватало терпенья самому пересмотреть два три ящика с накопившимися письмами. Сообщение почтовое совершалось при посредстве туркмен-милиционеров, которые перевозили почту на себе в кожанных сумках, делая на своих превосходных и неутомимых лошадях от 80 до 100 верст в сутки. За доставку почты в целости, милиционер получал, сверх жалованья, довольно большое вознаграждение, как я слыхал, 100 рублей (впрочем, за цифру суммы вознаграждения не ручаюсь); но надо им отдать справедливость, все они исполняли свои обязанности весьма добросовестно, так что за все время похода был только один случай исчезновения почтальона, бросившего сумку с почтой на дороге и бежавшего к текинцам; сумку эту нашли проезжавшие казаки и доставили ее к месту назначения. Нередко приходилось этим импровизированным почтальонам с опасностью жизни провозить почту, так как в некоторых местах, в горах, текинцы устраивали засады и неожиданно нападали на проезжавших. Таким образом было убито несколько проезжих торговцев, пробиравшихся к авангарду и разграблена почта, шедшая из Тер-Сахана в Хаджи-Кала. [18]

ГЛАВА III.

Болезни в отряда. — Причины развития их. — Колодцы; свойства воды. — Жара. — Бич Чекишляра — мухи. — Однообразие лагерной жизни. — Первое известие о текинцах. — Офицерская скачка. — Приготовления к выступлению. — Болезнь генерала Лазарева. — Снаряжение пехоты и выступление колонны графа Борха; состав ее. — Снаряжение кавалерии. — Неумение людей обращаться с верблюдами. — Положение этих животных во время похода.

В течении двух летних месяцев жизнь в отряде была невыносима. Жара, доходившая до 44° по Реомюру, пыль, соленая вода, с одной стороны, скука, бездействие, неизвестность, с другой, мучили всех и делали жизнь несносной; ко всему этому следует еще добавить, злейший бич Чекишляра; — мух. Нужно было побывать самому в Чекишляре, и вдобавок в Июле месяце, чтобы получить ясное понятие о том, до чего могут надоесть и вывести окончательно из терпенья самого хладнокровного и терпеливого человека эти докучливые насекомые. От них никому и нигде не было спасенья; оне не давали покоя, ни людям, ни животным. Невозможно было выпить стакана чаю, чтобы туда не ввалилось десятка два мух; неся кусок чего либо в рот одной рукой, другой приходилось отгонять их; суп нужно было есть крайне осторожно, чтобы не проглотить нескольких мух: если кто из офицеров задумывал съесть, для разнообразия, за обедом [20] котлетку, то деньщик должен был рубить мясо и делать ее с вечера, после заката солнца. От зари и до зари мухи ни на секунду не давали нам покоя, облепляя сплошь лицо и руки, так что приходилось целый день без устали отмахиваться. Впрочем, были у нас такие субъекты, которые в конце концев попривыкли к мухам и относились к ним вполне безразлично, но за то некоторые были, положительно, истинными мучениками; целые дни проводили они лежа в постели, укутанные марлей, или под пологом, и лишь изредка вскакивали с ругательствами для того, чтобы с помощью деньщика изгнать мух из палатки; хотя это ничуть не помогало, так как через 10 минут они снова наполняли ее. За то большинство солдат не обращало на мух решительно никакого внимания. Я никогда не забуду, как на другой день после моего приезда, прогуливаясь по коновязям, я подошел к кучке обедавших драгун:

— Хлеб-соль, братцы!.

— Покорно благодарим. Отведайте ваше бл — дие нашего солдатского супу. Оно, положим, вам то с непривычки и не того... ну, да не побрезгайте, — заметил один из них, вытирая полою кителя свою деревянную ложку и подавая мне ее.

— Ничаво, попробуйте, суп ноне хорош, успокоивал меня его сосед, — навару много.

Я присел. «Навару» действительно было много; на поверхности сероватой жижицы, заключавшейся в котелке, желтело несколько жирных пятен и в изобилии плавали лепестки луку и тут же в перемежку с ними куски накрошенного сухаря и десятка два мух. Вооружившись ложкой, я протянул руку к супу и пока старался, как нибудь изловчиться, чтобы не забрать ложкой мухи, компаньоны мои успели проглотить каждый по несколько ложек.

— Смотри, брат, у тебя в ложке муха! вскрикнул я невольно, видя что сосед мой готовился уже проглотить ложку супу, на которой между двумя кусками сухаря что то чернело, и удержал его за руку. Солдатики рассмеялись, а драгун, которого я остановил, смело проглотил содержимое ложкой, [21] прищелкнул языком и ни к кому не обращаясь, с широкой улыбкой, осклаблив зубы, заключил:

— Нельзясь... потому страна уж такая — мухоеданская... Острота эта, вероятно каждый день повторяемая во всех солдатских кружках, тем не менее вызвала взрыв веселого смеха, по миновании которого один из солдат наставительно обратился ко мне с следующим объяснением:

— Видите, ваше бл-дие вот что, коли теперича из каждой ложки, каждую муху треклятую вытаскивать вон, то пока ефтим делом заниматься будешь, другие то, — тут он обвел рукой всех присутствующих, — сопрут весь суп али шти, и останешься сам впроголодь, не солоно хлебамши.

С этим аргументом нельзя было не согласиться и я только удивлялся, как их не тошнит; впрочем, впоследствии, без сомнения, проглотил и сам не одну муху, так как без этого невозможно было обойтись в Чекишляре, при самой большой осмотрительности. —

Медленно и однообразно тянулось время; монотонная жизнь всем наскучила и все рвались вперед. Но дни шли за днями, недели за неделями, а отряд все еще стоял — и не предвиделось конца стоянке. Едва где показывался штабный офицер, как его тот же час окружали и вопросы сыпались на него градом со всех сторон: «Ну что нового? — Когда выступаем? Скоро ли?» и все тот-же ответ: — «ничего неизвестно». Все знали лишь, что генерал Лазарев каждый день повторял одно и тоже:

"Не выступлю в поход, пока не буду уверен, что солдаты мои не будут голодать».

День в Чекишляре начинался часов в 5 утра; весь лагерь мигом оживал на короткое время. Солдаты исполняли свои обязанности, варили себе чай и проч. Все, кто был только свободен, шли купаться в море, причем нужно было пробежать от берега с пол версты, чтобы дойти до глубины позволявшей свободно окунуться. С наступлением жары все замирало на целый день; офицеры лежали в своих [22] палатках, солдаты в tentes-abris и только крайняя необходимость заставляла показываться кого-либо наружу. За то, лишь спадет жара и с моря повеет прохлада, как тотчас же, как бы по мановению жезла волшебника, все оживало, начиналась кипучая жизнь, отовсюду неслися песни. Заблестят огни костров, вокруг которых живописно групируются солдаты; все палатки освещаются, начинаются визиты и собрания. После томительного молчания за целый день, всем хочется поговорить, излить душу; забываются жара, мухи и прочия невзгоды и все веселятся до поздней ночи.

Однообразие Чекишлярской жизни лишь изредка нарушалось какой либо новостью или событием. Так напр. в середине июня получено было, частным образом, первое известие из Текинского оазиса, о том, что текинцы решились дать отпор русским соединенными силами и с этой целью начинают сосредоточиваться и укрепляться в ауле Геок-Тепе (Голубая гора). Слух этот возбудил много толков. Выше я упоминал уже о двух наводнениях, бывших в Чекишляре 7-го и 11-го июня, также нарушивших, хотя и не особенно приятно, однообразие томившее всех. В дни прихода почтовых пароходов и шхун, также оживлялись многие, в ожидании писем от родных и друзей.

15-го июля была устроена офицерская скачка, на ровной местности выбранной нарочно для этого. Нечего и говорить, что в скачке этой имели право принимать участие лошади всех лет, пород и заводов, за исключением лишь туркменских аргамаков. Дистанция была назначена трехверстная. Все кто-только мог, собрались посмотреть на это развлечение; офицеры всего отряда, за исключением дежурных, собрались у флага, вблизи которого стоял генерал Лазарев со свитой. Первым пришел и получил приз, золотые часы в 200 рублей, прапорщик Бекмурзаев.

Наконец пронесся по отряду слух, что в последних числах июля или первых числах августа отряд выступит в поход. Вскоре слух подтвердился. Пошла суетня, [23] закипела работа, стали готовиться к предстоящему выступлению; все чуть не прыгали от радости, что поход всетаки состоится, что ненапрасно простояли в Чекишляре 3 месяца и слухи об отмене экспедиции оказались ложными; хотя с другой стороны, слухи об отмене экспедиции на Мерв и ограничения действий отряда одним лишь Ахал-Текинским оазисом подтвердились. Ну, да об этом мало кто и думал. Лишь бы вырваться из Чекишляра, а там ведите, куда хотите, хоть на край света. Чекишляр всем набил оскомину, все его кляли за 3-х месячное гостеприимство и с такой ненавистью относились к нему, что думали, что нет уголка на всем земном шаре, который был бы хуже Чекишляра.

Вслед за сим радость отряда внезапно омрачилась, — пронеслась весть, что Иван Давидович (так в частных разговорах называли все генерала Лазарева) занемог и что у него открылся на спине карбункул. Это встревожило всех; никто, конечно, не придавал этой болезни серьозного значения, а тем более немог предвидеть тогда печального конца ее, так повлиявшего на судьбу экспедиции, но все выказывали опасение, что пожалуй прийдется еще несколько недель просидеть на месте. Однакожь тучи скоро рассеялись и всем стало известно, что генерал решил выступление отряда двумя колоннами, на 30 и 31 июля, и что сам он пока останется в Чекишляре, а лишь только ему станет лучше, тотчас же выедет вслед за отрядом и нагонит его.

К 29-му июля войска были готовы к выступлению. Месячный провиант и фураж были разобраны частями и верблюды распределены между ними.

Снаряжение пехоты было приспособлено вполне к степному походу; каждый солдат имел на себе обыкновенную гимнастическую рубаху, шаровары и вместо тяжелых сапог чевяки (обувь из толстой парусины с кожанными подошвами), на голове — белую фуражку с войлочным дном, с большим козырьком и назатыльником; вся аммуниция [24] состояла из ружья со штыком и небольшой потронной сумки в виде мешечка; ранцев не брали совсем, шинели же везлись на верблюдах. Единственной тяжестью, которую должен был каждый нести на себе, были деревянные баклажки для воды; в каждой из них вмещалось две бутылки воды, которых вполне было достаточно на однодневный переход. На каждых шесть солдат полагалась одна палатка (tente abris) и в виде подстилки, войлочная палласа; последних в кавалерии не полагалось, что, между прочим, составляло чувствительное лишение, так как солдатам приходилось спать на голой земле нередко кишащей всякими двухвостками, земляными вшами и др. насекомыми. Согласно предписанию генерала Лазарева, первая колонна выступила в поход в ночь на 30-го июля, в час пополуночи. В состав ее вошли четыре батальона пехоты:

Лейб-эриванского гренадерского п.,

Грузинского гренадерского п.,

Сводный стрелковый,

Ширванского п.,

Полубатарея 20-й пешей артил. бригады и 4 горных орудия.

Колонна эта выступила под командой начальника пехоты свиты Е. И. В. генерал-майора графа Борха.

В то же время и в кавалерийском лагере шли деятельные приготовления: из интендантских складов принимали провиант и фураж: распределяли по частям верблюдов, отбирали слабосильные команды из людей и лошадей и т. п. Что касается снаряжения людей, то оно не было так хорошо, как в пехоте: во первых, люди неполучили чевяков, хотя это и предполагалось сделать; во вторых, взамен баклажек на каждого человека были выданы бурдюки, по одному на трех солдат, оказавшиеся, к прискорбию, дырявыми, так что всю присланную партию оных, как излишний и непригодный груз, пришлось оставить в Чекишляре. Взамен бурдюков для воды, солдатики надоставали себе [25] всевозможных бутылок; нашлись мастера, которые пообшивали их в войлок и вот бутылки эти и отслужили нам поход, исправляя должность дорого оплаченных казною бурдюков.

Кавалерийский отряд должен был выступить днем позже пехоты.

С вечера 30 го июля сняты были палатки, сложены и стюкованы все вещи и распределены по частям верблюды. Задолго до рассвета стали готовиться к выступлению и приступили к вьючению верблюдов: при этом дело не обошлось без некоторых затруднений, так как солдаты были, положительно, незнакомы с этими животными: они и боялись их и не знали как их вьючить, что произошло благодаря тому, что в течение долгой стоянки в Чекишляре никому в голову не пришло приучить постепенно солдат, как к самим верблюдам, так и к навьючиванию их и вообще к уходу за ними. Скольких сотен верблюдов мы лишились из за этого совершенно понапрасну; спохватились, когда ужь было поздно. Ужь чего, кажется, неприхотливое животное верблюд, нетребующее почти никакого ухода за собой: тих, терпелив, покорен и вынослив до высшей степени, он одним лишь ревом выражает свой протест, но за то этот рев невыносим для непривычного уха: за весь поход я не мог к нему привыкнуть: и действительно, это какой то страдальческий, раздражающий нервы, стон.

Заговорив о верблюдах, я воспользуюсь этим, и опишу вкратце то положение, в котором они находились у нас во время всего похода, а положение их было в высшей степени печально. Как ни мало ухода требуют за собой верблюды, а между тем уход за ними был крайне плох; вернее его совсем не было. Высшее начальство стало обращать внимание и издавать разные инструкции и приказания касательно этого, тогда лишь, когда мы лишились доброй половины, если не более, всего числа верблюдов; солдаты в свою очередь, заботясь в походе о своей лошади больше чем о себе, на [26] верблюдов смотрели, не как на животных, а как на ничего не стоющие предметы и относились к ним, почему то, даже враждебно. Во время похода остановится, бывало, отряд биваком, тотчас разгрузят верблюдов, соберут в одну кучу и погонят на подножный корм, на пастбище, отведенное тут же поблизости; хорошо где попадался какой либо корм, хотя и в незначительном количестве, а то ведь бывали случаи, что отряд останавливался на совершенно голой местности, на которой не было ни малейшего признака растительности и тогда бедным верблюдам приходилось питаться одним лишь чистым степным воздухом. Верблюдов редко когда расседлывали, потников же не чистили никогда, следствием чего были страшные раны на спине, протираемые сбившимися седлами и закорузлыми потниками. Почти не было верблюда, у которого не была-бы побита спина. Нередко приходилось видеть нам картины такого рода: идет нагруженный верблюд, идет своей мерной, развалистой походкой, повидимому совершенно здоровый; вдруг остановится как вкопанный и никакие удары и понукания не в силах сдвинуть его с места; вытянет лишь шею, подымет голову к верху и жалостливо стонет. Обозные солдаты сыплют нещадно удары, колют иногда штыком — ничто не помогает и, наконец, решаются бросить его на произвол судьбы и перегружают вещи на других верблюдов. Снимают затем седло и тут, обыкновенно, глазам представлялась ужасная рана, а иногда и несколько их, зияющая, глубокая и кишащая червями; нередко кости были обнажены. Много верблюдов потеряли мы по собственной вине. [27]

ГЛАВА IV.

Выступление колонны князя Витгенштейна; состав ее. — Солдатские песни. — Первый переход. Пески. — Артезианскиий колодезь. — Миражи. — Колодцы Беюн-Баши; качество их воды. — Верблюжья колючка. — Озеро Дели-Дефе; горько-соленая вода. — Появление диссентерии. — Солнечные удары. — Переход до Гудри-Олума. — Река Атрек. — Очищение воды. — Первая руская могила. — Дневка. — Лагерь дагестанцев. — Банд-Хаджи. — Развалины; два предания объясняющая их существование. — Усиленный переход до Янги-Олума. — Текенджик-Олум. — Переход до Чата.

Все ожидали, что генерал Лазарев придет проститься с нами, однако же он почувствовал себя в этот день хуже и принужден был лежать в постели. Около 7-ми часов утра князь Витгенштейн подъехал к отряду; поздоровавшись поздравил с походом и сказал краткую речь. Раздалась вскоре [28] команда «с права повзводно, шагом! Марш!» и, сняв фуражки и перекрестившись, мы двинулись в поход. «Песенники вперед!..» — и раздались веселые солдатские песни, песни боевые. Драгуны лихо затянули:

«Ура! драгуны переяславцы!

Кто не слыхал про молодцов?

Не даром помнят басурманы.

Про наших дедов и отцов.

***

«Недаром кровью и трудами.

Мы заслужили у Царя:

Штандарты с белыми крестами.

И трубы все из серебра.

***

«Ура! Наследнику Престола.

И шефу — дорогому нам.

Ура! всей армии кавказской,

Ура! начальники всем вам!

***

«Ура! драгуны переяславцы!

Вперед, дружнее на врагов!

Вперед, ура! мы не отстанем.

От наших дедов и отцов! и т. д.

За этой песней следовали другия. Из последних особенно пользовалась популярностью одна песня сочиненная солдатами в Чекишляре. Лишь только раздались слова ее:

Рассказать вам про текинский,

Про поход ахал-текинский:

Поехали на конях, и т. д.,

как и не песенники снова оживились и подхватили хором. [29]

Однако поднявшаяся пыль и начавшийся солнопек заставили, вскоре, прекратить песни.

Первый переход предстоял в 32 версты и ночлег назначен был у колодцев Беюн-Баши, вырытых русскими войсками. Дорога идет сперва по рыхлому песчаному грунту, на протяжении 7, 8 верст, далее грунт становится тверже и начинает встречаться масса солончаков.

Вскоре после выступления скрылся из виду Чекишляр и мы вступили в песчаную пустыню. Куда ни взглянешь, всюду безбрежная степь. Жара стала нас донимать порядком и солдаты быстро опорожняли свои войлочные бутылки; не прошли мы и 10 верст, как почти ни у кого уже не было воды и многим пришлось терпеть от жажды. Впоследствии, впрочем, опыт заставил их осторожнее обращаться с водой. А то на первых переходах, не успеем, бывало, пройти и 5 верст, как у половины солдат уже вся вода была выпита. В 15 верстах от Чекишляра мы рассчитывали найдти артезианский колодезь, который, по слухам, был уже готов; однако оказалось, что работы еще не окончены. К слову сказать, работы эти ни к чему не привели и впоследствии; буравили в двух местах, в одном не дошли до воды, в другом, хотя и оказалась вода, но настолько соленая, что была совершенно невозможна для питья.

— Братцы, вода! крикнул кто-то, из солдат. Все встрепенулись и стали вглядываться по указанному направлению.

— Да никак целое озеро... и тростник по берегам! Действительно, в версте или двух от нас ярко блестела поверхность озера, окаймленного тростниками, и даже видна была простым глазом небольшая зыбь и движение воды; мы обрадовались и быстро стали подвигаться вперед. Увы, вскоре наступило разочарование и озеро и тростник, все оказалось простым и обыкновенным в здешних степях миражем. Такие миражи безпокоили солдат до самого места привала и при каждом новом мираже находились субъекты, которые уверяли, что «все то был один обман, а это ужо [30] «доподлинное» озеро» и каждый раз снова разочаровывались наконец, когда в 4 часу пополудни показалось вдали настоящее озеро и колодцы Беюн-Баши, то между солдатами не нашлось уже ни одного, который бы поверил действительности их существования.

«Нет шалишь, таперь ужо не надуешь!» замечали некоторые из них, «знаем какое-такое озеро!» И дивились же они не мало, когда озеро, по ихнему выражению, оказалось «настоящинским».

Вода в колодцах Беюн-Баши оказалась значительно солонее чекишлярской, так что просто противно было пить ее. Чай из нее вышел невозможен и пришлось класть на стакан целую ложку лимонной кислоты и несколько кусков сахару, чтобы хоть сколько-либо сделать его возможным для питья, но и это, не в силах было заглушить соленого вкуса воды и большинству пришлось совсем отказаться от чаепития. За то суп из баранины, свареный на этой воде, хоть и с грехом по полам, все же можно было есть.

В Беюн-Баши вырыты два колодца, один для людей, другой для животных; в самом же озере вода для питья совершенно непригодна.

В 6 ч. 10 м. утра, на следующий день, мы выступили дальше. Вся местность была лишена какой-либо растительности, почва глинистая и потрескавшаяся от жары. Кое-где лишь попадались небольшие площади, покрытые верблюжьей колючкой, своеобразным степным растением, служащим почти единственной пищей верблюда; оно растет небольшими приземистыми кустиками, причем каждый из них состоит из нескольких стебельков (около фута вышины), покрытых по бокам редкими, но твердыми и острыми шипами в вершок длины; как стебли, так и шипы ярко-зеленого цвета. Многие солдаты и лошади, наступавшие, по неосторожности, на кустики этого растения, поранили себе ноги, так как шипы его настолько тверды и остры, что прокалывают свободно чевяки. Впоследствии, когда обувь солдат поизносилась [31] они и вынуждены были мастерить себе новую из верблюжьей или бараньей кожи, шипы колючки с успехом заменяли иголки и дратву.

К 10 1/2 часам утра отряд подошол к довольно большому озеру Дели-Дефе, берега которого со всех сторон поросли высоким тростником. Вода в этом озере горько-соленая, а потому и непригодна для питья; в небольших же колодцах, вырытых вдоль берега, вода оказалась совершенно испортившейся. Вследствие этого, чтобы солдаты от жажды, не стали употреблять ее для питья, были немедленно выставлены около них часовые и назначена команда для рытья новых колодцев. Однако и в последних получилась горько-соленая вода, хотя и немного лучше озерной, но все же отвратительная на вкус. Тем не менее природа брала свое и пришлось пользоваться, скрепя сердце, тем, что было под рукой, и, Боже мой, что за суп и что за чай мы пили в этот день, а все же пили. Чай можно было, впрочем, пить только пока он был очень горяч и обжигал язык, ибо едва он простывал, как становился до того отвратительным, что невозможно было, несмотря на все желание, проглотить даже и маленкого глотка. В течение целого дня стояла нестерпимая жара в 40° по Р., без ветра, так что все лежали почти совсем раздетые в палатках. Превосходная дели-дефийская вода вскоре дала знать о себе — к вечеру того же дня почти поголовно у всего отряда открылся понос, а у нескольких солдат — диссентерия.

С рассветом следующего дня (2-го августа) отряд выступил с Дели-Дефе и пошел снова по гладкой и ровной степи. Наступившая вскоре жара становилась нестерпимой, солнце положительно прожигало насквозь: ни к аммуниции ни к сапогам нельзя было дотронуться, до того они  [32] анакалились. При малейшем движении обдавало потом, промачивавшем насквозь все белье и китель; но минуту спустя все уже высыхало. Вскоре мы увидели на краю горизонта верхушки Персидских гор, тянущихся по ту сторону Атрека, которые по немногу стали выростать пред глазами из под земли и, час спустя, ясно можно было уже различить их очертания синевшие вдали. Мало по малу стала попадаться все чаще и гуще верблюжья колючка и мелкий кустарник и, наконец, мы увидели вдали массу зелени и деревьев, резко выделявшихся на желтовато-сером фоне окружающей местности. В 11 час. утра мы расположились биваком на берегу р. Атрека, в местности называемой Гудри-Олум (Олум значит переправа), сделав переход в 15 1/2 верст. Тут мы встретили 2 сотни дегестанского конно-иррегулярного полка, которые и присоединились к нашему отряду.

Атрек у Гудри очень не широк — не более 2 сажень: берега обрывисты, но не высоки, вдоль них растет много саксаула и камыша; течение медленно; вода, пресыщенная глиной, представляет собой полужидкую грязь, невозможную для питья. Чтобы получить хотя сколько нибудь годную к употреблению воду, приходилось рыть вдоль берега небольшие ямы и наполнив их водой, давать ей отстаиваться покрайней мере в течение 3-х часов; впрочем, после этого вода хотя и содержала в себе менее глины, все же не становилась прозрачной и оставляла на языке при питье осадок глины. Единственный способ получить совершенно прозрачную воду был весьма прост и легок, однако не многие могли им воспользоваться; способ этот всем бывавшим в степных походах хорошо известен и заключается в следующем: в ведро или какой либо другой сосуд наполненный водой следует погрузить на короткое время кусок обыкновенных квасцов и помешав им по всем [33] направлениям вынуть; через час в сосуде получится совершенно прозрачная вода, вся же глина и ил осаждаются густым слоем на дно; никакая фильтра не в состоянии так хорошо очистить воду. К сожалению, квасцы оказались лишь у нескольких человек, более опытных и запасливых.

На Гудри мы встретили первую русскую могилу, принадлежавшую какому-то пехотному солдату одного из батальонов колонны гр. Борха; могила эта произвела на всех тяжелое и грустное впечатление; невольно каждому из нас приходило в голову, что быть может на следующем привале или там, далее в степи, самому прийдется остаться на веки, не дойдя даже до неприятельской страны, сраженным диссентерией или солнечным ударом.

На следующий день была назначена дневка, так как люди и животные порядком утомились за предъидущие переходы. Воспользовавшись этим, я ознакомился с ближайшими окрестностями лагеря и посетил лагерь дагестанцев. Последний представлял своеобразное зрелище: посреди его тянулись в два ряда коновязи, а по бокам стояли одноэтажные и двух-этажные вышки, построенные весьма искусно и прочно; в жару дагестанцы прятались под ними от палящих лучей солнца, ночью же взбирались спать наверх, предохраняя себя от всевозможных укушений скорпионов, тарантулов, фаланг, сороканожек, змей и т. п., водящихся здесь в изобилии. Ряд этих вышек заменяющих палатки, с их обитателями в белых черкесках и папахах, с красными башлыками на шее и свирепыми физиономиями, этот своеобразный лагерь дагестанцев, представлялся воображению чем то до такой степени не русским, что казался скорей биваком башибузуков, перенесенным сюда целиком из какого либо уголка Турции. А лихой народ эти дагестанцы! В России немногие знают даже о существовании этого полка, между тем на Кавказе они пользуются громкой славой первейших храбрецов и наездников; и действительно, полк этот на подбор состоит из лучших джигитов и [34] удальцов Дагестана. Все они поступают на службу охотниками и в мирное время каждый из них, получая в месяц жалованья 10 руб. сер., обязан содержать себя и лошадь, одеваться и приобретать аммуницию на свой собственный счет; в военное же время им увеличивают жалованье до 15 руб. в месяц и кроме того выдают провиант и фураж. Но не жалованье привлекает лезгин в ряды этого полка, нет: — на родине, в родных аулах, презирают тех, кто не побывает в походе и каждый из них знает, что чем больше он отличится на войне, чем больше получит крестов и медалей, тем большим уважением и влиянием он будет пользоваться у себя дома и всякая красавица пойдет охотно за него замуж. Кроме честолюбия, доводящего их до безумной храбрости, во время войны дагестанцы не прочь поживиться на счет неприятеля. Но вообще это превеселый, бесшабашный народ, не смотря на свое магометанство — любящий выпить и покутить при всяком удобном случае.

4-го августа, в 6 1/2 часов утра, мы выступили дальше и направились по степи, придерживаясь правого берега реки Атрека. Начиная от Гудри, снова идет песчаная, обнаженная местность, кое-где прорезанная довольно глубокими балками и промоинами; впрочем, оне не представляли, при движении отряда, никаких препятствий, так как авангард всюду устроил удобные спуски и подъемы. К 3 часам пополудни мы пришли на место, называемое Баяд-Хаджи, пройдя 28 верст. В позапрошлом году тут находилось небольшое русское укрепление, воздвигнутое на довольно высоком песчаном холме, находящемся почти у самого Атрека, следы которого, в виде земляных валов, сохранились и по днесь; хотя укрепление это и упразднено, тем не менее в этом пункте в течение всей ахал-текинской экспедиции стояли, для охраны пути, батальон пехоты и сотня дагестанцев. В двух верстах от укрепления, на запад, находятся развалины, по поводу которых я слышал два предания, объясняющих различно их существование. Первое [35] передает, что жил никогда в Туркмении благочестивый человек по имени Баяд-Хаджи, имя которого еще при жизни пользовалось громкой известностью по всему востоку и все считали его святым; после смерти его, труп был доставлен в эту местность и здесь похоронен в нарочно выстроенном для этого здании, при котором была устроена небольшая мечеть, дабы правоверные, приходящие на поклонение праху святого, могли в ней молиться. Другое предание, как я полагаю более правдоподобное, гласит, что во времена оно в этой местности находилось обширное туркменское кладбище, на котором хоронились покойники из всех аулов на 200 верст кругом. Так как у туркмен также существует обычай справлять тризну, то для большего удобства и с целью избавленья печалующихся родственников и друзей хоронимого от излишних и неприятных хлопот, почти на всех более обширных кладбищах выстраивается здание, хозяин которого берет на себя труд, конечно за известное вознаграждение, приготовлять для тризны вареный рис и все потребное для этого; он же роет могилы и присматривает за ними. И вот на этом кладбище и жил, как говорят, некто по имени Баяд-Хаджи, выстроивший это здание и занимавшийся приготовлением поминок и наблюдавший за кладбищем. Так как вскоре после смерти Баяд-Хаджи кладбище было покинуто, то здание и могилы, оставшиеся безо всякого присмотра, пришли в запустение и под влиянием времени первое превратилось в развалины, вторые же почти совершенно не оставили по себе следов и сравнялись с землею. По преданию, Баяд-Хаджи в течение многих лет занимал свой пост и пользовался среди туркмен большим уважением, так что после его смерти вся эта местность получила его имя и сохранила свое название до наших дней.

В 3 часа утра (5 авг.), задолго до рассвета, весь отряд был уже на ногах, — предстоял большой переход в 46 верст. Чтобы облегчить, по возможности, лошадей, приказано было солдатские седельные чемоданчики, торбы и саквы сдать в обоз и разместить на верблюдов. В 5 1/2 часов утра колонна выступила из Баяд-Хаджи и к 11 часам, пройдя 18 верст, остановилась на р. Атреке, у переправы Яглы-Олум. После 3-х-часового привала мы пошли далее и только к 6 1/2 часам вечера пришли в Текенджик-Олум, на реке Атреке, где и расположились на ночлег, до изнеможения измученнные и усталые.

Укрепление Чат. — Госпиталь «Красного Креста»; предубеждение против него в среде солдат. Смертность в нем и причины ее. — Кладбище. — Дневка. — Порядок движения колонн: пехотной и кавалерийской. — Нестерпимая жара; жажда возбуждаемая ею. — Пища. — Хор-Олум. — Изменение характера местности. — Развалины гробницы Джан Махмуда. — Укрепление Дуз-Олум. Гарнизон его. — Прием провианта и фуража. — Слухи о неприятеле. — Прибытие штаба. — Известие об осложнении болезни начальника отряда. — Гора Бек-Тепе. — Пыль. — Путь до Тер-Сахана.

Укрепление Чат, основанное в 1878 году, находится на правом берегу р. Атрека, близь впадения в нее р. Сумбара и расположено на небольшом выступе на краю обрыва, сажень в 40, спускающегося почти отвесно к Атреку. С двух других сторон оно защищено несколькими рядами глубоких балок и промоин, отделяющих его от остальной равнины. Благодаря такому положению, Чат представляет весьма надежный оплот против всяких нападений и совершенно неприступен. С северной стороны Чат соединен с остальной равниной дорогой с мостом, через самую глубокую из балок, оканчивающуюся небольшим земляным валом. Укрепление заключало в себе несколько десятков палаток и кибиток, в которых и расположился местный гарнизон, состоявший из батальона пехоты, сотни дагестанцев и взвода пешей артиллерии. Единственная деревянная постройка, находившаяся в Чат, была небольшая деревянная церковь, построенная вскоре после его основания, [38] кроме того, в укреплении находились интендантский и провиантский склады, артиллерийский парк и около 12 лавок, в которых продавались всевозможные припасы по довольно высокой цене. К юго-западу от Чата, в полуверсте растояния расположился в нескольких десятках кибиток госпиталь «Красного Креста», на 200 кроватей; из них половина была уже занята больными диссентерией, цынгой (из солдат авангарда), лихорадкой и т. п. Замечательно, что этот госпиталь пользовался среди войск удивительно дурной репутацией; солдаты с каким то суеверным страхом говорили о нем и твердо верили, что раз попавший в него, живым ужь не выйдет; они объясняли это не неуменьем или небрежностью докторов, а просто тем, что «ужь на таком, значить, месте заклятом стоит, что никакие доктора то не помогут, а коли кто попал, то, значит, и черед ему помирать». От местного гарнизона взгляд этот на госпиталь тотчас же перешел и в наш отряд и уже в день прихода вечером, за ужином, я слышал следующий разговор:

— Слышь, ребята, тут не болеть! крикнул один из унтер-офицеров.

— А што? почему? отчего? послышалось с разных сторон.

— А то, что коли кто в гошпиталь попадет, тому, значить и конец; тутошние пехотные давеча сказывали, что на заклятом месте стоит.

— Брешут...

— Понапрасну пужают, каянные, штоб им места хватило.

— А ты, молокосос, сунько-ся туда, небось места хватит и для тебя и для них, на кладбище-то. Нет, братцы, кто и заболеет, так лучше перемогись, а в гошпиталь не ходи.

Это убеждение окончательно укоренилось, когда на обратном пути солдаты наши узнали, что один из заболевших [39] драгун, оставленный в чатском госпиталь, помер, несколько дней спустя после нашего ухода.

Действительно, смертность в этом госпитале была весьма велика, но она объясняется тем, что сюда присылали из соседних околотков (Дуз-Олума, Тер-Сахана и др.) лишь одних безнадежно больных, которые вскоре и помирали; кроме того, свирепствовавшая в Чате, в течение летних месяцев, диссентерия уносила на тот свет не мало жертв. Было время, когда ежедневно хоронили от 7-ми до 10-ти человек. Развитию диссентерии в Чате способствовали: невыносимая жара, доходившая здесь до 48° и, как говорили некоторые, до 52° по Реомюру, вода дурного качества, употребляемая солдатами в большом количестве и зараженный миазмами воздух, так как все балки, окружающия укрепление, были переполнены разными нечистотами и остатками животных, употребляемых в пищу гарнизоном.

К северо-востоку от Чата, невдалеке от дороги, раскинулось довольно большое кладбище, огороженное невысоким земляным валом. Среди группы серых могил резко выделялась одна, с небольшим белым памятником, принадлежавшая одному из умерших офицеров местного гарнизона.

В Чате назначена была дневка, вследствие чего солдатам приказано было разбить палатки. Здесь мы нагнали колонну графа Борга, пришедшую накануне и также дневавшую; убыль в людях в пехотном отряде была значительно больше чем у нас. Порядок движения в этом отряде был несколько иной, что, впрочем, вполне обусловливалось разностью состава обоих отрядов: кавалерия выступала обыкновенно в 5, 6 часов утра, иногда и позже и двигалась зачастую в самую большую жару, тогда как пехота выступала обыкновенно в час и два ночи и к 10-ти часам утра была уже всегда на месте предназначенном для привала; дело в том, что, хотя дневные переходы были в высшей степени неприятны и утомительны для людей, но ночной отдых лошадям [40] был крайне необходим, без этого оне не вынесли бы похода.

На другой день стояла до того невыносимая жара, что за весь поход не припомню подобного дня; ничто не спасало от жгучих лучей солнца, никакая тень не облегчала и не уменьшала мучений, нами испытанных; с 11 часов утра до 4-х пополудни весь лагерь казался мертвым и невидно было ни живой души: все лежали раздетые в палатках и ждали с нетерпением временя, когда спадет жара; единственным утешением для нас было то, что в этот день нам не предстоял переход. В подобную жару, никакое количество жидкости не в состоянии утолить жажду; лишь только напьешься воды или чаю, как через несколько минут в горле уже все пересохло и чувствуется потребность, непреодолимая, утолить возбужденную жажду. В некоторые дни я выпивал до 17 кружек (в полтора стакана) чаю, несчитая двух бутылок воды или чаю, которые брал с собой на переход, а между тем пил не более других. И что это был за чай! Большей частью — из мутной воды, не дававшей никакого просвету, с неприятным вкусом, для заглушения которого на кружку приходилость класть пол-ложки лимонной кислоты. Пили мы его, разумеется, в прикуску и пили с наслаждением, особенно пока чай был горяч и благодаря этому трудно было разобрать его вкус, за то в пище мы не чувствовали недостатка. Пока мы шли по Туркмении (землям аттабаевцев, джафарбайцев, иомудов и гокланов) пищи и чаю у солдат было вдоволь: на каждого выдавали в сутки 1 1/2 фунта баранины и столько же сухарей, кроме того, полагалась сарачинская крупа или гречневая каша, консервы к супу, чай, сахар и фруктовая кислота, одним словом морская порция, хотя и несколько уменьшенная. На лошадь выдавалось два гарнца ячменя и 5 фунтов сена.

8 августа, в 6 часов утра, мы выступили из Чата и направились по степи параллельно правому берегу р. Сумбара. Переход до Хор-Олума (21 1/2 верст) ничем не [41] отличался от предыдущих, но за то это последний степной переход. Недоходя версты три до этого пункта, местность начинает постепенно волноваться, сперва попадаются невысокие песчаные и глинистые холмы и возвышенности, мало по малу переходящие в более высокие известковые горы, доходящия вплоть до самого Копет-Дага, высокого (до 3500 ф.), скалистого хребта, отделяющего Туркмению от Текинского оазиса. Вся эта гористая страна принадлежит иомудам и гокланам, находящимся в постоянной и непримиримой вражде с текинцами; оба эти племена живут по аулам, разбросанным, большей частью, по реке Сумбару, его притоку Чандырю и вдоль южного склона Копет-Дага, по рекам Гермау и Гемау.

Близь Хор-Олума, в одной версте, находятся развалины древней гробницы какого-то Джан-Махмуда. Остатки здания, выстроенного из кирпичей, представляют четыре арки соединенные сверху общей массивной крышей.

Переночевав в Хор-Олуме, мы выступили с рассветом (в 5 1/2 час. утра) на Дуз-Олум. Недоходя Дуз-Олума, спустились по крутой дороге, в почти высохшее русло реки Сумбара и переправившись по небольшому мостику на левый берег ее, расположились лагерем.

Дуз-Олум расположен у впадения Чандыря в Сумбар, на трех-угольной площади, окаймленной с двух сторон вышеназванными реками, с третьей же рвом и невысоким земляным валом. Со стороны рек Дуз-Олум положительно неприступен, так как оне протекают по дну глубоких балок, с совершенно отвесными берегами, вышиной в сажен 15 или 20 и лишь в двух местах (кроме дороги, о которой я уже упомянул) можно спуститься к ним по пробитым узким тропинкам. По берегам Сумбара и Чандыря растет в изобилии высокий кустарник и изредка попадаются более крупные деревья; чащи их изобилуют фазанами и дикими курочками, а из более крупных животных встречается дикий баран. В Дуз-Олуме, отстоящем от Чекишляра в [42] 210 верстах, также были устроены интендантские склады, хотя в значительно меньших размерах чем в Чате.

В Дуз-Олуме стояли гарнизоном: батальон ахалцыхского пехотного полка, сотня казаков и пешая полубатарея. Войска эти сильно пострадали от цынги и диссентерии, особенно же ахалцыхский батальон, входивший в течение летних месяцев в состав авангарда и занимавшийся тяжелыми работами на прокладке дороги вообще и особенно, через гору Бек-Тепе. Кроме местного гарнизона, мы повстречали здесь вторично колонну гр. Борха.

По приходе в Дуз-Олум мы вскоре узнали, что на завтра назначена дневка и что из складов будут принимать для отряда провиант и фураж на 30 дней. Однако же нам выдали их лишь на 15 дней и, вдобавок, сена не оказалось ни клочка. Тут простояли мы, вместо одного дня, целых три и чего только не наслышались за это время. По одним сведениям, в виду авангарда кн. Долгорукого, по ту сторону бендесенского перевала, сосредоточилась армия текинцев в 6,000 кавалерии и 2,000 пехоты; по другим же, напротив, о неприятеле — ни слуху, ни духу. Одни сообщали; за верное, что экспедиционный отряд сосредоточиваться будет в Хаджи-Кала и оттуда выступит, после достаточного снабжения провиантом и фуражем, в общей колонне, другие, напротив, из еще более верных источников, объявляли, что отряд сосредоточится в Бендесене и будет разделен на три отдельные колонны, под начальством генералов, гр. Борха и кн. Витгенштейна, и полковника генерального штаба Гродекова; при главной же колонне пойдет генерал Лазарев со штабом, прямо на Геок-Тепе и т. п.

10-го августа было получено известие, что на следующий день прибудет в Дуз-Олум штаб отряда, но без генерала Лазарева, которого усилившаяся болезнь задержала в Чекишляре, хотя к 17 числу он рассчитывает нагнать отряд. Ночью колонна графа Борха выступила в Тер-Сахан. Часов в 9 утра следующего дня пришел штаб с [43] генералом Ломакиным во главе. Все бросились с разпросами о здоровьи генерала Лазарева, причем узнали, что у него открылся новый карбункул на спине, вследствие чего он вынужден был остаться в Чекишляре, на что, впрочем, согласился лишь после усиленных и настойчивых просьб окружающих его лиц, сына и докторов. IIоследние требовали, чтобы он уехал хотя на короткое время в Баку, так как необходимо было более серьезное лечение, но генерал об этом и слышать не хотел. Вечером на другой день пришла из Чата почта, с которой начальник штаба получил донесение, извещавшее, что генерал Лазарев, выехавший из Чекишляра 10 числа в коляске, прибыл в Чат и что в состоянии его здоровья произошла перемена к худшему, так как болезнь его осложнилась открытием двух новых карбункулов на шее. Известие это мигом облетело весь отряд и всех сильно встревожило, хотя никто все еще не предвидел столь печального конца болезни; все смотрели на нее как на неприятную задержку отряда на более или менее продолжительное время, отсрочивавшую начало открытия военных действий, которые всеми ожидались с нетерпеньем.

13-го августа, в 5 часов утра, кавалерийский отряд князя Витгенштейна выступил из Дуз-Олума на Бек-Тепе. Дорога проходит сперва вдоль левого берега Сумбара, а затем пролегает по холмистой и крайне пресеченной местности, лишенной всякой растительности. Весь этот переход (18 верст) был чрезвычайно тяжел, благодаря страшной пыли, подымавшейся густыми облаками при движении отряда. Не доходя до привала, мы почти незаметно поднялись на гору Бек-Тепе (желтая гора), находящуюся близь левого берега Сумбара; с вершины ее открылся прекрасный вид на реку и прилегающую к ней долину. Северный спуск с горы чрезвычайно крут и по склону ее зигзагами извивается довольно узкая дорога; с одной стороны ее идет высоко подымающаяся отвесная стена, с другой — крутой обрыв. Дорогу [44] эту в течение летних месяцев, прокладывали два батальона (ахалцыхского и александропольского полков), входившие в состав авангарда, и, надо им отдать справедливость, превосходно исполнили возложенную на них тяжелую задачу. Не дешево, впрочем, обошелся им этот труд, так как работать пришлось в самое жаркое время года, в июне и июле, под палящими лучами солнца, нередко при 48° по Реомюру; вследствие этого солдаты уничтожали страшную массу злокачественной воды, результатом чего было, естественно, сильное развитие диссентерии, которая порядком опустошила ряды этих батальонов. К половине июля дорога эта была окончена и как раз на середине перевала в память этого солдаты выбили в стене скромную надпись:

«15-го июля 1879 года».

Движение по этой дороге было невыносимо; целые облака пыли закрывали все от глаз, наполняя мельчайшим раскаленным песком нос, рот, глаза и уши. Едучи верхом, не видно было не только ближайших соседей, но даже головы собственной лошади; густая мгла окутывала каждого со всех сторон. По временам, положительно, захватывало дыханье и не доставало воздуху. Мы двигались ощупью, на угад, рискуя каждую минуту слететь в пропасть. Местами порывом ветра, вырвавшегося из какого нибудь небольшего ущелья или разщелины, рассеевало на одно мгновение песчаную мглу и тут глазам представлялась глубокая пропасть, на дне которой виднелись гниющие трупы верблюдов, свалившихся туда и заражавших миазмами воздух. Каждый транспорт, каждый отряд, проходивший по этой дороге, платил дань Желтой горе верблюдами, а иногда и людьми.

Пройдя благополучно бектепинский перевал мы остановились в долине, близь реки Сумбара, и стали поджидать отставший от нас обоз; мы пришли в 10 часов утра, тогда как последний стянулся весь лишь к 2 часам пополудни, так что все это время пришлось по неволе жариться на солнопеке. [45]

От Бек-Тепе до Тер-Сахана дорога пролегает по горным ущельям, то взбирается на гору или кряж, то снова спускается в лощину; на всем протяжении (11 3/4 версты) она разработана довольно сносно и на столько широка, что два всадника, а местами и три, могут свободно ехать в ряд. Несмотря однако на свою малость, переход этот был в высшей степени утомителен, благодаря ужаснейшей пыли. На каждом шагу около дороги попадаются пропасти, крутые обрывы, ямы, и ничего этого не видишь при движении; подвигаешься вперед отдав повод и слепо доверившись инстинкту лошади; изредка порывом ветра рассеет на минуту пыль и тут только заметишь, бывало, что находишься на самом краю обрыва. За то с каким удовольстием мы снова спустились в долину Сумбара, покрытую сплошь кустарником и лесом: пыль сразу прекратилась и все словно ожили. Переправившись в брод на правый берег реки, мы очутились в Тер-Сахане.